don't protect.

      — Я присоединюсь? — он вздрогнул, буквально на автомате потянувшись к палочке, но тут же одернул себя, заставляя улыбнуться Ремусу через силу, даже не надеясь, что получилось что-то достаточно дружелюбное или вежливое. Хотелось покоя и тишины, хотелось побыть в одиночестве и не видеть никого, но он действительно должен быть рад мужчине как минимум потому, что он выжил в той бойне с Ним.       По сути никакого боя и не было: Ремус, как и обещал, увел всех стариков и тут же смог дать указание максимальному числу авроров и орденовцев, чтобы те отступали. К моменту, когда Он закончил с Гарри, в деревушке почти никого и не было.       Они смогли узнать о том, что случилось по обрывкам воспоминаний тех, кому удалось случайно прожить чуть дольше, кто умер не на поле боя, а уже в больнице, но даже этих крупиц было достаточно, чтобы кровь стыла в жилах. Гарри не видел этих воспоминаний, директор посчитал это лишним, но даже рассказа, явно смягченного и уменьшенного, хватило, чтобы понять с каким монстром им пришлось бороться.       Он появился посреди битвы, даже не заботясь о том, чтобы поднять щит вокруг себя и без предупреждения выпустил Адское Пламя, не давая никому и секунды, чтобы спастись. Оно сжирало всё и всех вокруг себя, не деля на своих и чужих, поглощая как Пожирателей, так и авроров с орденовцами. Обычное Пламя было похоже на живых существ, что пожирали каждого на своем пути, но это Пламя было другим: оно вмиг поглотило все, не оставляя даже единичного шанса спастись, заполняя все пространство вокруг, пожирая не только тела, но и магию, казалось, что даже душам было не спастись. Удивительнейший и ужаснейший контроль над пламенем, четкие действия, — можно было только предполагать какие эмоции бушевали внутри Него.       Чистая ярость и безумие.       Директор считал: Том настолько обезумел от одной мысли, что существовал шанс, — Гарри из прошлого и тот Гарри, которого он пытается убить — один человек, и просто не смог перенести такое. Для него, привыкшего к правлению, привыкшего к беспрекословному подчинению и абсолютной верности, это было слишком сильное потрясение. Это было предательство, это была боль, которую этот человек вряд ли испытывал ранее.       В этой агонии погибло сорок семь Пожирателей смерти и двадцать три бойца Света. Невосполнимая утрата, что он, Гарри, принес в мир. Потяни он время чуть дольше, заставь он Его остаться еще хоть на пару минут, и жертв было бы меньше.       Но он этого не смог.       Директор все же считал, что Он сомневался, что не верил в собственное открытие, и оттого стремился доказать самому себе, что ошибся, что прошлое не настигло его, что ему показалось, что Гарри просто слишком похож, что память подводит его, что все это неправда. Но даже в этом была просто попытка сбежать от самого себя, уничтожить причину своей неуверенности, причинить ей еще больше боли, чем она принесла Ему.       — Знаешь, твой отец тоже любил после заданий вот так вот сидеть подальше от штаба, приходил в себя, — Ремус нарушил молчание, даже не смотря на парня. Гарри любил общение с ним: он ничего не требовал, не обвинял, не заставлял, а просто был рядом. Он и его истории о родителях, которые давали понять, какими они были людьми, давали ощущение, что они реальны, что они нечто большее, чем «ты вылитая копия Джеймса» и «у тебя глаза Лили». Ему было приятно, что родители были героями, но ему не нужны были два образа из книг. Ему нужны были настоящие воспоминания о том, какими людьми они были, — а вот твоя мать никогда не уходила раньше, чем помогла бы всем и каждому, даже если сама была без сил. Она после боя всегда латала тех, кому была нужна помощь. Это не была какая-то профессиональная помощь, но так мы могли дождаться медиков, да и на самом деле Лили просто была готова выслушать и помочь советом, многие ведь, как и она, были совсем молодыми, едва закончив школу. Мы все стремились воевать со злом, но не все справлялись с этим морально. Она готова была поддержать каждого.       Он так и представлял родителей: слишком эмоциональный отец, что, как и сам Гарри, который не мог и не был готов смотреть на раненых, винил себя за каждую их царапину, и мама, которая готова была своим светом спасти весь мир, которая хотела помочь всем и каждому.       Не герои света, святые и безгрешные, что отважно бросались в бой и не страшились смерти, не всесильные волшебники, что могли не беспокоиться о своей победе, а просто двадцатилетние парень и девушка, что также как и он ошибались, что боялись и страшились, что не хотели жертвовать собой, что хотели просто мирно жить в уютном доме на Гордриковой впадине, но каждый раз, каждый день выбирали не себя, а весь мир, не надеясь на лучшее будущее, а строя его своими руками.       — Джеймс, конечно, часто ворчал в её сторону, но скорее по привычке. Он сидел так же, как ты, а затем, докурив сигарету, шел помогать Лили, чтобы та не тратила слишком много сил. Всегда помогал ей, хоть и не любил заниматься лечением.       — Отец курил? — это действительно было чем-то новым для него, каким-то знанием, чем-то, о чем он никогда и не задумывался. Хотя после этих слов и казалось, что это знание было с ним всегда. Отец действительно выглядел как кто-то, кто мог бы справляться со стрессом сигаретой.       — Ага, мне кажется, что я до сих пор помню это в мельчайших деталях. Они ведь с Сириусом в один момент решили, что курить круто, но Бродяга так и не смог травить себя дымом, он носил её за ухом, — девушки просто были в восторге. А Джеймс как-то незаметно пристрастился, сначала курил редко, почти не вспоминая о них, но знаешь, времена становились все хуже, много плохого происходило и, видимо, он привык так справляться со стрессом, что бросить уже и не смог бы. И знаешь, это было даже красиво, ему шло: Джеймс вытаскивал пачку сигарет, при чем именно маггловских, сейчас этой фирмы и нет вовсе, затягивался дымом, а потом поворачивался ко мне и улыбался со словами: и это пройдёт, — голос Ремуса тоже действовал успокаивающе, как-то по-отцовски правильно, не давая Гарри утонуть в привычной боли, — я так ненавидел этот дым: из-за ликантропии все запахи чувствуются в разы сильнее, особенно перед полнолунием, но знаешь… — Ремус замолчал, будто давая Гарри понять, делая паузу, давая и самому себе время, чтобы признаться в чем-то новом, открыть свое сердце другому человеку, — я так любил эти моменты спокойствия и умиротворения, что раз за разом шел с ним курить, сидел рядом и просто наслаждался тем теплом, что было между нами. Твой отец был действительно удивительным человеком, он мог быть безбашенным и безалаберным, но каждый, кто его знал, чувствовал в нем силу и поддержку. И вот это чувство только усиливалось, когда мы с ним садились после задания, чтобы просто помолчать. У меня всегда было ощущение, что, словно закурив, Джеймс останавливал время, а все проблемы мира казались до ужаса смешными. Можно было представить, что мы снова в Хогвартсе, что единственными нашими проблемами остаются попытки Сохатого влюбить в себя Лили, а самым большим злом был Филч, который мог поймать нас в наших шалостях.       Гарри чувствовал, как на глазах навернулись слезы, но он одним движением легко их смахнул, не давая себе плакать. Последние дни только и хотелось, что жалеть себя и плакать, состояние было близкое к истерике, и он не знал как с этим бороться. Не хотелось даже элементарно вставать с кровати и что-то делать, но он понимал, что рано или поздно ему придется идти дальше, придется взять себя в руки, потому что он — не простой студент, что может так легко не пойти на учебу, отлежаться в Больничном крыле, он — солдат, от которого действительно слишком много зависит.       Директор дал ему возможность отдохнуть: с его перемещения прошло уже восемь дней, и хоть обычно на второй неделе он активно занимался с Дамблдором, Фламелем и еще кучей преподавателей, в этот раз этого не будет. Директор сказал, что они с Фламелем постараются расписать весь теоретический материал, что был запланирован на этот раз, а практику ему придется отработать самостоятельно.       Через два дня ему нужно было вернуться в Хогвартс, чтобы получить основную информацию и хотя бы минимально потренироваться. Директор был против, он говорил о том, что Гарри может отдохнуть и вернуться только на третью неделю, когда необходимо будет проводить ритуалы для перемещения, но он просто не мог сидеть на месте.       Гарри не нужен был отдых, он не заслужил этого. Он слишком увлекся, слишком сильно поддался влиянию тьмы, и теперь единственное, что он мог — стараться стать сильнее, стараться стать лучше и эффективнее. Он должен быть готов к встрече с врагом, и в этот раз его рука не дрогнет, он не будет сомневаться. В следующий раз его палочка будет твердо направлена на врага, он не будет искать знакомый блеск глаз или надеяться на что-то другое.       Он ведь знает, что Том Марволо Реддл — чудовище.       Он знает, что и не должен был считать иначе, но как можно было избавиться от мысли, что Том и Он — не равны. Гарри хотел бы себя обмануть, хотел бы продолжать верить, что Том другой, ведь он-то как раз ничего ему и не сделал, но отчего-то не мог. Увидев у Него такой знакомый взгляд, впервые так четко разглядев их единство, он отчего-то почувствовал еще большую боль, чем от всех пыток.       — Расскажи еще что-то про них, — он просит тихо, просит впервые, буквально чувствуя, как ему необходимо родительское тепло, потому что все вокруг ужасно холодное и серое, а внутри — еще хуже, он слабо чувствовал магию внутри, он слабо чувствовал необходимость жить…       — Знаешь, я всегда хотел быть на них похожим, но никогда не получалось. Наверное, с этим стоило родиться, — Ремус не был против уцепиться за эту тему, это было знакомо и привычно, — они были похожи на два солнца, хоть это и звучит банально. У нас даже считалось, что если Поттеры на задании, то всех ждет удача. Казалось, что от них передается такая сила, что ни один Пожиратель не смог бы противостоять.       Джеймс и Лили Поттеры не были сильнейшими бойцами, не имели особого дара, не обладали какими-то чрезвычайными характерами, не были руководителями, но это все было не важно. Все эти факты меркли на фоне того, как сильно они стремились принести покой в этот мир, как заботились не только друг о друге, но и о всех вокруг.       Они вступили в Орден Феникса сразу после школы, буквально через неделю после свадьбы. Два восемнадцатилетних мага, что сражались только в школьных кабинетах, оказались втянуты в самую настоящую войну. Они были талантливы, они были сильны, но они все еще были детьми. Против них — сила и опыт, против них огромная армия, которой не ведома жалость. Им разом пришлось повзрослеть, оставить позади все наивные планы и представления о жизни.       Но они не сдавались, учились на ходу, забывая про сон, забывая про свою жизнь и планы, заталкивая жалость к себе как можно дальше. Они могли не воевать, оставить это другим, строить свой собственный мир, но для них это был и не выбор вовсе.       К двадцати годам они стали одними из немногих, кто смог выстоять против Волан-де-Морта и выжить. Отличало их и то, что, в отличие от большинства, им удалось это трижды. И не только выстоять, но и заинтересовать так, как не интересовал никто до этого.       — Он предлагал им присоединиться к Пожирателям? — это было удивительно, почему-то Гарри никогда не думал, что такое возможно, хоть его отец и был чистокровным волшебником. Они всегда были воинами света, такими яркими, что тьма должна была в страхе одергивать руки, а не тянуться к ним с новой силой.       — Да, сначала только Джеймсу, — Ремус достал термос с чаем, протягивая один стакан Гарри. От него пахло ромашкой и мятой, а еще чем-то сладким, совсем как выпечка в доме Уизли, совсем как яблоки в их саду. Он с радостью сделал глоток, чувствуя, как тепло распространяется по телу. Это не спасло бы надолго, его магия все еще не пришла в норму и не было никакого способа согреться полностью, но сейчас казалось, что греет не чай, а что-то большее, то тепло, что передается от Ремуса и родителей, все те забота и поддержка, которые он так и не успел получить, — он увидел его в бою и отчего-то приказал его не трогать, мы узнали об этом не сразу, но на самом деле это было достаточно очевидно: Джеймс мог бы чуть ли не собой прикрывать других, это действовало лучше всякого Протего. Никто не понимал почему, нам ведь было едва за восемнадцать. Мы и не старались особо понять врага, были другие заботы и переживания. Это сейчас всё кажется привычным, но тогда каждый бой ощущался как последний. Я знаю, что они с Волан-де-Мортом разговаривали, он сам об этом говорил, но я не знаю, как и где это произошло, но в любом случае твой отец никогда бы не перешел на другую сторону. Убивать таких, как его любимая жена или друзья? Выступить против семьи, против друзей и знакомых? Стать монстром ради мнимой славы? Этого он никогда не хотел. Но удивительно другое: Волан-де-Морт не только не убил его за отказ, но и даже в следующий раз предложил им с твоей матерью вместе стать на его сторону.       Такой «чести» не удостаивался никто, даже те, кто мог противостоять Ему, были в итоге убиты или сведены с ума. После такого предложения волшебники либо получали Темную метку на руку, либо она появлялась в небе над уже мертвым телом. А то, что магглорожденная волшебница также была приглашена в Пожиратели вообще казалось выдумкой. Мы понимали, что что-то в Джеймсе заинтересовал Волан-де-Морта настолько, что тот был готов сделать исключение, но твоих родителей это не впечатлило. Мы пытались понять, что же стало причиной, но так и не смогли. Да, Джеймс был наследником чистокровной семьи, но Поттеры не входили в Священные двадцать восемь, хоть и сохраняли чистую кровь, за ними не было каких-то уникальных даров или чего-то такого.       — Не подумай, я не преуменьшаю силу и заслуги твоего отца, но к тому времени на стороне Пожирателей были и более влиятельные семьи.       Гарри понимал, ведь они с Дамблдором тщательно анализировали окружение Тома в школе, и было понятно, что наследник Поттеров не мог стать настолько ценным.       — Когда мы узнали о Пророчестве, то я не сомневался в том, какая семья станет мишенью: хоть вы с Невилом оба и подходили под описание, но к тому времени было понятно, что в Алисе и Френке не было главного. Они сражались с Волан-де-Мортом, действительно трижды бросали ему вызов, но для него они были не интересными, простые чистокровные, что бессмысленно сражаются за какие-то идеалы, — Ремус тяжело вздохнул, — Джеймс и Лили чем-то его интересовали, я не знаю, что было причиной, но это понимали все.       «Грядёт тот, у кого хватит могущества победить Тёмного Лорда… рождённый теми, кто трижды бросал ему вызов, рождённый на исходе седьмого месяца…»       Он интересовался Джеймсом Поттером так сильно, что даже не сомневался в пророчестве, что пришел в их дом и убил. Стояло ли за этим что-то еще или был только страх перед собственным поражением?       — Мне жаль, что ты можешь узнавать о них только из рассказов, — помолчав, добавил мужчина, — это несправедливо.       — Знаешь, я рад, что они жили, что про них помнят, — признался Гарри, действительно чувствуя это, — что они приносили тепло и заботу, что дали стольким людям шанс на жизнь. Это удивительно, и я чувствую их тепло и поддержку даже сейчас. Да, я не знаю их, не могу обнять или поговорить, не могу почувствовать все то, о чем ты рассказываешь, но есть вещи важнее этого.       — Они всегда рядом, — подтвердил Ремус, кивая, — я отдам тебе одну вещь. После того Хэллоуина все пошло кругом, я винил себя за то, что не смог помочь, не смог защитить тех, кто был важен, но в конечном итоге все, что мне оставалось — организовать моим друзьям достойные похороны. Вы с твоей тетей, кстати, там тоже были, хоть ты и вряд ли такое вспомнишь. Я пригласил её, не особо рассчитывая на что-то. Лили говорила, что они последнее время не ладили, но все же она пришла, и знаешь, я видел в её глазах ту же боль, что чувствовал сам.       Гарри не знал об этом, тетя Петунья никогда не говорила о том, что она знает, где похоронены родители Гарри, что она была там, что он, Гарри, тоже был там, и это казалось важным. Даже несмотря на то, что ему был всего годик, он смог проститься с родителями, смог проводить их в последний путь.       Он подумал о том, переехали ли Дурсли и хватило ли им денег, ему нужно было узнать это перед тем, как он снова отправиться в прошлое. Прошло уже несколько месяцев, если они хотели, то уже должны быть на новом месте, а его задачей была нанять кого-то, чтобы поставить на дом защиту.       Может, Дурсли и не были идеальными, но это единственная семья, которая у него была.       — На похоронах не было никого лишнего, хоть и все хотели отдать дань памяти героям. Лишь вы с тетей, я да директор. Ты можешь не согласиться, но мне казалось это правильным. Это было наше горе, чужие люди были бы некстати, — еще одна вещь, о которой он никогда не задумывался: кто организовал похороны, где родители похоронены, кто был приглашен. Это казалось такими логичными вопросами, но он впервые подумал о том, как это важно, — мы ничего не трогали в доме, Дамблдор запечатал его так, чтобы ты в будущем мог там все изменить сам. Наверное, стоило убрать разрушения, но нам хотелось оставить все так, как есть, оставить вещи на тех же местах, куда их сложили Джеймс и Лили. Но я взял лишь одно… одну вещь, которая до сих пор всегда была со мной, — он достал из внутреннего кармана белую пачку сигарет, — это те самые сигареты, что курил Джеймс. Пачка почти новая, я не скурил ни одной из них, не смог заставить себя, почему-то это казалось талисманом, — он протянул сигареты Гарри, отдавая их все, — я не хотел бы, чтобы ты курил, не подумай. Это просто символ того, что осталось от них. Для меня это было важно все эти годы.       Гарри смотрел на пачку, чувствуя, как слезы текут по щекам. Это была первая вещь, которую он получил от родителей, что-то, что действительно связывало с ними. Не просто колдографии, не мантия, а простая пачка сигарет. То, что всегда было с отцом, что было привычным для него. Для кого-то это было мелочью, но для него — важнее любых денег и богатств.       — Спасибо, — он впервые за последние дни искренне улыбнулся, чувствуя, как солнце обнимает его плечи.       И это пройдет. Так говорил великий человек.       Так говорил Джеймс Поттер.

***

      Тот разговор с Ремусом не исцелил его, он не сделал что-то волшебное, не дал сил двигаться дальше, но он дал надежду на исцеление. Да, возможно этого было мало, но разве мог он рассчитывать на большее? Разве имел право говорить о том, что ему плохо, когда вокруг до сих пор гибли люди, когда ему просто не хватало сил для того, чтобы выполнить задачу?       Гарри вернулся в Хогвартс, как только появилась возможность, и это было чем-то удивительным: гомон студентов, звонки на занятия, обычная жизнь, на которую он смотрел как из-за стекла. Он не чувствовал, что принадлежит этому миру, он стал чужим для него. Прошлое для него недоступно, будущее слишком размыто, а настоящего и вовсе нет.       — Спасибо, мадам Помфри, — Гарри зашел к женщине на один из обязательных осмотров, чтобы она могла убедиться, что восстановление идет по плану. За все это время его магия не успела прийти в норму, да и физическое состояние было, откровенно говоря, паршивым, но ему говорили о положительной динамике, и даже зрение практически вернулось к прежнему уровню. Наверное, это было хорошо, — я могу идти?       — Как вы спите, мистер Поттер?       — Сплю? — он уже практически ушел, когда его догнал такой, казалось бы, простой вопрос. Как он спит?       — Да, как вы спите? Быстро ли засыпаете, беспокоят ли кошмары, чувствуете ли вы себя лучше после того, как поспите?       Он не может спать. Не знает, как закрыть глаза, как перестать видеть Его образы, перетекающие в черты Тома, как не слышать во сне осуждающий шепот родителей, Сириуса, Седрика, миллиона других людей: знакомых и нет. Они кричат на него, они кричат от боли, он и сам кричит, просыпаясь резко, буквально вырываясь из болезненных снов.       Он не может спать. Не знает, как простить себя за то, что ему не хочется видеть в Томе монстра, что он все еще надеется, что Том просто тихо умрет в восьмидесятых, а то, что воскресло — и не Том вовсе. Он не знает, как простить себе то, что собирается убить Тома.       Он не может спать. Не знает, как заснуть, как сделать так, чтобы воспаленные глаза перестали болеть, как помочь себе заснуть, а не терять сознание от недостатка сил. От этого знобит еще сильнее, но и на этот холод он не обращает внимания.       — Вполне нормально, — соврал Гарри, удивительно правильно соврал для хорошего человека, — не хуже, чем обычно, — а вот это не ложь, он всегда плохо спал, просто сейчас это слегка усилилось, — не стоит беспокойства.       Женщина закатила глаза, взмахивая своей палочкой, после чего несколько пузырьков с зельями подлетели к ней. Она бережно упаковала их в небольшую коробочку, тут же уменьшая в размере.       Он не хотел быть слабым, он и так обязан всем и каждому. И все же Гарри не мог не чувствовать огромную благодарность к этой женщине.       — Не сомневаюсь, мистер Поттер, — в её голосе не было и капли веры в его слова, — но для моего спокойствия принимайте эти зелья. Пурпурное зелье — уже знакомый вам Сон без сновидений, выпивайте весь флакончик перед сном, тут уменьшенная дозировка, хватит на пять часов спокойного сна. Вам не помешал бы больший объем, но вы должны учиться справляться самостоятельно, привыкание начинается слишком быстро. Пять капель зеленого зелья по утрам перед едой, это Животворящий эликсир, поможет восстановиться после сна, но внимательно следите за дозой, иначе будут неприятные последствия, все же это больше поддерживающая терапия, я не хочу переводить вас на зелья. Ну и не более двух капель Эйфорийного эликсира в обед — совсем немного, это просто поможет вам прийти в норму, но не сделает из вас глупца, что смеется от всего, что видит.       Гарри не знал, как реагировать на все это, вновь и вновь разрываясь между огромной благодарностью и нежеланием казаться слабым. Ему действительно был необходим хороший сон, особенно перед предстоящим перемещением, да и отказываться было невежливо, но неужели он заслужил это все?       Он все же с благодарностью кивнул женщине, обещая, что будет принимать все так, как положено, и только после этого смог выйти из лазарета. Ему нужно было вернуться в свою комнату, возможно он даже сможет сразу принять зелье и забыться на целую ночь. Это было бы сродни чуду, на которое он и надеяться уже не мог, но он твердо решил последовать совету. Уже завтра ему нужно будет начать подготовку к перемещению, его ждет куча тестов, проверок, да и нужно многое обсудить с директором и мистером Фламелем, — он и так потратил слишком много времени на попытки восстановиться.       Том надеялся, что Гарри поможет ему с приютом, хоть и не говорил этого прямо, но ему некуда было забрать парня, а упускать такой шанс на сближение было бы нельзя. Также хотелось обсудить Метку, они все же немного продвинулись в своих исследованиях, но ему хотелось получить подтверждение от более опытных людей. Да и хотелось понять, как вообще лучше поступать. Их общение с Томом становилось более близким, но если он внезапно пропадет до следующего крестража, то эта связь может пропасть. Нужно было просчитать: сможет ли он задержаться в прошлом и не будет ли рисков в настоящем из-за этого.       Что делать с его магией? Она все еще не восстановилась, он чувствовал, как она иногда переполняет тело, но буквально на следующий день снова не мог делать что-то элементарное. При этом он успел дочитать все книги, что дали ему в прошлое, да и нужные заклинания выучил, но у него оставались вопросы по теории и практике, что тоже казалось достаточно срочным.       Слишком много вопросов, которые необходимо решить, и слишком мало времени и сил. У него было четыре дня, после чего начнется усиленная подготовка к перемещению, и тогда голова каждого будет забита расчетами, планами и задачами.       Гарри задумчиво открыл дверь, только сейчас понимая, что пришел совсем не туда, куда планировал изначально. Он больше не мог жить в спальне Гриффиндора, и поэтому в те дни, когда Гарри был нужен в Хогвартсе, у него была просторная комната в одной из преподавательских башен. Но сейчас он стоял не в своей комнате, — его окружало до ужаса пыльное помещение, что было знакомым ему до мелочей.       Его прошлый кабинет, в котором они с Томом провели уже два года.       Все было так же, как и в прошлом, казалось, что в кабинете еще витал запах от вечно варящихся зелий Тома. И если он пройдет к окну, то увидит там свою чашку с остывшим кофе. Закрой глаза, — и он снова будет там, в прошлом, которое так и просится стать настоящим.       Он знал каждую вещь здесь: что-то лежало на своих местах, что-то было брошено в беспорядке. Были и новые вещи, — все же прошло более пятидесяти лет. Но все равно ему казалось, что тут словно замерло время, словно сядь он сейчас в полюбившееся кресло, возьми книгу из шкафа с скрипящей дверцей, и буквально через мгновение войдет Том, кидая сумку в излюбленный угол и начиная рассказывать про свой день, наливая и себе в кружку кофе из чайника, который Гарри всегда приносил для них двоих.       Это казалось таким реальным, таким настоящим, что Гарри с силой ударил по стене, чувствуя, как боль растекается по телу. Тяжело дыша и стараясь даже ни о чем не думать, он прошелся по-тихому, прекрасному кабинету, наполненному столькими воспоминаниями, что его буквально трясло от переполняющих эмоций.       Он знал, что через стенку была его комната, но он не мог в неё попасть, так как отдавал портал директору Диппету, а через дверь туда было попасть невозможно. Но он и не хотел, слишком много всего знакомого было даже здесь, отчего хотелось буквально выть.       Он пнул своё кресло, не находя в себе силы, чтобы остановиться. Он плакал, словно раненный зверь, выл от боли, даже не пытаясь успокоиться, не пытаясь скрыть свою душевную рану, уничтожая кабинет, что стал таким знакомым и родным. Гарри перевернул котел, в котором когда-то варил для Тома зелья от простуды, а затем с силой бросил его в стену, не чувствуя и капли удовлетворения.       Чертовски больно.       Гарри метался из стороны в сторону, словно птица, пойманная в клетку. Переворачивал все, до чего только доставал, ломал все те вещи, которые связывали его с прошлым. Казалось, уничтожь он тут все, — и больше не будет его связи с Томом, больше не будет холода внутри, больше не будет боли.       Больше не будет его самого.       Он кричал, желая уничтожить тут все, и в то же время боялся лишиться памяти, боялся, что все это ему привиделось, и не было никакого Тома Реддла, был только Он, только его личный палач, его смерть и наказание.       Гарри ненавидел себя так сильно, что впервые задумался о том, как было бы хорошо умереть. Умереть и принести мир всем вокруг.       Когда первая злость схлынула, он буквально заставил себя остановиться, осматривая все, что было вокруг. Многие вещи валялись на полу, сломанные и разбитые, но этого казалось мало. Ему нужно было превратить все это в нечто другое, во что-то, что никак не будет ассоциироваться с прошлым.       Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, имея четкую цель. Гарри бросал каждую вещь, которая еще была цела, рвал книги, взрывал мебель, даже не замечая, как палочка оказалась в его руке. Ему нужен был хаос, он сам стал этим хаосом, и теперь просто наслаждался разрушениями, словно уничтожал не комнату, а самого себя.       Гарри опустился на пол посреди кабинета, когда почувствовал усталость. Он долго сидел в этом всём хаосе, бессмысленно рассматривая вещи, которые он сам же и разбросал. У него не хватало сил встать и идти, у него не хватало сил даже подумать об этом, он просто глотал увековеченную пыль и слушал мёртвую тишину. Он чувствовал, что его магических сил не хватит даже на то, чтобы привести всю эту комнату в первозданный вид, — это казалось слишком сложным. Он не планировал колдовать сегодня, но просто разрушить все руками казалось недостаточным. Он раз за разом пользовался заклинаниями, чтобы этот кабинет никогда не был таким, как раньше.       Когда раздались шаги за его спиной и хлопок дубовой двери, ему вообще показалось, что это всё ему померещилось, поэтому обернуться и посмотреть кто же там, не удосужился. Он был в Хогвартсе, этот кабинет явно не пользовался популярностью, да и кто мог сюда зайти? Кто-то из влюбленных парочек, что пытаются найти укромный уголок или Филч, что гнался бы за какими-нибудь шутниками, но никто из них не смог бы ему навредить.       — Я тебя искал, Макгонагалл сказала, что ты уже вернулся, — на выдохе произнёс Рон и сел рядом. — Обежал первый этаж, второй, жалко, что у нас нет дубликата Карты Мародеров, потом решил, что ты можешь быть в Выручай-комнате, но по пути я встретил директора, который подсказал мне, где тебя найти…       Гарри кивнул, наконец чувствуя что-то похожее на спокойствие. С Роном всегда было просто: им не нужно было о чем-то думать, переживать, что один не поймет другого или просто обидит. Да, у них были недопонимания, были ссоры, но также было что-то большее: знание, что они всегда будут друзьями, знание, что в трудный момент у них есть плечо, на которое можно опереться.       — Ну и это не далось не особо просто, потому что я запутался в кабинетах и переходах. Это ты знаешь Хогвартс, как свои пять пальцев, а мне кажется тут ни одна из лестниц не возвращается туда, где была раньше, и в этом крыле я вообще оказался впервые, — продолжил тараторить Рон нарочито весёлым голосом, слишком старательно делая вид, что не замечает покрасневшие от слез глаза, не замечает беспорядок вокруг, не замечает того, что Гарри сломлен сильнее, чем когда-либо, — о, смотри ворона, та самая, кажется, помнишь? Из которой Макгонагалл на втором курсе сделала бокал? Мы ещё опоздали на её урок, — он замолчал, рассматривая чучело вороны, — опять.       — Точно, — это была ужасная традиция, но они опаздывали на каждый первый урок Трансфигурации, и профессор Макгонагалл явно сомневалась в их умственных способностях каждый раз, традиционно снимая с них по десять баллов, впрочем, заставляя их отработать тут же, — но ворона другая.       — Да нет, — удивился Рон, подзывая ворону к себе палочкой, — смотри, такая же уродина.       Гарри знал, что это не она, запомнил её слишком идеально, поэтому мог бы поспорить на все своё наследство, что прав.       — Мы с Томом сварили мазь Постоянства в этом году, — он знал, что Рон поймет, кто такой Том, в прошлый раз они много говорили об этом, и хоть друзья и не знали зачем именно он перемещается, они все же знали основное: ему нужно было втереться в доверие к Нему, — ну, точнее это Том придумал такую мазь, нам нужно было создать что-то, что закрепит Темную метку и не даст никому с ней что-то сделать.       Мазь ожиданий не оправдала, да и сам Гарри начал рассказ просто, чтобы доказать Рону свою правоту, но говорить было так просто и приятно, что к концу истории увлекся, не замечая, как все больше оживал.       — Я говорил, что ничего не выйдет, потому что мазь не выглядела как что-то надежное. Но Том ужасно занудный, когда дело доходит до его идей, даже Гермиона не смогла бы его переспорить, а это уж что-то да значит. Мы спорили около недели, но в конце концов мне было сказано, что я ничего не смыслю в зельях и оттого не способен оценить гений Тома Марволо Реддла, великого наследника дома Слизерин, умнейшего и достойнейшего! — Гарри вслед за Роном рассмеялся, пихая того в бок, — не смейся, это цитата.       Гарри решил, что спорить было бы бесполезно: Том, жаждущий доказать ему свою правоту, был готов на все, вспомнить только, как тот пытался притащить ему василиска, смертельную, между прочим, зверушку, только ради того, чтобы впечатлить друга, а тут на кону стояла практически профессиональная гордость, поэтому у Гарри не было и шанса. Он сдался, впрочем, будучи действительно заинтересованным в результате.       — Он варил свою мазь целую неделю и не замолкал про то, что он — великий и умный, а я просто завидую его гению, — Гарри вновь усмехнулся, погружаясь в воспоминания, погружаясь в безопасность, — вообще он не такой вредный, но зелья действительно единственное, где его отрыв по знаниям и способностям прям явен, в остальном мы либо равны, либо он пока меня догоняет. Когда мазь была готова, он был таким довольным, что я был уверен, что если его проколоть, то он бы лопнул от самодовольства. Вопрос был в том, как нам было проверить эффективность зелья. Он хотел проверить на себе, но мне показалось это плохой идеей, в чем я, кстати, и не ошибся. Том сказал, что что-то придумает, и вернулся на следующий день, — он сделал паузу, вспоминая, как смеялся, когда слизеринец все же вернулся, — с живой вороной, которая чуть не выклевала ему глаза и успела поцарапать до того, как он её обездвижил.       Ворона, по мнению Гарри, была героем, поэтому он с гордостью посмотрел на неё, улыбаясь про себя, замечая, что и Рон смотрит на чучело с каким-то слишком радостным предвкушением.       — Проблема была в том, что мазь нужно было наносить на живое существо без обездвиживания, иначе она бы так и застыла, а нам нужно было проследить эффект полностью, — он улыбнулся, переходя к самой веселой части, — ворона — глупая птица без капли совести, как уточнил Том, и именно оттого она не оценила того, что ей выпала честь стать первым испытателем новейшего зелья от величайшего маэстро зельеварения.       — Удивительно, конечно, — Рон уже вовсю смеялся, видимо действительно представляя, что будет дальше, — какая наглость с её стороны!       — К тому моменту, как Том смог нанести на неё мазь она исцарапала его так, словно он не птицу держал, а как минимум с гиппогрифом сражался. Ну и в итоге мазь оказалась практически бесполезной: да, с вороной теперь ничего не могло бы случиться, но проблема была в том, что она закоченела и больше не двигалась. Я не дал Тому её выбросить и оставил в этом кабинете ему назло, как великую укротительницу злых слизеринцев.       — Она мой герой, — Рон уважительно посмотрел на птицу, что единолично победила самого темного колдуна их времени.       — Том возмущался, когда видел её. И поверь, я специально ставил её на самое видное место каждый раз, когда мы виделись, — Гарри облокотился спиной о друга, чувствуя, как тело расслабляется, — он забавный, когда злится.       — Вы стали близки? — вопрос от Рона был неожиданным, но он действительно не знал, что на это ответить.       — Не знаю, — помолчав, ответил он, пытаясь объяснить, что чувствует, — последние два года я общался только с ним, всех остальных я вижу всего три недели в год, и это общение касается моего задания, а иногда хочется чего-то другого, понимаешь? Я все еще хочу Его убить, даже пытался однажды, но Том мне не сделал ничего плохого, и я не смог поднять палочку на подростка. Но с Ним все иначе, все как раньше, — мы ненавидим друг друга, стараемся убить и как можно сильнее ранить.       Он рассказал о том, что произошло с ним, о том, как корчился под Круциатусом, как пытался бороться, как хотел выиграть больше времени и как теперь себя чувствует. Гарри и не знал, что внутри него столько эмоций, что ему так не хватало простого общения, и то, что раньше не хотело складываться в слова, станет таким складным рассказом, стоило его другу задать всего один вопрос.       Рон не перебивал, хоть и сжимал с силой кулаки, явно желая броситься в бой, спасти, защитить, хоть как-то помочь, и именно это придавало сил. У него были те, кто готов ради него на все, кто переживает и ждет, кто выслушает всегда.       Он и сам не заметил, как от рассказа о настоящем перешел к рассказам о прошлом. Гарри говорил обо всем: и смешные истории, и тяжелые моменты, показывая Тома как хорошего друга и как опытного манипулятора, делясь своими победами и поражениями. Он говорил и говорил, все больше погружаясь туда, находя свою константу, свою точку спокойствия.       — Ладно, не будем об этом, — он перебил сам себя, хоть и видел, что Рон хочет как-то прокомментировать все услышанное, — лучше расскажи, как вы тут с Гермионой, что нового?       Рон, к удивлению Гарри, неопределенно хмыкнул, тут же пытаясь скрыть это за кашлем, но получилось не очень. Рон попытался рассказать какие-то ничего не значащие истории, но Гарри видел, что это не то, что хотел бы рассказать его друг. Это было интересно, — обычно у них не было никаких секретов или недомолвок, и такая неловкость была необычной.       — Не томи, Рон, — он усмехнулся, поворачиваясь к другу лицом и вглядываясь в непривычно-красные щеки, — что-то случилось?       Парень молчал, отводя глаз, но Гарри знал, что это быстро пройдет: им явно было нужно что-то обсудить. Вопрос в том, когда Рон на это решится?       — Мне нравится Гермиона… — он выпалил это так быстро, что Гарри едва разобрал слова, но разве это было чем-то удивительным?       — И в чем проблема? Это не новость, если честно.       — В смысле не новость?       — Рон, — Гарри улыбнулся, смотря на растерянного друга, — между вами всегда было что-то большее, чем дружба. Я все ждал, кто из вас первым это поймет. Теперь просто признайся ей, я уверен, что ты ей тоже нравишься.       — Я пытался, — признался он, — но как-то намеками, пытался прощупать почву, но мне кажется, что это бесполезно. Она не видит меня никем, кроме как другом. Да это ведь даже смешно, она вся такая… Идеальная? Она умная, красивая, старательная и даже заботливая, а я рядом как дикарь возле принцессы — забавное дополнение, что может только оберегать и смешить.       — Слушай, это же очевидно, что ты явно ей симпатичен, особенно со стороны. Зря ты так на себя.       — Мы правда будем обсуждать как мне добиться Гермиону, серьезно? — Гарри впервые видел такого смущенного друга, поэтому неудивительно, что тот пытался как-то перевести разговор, — у тебя-то дела похуже, это явно важнее было бы обсудить. Тебя буквально пытали, и теперь тебе нужно вернуться к тому, кто это сделал и как-то общаться, словно ничего и не было. Уж мои сомнения по сравнению с твоими проблемами — сущий пустяк.       — Не говори ерунды, Рон. Не думай, что твои проблемы незначительны или меньше, чем мои, — Гарри говорил уверенно, действительно считая, что дружба не терпела сравнения проблем. Почему Рон не имел право рассказать о своих проблемах? Почему должен был думать, что все это — мелочи? — Кто знает, справляюсь ли я так же хорошо с ними, как ты? Да и ты мой друг, мне очень вас не хватает. Иногда я думаю, как было бы хорошо, если бы мы перемещались вместе. Но это бред. Я рад, что у вас есть возможность жить хотя бы подобием нормальной жизни. Но все эти годы…       — Я пошел бы за тобой туда, Гарри, — перебил его Рон, смотря уверенно и открыто, словно не сказал только что самые важные для Гарри слова, — если бы был способ — обязательно пошел.       И эти слова были главными. Гарри знал, что это было тем, что он хотел услышать. У него были друзья.       Друзья, ради которых Гарри пойдет на все, спасет этот мир, вывернется наизнанку, разрушит самого себя…       — Мы с Гермионой спрашивали у Дамблдора, можно ли перемещаться вместе, но он сказал, что это нереально и что даже твои перемещения не всегда стабильны и имеют огромные риски, — это признание буквально оглушило его, почему-то он и не думал о том, что друзья бы действительно могли быть рядом, — Гермиона говорит, что это помогло бы не чувствовать себя одиноким. Директор был абсолютно согласен с ней, но он сказал, что все расчеты говорят о том, что такого лучше не делать.       — Спасибо вам, — он обнял друга, не зная, как выразить свою любовь, как передать словами все те эмоции, тот спектр чувств, что поглотил его от такого простого разговора.       У него была поддержка.       — Я был бы рад, если бы вы были рядом, — признался Гарри, — но это незрелое желание, я не хочу разрушить вашу жизнь. Перемещение — не просто жизнь в прошлом, и вся трудность не только в ритуале или том, что я нахожусь вдали от привычной атмосферы. Это в целом губительно, — моя магия нестабильна, мои эмоции часто не поддаются контролю, я буквально обязан принимать зелья и постоянно проводить ритуалы, это, не говоря о том, что в целом все это слишком ответственно. Я постоянно боюсь все испортить, и обрекать на все это еще и вас…       — Я иногда поражаюсь тому, как легко ты взваливаешь такую ношу на себя, не жалуясь, даже не сгибаясь под ней, еще и других от неё оттаскиваешь, защищаешь…       — Это моя судьба, с тех самых пор, как Он пришел к нам в дом и убил родителей, когда не смог убить меня, — Гарри рвано выдохнул, — мне не уйти от этого, как бы сильно не хотелось, но вы… Если есть шанс на нормальную жизнь, то её стоит использовать.       Он бы хотел, чтобы Рон и Гермиона спокойно закончили школу, чтобы полюбили, чтобы нашли свой путь, свою карьеру, чтобы поженились и завели прекрасных детей, чтобы он, Гарри, увидел все это своими глазами. Но он знал, что все это — невозможно, в этом мире получилось так, что либо его друзья смогут воплотить все вышеперечисленное, либо он сможет жить.       И это был даже не выбор.       — Пошли к твоей принцессе, дикарь, — рассмеялся Гарри, вставая с пола и чувствуя, как цель, посеревшая за эти дни, снова горит яркой лампой, — будем её добиваться.       Он не мог изменить свою судьбу, но в его силах было сделать жизнь его друзей такой, какую они заслужили.       И он сделает это, чего бы это не стоило.