Тоска судного дня

Ужасное состояние. Читать не читалось, лежать не лежалось, а стоять больно. Каждый шаг сегодня сопровождался едва ли терпимым разрядом по спине и выше. На прямых ногах дошел до ванной, благо хоть она внутри самой палаты. Посмотрел в зеркало, попытался аккуратно почесать шею под корсетом, где-то сбоку. Зашипел и бросил затею на полпути: фиксирующий ворот после операции затянули несильно, но достаточно плотно, чтобы палец не влезал. Из всех гостей линейку ему принести никто не додумался, да он и не просил. Единственный оставшийся вариант был уснуть и «скипнуть» день прямиком до обезбола. Стоит моральная боль боли физической? А почему он должен вообще испытывать эту боль? Все его действия в кошмарах до этого всегда были прописанными, что ли. В теории можно попробовать отклониться от скрипта. В детстве Егор много раз старался что-то четко себе представить перед сном, и это что-то ему действительно снилось. В последние недели, о чем бы он не думал, результат был всегда одинаковый: или ему вообще ничего не снилось, или один и тот же сюжет. Обрывками, целиком, длинней или короче обычного — было одинаково страшно. А если дать отпор? А как дать отпор огромному антропоморфному раулеволку? Руки и сейчас с трудом поднимаются, даже когда он в горизонтальном положении. Звучит как самоубийство. С другой стороны, в конце Мел все равно умирает, так не все ли равно? Он еще немного постоял у окна. Случайно оказавшись тут однажды по Кисиной воле — переставленным во время практики ходьбы просто как предмет мебели, — ему теперь очень нравилось опираться на холодный подоконник и рассматривать качающиеся на ветру деревья. Такие гибкие. Интересно, почему неподвижных людей называют деревянными, когда на самом деле деревья пластичнее большинства обычных людей, уж точно его самого. Лег, попытался уснуть. В голову не лезли нужные мысли. Подумал о школе, понял, что даже удачно подстрелился в десятом, а не выпускном классе, можно не бояться за ЕГЭ. Подумал об Анжелке. Она почему-то перестала заходить в последнее время. Боря был, Ваня был, Кудя, еще несколько одноклассников, отец испуганный приходил, Стас как по расписанию. А ее не было. Только сейчас понял, что, наверное, стоит попросить телефон, хоть посмотреть, что там да как в инсте, раз пальцы уже могуть тапать. А еще попросить линейку, да потоньше. Все не то. Уже на третьей попытке он что есть мочи сжал кулаки и закрыл глаза. Представил, как избивает гигантское туловище, удар за ударом. Главное не смотреть в лицо, наверное. Он снова бежал, по тому же самому пути. Вообще странно, умней бы было остановиться и застать врасплох, но уходящая из-под ног крупными кусками земля так пугала, что места для рационального не оставалось. Мел прекрасно понимал, что еще пара секунд, и он снова споткнется о какую-то корягу, и начнется долгая экзекуция. — Ну все, мышка, кошка тебя нашла. Егор повернулся и, не дожидаясь следующих реплик, ударил куда-то в корпус. Кулак врезался в частично поросший мехом торс в распахнутой рубашке. По руке прошла неприятная боль, похожая на ту, что при ходьбе в палате. Рауль даже не шелохнулся. — А я тебя недооценивал, мышонок, кто бить учил? Мел ударил снова, и еще раз. Над головой раздался смех, его подняли огромные лапы. — Ну, не хочешь по-хорошему, будем любить через силу, — он сжал голову с двух сторон и размашистым движением облизнул лицо. Егор замахал руками и ногами, пытаясь как-то вырваться из хвата, но они уже летели вверх через облака, навстречу той розовой пустоте. В самом разгаре борьбы раздался оглушительный хруст. В секунду руки обмякли и упали по швам, как будто лишенные костей. Он непонимающе посмотрел на Рауля, тот широко улыбался острыми зубами в какой-то черной жиже у десен. По повторяющемуся сценарию хрустели только ребра, но сейчас грудь совсем не болела. Внутри все было цело. Мел попытался вдохнуть и с ужасом осознал, что ему свернули шею. Рауль только шире улыбнулся, забавляясь наивностью жертвы. Новым резким движением голова еще раз щелкнула и встала обратно на место. Пока дезориентированный Егор пытался понять, что только что произошло, его губ коснулись чужие. Опять язык, опять щелчок, опять ужас от наполняющихся цветом глаз напротив. Наутро так ныла шея, что он десять раз успел пожалеть о содеянном. С другой стороны, из-за адреналина было все равно на последствия. Наконец без мучений встал на ноги, обезболивающее творит чудеса. Меленин решил, что бороться со своими кошмарами стоит в ночь на день с таблетками. Правда уже приходилось пить не одну, как в начале месяца, а три. Радовало хотя бы, что сон оказался динамичным, до этого ему ничего не сворачивали. Загадкой оставалось только то, насколько сильно можно изменить происходящее действиями извне. Через несколько дней отец принес его телефон. Просмаковал свои старые фотографии. Стало грустно, что больше некому собирать цитаты. Нужно будет спросить Хенка или Кису про судьбу черной весны. Они как-то странно за все это время ни разу ее не упомянули, да и вместе приходили всего однажды. А так, во внешнем мире вообще ничего не поменялось. Только сейчас начало доходить, насколько незначительно отдельно взятое мучение или кошмар. Люди продолжают жить: те же самые истории, посты. Анджела выкладывала больше всех, где-то гуляла, с кем-то. Где-то глубоко внутри стало так горько и даже обидно, что ли. С одной стороны, не вращается же вся жизнь вокруг одной Бабич, есть еще люди, к нему все еще кто-то ходит и вроде даже не забывает. С другой, совсем надоело, хотелось уже просто смириться. Не хватает того, что приходится бороться за жизнь, если не за любовь, наяву, так еще и эта постоянная борьба во сне... А может, бороться все-таки бесполезно. Но как тогда?