Фанфик года

В конце концов, им доставили какое-то очень дорогое изысканное белое и красное французское вино и огромное необъятное блюдо с только-только вскрытыми и охлаждёнными устрицами в раковинах, наполненное льдом и дольками лимона. Ивушкин отхлебнул немного вина и попробовал закусить его устрицей. Морские деликатесы ему не понравились – слишком склизкие и противные на ощупь, а вот французское белое он оценил по достоинству. Осушив свой бокал и никак не закусив, советский бывший командир обратился к своему экипажу: – Так вот, сейчас о том, почему я верю Ягеру, – начал он, снова наполняя свой стеклянный сосуд. – Во-первых, он видел тот снаряд, который вы просветили, – Ивушкин укоризненно посмотрел на Стёпу и Волчка, покачивая бокал из стороны в сторону. – И никому ничего не говорил... – А вы-то откуда знаете, товарищ командир? – спросил Серафим. Нет, всё-таки мне показалось. Это не издёвка, они просто привыкли так называть Ивушкина. Николай цыкнул и, только потом понимая, как это тупо звучит, ответил: – Он сам так сказал. – Микола, – осторожно обратился к нему Стёпа, пока тот сделал небольшой глоток из бокала, никак его не закусывая. – А ты не думал, что он тебе соврать мог? – Нет, – коротко и уверенно ответил Ивушкин, но в груди всё равно что-то ёкнуло. – Товарищ командир, – обратил на себя внимание жующий устрицу Волчок. – Ты действительно уверен, что фриц, который собирался убить девочку-переводчицу, стал бы помогать нам и ей сбегать? Такие не меняются. У Ивушкина внутри всё оборвалось. Его экипаж ведь дело говорит. Как-то они с Ягером не вспоминали в том разговоре об этом маленьком "незначительном" моменте. От того, что немец всё это время мог врать, где-то с левой стороны груди что-то мучительно заныло. – Кстати, – беспечно прибавил Волчок, беря очередную устрицу и делая глоток вина. – Классная штука, – кивнул на блюдо с деликатесами. – Лучше, чем летучие мыши. А в голове у советского командира отвратительно, но навязчиво и загадочно заупокойным голосом звучала фраза "Такие не меняются". – Да, уверен, – тихо и безжизненно ответил Ивушкин, игнорируя последние фразы Волчка. Он залпом осушил весь бокал и потянулся заполнить его ещё раз. Но через пару минут его начинающее потихоньку пьянеть сознание выдало ему небольшое воспоминание. Он уже давно считает себя трупом и ждёт, когда же этот урод – начальник лагеря, добьёт его. В один день к нему пришёл какой-то другой незнакомый фашист, которого он раньше никогда не видел. Ничего необычного в этом нет, ведь его только-только привезли в новый лагерь. Урод-начальник просто послал какого-то первого попавшегося гада пытать его вместо себя, так как танкист уже успел ему надоесть. Через недолгое время Ивушкин, не без помощи "незнакомца", конечно, узнаёт в этом фашисте командира, чью танковую роту он разбил в 41-ом под Нефёдово. От того немца остались только пронзительные светло-голубые глаза, но теперь они стали более холодными, жестокими и решительными. От Ягера он получил информацию, что его хотят ликвидировать, так как он даже под расходный материал не подходит. Ивушкин уже со слабой улыбкой подумал: "Наконец-то!", но немец предлагает ему... Сотрудничество?! Чего только ему не обещали, когда понимали, что пытки его говорить не заставят. Кем себя возомнил этот Ягер, если серьёзно думает, что он согласится на какое-то там сотрудничество, при явном условии, что он может при этом умереть?! А если не умрёт, то будет выбирать какой-то там новый экипаж для этого жалкого фрица с красивыми голубыми глазами... Стоп, что? С просто голубыми глазами, явно не для того, чтобы поиграться. Этот немец правда считает, что заставит его, Ивушкина, предать свою Родину? – Да пошёл ты... – сказал тогда этот полутруп, дерзко глядя нацисту в глаза, когда Ягер попросил у него ответа. Аня – переводчица, в панике не знала, как бы это помягче перевести. Штандартенфюрер, так и не дождавшись перевода, и без неё понял, что ему отказали в довольно грубой форме. Он не стал орать, избивать или пытать его, как сделали бы большинство. Он тихо выдохнул: "Gut", достал пистолет и с неторопливо сказанной фразой "Ich zähle bis zu fünf" (Считаю до пяти) направил его на переводчицу. Уже на "два" остербайтерша не смогла переводить дальше от слёз. Ивушкин нервно покусывал губу. Ягер смотрел не на будущую жертву, а на него. Холодно, расчётливо и жестоко. В его взгляде не было абсолютно ничего человеческого. Тогда совет со всей злостью и ненавистью решил, что это самый отвратительный фашист, которого он когда-либо встречал. Правда, если присмотреться, то в глубине ледяных глаз скрывались просьба и даже мольба. Но ещё и уверенность в том, что Ивушкин согласится на его предложение. А счёт тем временем продолжался. Штандартенфюрер как будто специально проговаривал цифры очень медленно. На "четыре" переводчица уже билась в истерике. Ивушкин скрипел зубами от злости. Только вот "fünf" тогда тоже проскочило и Ивушкин только сейчас понял, делая очередной глоток белого французского вина, что никакого желания убивать переводчицу Ягер не проявлял. Ну, точнее, проявлял, но ведь не убил? Хотя, может, он просто хотел сделать подраматичнее и нажать на курок после небольшой паузы? Этого Ивушкин уже никогда не узнает, потому что тогда он сразу после слова "пять" согласился... – Микола, ты в порядке? – вытянул Ивушкина из воспоминаний Стёпа. – Да.. – ответил Николай. И решительно добавил, вставая, осушая бокал и беря его с собой: – Парни, я на пару минут. И он с бокалом в руке пошёл в западную сторону, где за столиком должен сидеть Ягер. Его провожали взгляды экипажа, полные безнадёжности и даже немного сочувствия. Обойдя уходящую вверх конструкцию башни, Ивушкин первый заметил Ягера. Он в одиночестве сидел за столиком, мягко покачивая наполовину заполненный бокал из стороны в сторону. Лицо его было повёрнуто Ивушкину в неполный профиль, немец задумчиво смотрел на открывающийся ему вид. Опускающееся солнце, решившее ненадолго выглянуть из-за многообещающих туч, подчёркивало бледность Ягеровского лица и его шрамы на правой щеке. А также играло бликами на нетронутом бокале с вином. Ивушкин подошёл поближе к немцу. Ягер, заметив его, немного удивился, так как считал, что совет предпочтёт провести время со своим экипажем. – Вы позволите, герр штандартенфюрер? – чуть улыбнувшись, спросил Ивушкин, начиная полюбившиеся зрительные контакты. – Hinsetzen, (Садись,) – кивнул Ягер, глядя, как советский танкист берёт стул из-за соседнего столика и садится напротив него. – Warum bist du nicht bei deiner Crew? (Почему ты не со своим экипажем?) – поинтересовался он. – Да я к ним пошёл, потому что вспомнил, что забыл рассказать о твоей помощи в нашем побеге, – беспечно бросил Ивушкин, наливая себе вина уже из бутылки на столе Ягера. До немца долго доходило, что значит "вспомнил, что забыл", но через какое-то время он всё-таки понял. – Не получится ничего. Придётся тебе не пересекаться с моим экипажем... – Ивушкин, шумно вдохнув воздух, добавил: – Бывшим. И залпом выпил весь бокал. – Nikolai, сколько ты выпил? – с опаской спросил Ягер, видевший пьяного Ивушкина всего один раз – когда они пили оба. – Немного, – ответил Ивушкин, в очередной раз протянув руку за бутылкой. – Где-то бокалов восемь. В общем-то, пьяным он совершенно не выглядел, может только слегка. Ивушкин только начал. Ягер тяжело вздохнул и залпом выпил свой бокал вина. – Я же говорил, что меня не волнует их мнение, – тихо и чуть хрипловато сказал Ягер, беря одну устрицу и изысканно, по-аристократически выпивая устричный ликёр, а после съедая и мясо. Снова протянул руку к бутылке и наполнил бокал ещё раз. – А меня волнует, – отрезал Ивушкин, сделав небольшой глоток. – Я не хочу, чтобы они тебя правда убили. – Wie nett, (Как мило,) – хмыкнул Ягер и немного отпил из бокала. – Чего? – спросил Ивушкин, который не знал значения второго слова. – Спасибо. – сказал немец, игнорируя вопрос. Ещё немного выпил и "закусил" устрицей. «Как он их только ест?» – подумал Ивушкин. – Слушай, Ягер, – на деле сказал он, покачивая бокал. Штандартенфюрер поднял на него вопросительный взгляд. – Ты же помнишь, когда мы только встретились после той битвы под Нефёдово? – Da, – ответил Ягер, впервые за кучу времени общения с Ивушкиным отводя глаза. Он не любил вспоминать тот момент, потому что его заполняла лютая ненависть к тем, кто превратил тогда Ивушкина в полутруп, который даже подняться без чужой помощи не мог. Чтобы отвести сразу всплывшие в голове картинки, Ягер одним махом допил свой бокал белого и потянулся за новой бутылкой, так как ту они с Ивушкиным уже приговорили. Как ни странно, это помогло. – Помнишь, как ты тогда сказал, что будешь считать до пяти, и если я не соглашусь, то убьёшь Аню? – Ивушкин задумчиво сделал небольшой глоток. – Я не собираться.. её убить, – заплетаясь в словах, ответил Ягер, понимая, к чему клонит его бывший враг. Он с некоторым облегчением осушил бокал, забывая про закуску. – А если бы я не согласился? – как всегда сопровождением работает небольшой глоток белого. Ивушкин потянулся, чтобы наполнить его ещё. – Я вайс... знать, дасс stimmst zu, – начал Ягер на ломанном русском, а закончил на чистом родном немецком. К сопровождению все уже привыкли? Надо говорить, что они при этом осушают свои бокалы за пару секунд и тянутся к бутылкам, чтобы наполнить стеклянные сосуды ещё? Просто Франция зачем-то решила подать им сразу несколько видов вина, где было и белое, и красное, и разных фирм. Ладно, не буду портить "романтику". Несмотря на то, что закончил Ягер на немецком, Ивушкин примерно понял, что он имел в виду. – А если бы я всё равно не согласился? – не отставал уже неслабо поддатый Ивушкин. – Ich weiß nicht, (Я не знаю,) – честно ответил Ягер, который уже допился до того, что не мог нормально говорить на русском. Ивушкин по большей части пил глотками, только иногда залпом осушал бокал, а вот немец делал так почти всё время. Так что по состоянию опьянения они были примерно наравне. – Vielleicht würde ich getötet, aber vielleicht auch nicht. (Может, убил бы, а может, и нет.) Ивушкин, знания немецкого которого сказали: "Прощай", услышал среди всего этого слово "nicht" ("нет") и слово "getötet" ("убил") и решил, что Ягер сказал что-то наподобие "никогда не убил бы". Улыбнулся бывшему штандартенфюреру воистину детской и наивной улыбкой, что явно понравилось его собутыльнику. – Für Ihre Gesundheit, (Твоё здоровье,) – сказал Ягер, приближая свой заново наполненный бокал чуть ближе к бокалу Ивушкина. – Я даже не буду желать тебе лопнувшей печени, – с той же улыбкой ответил Ивушкин, чокнувшись бокалом с Ягером, на что тот усмехнулся. Оба отпили немного красного вина. Перешли уже на него. Прошло "некоторое" время. И советский танкист, и бывший штандартенфюрер за что только не выпили. Ягер даже за победу Советского Союза охотно чокнулся. За всё это время танкисты даже не заметили, как снаружи пошёл довольно-таки сильный дождь. И вдруг Ивушкину в голову пришла просто гениальнейшая идея. – Ягер, – обратился он к немцу. – Давай на бдурер.. друбер... Как это слово называется? – Ягер с интересом ждал, когда же советский танкист вспомнит какое-то слово. Оба были уже достаточно пьяны, конечно, ведь пили они без закуски. А если точнее, "в стельку". – Бредур... Дбурер.. Да как вы вообще на вашем немецком это проговариваете?! – Brüderschaft? – каким-то образом догадался Ягер. – Да, точно, – щёлкнул пальцами Ивушкин, другой рукой наполняя свой и Ягера бокалы. – На брудершафт давай. – Wir sind ähnlich und so auf "du"? (Мы же вроде и так на "ты"?) – пробормотал немец, беря свой стеклянный сосуд, наполненный красной, похожей на кровь, жидкостью. Но Ивушкин его не слушал. Он встал, подошёл почти вплотную к Ягеру, заставляя его тоже встать, и переплёл свой локоть с локтём собутыльника. После чего оба, не моргая, смотрели друг другу в глаза, как принято "обрядом", и потихоньку выпили содержимое своих бокалов. Снаружи дождь, уже минут тридцать точно, лил, как из ведра. Ни одного из танкистов это ни капли не смущало. Допили они одновременно, после чего должна была начаться обязательная часть, без которой ни один брудершафт обойтись не может.