Cosa Nostra

О, как убийственно мы любим,

Как в буйной слепоте страстей

11 лет назад

      В Коза Ностре большое значение имеет Совет, — состоящий из шести Капо, Дона, его консильери, за редким исключением Капо Бастоне, — и он занимает главенствующую позицию в семье. В мире, в котором рос Америго, не было и дня сомнений в этой системе. Он свято верил в то, что Совет — одна из самых важных вещей в семье. Только так можно прийти к процветанию и благополучию, только вместе они могут иметь столь великую власть и удерживать её. Моэрто, отец Америго, день за днём вбивал это в голову своему отпрыску и заставлял его присутствовать на каждой встрече с момента его назначения Сотто Капо. Никогда Америго не шёл против той системы, что построили его предки, и ни минуты не сомневался в ценности Совета.       В Совет входят шесть семей, что построили на руинах, оставшихся от войны восемьдесят девятого года, свою систему главенства. Основоположником этой системы являлся Моэрто, сын Джакопо Конти. И у Америго не было возможности отказаться или не верить в то, что делается это во благо всей Коза Ностры.       Так и было. После войны семье необходима некая стабильность, никаких ссор и склок быть не должно. Совет прекрасно показал себя — Капо научились слышать друг друга, бизнес шёл в гору. Однако сейчас Совет похож на пережиток прошлого, ведь какими бы ни были могущественными Капо, входящие в Совет, им никогда не превзойти семью Конти. Выстроенный на безжалостности, принципах и жестокости мир семьи Конти — лучшая версия Коза Ностры. Америго лично приложил к этому руку.       Более сорока процентов нелегального бизнеса и около восьмидесяти логистики всей Италии держится на нём. Одно его слово, действие или решение влияет не то что на Сицилию, но и на всю страну в целом. Ни Жакоб Кусто, ни Дулийало Ганно, ни, тем более, Масо Де Лука не смогут сравниться с мощью Америго, сына Моэрто Конти. Во всей Сицилии нет человека более могущественного и властного, чем Дон. И решение, которое он принял, не зависит ни одного из них. Пора оставить Совет один на один с их слабостью.       Дверь в кабинет распахивается, и в комнату заходит сначала Граво Гуалтиеро, а после и весь Совет. Жакоб, по привычке, занимает дальнее от Америго место, присаживается на стул и поправляет пиджак.       Америго занимает своё законное центральное место, а по правую от него руку усаживается Гуалтиеро. Он уже приготовил ручку и блокнот для протоколирования. Круг приближённых людей тщательно выстраивается каждым Доном как только он всходит на свое место. Совет сегодня в полном составе, который сам Америго назначал, — по левую руку от Дона находится Лудвико Росси. Он вытирает лоб и шею небольшим платком и укладывает его рядом на стол. Лудвико посылает давнему другу уважительный кивок, они понимают друг друга без слов. ещё с юношества друзья неразлучны и верны друг другу, как никто другой. Если и есть человек, которому Америго Конти что-то должен, то это определённо Росси. Иначе и быть не может. Они познакомились, когда им было по пятнадцать. Сейчас Лудвико Росси отчасти сдержан, спокоен, но в обыденной жизни он отнюдь не такой. Лудвико — всплеск воды, молния. Яркий и необузданный. Это Америго и нравится. Однако он не гнушается прибегать и к необходимым, зачастую не очень чистым, мерам. Америго ценит в друге честность, прямоту и непоколебимую веру в них. Он — тот, кто поддержит, поймёт, примет, укроет собой. И Америго сделает то же самое.       Через секунду в нос бьёт резкий запах апельсина. Дулиайло Ганно, конечно. Дон не может сдержать ухмылки. Юркий хитрый омега в обход всем запретам занял пост покойного мужа, зубами выгрыз себе место в Совете. Дулиайло стал тем, кто разбил и выбросил закон о том, что в Совете могут состоять только альфы. Для него это не было чем-то сложным, ведь Америго и не был против. Он уважал его достаточно, чтобы изменить закон и допустить к правлению. И ни разу об этом не пожалел. Ганно поднял свой район на уровень выше, чем ожидалось и не ожидалось, на самом деле.       В отличие от семьи Де Лука. Показатели всегда на высоком уровне, однако его семья не стремилась достигать те высоты, которых ещё не добились. Отчасти, по мнению Америго, из-за страха главы, Масо Де Лука, не справится. Выше головы не прыгнешь — Капо придерживался такой политики всё время, что стоит на вершине. Вспыльчивый, эмоциональный и незрелый во многих аспектах Масо — один из самых жестоких Капо в Совете. Его методы наказания были не для Америго. Дон считает, что страх и уважение не обязательно приобретать за счёт десятков убийств, показательных расстрелов, повешений и карательных мер по отношению к семьям предателей. Когда люди знают, что ты жесток, они не хотят идти против тебя, но когда они знают, что ты можешь превратить их жизни в ад, это воспринимается иначе. Бесцельные смерти, всё-таки, по части Де Лука. Хоть, Америго не отрицает, подобное имеет место быть. Он сам ни раз прибегал к способу Масо, когда требовались жёсткие меры.       Смех одного из Капо отвлекает Конти от мыслей, и Дон переводит взгляд на ещё двоих близких друзей — Алдо Тотти и Альберто Дель Боско. Они практически всё время вместе несмотря на то, что Алдо далеко не такой любитель сборищ, как Альберто. Наверное, Америго с Лудвико выглядят так же, когда собираются вдвоём. Разговор глазами замечается сразу, отчего Дон разрешает себе улыбнуться.       Когда Совет занимает свои места и успокаивается, Америго пробегается по ним взглядом, привлекает к себе внимание. Собрания сегодня быть не должно.       — Добрый день, рад видеть вас в моём доме снова. Наверное, вы понимаете, о чём я хочу поговорить с вами, — Америго выразительно хрустит пальцами и наклоняет голову в бок. — Как вы знаете, я не тот человек, который обычно ставит вас перед фактом. Я уважаю каждого из вас и стараюсь принимать решения, которые касаются семьи, исключительно учитывая ваши мнения, желания и возражения, — Граво протоколирует каждое сказанное Доном слово, запечатлев их на бумаге. Америго делает небольшой глоток из стакана, всё-таки нервничает. Он не хочет разлада в семье, тем не менее решение уже принято. — Завтра состоится ежегодный маскарад. В этот раз, как вы знаете, он будет проходить в поместье Конти, и завтра же будет представлен Сотто Капо. Решение обжалованию или пересмотру не подлежит. Я собрал вас сегодня, чтобы лично рассказать об этом решении, и я надеюсь, что вы, как Совет, как важные для семьи люди, как мои приближённые, поддержите его. Мне не хотелось бы с вами ссориться. Что вы об этом думаете? Мне важно ваше мнение касательно этого вопроса.       В кабинете воцаряется тишина, никто не смеет ничего сказать. Лудвико и так знает об этом многое, он был тем, кто изначально поддержал идею представить Гаспаро как Капо Бастоне, и не отказывается от своих слов до сих пор. В воздухе витает негодование, непонимание и несогласие с принятым Доном решением. Ответственность говорить первым берет на себя Масо, хлопая по столу тяжелой ладонью и наклоняясь ближе к Дону:       — Ты из ума выжил, Америго? Какой к чёрту Сотто Капо? Надеюсь, я неправильно тебя понял, и ты не собираешься завтра представить нам Гаспаро, — мужчина явно в негодовании.              — Ты всё правильно понял, Масо. Завтра я представлю Гаспаро как своего преемника, и он даст клятву Коза Ностре, своей семье. Как и ты когда-то.       — Мне было почти тридцать, чёрт тебя дери. Он ребёнок, Конти. Ему, блять, десять лет! — Масо вскакивает на ноги, роняя стул. Его лицо краснеет от испытываемой им злости, а руки трясутся. — Твоя Лиён совсем уже из ума выжила вместе с тобой, раз и слова против не сказала. Ты что творишь вообще? Ты ребёнка ставишь на такую должность, хотя есть те, кто лучше подойдёт на эту роль.       — Неужто себя хочешь предложить?       Лицо Америго не выражает ничего — ни ответной злости, ни разочарования, несмотря на то, что эти чувства он испытывает как никогда ярко.       — Даже если и себя, что ты сделаешь? Наше же мнение, видимо, не учитывается в принятии такого решения. Семья ко дну пойдет из-за этого! Я не хочу видеть, как французы проберутся на нашу землю и разнесут её. Помяни мои слова, Америго, так и произойдёт!       Де Лука перешагивает через стул, оставленный на полу, и вылетает из кабинета. Дверь, конечно, не закрывает. Дон, не моргая, смотрит в одну точку. Он не ожидал, что все согласятся с этим, но и не думал, что кто-то решит открыто выразить своё неуважение к нему. Это злит сильнее, чем протест. Масо должен будет заплатить за подобное отношение к Дону.       Двенадцатый закон Омерты гласит — члены организации подчиняются главе организации беспрекословно. Закон был нарушен и грешник должен заплатить за содеянное.       — Кто-то ещё хочет нарушить закон? — громогласно звучит голос Америго, точно приговор. Никто не смеет поднять головы. Лишь Граво не сводит взгляда с Дона, осуждает за подобное, ведь ссора не была целью этого собрания.       — Возможно, у остальных будет иное мнение. Вам не кажется, что стоит выслушать каждого?       Америго смиряет Гуалтиеро долгим, нечитаемым для других, взглядом, и только спустя три долгих минуты кивает на слова консильери.       — С одной стороны, я согласен с Масо, Гаспаро действительно ещё мал для такой должности, — начинает Граво. — Он даже не разбирается во всём этом, каким бы подготовленным и образованным ни был, в то время как другие достаточно опытны, чтобы осилить должность Капо Бастоне. С другой стороны, эмоциональный всплеск Капо не обоснован. Если Вы приняли такое решение, от себя я могу лишь поддержать его не только как консильери, но и как часть Совета.       Америго не признается, что этих слов достаточно, чтобы немного расслабиться. Он не сомневался в своей правой руке, Граво на его стороне.       — Мне кажется, что Гаспаро может стать нашим серым кардиналом. Да, он ещё мал и не может в полной мере понять, что от него требуют, но, я думаю, ты можешь вырастить следующего Дона. Да и ещё один омега будет прекрасным дополнением к Совету.       Дулиайло задорно улыбается, откинувшись на спинку стула, и перебирает в руках свой браслет. В глазах Ганно черти водятся, видимо, надеется, что его поддержка благополучно скажется на его месте в Совете. И правильно думает.       — Я вынужден согласиться с Масо, Гаспаро неспособный ребенок, который может только навредить.       Иного Конти и не ожидал от Жакоба, который молчал с самого начала. Большего Америго не нужно, он кивает на происходящее и встаёт со своего места.       — Собрание на сегодня закончено. Увидимся завтра на маскараде.              Понемногу кабинет пустеет, Алдо напоследок хлопает Дона по плечу, выражая свою немую поддержку. Америго благодарен и за это.       Алдо в принципе никогда не был конфликтным, ему проще смолчать, чем пытаться доказать свою точку зрения. Видимо, он и сейчас не особо за принятое Доном решение, но уважает настолько, что молча уходит. Через пару минут в помещении остаются лишь Америго и Лудвико. Тучный мужчина, кряхтя, поднимается со своего места, направляется в сторону небольшого бара. Достаёт оттуда коньяк, откупоривает и плещет в два снифтера, убирая бутылку на место. Один из стаканов ставит перед другом и снова плюхается на стул. Америго не может сдержать ухмылки, отпивая коньяк.       — Ты уверен, что это разумно? Как бы мне ни хотелось признавать, Масо может оказаться прав, — Росси качает бокал, стенки которого омываются алкоголем.       — Не важно, сейчас я это сделаю или потом, его всё равно не примут, пока он сам их на место не поставит. Сегодня он слишком мал, завтра незрел, а после — омега. Ты знаешь, каким чертёнком он может быть, если ему что-то не нравится, — это вызывает у обоих улыбки на устах.       — Это да. Помню, как он испортил мой костюм, якобы случайно, когда я отказался его брать с собой в Мадрид. И всё равно-таки поехал со мной!       Лудвико басисто смеётся своим воспоминаниям, его живот слегка дрожит от этого. Дон качает головой и снова отпивает из бокала.       — Да, Лудвико. Это мой мальчик, и я понимаю, что, возможно, тороплю события, но я хочу, чтобы все приняли его сейчас. Я не хочу умирать, однако все мы не вечны, я хочу передать ему свое кресло, когда он будет к этому готов. Мне всё равно, что это может кому-то не нравиться, Гаспаро — мой преемник. И стал им, как только родился. Этого не изменить, и чем быстрее люди к этому привыкнут, тем лучше для них. Он вчера пытался давить зверем, представляешь! У него неплохо вышло для своего возраста.       — Ты знаешь, друг мой, я всегда на твоей стороне, даже если ты творишь неизвестно что! — Лудвико ударяет бокалом о бокал друга, допивает остатки алкоголя и поднимается со своего места. — Что мне подарить Гаси?       — Да брось, ничего не надо. Поддержи его завтра, это будет лучшим подарком.       Америго поднимается вслед за другом и, конечно, обнимает его, похлопывая по спине. Дон замечает сына в дверях, отстраняется от Росси и машет рукой, мол, заходи. Гаспаро широко улыбается, шире открывает тяжёлую дверь и забегает в кабинет. Первой целью для его атаки становится Лудвико, и мальчик крепко прижимается к нему. Капо добро смеётся на детские попытки его обхватить, поглаживая по волосам.       — Дядя, а ты видел мой костюм на завтра? Он такой красивый, мама его выбрала!       То, с какой гордостью говорит молодой господин, заставляет сердце Америго сжаться. Его мальчик слишком быстро вырос, и вырос он в жёстких рамках, которые приходится сжимать постоянно и напоминать о своём месте. Тем не менее, без этого никак.       Лудвико внимательно слушает Гаспаро, не отвлекается ни на что, смотрит в глаза, иногда кивая или что-то уточняя. Как бы ни хотелось принимать, для Гаспаро Лудвико Росси — пример подражания. Он всем сердцем обожает своего названного родственника, тянется к нему, точно цветок к солнцу, считает время, проведенное с ним, лучшим, важным. Америго в сторонке тихо наблюдает за их беседой, оторваться не может. То, с каким восхищением маленький омега смотрит на Лудвико, и как по-отечески Росси гладит Гаспаро по волосам, вызывает внутри Америго радость. Нет ничего важнее сына.       Через пару минут Лудвико покидает помещение и оставляет отца с сыном наедине. Америго, не медля ни секунды, подхватывает Гаспаро на руки и так же выходит из кабинета, закрывая дверь окончательно. На сегодня.       Америго спускается со второго этажа. В его руках самая драгоценная его ноша. Мальчик заливисто смеётся, пытается вырваться из рук отца, дёргает ногами. Живой звук раздаётся по всему коридору, расползается счастьем по венам, заставляет рот открыться в ответном смехе. Конти-старший сходит с последней ступени и кружится вокруг.       — Папа, папа. Отпусти меня, — розовощёкий Гаспаро тонкими руками хватается за отцовские плечи. Его сияющие глаза наполнены неподдельной детской радостью. Тёмные волосы растрепались от игр и, переливаясь золотом на свету, пружинили при тряске. Америго любовно чмокает сына в макушку и с яркой улыбкой опускает его на ноги. Тот, высунув язык, вбегает в комнату.       На тёмном диване располагается женщина, чьи черты лица идеально совпадают с лицом сына. Её экзотическая красота заставляла местных оборачиваться и раскрывать рты. Даже прислуга всё ещё восхищается своей хозяйкой. Ким Лиён не познала своих лет, её красота лишь краше с каждым годом, а любовь, в которой её купают, подпитывает уверенность в себе и своих силах. Откладывая книгу в сторону, Лиён раскрывает руки, ждёт, чтобы сына своего в материнских объятиях сжать. Гаспаро с самой широкой улыбкой вбегает в зал, в прыжке его маленькое тело окутывают руки. Такие тёплые, нежные. Лиён любовно оставляет на щеках поцелуи, пальцы аккуратно щекочут рёбра ребёнка. Конти-младший пытается увернуться, но с другой стороны к женщине присоединяется муж. В четыре руки они с радостью вызывают смех мальчика. В воздухе витает спокойствие.       — Как ты думаешь, стоит ли нам сходить в зоопарк? Или, может быть, ты хочешь на море?       Лиён ласково гладит волосы сына. Америго берёт руку жены и оставляет на ней невесомый поцелуй, заставляя вены на кисти гореть. Каждый поцелуй остаётся на своём законном месте и никогда его не покидает. Гаспаро кивает на предложение матери.       — Хочу на море, папа обещал покатать меня на яхте.       — Раз обещал, то придется слово сдержать.       Конти закидывает сына на плечо и подаёт ладонь Лиён, что хватается за неё всякий раз. Ребёнок небольшими руками цепляется за спину отца, хоть и знает, что Америго не допустит, чтобы он упал. Женщина поправляет лёгкую юбку, следует за мужем по пятам, поглаживает щёку Гаспаро. Её сын поистине прекрасен, и она, даже под дулом пистолета, не забудет день, когда тот появился на свет. Ким Лиён ни в чём не была так уверена, как в будущем сына — милый омега, уже сейчас покоряющий всех своей добротой, искреннем желанием помочь и с искрами в глазах. Все в Коза Ностре очарованы этим ребенком. Они защитят его при любых обстоятельствах и никому не дадут в обиду. Горящий изнутри жизнью, бьющий ключом энергией и силой внутреннего зверя, Гаспаро неосознанно притягивает к себе взгляды искушённых богатеев острова. Чёрные глаза выделяются на бледном личике ребенка; вишнёвые губы мило дуются, когда он что-то хочет, но не может получить; тёмные кудряшки, обрамляющие по-детски пухлые щёки, никого не оставляют равнодушным. Конти-младший является эталоном среди палермских золотых детей, поистине удивительным ребёнком.              Ступая по каменной кладке, женщина не отводит взора от сына, что бегает вокруг отца. Да, она совсем за него не переживает, Гаспаро Конти пока что не расцвел, и она с нетерпением ждёт момента, когда увидит китайскую розу во всей своей красе.              Водитель почтительно открывает дверь для своей сеньоры, кланяясь. Лиён улыбается мужчине, присаживается рядом с сыном, который рассказывает Америго о прошедшем уроке по корейскому языку. Ребенок машет руками, с удивлением рассуждает о родине своих предков и с упоением болтает об учителе. Америго с самым заинтересованным лицом кивает, поправляет тонкую рубашку на сыне и задаёт вопросы о дальнейшем обучении. Лиён устало прикрывает глаза, летний ветерок обдувает лицо из открытого спереди окна.       Машина плавно спускается по окружённому горной породой серпантину. Знакомая мелодия на радио заставляет пальцы постукивать по колену.       — Гаси, завтра у нас прием. Ты же помнишь правила? — уточняет сеньора, опуская ладонь на бедро сына, заставляя успокоиться и перестать дёргаться на месте. Неугомонный ребёнок.       — Улыбаться, никаких шалостей, делать вид, что я всем очень рад, — сосредоточенно загибая пальцы, перечисляет Гаспаро. Америго улыбается на последние слова и громко чмокает сына в волосы. Одобрение. Не часто отец позволяет себе такие вольности, но каждый раз маленькое сердце стучит громче, чётче, чаще. Гордость. В глазах Америго слишком малое количество людей достойны его гордости, что обычное прикосновение губ к кудрям становится чем-то важным и таким нужным для ребенка. Любовь. Конти может позволить себе ничтожное количество любви, что сейчас сердце переполняется ею.       Подъезжая к давно знакомому порту, Гаспаро не может усидеть на месте. Последний раз он был на борту Via dell'Amore в прошлом году, когда сдал зимние экзамены без единой ошибки. Тогда родители устроили банкет на борту их знаменитой яхты. Все члены Совета и особо значимые для семьи солдаты присутствовали там, осыпали молодого господина подарками и своим вниманием. Гаспаро до жути нравилось быть в центре и заставлять родителей с трепетом рассказывать о достижениях сына. Пожалуй, это ему нравилось слишком сильно.       Возле яхты стоит зрелый мужчина. Всё в нём выдаёт капитана: белый брючный костюм, морская бескозырка, прямая спина. Гаспаро выпрыгивает из машины и во все глаза смотрит на итальянца, что с тёплой улыбкой подзывает к себе. Мальчик кидает взгляд на отца и после его кивка мчит к альфе. На нагрудном кармане висит бейдж с названием яхты, капитаном которой является мужчина, и его именем.       — Добрый день, сеньор Конти. Давно я Вас не видывал, — басистый голос итальянца заставляет Гаспаро смущённо улыбнуться и прижать голову к плечам.       — Здравствуйте, Микаеле.       Мальчик, схватившись за руку капитана, идёт вместе с ним к помосту, взбирается на яхту. Глаза в восторге блестят, а улыбка не сходит с лица. Сзади, приобнявшись, медленно ступают родители. Лиён старается не слушать разговоры мужа и его подчинённых. За ними, куда бы они ни пошли, следуют минимум двое людей охраны. Иногда это удручает и не даёт расслабиться, но, зная, кто твой муж и отец твоего ребёнка, с другой стороны это успокаивает. Они в безопасности.       Палермский бриз развевает волосы женщины. Ветер ласкает оголённые участки кожи, целует щеки и гладит блузу. Америго не отступает ни на шаг, всегда рядом: подаёт руку, чтобы помочь подняться на борт; ведёт вдоль палубы, поправляя подол юбки; сжимает тонкое плечо, подставляя своё. Конти является поддержкой и опорой семьи — кормит, поит, одевает, дарит любовь и возможности. Лиён с благодарностью относится к мужу, лелеет его так же, как и он её. Хоть и не всегда.       Она привыкла к тому, что Америго рядом, куда бы она ни пошла. Привыкла к его странным шутками, к весьма извращённым проявлениям любви и к тому, что сама не любит. Лиён привыкла быть принимающей стороной и, казалось, иногда даже радовалась этому.       Гаспаро заинтересованно слушает капитана, что ведёт его в капитанскую рубку. Поднимая ребёнка на руки, он расхаживает по помещению, инструктирует молодого сеньора, показывает, как двигается рулевое устройство, куда нажимать, если нужна помощь.       — Завтра мы представим Гаспаро как Капо Бостоне, — закуривая толстую сигару, Америго усаживается на диван в носовой части палубы. Сизый дым уносит дуновение ветра, вместе с тем стирает остатки с губ. Дон закидывает ногу на ногу и задумчиво направляет взгляд в сторону солнца. — Масо и Жакоб считают, что ещё слишком рано.       — Представить Гаси можно и в следующий раз, Америго. Это не обязательно делать завтра, все и так его знают, — Лиён похлопывает ладонью по колену мужа. — Тем не менее, чем раньше это случится, тем быстрее семья сможет это принять. В любом случае, решать тебе.       Ким Лиён улыбается своей обыкновенной улыбкой, коих Конти видел сотни, если не тысячи, но каждый раз — как первый. Как тогда, в Палермитанском университете, куда Лиён приехала учиться по обмену. Молодая кореянка, едва умеющая говорить по-итальянски, со звонким смехом и вьющимися волосами захватила взгляд Америго. Мужчина приехал на выступление сына одного из своих близких друзей, Лудвико, и не смог уехать обратно без своего лотоса. Девушка с первого взгляда захватила сердце немолодого Америго и, сама того не зная, отказалась его возвращать. Казалось, прошло уже двенадцать лет, однако они пролетели как одно мгновение.       Взяв ладонь жены, Америго оставляет пару поцелуев на кисти, там, где плещется кровь. Вдыхает по-весеннему лёгкий ненавязчивый аромат лотоса и тонет в нём.       — Ты как всегда права, свет моих очей. Как всегда права.       Лиён опускает голову, смущенная похвалой. Такое проявление чувств чуждо для Дона, и, тем более, чуждо для его жены. В их небольшой мирок вихрем врывается сын, плюхается между ними и так широко, так заразно улыбается. Так по-детски невинно хлопает большими чёрными ресницами. Гаспаро один из тех детей, которому интересно всё — он с жадностью поглощает любую информацию, читает много книг и без устали болтает о прочитанном. К нему невозможно не тянуться — милый омега, умеющий управлять и поддаваться. Несмотря на свой возраст, он является тем, кто всегда в центре внимания, упивается им, чувствует себя в нём, как в своей стихии. Гаспаро Конти наслаждается своей жизнью, но вместе с тем отнюдь не избалован — в его жизни много запретов и табу, которые всегда ограничиваются рамками приличия высшего общества, положением отца в нём и, конечно, его семьей. Он не должен быть слишком распущен, цепляться за людей. Ему нельзя много говорить в отсутствие приближённых, быть излишне эмоциональным и хвастаться. Чтобы что-то получить, ему нужно что-то отдать или заработать на это самому. Когда он захотел велосипед, ему пришлось в течение недели убирать ванные комнаты самому. Или сдать тест по корейскому на десять баллов, если ему необходимо поиграть подольше. Строгие условия воспитания отца не сделали из Гаспаро типичного омегу из его окружения.       Лиён, поглаживая сына по спине, наблюдает за мужем, что обсуждает с консильери по телефону личные дела. Женщина старалась не лезть в бизнес Америго, не стремилась что-то узнать, заранее понимая, что Дон всегда поделится с женой всем, что происходит в семье. Лиён является важным советником для Конти, никогда не позволяет себе больше, чем может позволить, и радуется тому, что ей дают. Лишённая любви, денег и свободы, омега стала для себя тем, кого она любит, балует и защищает. Самоотверженно и без посторонней помощи взрастила в себе стержень, что держит её спину ровной, делает голос твёрдым, а личное мнение непоколебимым. Смотрящая в глаза и не допускающая лишнего, она смогла заполучить то, чего никогда не добилась бы сама — крепкую опору для себя и своего будущего.       Когда Америго начал ухаживать за омегой, та разрешила это, махала рукой и смущенно кивала на комплименты. Играть с Конти в недоступный бастион стало честью и лестью для молодой девушки. Америго, конечно, хорош. Его красил возраст — в свои тридцать два выглядел не то что неплохо — прекрасно. Конти-старший любил получать восторженные взгляды от многочисленных поклонниц и одаривать их в ответ. Поэтому, встретив невероятно умную и схватывающую на лету кореянку, не смог устоять перед ней. И пал. Пал безвозвратно и глубоко, не особо сопротивляясь.       Но и у Лиён было своё слабое место, и это отнюдь не любимый, дражайший сын, а её вера в свои силы. Нет никаких сомнений в том, что женщина способна на многое, но её несгибаемая вера в себя стала отправной точкой для неё. Необратимой точкой, которая изменила жизни многих и многих людей. Казалось бы, как безродная омега смогла стать гибелью десятков людей?       Любовь — разрушительная вещь, способная не только возвысить, спасти и вернуть к жизни, но и безжалостно растоптать, пережевать и выплюнуть, не подавившись. И это не обошло и её стороной.       Гаспаро необычайно счастлив тому, что может сегодня немного отпустить себя: он прыгает по палубе, громко смеётся с боцманом или сам у себя на уме смотрит на водную гладь. Отец всегда держит свои обещания, и для Гаспаро нет ничего лучше, чем такая своеобразная свобода. Ветер гуляет в кудрях мальчика, когда он, схватившись обеими руками за леер, наблюдает за открывшимися просторами. Сейчас ему спокойно — не нужно строить из себя того, кем на деле не являешься. Мир поглощён вечной борьбой — внутри или снаружи не имеет значения. Главное не упасть в него с головой, иначе не сможешь уже выбраться.       Обратно в порт семья Конти прибывает в пять часов. Гаспаро клонит в сон, Лиён надеется, что успеет приготовить ужин. В поместье едут в тишине. Никто не хочет её прерывать. Мальчишка, увалившись на отца, мирно засыпает.

***

      В этот вечер в поместье Конти непривычно шумно: гости собираются группками с горячительными напитками; посередине огромной залы пятеро музыкантов развлекают публику; по периметру помещения бегают служащие. Мелодия льётся между людей, хор голосов преследует каждого, кто врывается в залу. Гаспаро Конти приветствует прибывающих гостей, кланяется им, улыбается своей фирменной детской улыбкой. Его уже трижды потрепали за щёки и четвёртый раз он точно не выдержит. Лиён не может не поцеловать сына в лоб за его старания встретить каждого гостя, ведь для него это очень важный день.       На дворе май месяц, ежегодный маскарад проводится в этом году в доме Конти. Яркие перья, длинные платья и дежурные встречи. Десятки людей заполняют помещение не столько ради вечеринки, сколько ради двух минут клятвы. Сегодня важный день для белых воротничков и солдат — перед ними предстанет будущий Дон.       Чаще всего Дона выбирают Капо, но бывают исключения. Такие, как Гаспаро Конти. Когда Лиён сообщила о своей беременности, Америго, невзирая на ни на что, начал готовить место для своего ребёнка, не сомневаясь, что именно его дитё сможет держать на своих плечах Коза Ностру. Ни у кого не было возможности возразить или выказать свое неуважение к принятому Доном решению, ведь закон превыше всего.       Сегодня Гаспаро является центром мероприятия, и только ему разрешается открыть бал. Перед ним толпы людей, все они ждут его слова, его приказа. Ребёнок чувствует себя воодушевлённым, радостным. Представление Капо Бастоне явление столь редкое в таком возрасте, что гордость сама по себе раздувается в груди шаром. Десятилетний мальчишка не всем в угоду. Многим думается, что это слабость семьи. По их мнению, в Гаспаро нет ничего, ради чего его можно назначить Сотто Капо. Тем не менее здесь и сейчас вершится история Коза Ностры. Омега, держащийся в строгой дисциплине, правилах и наказаниях, не может не нести Коза Ностру на себе. Слабый, безвольный, игривый мальчишка в глазах окружающих, и хитрый, изворотливый и властный на деле. Только самые близкие знают, на что способен Гаспаро Конти. И это не может не радовать Америго.       Дон, держащий ладонь жены в своей, ощущает возвышенность. Это то, о чем говорил Моэрто, его отец, перед смертью. Когда смотришь на человека, взращённого твоими силами, когда понимаешь, сколько времени ты в него вкладываешь и все твои труды оказываются не напрасными, — это невероятно. Дыхание прерывистое, почти не моргаешь и просто смотришь. Гаспаро Конти хлопает длинными пышными ресницами и с розовым румянцем на щеках благодарит людей за комплименты.       Мужчина берёт в руки вилку и бокал. По залу разносится тонкий звон. Каждый присутствующий поворачивается в сторону Дона и ни во всех взглядах Америго видит поддержку. Он видит непонимание, раздражение, насмешку. Но он не один. Лиён, поглаживая по спине, передаёт ему свою силу, не позволяет даже секунду сомневаться в своём решении. Лудвико, стоящий рядом и держащий поднос в своих руках, прикроет его спину от врага. Граво будет идти в ним до последнего. Конти-старший улыбается и протягивает ладонь сыну, что с ровной спиной, строгим взглядом и несгибаемой волей пробирается сквозь толпу к семье. Встаёт по правую сторону отца, сжимает руки за спиной и оглядывает людей. Америго кладёт ладонь на плечо сына и заставляет того повернуться в свою сторону. Гаспаро поднимает на него глаза и опускается на одно колено перед Доном. Отрывает взгляд от искрящихся глаз Америго, наклоняет голову вперед.       — Это знаменательный день, друзья. Сегодня, двадцать третьего мая, мы празднуем великий для Коза Ностры и её членов момент, — Америго скользит взглядом по толпе, запоминает каждого, кто с неприятием ждёт его конца, надеясь забрать власть в свои руки. Дон улыбается, усмешку в лицо таким кидает. — Я, Америго, сын Моэрто Конти, представляю вам Капо Бостоне. Когда я взошел на это место, я клялся соблюдать законы Омерты, клялся служить вам верой и правдой. И я всё ещё держу свою клятву, несу её на своих плечах ровно так же, как и каждый из вас. Теперь настало новое время. Время дать клятву верности Коза Ностре от Капо Бастоне. Гаспаро, — Дон смотрит на макушку сына, что не смеет её поднимать. Дыхание ребёнка размеренное, плечи ровные, а ноги держат. Не шелохнётся. — Готов ли ты дать клятву своей семье?       — Готов, сеньор Конти.       — Готов ли ты служить Коза Ностре верой и правдой? Готов ли ты с верностью относиться к Коза Ностре и её членам? Готов ли ты преклонять колено перед Доном и Коза Нострой до своей смерти? Готов ли ты соблюдать законы Омерты и не нарушать их ни при каких обстоятельствах?       — Готов, сеньор Конти, — Америго протягивает руку своему сыну и поднимает его с колен. Ни слёз, ни страха. Голова поднята, но нос не задран. Все с ожиданием наблюдают за Доном и своим будущим Сотто Капо. Разумеется, в этом мальчишке многие члены семьи души не чают. Всегда балуют его и прикрывают, если он начинает играться. И, конечно, всем было известно, что сегодня именно его назначат Капо Бостоне. Небольшой кинжал, доселе находящийся на подносе, ложится в руку Дона и рассекает тонкую кожу Гаспаро, покрывает кровью мальчика. Детский голос не дрожит, снова раздаётся в зале: — Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь, что буду соблюдать законы и правила Коза Ностры до конца своей жизни. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь представлять своих друзей при необходимости. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь никогда не смотреть в сторону чужих жён и мужей. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь не встречаться, не разговаривать с полицией и ничего не рассказывать про Коза Ностру и её членов. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь служить Коза Ностре и её членам в любое время суток. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь никогда не опаздывать на важные для Коза Ностры и её членов встречи. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь уважительно и почтительно обращаться с жёнами и мужьями каждого члена Коза Ностры. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь не присваивать себе денежные средства Коза Ностры, её членов и их родственников. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь вести себя хорошо и не нарушать нравственных принципов Коза Ностры. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь делать всё для Коза Ностры и достижения её целей. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь, что скорее умру, чем предам Коза Ностру и её членов. Я, Гаспаро, сын Америго Конти, клянусь соблюдать перечисленные мною выше законы Омерты и готов принять любое наказание за их нарушение.       Гаспаро кладёт ладонь на икону с изображением Святой Оливы, оставляет на ней кровавый след.       Лиён, стоящая позади Америго, ласково улыбается своему сыну. Никому не показывает, не рассказывает, что творится у неё внутри. Ведь, когда твой муж глава сицилийской мафии, а сын его правая рука, есть повод для волнения и беспокойства. В груди женщины горит пламя страха за своего сына, хоть и знает, что Америго не позволит ничему случиться.       Зала заполняется шумом хлопков и обсуждений. Коза Ностра приняла своего молодого господина, возможно, не так благосклонно, как того требует этикет, но достаточно, чтобы на это закрыть глаза. Гаспаро хватает с подноса бинт и обтягивает им свою ладонь, не позволяет матери коснуться его небольшого ранения. Делает вид, что необычайно рад всему происходящему — улыбается во весь рот, щурит глаза от яркости света, машет всем здоровой рукой. Вместе с семьей сходит с небольшой сцены, уступая место музыкантам. Каждый пожимает его руку, выказывает показное уважение. Гаспаро даже не морщится, когда хватают за порез.       Терпимость удерживает войну в положенных для неё рамках, безропотное терпение разжигает эту самую войну.       Поэтому Гаспаро не обращает внимание на напускные радость и счастье. Всему своё время, всему своя покорность. Так думается Гаспаро, когда он сталкивается с этими лживыми поздравлениями лицом к лицу.       Бал продолжается.              Америго, разговаривая с Лудвико о поставках, не сводит взгляд со своего сына. Тот смеётся от шутки знакомого, улыбается всем своей милой улыбкой, уделяет время каждому. Конти-старший доволен поведением омеги — ничего лишнего, личного и опрометчивого. Зверь внутри груди урчит на подобное. Если дитё доволен, то и ему ничего больше не нужно.       Когда он встретил Лиён впервые, Америго вдруг понял, что хочет семью, детей. Что хочет, чтобы, когда он возвращается в поместье после тяжёлого дня, его встречали с заботой, любовью и трепетом. Сейчас у Конти-старшего есть всё, о чем можно было мечтать, и он молится каждую ночь, рассыпается в благодарности, что, несмотря на его образ жизни, он счастлив. Что его семья в целости и сохранности. Глядя на жену и сына, Америго счастлив.       Возможно, он был бы не таким счастливым, если бы знал, как навязанное женой желание представить Гаспаро разделит их жизнь на до и после. Ведь, стоя в углу, рассматривая каждого, кто приближается к сыну, Лиён встречает его.       Статный мужчина с небольшим серебром на висках, ставший уже непривычным азиатский разрез глаз приковывает внимание, а еле различимый корейский акцент заставляет навострить уши. Лиён с лисьим прищуром наблюдает за ним. Кореец не был красавцем, её муж намного симпатичнее, но что-то не давало отвести от него взгляд. Никогда ранее не видавшая его в этих кругах, Ким Лиён лёгкой поступью приближается к небольшой компании, среди которых смеётся своим басистым смехом незнакомец.       — Лиён! Мы рады, что Вы почтили нас Вашим присутствием, — один из Капо южного района, — Алдо, — взмахивает руками при виде хозяйки дома. Он, придерживая свой живот, немного кланяется и указывает ладонью на незнакомца. — Обязательно, Лиён, обязательно познакомься с этим очаровательным человеком! Давненько я с такими приятными людьми не имел возможности общаться, Лиён! Чон Раон, он здесь по просьбе Жакоба. Нужно же своих познакомить с такими важными людьми. А ты, Раон, знакомься — Ким Лиён, главная женщина здесь. Все в её маленьких, прекрасных руках, — Алдо без разрешения хватает Лиён за тонкое запястье и судорожно его качает, расползаясь в пьяном смехе. Другие, увидев такое пренебрежение к жене Америго, лишь снисходительно улыбаются и прикрывают лицо бокалами. Лиён аккуратно высвобождает свою руку из хватки Капо и, якобы смущённо, улыбается, глазами не отрываясь от новоиспечённого знакомого.       Чон Раон представляет собой мужчину едва за сорок, что на пару лет младше самого Америго. Он галантно поднимает ладонь кверху, прося Лиён вложить в неё свою, что женщина и делает. Без промедления. Раон аккуратно, смотря в глаза Лиён, оставляет нежный эфемерный поцелуй. Кожа в этом месте буквально пылает.       — Приятно познакомиться, сеньора Ким. Я много о Вас наслышан, но ни одно слово не сравнится с Вашей истиной красотой.       Наверное, с этого комплимента всё и началось. А возможно, и с приятного разговора чуть позже, когда Лиён и Раон остались одни среди всей толпы.

— Я была крайне удивлена, насколько Корея продвинулась во всех направлениях! — Лиён не может сдержать эмоций, хотя обычно она крайне скупа на них. Разговор об их общей родине приходится явно по душе сеньоре. Она изредка машет руками, позволяет себе рассмеяться и вовсе забывает про одинокий бокал шампанского в её руке. — Мы недавно были там с супругом и сыном, может, полгода назад. Гаспаро, конечно, был в восторге от этой страны.

Раон не может сдержать улыбки при виде такой восхищённой Лиён. При первом взгляде можно подумать, что она весьма высокомерна, обольстительна и по-лисьему очаровательна. Может быть, так и есть большую часть времени. Невозможно не увидеть, как она известна в этих кругах.

— Да, Корея по-своему удивительная страна. Мне было жаль её покидать.

      Возможно, и с повторного лёгкого поцелуя, оставленного на гладкой коже ладони.

— Спасибо, что скоротали этот вечер, сеньора Ким, — Чон снова кланяется Лиён, деликатно и нежно касается её пальцев и запечатлевает второй, далеко не последний, поцелуй на мраморной золотистой коже. — Сегодня мне представился удивительный шанс встретиться с Вами.

      Возможно, всё началось и с редких встреч, на которые Америго всегда брал с собой супругу, желая похвастаться своим счастьем перед другими.

Такие вечера часто проводятся по поводу и без в доме одного из Капо — Альберто Дель Боско. Этот альфа завсегдатай подобных сборищ, — в его доме не смолкает музыка; алкоголь, в том числе и его любимое вино, льётся рекой, а один он, видимо, бывает никогда. Алберто замечательный и гостеприимный хозяин, — ни один из его гостей не выходит из дома голодным и трезвым. Вот и сегодня все члены верхушки Коза Ностры и их приближённые собрались в большом поместье Дель Боско. Альберто, — низенький альфа годами за пятьдесят и стройной фигурой, — приветствует каждого лично. Его белозубый рот не закрывается ни на минуту, всё время улыбается или смеётся. Лиён, блуждающая по дому под руку с супругом, осматривает всех, пока не натыкается взглядом на Чон Раона. Он стоит рядом с Жакобом, о чём-то переговариваясь с Капо. Сквозь толпу уловить нить их разговора невозможно, да и их близкое общение заставляет напрячься. Жакоб никогда не выступал за брак Лиён и Америго, и Ким это помнит. Помнит все слова, сказанные в лицо и за спиной, помнит, как Жакоб старался очернить её не только в глазах супруга, но и Коза Ностры. И, тем не менее, её сердце тянется к Раону. Будто болит, когда не рядом с ним. Удивительно, как одна встреча могла изменить жизнь такого маленького человека, как Ким Лиён. Его большие чёрные глаза точно в душу смотрят, понимают её, принимают её. Губы, растянутые в улыбке, такие манящие и сладостные. Речи Раона не отталкивают, наоборот, притягивают ближе. А запах… Его запах столь притягателен и опасен, что так и кричит о том, что нужно бежать не оборачиваясь. Лишь здесь, в Палермо, этот запах раскрылся в полной мере. Манящая белладонна, сладко-кислая.

— Умеет же Альберто красоваться, — грубоватый смех Америго расползается цепями по телу Лиён. Её взгляд невольно возвращается к Раону. Лиён ничего не может с этим поделать. Всё существо тянется к нему, к новому, неизведанному. Она ругает себя за такое, ругает зверя, который в груди урчит, мурлычет от восхищённых глаз другого.

Алкоголь льётся рекой, каждый, находящийся в поместье, веселится в меру своих возможностей. Кто-то играет в карты, кто-то в шахматы, кто-то танцует посреди большой гостиной. Лиён же сидит по правую руку от мужа, не вслушиваясь в разговоры. Её скучающий взгляд невозможно не заметить. Подобные сборища никогда не были приоритетом для Лиён. Она предпочитает находиться в одиночестве — ей это по душе. Той гармонии, которая строится внутри её маленького мира, достаточно, чтобы чувствовать себя хорошо. Однако, как супруга Дона, Лиён обязана присутствовать на проводимых Советом встречах. Поэтому часто с них сбегает в более уединённое место, аккуратно покидая комнату. Её словно душит каждый присутствующий, она задыхается в этой золотой клетке, которую сама же и выбрала.

      

На балконе хорошо — вечерний Палермо озаряется золотым светом и отражается в чёрных глазах Лиён. Тут дышится легче, глубже. Скорее всего из-за Чон Раона, что спрятался за приоткрытой дверью. Лиён чувствует его даже отсюда. Невозможно, чтобы одна встреча так сильно изменила всю жизнь. Она была не самой худшей, ведь Лиён не обделена деньгами, властью, любовью. Ранее она ни в чём не нуждалась, но стала с нагло ворвавшимся в её крохотную жизнь мужчиной, что перевернул всё с ног на голову. И в мыслях полный раздрай.

— Не стоит прятаться, я могу подумать, что Вы шпион. А таких в Коза Ностре не жалуют, сеньор Чон.

Мужчина, открыв дверь и пройдя вглубь балкона, ближе к Лиён, усмехается фразе, брошенной из-за плеча. Утончённого, притягательного плеча. Лиён невозможно красива и спорить с этим довольно глупо. Глаза с лисьим прищуром рассматривают Раона, разглядывают, разгадать пытаются. Чон не тушуется, не смущается, а в ответ смотрит. Не может не.

— Прошу прощения за подглядывание. Вам не нравится здесь?

— Не говорите глупости. Если бы не нравилось, меня бы здесь не было.

— Тем не менее Вы сбежали через полчаса, чтобы побыть одной.

— Там душно, вышла подышать свежим воздухом.

И оба понимают, о чём говорит Лиён. Она говорит о людях.

      Возможно, всё началось с банального желания с кем-то поделиться своей любовью. Лиён утонула в чужом запахе, манерах, голосе. Утонула безбожно быстро, греховно глубоко. Каждая встреча, взгляд, разговор были такими ценными, что Лиён хранила их у себя прямо в сердце наряду с рождением и первыми шагами Гаспаро. Она их берегла так же сильно и бережно, как и любое подобное проявление любви. В её жизни было слишком мало того, что Лиён искренне любила. Она любила, конечно, своего сына, тёплую, не горячую, ванну, лосося, и теперь — Раона. Она не могла не полюбить его, хоть и не за что было. Просто полюбила чистой и сильной любовью. Днём она не позволяла себе мечтать о том, что было бы, если бы она могла развестись, забрать Гаспаро. Но иногда, поздно ночью, лёжа под боком Америго, она всё же представляла, что рядом лежит не её дражайший супруг, а тот, кому без боя отдала своё сердце и душу. Иногда она роняла слишком очевидные взгляды, иногда разрешала лишние прикосновения, иногда слишком долго разговаривала. Лишь эти встречи не давали сойти с ума от того количества чувств и эмоций, что вызвал в ней Раон.       Однажды Лиён решилась на личную встречу с ним. Нашла номер, долго себя уговаривала этого не делать, ведь это могло разрушить многое, что имело свой баланс в жизни. Тем не менее, желание просто быть оказалось сильнее, чем её воля. И она сдалась. Она позвонила, ненавязчиво пригласила в небольшой отель на границе Палермо. Взяла машину напрокат, отправилась на встречу с тем, с кем никогда не должна была встречаться и уж тем более влюбляться. Лиён допустила то, что они сидели наедине и разговаривали.       Разговаривали много, ни о чём и обо всём сразу. Слова беспрерывно лились из её рта то на итальянском, то на корейском, который она уже начала забывать. Но с Раоном она вспоминала его, вспоминала о своей жизни в Корее, рассказывала о своей матери, которая живёт теперь уже в Сеуле, рассказывала про учёбу, про места, в которых она была. Рассказывала, конечно, не всё.       Ни о том, что все это благодаря её супругу, ни о том, что мать её боготворит Америго и всегда советует держаться за него всеми силами, ни о том, что её жизнь, словно застывшая на месте смола, сковала её со всех сторон. Ей не хочется этим делиться, очернять сей диковинный и такой важный день.       Сколько говорила она, столько и слушала. Раон поведал ей о своей жизни: он родом из Кореи, переехал в Палермо с женой и сыном, который проходит обучение, о своей работе, — Раон уже больше пятнадцати лет работает бухгалтером и ему пришлось проходить переобучение в Италии и начинать всё заново, — рассказал о большом увлечении фотографией. Лиён впитывала любое слово, как губка. Всё запоминала и прятала внутрь себя, туда, где никто не увидит и не узнает.       Они виделись часто, — слишком часто для тех, кто состоит в браке с другими людьми, — и всегда в небольших отелях. Они никогда не повторялись, Лиён и Раон не встречались в одном и том же месте дважды, как и добирались до него всегда разными путями. Лиён не позволяла ничего: ни страстных поцелуев, ни банальных касания губ друг к другу, ничего больше того, что могла позволить себе замужняя омега. Ким Лиён не разрешала её трогать где-то, помимо ладоней. Они никогда не обнимались, и уж тем более не занимались любовью, чего, честно говоря, очень хотелось. Хотелось почувствовать на себе ладони Раона, его запах, его губы на своих грудях. Много чего хотелось, однако переступить и эту грань Лиён не могла. Она не была предателем, изменщицей и путаной, какой её называли злые языки за глаза. Она была преданной женой, любящей матерью и строгой к тем, кто пытался её унизить.       Рядом с Раоном же она чувствовала себя свободной. Ей не нужно было что-то доказывать, лебезить и строить из себя ту, которой она никогда не являлась. Лиён искренне смеялась, плакала и радовалась. Да, Раон не был красавцем — широкий нос и лоб, маленькие щелочки вместе глаза, грубый голос и худощавое тело. По сравнению с Америго Раон проигрывал по всем фронтам. Он не относился к Лиён с такими же трепетом и любовью, как Америго. Не заваливал подарками и цветами, более того Лиён всегда платила за них сама и только наличкой. Но деньги становились просто бумагой, когда она таяла перед этим мужчиной. Она отдавала ему всю свою душу, но это не касалось её тела. Никогда. Это был нерушимый принцип, который не согнуть, не исправить. Её тело как принадлежало её супругу, так и будет принадлежать, пока не окажется в земле.       Рушиться всё начало не сразу. Лиён заметила, что её преследуют. Куда бы она ни пошла, за ней всегда некто идёт по пятам. Словно паранойя, казалось, на Лиён направлены сотни глаз и они следят за каждым её шагом. Пришлось отказаться от встреч с Раоном, что доводило её до исступления. Слёзы, истерики, равнодушие ко всему. Они стали спутниками Лиён. В какой-то степени она ждала этого момента. Внутри всегда оставалось желание закончить этот фарс. Изменения не заставили себя ждать — Америго перестал приезжать к ужину. Вечно задерживался на работе, не отвечал на звонки и смс, игнорировал любые попытки заговорить. Перестал ночевать в одной постели с Лиён.       Женщина понимала, что заслужила к себе такое отношение, что подорвала созданное упорным трудом доверие, что разочаровала того, кто готов был мир к ногам её положить. Лиён не могла принять то, что её брак и жизнь потеряли свою твёрдую почву. Америго всегда был тем, на ком держалось всё. От бытовой составляющей до денег на счёте, от приятного вечера в компании всей семьи до любого рода впечатлений, от смеха и радости их сына до счастья самой Лиён. Она, конечно, любила Раона, но свою жизнь она любила сильнее.       Или нет.       Она не могла понять, почему бежала от своей жизни, ведь сейчас она казалось такой заманчивой. И Раон по прошествии полугода тайных встреч уже виделся не таким романтиком, а змеем искусителем, разрушившим её некогда прекрасную жизнь.       Лиён не могла понять, что происходит и куда всё ведёт. Её стальной стержень давал трещину. Окрылённость и возвышенность от свиданий в компании Раона словно исчезли по мановению волшебной палочки. Счастье оказалось столь хрупким, как хрусталь. И тогда, только тогда, когда Америго не вернулся домой ночевать, Лиён поняла, что ждёт её. Она самолично выстроила себе дорогу в гроб.       Одиннадцатый закон Омерты гласит — предательству нет прощения. Предательство карается убийством предателя и всех его родственников.       Руки нещадно дрожат. Каждый, кто вступает в Коза Ностру, знает законы Омерты, знает, чем грозят их нарушения. И Лиён знает. Она помнит каждый из них наизусть и сама не раз прибегала к наказанию провинившихся. Осознание того, что Раон не стоил того, приходит поздно. На первом месте всегда должны были оставаться семья и Коза Ностра. Она нарушила данное лично себе обещание и это привело к разрушающим последствиям.       — Меня сегодня не будет, я приеду завтра вечером, зайди в мой кабинет. Нужно поговорить.       Последнее, что бросил Америго, прежде чем покинуть поместье. Лиён поняла, что её ждёт завтра.       Завтра настанет день её смерти.       Как бы она ни храбрилась, ни пыталась себя подготовить, это было невозможно. Лиён смотрела на своего сына, уплетающего за обе щеки завтрак, и разрушалась внутри. Самое ценное, самое дорогое в своей жизни она поставила под угрозу из-за прихоти зверя и собственного сердца. Пойти на его поводу оказалось удивительно просто, но принять факт того, что она ошиблась, что стала предателем — выше её сил.       Ночью, укутавшись в одеяло с головой, она рыдала. Так сильно, как никогда в своей жизни не позволяла себе. Женщина многое не позволяла, всегда держала себя в ежовых рукавицах, не давала спуску. Один мужчина, разрушивший её светлую прекрасную жизнь, оказался не стоящий тех жертв, что придётся заплатить самолично. Лиён не могла поверить в то, что обвести её вокруг пальца оказалось проще простого. И омега поняла самую важную вещь, когда было, конечно, поздно.       Лучше синица в руках, чем журавль в небе.       В тот роковой день она проснулась рано, около восьми. Лиён нужно было привести себя в божеский вид. Собиралась она недолго, поцеловала Гаспаро в макушку и покинула поместье.

***

      Лиён заходит в кабинет без стеснения, она была здесь десятки, сотни раз, и это место не менялось никогда. Всё те же книжные полки, закрывающие большую часть стен — справа и слева. Широкое окно с вечно винного цвета шторами, закрывающими собой закатное палермское солнце. Те же торшеры с тёплым, почти медовым светом, стоящие по бокам от чёрного кожаного дивана. Дубовый массивный стол посреди кабинета, на котором покоятся бумаги с расчётами и отчётами. Единственное, что меняется, это компьютер — на более новой модели.       Америго нравится хорошая и качественная техника, деньги никогда не были препятствием этой по особенному значимой для Дона любви. Пальцами Лиён проходит по корешкам книг, с заботой коллекционируемых сначала Моэрто, а потом и Америго. Фамильный дом Конти представляет собой множество переплетений его хозяев. Ким Лиён всегда он нравился, она влюбилась в него, когда только впервые попала сюда. Дом — одно из немногих, что её держит в цепях, в таких жёстких и одновременно уже ценных.       Америго следит за её действиями, не прерывает, не говорит ничего. Знает, что прощается. Это он ей позволит — проститься с тем, чем так дорожит её сердце. Оба знают то, что знают. Нет смысла сейчас искать виноватых и обвинять друг друга во всех смертных грехах. Поэтому Лиён, аккуратно поправляя свое любимое красное платье, усаживается на стул, обтянутый бархатом, пальцами продлевает прядь, выпавшую из укладки, что сделала специально перед этой встречей в своём любимом салоне на Виа Роджеро. Ей невозможно не восхищаться, Америго знает это. Она необычайно красивая, как, в принципе, и всегда. Её лисьи глазки заворожили Дона почти тринадцать лет назад, и все ещё не отпустили. Словно лучший бельгийский шоколад растопили на языке. Да, Америго обожает её.       Свет его очей, который потух в руках греха, думается Америго.       Нет сомнений в том, как много его дражайшая супруга занимает в его сердце. Внутри всё пылает. От любви, от обиды, от злости. Его буквально изнутри сжирают его же чувства. Его учили быть сильным для своей семьи и Коза Ностра. Он не нарушает клятв, которые даёт, а эту так соблазнительно хочется нарушить, что силки, стискивающие его сердце, едва ли не рвутся на части вместе с этим же сердцем.       — Скажешь что-нибудь? — с тяжким вздохом проговаривает Дон. Он откидывается на спинку своего кресла, голову немного наклоняет назад, словно смотрит свысока на всё ещё невероятно любимую супругу.       — Не трогай его, всё равно не сможешь.       Выдыхаемый через нос воздух создаёт тихий свист. В лучах послеобеденного солнца Америго выглядит ещё более устрашающим. Умирать, конечно, не хочется. Лиён понимала, к чему приведут её систематические прогулы, знала, что Палермский король с ней сделает, осознавала, каким жестоким может быть её супруг. Видела своими собственными глазами, рецепторами ощущала запах крови на его руках и рубашке, своими руками отмывала его и сжигала вещи в камине. Лиён, разумеется, страшно. Но ещё страшнее от того, что даже не знает, каким способом её убьют. Одна мысль о пытках причиняла столько боли, что, казалось, кости изнутри ломаются. Её зверь рычит, бродит внутри, хвостом бьёт. Ощущает опасность от того, кто оберегал и ноги целовал.       — И что же ты сделала?       — Ты слишком любишь хранить документы в доме, не пряча их.       — Они у него?       — Не совсем, — Лиён опускает глаза вниз, теребит край платья, что ей не свойственно. Она всегда уверена в том, что делает, Америго очень ценит в ней это. По крайней мере раньше. — Данные находятся на жёстком диске с паролем. Раон должен вводить его каждый раз, ведь, если этого не случится, они автоматически отправятся в полицию и АВИБ.       Америго кивает. Оба знают, что это его не остановит. Чем больше Америго смотрит, тем больше злится. Даже когда ему сообщили о передвижениях его супруги, он не ощущал такой силы его агрессии. Тогда было неверие. Лиён не могла. Она всегда была уравновешена, остужала его пыл. Ким Лиён была его серым кардиналом: любые решения он всегда принимал, опираясь на её мысли. Ничто в Коза Ностра не проходило мимо неё, всякое обидное или безобидное было в её поле зрения. Благодаря её умениям Коза Ностра вышла на бразильские синдикаты, устоялся мир между Ле Мильё и Коза Ностра, увеличился оборот оружия и наркотрафик без значительного увеличения стоимости. Она действительно умная. И Гаспаро будет таким же. Америго обещает себе.       — Почему? Что тебе не хватало? Денег? У тебя их миллионы, я никогда тебя не ограничивал, — Америго резко встаёт. Ему необходимо знать, что случилось. У него десятки вопросов к своей супруге. К той, чьё существование принесло ему счастье, и это же счастье разрушила. — Я делал для тебя всё. Хотела закончить университет? Я не отказал тебе. Хотела сына? У нас есть он. Хотела роскошной жизни? Ты её получила, Лиён. Так чего же, блять, тебе не хватало?       Америго ходит вокруг супруги, в спину дышит.       — В том то и дело, Америго. У меня было всё, и даже больше. Ты дал мне это все, холил и лелеял, на руках носил, ноги целовал. Меня душила твоя любовь, — Лиён смахивает слезы с щёк, резко встаёт лицом к супругу. В её глазах плещется море. Море боли, разочарования, страха. В душе какофония из чувств, которые нисколько не хочется испытывать. — Ты душил меня. Вниманием, — загибает пальцы на руке. — Заботой, деньгами и своей сраной Коза Нострой. Семья превыше всего, я это прекрасно знала, понимала, на что иду. Но это оказалось выше моих сил, — всплёскивает руками. — Я оказалась не готова ко всему тому, что ты мне давал. Хватит издеваться надо мной, закончим на этом! Мы оба знаем, чем закончится наш разговор, так давай, исполни свой долг перед семьёй и Коза Нострой.       Она буквально выплёвывает последние слова, из её рта сочится яд, не скрывая раздражения. Лиён чувствует напряжение Америго, и сама напрягается всем телом, понимает, что он лишь заводит её в тупик, как делает это со своими жертвами. Опускается снова на стул, сутулится. Не держится уже. Однако она не хочет быть его очередной. Видимо, не осознаёт, что она и не. Лиён — центр вселенной для Америго, она его цель, она смысл и она же его кончина. Сердце Палермского короля плачет навзрыд, а зверь не хочет идти против его хозяйки. Когда смерть настигла отца Америго, он стойко держался — ни слезы не проронил. Но сейчас готов упасть в ноги той, что любит больше жизни. Этого нельзя допустить, Америго знает, какую цену ему придется заплатить.       Лиён искренне страшно. Даже не за себя, а за того, кто сейчас занимается корейским на втором этаже. Ребёнок не должен пострадать от ошибок своей матери. Если бы она знала, какую цепную реакцию запустила, возможно, никогда бы и не додумалась до такого опущения как измена Палермскому королю. Но сейчас уже ничего не изменить, и горькая слеза стекает по гладкой мягкой щеке. И Америго её видит, и сам он плачет.       — Почему ты предала меня? Почему ты позволила об этом узнать? За что ты так со мной, свет моих очей?       Конти шепчет. Этот шёпот ядом распространяется по кабинету, отравляет воздух. Америго подходит ближе медленно, неслышно. Встаёт за спиной супруги, кладёт ладони на плечи, позволяет своим слезам стекать по лицу и давит. Давит своим бунтующим зверем, давит на сознание Лиён, что начинает кричать от боли. Внутри всё протестует, запрещает продолжать, но делает так, как велят. Зверь в ярости, мечется, рычит. Не согласен с происходящим, но Америго не разрешает отступать. Слёзы смешиваются с кровью, глаза покрыты пеленой неимоверной, нестерпимой боли. Женский душераздирающий крик разносится по родовому поместью семьи Конти. Америго сам себя ненавидит за то, что убивает её своими руками, но он знает, что никому другому просто-напросто не позволил бы и пальцем коснуться его супруги.       Оказывается, предательство возможно пережить.       Можно вести спокойную жизнь и с изменщицей. Легко забыть, закрыть глаза. Прижать к груди того, кто не желает быть тобой тронутым. Дарить свою любовь тому, кто этой любви вовсе не хочет на себе ощущать. Простить удар в спину и жить дальше с этим человеком. Снова и снова подставлять надёжную опору в своем лице. И свою спину для нового удара. Отдавать всё, что просят, даже если не просят. Делиться радостными и тягостными моментами жизни. Поправлять прядь волос за ухо, оставлять грубую ладонь на нежной шее. Дарить золото, серебро, драгоценные и полудрагоценные камни. Хоть и будет это храниться в шкатулках. Вместе бывать в новых странах и делить одну постель на двоих. Жить с тем, что твоего касаются чужие руки, губы, запах. Смотреть сквозь её обиды и злость на весь мир. Всё это было так легко, так просто. Даже безболезненно, словно под наркозом. Где-то не обращать внимание на её слезы, злость, равнодушие. Метаться внутри, но терпеть. Это было действительно легко.       Вот, что по-настоящему больно, — держать в руках истекающую кровью свою супругу. Смотреть в стеклянные глаза, в которых самолично убил личность, чтобы оттянуть момент прощания. Любимым галстуком стирать кровавые слезы с тонким слоем макияжа. Шептать слова любви. И рыдать.       Вот, что, оказывается, больно. Настолько больно, что будто это ты уже неживой. Будто вместе с её личностью ты убил часть себя. Ту часть, которая была самой важной, самой любимой и такой родной. И вмиг становится неважным её нелюбовь, предательство, злость, жгучая обида, что буквально сжимает изнутри. Её измены не такие уж и частые. Её распущенность и уверенность в своей силе такие же притягательные. Её заморочки привычные, и чтобы никаких скатертей на столах. Ведь для неё это уже не имеет никакого значения.       Америго прижимает голову Лиён к своей груди, вдыхает тонкий шлейф её аромата и рыдает. Воет в полную силу, целует в лоб, на языке ощущая солёную влагу. Это так больно! Самого себя убить хочется, чтобы никогда больше такое не ощущать, но и этого он не может себе позволить. Хочется забиться в угол и дать волю своему горю, что расползается внутри и скребёт, и режет, и разрушает.       Америго Конти выпускает зверя, позволяет ему обрушить свою печаль. Зверь отчаянно прижимает тело возлюбленной ближе, поправляет платье, в вечной любви клянётся. Скорбь наполняет каждый уголок этого враз ставшего маленьким кабинета. Горечью оседают на языке эти слова. Невозможно так сильно любить, что можешь убить. В это не верится, однако Америго только сейчас понимает, насколько его любовь душила Лиён. Но она же обещала.       Обещала быть вместе в горести и радости. Обещала быть верной женой и лучшим другом. Она же клятву дала. А потом нарушила её. И ведь Америго это позволил, свою клятву нарушить не мог. Он мог бы убить того мужчину сразу, в первую их встречу. Убить жестоко и на глазах супруги. Заставить Лиён убить самой, собственными руками. Показать ей, что бывает с предателями. Америго мог отдать того мужчину на растерзание своим верным псам. Но он этого не сделал. Вместо этого Конти пошёл по правилам Коза Ностры, по своему начертанному пути.       Америго просто хотел, чтобы Лиён была счастлива. Даже не с ним, даже не так. Как угодно. Что бы ни захотела, ни сделала. Конти не отпустил бы, но позволил. Своими руками не смогла Лиён закончить это, заставила сделать руками Америго.       Эффект бабочки сработал отлично. Разрушения начались с безобидной улыбки. И эти разрушения ещё не достигли своего пика.       У небольшой щели между дверью и косяком молчаливо стоит ребёнок. Гаспаро во все глаза глядит на то, как Америго сжимает в руках Лиён, как рыдает в голос над своей утратой, как мать теряет остатки себя. От неё остаётся лишь телесная оболочка. С угла глаза на пол падает последняя капля крови. Гаспаро успокаивает сам себя. Мама устала, мама спит, мама жива. Её грудь вздымается от редких мелких вдохов. С мамой всё хорошо. Мальчик разворачивается и бегом возвращается к учителю. Он сдал экзамен на высший балл. Мама определенно будет рада.

Мы то всего вернее губим,

Что сердцу нашему милей!

      Через час тело Лиён увозят. Америго, усевшись на край кресла, сжимает голову в своих ладонях. В его жизни осталась всего одна цель, всего один смысл — Гаспаро. Но что делать дальше, Конти не имеет представления. Он глядит на собственные руки, испачканные в крови, и осознаёт, что месть его не оправдывает, не приносит ожидаемого спокойствия. Наоборот, в грудине лишь пустота. Такая тёмная, мрачная, тихая. Америго подрывается с места, врывается в ванную и включает холодную воду. Он яростно пытается стереть с себя остатки крови, смывает её вместе с ледяной водой, в которую падают его слезы, унося далеко-далеко. Коза Ностра того не стоит. Не стоит жизни дорогих и близких людей. Он не даст возможности что-либо сделать с его сыном. Дон собственноручно убил свою дражайшую супругу, пошёл на поводу у злых языков. Он же мог изменить закон, мог защитить её, мог отослать в Японию вместе с Гаспаро. Он мог оставить её в живых. Даже если не с ним, даже если так. Как угодно. Америго мог её спасти, но не сделал ничего. Точнее сделал, но уже ничего не исправить.       Одиннадцатый закон Омерты гласит — предательству нет прощения. Предательство карается смертью предателя и всех его родственников.       Так было всегда, и Конти знал об этом. Знал, когда начались намёки на измены со стороны Лиён. Знал, когда убедился, как, где и с кем проводит своё время супруга. Знал, когда ехал домой и пытался свыкнуться с мыслями о том, что сегодня ему придётся привести наказание в действие. Знал обо всём. Мысль о том, что он разрешил злости себя ослепить угасала его куда больше, чем хотелось бы. Но это было один раз. Америго не допустит смерти Гаспаро, не пока он жив. Каждому шею за сына свернёт, изрешетит, ноги переломает и заставит жрать свои яйца. Никто не посмеет навредить его сыну. Он обещает. Клятву себе даёт, пока смотрит в зеркало на свои обезумевшие глаза.       Альфа умывается, вытирает лицо белоснежным полотенцем и выходит из ванной, заставая Гаспаро в кабинете. Мальчик смотрит на кровавые пятна на полу, не моргая.       Америго подходит ближе к сыну, подхватывает того на руки и уносит из злосчастной комнаты. Омега минуту не двигается, он разглядывает отцовскую рубашку с красными пятнами, пальчиком касается их, растирает по ткани.       — Где мама?       Тихий тонкий голосок прорезается сквозь толщу мыслей. Америго опускает взгляд на сына, ладонью приглаживает кудри, целует в лоб, прижимаясь всем телом к Гаспаро. Вдыхает детский запах полной грудью и надломлено шепчет:       — Мама больше не придёт.       Это служит началом истерики. Гаспаро начинает дрыгать руками, пинает отца ногами и кричит. Крики Гаспаро разлетаются по всему поместью, каждый, кто его слышит, в полной мере ощущает на себе этот страх.       — Мама не могла меня бросить. Ты врёшь! Где она? Я видел, всё видел! Она была в кабинете!       Молодой господин наотмашь, со всей присущей ему силой бьёт отца, куда получится. По лицу, груди, плечам, животу. И ему это позволяют. Америго стоически выдерживает нападки сына, продолжает идти в комнату Гаспаро, держа того на руках. Не отпускает, держит крепко, сжимает в своих руках, чтобы осознать, что сын здесь, он в порядке. Ничто в этом мире не заставит Америго отпустить то единственное, что у него осталось. Он спрячет Гаспаро от всего мира, не позволит никому причинить ему вред, защитит, как не смог защитить Лиён.       — Где она? Ты её спрятал? Мама! Мама, я здесь! Мама!       Детские крики распространяются по всему поместья. Гаспаро орёт, не жалея связок, во всё горло, с отчаяние и злостью. Америго укачивает на руках сына, успокаивает его и себя вместе с ним. Гладит по кудрям, целует в лоб, глотая текущие по щекам слёзы. Что бы ни случилось, каким бы жестоким ни был мир вокруг, Коза Ностра не коснётся Гаспаро так, как коснулась Америго. Гаспаро Конти не станет жертвой этой системы, Дон обещает, клянётся всем, что у него осталось.       Однако он забыл о том, что уже коснулось. И Гаспаро не забудет собственный крик и горячие слёзы, стекающие по лицу.       — Мама!

***

      Лиён похоронили вдалеке от фамильной усыпальницы Конти, как предателя Коза Ностры. Америго сам выбрал место, где супруга больше не столкнется ни с ним, ни с его семьей. Он хочет, чтобы Ким Лиён была спокойна. Хотя бы после смерти она должна, наконец, отдохнуть от Америго.       Анализируя и вспоминая всю их совместную жизнь, Дон приходит к неутешительным выводам — Лиён была права. Любить Америго не умел никогда, проявлял свои чувства привычными способами, которые, однако, Лиён не понимала. Америго Конти наглухо привязал Ким Лиён без шанса на спасение. У неё был всего один выход — смерть. Что, в конечном счёте, с ней и случилось.       Быть любимой нелюбимым человеком оказалось для неё ужасом, в котором Лиён жила много лет.       На похоронах присутствовал только Дон и священник. Никого не пустил, даже Гаспаро, который больше не похож на себя. Ребяческая улыбка пропала с губ ребёнка, стерлась с лица, без шанса на возвращения. Америго никогда не простит себе этого. Он убил не только супругу, но и всю их семью. Коза Ностра — место гибели надежды. Она питается страданиями людей, выжигает слезами на их щеках шрамы, крошит сердца и разрушает то, что так дорого и важно.       Конечно, Америго рыдал. Падал перед могилой на колени с мольбой о прощении, рыл землю руками, целовал надгробие. На коленях стоял, сам, без просьбы и давления. Стоял долго, молился, грязными руками убирая листья и ветки с камня. Отныне Америго Конти мёртв вместе со своей дражайшей супругой.