Спасти возлюбленного из книги

      Август, 1995 год. Великобритания, Англия, Нортгемптон.       Дверь со скрипом приоткрылась, и на пороге появился высокий молодой человек. Старушка, лежавшая спиной к входу, слабо повернула голову.       — Эдриан, это ты? — раздался её хрипловатый, уставший голос.       — Да, бабушка, — тихо ответил парень.       Переступив порог, Эдриан тихо подошёл к кровати и сел на край, бережно поправляя шерстяное одеяло, укрывавшее пожилую женщину.       — Как ты себя чувствуешь? Стало лучше?       — Да, милый, уже лучше. Всё благодаря тебе, — её голос дрогнул, и вскоре комнату наполнил приглушённый кашель. Эдриан нахмурился, аккуратно похлопал бабушку по спине, стараясь помочь.       — Отдохни, — сказал он после короткой паузы. — Я принесу тебе лекарства чуть позже.       Она слабо кивнула, прикрыв глаза, а слизеринец ещё мгновение посидел рядом, прежде чем осторожно подняться и выйти, стараясь не потревожить тишину старого дома.       Дом, в котором жил Эдриан, был настоящим воплощением ушедшей эпохи. Старый английский коттедж, построенный ещё в XIX веке, хранил в своих стенах дыхание времени. Его фасад, обвитый поблекшим плющом, выглядел слегка заброшенным, но всё ещё гордо возвышался среди серых теней сада. Небо, затянутое тяжёлыми дождевыми облаками, склонилось над домом, а слабый, едва слышный дождь монотонно постукивал по оконным стёклам и крыше, словно напоминание о неумолимом течении времени. Внутри царила безмолвная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в старом камине да приглушёнными шагами Эдриана, осторожно поднимавшегося по деревянной лестнице. Он слышал, как под ногами скрипели тёмные ступени, каждый звук отдавался эхом в глубине дома, словно призрачное напоминание о тех, кто когда-то жил здесь. Тёплый, чуть терпкий запах воска и старого дерева наполнял воздух, смешиваясь с лёгким ароматом лаванды, исходившим от занавесок. На каминной полке, покрытой безупречно чистой, белой скатертью, стояли три старые колдографии в изящных рамах. На первой — женщина средних лет с добрым, усталым взглядом, стоящая рядом с юношей в форме Когтеврана, в котором легко угадывались знакомые черты. Мать и сын. Вторая — тот же юноша, но уже старше вместе с сияющей девушкой в белом платье. Свадебный снимок, полный когда-то искренней радости. На третьем фото — счастливая пара с младенцем на руках, и в их глазах — нечто, что трудно описать словами.       Эдриан провёл по фотографиям задумчивым взглядом, задержавшись на последней чуть дольше. Лёгкая тень грусти скользнула по его лицу, затем он отвёл глаза и медленно исчез за лестничным пролётом, оставляя за собой лишь едва слышные шаги и призрачное дыхание дома.       Наверху было тихо. Лестница вывела его в узкий коридор с высоким потолком, где мягкий полумрак растворял очертания предметов, превращая их в расплывчатые силуэты прошлого. Небольшие оконца пропускали серый свет дождливого дня, и капли, лениво стекая по стеклу, оставляли тонкие, извилистые следы, будто бы и сам дом плакал, оплакивая что-то давно утраченное. Эдриан шагнул вперёд, чуть задержав дыхание, и прошёл вдоль стены, кончиками пальцев скользя по тёплой деревянной панели. Всё здесь было пропитано временем: выцветшие обои с тонким узором, старинные бронзовые бра, изогнутыми руками удерживающие давно не зажжённые свечи. Здесь ничего не менялось годами, словно сам дом цеплялся за остатки прошлого, отказываясь принять неизбежное. Или может сами жители?       Он остановился у двери своей комнаты, на мгновение прислушавшись к тишине. Вдохнул глубже, словно пытаясь уловить запах детства — слабый аромат засохших страниц, дерева и чего-то неуловимо родного. Осторожно повернув ручку, он вошёл внутрь. Комната встретила его всё той же безупречной аккуратностью, которой всегда славилась его бабушка: кровать с идеально разглаженным покрывалом, полка с книгами, выстроенными в строгом порядке, и письменный стол, на котором лежали несколько томов в потёртых переплётах, стопка пергаментов и тщательно очищенные перья. Эдриан подошёл к столу и взял в руки письмо, которое утром принесла сова Эйвери. Медленно опустившись на тяжёлый деревянный стул, который под ним привычно заскрипел, он на мгновение задумался, глядя в окно, где серые капли дождя лениво стекали по стеклу. Пьюси отложил письмо, взял чистый лист пергамента и, обмакнув перо в чернильницу, замер, обдумывая ответ. Несколько секунд он просто сидел, прислушиваясь к ровному стуку дождя и далеким потрескиваниям углей в камине этажом ниже. Затем, сделав глубокий вдох, он склонился над столом и вывел первые строки, позволяя мыслям плавно перетекать в слова. Перо скользило по пергаменту с лёгким шорохом, а время, казалось, замерло, растворяясь в полутёмной тишине дома, наполненной лишь его дыханием и неумолимым ритмом дождя за окном.       Отправив сову с ответным письмом, Эдриан поморщился, когда та, недовольно каркнув, больно клюнула его палец, явно выражая своё возмущение полётом в такую ненастную погоду. Он проводил птицу взглядом, наблюдая, как она скрылась за пеленой дождя, растаяв в сером небе, полном тяжёлой влаги и гнетущей тишины. Закрыв окно, Эдриан неторопливо направился к кровати и, опустившись на мягкий матрас, вытянулся во весь рост, позволив одной ноге безвольно свеситься вниз. Он глубоко вдохнул — воздух в комнате был прохладным, пропитанным тонким запахом дождя и бумаги — и прикрыл глаза. Воспоминания, словно тени, мягко скользнули в его сознание, оживая под мерный стук дождевых капель по стеклу. Прошлое наполняло его целиком — лица, голоса, моменты, застывшие в памяти, словно старые фотографии на каминной полке. В этих воспоминаниях было всё: и радость, и горечь, и что-то неуловимо тёплое, что он старательно оберегал внутри себя.       За окном продолжал капать дождь — тягучий, убаюкивающий, неспешный. Эдриан закрыл глаза, позволяя дождю за окном стать единственным свидетелем его размышлений. Прошлое, некогда столь отчётливое, теперь представлялось ему тончайшей паутиной воспоминаний, сплетённых из звуков, запахов и прикосновений. Всё то, что когда-то было сутью его детства — простота и невинность бытия — теперь казалось далёким, почти нереальным, словно старинная картина, цвета которой поблекли со временем. Он вспоминал, как в детстве утро начиналось с аромата свежевыпеченного пирога и бабушкиного тихого напева, разливающегося по всему дому. Тогда мир был простым, понятным, уютным и предсказуемым, словно любимая книга, страницы которой можно перечитывать снова и снова, находя утешение в знакомых словах. В те дни у него не было и тени сомнения в том, что завтра будет таким же светлым, как вчера. Вечера проходили в полутьме гостиной, когда бабушка зажигала свечи и, поправив очки на носу, читала ему истории о далёких землях и подвигах великих волшебников. Он слушал её голос, убаюканный теплом, и верил, что время остановилось, что так будет всегда. Но всегда, как он теперь понял, не существует. Оно растворяется в повседневных заботах, теряется среди тревог и обязательств, что навязывает взрослая жизнь. Раньше, будучи мальчиком, он не мог представить, что однажды его бабушка, некогда полная сил и энергии, станет такой хрупкой, что каждый её шаг будет даваться с трудом. Он не знал, что радостное предвкушение очередного учебного года сменится смутным беспокойством о будущем, о выборе, который ему вскоре предстоит сделать.       Детство, размышлял Эдриан, — это время, когда душа ещё не ведает тяжести утрат, когда сердце не отягощено сожалениями, а разум — тревогами. Оно прекрасно своей беззаботностью, тем лёгким неведением, которое делает каждый день чистым, как первый снег. И только став старше, человек осознаёт, как велик был этот дар — не думать о завтрашнем дне, не заботиться о времени, не чувствовать его давления на плечах. Теперь же, лежа на своей аккуратно заправленной кровати, он знал, что дни беззаботности остались позади. Перед ним простирался путь, который неизбежно приведёт его в мир, где решения имеют последствия, а выбор — цену. С каждым днём он чувствовал, как невидимый груз ответственности ложится на него всё тяжелее. Хогвартс, с его уютными башнями и шумными коридорами, казался теперь последним прибежищем детства, тем местом, откуда ещё можно вернуться назад в беззаботное детство. Но через год и Хогвартса больше не будет.       Эдриан вздохнул, ощущая, как с каждым новым воспоминанием его сердце наполняется тихой, смиренной печалью. Всё меняется, и он, сколько бы ни старался удержать ускользающую нить прошлого, понимал — сопротивляться времени бессмысленно. Взросление — это не просто череда лет, это постепенная утрата иллюзий, нежное, но неотвратимое прощание с самим собой, каким ты когда-то был.       Дождь за окном стучал ровно и монотонно, словно отсчитывал секунды, которые больше никогда не повторятся. В его звуках Эдриан слышал что-то похожее на колыбельную — ту, которую бабушка напевала ему, когда он был ещё слишком мал, чтобы задумываться о вечности.

***

      Она была рядом — ближе, чем когда-либо прежде. Эдриан ощущал её тепло, каждый выдох, тихий и прерывистый, почти касавшийся его кожи. Девушка смотрела на него с едва уловимой улыбкой, и в этом взгляде было нечто, от чего его сердце сбивалось с ритма.       — Эдриан… — её голос прозвучал как шёпот, окутывая его, проникая внутрь, заставляя забыть обо всём.       Он поднял руку, медленно, словно проверяя реальность этого момента, и кончиками пальцев коснулся её плеча. Бархатистая гладкость кожи обжигала, и он невольно провёл ладонью дальше — по линии ключицы, ниже, туда, где пульсировала жизнь. Она не отстранялась, не говорила ни слова, лишь стояла, позволяя ему ощущать её. Она сделала шаг вперёд, и он почувствовал, как лёгкая ткань её платья скользнула по его руке, обжигая мягкостью. Эдриан притянул её ближе, его пальцы сомкнулись на её талии, и эта близость была почти невыносимой. Она была здесь — настоящая, хрупкая и тёплая в его руках, и всё, что он мог сделать — это замереть, вдыхая тонкий аромат её волос, растворяясь в этом мгновении. Её дыхание стало неровным, когда она подняла руку и кончиками пальцев провела по его шее, замирая у ключицы. От этого прикосновения внутри него вспыхнул жар, не оставляя шанса здравому смыслу.       — Ты… — он попытался что-то сказать, но её ладонь скользнула выше, и слова застряли в горле.       Блондинка приблизилась ещё сильнее, и теперь между ними не осталось ничего — только тишина, наполненная дыханием, взгляд, который невозможно было понять до конца, и её губы, едва заметно приоткрытые. Эдриан чувствовал, как тяжело колотится сердце, как всё внутри него откликается на эту близость. И когда она снова прошептала его имя, так медленно и мягко, что это прозвучало почти как признание, он закрыл глаза, позволяя себе забыться в этом невозможном, но таком сладком сне. Девушка смотрела на него так, будто между ними никогда не было преград — только ожидание. Эдриан чувствовал, как её взгляд проникает глубже, обнажая всё, что он так долго прятал.       — Эдриан... — её голос прозвучал тише почти с мольбой, и он не смог устоять.       Его пальцы скользнули вдоль её спины, медленно, с осторожностью, словно он боялся разрушить хрупкость этого момента. Ткань её платья поддавалась движению, лёгкая, как дыхание, а кожа под ней была тёплой, манящей. Она не отстранилась — напротив, её руки легли на его грудь, и Эдриан ощутил, как сквозь тонкую ткань рубашки пробирается жар её прикосновений. Он провёл рукой выше, едва касаясь её шеи, чувствуя, как под его ладонью трепещет пульс. Он хотел запомнить это ощущение — мягкость её кожи, дрожь в голосе, тепло, которым она его окутывала. Девушка наклонилась ближе, и её губы прошлись по линии его подбородка, не касаясь, но оставляя за собой нестерпимую волну вожделение. Эдриан с трудом сдерживал дыхание, когда её пальцы пробежались по его плечу, замерли, а затем мягко сжались, словно она хотела удержать его в этом мгновении. Он накрыл её руку своей, крепко, но нежно, переплетая пальцы, будто боялся, что она исчезнет. Их дыхание смешалось, и Эдриан почувствовал, как в груди нарастает что-то, с чем он больше не мог бороться. Её губы оказались в опасной близости, и он увидел, как дрогнули её ресницы, как тень пробежала по лицу. Всё было таким реальным — аромат её волос, тепло её тела, и этот томительный взгляд, обещающий то, чего не должно было случиться. Но это был сон. Сон, в котором не существовало правил, где она принадлежала только ему, и где он мог позволить себе потеряться в ней, забыв о границах.       Эдриан медленно открыл глаза, и яркий солнечный свет, пробившийся сквозь занавески, ударил прямо в лицо, заставив его зажмуриться. Сердце всё ещё гулко стучало в груди, дыхание оставалось прерывистым, а тело… Тело горело, будто он только что вынырнул из пламени. Он провёл рукой по лицу, чувствуя, как щеки пылают, и сдавленно выдохнул, пытаясь привести себя в порядок.       — Чёрт… — вырвалось у него, когда он накрыл лицо рукой, почувствовав напряжение во всем теле.       Образы сна всё ещё были слишком отчётливыми — тепло её тела, шёпот его имени, мягкость прикосновений. Всё ощущалось таким реальным, таким... запретным. Эдриан стиснул зубы, с досадой прикрыв глаза, но избавиться от воспоминаний было невозможно. Они впивались в сознание, не давая дышать. Он резко сел, проводя рукой по взъерошенным волосам, и тяжело вздохнул, глядя на солнечные блики, пляшущие на полу. Нужно было прийти в себя, выбросить из головы этот сон, но тело всё ещё хранило его отголоски, а сердце — сладкую, мучительную боль, которую он даже не знал, как заглушить.       Спускаясь по лестнице, Эдриан уловил манящий аромат свежеиспечённой выпечки, смешанный с едва слышным звоном столовых приборов. Он зевнул, лениво повернув к кухне, и, перешагнув порог, застал у плиты свою бабушку.       — Бабушка? — нахмурился он, подходя ближе. — Почему ты встала? Тебе ещё нужно отдыхать, ты ведь не до конца выздоровела.       Женщина обернулась, её лицо осветилось мягкой улыбкой.       — Мне уже лучше, дорогой, — с теплотой ответила она, не прерывая движения рук. — Если я буду целыми днями лежать и твердить, что больна, то никогда и не поправлюсь. К тому же, — она многозначительно посмотрела на внука, — мы с тобой сегодня идём в Косой переулок.       Эдриан нахмурился и, ссутулившись, сунул руки в карманы домашних брюк.       — Ты уверена, что это хорошая идея? Ты же ещё слаба... — пробормотал он, явно недовольный.       Бабушка, словно не замечая его сомнений, с лёгкой улыбкой продолжила готовить, а густой аромат выпечки наполнял кухню, окутывая пространство ощущением уюта. Эдриан тяжело вздохнул, прекрасно зная, что спорить с этой женщиной — всё равно что пытаться сдвинуть гору одним заклинанием. Её решимость была непоколебима, и если она что-то задумала, переубедить её не смог бы даже её покойный сын, явись он обратно в этот мир.

***

      Мраморные полы Гринготтса отражали золотистый свет подвешенных под потолком люстр. Воздух здесь пах металлом, бумагой и чем-то тяжёлым, напоминающим о вековой истории этого места. Толпящихся волшебников встречали строгие взгляды гоблинов, снующих между высоких конторок.       Эдриан с бабушкой медленно двигались вперёд, их шаги гулко отдавались под сводами банка. Женщина шла уверенно, будто находилась здесь сотни раз, в то время как Эдриан, засунув руки в карманы, мрачно оглядывался по сторонам. Они остановились перед массивной конторкой, за которой восседал гоблин в расшитом золотом камзоле. Его узкие глаза тут же сфокусировались на них, а тонкие пальцы с длинными когтями аккуратно перелистнули массивный реестр.       — Чем могу помочь? — ровным, почти ленивым голосом произнёс он, скользнув взглядом по лицу старушки, а затем чуть дольше задержавшись на Эдриане.       Бабушка выдержала его взгляд с достоинством, и чуть приподняв подбородок, заговорила:       — Нам нужно снять деньги, — спокойно произнесла миссис Пьюси, глядя гоблину прямо в глаза. — А также я хотела бы узнать, было ли выполнено завещание моего сына, Мартина Пьюси.       Гоблин едва заметно хмыкнул, отложил реестр в сторону и, сцепив длинные пальцы в замок, лениво наклонился вперёд.       — Что касается второго вопроса… — протянул он с ноткой скуки в голосе. — Завещание мистера Пьюси было приведено в исполнение ещё полгода назад.       Эдриан, до этого момента равнодушно рассматривавший интерьер банка, резко перевёл взгляд на гоблина. Где-то в глубине сознания что-то дрогнуло, но он быстро взял себя в руки, скрыв замешательство под привычной маской безразличия. Упоминание отца резанула неожиданно болезненно, как если бы кто-то внезапно дёрнул за старую, давно зарубцевавшуюся рану. Он никогда не обсуждал с бабушкой смерть родителей, да и сам избегал этой темы. Теперь же выяснялось, что всё это время существовал какой-то документ, в котором были записаны последние распоряжения его отца.       Тем временем гоблин перевёл взгляд на миссис Пьюси.       — А что касается первого, — продолжил он, вытянув узкую ладонь, — номер сейфа и ключ, пожалуйста.       Женщина кивнула и, порывшись в небольшой сумочке, извлекла два маленьких золотых ключика. Они блеснули в её пальцах, прежде чем она аккуратно передала их гоблину. Эдриан молчал, но внутри него нарастало странное, тяжёлое чувство. Он должен был задать вопрос. Но что-то останавливало его. Вместо этого он лишь сжал кулаки в карманах брюк и впился взглядом в ключи, словно надеялся, что они сами по себе дадут ему ответы, которых он не решался потребовать.       Уже через пять минут Эдриан вместе с бабушкой и гоблином стремительно мчался по извилистым тоннелям Гринготтских подземелий. Тележка со скрежетом неслась вперёд, рассекая холодный воздух, и вскоре, резко замедлившись, остановилась перед массивной металлической дверью.       — Прибыли, — хрипловато произнёс гоблин, ловко спрыгивая с повозки. — Сейф номер шестьсот девяносто девять. А рядом — семисотый.       Эдриан, едва отдышавшись после резкого спуска, поспешил помочь бабушке выбраться из тележки. Женщина, невозмутимая, словно привыкла к подобным поездкам, лишь слегка поправила шляпку и направилась к своему хранилищу. Когда дверь тяжело распахнулась, перед ними предстало внушительное количество золота: галлеоны отражали свет факелов, сикли и кнаты поблёскивали в полумраке сейфа. Бабушка, не теряя времени, спокойно зашла внутрь и наполнила свою сумочку, будто это было простейшей рутиной. Закрыв сейф, она повернулась к соседнему.       — Ну что, Эдриан, пришло время взглянуть, что там у тебя, — сказала она с лёгкой лукавой улыбкой.       Гоблин вставил второй ключик в проем на двери семисотого сейфа, и та с приглушённым гулом отворилась. Эдриан ожидал увидеть стандартное содержимое — несколько стопок монет, как и всегда. Однако, когда дверь открылась, у парня чуть челюсть не отвисла. Внутри сейфа было значительно больше золота, чем было раньше. Монеты заполняли пространство сияющим каскадом, отражаясь от каменных стен хранилища. Сикли и кнаты смешивались с галлеонами, образуя едва ли не целую гору драгоценного металла.       — Что… как? — только и смог выдохнуть он.       — Это деньги из хранилища твоих родителей, — спокойно произнесла старушка, подходя ближе к внуку. Её голос оставался ровным, но в нём проскользнула едва уловимая нотка печали. — Когда наступили тёмные времена, Мартин и Эмили составили завещание — на случай, если с ними что-то случится. Согласно их воле, по достижении тобой совершеннолетия все средства с их счёта должны были быть переведены в твой сейф.       Она замолчала, переводя взгляд с внушительной груды монет на Эдриана. В её глазах мелькнула тень воспоминаний — отголоски былой боли, с которой, казалось, она давно смирилась.       — Они хотели, чтобы ты был в безопасности и достатке. Чтобы тебе не пришлось ни в чём нуждаться.       Голос её стал глуше, словно потяжелел под грузом прошлого. В нём звучали горечь и печаль, которые не могли стереть даже годы.       — И вот, полгода назад, в январе, когда тебе исполнилось семнадцать, все деньги из их хранилища, к которому даже я не имела доступа, были переведены на твой счёт. Теперь ты можешь распоряжаться ими, как пожелаешь, — женщина попыталась улыбнуться, но вместо этого её смех перешёл в тяжёлый кашель, эхом разнесшийся по холодным подземельям банка.       Эдриан шагнул было к ней, но бабушка лишь махнула рукой, давая понять, что всё в порядке.       — Но, Мерлин… — тихо выдохнула она, переводя взгляд на сияющие монеты. — Я и представить не могла, что мой сын и невестка смогли накопить столько. Они никогда не говорили мне об этом. О завещании я узнала только после их смерти…       В её голосе сквозила усталость — не только от возраста, но и от тяжести воспоминаний, которые давили на плечи вот уже столько лет. Она глубоко вздохнула, будто пытаясь стряхнуть это бремя, но тяжесть не уходила. Эдриан молчал. Он сжал челюсть, напряжённо глядя на груду родительских денег. В его голове роились вопросы, но ни один не сорвался с губ.       — Ну же, — мягко подтолкнула его вперёд бабушка. — Бери столько, сколько нужно. Тебе ещё предстоит купить всё необходимое к последнему учебному году, да и в школе деньги не будут лишними.       Она заботливо погладила внука по спине, её улыбка была тёплой, ободряющей. В глазах читалась бесконечная любовь и гордость, но вместе с тем — едва заметная тень грусти. Эдриан сглотнул, ощущая странную тяжесть в груди. Он шагнул внутрь сейфа, его пальцы, дрогнув, коснулись холодных монет. Руки слегка подрагивали, когда он начал собирать деньги, но не от волнения или радости — скорее, от осознания того, какую цену имело это золото. Эдриан наполнил небольшой мешочек галлеонами, сиклями и кнатами, стараясь не задумываться о том, что держит в руках наследство своих покойных родителей. Он чувствовал, как взгляд бабушки внимательно следит за ним, но не решался поднять голову.       — Вот и хорошо, — сказала она, когда он наконец вышел из сейфа. — Думаю, этих денег тебе хватит.       Гоблин молча наблюдал за ними, выжидая, когда они закончат. Когда Эдриан захлопнул дверцу сейфа, тот молча кивнул и жестом предложил вернуться к тележке.       — Так, осталось уладить ещё одно дело. Но об этом мы поговорим уже наверху, — вздохнула бабушка, поправляя шаль. — А потом нам нужно заглянуть в несколько магазинов, а затем…       Она замолчала, словно вспоминая.       — А потом можно и в кафе зайти, — сказала она уже бодрее. — Выпьем чаю с пирожными.       Эдриан кивнул, стараясь улыбнуться, но мысли его были заняты совсем другим.       Вскоре они вновь оказались в светлом холле Гринготтса. Гоблин, сопровождавший их, молча вернулся за стойку, а бабушка, порывшись в своей сумке, вытащила свёрток пергамента и протянула его банкиру. Тот ловко развернул бумагу, пробежался по строчкам цепким взглядом и, дочитав, поднял глаза на женщину.       — Это ваше окончательное решение? — уточнил он, с профессионально бесстрастным выражением лица.       Бабушка лишь спокойно улыбнулась и утвердительно кивнула. Гоблин, не задавая лишних вопросов, поставил на пергаменте странную печать, после чего ловким движением свернул его и, прикоснувшись кончиком пальца, запечатал.       — Можете не волноваться, всё будет исполнено наилучшим образом, — заверил он.       — Я в этом и не сомневалась, — ответила старушка с лёгкой улыбкой.       — А что это за письмо? — спросил Эдриан, когда они с бабушкой, покинув Гринготтс, оказались на шумной, залитой солнцем улице.       Жизнь в Косом переулке кипела: волшебники сновали туда-сюда, мимо пролетала сова с привязанной к лапке посылкой, где-то неподалёку звучал весёлый смех. Но Эдриану было не до этого. Он смотрел на бабушку, ожидая ответа.       — Узнаешь, когда придёт время, — отчеканила она привычно строгим голосом, даже не взглянув на него. Но такой ответ не устроил слизеринца.       — Ну скажи, бабушка! Ну пожалуйста! — не унимался он, подпрыгивая рядом и заглядывая ей в лицо. — Мне же уже семнадцать, я в выпускном курсе. Я взрослый, я имею право знать.       Она остановилась. Взгляд её стал строгим, цепким, как будто она изучала его. Эдриан невольно замер. В этой тишине среди шумной улицы вдруг стало неуютно.       — Это моё завещание, — произнесла она спокойно, будто говорила о чём-то обыденном. Эдриан на мгновение потерял дар речи. Внутри что-то неприятно сжалось.       — Что? — Он моргнул, словно не расслышал.       Бабушка тяжело вздохнула.       — Завещание, Эдриан. Документ, в котором я распорядилась, чтобы мои деньги после меня были переведены в твоё хранилище.       — К чему это вообще? — спросил он резко, сдвинув брови.       Бабушка чуть улыбнулась, но в её глазах была печаль.       — Потому что мне не семнадцать, как тебе, мой дорогой мальчик, — мягко сказала она. — Я уже пожила свою жизнь. А тебе ещё только предстоит вступить во взрослую. Я забочусь в твоём хорошем будущем, в котором меня, возможно, уже не будет.       Эдриан сжал кулаки.       — Перестань. О чём ты вообще говоришь? Ты ещё проживёшь очень долго!       Старушка сдавленно посмеялась и покачала головой.       — Я хотела бы, но у нас нет власти над этим, Эдриан. Рано или поздно мне придётся уйти.       — Хватит так говорить! — воскликнул он, чувствуя, как что-то холодное и болезненное разливается в груди.       Бабушка осторожно коснулась его руки, пальцы её были тёплыми, но тонкими, почти хрупкими.       — Я горжусь тобой, мой мальчик, — сказала она. — Ты вырос таким, каким я и твои родители мечтали тебя видеть. Ты умён, силён, целеустремлён. И очень скоро тебе придётся стать самостоятельным взрослым, принимать решения самому, без моей руки, что ведёт тебя.       Эдриан стиснул зубы.       — Но ты ещё здесь, — сказал он, упрямо глядя ей в глаза.       Бабушка улыбнулась, погладила его по щеке.       — Да, пока ещё здесь, — прошептала она. — Но время никого не щадит, мой дорогой. Поэтому я хочу быть уверена, что ты готов.       Он молчал, чувствуя, как в горле встал тяжёлый комок. Бабушка не говорила этого напрямую, но он понял: она чувствовала, что её дни сочтены.       — Пойдём, — наконец произнесла она, чуть сжав его руку. — У нас ещё много дел. Ах, точно! Я ведь собиралась купить тебе подарок на совершеннолетие!       Эдриан вопросительно поднял бровь.       — Но ты ведь отправила мне подарок в школу.       — Это был пустяк, — махнула рукой бабушка. — Настоящий подарок должен выбрать ты сам.       Она вдруг оживилась, в глазах мелькнул азарт.       — Точно! Ты же говорил, что собираешься в этом году вернуться в квиддич. Давай купим тебе новейшую метлу? Самую лучшую, что есть!       С этими словами миссис Пьюси решительно потянула внука за руку в сторону магазинов, но тот, немного опешив от её внезапного энтузиазма, мягко остановил её.       — Бабушка, меня вполне устраивает моя нынешняя метла, — сказал он с лёгкой улыбкой, но в голосе звучала твёрдость. — Давай лучше купим тебе самые лучшие целебные зелья и лекарства.       Он внимательно посмотрел на неё, выражение лица было серьёзным. Старушка замерла на мгновение, её глаза сверкнули упрямством.       — Нет, мой дорогой, сегодня решаю я, — твёрдо сказала она, скрестив руки на груди. — И я хочу, чтобы ты выбрал себе новую метлу.       Эдриан сжал губы, готовясь возразить, но миссис Пьюси опередила его.       — Я не позволю своему внуку играть на какой-то старой развалине, когда могу подарить ему лучшую модель на рынке, — продолжила она. — Так что либо ты выбираешь сам, либо я куплю наугад, и тогда не жалуйся.       Эдриан устало выдохнул, понимая, что спорить бесполезно.       — Ладно, бабушка, ты победила, — пробормотал он, покачав головой.       — Вот и отлично! — радостно улыбнулась она, вновь взяв его за руку. — Пошли скорее, пока лучшие не разобрали!

***

      Ночь окутала дом мягким мраком, а внутри царил тёплый полумрак: в камине потрескивал огонь, по стенам дрожали отблески свечей, а лампы отбрасывали мягкий золотистый свет. Тени плавно скользили по старинным обоям, наполняя комнату ощущением уюта и покоя.       Но покоя в душе Эдриана не было.       Болезнь бабушки, затаившаяся на время дня, к ночи разыгралась. Её дыхание стало тяжёлым, голос охрип и в нем звучала слабость. Эдриан без промедления дал ей лекарство, помог выпить его, а затем осторожно укрыл её потеплее, расправляя одеяло так, словно хотел защитить не только от холода, но и от самой болезни.       — Спасибо, мой мальчик… — прошептала она, устало прикрыв глаза.       — Спи, бабушка, — тихо ответил он.       Постояв ещё мгновение, Эдриан вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, чтобы слышать, если ей снова станет хуже. В его комнате было темно, лишь лунный свет пробивался сквозь шторы, серебряными бликами ложась на мебель. Первое, на что пал его взгляд — новенькая Молния, сверкающая гладким лаковым покрытием. Совсем рядом, аккуратно сложенные, лежали наборы для ухода за метлой и волшебной палочкой, новая школьная мантия, свежая форма для квиддича, пара новых пергаментов и дорогие перья.       Эдриан вздохнул.       На его лице появилась слабая, едва заметная улыбка. Он провёл пальцами по древку метлы, словно проверяя, настоящая ли она, а затем, не включая света, снял рубашку и забрался в постель.       Но, закрыв глаза, он не смог уснуть. Слова бабушки, её взгляд, её голос... Всё это кружилось в голове, не давая покоя.       Эдриан сжал челюсть, глядя в потолок. Он не хотел об этом думать. Не сейчас. Не никогда.