Cosa Nostra

Дан выбор был,

И выбор сделан.

Оставлен позади

Кровавый след.

Я Вас любил.

Я был Вам предан,

И предан Вами

Был в ответ.

      Чонгук не может отвести взгляда от Гаспаро, что нарочито спокойно смотрит в ответ. В чёрных омутах под толстой коркой льда капитан видит страх и обеспокоенность. Он не понимает, как реагировать на то, о чём узнал. Мать Гаспаро изменила Америго с его, Чоновым, отцом.       Он грузно выдыхает, пытаясь осознать, что только что услышал. Чон жадно вглядывается в лицо омеги, надеясь услышать то, что Гаспаро это просто придумал, но Конти молчит. Изо рта Чонгука вырывается смешок. Капитан опускает голову вниз, покачивая ею.       — Исправь меня, если я неправильно тебя понял. Мой отец спал с твоей матерью, из-за чего Америго убил её. И ты решил отомстить ему через меня, — Чон медленно встаёт с кровати, отходит на пару шагов и зачёсывает волосы назад. — Но у меня возникает несколько вопросов, главный из которых я задам тебе сейчас и хочу услышать правду.       Чонгук поворачивается в сторону Гаспаро. Смотрит на омегу сверху вниз, поджимает губы и надеется. Он уже не знает, чего ожидать от близких ему людей. Оказалось, Чон совсем не осведомлён об их жизнях.       — Ты знал, кто я такой, когда мы познакомились?       — Чонгук…       — Я спросил тебя, знал ли ты, кто я такой?       Чонгук не может себя остановить и повышает голос. Он старается глубоко дышать, чтобы окончательно не слететь с катушек, потому что держаться всё сложнее и сложнее.       — Да.       Невесёлая улыбка лезет на лицо, отчего оно искажается в неприятной гримасе. Он поднимает брови и проводит языком по губам, чтобы после прикусить нижнюю и не сказать то, о чем пожалеет. Внезапно перед глазами проносятся все события за последние месяцы. Пазл складывается в голове Чонгука. И чем больше он понимает, тем сильнее разрывается его сердце. Его словно сотни кинжалов пронзают. Да, пожалуй, ничто не сравнится с предательством самых близких. Самых дорогих людей. Они жалят метко и настолько, что дыхание прерывается.       Каждый из нас предан. Кому-то или кем-то.       Чонгук прислоняется спиной о стену, даже собственные ноги предают, не держат. Он отворачивает голову, чтобы больше не видеть Гаспаро.       — И я изначально был твоей целью. Ты не упустил своего шанса. Что ж, занимательно, — альфа складывает руки на груди и откидывает голову назад, стукнувшись затылком о стену и прикрывая глаза. — С каждым разом всё больше и больше узнаю о тебе, я поражён.       Чонгук слышит, как Гаспаро поднимается на ноги и тихо, едва слышно шагает по направлению к нему.       — Не подходи, — капитан резко опускает голову и глядит прямо в глаза Гаспаро. Смотрит со стойким желанием больше никогда их не видеть. С каждой прошедшей секундой злость всё больше и больше разгорается в нём. — Тебе пора.       Чонгук обходит Гаспаро, даже не задевая, и выходит из комнаты, чтобы спуститься на кухню. Во рту что-то пересохло. Не успевает он отойти от недавних новостей, как сталкивается лицом к лицу с очередным предателем. Сокджин, сидя боком за столом и попивая кофе, смотрит куда-то в сторону. Стоит Чонгуку появиться в его поле зрения, как полковник выпрямляет спину и поворачивается в сторону Чона. Капитан ненадолго задерживает на Сокджине взгляд, однако через секунду отводит его и подходит к шкафам, чтобы найти и наполнить кружку водой. Он поочерёдно открывает дверцы, пытаясь найти хоть какую-то посуду. Внутри Чонгука кипят эмоции, которым хочется найти выход, тем не менее капитан понимает, что он не хочет делать это перед Сокджином. Вообще перед кем-то сейчас не хочется показываться. Желание просто спрятаться наедине с отвратительным настроением и жгучей обидой возрастает с каждой секундой. Последней каплей в переполнившейся чаше становится негромкое:       — Если ищешь посуду, то справа от раковины.       Чонгук яростно захлопывает только что открытую дверцу, дом сотрясает брошенное через плечо, с нотками рычания:       — Закрой рот! — альфа кладёт руки на кухонный гарнитур, выпуская воздух с натугой, свистом. Он старается взять себя в руки, вернуть обладания. Чонгук слышит, как чашка ударяется о стол, а сам Сокджин поднимается со своего места, отодвигая стул.       — Как ты со мной разговариваешь? Я старший по званию, прояви уважение.       — Старший по званию? Уважение? — Чонгук резко поворачивается к Сокджину, сужая глаза, в которых опасно сверкают гневные молнии. Казалось, они способны убивать, уничтожать, не причиняя физического вреда. Полковник отшатывается, точно боится обжечься, видя поистине звериный взгляд Чона. — Ты понимаешь, где мы находимся? Какое нахуй звание? Запихни его себе в зад и кончи, понял, полковник?       Чон буквально выплевывает последние слова, брызжет ядом в того, кто был с ним очень, очень долгое время. Был другом, наставником и крепким плечом. Якорем, который помог прибиться к берегу и не потеряться в чужой стране. Чонгук всё ещё не может поверить, что все, кто его окружал, оказались такими двуликими.       — Чонгук, успокойся.       — Я, блять, предельно спокоен, разве не видно?       Чонгук не выдерживает себя, своих эмоций, что льются через край, заставляя тело сотрясаться в дрожи. Он отворачивается от Сокджина и наклоняется, чтобы взять эту проклятую кружку и налить себе воды. В глазах начинает скапливаются влага от несправедливости. Почему он? Зачем? Чон снова впадает в то состояние, в котором буквально тонул, когда узнал о задании. Опять миллион вопросов, но ни одного ответа.       — Хватит строить из себя обиженку.       — Иди к чёрту, слышишь? — дрожащими руками Чонгук кидает кружку в сторону, отчего осколки стекла отскакивают от стен, покрывая пространство звоном. — И ты, и твоя сраная Коза Ностра, и жадность твоя. Все вы отъебитесь уже от меня. Оставьте меня в покое!       — Перестань истерить, капитан. Возьми себя в руки.       Твёрдый строгий голос Сокджина звучит как гром среди ясного неба. Хоть это и спорно. Видимо, тучи, сгустившиеся над Чонгуком, не разойдутся никогда. Это злит ещё больше.       — Ты предал меня, а теперь говоришь, что я истерю? — Чонгук кричит во весь голос, машет руками, пинает стол ногой. Он позволяет зверю хозяйничать, давить на полковника, чего раньше не случалось. Чон обрубал подобное поведение сразу. Сейчас же он не хочет контролировать себя, он хочет выпустить те боль и обиду, что засели в сердце уже очень давно. — Ты предал всю страну, и чего ради? Денег было мало или власти недостаточно? Я тебя отцом считал! А ты предал! И Тэхён предал! Что вам всем от меня надо? Чего вы лезете ко мне?       Чонгук ощущает, как воздух заканчивается в лёгких, но не перестаёт кричать. Просит отстать от него, перестать издеваться над ним. Слёзы, наполнявшие его глаза, скатываются по горячим щекам, ещё сильнее обжигая кожу. Он орёт изо всех сил, отпихивает подошедшего к нему полковника, умоляет. Чон уже не знает, что говорить. Лёгкие горят от того, что кислород перестаёт поступать, а сделать вдох капитан не в силах. На секунду проскакивает мысль о том, что было бы неплохо сдохнуть. Учитывая сложившуюся ситуацию, Чонгук и так сдохнет. Им играли, как марионеткой, водили за нос, насмехались над ним и его чувствами.       Чон не знает, что ужаснее, — то, что Гаспаро желал его смерти, или то, что сейчас Чон желает этого не меньше. Он опускается на пол, сил в теле не осталось никаких. Капитан не спал больше суток, за эти часы, казалось, он поседел раньше времени. Если раньше Чонгук думал, что хуже и быть не может, то в данный момент он понимает, что так сильно он не ошибался никогда. Может, ещё как может.       Сидя на холодном кафеле, Чон не видит ни Гаспаро, с сожалением покидающего поместья, ни Сокджина, который присаживается рядом с ним и прижимает капитана к себе, словно утешая дитё. В стальных руках полковника Чонгук ощущает себя ещё меньше, точно он песчинка в пустыне. Его мотает по округе, без возможности вернуться на землю к своей свободной жизни. Коза Ностра и впрямь место гибели надежды. Её у Чонгука не осталось совсем.       Он пытается сделать хоть один такой важный вдох, но мышцы словно одеревенели, не дают его сделать. Голова идёт кругом, а паника всё больше и больше накрывает. Чонгук жадно хватается за Сокджина, сжимает его предплечья с невероятной силой, ногтями впивается в излюбленный серый костюм. Чон смотрит в одну точку, он потерял над мыслями всякий контроль. Чонгук чувствует себя таким жалким и беспомощным, ведь даже оттолкнуть предателя не в силах. Он, широко открыв глаза, не может сдвинуться с места, точно врос в этот кафель, слился с ним в единое целое. Да, конечно, топчите. Уже сделанного мало, болит недостаточно сильно.       Звон в ушах перекрывает любую попытку Сокджина поговорить с Чонгуком. Капитан просто не может. Не может посмотреть полковнику в глаза, не может вообще ничего. Его конечности немеют, а кухня начинается кружиться, мутнеть. Становится ещё страшнее. Неужели он умрёт от своей собственной беспомощности? Почему всё так? Чон не хочет умирать, но понимает, что всё кончено. Его приговор был подписан уже много лет назад, и ничего не изменилось. Тот, кто любит, не стал бы делать подобное. Не отправил бы на верную смерть, в место, где ему желают этой смерти и ждут удобного момента, чтобы его прикончить. Да и сам Чон любит ли? Это похоже на больную привязанность, на идею, за которую Чонгук в бреду цепляется. Надежда всё же не умерла в нем. Возможно, эта она шепчет ему о том, что всё не так, как кажется. Возможно, всё чуточку лучше.       Неожиданно лицо Чонгука дёргается. От удара. Его щеку обжигает уже не только слезами. Наконец ему удаётся сделать вдох. Потом ещё. И ещё. Чон жадно и загнанно дышит, набирает полные лёгкие, окончательно падая на пол. Холодный камень освежает, охлаждает разгоряченную кожу щеки. Чонгук закрывает глаза, упирается лбом в кафель и не прекращает дышать. Мир снова его окружает, мысли, шипя змеёй, уползают внутрь сознания, освобождают место рациональности.       Давно Чонгука так сильно не поглощали эмоции. Да, капитан слыл несдержанным, иногда мог выплеснуть то, что у него в душе, но, попав в Коза Ностру, стресс настолько сильно ударил по нему, что сейчас он едва держится. Валяться на полу, сгорая от ярости, беспомощности и страха не то, к чему Чон стремился вообще когда-либо. Ему кажется, что, если бы не Сокджин, он действительно задохнулся, не в силах справиться с собственными чувствами. Тело не перестаёт бить крупная дрожь, заставляющая плечи напрягаться, а лёгкие сжиматься всё чаще и чаще. Чонгук приоткрывает глаза, пялится на белый кафель с чистыми стыками, которые, наверняка, вычищают с особым трудом. Он быстро бегает взглядом по полу, пытается сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы быстрее прийти в себя.       Боже, Чон, видимо, сходит с ума. То, что происходит с ним, не может быть реальностью. Возможно, это банальное воображение, но никак не правда. Чонгук старается уложить всё в единую картинку, прикладывает для этого последние силы, представляет всё в виде схемы, однако все составляющие рассыпаются, распадаются на мелкие части, которые невозможно собрать воедино.       Чонгук отталкивает от себя руки полковника, что держат его от окончательного падения. Гордость берет верх, отчего Чон злобно зыркает на Сокджина и медленно встаёт, хватаясь ладонями за дверцы шкафчиков. Его шатает из стороны в сторону, но капитан не позволяет Сокджину подойти ближе. Оказывается, падать ещё есть куда.       Чонгук аккуратно, держась за стены, тумбы, перила преодолевает расстояние между кухней и спальней Гаспаро. Он останавливается на входе в комнату, плечом опираясь о косяк, не знает, стоит ли ему здесь находиться. Чонгук качает головой, чтобы выбросить лишние мысли, и проходит вглубь спальни, снимая штаны. На кровать капитан падает без сил, моментально вырубаясь. Очевидно, этот день высосал всё, что ещё оставалось в Чоне.

***

      Гаспаро буквально вылетает из дома. Сердце внутри грудной клетки колотится, будто после марафона. Останавливается омега только возле машин, где собрались и все остальные. Гаспаро, прежде чем сесть в автомобиль, бросает последний взгляд на поместье, с силой заставляя себя отвернуться. И направляется в логово змей.       Ему необходимо прийти в себя, собраться в кучу. Плечо даёт о себе знать в тот момент, когда о нём нужно забыть. Сейчас вершится история Коза Ностры, у Гаспаро нет времени, чтобы думать об отношениях, но он это делает. Всегда Коза Ностра была в приоритете, всё для неё, всего себя клал на алтарь. Это отходит на второй план, когда перед глазами возникает образ Чонгука. Сначала растерянный, бегающий взгляд, а после злость, обида и боль. И самого Гаспаро затапливает этими эмоциями, он словно ощущает Чона под своей кожей, прямо в венах альфа течёт. Несправедливость. Очень жаль, что они встретились при таких обстоятельствах, что Конти, сам того не желая сейчас, причиняет вред Чонгуку. Этого больше не хочется.       Если спросить Гаспаро, в какой момент жажда мести отошла на второй план, то он не ответит. Это произошло постепенно, шаг за шагом Чонгук становился важнее и нужнее. В данный момент нет никого ближе. Сегодняшняя ночь напрочь изменила отношение Конти к Чону. Колоссально. Связано это даже не столько с тем, что Чонгук — тот, кто пришёл, протянул руку, помог и вытащил, а с тем, сколько всего Гаспаро видел в капитане. И сколько капитан видел в Гаспаро. Конти всегда ощущал себя особенным рядом с ним. Любимым.       Омега следил за капитаном. С момента, когда Конти исполнилось девятнадцать, Гаспаро решил, что пора. Пора залезть в это дерьмо и наказать тех, кто виновен в смерти Ким Лиён. Он выслеживал каждого, узнавал их так, как никто их не знал. И капитан департамента по борьбе с организованной преступностью Чон Чонгук не был исключением.       В список Гаспаро входило не так уж много людей. Жакоб Кусто, Алдо Тотти, Чон Раон и Чон Чонгук. Последний попал в этот список из-за банальной жажды мести. Конти яростно желал, чтобы Раон на собственной шкуре ощутил безутешное чувство скорби и утраты близкого человека. Чонгук попал под горячую руку.       Гаспаро следил за каждым его шагом, знал все скелеты в шкафу, даже его вкусы и предпочтения. От кончиков волос до пят. Ничего не укрылось от зорких глаз омеги.       Постепенно Конти пришёл к единственно верному плану и начал его воплощать в жизнь. Первым на очереди стал Жакоб Кусто. Гаспаро срывал его сделки, убивал его солдат и доводил до морального истощения. Чтобы скрыть свою деятельность, он решил, что и парочки собственных солдат будет не жалко. Больше всего Гаспаро хотел разжечь огонь ненависти в сердце Америго. Омега не хотел трогать Жакоба, он желал, чтобы отец прикончил брата. Но, к сожалению, этого не случилось. Америго никогда не нарушал законов Омерты и не собирался этого делать и дальше.       Гаспаро был разочарован. До тех пор, пока случайно не столкнулся с Чонгуком. Та чашка кофе стала толчком для Конти. Строить из себя омегу из высшего общества было смешно и приятно. Словно в его жизни всё хорошо и не было всего отвратительного, что являлось частью его жизни в Коза Ностре. Конти мог быть тем, кем хотел бы быть.       Он жил от встречи до встречи. Каждый раз говорил себе, что это ради мести, а вовсе не потому, что ему нравится жить в мире, в котором нет места Коза Ностре, её жестокости и печали. В котором нет законов, страха и жажды крови. Гаспаро обожал находиться в небольшой двухкомнатной квартире Чонгука. Ему нравилась та свобода, что заставляла его бежать сломя голову. Забывать о своих прямых обязанностях.       Чонгук не просто альфа. Для Гаспаро Конти Чонгук — лучшее, что ему подарила жизнь. Омега готов сделать всё. Действительно всё. Когда Америго решил позабавиться и попросил Сокджина о небольшом одолжении, Гаспаро сорвало крышу. Если отец так хотел посмеяться над Чонгуком, то его сын не остался в долгу. Едва услышав о том, что задумал Америго, Гаспаро сорвался. Тогда он первый раз позволил себе кричать на отца. Кричал во всё горло, а потом уехал из поместья, чтобы выплеснуть свой гнев. Алдо Тотти попался под горячую руку.       Зверь внутри не успокаивался, требовал крови, топтал душу, пока не получил своё. Алдо Тотти умер от его рук не сразу. Действовать привычным способом не позволяла маломальская публичность Тотти, поэтому омега решил инсценировать стандартное убийство мафии.       Однако его смерть не успокоила омегу, нет. Он понял, что ничего не может сделать, что снова оказался беспомощен перед желаниями своего отца.       Из мыслей Гаспаро вырывает ладонь Граво, что ложится на плечо омеги, совсем легко, чтобы не задеть рану. Конти поворачивает голову в сторону консильери.       — Могу ли я предложить свою кандидатуру в качестве переговорщика?       Гаспаро качает головой. Ему самому нужно разобраться с Ле Мильё. Он — Дон Коза Ностры, на которого было совершено покушение, и он сделает всё, что в его силах, чтобы поставить французов на место. Гаспаро знает, какую репутацию имеет среди людей Ле Мильё, и знает, каким трудом он эту репутацию добивался. Сейчас она сработает либо на него, либо против.       Когда омега думает об этом, Конти совсем не страшно. Он чувствует себя уверенно в том, что делает, его движения резкие, в какой-то степени грубые. Внутри начинает свою деятельность буря, кончики пальцев подрагивают от предвкушения, картинки в голове раззадоривают. Гаспаро уже ждёт, когда его глаза накроет кроваво-красная пелена, когда он сможет выпустить бушующего зверя. Тот хочет обрушить свою ярость на тех, кто посмел так поступить с Гаспаро. И его ярость, как цунами, накроет всех, разрушит каждого, кто унизил его.       Дорога занимает добрых двадцать минут, — она лишь больше разжигает огонь. Он по венам течет, разогревает тело ручной Смерти. Гаспаро и сам есть Смерть. Есть правосудие, Господь и Дьявол в одном лице. Есть месть в любом её проявлении — хладнокровный убийца, выжидающий свою жертву. Хищник, готовый разорвать любого на куски. Гаспаро есть жажда, удушающая, как в пустыне. Гаспаро есть сила, мощь, способная снести на своём пути всё, что покажет сопротивление. Гаспаро есть воля и терпение, поджидающие идеальный момент для свершения наказания. Гаспаро есть ненависть, самое отвратительное и неизменное её проявление. Гаспаро есть дух, всегда находящийся рядом и никогда никем не пойманный. Гаспаро есть всё. Никого не ждёт пощада, никого не оставит в живых. Преклони своё колено перед сыном Палермского короля или умри.       Внедорожник останавливается недалеко от главного дома Ле Мильё в Палермо. Лудвико и Салвеццо уже ожидают своего Дона. Они переговариваются между собой, однако, когда молодой господин выходит машины, замолкают. Гаспаро, взмахнув ладонью, скидывает чёлку с лица. Могло быть такое чудесное утро, не здесь он собирался находиться.       — План таков: приезжаем на место, требуем переговоры, если отказываются, то сносим к чёртовой матери этот дом и объявляем войну. Если соглашаются, то пусть собирают свои шмотки и сваливают из моей страны, в случае отказа — война. Лучший исход нас ждёт, когда они спокойно покинут Италию. Мне не нужны крысы, которые в тихушку скопом нападают со спины. У таких конец один — смерть, — рубит на корню. Шансов остаться в живых не так много, однако сам Гаспаро не сдохнет, пока французы на его территории. — Они решили, что могут действовать безнаказанно, что могут пойти против меня и возомнили себя Богом, решающим судьбу других. Нужно опустить их с небес на землю и показать, кто истинный Бог в Италии. Я не позволю этим жалким французам устраивать беспредел и вести свои игры.       Граво распихивает оружие по всем возможным местам, натягивает на себя портупею с кобурой, а сверху возвращает пиджак. Остальные повторяют за ним. Сборы проходят в тишине, лишь лязг металла друг о друга, шорохи одежды и шаги разбавляют напряжённо молчание. Каждый ждёт подвоха.       Когда все присутствующие рассаживаются по машинам, Конти прикрывает глаза, расслабляясь в последний раз.       Поместье Ришара выглядит до ужаса абсурдно: высокие окна, вензеля и тонна дорогого, но неуместного золота. Вычурно и до тошноты приторно. Как и сам его владелец. Хоть и бывший. Вид крови Астора и треск его костей до сих пор перед глазами и ушами. Это доставляет Гаспаро чрезвычайно много удовольствия. Видеть, как враг умирает от твоих же рук. Под ладонями ломающаяся шея противника. Жизнь, покидающая тело. Чудесно. Просто чудесно.       Гаспаро облизывается и хищно улыбается. Сегодня Франция падет, а Италия вознесется. Так и должно быть. Слава Коза Ностре, слава великой Италии!       Машины беспрепятственно въезжают на территорию Ле Мильё. Им спокойно открывают ворота, по ним никто не стреляет, на них никто не косится. Лишь когда все выбираются из машин, французы настораживаются. Гаспаро даёт отмашку своим людям пока не доставать оружие. Граво подходит ближе к Гаспаро, встает рядом с ним, по правую руку. Салвеццо же не дает Дону выйти вперед, загораживает своего хозяина собственным телом. Орлиным взглядом сканирует каждого, не даёт спуску любому, кто пытается дёрнуться в их сторону. Лудвико остаётся возле машин, не подходит ближе.       Двери дома отворяются, и из него выходит статная женщина. Она скромно улыбается, сцепив ладони перед собой. В ней нет лести, жеманства или угрозы. Гаспаро оглядывает её фигуру, облачённую в строгое платье ниже колена, и движется по направлению к ней. В семь утра весь вид супруги Астора кажется немного комичным.       — Доброе утро, Дон Гаспаро, — она кланяется ему, как положено её статусу. Ровная спина, опущенная голова и задержка в тридцать секунд. Конти начинает надоедать эта игра. Какого чёрта происходит?       — Здравствуй, Батилла. Не ожидал такого радушного приема, — Гаспаро ведёт плечом, что с каждой минутой начинает тянуть всё сильнее и сильнее. Как напоминание о том, что последние сутки не самые благоприятные. —Я здесь не для того, чтобы манерничать. Астор Ришар был убит моей рукой не так давно. Я приехал для того, чтобы решить, что нам делать дальше.       Батилла явно не ожидала этого. Она смотрит на Гаспаро широко открытыми глазами, не моргает. Ей хватает нескольких секунд осознать то, что произнес Гаспаро. Люди Ле Мильё достают оружия в одночасье, направляют их в сторону итальянцев, те же, однако, в стороне не остаются. Гаспаро не страшно умереть, он примет Смерть как старого друга, с которым Конти шёл на протяжении десяти лет. Он смотрит ей прямо в глаза, ощущает её костлявые руки на своих плечах, и даже не сбрасывает их. Гаспаро выходит из-за широкой спины Салвеццо, когда Батилла даёт знак, чтобы солдаты опустили оружие.       Женщина расправляет свои плечи, направляет взгляд аккурат на Дона. В секунду перед ним уже не робкая, гостеприимная омега, а жестокая, стальная глыба льда. Батилла Ришар освобождена от гнёта своего супруга и, наконец, на её губах, накрашенных тёмно-вишнёвой помадой, появляется хищный оскал. Не сломил, всё-таки. Гаспаро отвечает ей усмешкой, шагает навстречу. Он ощущает, как удовольствие расползается по телу, словно всех французов уже перебил собственными руками. Ему и делать ничего не придётся — Батилла сделает всё за него. Господи, оказывается Дон чертовски обожает эту женщину. По одному её взгляду он может сказать, что да, они очень похожи. В глазах её пламя разгорается. Чёрное, ядовитое пламя. Двор поместья заполняет едкий смех Гаспаро. Никто, кроме самого Дона, не понимает, да и не понять им, каково это — быть под гнётом обстоятельств, быть омегой хрупкой, безвольной. До поры до времени. И время наступило. У кого-то раньше, у кого-то позже. Гаспаро уверен в одном — сегодня не будет войны, не будет бойни. Сегодня он обретёт себе сильнейшего союзника, должника.       Батилла, не стирая с губ оскала, ладонью приглашает подошедшего к ней Гаспаро в дом. Они, идя рука об руку, заходят в поместье, поднимаются на второй этаж и закрываются в кабинете Астора Ришара, чьё бездыханное тело валяется в том месте, где Астор опорочил две мстительные души.       Батилла Ришар всегда появлялась в компании своего супруга и только с ним. Отдельно никогда. Она не вела светских бесед, практически всегда молчала и служила немым украшением Астора. Для француженки она действительно хороша: голубые глаза любила подчеркивать коричневыми тенями, длинные ресницы красила обильно, а на губах тёмно-вишнёвая помада стала для нее клеймом. Не вычурно, не броско и ни в коем случае гротескно. Астору Ришару завидовали многие, но не многие знали её как хладнокровную, расчетливую суку, как часто называл её супруг. И Гаспаро, конечно, её таковой не считал, даже если она такой и являлась. Он обожал подобных, с ними всегда лучшие споры и соревнования. Хладнокровные расчетливые суки хотя бы думали. А это умение Гаспаро ценил высоко.       Вдвоём они присаживаются на кожаный броский диван, украшенный на подлокотниках вензелями и такими же резными ножками. Деревянный столик ничуть не уступает тому же дивану. Здесь везде, куда ни глянь, одни вензеля. Гаспаро от этого сумасшествия морщит нос. Батилла его понимает. Она элегантно, сложив ноги строго по этикету, с прямой спиной, на краю дивана смотрится в подобной обстановке лаконично. Однако, Гаспаро уверен, ей нужно больше свободы. И это он ей даёт. Дон облокачивается на спинку, широко расставляет ноги, одна рука падает на подлокотник, пальцами гуляя по деревянным узорам, вторая находит своё место на бёдрах. Шевелить левой рукой достаточно болезненно. Батилла читает его, как саму себя. Расслабляется в ответ, усаживается полностью, не боясь запачкать бархат.       Гаспаро не сводит с неё взгляда, дает время осознать, что Ле Мильё теперь в её власти. Всё сейчас зависит от неё — останется ли эта власть в её руках. Гаспаро не торопит, лишь ведёт ноющим плечом, слегка поморщившись. Батилла, конечно, замечает. Возможно, она хотела заметить, чтобы осознать, что её супруг и правда мёртв. Она поднимается с дивана, чтобы отойти в сторону. Дон неосознанно доверяет. Он видит в ней себя, несмотря на разницу в почти десять лет. Даже не следит за тем, что делает Батилла. Дон переводит взгляд на журнальный столик, рассматривает его, точно ему есть дело до него.       Батилла возвращается на своё место с сумкой, щелкает фермуаром и открывает её. Аптечка, как же. Женщина достаёт блистер с таблетками, вынимает две и протягивает их Гаспаро. Омега, не морщась и не запивая, проглатывает сначала одну, потом вторую.       — Сквозная?       Гаспаро кивает.       — Я ехал сюда за твоей смертью, а не помощью, — женщина пожимает плечами. Она понимает, чем может обернуться ей нахождение Дона на территории безымянной, хоть и негласно принадлежащей Ле Мильё.       — Что ты с ним сделал? — Батилла интересуется мягко, словно её не беспокоит смерть супруга. Гаспаро знает, как тяжело терять человека, которого ненавидишь всей своей душой. Осознавать, что уже не можешь убить собственными руками, собственными глазами видеть, как жизнь покидает его тело.       — Не важно, что я с ним сделал. Важно, что он сделал со мной. Одиннадцатый закон Омерты гласит: «Предательству нет прощения. Предательство карается смертью предателя и всех его родственников». Астор Ришар совершил непростительный поступок — пытался меня унизить, — Батилла усмехается, качает головой. В её глазах черти пляшут. Её не волнует то, что Гаспаро должен её убить. Её волнует, как много Дон доставил Астору боли. — Умер он хоть и быстро, но очень болезненно. Об этом не беспокойся. Я постарался.       Батилла облегчённо смеётся: её смех столь искренен, чист и невинен, что даже у Гаспаро мурашки бегут по спине. Женщина хлопает по своему бедру ладонью, улыбается во все зубы. С её груди рухнул огромный балласт, так что Конти не осуждает. Внутри радуется вместе с Батиллой.       — Как ты понимаешь, я не могу разрешить Ле Мильё находиться на моей территории. Французы обязаны покинуть Сицилию и Италию в целом в ближайшее время, иначе они все станут предателями. Я даю два дня на то, чтобы закончить свои дела и покинуть территорию Коза Ностры. Кто не успеет — не сносит головы. Я дарую тебе второй шанс, Батилла Ришар, теперь только ты решаешь, как тебе жить.       Батилла с огромным облегчением откидывается на спинку дивана, не переставая улыбаться. От неё исходит энергия жизни, бьёт ключом, словно до этого она и не жила вовсе. Гаспаро позволяет ей насладиться первыми минутами её свободы. Даже интересно, как Астор Ришар мог не видеть то, что, независимо от его гнёта, Батилла никогда не прекращала быть собой. Хотя, может, она и прекращала, Гаспаро не может быть уверенным в этом.       — Я хотела бы увидеть его тело.       Конти усмехается. Конечно, хотела бы. Не зная о внутренностях этой семьи, Гаспаро видит, насколько смерть супруга для Батиллы является радостным событием. Её хочется поддержать, шепнуть на ухо, что теперь Ле Мильё в её руках, жизнь её теперь тоже только её. Как одеваться, краситься, вести себя. Все решения она теперь принимает единолично, не советуясь с другими.       — Я попрошу своих людей тебя отвезти. Можешь делать с ним всё, что захочешь.       Скорее всего, женщина едва сдерживает себя, чтобы не запищать от счастья. Гаспаро тихо посмеивается от вида сжимающей губы Батиллы.       — Гаспаро, — женщина кладёт ладонь на здоровое плечо омеги, слегка сжимая. Её глаза сияют от благодарности и неверия. — В честь столь знаменательного события, хочу заверить тебя в своей верности Коза Ностре.       Оба понимают, что дело здесь совсем не в Коза Ностре. Батилла верна именно ему, Гаспаро Конти, и никому боле. Она поднимается со своего места и просит немного подождать. Дон неверяще качает головой. Пока он ехал сюда, то в голове были яркие картины. Кровь, боль и слёзы. Гаспаро даже разочарован в какой-то степени. Ему хотелось выместить остаток тех неприятных эмоций, которые всё ещё в нём бурлят.       Женщина возвращается действительно быстро. Она аккуратно, по привычке тихо прикрывает дверь и шагает в сторону Дона. В её руках находится небольшая флешка, которую она передаёт Гаспаро.       — Астор не настолько силён, чтобы идти против тебя в одиночку.       Гаспаро поднимается с дивана и забирает вещицу, перекатывая её меж пальцев. Как удивительно быстро меняется мир: только полчаса назад он ехал с мыслью о войне, а сейчас держит в ладони доказательства против предателей. По нему не видно, но он благодарен за повод, наконец, нанести удар по тем, кто закрыл глаза на правила. Гаспаро слегка улыбается Батилле, он уверен, они ещё встретятся. Правда, при других обстоятельствах.       Остановившись в дверях, не открывает их. Гаспаро разворачивается к Батилле и шепчет, точно вверяет ей небывалый секрет:       — Ты обязана мне жизнью. Не забывай это, как и то, что за твоей спиной отныне стою я.       Батилла лишь кивает на слова Дона и покидает поместье вместе с ним. Гаспаро просит одного из своих солдат сопроводить синьору Ришар до склада, а остальным машет рукой, чтобы расселись по местам. Напоследок Конти протягивает Батилле ладонь, чтобы закрепить союз.       В поместье Конти омега возвращается, когда время перевалило за девять часов. Прошедшие сутки буквально высосали из него все силы, отчего Гаспаро может лишь раздеться догола и медленно опуститься на кровать рядом со спящим Чонгуком. Конти проводит ладонью по плечу альфы, прижимается к его спине и устало выдыхает.       Ночь никогда не длится вечно. После неё всегда наступает рассвет.

***

      Когда Чонгук открывает глаза, за окном уже темно. Понять, сколько сейчас времени и как долго альфа спал, он не мог. Пытаясь встать с кровати, капитан ощущает вес чужого тела на себе. Он опускает глаза и замечает, что Гаспаро обнимает его во сне, удобно устроив голову на груди Чона. Капитан расслабляется, устремляет взгляд в потолок. Даже едва проснувшись, Чонгук не чувствует себя отдохнувшим. Внутри него слишком много всего.       Чон прижимает Гаспаро ближе к себе, слышит, как тот сопит на ухо, причмокивая. Это так привычно, обыденно, и вместе с этим чуждо, не его. Прошло очень мало времени для того, чтобы свыкнуться со своим положением. Иногда Чонгук себя останавливает и спрашивает, а действительно ли к этому можно привыкнуть? К постоянному ощущению опасности, тревоги от того, что любой человек может предать, навредить. Есть ли вообще в его жизни место правде, чистоте и радости?       За последнее время Чонгук не нашёл ответа на свои вопросы. И что вообще дальше делать — тоже не знает. Опустошенность, страх, паника. Эти чувства стали для Чона реальностью, в которой он живёт.       Капитан слышит, как Гаспаро начинает ворочаться, дышать глубже. Чонгук ещё не готов столкнуться с омегой лицом к лицу. Но у него никто не спрашивает. Конти поднимает голову с его груди, выглядит, как воробушек. Волосы Дона в полном беспорядке, кудри заломаны, а брови сведены к переносице. Омега осматривается и сталкивается заспанными глазами с взглядом Чонгука. В эту секунду время словно останавливается. Альфа в очередной раз тонет в чёрных омутах, он не может в них не смотреть.       Когда Чонгук видел их на одном единственном снимке, который есть у департамента, то в них было столько злости, боли и отчаяния, что невольно задавался вопросом, что же случилось с омегой. Капитан знал о Гаспаро так мало, в основном по работе. Безжалостный, грубый и жестокий. Всё, что Чонгук знал о Гаспаро Конти, являлось правдой. Он видел это собственными глазами. Но это оказалось не всем, что есть в омеге. Дон двуликий, как монета.       И сейчас, смотря на Конти, Чонгук видел и другое. Усталость, перемешанную с счастьем. Чон знает его историю, его боль, ужас, хранимый глубоко в душе, и желание избавиться от всепоглощающего одиночества.       Гаспаро забирается на него, седлая бедра. Чонгук, скорее по привычке, тянется руками к гладкой горячей коже. Он касается колен, ведёт вверх по бёдрам, наблюдая за своими руками. Под ладонями всё тот же омега, только обстоятельства другие, но Чон не может не смотреть и не трогать. Это забытое ощущение яркое, очень приятное. Словно ничего не произошло. Только повязка на плече Конти утверждает об обратном.       Чонгук гладит по ягодицам, поднимается выше и окончательно останавливает руки на талии омеги. Гаспаро всегда для него красив, его лицо и тело — услада для глаз. Чону трудно оторваться от него в такие моменты. От незатейливых касаний Конти ёрзает, ладони сжимает на футболке альфы.       — Чонгук, давай поговорим.       Капитан невесело хмыкает и поднимает взгляд выше, упираясь прямо в чёрные дыры, смотрящий на него с мольбой.       — А нам есть о чём? Мне кажется, вчера всё стало предельно ясно.       Чонгук, заставляя себя, уговаривая, пытается снять с себя Гаспаро, но тот не даётся. Омега, не имея возможности держаться за Чона руками, сжимает его бока своими бёдрами, не позволяя альфе отстраниться. Конти приближается к лицу Чонгука, всё ещё сжимая несчастную ткань в ладонях. Капитан прекращает свои попытки отодвинуть Гаспаро и поражённо откидывает голову на подушку.       — Чони, — давно забытое прозвище пускает по телу мурашки, а перед глазами, как кинолента, появляются воспоминания, которые они строили с Гаспаро. — Пожалуйста, поверь, всё изменилось.       — Настолько сильно изменилось, что ты передумал меня убивать? Или моего отца? Или ты, наконец, решил подумать о том, как твои действия влияют на других людей? Что именно изменилось, Тэхён?       — Всё изменилось, Чонгук, — Гаспаро шепчет, не в силах сказать что-то громче. Прижимается к такому тёплому телу, носом проводит по щеке альфы, как котёнок. — Никому не позволю причинить тебе вред, даже себе. Мне жаль, не сомневайся в моих чувствах в отношении тебя, потому что ты особенный. Тебе позволено всё. Всё, что захочешь.       — А если, — изо рта Чонгука вырывается хрипло. Он прочищает горло и начинает снова: — Если я захочу уйти? Из Коза Ностры, от предателей и тебя. Что ты сделаешь?       Тело Гаспаро напрягается, омега ощущает, как кровь в венах застывает от банального предположения, от мыслей Чонгука. Первое, что пришло в голову, это схватиться руками и ногами за альфу, сомкнуть пальцы на шее и прорычать в лицо, что никуда не отпустит. Что Чонгук только его, только с ним и за ним. Никак иначе. Что колени прострелит, если капитан только подумает о том, чтобы уйти, покинуть омегу безвозвратно.       Но через секунду Гаспаро себя одёргивает. Всю жизнь он твердил себе, что никогда не станет таким, как отец. Никогда не станет держать, просить и заставлять. Поэтому Конти упирается лбом в плечо альфы и тихо, совсем тихо произносит:       — Отпущу.       Чонгук со свистом набирает воздух. То ли для того, чтобы сказать, что никуда не собирается, то ли для того, чтобы умолять никуда не отпускать, держать рядом с собой. Но он говорит совершенно другое:       — А если я сделаю, как мой отец? Если захочу продать тебя? Тебе же так важно, что делали наши родители.       Гаспаро не сомневается, Чонгук не сделает. Есть только одна причина, по которой Чон захочет его бросить, и это абсолютно точно не деньги. Чонгук никогда не был жадным до денег. Конечно, он стремился зарабатывать больше, развивать карьеру, хотел купить дом, но деньги никогда не имели для него такого большого значения. Шелест купюр — последнее, что привлечёт Чонгука. Гаспаро даже не думает об этом.       — Ты никогда так не сделаешь.       Конти говорит твёрдо, с небывалой уверенностью.       — Но всё же. Ты же так сомневался во мне, даже не думал о том, что я буду тем, кто придёт. Это было так очевидно, когда я думаю об этом. Так почему сейчас ты говоришь так?       Гаспаро, не теряя ни секунды, подрывается с насиженного места и протягивает Чонгуку ладонь.       — Пошли.       — Что? Куда?       Видимо, омега не собирается объяснять свой резкий порыв. Конти, не стесняясь собственной наготы, тянет Чонгука за собой. Они проходят чуть дальше, прежде чем Гаспаро открывает дверь кабинета. Чон с непониманием озирается по сторонам, радуясь, что они никого не встретили.       Гаспаро отпускает его ладонь и подходит к сейфу. Он вводит пароль и начинает доставать оттуда пачку за пачкой. Тысячи евро копятся на столе, куда омега скидывает деньги, словно они ничего не стоят. Когда в сейфе не остаётся ничего, кроме пистолета и какого-то блокнота, Гаспаро вытаскивает оттуда чековую книжку, хватая ручку с того же стола. Он размашисто что-то в ней пишет, оставляет свою подпись и вырывает лист, протягивая его Чонгуку.       — Жизнь моей матери стоила двести тысяч. Я даю тебе всю наличку и миллион на чеке. Ты беспрепятственно можешь покинуть поместье, снять деньги и уехать, куда угодно, — Гаспаро знает, что капитан не возьмёт. Не захочет. — Тебя никто не будет искать. Соври мне, что ты хочешь взять деньги и уехать. Соври мне, потому что я знаю, что ты этого не сделаешь.       Чонгук пялится на купюры, пара из которых упала на пол, на чек в протянутой ладони, на Гаспаро. Понимает, что тот прав. Никакие деньги не сравнятся с омегой. Даже имея желание, Чонгук просто не сможет. Он не предатель и не покупатель, чтобы сейчас протянуть руку и взять то, что ему дают.       — Мало? — Гаспаро снова берет книжку в руки, пишет в ней и вырывает ещё один лист. — Десять миллионов.       Взгляд Гаспаро твёрдый, уверенный в своих словах и действиях. Эти ощущения передаются и Чонгуку. От отталкивает ладонь омеги от себя и вместе с этим другой рукой за шею притягивает Конти ближе. Их рты сталкиваются в поцелуе раньше, чем капитан успевает это осознать. Всё, что он может, — это прижать Гаспаро к себе. Ладони сами по себе смыкаются на чужом теле. Он сжимает чувствительную кожу, носом ведёт по мягкой щеке, опускаясь к тонкой шее, прямо к запаховой железе. Чон глотает не только обожаемый всем сердцем аромат, но и нотки растерянности. Но он знает, что омеге нравится. Конечно, нравится, в ином случае ему бы уже что-то сломали. Чонгук ощущает на своём лице сбитое тёплое дыхание омеги, что облизывает свои губы, наблюдая за действиями Чона.       Капитан языком проводит по соленой коже, собирает вкус Тэхена во рту, перекатывает его, наслаждаясь. Он с упоением левой рукой хватается за талию, прижимает стан омеги ближе, обжигаясь. Его руки на своём, положенном им месте. На теле его омеги. Чонгук не может насытиться Гаспаро, его словно не хватает ни в лёгких, ни во рту, ни в голове. Ему мало, чертовски мало. Тонкие пальцы Конти касаются его рук, сжимают не слабее, чем Чонгук держит его.       — Ничто не встанет у меня на пути, слышишь? — капитан шепчет прямо в ухо, касаясь губами мочки. Он не целует, нет. Оттягивает это до последнего. Вкус Гаспаро мешается со вкусом победы. — Ничто не помешает мне. Ты как был моим, так и останешься моим.       Чонгук толкает омегу к столу, выбивая из груди сладостный выдох, ловит его собственными губами, разделяет на двоих один воздух. Проводит языком по медовым устам, урча. На капитана словно нашло сумасшествие, дурман.       — Не знаю, для чего всё это представление нужно было, зачем так измываться надо мной, Гаспаро. Но я знаю одно, — Чонгук откидывает голову назад, взгляда отвести от блестящих губ не может. Наслаждается их близостью, упивается ответно жадными глазами, растягивает собственные губы в ухмылке. — В аду мы будем гореть вместе.       Чонгук выпускает наружу стон удовольствия, когда наконец-то целует омегу. Внутри взрывается вулкан из чувств, затапливающий все внутренности. Он, словно обезумевший, целует с напором, который доселе себе никогда не позволял. Целует глубоко, языком проходится по ровным гладким зубам, ласкает чужой язык со страстью, упоением. Зверь внутри рокочет, ощущает свою пару в руках, рту и голове. Это настолько приятно, что даже больно.       Голову сносит от обилия гибискуса, Чонгук не может им надышаться. Ласкает языком всё ниже и ниже. Под пальцами ощущает гладкую, мягкую кожу. Она настолько приятна, что рук не оторвать, всё гладит, мнёт и трогает, трогает, трогает. По рёбрам проводит, бедра сжимает. Языком проходится по ключицам, покусывает, оставляя следы. За собой не замечал яростного желания покрывать Гаспаро засосами, но сейчас хочется облизать и искусать с ног до головы       — Какой ты вкусный, детка.       Тёмные соски так и манят губы Чонгука, он и не сопротивляется. Посасывает, вырывая из горла Гаспаро стоны всё громче и громче. Длинные пальцы омеги находят опору в плечах Чона, сжимают их, оставляя полукруглые отметины от ногтей даже через футболку. Удовлетворение расползается по всему телу, стоит Чонгуку, наконец, коснуться члена Конти. Но капитан не спешит, лишь медленно проводит по длине, большим пальцем размазывает предэякулят по сочной красной головке.       Путешествие по телу Гаспаро на этом не заканчивается. Чонгук наклоняется ниже, опускается на колени и целует живот Конти, всасывая нежную кожу. Ладонью проводит по яичкам, спускаясь всё ближе к анусу, из которого крупными каплями вытекает сладко пахнущая смазка. Слюна во рту скапливается, а желание зарыться всем лицом увеличивается в разы. Чонгук на пробу проводит языком снизу-вверх, собирает смазку, пробуя её впервые. Господи, он так сильно жалеет, что не делал этого раньше.       — Чони, пожалуйста.       Альфа хищно улыбается, смотря меж бёдер на раскрасневшегося омегу. Такой довольный, просящий, что Чонгук решает его не мучить и присасывается к анусу, чтобы, наконец, наполнить рот смазкой омеги. Она вязкая, смачивает весь рот, заставляя Чона урчать. Самый лучший десерт в его руках. Чонгук жадно всасывает смазку всё больше и больше, покусывает края дырочки, языком толкается глубже. Зверь в груди Чона скоро лопнет от гордости за то, какое удовольствие доставляет своему омеге. Капитан ласкает руками, губами, языком.       В чёрные волосы альфы закрываются пальцы Гаспаро, тянут ближе к анусу, буквально впечатывая лицо альфы к своей заднице. Комнату наполняют чавкающие, развратный звуки, от которых даже немного стыдно. Чонгук никогда ранее не испытывал себя настолько животным, выбивая из груди Гаспаро всё больше стонов, что с каждым разом становятся всё громче. Твёрдый член Чона в трусах уже изнывает, но запрещает себе на это отвлекаться. Так хочется заставить Гаспаро кончить, словно это важная миссия, способная спасти мир. Смазки так много, что она, смешанная со слюной Чонгука, стекает по его подбородку и капает на пол.       Капитан отрывается от своего дела лишь для того, чтобы закинуть ноги омеги себе на плечо, а ладонями сжать две половинки и развести их в стороны. Глазами альфа бегает от текущей задницы до лица Гаспаро. Чонгук большим пальцем кружит по входу, а после надавливает. Благодаря влажности палец проходит без затруднений. Немедля, альфа вытаскивает его, чтобы добавить ещё один, а после решает, наконец, приступить к члену Гаспаро.       Кончиком языка Чонгук проводит по мошонке, поднимается выше к красной сочной головке. Сначала в рот погружается она, а после альфа наклоняется ниже, чтобы взять глубже. Тяжесть на языке ощущается невероятно прекрасно. Чон заглатывает так глубоко, как может, старается уделять внимание всему: от сочившегося смазкой ануса до мягких нежных бёдер. Руки альфы трогают и трогают. Как же давно Чонгук не касался Гаспаро.       — Чонгук.       Омега стонет в голос, не скрывая своего наслаждения. Он цепляется ногтями за кожу головы капитана, откинувшись назад и прикрыв глаза. Чонгуку нравится наблюдать за тем, как быстро Гаспаро подходит к краю. Стоит ему выпустить член омеги изо рта и провести несколько раз по нему ладонью, как Конти, не сдержавшись, кончает. Белесые капли попадают на живот омеги и лицо Чона. Постепенно напор снижается, и из уретры несильными толчками выходят последние капли. Чонгук поднимается, аккуратно придерживает Гаспаро и помогает тому полностью улечься на стол, чтобы отдышаться и прийти в себя после оргазма. Альфа стягивает с себя футболку, с помощью неё вытирает сначала тело Конти, а после своё лицо и шею. Ему нравится, как сильно он пахнет омегой, готов вдыхать этот запах всю свою жизнь.       Гаспаро тяжело дышит, прикрыв глаза. Ему не хватало такого внимания от Чонгука. Сейчас он ощущает себя важным и любимым. Даже без проникновения Конти рад тому, что между ними словно ничего не изменилось. Он с трудом поднимает своё тело, чтобы и руками, и ногами обнять альфу. Омега чувствует, как член Чона всё ещё напряжен, поэтому гладит пальцами по влажному телу капитана. Гаспаро с наслаждением проводит ладонями по торсу Чонгука, спускается всё ниже, чтобы обхватить член альфы сквозь нижнее бельё.       Просунув руку в трусы Чона, Конти касается твёрдой напряжённой плоти, проводит по всей длине и освобождает орган от оков белья. Чонгук набухшими губами оставляет эфемерные поцелуи на плече омеги.       — Давай начнём всё сначала?       — Ты решил поговорить об этом, пока я дрочу тебе?       Капитан в ответ усмехается, но через секунду заламывает брови и громко стонет, стоит Гаспаро усилить давление вокруг члена, сжимая его. Конти не может смириться с тем, как мало его целовали, поэтому свободной ладонью тянет лицо Чонгука ближе. Целоваться с альфой одна из лучших вещей, испытываемых Гаспаро. Чон знает лучше всего, как любит омега, ласкает языком мягко, но с напором. Из-за долгого приёма подавителей запах Чонгука не такой яркий, каким был, и его недостаточно. Хочется полностью утонуть в нём, укутаться, как в одеяло.       Чонгуку хватает всего несколько движений рукой, чтобы кончить. Гаспаро с радостью касается Чона той рукой, которая вся покрыта его же спермой. Растирает её по телу, размазывает, оставляя после себя белёсые следы. Альфа, отходя от оргазма, полностью прижимается к Конти, чтобы между ними не осталось и миллиметра.       — Сделаем вид, что договорились.       Тихий смех омеги тонет в груди Чонгука. Да, остаться хочется невероятно сильно.

***

      В кабинете стоит тишина. Сидят тихо, ждут, пока Дон заговорит. Но он лишь оглядывает присутствующих. Долоре, Салвеццо, Граво, Лудвико и Сокджин. Последний нервно постукивает пальцами по столу.       Гаспаро без слов вставляет флешку в компьютер, ждёт, когда она подключится и открывает единственную папку, отражённую на экране. Омега видит значок аудиозаписи, больше на флешке ничего нет. Неужели он ошибся в Батилле? Конти казалось, что он был достаточно милосерден к ней, чтобы не напороться на очередное предательство. Стараясь не думать о плохом, омега дважды кликает на аудиозапись и, затаившись, прислушивается. Сначала слышны только топот ног, какой-то шорох и неразличимые голоса. Их достаточно много. С каждой секундой громкость их разговоров увеличивается, пока, наконец, не удаётся разобрать кто и о чём разговаривает. Первым слышится голос Жакоба, заставляющий Гаспаро продвинуться к колонкам ближе.       — Ришар, тогда Гаспаро на тебе, мы с Масо разберёмся с Советом. Убрать троих из Совета очень трудная задача, так что, как минимум, Дулиайло нужно переманить к нам, а с Граво и Лудвиком как-нибудь решим.       — Как-нибудь это, интересно, как? — следующим заговорившим стал Де Лука. Слышится звук открываемой бутылки и плеск жидкости в стакан. — Его же только Гаспаро и сдерживает. Не будет его, то Дулиайло не побрезгует и нами пожертвовать. Тебя или меня к креслу Дона он и на пушечный выстрел не подпустит.       Тяжёлый вздох. Очевидно, Жакоб и сам понимает, что игра принимает всё больший оборот, чем ранее.       — Это всё из-за тебя, сам и расхлёбывай. Надо было сделать всё быстро, но не так, зря ты прикончил Америго так рано.       Как только слышится последние слова, глаза Гаспаро стекленеют. Он знал, что в их ресторане, в который они ходили более двадцати лет, не могло случиться подобного. Америго лично занимался составлением меню, чтобы в нем и намёка на арахис не было. Это не просто ошибка, что сгубила его отца. Его целенаправленно убили. Гаспаро ощущает взгляды приближённых на себе, но не может ответить ни на один. Внутри что-то лопается. По его лицу не видно, оно всё такое же беспристрастное, но в груди Конти рушатся целые миры. Стены, возведенные для безопасности, разбираются по кирпичикам, обнажая ту самую слабость, которую старательно уничтожали. Да не справились.       — Ты же знаешь, что этот каццо ли мерда никогда не подпустил бы нас к Гаспаро. Он со своим сыночком, как курица с яйцом носился. Каждый раз меня пиздил, когда я что-то про него говорил.       Ощущение удовлетворения накрывает Гаспаро. Америго хоть и не смел убивать членов Совета, но не спускал им с рук ничего.       — Меньше рот открывать будешь. Честное слово, как помойка.       Тихий басистый смех распространяется из колонок. Он заставляет всех замереть.       — А ты чего ржёшь? Хоть бы помог, а то никакого толка от тебя. Зачем мы этого бастардо притащили?       Видимо, Масо уже разогнался. Этот человек не умеет себя контролировать. Действительно, как помойка.       — Я здесь для того, чтобы забрать моего омегу. Остальное ваше дело, мне не интересно, что дальше будет с вами.       Гаспаро сжимает челюсть, узнавая этот голос. Чёртов Гумон Ша. Давно надо было с ним разобраться. Если честно, Конти откладывает это дело в связи с нестабильной обстановкой внутри Коза Ностры. Каким бы сильным он ни был, его положение в семье всё ещё неустойчивое, а выдержать две войны, имея лишь с десяток проверенных людей, сможет не каждый. Впервые омега сомневается в своих силах.       — Тогда забирай его вместе с братцем, всё равно в паре идут, и фанабла.       — Масо, чёрт тебя дери, держи себя в руках и завались. Господи, дай мне сил выдержать тебя.       Дальше следует перебранка между Жакобом и Масо. Они пытаются кричать друг на друга, сыплются оскорблениями, кои совсем не интересны для Гаспаро. Он немного проматывает и натыкается на голос Ришара.       — Тогда решёно. Я забираю Гаспаро. Намджун, бери то, что хотел, а дальше вы сами по себе.       Последнее обращение, скорее всего, для капо, устроивших всю шумиху. Запись заканчивается, погружая кабинет в давящее напряжение. Салвеццо стискивает кулаки до белеющих костяшек. По нему видно, что он пытается найти выход из всей ситуации, чтобы обеспечить брату безопасность. Однако все понимают, что Долоре сможет ощутить свободу только после смерти. Его или Гумон Ша. Кто-то из них должен сдохнуть, чтобы другой мог жить спокойно. Долоре ощущает, как его душит обстановка, якудза, даже находясь далеко. Где бы омега ни был, он знал, что за ним идут. И когда-нибудь обязательно дойдут. Постоянно натянутая струна внутри Долоре лопается, и он срывается прочь из кабинета, а за ним и Салвеццо. Их никто не останавливает, знают, что сейчас ничего хорошего сказать не смогут.       — Гаспаро, — голос подаёт Граво. Он поднимается со своего места и подходит ближе, чтобы положить свою ладонь на плечо Дона. — Все мы ляжем костьми для тебя и ради тебя. Так что принимай любое решение, мы уберём за тобой. Я найду всё, что есть на них.       Конти кивает и откидывается на спинку кресла. Он пялится в экран, но не видит в нём ничего. Один есть, осталось добраться до остальных. Омега в уме прикидывает, сколько людей ему потребуется, чтобы накрыть всех причастных.       — Граво, сообщи всем, абсолютно всем, что сотрудничество между Коза Нострой и Ямагути Гуми разорвано. Любой, кто поддержит японцев, автоматически становится предателем для Коза Ностры. Нейтралитет для каждой группировки считается принятием стороны Ямагути Гуми. Я ввожу строгие ограничения на поставку любой продукции от них во всей Европе. Если узнаешь, что кто-то продолжает с ними работать, ты знаешь, что делать. Накрой все их склады на территории Италии. Коза Ностра объявляет войну. Собери всех, кто готов пойти со мной.       Граво с улыбкой кланяется Гаспаро.       — Рад служить Вам и Коза Ностре.       Конти направляет свой взгляд на Лудвико.       — Собирай людей, агитируй их пойти против Жакоба и Масо. Объяви их предателями, нарушившими закон. На моем назначении будет озвучен новый состав Совета. Обратись к Дулиайло, дай ему послушать аудио. Его территории после смерти Алдо выросли. Можешь сказать, что это мой приказ. Либо со мной, либо против меня.       Лудвико опасливо озирается на Сокджина и Граво. Нет, Росси не сомневается в словах Гаспаро, лишь переживает за него. Оставлять омегу в подобном состоянии очень не хочется, но ему приходится встать. Он напоследок подходит к Гаспаро, оставляет нежный поцелуй на макушке и тихо шепчет, чтобы его услышал только Конти:       — Я горжусь тобой, mio figlio. Очень горжусь.       С такой теплотой в голосе, что Гаспаро едва ли держится, чтобы не растечься. У Лудвико никогда не было собственных детей, он не хотел брать на себя такую ответственность. Знал, что не сможет пережить, если с его ребёнком что-то случится. Тем не менее у судьбы всегда свои планы, и сын его лучшего друга стал настолько родным, что за него готов голову отдать. Лудвико Росси невероятно сильно любит Гаспаро, как отец, как друг, как часть семьи, хоть по крови они чужие.       Он через силу улыбается и вместе с Граво покидает кабинет, оставляя Сокджина и Гаспаро одних. Конти прикрывает глаза и трёт лицо руками, чтобы сбросить с себя напряжение. Полковник наблюдает за омегой, позволяет ему расслабиться. Им предстоит тяжёлый разговор, Ким заранее настраивает себя на крики и категоричный отказ Гаспаро выполнять просьбу.       — Гаспаро, — собственное имя заставляет Конти открыть глаза и уставиться на альфу. Тот с сожалением протягивает ему папку, до этого лежащую рядом. — Я знаю, что не это ты планируешь сделать, но последней просьбой твоего отца было стать для тебя защитником и тем, кто поможет не натворить глупостей.       Гаспаро хмурится на такую формулировку. Ему совсем не нравится то, что полковник говорит дальше.       — Не убивай Жакоба, Америго просил совсем о другом.       Сокджин протягивает омеге другую флешку и двигает папку ближе. Ту, которую в свой последний день Америго просил использовать против Жакоба. Гаспаро фыркает на подобное и даже не стремится её забрать.       — Отец даже после смерти указывает, что мне делать.       — Это не приказ, Гаспаро. Я думаю, — полковник поправляет пиджак, расстегивая пуговицы и усаживаясь удобнее. — Это лишь мои предположения, что Америго не меньше тебя хотел отомстить, поэтому он не хотел, чтобы Жакоб умирал, тем более от твоей руки, ведь твоё положение всё ещё очень шаткое, а убив одного из важнейших людей Совета, оно станет ещё хуже. Последними его словами было то, что он хотел, я бы даже сказал, жаждал, чтобы Кусто мучился очень, очень долго. Америго попросил забрать у него самое важное, что есть в его жизни, — власть, Гаспаро.       Конти не то что ненавидит Жакоба, он всем сердцем его презирает и проклинает. Больше всего омега хочет, чтобы его родители были отомщены. Без клейма и возможности о них говорить. Первое время Гаспаро звал маму, ему снились ужасные кошмары о том, как её убивают, а он просто убегает, сдаётся, не пытается её защитить. Потом эти сны сменились другими, когда он впервые сам убил. Вспоминая те времена, мурашки всегда бегут по коже, вызывая неприятный холод. Он больше не хочет быть один.       — Я знаю, как тяжело ощущать себя беспомощным. Тоже пытался что-то сделать, куда-то бежать, кричать и ненавидеть всех за свою судьбу.       Гаспаро помнит, как в один день к ним в поместье пришёл полицейский. А потом ещё и ещё. Сокджин стал частым гостем в их доме, всегда приносил угощения и был добр по отношению к Гаспаро. Только спустя несколько лет, когда Америго начал полностью погружать сына во все семейные дела, Конти узнал причину, по которой приходил полицейский, но никогда для того, чтобы посадить Америго.       — Я здесь для того, чтобы исполнить веление Америго, даже если ты будешь против. Я слишком многим ему обязан, поэтому очень сильно прошу тебя внемлеть этой просьбе.       Гаспаро не сводит глаз с флешки. И, в конце концов, берет её в руки.       — Тогда и у меня будет просьба, — Сокджин в благодарность кивает и поднимается со стула. — Не приходи сюда больше. По крайней мере до тех пор, пока Чонгук не будет готов.       Полковник мягко улыбается. О Чонгуке уже есть, кому позаботиться.       — Конечно, Дон. Рад служить Вам и Коза Ностре.       А теперь пора приступить к наказанию.

***

      Гаспаро с мягкой улыбкой следит за тем, как машина едет через виноградник. Он поистине огромный, красивый, ухоженный. Масо обожает его. Чего уж греха таить, Гаспаро тоже нравится этот вид. Конти часто на него заглядывался, когда посещал поместье Де Лука. Его всегда восхищали пять гектаров, засаженных виноградом. Его цветение ещё больше доставляло удовольствия. Гаспаро одобрительно кивает. Виноградник семьи Де Лука потрясающ.       Въезжают на территорию дома они тихо, без лишнего шума. Сегодня день, когда буря, наконец, достигает своего пика и сносит всё на своём пути. Кончики пальцев Гаспаро даже подрагивают в предвкушении. Омега предельно собран и готов к наказанию грешника.       Перед Конти услужливо открывают дверь автомобиля, после чего Гаспаро ступает на территорию, залитую палермским солнцем. Она последние минуты наслаждается этим, ведь в скором времени будет сожжена дотла.       Омега счастливо улыбается, лицом ловит тёплые лучи, радуется, как ребёнок. После того, как Конти окликают, он кивает парочке солдат и направляется сторону поместья Де Лука. Гаспаро замечает, что Масо совсем не предусмотрителен, охраны слишком мало. Так даже лучше.       В поместье Конти заходит всё с той же улыбкой, только теперь она больше похожа на оскал. Он приветствует Масо, проходит за ним в гостиную и усаживается на кресло, закинув ногу на ногу. Масо остаётся стоять совсем недалеко, недоверчиво поглядывает на омегу.       — Чем же я обязан Дону? — лицо капо приобретает зеленоватый оттенок, стоит Гаспаро поставить локоть на подлокотник, уперевшись подбородком в сжатый кулак.       — Не стой столбом, Масо. Присаживайся, у меня деловой разговор.       Альфа гулко сглатывает и всё же опускается на край дивана, стоящего рядом. Он напряжённо складывает ладони на бёдрах, ощущая за спиной опасность. Правильно ощущает.       — Как новый глава Коза Ностры, мне хочется сделать её ещё сильнее, могущественнее. Наш разговор останется исключительно между нами, не волнуйся.       Капо кивает на слова Гаспаро, но сомневающийся взгляд не сводит. Лишь удобнее устраивается, наконец откидываясь на спинку дивана.       — Я хочу услышать твоё мнение о том, чего не хватает Коза Ностре, что можно улучшить, а что и вовсе убрать, списать на пережиток прошлого, уже не актуальное.       Масо прокашливается, почесывает нос и обдумывает слова омеги. Он задумчиво наклоняет голову в сторону, хмурясь. Гаспаро всё ещё слышит те слова, словно они крутятся на повторе. И вместе с этим начинает играть его любимая соната. Она мягко обволакивает мысли Дона, помогает расслабиться, сбросить напряжение с плеч. Сегодня настанет конец для тех крыс, что втайне от омеги крутили заговоры. Каждого накажет и никого не пощадит.       — Не думал, что ты придёшь ко мне с подобным вопросом. Ожидал чего угодно, но не этого.       Гаспаро усмехается. Такого и правда не следовало ожидать. Да и что бы Масо ни сказал, ни одно слово не будет иметь значения. Мысленно Дон уже дома, в объятиях своего альфы, наслаждается уединением. Прежде чем его мечты окажутся правдой, ещё слишком много дел.       — Мой отец никогда подобного не делал, не так ли?       Масо в омерзении искривляет губы, даже не замечая, как нарушает закон за законом. Америго слишком дорожил семьёй, его воспитывали на том постулате, что выше семьи нет ничего. Для Гаспаро это не так. Всех, кто переходят ему дорогу, ждёт только один конец. И почти всегда этот конец достигается через мучения, страх и боль. Нет ничего более действенного, чем страх и уважение. Терять что-то больно, а терять собственную жизнь и жизни тех, кто тебе дорог, служит уроком.       — Он не прислушивался к Совету, таким Дон не должен быть.       — Хочешь сказать, что он был плохим Доном?       — Каким был, таким и остался. Думаю, и отцом он был не лучше.       Да, Америго был ужасным отцом. Единственным человеком, которого Гаспаро ненавидит всей своей душой. Вместе с этим, омега обожает его. Так сильно, что даже себе признаваться в этом сложно. Непомерно сложно. Однако Гаспаро признаётся. Он отводит глаза в сторону, указательным пальцем проводит по губам, на которых едва поступает тень улыбки. Да, он любит своего отца. всегда будет любить и ненавидеть одновременно. Он вызывает слишком много чувств, а недосказанные слова режут глотку ножами.       До смерти Лиён, Америго буквально на руках носил Гаспаро. Всегда радовал, баловал, задаривал подарками и всегда, всегда защищал. Америго Конти был прекрасным отцом. Однако после того, как собственноручно убил супругу, он изменился. Так сильно, что Гаспаро едва помнит о том, что было до. Постоянные тренировки, обучение, запреты, контроль. Омега ненавидит это. Между ними земля разверзлась, образуя огромную пропасть.       — Есть такое. Он убил мою мать, а после этого вовсе слетел с катушек. С ним сложно было разговаривать, не знаю, как Граво и Лудвико терпели его так долго.       Услышав ответ, Масо приободряется, кивает часто, в его глазах мелькает радость от того, что, видимо, сможет как-то подобраться к Гаспаро ближе. Как говорят, общий враг сближает, но радуется капо излишне, к тому же довольно рано. Краем глаза Гаспаро замечает одного из солдат, который кивает ему и снова пропадает. Теперь очередь Дона.       — Знаешь, Масо, когда он умер, я в какой-то степени даже был рад этому, — капо в очередной раз поддакивает, подсаживается ближе к омеге и широко раскрывает рот, ожидая следующих фраз.       — Да, да, я тоже. Он слишком долго угнетал Коза Ностру.       Улыбка на лице Масо спадает с лица со следующими словами Гаспаро.       — Но мне всё равно нужно наказать тех, кто виновен в его смерти. Законы Омерты стоят выше каждого из нас. И ты входишь в число грешников, которые должны понести это наказание.       Стоит Гаспаро подняться на ноги и хлопнуть в ладоши, как комнату заполняют с десяток его солдат. Они хватают ничего не понимающего капо за подмышки и укладывают на небольшой журнальный столик, сделанный из светлого дерева. Солдаты связывают кричащего и дергающегося альфу так сильно, что слышен хруст костей. Этот звук настолько приятен, что Конти не сдерживается и смеётся, видя беспомощного Масо, чьё лицо покрывается красными пятнами от того, как сильно тот кричит. Гаспаро чувствует, как его зверь удовлетворенно урчит в груди, и омега готов урчать вместе с ним.       Голова Масо свешивается с одной грани столика, руки и ноги привязаны толстой верёвкой к его ножкам. Один из альф подаёт Гаспаро кожаный саквояж, из которого омега достаёт серповидный нож. Он крутит его в руках, словно видит впервые. Сегодня оружие будет использовано так, как того требует Конти. Против семьи. Против Коза Ностры.       Она топтала, унижала, оскорбляла, тыкала носом в грязь. В Коза Ностре нет места жалости, принципам и радости. Высасывая всё хорошее, что есть в жизни человека, она, словно дементор, наслаждалась этим. Гаспаро всем сердцем её ненавидит, презирает настолько сильно, насколько это возможно. Законы Омерты не работают, Конти не видит смысла их соблюдать. Наказание выносится на усмотрение Дона. Так что теперь Гаспаро, сын Америго Конти, будет строить мир, заново создаст Коза Ностру, всех грешников истребит, выдворит из неё. Скоро всех ждёт новый мир, который Конти возведёт на руинах старого.       Дон подходит ближе, садится на диван рядом с головой альфы и постукивает ножом по дереву совсем недалеко от шеи капо.       — Мне по душе страдания, знаешь, — омега кончиком оружия проводит по коже Масо, слегка царапает, позволяя каплям крови проявляться. — С тех пор, как мою мать наглым образом убили, хоть какие-то чувства во мне вызывают не так много вещей. Но ваша беспомощность, крики и мольбы — услада для меня.       — Псих! Ты, бастардо! Надо было прикончить и тебя, кольоне!       Гаспаро не сдерживает редкий, противный смех, от которого Де Лука покрывается мурашками. Смех становится всё громче и громче, заглушая остальные звуки, коих и так было немного. Вместе со смехом по комнате неожиданно раздаётся вскрик альфы. Конти одним уверенными движением рассекает кожу Масо на плече, отчего алая густая кровь стекает на чистый, незаляпанный ранее пол. Омега хватает Де Лука за волосы и ощутимо тянет их вниз, шипя на ухо:       — Да, Масо, я такой, как ты меня назвал. А ещё я жутко нетерпеливый, так что заткни свой поганый рот и дай мне подумать, что вырвать первым — сердце или твой грязный мерзкий язык.       Вмиг глаза альфы широко открываются, а сам и слово вымолвить не может. Он хлопает глазами, пытаясь осознать то, что его ждёт. Как только до Масо окончательно доходит, о чём говорит Гаспаро, то начинает дёргаться ещё сильнее.       — Не надо! Молю, Гаспаро! Не трогай, отпусти. Я сделаю всё, что ты скажешь. Пожалуйста, не трогай.       Слёзы, наворачивающиеся на глазах Де Лука, заставляют Конти снова смеяться. Делает это он громко, с чувством. Хлопает ладонью по груди Масо, покачивая головой. Секунда, и в комнате становится тише, слышны лишь жалкие всхлипы Масо.       — Как только дело доходит до ваших дешёвых шкур, вы согласны на многое. Мне даже жаль тебя, Масо.       — Пожалуйста! Господи, спаси! Не трогай меня, Гаспаро, прошу!       — Открою тебе тайну, Масо, — в Коза Ностре Бога нет, — Гаспаро хватает капо за щеки, тянет на себя и, глядя глаза в глаза, давит зверем совсем слегка, чтобы у Де Лука не было и шанса его не услышать. — Вы, псевдо-католики, которые каждое воскресенье ходят в церковь, днем жертвуют на благотворительность и встречаются с Папой, ночью убиваете, крадёте и насилуете тех, кто не способен себя защитить. Вы продаёте наркотики и оружие, с помощью которых изнутри разрушаете страну, уничтожаете её. Коза Ностра вместе с вами гниёт и тухнет. Так что Бога в ней нет. Возможно, где-то за её пределами и есть тот величественный и всемогущий Бог, которому вы молитесь и поклоняетесь, но здесь, Масо, есть только я. И Бог, и Дьявол, и судья. Вот твоё наказание за все твои грехи — это я, Масо. И мне ты должен молиться.       Гаспаро отпускает лицо капо и просит у одного из солдат плоскогубцы. Одно их упоминание заставляет Де Лука кричать так громко, как только он может. Альфа мешает проклятия вместе с мольбой, просит Конти остановиться, но его уже ничто не остановит. Он принял решение, будет придерживаться его до последнего. Когда инструмент попадает в руки Гаспаро, в его голове снова начинает играть лунная соната. Вот теперь всё на своих местах.       Двое солдат подходят ближе к капо, Гаспаро просит их открыть альфе рот и держать крепко, не отпускать. Масо пытается сопротивляться, однако хватка у солдат не ослабевает, а лишь усиливается. Одним движением руки Конти зажимает язык Де Лука плоскогубцами и вытягивает изо рта, чтобы махом его отрезать. Кровь заполняет ротовую полость, мешает дышать альфе, заставляя того кашлять. У Гаспаро не больше трёх минут, чтобы закончить начатое, так что действует он молниеносно. Язык, отрезанный Конти, попадает в небольшой пластиковый пакет, который Гаспаро закидывает в саквояж.       Омеге всегда нравилось, когда с чувством, тактом, расстановкой. Когда ласкающая мелодия Бетховена под ухом, а перед ним кричащий от ужаса и боли грешник. Это поистине доставляло удовольствие. В такие дни Гаспаро чувствовал себя на вершине. Не было слабости, беспомощности и отчаяния, ведь теперь он — каратель, не другие. Ощущение власти, сила в его руках дурманит голову. Каждый из методов, которые он использует на постоянной основе, изучены Гаспаро вдоль и поперёк. Его движения умелые и автоматические. Иногда даже скучно.       Как-то раз, изучая новые способы вычленения информации из подобных грешников, Гаспаро наткнулся на несколько статей об ацтеках. Их изощренные методы убийства людей для подношения Богам, которых чтили ацтеки, поразило даже видавшего многое омегу. Он, не прерываясь, поглощал статью за статьёй, книгу за книгой, и с каждым разом восхищался всё больше.       Религия для ацтеков была едва ли не самым важным. В мирное время, когда не получалось приобрести рабов или захватить пленников, ацтеки сами шли на свою казнь. Выпивая одурманивающий отвар, их накрывала эйфория, быть принесенным в жертву для Богов — величайшая награда. Или суровое наказание. В зависимости от места проживания. Чаще всего подношения делали в честь Уицилопочтли, отца всех ацтеков. Его жадность с радостью утолялась народом.       Ранее руки как-то не доходили для того, чтобы испробовать описанное в различных источниках. Но сейчас есть возможность. Словно сама Смерть шепчет Конти на ухо, что самое время применить теорию на практике.       Поэтому, не медля, Гаспаро протирает нож об одежду Масо, прежде чем её разорвать. Он прикидывает, где лучше сделать разрез, и прижимает нож чуть ниже рёбер. Лезвие клинка идёт плавно, точно перед ним не тело, а кусок подтаявшего сливочного масла. Конти режет вдоль диафрагмы, наслаждаясь Бетховеном в собственной голове и жалобными стонами Масо. Кровь растекается по полу, телу капо, и брызгает на костюм омеги. Столько крови Гаспаро видел лишь раз, когда с яростью вбивал в Алдо нож, обычный, не такой, как сегодня. Запах железа специфический, приятный не каждому носу, но Гаспаро нравится его ощущать на себе. Он доставляет неимоверное удовольствие.       Конти проходится ножом несколько раз, секундно взглянув на лицо капо, которое приобретает синеватый оттенок из-за отсутствия кислорода и боли, доставляемой омегой, и просовывает руку в тело. А вот это уже не очень нравится Гаспаро. Влажная тёплая среда вызывает раздражение и желание блевануть, но Дон стоически держится, пальцами перебирая внутренности Масо, чтобы добраться до самого главного. Под ладонью Гаспаро ощущает биение чужого сердца, оно стучит так быстро, гипнотически. Омега приоткрывает рот от восторга. Ещё никогда он не вырывал сердца физически, по-настоящему. Гаспаро закусывает губу и, прежде чем орган окончательно остановится, хватает его крепко, пальцами пережимая верхнюю полую вену, аорту и легочный ствол. Омега внимательно следит за тем, как Масо открывает и закрывает окровавленный рот в надежде сделать долгожданный вдох, и дёргает сердце, вырывая его из груди одном движением.       Гаспаро смотрит то на орган в своей ладони, то на мёртвого капо, и не может поверить, что столь чудовищный, отвратительный и грязный метод убийства принесёт ему столько радости, доставит сладкое наслаждение. Тёплое сердце, всё ещё сочившееся кровью, вызывает ощущение счастья. Омега его слегка мнет, заставляя остатки крови капать из неровных краёв вен, крутит в разные стороны, рассматривает. Перед Доном появляется новый пластиковый пакет, в который он аккуратно погружает орган.       — Время, — озвучивает один из солдат, в ответ ему Дон кивает.       Тихий мягкий смех вырывается из груди Гаспаро. Он ощущает себя ребёнком, которому на Рождество подарили самый приятный и самый любимый подарок. Такой долгожданный, важный. Конти хлопает грязными руками, кончики пальцев подрагивают от волнения. С широкой улыбкой он закрывает саквояж и, подняв его, покидает поместье Де Лука. Не обращая внимание на то, что он покрыт кровью с головы до пят, Гаспаро присаживается в свой автомобиль. Машина вместе с другими плавно отъезжает от поместья, чтобы направиться домой. Изредка Конти бросает взгляд на зеркало заднего вида, дожидаясь главного. Как только расстояние стало достаточно большим, слышится громкий взрыв. Первым огонь покрывает здание, медленно переходя на виноградники. Пламя пожирает всё на своём пути, но автомобили уже не в его власти, отчего Гаспаро позволяет себе шалость и поворачивается назад. Огонь всегда привлекал, такой яркий, обжигающий и смертельный. Конти с искрами в глазах наблюдает, как пламя поглощает и поглощает. Ему всё мало.       Гаспаро его понимает. Он отождествляет себя со стихией. Столь мощной, имеющей такую разрушительную силу. Омеге хочется думать, что они похожи. Их мало что остановит.       Наконец, он садится нормально и расслабляется. Пора закончить дела на сегодня и отправиться домой.

И во мне не осталось совести и добродетели. Я сам ступил на этот путь.