Cosa Nostra

Ни разу не упасть — не самая большая заслуга в жизни. Главное каждый раз подниматься.

      Гаспаро сидит на холодном полу, смотрит на стеклянные глаза отца, прижимая его остывающую ладонь к своей щеке, и не верит, что Дон действительно умер. Он пытается осознать происходящее, но получается из рук вон плохо. Омега шлёпает отца по груди снова. И снова. И снова. С каждым ударом всё сильнее и сильнее.       — Перестань. Вставай давай. Шутка не смешная получилась.       Гаспаро отпускает ладонь Америго, та безвольной тряпкой стукается о пол. Звон в ушах перекрывает доступ во внешний мир. Омега со всей силы трясёт отца, пытается его разбудить, однако ничего не помогает. В глазах нет слёз, зверь, вместе с Гаспаро не понимающий, что случилось, кружит в груди, рычит. Гаспаро кто-то перехватывает за грудь, поднимает с пола и оттаскивает от тела, но омега не сдаётся. Он силится вырваться из чужой хватки, царапается, кричит во всё горло, чтобы Америго перестал валять дурака и поднимался.       Гаспаро просто не верит. Он не может принять то, что остался один на один с этим жестоким миром. Что в Коза Ностре у него больше нет защиты. Что теперь Гаспаро — сирота. Омега смотрит на труп, не моргая. Ему даже не важно, кто его удерживает, ведь сейчас для него не существуют ничего. Скорбь растекается желчью по венам, окрашивает кровь в чёрный, сердце колит множеством иголок.       — Папа!       Взявшиеся из ниоткуда медики перетаскивают тело на носилки, увозят его, накрывая белой тканью.       — Папа!       Гаспаро рвёт чужую одежду собственными ногтями, зубы скалит, ноги отдавливает. Но его держат так крепко, как никто не держал.       — Пап!       Когда тело исчезает из поля зрения, Гаспаро застывает. Он, широко распахнув глаза, смотрит на дверь ресторана, не моргает. Через секунду на него сваливается тяжесть всего мира. Омега мгновенно расслабляется, на ногах удержаться не может, оседает в чужих руках. Глядя на свои руки, на которых буквально пять минут назад умер отец, Гаспаро и правда его понимает. Ненависть, печаль, любовь, злость. Непередаваемый спектр эмоций смешался внутри Капо. Переводя взгляд с ладоней на дверь, через которую выкатили тело, Гаспаро не может сосредоточиться на чём-то одном. Он вытирает руки о ткань брюк, отталкивает от себя чужие ладони и поднимается на ноги, покачиваясь.       Оглянувшись вокруг, омега замечает десятки глаз, направленных на него. Он ощущает себя голым, беззащитным и слабым. Гаспаро поджимает губы, приглаживает пальцами растрепанные кудри и стремится выйти. Ему нужен свежий воздух. Атмосфера ресторана давит на него, душит, сковывает. Он не может даже поднять голову, чтобы видеть, куда идёт. Рядом кто-то следует за ним, не отходит ни на шаг, направляет его на выход.       Прохладный палермский ветер резко ударяет в лицо, отчего Гаспаро морщится, но жадно глотает кислород глубокими вдохами. Рукой пытается найти опору, чтобы не рухнуть на грязный асфальт. Он хватается за чьё-то плечо и, наконец, смотрит на того, кто рядом. Салвеццо.       Он был рядом всегда. С тех пор, как покинул Японию, Эспозито никогда не покидал Гаспаро, следовал за ним, охранял, прикрывал своей грудью и помогал подняться, если ноги подводили омегу. Как сегодня. Салвеццо молчаливой стеной стоит, держит его, невесомо поглаживая по спине. Гаспаро вглядывается в лицо альфы, руку поднимает, по щеке гладит длинными пальцами. Глаза в глаза.       Омега заламывает брови, придавая лицу некой комичности, открывает рот в попытке что-то сказать, однако ни слова не слетает с языка. Он залезает свободный рукой в карман пиджака Салвеццо, сжимает ключи от машины и отталкивает мужчину от себя, споткнувшись. Снова коснуться себя не даёт, делает несколько неуверенных шагов назад и, отведя взгляд от чужого лица, разворачивается в сторону автомобиля.       Идёт быстро, сбегает от этого места, от боли и разочарования. Гаспаро с силой открывает дверь машины, грузно падает на сидение и вставляет ключ в замок зажигания, заводя автомобиль. Едва он успевает тронуться, как Салвеццо садится рядом. Альфа что-то громко говорит, но для омеги это не имеет никакого значения. В голове набатом бьётся красная надпись опасность. Гаспаро понимает, что теперь между ним и Коза Нострой, — жестоким, безжалостным местом, — больше нет стены в виде широкой спины Америго. Он открыт, беспомощен. Всю его силу, стать, могущество словно высосали через трубочку. Так быстро, что ничего и сделать не успел.       Неизвестность. Дальше одна непроглядная неизвестность, что таит в себе острые когти, готовые вскрыть брюшную полость мгновенно. Клыки, способные проткнуть плоть и прожевать вместе с костями. Шёпот, пролезающий в кору мозга, пугающий до жути, требовательный.       Гаспаро набирает скорость, не сбрасывает её даже на узких городских улочках. Домой. Ему срочно нужно домой. Скрыться от реальности, спрятаться под одеялом, как в детстве, когда ему снились кошмары. Америго специально, с улыбкой на лице щекотал высунутую голую пятку, разражался басистым смехом и брал на руки свёрнутого Гаспаро. А мама гладила по выглядывающей макушке.       Гаспаро надо домой. Его там ждут и в обиду никто не даст.       Он тормозит перед воротами резко, так, что, не удержавшись, ударяется лицом о руль. Омега вырывается из плена автомобиля и бежит. Бежит от себя, своего страха и разочарования в самом себе. Гаспаро никто не останавливает, лишь с беспокойством наблюдают за его попытками спастись. Он влетает в дом фурией, запирается на замок, прижимаясь к двери спиной. Кладёт ладонь на грудь, чувствует, как сильно бьётся сердце, словно пытается вырваться, раздробить ребра, перемешать все внутренности.       Конти бегает глазами по открытому пространству, замечает оставленную отцом кружку на круглом высоком столике возле лестницы. Он подходит к нему и со всей силы толкает. Столешница, сделанная из стекла, разбивается вдребезги. Но этого недостаточно. Гаспаро сносит растения в горшках, фоторамки, расставленные по верхушке камина, переворачивает кресла, срывает со стен картины, разламывая рамки и разрывая холсты. Однако и это не насыщает его в той степени, которой хотелось.       Гаспаро бегает по гостиной загнанным зверем, не знает, куда пристроиться и что делать дальше. Ему никогда в жизни не было так страшно. В принципе, омега давно не слышал об этом чувстве, оно для него чуждо, не для него. И что делать с этими эмоциями — тоже не знает. Его тело трясёт от переизбытка событий, к которым Гаспаро оказался совсем не готов.       В дверь стучат. Громко, что-то крича. Омега смотрит на то безобразие, что устроил, и морщится. Нужно будет убраться, Капо ненавидит бардак. Он, шатаясь, подходит к стене и хватается за неё рукой. Пытается удержать себя в стоячем положении. Гаспаро отрывает взгляд от кучи земли с остатками ещё живого растения и поднимает его наверх, ударяясь затылком о стену. И кричит в ответ. Набирая воздух полные легкие, кричит, выпуская из себя всё. Сухие глаза чешутся, горло болит от надрывного, хриплого крика, а сердце останавливается на секунду.       Несколько выстрелов в дверь отвлекают Гаспаро от самобичевания. Он, не моргая, смотрит на то, как кто-то пытается выбить дверь в поместье, и злится. Почему его не оставят в покое? Разве не понятно, что он хочет побыть один? Один на один со своими болью, скорбью и ненавистью. Утонуть в них, закутаться по самую макушку, стать ими.       Гаспаро распахивает дверь, готовый обороняться, но замирает. Перед ним стоит запыхавшийся Чонгук. Его волосы растрёпаны, на скуле зреет свежая гематома, грудь ходит ходуном, а в руке он сжимает пистолет Салвеццо. Сзади него Эспозито держится за нос, с его ладони на костюм и пол падают капли крови. Гаспаро, не раздумывая, хватает Чонгука за ткань футболки и буквально заталкивает внутрь, захлопывая дверь обратно.       Омега кожей чувствует тепло, исходящее от капитана, продолжает комкать его футболку, ощущая биение сердца всем своим телом. Он смотрит в глаза альфы, свободной рукой приглаживает его челку, едва касается пальцами зреющего синяка и отступает, отпуская. Они ничего не говорят, лишь оглядывают друг друга, не пытаются дотронуться или сократить расстояние между ними. Гаспаро кусает собственные губы и отворачивается, уходя в сторону разгромленной гостиной. Омега закатывает рукава блузы и зачесывает волосы назад, убирая их с лица.       Он не знает, что сказать, да и стоит ли вообще что-то говорить — не знает тоже. Но, видимо, это и не надо. Омега слышит, как Чонгук кладёт куда-то оружие и подходит ближе. Под подошвой его кроссовок хрустят стекло и комки грязи. Капитан останавливается сзади Гаспаро, ладонью касается его плеча, на пробу ведёт вниз по руке, а после переплетает их пальцы. Чонгук, не почувствовав отторжения, делает шаг вперед, прижимаясь грудью к спине Гаспаро, второй рукой оплетает его поперёк живота и впечатывается в него, силясь слиться с омегой в одно целое. Гаспаро снова принимает его любовь, напитывается ею и откидывает голову на плечо капитана.       Наконец, ощущение опасности отступает. Гаспаро чувствует, как страх покидает его тело, стекая вниз, тревога, шипя, уползает в свой тёмный уголок и носа оттуда не кажет. Омега расслабляется в руках Чона, своими руками хватается за предплечье капитана, сжимает пальцами горячую кожу, глаза закрывает. Он слепо тычется в шею Чонгука, проводит по ней самым кончиком, расстраиваясь, что не может учуять его запах. Такой успокаивающий, дарящий чувство нужности и незаменимости. Омега один для него, единственный, других и быть не может.       Гаспаро пытается выпутаться и развернуться лицом к лицу, чтобы в полной мере погрузиться в их мир, в котором он так давно не был, оставив капитана. Капо обхватывает ладонями лицо Чонгука, прижимается своим лбом к его, носом соприкасается с его, губами мажет по его, но не целует. Наполняется тем, что ему даёт Чонгук, жадно забирает это себе, дышит с ним одним воздухом.       — Я люблю тебя, — Гаспаро шепчет задушено, не позволяет отодвинуться от себя, пальцами в щёки альфы впивается, удерживая на месте. Омега закрывает глаза, так сильно боясь увидеть там разочарование, боль, отторжение. — Так сильно люблю, ты не представляешь. Весь твой, пожалуйста, забирай.       Чонгук кладёт свои руки на запястья омеги, с силой отрывает от своего лица, но не отталкивает, а покрывает поцелуями. Прижимается к ним губами легко, нежно, аккуратно. Следом идут щека, нос, лоб, везде, куда разрешают, подставляют. Чонгук жадно прижимается ближе к омеге, ощущая, как его шею окольцовывают руки Гаспаро, так привычно и надежно, так по-родному и любяще.       — Давно забрал.       И больше слов им не надо. Они стоят так близко, что вакуум между ними образовывается. Никому больше места не остаётся, только для них. Только для двоих. Гаспаро, как и отец, считал, что людей можно заменить, забыть, вычеркнуть из своей жизни щелчком пальцев. Он никогда не цеплялся за кого-то так сильно, не нуждался, не просил. В жизни Гаспаро было слишком мало людей, которых он любил, оберегал и в сердце хранил. Оно у омеги маленькое, не готово вместить кого-то лишнего, тратить энергию на тех, кто этого не заслужил.       Прижимаясь к телу Чонгука, Гаспаро понимает, как сильно он нуждался в том, чтобы разделить себя с кем-то. Себя для себя же было слишком много, а вот поделиться собой оказалось так приятно, отпустить и перестать переживать о том, что ту часть, которую омега отдал, сломают. Сейчас уже не страшно, он рад делиться и разделить свои эмоции с кем-то другим, таким любимым, любящим в ответ и важным. Приятно находиться в руках Чонгука и знать, что это не ради Коза Ностры, брата или денег, а ради него самого. Ради Гаспаро, сына Америго Конти. И пусть всё стало очень запутанным, сложным, висящем на тонком волоске, это приятно. А главное, не страшно. Уже нет.       Гаспаро оставляет аккуратный поцелуй на щеке Чонгука, отдавая часть боли ему, и это тоже приятно. Разделить боль, страх, злость, предательство на двоих. Он жил сам по себе, у него за всю жизнь было только два друга и никто боле не был вхож не то что в душу — даже в поместье Конти. Гаспаро никого не подпускал к себе, охранял себя ото всех, защищался даже от собственного отца. Быть одному проще, никто не лез в его дела, кроме Америго, не пытался что-то дать или забрать. Никому не было дела до такого, как Гаспаро. Но сейчас… Сейчас есть.       Чонгуку есть. Даже преданный, обманутый он здесь. Не бросил, не махнул рукой и уехал, зная, что его отпускают и он может вернуться к своей привычной жизни, которую так любил. Но, Гаспаро надеется, его любят больше. Он хочет, чтобы его любили больше, чем кого-либо ещё, чтобы он был всем для Чонгука.       Открыть своё сердце, впустить кого-то внутрь и показать свою скорбь оказалось так легко, что Гаспаро не может поверить в то, что это происходит с ним. Он немного отодвигается от капитана, открывает глаза и смотрит с таким доверием, надеждой, что и сам Чонгук не может в это поверить. Наконец он видит перед собой то, что действительно важно. Гаспаро его принял. Полностью, без остатка. Уже нет места той боли предательства, что на себе ощутил капитан. Сейчас же для Чонгука нет ничего важнее самого Гаспаро. Что бы он ни сделал, как бы ни предал, капитан знает одно — Чон останется с ним. Он так сильно увяз в нём, что никак уже не выбраться. Он позволит вытирать о себя ноги, унижать, если Гаспаро будет чувствовать себя лучше. Ещё никогда в жизни Чонгук не ощущал такого беспрекословного подчинения на себе. Он готов встать на колени перед Гаспаро, уже делал это. Единственное, чего Чонгук не допустит — быть никем для Гаспаро, с чем каждодневно мирятся другие. Капитан добьётся того, чтобы стать для него не меньше, чем сам Сотто Капо является для него. Чонгук станет для омеги и сердцем, и душой, и самым ценным, важным и нужным человеком. Отныне они есть только вдвоем. Неделимые, одно целое. И Смерть, и Жизнь, и Бог, и Дьявол друг для друга. Либо так, либо никак.       — Пойдём, тебе надо отдохнуть.       Чонгук за руку тянет омегу в сторону лестницы. Тот совсем не сопротивляется, следует за капитаном, смотря на их переплетённые ладони, словно видит их впервые. Омега слегка сжимает пальцы Чона в своих, пытается осознать, реально ли это.       Да, реально.       Гаспаро указывает на свою комнату, когда Чонгук поворачивает к нему голову с вопросом, куда им идти. Капо впервые видит капитана на своей территории, он сюда вписывается прекрасно. Комната Гаспаро отличается от вычурного и экстравагантного интерьера всего дома. Здесь нет резных потолков, картин, исторических ваз с витиеватыми узорами. Пустое помещение, вмещающее в себя лишь кровать с тумбами по бокам, окно, плотно зашторенное бордовой тканью, и стол с аккуратными стопками бумаг.       Чонгук знал, что Гаспаро помешан на том, чтобы всё стояло на своих места, и позволял себе оставить тарелку в раковине или одежду на кровати только в особо плохие дни. Он оглядывает пространство и замечает открытую дверь в ванную.       — Сходишь в душ или спать хочешь?       Гаспаро хмурится, понимая, что лишние телодвижения стоят слишком дорого, поэтому мотает головой и начинает раздеваться. Капитан подходит ближе, помогает снять блузу через голову и расстегивает брюки, что стекают по длинным ногам омеги. Капо перешагивает одежду, держась за плечо Чонгука, и идёт в сторону кровати. Когда его тело оказывается в лежачем положении, Гаспаро стонет от удовольствия. Наконец он может расслабиться, выдохнуть и понять, что ему ничего не угрожает.       Капитан тем временем аккуратно вытаскивает из-под Гаспаро одеяло, чтобы накрыть им тело омеги. Чон подсовывает его края так, чтобы Капо полностью оказался укрыт. Смотря на умиротворенное лицо Гаспаро, Чонгук не может себя остановить и касается губами омежьего лба, на секунду задерживаясь, а после присаживается рядом. Омега утыкается носом в бедро капитана, трётся о него и, прижавшись ближе, начинает засыпать.       Чонгук, заметив, что Гаспаро медленно утопает во сне, пальцами убирает упавшие на лицо кудри, открывает себе вид на сведённые друг к другу брови, поджатые губы и тонкую шею. Он не может отвести взгляд от омеги, тихонько перебирает его волосы, понимает, что назад дороги не было ещё в тот момент, когда полковник только заговорил об этом задании. У капитана не было выбора, и его это злило, расстраивало, хотелось кидаться вещами и спорить. Сейчас, глядя на Гаспаро, Чонгук понимает, это был его лучший выбор, даже если он сделан за капитана.       Чону сложно состыковать два образа этого человека. В голове всё ещё не умещается, как один омега может быть нежным, любящим, ярким, и одновременно с этим жестоким, безжалостным и бескомпромиссным. В Гаспаро Конти всего слишком, и создаётся ощущение, что он — ненастоящий. Искусственно созданный. Чонгук налюбоваться им не может, страшится его деяний и так хочет быть ему нужным. Сейчас капитан рядом, потому что Гаспаро в нём нуждается, потому что сам капитан нуждается в омеге не меньше. Рядом быть не то что хочется, а чешется на подкорке сознания, скребётся.       Перебирая тёмные кудри в пальцах, смотря на дрожащие ресницы, чувствуя ровное дыхание, Чонгуку важно помочь справиться. Важно, чтобы Гаспаро был в порядке, и пусть лучше калечит, чем калечится сам. В мыслях это звучит так бредово. Он ещё утром ненавидел Гаспаро за предательство, ненавидел саму мысль о том, чтобы остаться и быть грушей для битья, вечной игрушкой. Стоило сказать омеге, как он любит, так капитан забыл о гордости, собственном достоинстве. Вот он и нашёл причину, чтобы простить, закрыть глаза на это и забыть. На самом деле, искать ничего и не нужно было. Сам Гаспаро — есть причина, чтобы наступить на горло и проглотить обиду.       Ближе к часу ночи капитан тихо поднимается с кровати, оставляя поцелуй на нежной щеке Гаспаро, и покидает комнату. Он спускается на первый этаж, принимается за уборку того хаоса, что устроил Капо ранее. Испорченное растение приходится выкинуть вместе с горшком, на нём расползлась огромная трещина. Сломанные подрамники и порванные холсты так же отправляются в мусорку. Со стеклом и землёй Чонгук возится дольше, сначала щёткой, потом тряпкой убирает грязь с пола, оставляя на руках несколько неглубоких порезов. Мебель расставляет на положенное ей место, пылесосит ковёр и собирает оставшиеся разбросанные вещи.       Когда капитан заканчивает с уборкой время переваливает за три часа. Он снова поднимается в комнату Гаспаро, замечая на полу вещи Капо. Их Чон кладет в корзину для белья, чтобы утром не обращать на это внимание. Омега на кровати полностью запутался в одеяле, отчего капитан не может не улыбнуться.       Всю ночь Чонгук не закрывает глаз. Он наблюдает за Капо, поправляет ему одеяло и приносит воды ближе к пяти утра. Тогда омега, взъерошенный, резко подскакивает на кровати, быстро и часто дышит, бешеными глазами оглядывая комнату. Чон, поглаживая того по щекам, шее, плечам, успокаивает, просто дышит вместе с ним и оставляет буквально на секунду, чтобы принести стакан тёплой воды. Гаспаро в благодарность кивает и, сделав несколько глотков, убирает посуду на тумбу и прижимается к Чонгуку ближе.       Капитан, уткнувшись носом в кудри омеги, не отрывает глаз с голой стены. Внутри всё ещё что-то сжимается в страхе за Капо, а зверь кружит, бдит, не позволяет Чону расслабиться, заставляет сжимать Капо в своих руках сильнее. Вот, кто безоговорочно сдался перед Гаспаро. Зверь Чонгука в полном восторге от того, что их омега сейчас рядом, спокоен, сыт и отдыхает, набирается сил. Он ластится внутри, заставляет Чонгука глубже вдыхать такой родной аромат китайской розы, разбирать его на молекулы, погрузиться в него с головой. Довольно урчит, облизывается, стоит гибискусу осесть на языке.

***

      Просыпается Гаспаро только около десяти. Он медленно открывает глаза, обводит комнату взглядом и останавливается на Чонгуке. Альфа ставит на тумбу тарелку с нарезанными овощами и болтуньей, ровно одно яйцо и немного молока. Как он любит. Капо лишь кивает на такое проявление заботы и смотрит на часы. Времени очень мало, он слишком долго спал, поэтому быстро встает с кровати и уходит в гардеробную, чтобы взять одежду и сходить в душ.       В голове у него вакуум. Он ни о чём не хочет думать, в том числе и о вчерашней истерике. Не то чтобы была прям истерика, но и стойкостью назвать это сложно. Гаспаро обнажил свои эмоции, которые доселе хранил внутри себя. Лишь злости и высокомерии разрешено проявляться перед другими людьми. Капо ненавидит себя за то, что как грёбанный омега побежал прятаться и искать спасения у альфы. Сама мысль о том, что же он натворил, заставляет морщиться и усиленно тереть и так раскрасневшуюся кожу под градом горячей воды.       Гаспаро понимает, что смерть Америго ударила по нему сильнее, чем он ожидал. До сих пор не может осознать, что теперь он — сердце Коза Ностры. Сейчас нужно взять себя в руки и предстать перед миром в своём новом амплуа. Законный наследник своего отца займёт положенное ему место. Начинается новая эра для всех в Коза Ностре.       Гаспаро одевается в ванной, наносит на лицо увлажняющий крем, а на губы — бальзам. Ладонью приглаживает кудри, времени на то, чтобы их помыть, не остаётся совсем, поэтому омега решает часть волос убрать назад, закрепив их на затылке небольшой заколкой. Выходит из ванной уже прежним собой, с чернотой в глазах и яростью на сердце. Как только он разберётся с документами и похоронами, то месть не заставит себя долго ждать.

Одиннадцатый закон Омерты гласит: «Предательству нет прощения. Предательство карается смертью предателя и всех его родственников».

      Гаспаро насладится чужой кровью на своих руках и никому не позволит выйти сухим из воды.       Чонгук поднимается с кровати и выжидающе смотрит на омегу. Он не пытается подойти ближе, видит, что сейчас не время ни для разговоров, ни для чего-то другого. Гаспаро кивает в сторону двери и они вместе спускаются по лестнице. Омега не ожидал встретить на первом этаже чистоту. Он останавливается на нижней ступени лестницы, обводит взглядом пол без разводов грязи, расставленную по своим местам мебель и отсутствие стекла. Капо через плечо смотрит на тихого Чонгука, который проходит мимо него и направляется на кухню.       Не успевает Гаспаро пойти за ним, как дверь с размаха открывается и в дом влетает Лудвико. Тучный мужчина за пятьдесят, запыхавшись, хватается за предплечья Гаспаро.       — О, мой мальчик! — Лудвико тянет омегу на себя, прижимает его голову к своей груди, поглаживая по спине. От него исходит неяркий, но всё же неприятный запах пота, оттеняя его собственный аромат можжевельника. — Всё будет хорошо, милый! Мы справимся со всем. Ты, главное, не раскисай.       Гаспаро вежливо улыбается и с силой отталкивает Росси от себя. Старый друг его отца ему как дядя. Омега рос на глазах Лудвико и каждый раз радовался, когда Капо приезжал к ним. Росси души не чает в Гаспаро, с которым, когда тот ещё был ребёнком, нянчился, как со своим. У них всегда были секреты от Америго, особенно когда Лудвико тайно всовывал Гаспаро конфеты, пока никто не видит.       — Всё хорошо, зио. Я как раз собирался тебе звонить. Ты мне нужен в главном офисе.       Лудвико достаёт из нагрудного кармана платок, вытирает лоб и шею от пота, качая головой.       — Мы с Граво можем всё сделать. Тебе не обязательно ехать. Отдохни, мой золотой, — Росси, не обращая внимания на то, что Гаспаро собирается ему ответить, идёт в сторону кухни. — Не переживай, мы справимся. Это может быть опасно! Неизвестно, что этот чэффо ещё сделает. Собственными руками задушил бы его!       Лудвико, как ни в чём не бывало, открывает холодильник, достает из него куриную ножку, так аппетитно стоящую прямо перед его носом, и спешно откусывает. Чонгук, не ожидавший подобного, широко открывает глаза и прячет смех под кашлем. Росси машет капитану рукой с мясом, грузно плюхнувшись на стул. Он щелкает пальцами омеге и тот, громко цокнув, наливает Лудвико стакан воды. Гаспаро подвигает стакан ближе к Росси, а сам присаживается напротив него.       — Это тот твой альфа? Какой-то хлипенький он, ему бы массы набрать. А личико красивое. Все альфы у тебя такие, тощие, но, зараза, красивущие.       Гаспаро смеётся с того, как Лудвико разговаривает с набитым ртом. Чонгук, видимо, оскорбился, осматривая своё тело, и не замечает того, о чём болтает Капо. Омега откидывается на спинку стула и кивает.       — Откормить ещё успею.       — Вот это правильный подход, вот это я понимаю! Ой, что же я бесцеремонный такой. Даже не представился! — Лудвико чистой рукой опирается на стол, вставая, и, выкинув кость в мусорку, быстро промывает ладонь под водой. Влагу он вытирает о собственные брюки и протягивает её Чонгуку. — Лудвико Росси, зио этого очаровательного юноши.       Капитан пожимает руку, но смотрит только на Гаспаро, пытаясь понять, как ему представиться.       — Это Чонгук, я рассказывал тебе о нём.       — Как же, помню-помню. Америго мне весь мозг проел о наглом альфе, который присосался к нашему цветочку.       Лудвико смачно чмокает Гаспаро в волосы, отчего омега морщится и толкает Росси. Конти смотрит на Капо, его улыбку и очевидно хорошее настроение и не может понять, почему лучший друг его отца, с которым тот прошёл бок о бок большую часть своей жизни, ведет себя так. Даже Гаспаро, столкнувшись со смертью отца, всё ещё не мог осознать произошедшее, а учитывая то, что Лудвико дружил, вёл бизнес и общался с Америго более тридцати лет, он должен вести себя совсем не так, как в действительности. Омега щурится, смотря на Капо, губы грызет. Не может быть так, что смерть Дона никак не отразилась на Росси. Что он смеётся, шутит и в целом ведёт себя так, как обычно.       — Нам пора.       Гаспаро дёргается от голоса Салвеццо. Он оборачивается в сторону входа в кухню, кивает солдату и поднимается с места. Конти подходит ближе к Чонгуку, что словно застыл на месте и совсем не двигался. Скорее всего, он обескуражен поведением Лудвико, многие реагируют подобным образом на толстяка, вечно что-то жующего. Гаспаро поднимает руку и пальцами гладит щеку капитана, смотря ему в глаза.       — Мне нужно уехать, оставайся здесь, никуда не уходи, — омега оставляет нежный поцелуй на губах Чона, после облизывая собственные. — Отдохни.       Чонгук не может себя сдержать, поэтому тянется за ещё одним поцелуем, руками обвивая тело омеги и прижимаясь к нему. Он чувствует, как бьётся его сердце, набирает обороты, колотится в груди. Капитан, наверное, никогда не сможет привыкнуть к своей реакции на Гаспаро. Ладони сжимает на пояснице, старается быть как можно ближе к омеге. Оторвавшись от любимых губ, Чон кивает на слова Конти, трётся своим носом о его и, наконец, отпускает. Гаспаро напоследок проводит рукой по плечу капитана и направляется в сторону выхода, проходя мимо Салвеццо.       Поместье он покидает в подвешенном состоянии. Гаспаро всё ещё не может осознать того, что происходит в его жизни. Он — теперь Дон. Да, ещё не официально, после похорон должен быть созван Совет для назначения нового Дона, до тех пор Гаспаро на законных основаниях занимает это место. Никто не остановит его, ведь он — Капо Бастоне. Гаспаро иногда представлял себя высшей властью, верховным палачом, стоящим во главе Коза Ностры. Но в этих мыслях он всегда был рядом с Америго. Омега не мог и подумать о том, что отец покинет этот мир раньше, чем возведёт сына на пьедестал. Что его не будет позади, чтобы прикрыть спину Гаспаро. Что Америго оставит своего дражайшего сына одного во всём чёртовом мире.       С одной стороны, Гаспаро неимоверно злится на отца, ресторан, несправедливость жизни. С другой, той, которая спрятана от всех, кроме, как оказалось, Чонгука, — ему грустно. Печаль сжимается в маленький комок и забивается в уголок, погружая всё вокруг в серость.       Сначала нужно определиться, кто убил Америго, — а в том, что это было убийство, Гаспаро ни на секунду не сомневается. Росси, видимо, уже знает, или, по крайней мере, имеет какие-то мысли. В автомобильной аптечке всегда, абсолютно всегда лежат сильнодействующие антигистаминные. В этот раз кто-то их подменил. И, Конти уверен, это тот же человек, который украл у них тридцать килограммов чистого кокаина. Кто-то роет себе дорогу к месту, принадлежащему Гаспаро от рождения. Однако дорога приведет этого человека только в его могилу. Конти клянётся. А свои клятвы он сдерживает всегда.       Вдалеке омега замечает Долоре. Гаспаро поднимает руку вверх и машет солдату, прося подойти ближе. Эспозито в этот раз не ёрничает, не закатывает глаза и медленно тоже не идёт. Он подбегает к Конти, подходя почти вплотную.       — Как ты? — Долоре переходит прямо к делу, обеспокоенно осматривает Гаспаро, ладонь кладёт на его предплечье. Сжимает его, выражая поддержку. — Вы в морг?       Гаспаро кивает, на секунду оборачиваясь, чтобы понять, как далеко от него идут Лудвико и Салвеццо. Он отправляет их сразу в машину, ничего не отвечает Долоре до тех пор, пока альфы не скроются из вида. Как только те садятся в автомобиль, Конти встаёт практически нос к носу с Эспозито, говорит тихо, вкрадчиво, но твёрдо:       — Чонгук не должен покидать поместья, отвечаешь за него головой, — Гаспаро дожидается пока Долоре кивнёт и смахивает с лацкана его пиджака пылинку, поглаживая. — Я вернусь.       Долоре снова кивает, смотря уходящему омеге вслед. Он глубоко вздыхает, разворачивается и направляется к дому. В поместье нечасто шумно, привычная тишина уже поселилась здесь давно. Она стала жительницей этого дома ещё до того, как Долоре впервые переступил его порог. Вот и сейчас. Никаких звуков, Эспозито кажется, что сейчас он может услышать, как сердце поместья Конти перестало биться, и привыкшему к такому Долоре сложно принять тот факт, что это поистине огромное здание теперь только для Гаспаро. Америго занимал много пространства, заполнял собой каждый угол, тёмной тенью нависая над каждым, кто посмел без приглашения войти в его обитель.       Чонгука омега находит в гостиной. Тот сидит, упираясь взглядом в стену, на диване, медленно моргает. Чон, сложив руки в замок, опирается на них подбородком и никак не реагирует на Долоре. Эспозито присаживается на противоположный конец дивана. Он не знает, стоит ли что-то говорить или оставить всё, как есть. Ему, конечно, не прельщает следить за почти тридцатилетним мужчиной, словно он глупое дитя, не способный отвечать за свои поступки и слова.       — Ты знал, да? С самого начала, — Долоре не видит смысла отрицать очевидное, поэтому просто кивает. — Все знали?       — Только самые приближённые.       Теперь настаёт очередь Чонгука кивать. Он грузно выдыхает и откидывается назад, прикрывая глаза. Его голова разрывается от усталости и сотни вопросов, которые назойливой мухой жужжат внутри. Капитан уже не понимает, где реальность, а где вымысел, тщательно продуманный Америго.       Когда всем сообщили о смерти Дона, Чонгук опешил. Это случилось настолько неожиданно, что сначала Чон отрицал. Вот они разговаривали, а потом всё, конец. Вопросов появилось ещё больше. Что случилось? Почему он умер? Что с Гаспаро? Как он себя чувствует? Вернётся ли он в дом?       Омега вернулся очень скоро, через десять минут. Пролетел мимо Чонгука, не замечая ничего вокруг. Конечно, капитан сорвался за ним следом, но перед дверью в дом его остановил Салвеццо. Он начал что-то говорить про то, что Гаспаро нужно время, что он должен побыть наедине с собой и сейчас его нельзя беспокоить. Но это была ложь. Чонгук знает, что Гаспаро нельзя оставлять один на один со своими мыслями. Хоть омега никогда не признавался в этом, однако капитан чувствовал эти вечные метания, если что-то выбивало Конти из себя. Ему нужно дать понять, что он не один, что какими бы серьезными ни были проблемы, это всего лишь временные трудности, которые пройдут. И Чонгук не мог оставить Гаспаро, зная, что у него только что умер отец.       Поэтому не сдавался, бил по двери, ругался с Салвеццо. В конце концов Эспозито с силой пытался увести Чона, поэтому капитан не выдержал: он его с локтя ударил, вытащил чужой пистолет из кобуры и начал стрелять в замок. Через минуту Гаспаро предстал перед ним. Такой… пустой. Да, пустой взгляд не на шутку испугал Чонгука. Он никогда не видел омегу в таком состоянии, зверь внутри капитана так истошно кричал, буквально бился в истерике с просьбой успокоить Гаспаро, вернуть к жизни. И капитан отпустил себя окончательно. На один вечер закрыл глаза на всё и просто был рядом, подставил своё плечо, чтобы омега хоть на мгновение смог себя освободить от всех забот.       Сидя в гостиной, в которой вчера был погром, Чонгук понимает, что с этого момента будет хоть Папой Римским, лишь бы Гаспаро чувствовал себя хорошо. Это единственная цель для капитана.       — Надо было уходить, когда был шанс, — тон Долоре такой, словно они разговаривают о погоде или чём-то обыденном, незначительном. Он разглядывает свои ногти, слегка морщась. — Всё равно правда всплывёт наружу и никто не позволит тебе остаться.       Чонгук хмурится на такое высказывание Эспозито. Он открывает глаза, смотря на омегу, и не может поверить в сказанное. Они же хорошо общались, конечно, не друзья, но приятелями их точно можно было назвать. И то, что сейчас говорит Долоре, идёт вразрез с тем, как он себя вёл раньше.       — Это решать не тебе.       — Не мне, — Эспозито отвлекается от своей руки, поднимает глаза на Чонгука, но в них нет ничего, кроме раздражения. Смахивает чёлку с лица и фыркает. — Но ты серьезно думаешь, что весь из себя такой уникальный? Единственный? Брось, не будь таким наивным. Гаспаро у нас лакомый кусочек, Чонгук. Тебе не сравниться с Салвеццо, так что уходи.       Капитан наклоняет голову в сторону, недоумённо поджимает губы. А вот здесь становится интересно. Видимо, то, что Чонгук принял за настороженность, вовсе не она. То была ревность, открытая, кричащая ревность. Чон и не заметил то, что было у него буквально перед носом, но всё равно задаёт вопрос, чтобы удостовериться:       — Причём здесь твой брат?       — А ты не понимаешь? У Гаспаро были интрижки, но только моему брату было позволено быть рядом на постоянной основе. Он — единственный, кого Америго не то, что одобрил, а спал и видел, как сделает его своим зятем. А тебя не примет никто, ты же продашься сразу, как предложат. Вы все такие.       Вот, значит, какого мнения о нём Долоре. С Америго и так всё было понятно, он своего сына берёг, как зеницу ока. Никому не позволял его обижать, не считая его самого, конечно. Почему все считают, что он только и ждёт момента, чтобы предать Гаспаро? Да как он смеет? Чонгука не интересует Конти, как галочка в строке, как денежный мешок или просто красивое дополнение к жизни. Да, Чон никогда не был рыцарем на белом коне, но никакие деньги не сравнятся с тем, что вызывает в нём Гаспаро. Ту бурю эмоций он не променяет ни на что.       И это самодовольство Долоре раздражает неимоверно. Чонгук поднимается на ноги, смотрит на омегу сверху вниз, прищуривается.       —Все продаются, Долоре. И ты в том числе. Вопрос только в том, кто и сколько предложит.       — Да? И сколько нужно тебе? — Эспозито поднимается следом, подходит ближе, вызов бросает Чону, не обращая внимания на его разбушевавшегося зверя. — Назови свою цену, капитан. И я тебе её дам. Наличкой или по номеру счёта?       На лице Чонгука расползается хищный оскал. Он наклоняется ниже, оказавшись с Долоре на одном уровне, оглядывает его с ног до головы и шепчет:       — Моя цена — твоя жизнь.       И впервые даёт волю своему зверю, себя в его руки вверяет. Разрешает с неимоверной силой сжать горло омеги и, пнув под коленом, уронить на пол. Чонгук нависает над ним, коленом на грудь давит, тонкую шею под пальцами перебирает и кричит. Кричит прямо в лицо, не давая и шанса выбраться из захвата.       — Это мой омега!       Чонгук давит, давит, давит. Он видит, как Долоре пытается разжать его пальцы, чтобы вдохнуть, но у него ничего не получается. Ещё никогда Чон не ощущал подобной власти над другим человеком. Он и не знал, насколько его зверь может быть суров к тем, кто пытается отобрать у него Гаспаро. А он и не отдаст, в пасти своей сожмет, каждую кость переломает и не подавится, глотая. За своего омегу Чонгук готов на всё. И людей убивать, и частью Коза Ностры станет, если Гаспаро попросит, и дорогу из грязи проползет. Всё, чтобы Гаспаро был счастлив.       Когда Долоре почти не двигается, капитан отпускает его, возвышаясь над омегой.       — Это вам здесь не место.       И уходит на второй этаж, чтобы накрыться одеялом Гаспаро с головой, вдохнуть его запах и успокоить бунтующего зверя, снова на цепь посадить. Ничто не встанет у него на пути, хоть мир разрушит, но не позволит забрать единственное, что имеет вес в его жизни.

***

      Гаспаро нужно взять себя в руки и повести Коза Ностру по правильному пути. Он возвысит её, благословит и никому не позволит разрушить. Америго жизнь свою положил ради Коза Ностры, супругу убил и сына сломал. Это не должно пройти зря. Гаспаро не допустит того, чтобы кто-то другой, не он, возглавил её. Ни за что.       В автомобиль Конти садится полный решимости, зверя внутреннего будит, чтобы тот был готов. Ближайший месяц им придётся бороться со всем миром, и, чтобы выиграть, они должны постараться. В салоне стоит тишина, Салвеццо лишь заводит машину, ничего не говоря. Гаспаро видит, как тот с силой сминает руль, наверняка представляя под пальцами чужую шею. Омега не может сдержать ухмылки.       — Граво нас уже ждёт. Будешь прощаться с ним? — Лудвико наконец стирает это дурашливое выражение, становится хмурым, уставшим. Он трёт лицо руками, тяжко вздыхая.       Гаспаро лишь кивает, не в силах начать говорить об этом. Он не знает, как будет себя чувствовать, когда столкнётся со смертью Америго лицом к лицу. Омега всё ещё в подвешенном состоянии, не может принять то, что он действительно остался один. Никто не стоит за его спиной, не защищает, не прикрывает. Гаспаро ненавидел отца ровно так же сильно, как и любил.       В его воспоминаниях всё ещё свеж образ строгого, но доброго Америго, который на руках его носил, даже перед Лиён выгораживал, если омега бунтовал или делал что-то не так. Это со временем Америго очерствел, перестал показывать свою привязанность к сыну не только при других, но и наедине. И, наверное, ему тоже было страшно, больно и неприятно. Гаспаро много чего плохого говорил ему. Нет, ему не жаль за все эти слова, сейчас просто приходит осознание того, что Америго — такой же человек, как и Гаспаро.       — Я помню, каким он был, когда ты только родился. Никогда его таким не видел, — Лудвико улыбается, однако эта улыбка такая грустная-грустная, в его глазах море печали плещется. Он смотрит на свои руки, ковыряя большой палец. — Первые несколько дней даже на руки взять не мог, боялся, что причинит тебе боль или уронит.       Росси усмехается, видно, что его поглотили те дни, когда близкий друг ещё был жив. Гаспаро не представляет, что сейчас испытывает дядя. Наверное, он так же будет грустить, если Салвеццо или Долоре умрут. Конечно, они вместе не всю жизнь, но эти люди для него — часть семьи, так сильно он ими дорожит, хоть и взял от отца привычку этого не показывать.       — Но когда он взял тебя, у него так сильно дрожали руки, что Лиён не отходила от вас ни на шаг. Я до сих пор помню, как трепетно он поцеловал тебя в лоб и с какой необъятной благодарностью смотрел на неё. Человек, которого я всю жизнь считал бессердечным и бездушным, в тот момент открылся мне с новой, неизвестной для меня стороны. А мы тогда, между прочим, дружили почти десять лет!       Лудвико тихо смеётся и наконец смотрит на Гаспаро со скорбью и нежностью. Он поднимает руку и поглаживает омегу по кудрям.       — Он любил тебя больше жизни, Гаспаро. Ты был для него всем.       Гаспаро ощущает, как неприятный ком сдавливает горло, а глаза наполняются влагой. Он смотрит вверх, судорожно вдыхая, чтобы не заплакать. Он тоже любит отца. И от этого так грустно. До жути обидно! Эффект бабочки в их случае сработал невероятным образом. Один взгляд, предложение, чувства. Гаспаро и представить себе не может, что такое случается. Омега упирается взглядом в потолок машины, сжимает ладони так сильно, как может, стараясь не закричать от несправедливости жизни.       К моргу они приезжают быстрее, чем Конти может взять себя в руки. Он благодарно принимает платок Росси, аккуратно промакивая глаза. Омега пытается. Правда пытается собраться воедино, но это так сложно. Он кусает губы, отворачиваясь ото всех, заталкивает свою боль как можно глубже, не даёт ей и шанса выбраться. Возможно, потом он разрешит себе скорбеть, а сейчас на это нет времени и сил.       Из машины он выходит быстро, проходит мимо Граво, что стоит возле входа, не дожидается никого. По коридорам идёт уверенно, с высоко поднятой головой. Сначала бой, потом залижет раны. Когда дверь открывается, его приветствует патологоанатом. Гаспаро кивает ему и подходит ближе к телу Америго. Белая ткань отделяет его от омеги, единственная преграда между ними, хотя раньше пропасть была в километры. Врач убирает саван, открывая вид на бледно-жёлтое лицо Америго.       Омега не чувствует опоры под ногами, но сзади его касается Граво, который, видимо, зашёл следом. Конти не позволяет себя держать, отмахивается от консильери.       — Выйдите. Все!       Он повышает голос, не в силах справиться с собственными эмоциями, хватается руками за железо прозекторского стола, стараясь не рухнуть прямо на пол. Голова идёт кругом, но взгляда от лица отца он не сводит. Ждёт, что Америго сейчас откроет глаза, губы растянет в привычной усмешке, скажет, что это лишь шутка. Однако этого не происходит, и только сейчас Гаспаро понимает, что это конец.       Америго, сын Моэрто Конти, и правда мёртв, это не розыгрыш. Омега зажимает рот ладонью и кричит в неё, заглушая звук. Из глаз не текут слёзы, они сухие, тем не менее внутри зверь горюет. Он рыдает, скорбя по родному человеку. Ненависть, страх, боль, печаль и любовь смешиваются в невероятную смесь, отчего сердце ноет, плачет по отцу.       Он не мог открыто проявлять свою тоску по матери, её вычеркнули из семьи, словно и не существовало. Ким Лиён — предатель, не заслуживающий ничего, кроме осуждения.       И сейчас Гаспаро тоже не может показать свое отчаяние, Америго не допускал, чтобы кто-то сомневался в его сыне, поэтому запрещал подобное. Сейчас ему, наверное, стыдно, что Гаспаро буквально ломается на глазах, стараясь не упасть и не зарыдать в голос от горечи утраты.       Дрожащими губами омега оставляет последний поцелуй на холодном лбу отца. Внутри себя клянётся наказать каждого, кто причастен к смерти Америго. Он отомстит за свою семью. Проложит себе кровавый путь, замарается по горло, но отомстит. И месть его будет не то что жестока, — она будет безжалостной, ужасающей и отвратительной. Гаспаро заставит считаться с ним и никого, никого не пощадит. Ноги сломает, зубы вырвет, глаза проткнёт, сердце каждого в своих руках подержит. Он клянётся. А клятвы свои он держит всегда. Отец его научил.

***

      Домой Гаспаро возвращается поздно, в районе часа. Ночью он всегда чувствует себя хорошо. Она укрывает тебя своими холодными руками, гладит по голове, разрешает дать слабину и позволяет быть собой. Омега вздыхает, закрывая за собой дверь и прижимаясь к ней спиной. Какой-то день сурка.       Гаспаро невесело улыбается своим мыслям и снимает с ног лоферы, даже не убирая их на место. Стягивает с волос заколку, отчего кудри рассыпаются по его плечам в хаотичном порядке. Пальцами расчесывает локоны, надавливая на кожу головы, чтобы расслабиться. Когда Конти поднимает глаза, то замечает спускающегося сонного Чонгука. Капитан надел его вещи, в них он выглядит намного лучше. Когда Чон спускается окончательно, преодолевая последнюю ступеньку, он раскрывает свои руки для Гаспаро. Только для него.       Конти делает маленькие шаги навстречу, не отводит от Чонгука глаз, словно боится, что тот передумает, но этого не происходит. Гаспаро буквально вжимается в горячее тело капитана, собственную футболку на его теле мнёт, глубоко вдыхает чужой аромат, радуясь, что Чон не принимал подавители. На душе становится так тепло и спокойно, что, наконец, Конти может выдохнуть.       Чонгук оставляет нежный, полный любви и заботы поцелуй в волосах Гаспаро, сжимает его в своих руках сильно, но аккуратно. Для него Гаспаро — самое ценное сокровище во всём мире, ничто не сравнится с ним. Капитан носом проводит за ухом Конти, прикрывая глаза.       — Хочешь, я наберу для тебя ванную?       Гаспаро ничего не отвечает, лишь кивает, но Чонгука из своих объятий не выпускает, заставляя капитана расплыться в улыбке. Чон лицом утыкается в шею Гаспаро, наслаждается близостью с ним.       Дело совсем не в сексе или страсти, нет. Дело в чувствах. То, как омега прижимается к капитану, как Чон с трепетом гладит любимые кудри. Они разделяют этот момент между собой, дарят друг другу то, в чём больше всего нуждаются. Гаспаро отдаёт Чонгуку уверенность, которой так не хватает капитану, осознание того, что они действительно вместе, одно целое, без преград и препятствий. Чон, в свою очередь, не даёт омеге упасть в себя, утонуть в горечи и печали, держит на плаву и дарит, дарит всю любовь, на которую только способен.       Они поднимаются наверх, держась за руки, словно если не будут касаться, то окончательно потеряются, больше не найдутся. Они хватаются друг за друга, как за спасательный круг, в страхе пойти на дно.       В ванной Чонгук настраивает воду, затыкает пробкой дырку в ней и добавляет пену, обнюхав все баночки, прежде чем выбрать ту, которая, на его взгляд, самая вкусная, сладкая. Он помогает Гаспаро раздеться и, придерживая за предплечье, усаживает в набирающуюся ванну. Омега откидывается на спину, за день впервые полностью расслабляется, ощущая умиротворенность и спокойствие. Он прикрывает глаза, вверяя себя в руки Чонгука, не сомневаясь в нём ни на секунду.       Чонгук берёт гель для душа, наливает немного на ладонь и принимается мыть каждую часть тела Гаспаро, начиная с рук и груди. Он мягко, осторожно массирует нежную кожу, зная, насколько она чувствительная. Поднимаясь выше, капитан мажет по шее, слегка надавливая. Он смотрит на своего омегу, такого разнеженного, покорно откидывающего голову вперёд, чтобы Чонгуку было удобнее, и не может слова вымолвить. Зверь внутри него довольно урчит, заботясь о своём омеге, радуясь его безмятежности. Значит доверяет, позволяет, одобряет. Это не может не доставлять удовольствие. То, как Гаспаро реагирует на него, даёт Чону уверенность в том, что он здесь не зря.       После утреннего разговора с Долоре у Чонгука, разумеется, было отвратительное настроение. Он понимал, что никто не ждёт его здесь, в Коза Ностре, но и подумать не мог, что каждый будет настроен против него. Капитан же ничего не сделал, даже с Виргилио встречался лишь раз. Сейчас он не уверен в том, что будет видеться с ним дальше. Он не может рассказать обо всём, что происходит, Гаспаро может оказаться в опасности, а этого допустить никак нельзя.       Капитан не знает, кому можно доверять, а кому нет. Сейчас в его жизни есть лишь одна константа — Гаспаро. Чонгук впервые не ненавидит себя за то, что не справился с заданием, для него имеются другие приоритеты. Нет ничего важнее Гаспаро. Поэтому он не может подставить себя или его, рассказав обо всем Риччи. Да и к полковнику с таким не пойдёшь, они вообще не должны видеться или как-то пересекаться. Ему сейчас тоже нельзя доверять. Если у Америго всё было схвачено изначально, то встреча Чонгука с Сокджином может поставить полковника в шаткое положение, если об этом узнают.       — Ты чего такой хмурый? — Гаспаро влажными пальцами проводит по бровям Чонгука, разглаживая морщины. Своими чёрными глазами смотрит прямо в душу, словно знает всё, о чём думает капитан. Чон лишь слегка улыбается и, взяв ладонь омеги в свою, оставляет на ней несколько поцелуев. Прикосновение губ к мягкой коже вызывает ответную улыбку на лице Конти. Он большим пальцем гладит капитана по щеке. — Мне нравится твоя подвеска.       Чонгук опускает взгляд на металл, кивая, а после возвращает его на омегу.       — Мне полковник подарил, когда сообщил о задании.       Гаспаро приподнимается, расплескивая воду на Чонгука, тянется к нему ближе и целует. Так осторожно, на пробу, едва касаясь губами чужих. Капитан, положив ладонь на шею омеги, прижимается сильнее, языком раскрывает губы Гаспаро, проводит им по зубам Конти.       Целоваться с Гаспаро — как фейерверк поздней ночью, так ярко и радостно. Как вкусный ужин после тяжёлого рабочего дня, так долгожданно и приятно. Как летний дождь в выходной день, так свежо и тепло. Как падающая звезда, так неожиданно и интригующе. Как первое свидание, так волнующе и тревожно. Как любимое мороженое, так сладко и тающе. Как окончание тренировки, так вдохновляюще и расслабленно. Как подарок на Рождество, так долгожданно и комфортно. Каждый поцелуй с Гаспаро ощущается по-разному, но так желанно, что больше ничего и не хочется. Идеально.       Отрываться от Конти не хочется совсем, но кислород в лёгких заканчивается, кажется, слишком быстро. Чонгук касается своим лбом лба омеги, поглаживая шею большим пальцем. Оставляет ещё парочку быстрых поцелуев на красных губах и отодвигается, убирая кудри Гаспаро за уши. Открывает себе вид на светлую кожу, беспроглядные чёрные глаза, нежный, едва заметный румянец на щеках и блестящие опухшие губы. Капитан видит, как Гаспаро снова тянется к нему, точно жить без него не может. И капитан отвечает ему тем же.       Они целуются долго, не заходя дальше, потому что больше сейчас и не нужно. Они безбожно утонули в друг друге, без надежды выбраться и спастись. Не то чтобы это их не устраивало. Футболка Гаспаро на Чонгуке уже давно промокла, однако на это никто не обращает внимание. Капитан поглощен омегой, уже полностью в нём, а зверь-то внутри с ума сходит от того, как сильно рад. Не может успокоиться, сердце бьётся нещадно, кровь гоняет по телу, горяча. В это мгновение они душой наги друг перед другом. Раскрылись, страшась быть отвергнутыми, но оказались приняты — это одно из лучших чувств, которые оба испытывали.       Нацеловавшись, омега с довольным видом отстраняется от Чонгука, пальцами влажность с его губ стирает и улыбается так мягко и так солнечно, что ещё чуть-чуть, и сердце Чонгука окончательно остановится, а сам он ослепнет. И он этого так жарко в груди, что самому урчать уже хочется.       Чонгук вытаскивает пробку, чтобы вода стекла, помогает Гаспаро вылезти из ванной и укутывает его в большое, мягкое полотенце. Влажные кончики волос закрутились ещё сильнее, отчего Чонгук оттягивает один локон и тот, пружиня, возвращается в своё положение. Омегу подобное не устраивает и он трясет головой, обдавая капитана каплями воды. Капитан в долгу не остаётся и, наклонившись, закидывает Конти на своё плечо. Громкий смех раздаётся по всей комнате.       Не тот зловещий смех, который Чон слышал на складе. Не тот, который вызывает холодный пот и табун мурашек по спине. Не тот, что пробуждает дикий, животный страх.       А другой.       Радостный, задорный, хриплый. Любимый. Тот, который Чонгук уже слышал, и не единожды. Тот, что вызывает на лице капитана настоящую, искреннюю улыбку.       Родной.       Большего им, пожалуй, не надо. Всего-навсего немного счастья.

***

      Гаспаро поправляет пиджак, смотрясь в зеркало. Он проводит пальцами по тонкой портупее, лёгкой ткани кофты, что не скрывает ничего. Омега сегодня должен выглядеть как можно лучше. Конти не позволит никому отобрать у него Коза Ностру и должен показать, что смерть Америго ещё не означает конец. Гаспаро берёт любимую резинку для волос и прядь за прядью собирает, чтобы завязать небольшой хвост на затылке. Он в последний раз окидывает себя взглядом, кивает себе и выходит из помещения.       Чонгук вскакивает с кровати Гаспаро, подходит ближе к омеге и обеспокоенно смотрит на него, поджимая губы.       — Ты уверен, что я должен остаться? Давай я всё-таки поеду с тобой.       — Успокойся, — Гаспаро тепло улыбается капитану, заставляя его сердце в очередной раз биться чаще, сильнее. Одной своей улыбкой он очаровывает моментально, ей невозможно сопротивляться. — Это лишь формальности, займёт не больше часа. Тем более, со мной будет Салвеццо, переживать не о чем.       Чон морщится от имени солдата, но всё равно кивает. Он носом проводит по шее Гаспаро, без шанса оторваться от неё. В последнее время они не использовали подавители, отчего их запахи снова смешались между собой, окутывая призрачной дымкой, от которой Чонгук долго приходит в себя. Капитан оставляет несколько поцелуев на нежной, нетронутой коже и, наконец, отходит от омеги.       — Если что-то случится, позвони обязательно.       — Без этого никак.       Гаспаро на секунду припадает к губам Чона, чтобы, оторвавшись, быстро покинуть поместье. Он не может задерживать всех, итак на десять минут дольше собирался с силами. Похоронами занимался Граво, понимая, что Гаспаро не в состоянии. После того, как они покинули морг, Конти не мог прийти в себя больше двух часов. Это всё казалось ему ненастоящим, наигранным. Вот так в один момент он потерял не только твёрдую почву под ногами, но и отца. Какого-никакого.       Жаль, что только столкнувшись со смертью Америго лицом к лицу, Конти осознал, как его это задело. То, что раньше было мечтой в порыве гнева, стало реальностью, от которой хотелось сбежать. Каким бы отвратительным и жестоким ни был Америго, он — отец Гаспаро. Всегда им был и старался защитить омегу всеми силами. Гаспаро — сын Америго Конти — неприкосновенен. Был, пока Америго оставался живым.       Гаспаро понимает, что сейчас он — мишень для всех, кто давно хочет избавиться от семьи Конти. Выходить в свет для него — чистое самоубийство, но не отдать дань уважения отцу Гаспаро не может. Нужно показать всем, что он не боится и прятаться в стороне не станет. Он — есть карма. И ничто его не остановит.       К автомобилю Гаспаро подходит уже заведённым, готовым ко всему. Салвеццо ничего не говорит, хоть и чувствует настроение омеги. Едут они в тишине. На самих похоронах будет много людей, невероятно много. Коза Ностра прощается со своим преданным Доном, который вёл её за руки почти тридцать лет. И не посетить его похороны означает предать не только Дона, но и саму Коза Ностру, а она такого не прощает.       Лудвико и Граво уже ждут его на месте, представляя семью Конти. Они встречают каждого, рассаживают на отведённые гостям места, а тем, кому их не хватает, провожают к стоящим вокруг фамильного склепа стульям. По меркам похорон людей неприлично много. Весь состав Совета, солдаты и юноши чести. По меньшей мере человек семьдесят. И Гаспаро одобрительно кивает на это.       Машина плавно останавливается недалеко от толпы людей, Салвеццо не торопит, даёт Гаспаро возможность вздохнуть. Конти смотрит на приближающегося Лудвико и позволяет тому открыть для себя дверь автомобиля. Омега подхватывает Росси под локоть и идёт вместе с ним к своему месту. Взгляд каждого человека обращён на него, цепляется за украшения, уверенную походку и высоко поднятую голову. Что ж, если и вариться во всём этом, то только во всеоружии.       Церемония проходит относительно тихо. Священник читает прощальную панихиду, ходя из стороны в сторону возле входа в склеп, а после её окончания Граво под траурный марш несёт урну. Гаспаро сжимает ладони, глазами следя за тем, что осталось от его отца. Лишь кучка пепла, которую поставят рядом с его семьёй внутри склепа. Никакой траурной процессии, только верный консильери, что был рядом с Доном до конца. Гаспаро пытается дышать как можно медленнее, чтобы не отдаться во власть эмоций. Он должен быть сильным, смелым и храбрым, иного Дона Коза Ностра не примет.       Когда Граво входит в склеп, всё вокруг замирает. Гаспаро слышит собственное сердце в ушах и пение птиц. Тишина накрывает пустое кладбище, даёт шанс всем попрощаться с Доном, который для многих солдат и юношей чести стал надёжным плечом, на которое можно опереться. Дал работу, возможность выбраться из Зена и полной нищеты. И, если в Совете и есть предатели, которых Гаспаро лично лишит жизни, то среди солдат Америго был примером для подражания и своё уважение заслужил.       Консильери покидает склеп и присаживается рядом с Гаспаро, сжимая его коленку в ладони, делясь мужеством, с которым нёс прах не только своего непосредственного начальника, но и друга. Омега поджимает губы и встаёт, не позволяя никому покинуть кладбище. Он подходит ко входу в склеп, но не заходит. Когда-нибудь он найдёт в себе силы это сделать, но не сейчас. Гаспаро складывает мизинец и большой пальцы, тремя проводит от левого плеча до правого и кланяется, прощаясь с отцом. Когда поворачивается ко всем лицом, то на нём ничего нет. Ни жалости, ни боли, ни злости. Абсолютно бесстрастное.       — Отец всегда мне говорил: «Завтра ты станешь лучшей версией себя». Но никогда не говорил, как им стать, лишь показывал на своём примере. Дон Америго — сын Моэрто Конти — навсегда с нами, он будет жить, пока живы воспоминания о нём, пока мы с вами его не забудем. Смерть — не всегда конец. В нашем случае это начало. Начало новой эры нашего дела.       Гаспаро кланяется собравшимся здесь, хоть и видит, как Жакоб морщится на его слова. Омега смотрит ему в глаза и даёт ещё одну клятву. Он доберётся до дяди, его душу лично в Ад спустит. Только омега собирается вернуться на своё место, чтобы закончить церемонию, как взгляд падает на того, кого сюда не звали. Не только на похороны, но и в Палермо. Гаспаро щурится, наклоняет голову, всем своим видом показывает, как недоволен, но сейчас не время устраивать истерики. Он всё же занимает своё место, пока остальные прощаются с Америго.       Гаспаро отмахивается от вопросов Граво, лишь поворачивает голову в сторону Салвеццо, который тоже заметил незваного гостя. Солдат пышет злостью, ещё чуть-чуть, и пар из ушей пойдёт, но он не смеет что-либо делать. Лишь прожигает взглядом Гумон Ша, сдерживает зверя внутри себя и ждёт. Ждёт, пока Гаспаро не отправит якудза обратно на свои земли, ведь сам сделать это не в силах.       Через двадцать минут прощания люди потихоньку начинают покидать кладбище, позволяя Гаспаро, наконец, подняться со своего места и твёрдой, решительной походкой направиться в сторону оябуна. Эспозито, не отставая, следует за ним. Омега едва держит себя в руках, когда замечает, что Гумон Ша идёт к нему навстречу. Гаспаро останавливается в паре метрах от оябуна, складывает руки на груди и высокомерно вздёргивает нос.       — Что ты здесь делаешь? Тебе запрещено посещать Сицилию под любым предлогом. Я, как исполняющий обязанности Дона, могу объявить тебя предателем и убить прямо сейчас, — Гаспаро подходит ближе, голову вверх поднимает, ненавидит, когда на него смотрят надменно. А именно это и делает Гумон Ша. — Так дай мне хоть одну причину этого не делать, Намджун-сама.       Оябун слегка улыбается, опуская голову, проявляя должное уважение к Гаспаро. Гумон Ша облизывает губы и иногда поглядывает на Салвеццо, что стоит за Гаспаро и напряжен до такой степени, словно готов наброситься на оябуна в любой момент.       — Добрый день, Гаспаро, я тоже рад тебя видеть.       — Не паясничай, Намджун-сама, ты знаешь, меня лучше не злить. Так какого чёрта ты забыл здесь, в Палермо?       — Я приехал попрощаться с Доном Америго, не больше, — Гумон Ша поднимает ладони в примирительном жесте, но в его глазах нет ни грусти, ни раскаяния.       — И почему же я тебе не верю? Решил, что раз альфа, тебе разрешено, минуя моё согласие, нарушить договор? — Гаспаро тыкает пальцем в плечо оябуна, шипит ему прямо в лицо, не страшится его. Он сам Дьявол, и Гумон Ша для него не тот, кого стоит опасаться. — А если я его нарушу? Как ты думаешь, что я могу сделать? А?       Гумон Ша напрягается, встаёт в оборонительную позу, скрещивает руки так же, как и Гаспаро. Он расправляет плечи, возвышаясь над омегой, а его зверь подаёт признаки агрессии. Подобное поведение всегда забавляло Гаспаро. Его личному зверю противостоять мог только Америго, и сдерживать его тоже мог только Дон. И никто не смеет его пугать, так что Гаспаро сам атакует. Давит пока несильно, но ощутимо, чтобы показать, что здесь Гумон Ша — никто.       — Это моя территория, Намджун-сама. И всё делается только через меня. Ты нарушил договор, теперь я нарушаю его в ответ. Не дай Бог ты приблизишься к Долоре, — омега сладостно улыбается, замечая, что его слова провоцируют оябуна на хоть какие-то действия, но тот бессилен. Гаспаро и правда может его убить прямо сейчас. — Я сожгу землю, по которой ты ходишь. Убью каждого, кто стоит за твоей спиной. Но это же не самое страшное для тебя. Я вырву твои глаза, чтобы ты никогда не смог его видеть. Отрежу твой блядский язык, чтобы ты никогда не смог ему ничего обещать. Отрублю твои руки, чтобы ты никогда не мог его коснуться. И всё, что тебе будет разрешено, — это слышать, как он уходит от тебя снова и снова. Я создам для тебя персональный Ад на земле, чтобы впредь ты запомнил — я тут и Бог, и Дьявол, и президент. Если ты хочешь что-то сделать на моей земле, ты спрашиваешь у меня разрешения. Надеюсь, ты меня понял.       Гаспаро разворачивается и, кивая Салвеццо, покидает кладбище, чтобы вернуться домой.