Cosa Nostra

Вам нечего бояться, если вам нечего скрывать.

      Ближе к двенадцати Гаспаро покидает бал и без него становится как-то просторно, пусто. Чонгук со скучающим лицом продолжает следить за Америго, изредка переговариваясь с Силайло, который подходил к нему примерно раз в полтора часа, а после возвращался на свой пост. Гости расходятся только к трём, охрана покидает свои посты в зале через полтора часа вместе с другим обслуживающим персоналом. Чонгук еле держит глаза открытыми, невероятно хочется спать. Если бы не Силайло, который старался его расшевелить и кормил какими-то сладкими батончиками, то капитан свалился в сон в начале пятого. Когда до конца смены оставалось около двух часов, настал момент второго дыхания, и Чонгук сам начал заводить разговоры с Костатини.       В восемь часов их наконец-то сменили, Чон ещё никогда не был так рад окончанию смены. Скука смертная. В прямом смысле. Подумав об этом, капитан усмехается.       Они медленным шагом направляются в сторону каморки, чтобы сдать брелоки и пойти спать. Капитан уже не просто мечтает о кровати, он её желает всей душой. Поэтому отдаёт свой брелок Долоре, что стоял в метре от каморки, буквально впихивая его в руку омеги. Он отвечает на улыбку Чонгука, просит расписаться на планшете.       — Ну что, как тебе твоя первая смена? — Долоре кивает Силайло, забирая его и брелок, и заинтересованно глядит на капитана.       — Всё хорошо, только спать охота невероятно, — Чонгук счастливо улыбается, потягивается руками, широко разводя. — Как лягу сейчас, как усну. Будет красота.       — Так это прекрасно. Рад, что тебе всё нравится, — Долоре кивает Силайло, прощаясь с ним и зажимая планшет подмышкой. — Не забудь, что ты должен мне два спарринга. Мне понравилось укладывать тебя на лопатки.       Чонгук заливисто смеётся, хлопает в ладоши, а после неловко прикрывает рот ладонью из-за собственной громкости.       — Дай мне поспать и посмотрим, кто кого уложит.       Ещё пару минут постояв с омегой, капитан машет ему рукой и направляется в корпус, чтобы, наконец, сходить в душ и завалиться в кровать. Как только голова касается подушки, Чонгук блаженно стонет, удобнее укладывается, накрываясь лёгким одеялом, и прикрывает глаза. Но ни через двадцать минут, ни через час ему не удаётся уснуть. В голове роем носятся мысли осознания того, что в месте, кишащим убийцами, наркоторговцами и сутенерами капитан чувствует себя куда лучше, чем в своей собственной жизни. Он не ощущает давления, здесь никому нет дела до какого-то там Дэ Чана. От него ничего не требуют, не ожидают, не пытаются выбить почву из-под ног. Чонгуку и правда здесь нравится, он получает удовольствие от общения с этими людьми, лёгкость. Даже с Юнги капитан не чувствовал себя настолько свободным.       А Гаспаро Конти? Сильный омега, который разбудил что-то внутри капитана, от чего Чонгуку становится тошно от самого себя. У него уже есть омега, прекрасный, чувственный омега. И капитан засматривается на другого. Тэхён не заслуживает к себе такого отношения, он достоин лучшего альфы, чем Чон. Тэхён сейчас ждёт его, наверняка мучается от неизвестности точно так же, как и сам Чонгук. Капитан позволил предать его, лишь подумав о другом. Внутри него разгорается ненависть к себе. Он просто отвратителен. Нужно забыть про Гаспаро, как страшный сон, и никогда не вспоминать.       Остаётся лишь один вопрос, на который капитан — как ни старался — не мог найти ответ: зверь — однолюб, он выбирает пару раз в жизни, и после неё никого и никогда не сможет принять, сколько бы лет ни прошло. Гаспаро не вызвал отторжение. Ни на толику зверь капитана не сомневался, сразу лёг в ноги молодого господина, стремился к нему и хотел оказаться в руках омеги. Почему? Что в Гаспаро заставило зверя его принять безропотно, с лаской и готовностью? Чонгук не знает.

***

      Просыпается капитан от того, что соседи, пытаясь вести себя тише, слишком уж шумят. Они шёпотом-криком ругаются друг с другом, выясняя отношения, отчего Чонгук переворачивается на спину, медленно открывает глаза и, нахмурившись, смотрит на итальянцев. Они замечают его сонный взгляд и тот, у которого Чонгук отобрал кровать, шикает на другого соседа.       — Извини, мы не хотели тебя разбудить.       — А сколько времени?       — Около трёх.       Чонгук кивает, но ничего больше не говорит. Соседи уже в полный голос продолжают спорить. Как оказывается, они не могут поделить полку в шкафу. Причина их спора вызывает улыбку на лице капитана. То, как два здоровых лба ругают друг друга из-за маленькой полки, выглядит забавно. Чон, качая головой, встаёт с кровати, чтобы сходить умыться и проснуться окончательно. Когда он берёт в руки телефон, обнаруживает на нём сообщение от Виргилио. От этого бросает в дрожь. Хватило лишь суток, чтобы забыть, зачем капитан находится здесь.

«На углу твоего дома в магазине новая поставка молока. Как-нибудь попробуй, оно стоит на пятой полке»

      Чонгук ничего на это не отвечает, откидывает от себя телефон, падая на незаправленную кровать. Он глубоко вдыхает, запускает ладонь в волосы и усмехается. Капитан даже не знает, что нужно рассказывать. Эта встреча может поставить его в компрометирующее положение, если о ней узнают. Вчера Чонгук на собственной шкуре ощутил всю мощь ручной Смерти Америго, и сейчас не знает, стоит ли рисковать в данной ситуации. С другой стороны, он может сообщить Виргилио то, что уже узнал, и отложить следующую встречу. Главное особо не привлекать к себе внимания, а вести себя так, словно ничего не случилось. Расспросы стоит отложить на потом.       — Ребят, а здесь есть где-то автобусная остановка или другой общественный транспорт? — Чонгук принимает положение сидя, обращает чужое внимание на себя. Итальянцы отвлекаются от шкафа и тот, с которым в свой первый день столкнулся Чонгук, машет головой. — Мне нужно в город съездить, а я понятия не имею, как отсюда выбраться. Такси по-любому выйдет слишком дорого.       — Да и не поедет такси сюда. Это закрытый сектор, сначала два километра придётся идти. Тебя могут отвезти на служебном автомобиле. Зайди к дежурному, там же можешь взять их номер, чтобы тебя забрали потом.       Чонгук тихо благодарит итальянца, имя которого так и не узнал. Даже как-то совестно становится, из-за чего капитан старается даже не смотреть в сторону соседей. Он быстро собирается, натягивая на себя джинсы и футболку, причёсывает растрепанные волосы, приглаживая ладонями, и прощается с ребятами. В небольшой каморке обнаруживаются лишь двое охранников, один из которых лежит на диване и бросает в потолок липкий шарик. Чонгук приветствует их слабой улыбкой, уточняет по поводу служебного автомобиля и номера, как сказал его сосед. Охранник, следящий за камерами, берёт трубку со стола, набирает номер и прикладывает её к уху. Он просит подъехать кого-то к запасному выезду, параллельно на бумажке чиркая цифры. Отдавая листок в руки Чонгука, просит закончить дела до десяти. Капитан кивает на просьбу и машет рукой, покидая каморку.       До города они добираются в течение часа, водитель высаживает Чонгука возле его дома в районе пяти вечера. Он покидает салон, встречает лицом тёплый палермский воздух словно его не было здесь больше года, хотя на деле прошла лишь пара дней. Капитан оглядывает улицу, по которой ещё недавно прогуливался, нося своё собственное имя и храня свою историю, а не чужую. Всего несколько дней изменили так много, и пока Чонгук не осознавал, хорошо это или плохо.       Капитан заворачивает за угол, заходит в небольшой магазин в его доме. По всему помещению раздаётся неприятный колокольный звон, исходящий от специальной музыкальной подвески на двери. Он берёт небольшую корзинку, бродит между рядами, разглядывает продукты питания, кладёт в неё какие-то сладости и попкорн, прежде чем колокольный звон слышится вновь. Он останавливается напротив полки с молоком и ждёт, делая вид, что выбирает. Недалеко от него останавливается Виргилио.       — Всё относительно спокойно, кот не покидает дома уже второй день, котёнок отлучался вчера на два с половиной часа. На балу он воздействовал зверем на какого-то мужчину, не знаю его. Всего на территории находится пять строений: основной дом, два корпуса — для альф и омег, — сторожевая будка и…       — Ближе к сути. Что за мужчина? Как сильно котёнок ему навредил? Что-нибудь узнал про пса?       — Молодой, длинный нос, тёмные волосы, около метра восьмидесяти. Я ничего не спрашивал про него. Пёс как пёс, очень ревнивым оказался. Хомяк уложил меня на лопатки. Дважды, — после короткого смешка Чонгук не сдерживается и кидает на майора грозный взгляд. — Я узнал кое-что другое. Судя по всему, синица не сама упорхнула из гнезда, ей помог кот. То, что мне рассказали, не вяжется с легендой. Синица была птицей высокого полета, которая не способна на такое.       — Не лезь в это, ещё рано.       Через секунду Виргилио хватает с полки пачку чипсов и направляется к кассе. Чонгук продолжает осматривать молоко разных марок. Он останавливает свой выбор на миндальном, когда подвеска оповещает его о том, что Риччи покинул магазин. Капитан старается делать всё медленно: выкладывает продукты на кассе, собирает в руки, так как никакой сумки он с собой не взял, расплачивается исключительно наличкой. Следующая встреча с Виргилио состоится не раньше, чем через неделю, это при хорошем раскладе. Остаётся только взять себя в руки и не дать загнать себя в ловушку.       Лёжа в кровати и поедая солёный попкорн, Чонгук закидывает руку под голову и закрывает глаза. Капитан, конечно, скучает по своей жизни: по стабильности, которая у него была; мелким рутинным делам вроде стирки или приготовлению завтрака для себя или Тэхёна; по самому Тэхёну. По нему, честно говоря, больше всего. Они могли изредка не видеться больше трёх дней, но каждый раз это было сравнимо с пыткой. Тогда он мог позвонить Киму в любое время дня и ночи, разбудить или отвлечь от каких-то дел. Чонгук уже и забыл, когда был один, без отношений с Тэхёном. Он и себя-то в то время вспомнить не может. Чон так сильно скучает, что хочется просто зарыться носом в любимые чарующие кудри, всей грудью вдохнуть аромат китайской розы, наполниться им, пропитаться полностью.       Чонгук не думал, что когда-либо в жизни сможет так сильно кого-то любить. Что кости ломает, внутренности скручивает в толстый жгут, а от дикого желания увидеть столь ценную улыбку на родных губах буквально разрывает на части. Капитан представляет, как обнимет Тэхёна, сожмёт в собственных руках и, он уверен, долго не сможет от себя отпустить, боясь, что его образ развеется, словно мираж в пустыне. Чонгук обязательно вернётся в свою жизнь и вернёт своего омегу.       В попытке сбежать от жалкой тоски Чонгук выбирается из дома, шагая по улице без конечной цели. Он разглядывает одинаковые потрёпанные дома, развалившиеся качели и разросшиеся кусты. По дворам бегает много детей, совсем не беспокоясь о своей безопасности. Чонгук бы не смог отпустить своего ребёнка вот так бегать, где хочется. Он сталкивался с тем, как детей похищали прямо возле дома, отправляли судами в другие страны для продажи. На органы, заводы или в постели к богатым ублюдкам. Даже представляя это Чонгук дёргается, старается отогнать подобные мысли от себя.       Ближе к семи вечера Чонгук звонит дежурному и просит отправить за ним автомобиль.

***

      После завтрака во второй выходной Чонгук решает посетить зал. Он заходит тихо, стараясь никому не мешать. Капитан вставляет наушники в уши, включает рандомный плейлист и настраивает беговую дорожку, делая первые шаги. Постепенно увеличивая темп сначала ходьбы, а потом и бега, капитан приходит к комфортной для себя скорости. Он смотрит в одну точку, не сводит с неё взгляда, мир перестаёт для него существовать.       Чонгук прокручивает события своей жизни, погружаясь в пучину мыслей всё глубже. Когда они с семьёй переехали в Италию, сначала поселились в Турине. Их денег хватило лишь на небольшую однокомнатную квартиру, в которой для семьи с одним подростком места было очень мало. Чонгук ясно помнит те моменты, когда приходил со школы и не хотел ни с кем разговаривать, но от этого было не убежать, поэтому он часто уходил из дома просто гулять. Из-за языкового барьера учёба давалась тяжело, он ощущал себя ещё более одиноко, чем в Корее. В новой школе над ним, конечно, не издевались из-за отсутствия природного запаха и зверя, однако старались обходить стороной, так что друзей завести было вдвойне сложно.       В каждым прожитым днём капитан всё сильнее ненавидел Италию, родителей, Корею. В нём было так много ненависти: к себе, окружающим, стране, в которой многие мечтают жить. К отцу, который любил под рюмку завести с ним беседу и сказать, как Чонгук плох во всём, за что берётся. Что он недостаточно хорош, жалкий, что Раон, отец Чонгука, всё делает для того, чтобы жена и сын ни в чём не нуждались, а в ответ не получает ничего. Иногда Раон любил зажать мать Чонгука где-то в уголке и говорить, какая она шлюха, что та ходит не на работу, а к любовнику. Подобное происходило редко в Корее, но в Турине стало обыденностью.       Через две недели после семнадцатилетия Чонгука, у него, наконец, проявились вторичные половые признаки. Чонгук никогда не забудет этот день. В школе, сидя на последнем уроке, у Чона начала подниматься температура и класс накрыл резкий аромат феромонов. Их было так много, что у двоих омег они вызвали течку, а Чонгук упал без сознания. Очнулся он в больнице, рядом сидела мама, вытирая нос и глаза салфеткой, а Раон ходил по палате, гордо распрямив плечи. Он был очень рад тому, что сын стал полноценным альфой, перестал его стыдить перед другими.       Когда Чонгук впервые ощутил своего зверя, то и его радости не было предела. Он почувствовал себя таким целостным, больше не одиноким, ведь с того дня урчание внутри никогда не оставляло его один на один с собой. Со временем Чонгук научился им управлять, развивал его, становясь сильнее, и теперь не давал мать в обиду. Чуть что, и личный зверь был тут как тут. Раон, конечно, злился и ругался на сына, но ничего не мог с этим сделать. Чонгук знал, что может постоять за себя и больше не бояться.       В середине последнего учебного года родители развелись, с отцом Чонгук практически не общался, виделся с ним раз в месяц и его это в целом устраивало. После развода мать Чонгука очень отдалилась от него, больше времени проводила вне дома, а если они и разговаривали, то она, морщась, отворачивалась от сына со словами: «Гены не пропьёшь».       Это не могло не расстраивать Чонгука, он злился, обижался и всё чаще оставался ночевать у отца здесь, в Палермо. Из двух зол он выбрал меньшее — видеть разочарование в глазах собственной матери было так болезненно, что Чонгук ощущал горячую влагу в глазах всё чаще. Он снова чувствовал себя слабым и ни на что не годным.       Когда отец предложил Чонгуку рассмотреть полицию в качестве будущей профессией, то Чон даже не стал отпираться. Он начал усиленно готовиться к сдаче экзамена, ходил на подготовительные курсы по юриспруденции, посещал зал пять раз в неделю, углубился в учёбу. Школу окончил хорошо, так что выбранная специальность стала к нему ещё ближе. Чонгук полностью окунулся в это, учёба помогла ему отвлечься от своей семьи и той боли, что она ему приносила. С каждой тренировкой он всё сильнее и сильнее убеждался в том, что ему определённо нравится думать о себе как о полицейском.       Из собственных мыслей его отвлекает чья-то рука, что коснулась предплечья Чонгука. Капитан дёргается от этого касания и чуть не падает с дорожки, но вовремя успевает схватиться за ручки. Он быстро вытаскивает наушники и оборачивается. Первое, что слышит мужчина — это смех. Долоре стоит рядом, прижимая ладонь ко рту и звонко смеется с реакции Чона. Капитан не сдерживает улыбки и, качая головой, выключает тренажёр.       — Господи, ты такой забавный.       — Рад, что мои возможные травмы смешат тебя, — Долоре, наконец, успокаивается и шлёпает капитана по плечу.       — Я бы не хотел этого.       — Ну да, конечно. Дядя Стэн, я тебе верю, — капитан нарочито сильно закатывает глаза, сходит с дорожки, подходит ближе к лавочке, на которой находятся бутылка с водой и полотенце. Он жадно отпивает воды, делая большие глотки и утоляя жажду. После берёт полотенце и протирает заднюю часть шеи, стирает пот. — Ты что-то хотел?       — Вообще-то, ты наказан и у тебя ещё два спарринга со мной. Вот я и пришёл тебя победить. Снова.       Чонгук качает головой, следуя за Долоре, который ведёт их к рингу. Они встают рядом, чтобы дождаться, когда он освободится.       — Как отдохнул? Сильно устал? Мне сказали, что ты потом ещё уезжал куда-то, — эти слова заставляют Чонгука напрячься, отводя взгляд от омеги. Он мнёт в руках влажное от пота полотенце, сжимая его.       — В целом, всё прошло относительно хорошо. В следующий раз я нормально посплю перед сменой, потому что после двух начало сильно рубить, но хорошо, что Силайло был рядом, он своей болтовней отвлекал.       — Ну и отлично, дальше станет легче, выработаешь свою схему отдыха.       После этих слов Долоре поднимается на освободившийся ринг. Он с коварной улыбкой начинает разминать шею, спину и руки. Чонгук, который уже размялся на дорожке, лишь сжимает ладони в замок и крутит ими, чтобы кисти растянулись. Эспозито встаёт в стойку и, как в первый раз, манит капитана пальцем, разрешая напасть первым. Чонгук делает два шага в сторону омеги, но всё ещё держится на расстоянии, чтобы снова не попасть в ловушку. Он оценивает устойчивость положения Долоре, не разрешает себе вновь допустить ошибку. Сейчас он здраво оценивает умения и силу Эспозито, не стремится сразу повалить его на пол, а старается сначала его извести. Чон ходит кругами, делая ложные выпады, чтобы Долоре мог на них отреагировать. Капитан пытается схватить омегу в зажим, однако тот ловко уворачивается. Долоре словно не устал совсем. Привычный хвостик даже не растрепался, поэтому Чонгук делает настоящий выпад, но тот пинает его под коленкой, а ладонью чётко попадет в плечо, отчего капитан не может сдержать равновесия и падает на бок.       — Уже лучше, Чан.       Долоре снова подаёт ему руку и помогает встать. Сейчас капитан не ощущает себя уязвлённым, он испытывает уважение и восхищение, отчего улыбается похвале и благодарно кивает. Начинается новый спарринг. Они продолжают ходить вокруг друг друга и пытаться найти слабые места. Долоре почти удалось вывести Чонгука из себя, замахнувшись ногой, но он не то что устоял, — ушел от удара. Ступня омеги прошла в сантиметре от лица Чонгука. Глаза капитана смешно округлились от вида чужой ноги недалеко от себя, Эспозито же позволил себе лишь тихий смешок.       Через шесть минут с начала второго спарринга Долоре снова уложил капитана на лопатки. Ему потребовалось совсем немного усилий, а капитан уже лежит на мягком полу. Да, Чонгуку много чему предстоит научиться.       После окончания их некоего соревнования Чонгук уходит в душ смывать с себя пот и остатки усталости, чтобы потом сходить на обед. Оставшийся день проходит относительно спокойно: капитан смотрит с коллегами какой-то сериал, не вникая в суть, играет в приставку, болтает с Силайло, с которым Чон сталкивается на улице, пока несколько раз обходит территорию.       Чонгуку становится скучно от того, что он не знает, чем себя занять, пока проходит последний выходной. Капитан начинает задумываться над тем, что эта работа не такая уж сложная и плохая. Если у тебя есть семья и к кому вернуться, то, в принципе, можно и не оставаться здесь, лишь приезжать на смену. Возможно, другие больше включены в жизнь Коза Ностры и уделяют ей много своего времени вне смен.       Спать Чон ложится рано, чтобы наконец наступил новый день и хоть что-то могло разбавить его скуку. Но и этого не происходит. Он весь день ходит за Силайло, кивает на его рассказы, иногда Долоре куда-то отводит Костатини и они вдвоём тихо переговариваются. Капитана в их дела, конечно, никто не посвящает, да и не то чтобы он в этом нуждался.       Лишь к восьми вечера все начинают бегать. Постовые сменяют друг друга, кого-то вызывают в свой выходной, чтобы подменить тех, кто, собираясь возле двух служебных машин, встревоженно шепчутся. Чонгук непонимающе оглядывает это буйство, растерянно вертит головой и выпрашивает у Силайло, что же происходит, но омега лишь отмахивается от капитана. Спустя добрых десять минут к ним снова подходит Долоре. Его лицо омрачено злостью, он грубо сообщает Костатини о смене постового места, но Чонгуку уйти вслед за омегой не даёт. Эспозито кивает в сторону собравшихся возле машин охранников и Салвеццо. Внутри у капитана всё холодеет.       Он на негнущихся ногах приближается к Салвеццо, что распределяет его во вторую машину и даёт шапку, чтобы убрать волосы. Все рассаживаются по местам. Чонгук едет с ещё четырьмя альфами, прибитый боком к дверце. Внутри салона всю поездку висит угнетающая тишина, что лезет под ребра, заставляет сердце биться чаще, гоняя горячую кровь по венам. Чонгук сжимает дрожащие руки в кулаки, готовясь к неизвестности, что скручивает все кости. Вот тебе и скукота.       Когда автомобиль съезжает с главной дороги, капитана уже по-настоящему лихорадит, а в голове проносятся сотни мыслей, одна страшнее другой. Среди леса у подножия горы в машине Чонгук не ощущает безопасности от слова совсем. Через стекло капитан видит вдалеке здание и его прошибает током. Вот, о чём говорил Виргилио. Сегодня Смерть заберёт в свои руки очередного мученика.       Машина плавно подъезжает к заброшенному складу, — всё, как и рассказывал майор, — за ним, возле здания, строятся ещё два автомобиля. Откуда взялся третий автомобиль Чонгук предпочитает не думать. Десяток вооружённых людей, одетых во всё черное, шапки на головах. Все одинаковые, безликие. Выстроенный ряд подчинённых ждёт прибытия главного гостя сегодняшнего праздника. Медленно, нерасторопно красный Ламборгини съезжает по гравию. Фары машины предательским блеском освещают мужчин. Никто не двинется, не шелохнется, практически не дышит. Лишь глухие удары, доносящиеся из багажника одного из автомобиля, нарушают сие молчание. Длинные ноги лёгкой поступью настигают, тонкий черный лонгслив сливается с темнотой ночи, кудри пружинят на каждом шагу. Гаспаро откидывает пару прядей назад, открывает бледную шею, демонстрирует её чистоту. Неизменная глянцевая маска закрывает лицо. Он низко кивает присутствующим и скрепляет руки за спиной.       Салвеццо движется, точно тигр, по направлению к важным гостям вечера. Багажник издает тихий писк и открывается, демонстрируя пару: двое альф, оба связаны, дёргают руками и ногами в попытках отсрочить неизбежное. Эспозито хватает одного из альф за ногу, тянет ближе к себе и рывком вытягивает из багажника. Измученный парень грузом падает на камни, раздирая спину и голые руки. Слёзы текут по его молодому лицу, на вид ему лет двадцать, не больше. Сердце Чонгука сжимается от сожаления. Он боится того, что сегодня увидит. Это служит точкой невозврата. Обратной дороги уже нет, это конец. Ощущается это так, словно ему доверили что-то, после чего уже нельзя уйти, вернувшись в свою жизнь. Теперь он часть Коза Ностры с её болью, отчаянием и страхом.       Гаспаро поднимает руку и двумя пальцами указывает в сторону склада. Салвеццо кивает на приказ и, схватив пленника, поднимает, толкает, пинает. Тот же едва стоит на ногах, чудом идёт. Переступая с одной ноги на другую, он обречённо оглядывается и сталкивается глазами с капитаном. В них так много страха, что в нём можно утонуть. И Чонгук тонет, тонет, тонет в чужом страхе за жизнь свою, за жизнь семьи, за то, что его ждёт впереди, ведь ночь длинная. Она укроет в себе все секреты, спрячет их, никому не даст о них узнать. Ночь станет пристанищем для неспасённых душ, изуродованных лиц и чужого, но такого знакомого, чувства вины. Сегодня вершится месть и правосудие для тех, кто посмел не только посмотреть в сторону того, что принадлежит Гаспаро, но и тронуть это, присвоить себе.       Люди в чёрном идут за грешником на склад, ещё с десяток остаются снаружи. В темноте помещения вальяжной, расслабленной походкой появляется злой дух. Именно он сейчас и вынесет приговор. Альфу сажают на железный стул, что приварен к полу, от спинки которого тянется ввысь тонкая трубка. Он не первый и явно не последний гость здесь. Чонгук уступает дорогу парочке ребят из своего отряда. Салвеццо награждает его высокомерным и насмешливым взглядом. Ухмылка расползается по лицу мужчины. Ему явно нравится реакция капитана, Эспозито упивается ею, наслаждается.       На склад вносят саквояж, ведро, пару пятилитровых бутылок воды, светильник, вентилятор и магнитофон. Старенький потрёпанный магнитофон.       С молодого альфы стягивают верёвки, чтобы снова привязать. Его руки и ноги приковывают ремнями к стулу, под грудью привязывают той же бечёвкой к спинке. Голова парня опускается, его всхлипы в тишине раздаются громом и отскакивают от голых стен эхом. Салвеццо устанавливает освещение перед пленником, настраивает, чтобы не бил в глаза присутствующим. Тёплый свет заполняет небольшое пространство, помогает оглядеться. Чонгук слегка вертит головой и не замечает ничего. Бетонные стены и пол, всё чисто и сухо. Неизвестно, какое количество людей здесь молились Господу, и всё так бесполезно. Здесь есть только Дьявол, пожирающий души, и тела грешников.       Гаспаро встаёт рядом с пленником, обманчиво нежно гладит плечи, успокаивает. Конти наклоняется к уху альфы и шепчет.       — Милый, добрый Деметрио. Сегодня ты наконец-то встретишься со своей любимой. Хочешь расскажу, что тебя ждёт, милый?       Тихий голос расползается червями по комнате, заполняет каждую частичку тела Чонгука. От этого шепота становится дурно. Сладостно-приторный, вязкий, словно патока. Растягивается, растекается. Затыкает уши, не позволяет слышать что-либо, кроме него самого. Чона ведёт в сторону от такого вида Гаспаро. Доселе неизвестный животный страх в тисках сжимает грудь капитана. Смерть прячется в углах склада, поглядывает на разворачивающуюся сцену, улыбается и радуется. Сегодня в её тощих костлявых руках появятся новые и новые души. Она любит это место.       Гаспаро зарывается длинными пальцами в чужие волосы, сжимает их и запрокидывает голову не сопротивляющегося пленника, вынуждая смотреть на свет. Чонгук видит, как сужаются глаза Капо Бастоне, чует его улыбку за версту. Капитану противно от этого вида, но он столь завораживающий, что отвести взгляд невозможно. Гаспаро смотрит на Салвеццо и кивает ему. Мужчина приносит со стороны входа раскладной стол. Через пару минут на него со стуком опускаются саквояж и магнитофон.       — Сначала мы с тобой повеселимся.       В тишине ночи раздаются щелчки, помещение оживает. Плавная мелодия заполняет собой пространство, играется с бликами света лампы, прыгает от одних к другим. Чонгук смотрит на альфу, стоящего за Гаспаро. Тот ведёт в сторону плечом и они слегка подрагивают от услышанного. Ноты пианино ласкают уши, придают успокаивающую атмосферу, что совсем не сходится с тем, что здесь происходит. Капитан хмурится, постукивает ногой о пол. Лунная соната заставляет Гаспаро расхохотаться. Глубокий чистый смех отскакивает от стен, и Чонгуку приходится сжать руки в кулаках, чтобы выдержать его натиск.       — Да начнётся возмездие, милый!       Гаспаро подходит к саквояжу и начинает доставать оттуда различные предметы. Первым идёт небольшое красное полотенце. Руки Конти отточенными движениями расстилают полотенце на столе, вытаскивают пассатижи, небольшую коричневую коробку, кожаную скрутку. Всё это в аккуратном порядке занимает своё положенное место на полотенце, заставляя глаза пленника расшириться. Гаспаро поворачивает голову в сторону альфы, пускает тихий смешок, глядя на реакцию.       — Не переживай, милый. Чем быстрее ты расскажешь мне всё, тем быстрее мы закончим.       Омега подмигивает привязанному парнишке и снова приступает к своему делу. На стол с приглушённым звуком опускается молоток, тонкие деревянные палочки и лента, что остаётся в руках Капо. Лоснящийся черный шёлк обвивает ладонь Гаспаро. Чонгук наблюдает за ним, не пропускает ни слова, ни движения. Следит за ним, точно жертва за своим палачом. Тело будто парализовано — не слушается. Дыхание сбивается, а руки трясутся. Картинки, что при рассказе лейтенанта всплывали в голове, сейчас становятся реальностью. И капитан своими глазами увидит палермского Дьявола, что держит в страхе весь остров. Он увидит, на что способен со стороны хрупкий омега. Он увидит, что случается с теми, кто предает Коза Ностру. И что может произойти с ним, если он останется здесь и будет раскрыт.       Гаспаро подносит шёлк к своему носу, втягивает аромат страха и беспомощности, подходит к пленнику и завязывает лентой его глаза, перекрывая один из органов чувств и заставляя остальные работать в усиленном режиме. Ноты пианино застывают, в помещение возвращается тишина. Но ненадолго. Мелодия начинает играть снова. Время пошло.       — Мы начнем с банального, — Капо рукой даёт знак подчинённому, всё ещё находящемуся за спиной альфы. Тот берёт ведро и вешает на длинную палку, что прикреплена к спинке стула. Ручка ведра скрипит, этот звук утопает в бетховенской сонате. Мужчина открывает бутылку, наливает воду в ведро и отступает. Тем временем Салвеццо подключает удлинитель, а к нему вентилятор, и направляет его на грешника. Вода из ведра капля за каплей медленно оседает на голове мученика, потоки воздуха треплют чужие волосы. — Это называется «китайская пытка водой», милый, — тягучий голос наполняет темноту, что стоит перед глазами предателя. Он дёргается в жалких попытках выбраться. Его часы сочтены одним жестоким монстром. — Эта форма пыток была впервые описана Ипполитом Де Марсилисом в Италии в 15 или 16 веке. Психически болезненный процесс, при котором холодная вода медленно капает на кожу головы, лоб или лицо в течение длительного периода времени. Процесс вызывает страх и умственное ухудшение у субъекта. За счет потока воздуха эффект усиливается в разы.       Мелодия, льющаяся из магнитофона, перекрывает звук работы вентилятора. Капитану только от описания становится плохо. Комната начинает кружиться и приходится спиной опереться о стену. Лопатки чувствуют её холод, жёсткость. Чонгук здесь лишь зритель, которому позволено присутствовать на наказании грешника. Видеть, как кукловод дёргает за свои ниточки. Видеть все стадии принятия своей участи и невероятной мощи зверства. Палермский Дьявол во всей красе предстаёт перед ним. Доселе капитан и на толику не осознавал о том, что творится за закрытыми дверьми. Рассказ Виргилио не помог ему морально подготовиться к тому, что его здесь ждёт. Ни одна история не сравнится с тем, что предстаёт перед глазами капитана. Он тяжело сглатывает.       Капо Бастоне берёт в руки пассатижи. Пленник не видит и не знает, что его ждёт. По телу капитана распускается радость. Чистая, ничем не прикрытая радость. И это заставляет совесть кричать. Видя, что происходит, Чонгук искренне радуется тому, что это не он сейчас сидит на железном стуле, прикованный, распятый, беззащитный. Что это не его подвергают пыткам, психологическим и физическим. Что это не ему уготована настолько изощрённая смерть по воле Капо Де Фамиглио Конти Бастоне. Что он жив, в целости и сохранности. Мозг яро пытается откинуть такие мысли прочь, но, видя тот огонь, что полыхает в бездонных глазах, отбрасывает все попытки. Внутри Чонгука идёт баталия: с одной стороны эгоизм правит удовольствием, как будто весь страх мгновенно покинул тело, расслабляя его, давая ему вздохнуть; с другой — моральный кодекс капитана и чувство справедливости, что рвёт всё на своем пути, ведь происходящее неправомерно, беззаконно, и с этим нужно что-то делать. А сделать ничего и не сможет, если жить хочется.       Лунная соната начинается снова.       — Думаю, ты понимаешь, что будет дальше, милый, — омега наклоняется над парнем. Чувствует его природный запах, втягивает его. Постукивает пассатижами по маске на лице. Тихий стук совпадает со стуком сердца Чонгука, что готово выбраться из грудины, дай ему возможность. — По одному я буду вырывать твои ногти. Сначала на левой, потом на правой руке. Это больно, милый. Только скажи, если хочешь закончить это. Только скажи.       Крепко взявшись за рукоять, Конти поддевает край ногтя парня, сжимает его зубцами и смотрит. Смотрит жадно, поглощает каждую эмоцию на лице парня. Тот же, в свою очередь, опустив низко голову, видимо, читает молитву. Растрескавшиеся, но влажные от воды губы двигаются без остановки. Брови сведены к центру, дыхание сбитое, как после марафона. Гаспаро глубоко вдыхает. Он чует страх, что сладостью проникает в лёгкие. И резко дёргает рукой. Крик, наполненный болью, страданием разносится по складу. Чонгук дёргается от него, бегает глазами по мученическому лицу, кусает губы. Мужчина, стоящий за спиной грешника, закрывает глаза. И ему тоже страшно. В этом Богом забытом месте страшно всем, кроме Гаспаро и его верного пса.       Кровь стекает по ладони, вниз, по железу, и капает на пол, оставляя за собой следы. Наверняка не первые и не последние в истории этого склада. Его стены стали молчаливыми свидетелями зверств Дьявола. Приручили чужую боль, стали её хранителями. Альфа стонет от колкой боли, что распространяется по ладони. Греховно сладко стонет, ласкает уши Гаспаро. Ничто не остановит его этой ночью.       Рядом стоящий Салвеццо наблюдает за развернувшейся сценой. Его лицо не выражает ничего: ни стыда, ни вины, ни раскаяния. Но вместе с этим там нет и кровожадного удовольствия, что видит в глазах Гаспаро каждый, кто находится в помещении. Эспозито Салвеццо стоит скалой. Его руки сложены на груди, плечи расслаблены, ноги широко расставлены. Мужчина орлиным взором следит за всеми, никому не даёт спуска, держит в стальных рукавицах даже на расстоянии. Все его подчиненные ходят по струнке, ждут и ищут одобрения в своих действиях со стороны солдата. Впервые с момента знакомства Чонгук понимает, почему.       Почему эти люди подчиняются Эспозито. И причина этому проста — Салвеццо является тем, кто будет стоять за спиной любого из своих людей и следить за ними, как делает это сейчас. Непробиваемый, стойкий солдат, чьё нахождение рядом приносит и восхищение, и настороженность. Капитан проникается его боевым стержнем, что не дрогнет даже при нескольких выкриках грешника. Мужчина кивает одному из альф, который, судя по всему, так же, как и капитан, впервые на таком мероприятии. Только после разрешения тот покидает склад. Гаспаро никак не реагирует на это. Неужели настолько доверяет солдату?       А музыка всё играет, играет, играет.       Под аккомпанемент пианино изо рта грешника вылетают стенания. Всё громче и громче. Оторванные ногти валяются рядом, в каплях крови и с кусочками мяса. Чонгука тошнит от одного вида, не говоря уже о том, что ужас накрывает его всё больше и больше. В голове проигрываются сцены, где он сейчас сидит на месте пленника. Где его собственные ногти с корнем вырываются, слепой, без толики возможности выбраться живым. Капитан оседает на пол, упираясь в него руками. Тяжело дышит, но смотрит, глаз не отводит.       — Ты что-то хочешь сказать, Деметрио? Скажи мне, милый, давай, — со рта альфы стекает вода, смешанная со слюной. Гаспаро не брезгует. Парнишка воет, воет так громко, что этот звук навсегда отпечатывается в памяти Чонгука. Эти безжизненные глаза, упивающиеся ужасом; эти крики, пронзающие душу; эти ноты, дурманящие разум. Всё смешивается в одну сплошную ненависть, комком разрастающуюся глубоко в груди. И неизвестно, кого Чонгук ненавидит больше: себя за радость чужим страданиям; Гаспаро Конти за садистское наслаждение болью; Эспозито за его отсутствующее настроение или всё-таки самого мученика, что посмел украсть из рук семьи Конти их имущество. А в том, что было именно воровство, Чонгук не сомневается.       Кто-то хватает его за щеки, заставляет отвести взор от того, что происходит буквально в двух метрах от них. Перед лицом капитана, наклонившись ниже, сидит Салвеццо. Он смотрит проникновенно, в самую суть, не позволят увидеть что-то ещё, кроме его карих глаз. Они поистине завораживающие. Они такие глубокие, затягивающие в себя. В них Чонгук может разглядеть вкрапления чего-то тёмного, неизведанного ранее. Капитан обезоружен. Внутри Эспозито чувствуется стержень — гибкий, но прочный. Чонгук словно физически ощущает в нём силу и сам наполняется ею, делает вздохи терпкого аромата пленника и крови, и впервые ощущает в Салвеццо не противника, а твёрдую почву для себя. Голос солдата не дрожит, равнодушен:       — Встанешь или вынести?       Выбор, значение которого остаётся неизвестным. Его хлопают по щекам. Чонгук хватается за запястье альфы и медленно моргает, стирает отвратительную картинку перед глазами. Салвеццо каменным изваянием сидит перед ним, не пытается что-то сделать с ужасом за его спиной, бездействует. И вместе с этим он перед лицом капитана, держит его за шею, разглядывает, словно ему важно состояние Чонгука, словно он обеспокоен этим. Капитан не знает, что делать с этими мыслями. Его поднимают на ноги, прислоняют к стене и хлопают по плечу. Короткий кивок. Эспозито отпускает полковника, убеждается в том, что Чон может стоять самостоятельно и отходит. Капитан ощущает тяжёлый взгляд Гаспаро на себе. Мурашки бегут по телу табуном. Сила, строгость, злость и наслаждение смешались в одном человеке.       — Я не знаю.       Хриплый стон вырывается из груди пленника. Его голос заставляет капитана вздрогнуть. За ту секундную передышку, что предоставил ему солдат, Чон и вовсе забыл, где он находится. Парнишка плачет навзрыд, его плечи трясутся, руки дрожат. Наверняка происходящее вызывает в нём так много чувств, что он в них задыхается. По крайней мере, это то, что творится внутри самого капитана.       — Я не слышу, Деметрио.       Глаза Конти неотрывно смотрят, наблюдают за капитаном, что, опираясь на стену, еле держит своё тело на ногах. Кажется, что это самого Чонгука пытают, терзают лапы зверя. Что это он сегодняшний грешник, что самому капитану нужно начать молиться за себя.       — Пожалуйста, я ничего не знаю.       Пленник захлёбывается своими слезами, холодный ветер душит, душит, душит. Воздуха не хватает, парнишка открывает и закрывает рот, словно рыба, выкинутая на сушу. Гаспаро резко отворачивается от капитана, позволяя ему расслабиться, не чувствовать удушающего давления.       — Скучно. Ты скучный, Деметрио. Перейдём к следующему нашему шагу, — Гаспаро срывает с него ленту, отворачивается и снова подходит к своим орудиям. Словно ничего и не было. Словно не он сейчас проник в каждую клетку организма Чонгука. Словно и сам забыл, зачем здесь находится. Словно сам отдыхал от вида крови и слёз. Капитану хочется так думать.       Пленник выглядит пугающе: пот смешивается с холодной водой и слюнями; глаза хаотично бегают по людям, окружающим его; руки всё ещё кровоточат, покрывая стул и ткань джинс красными следами. Ногти, валяющиеся рядом, никого уже не интересуют. Гаспаро хватает в руки скальпель, проверяет остроту лезвия на свет, продолжая свой рассказ:       — Сдирание кожи представляет собой метод медленной и болезненной казни, при котором с тела снимается кожа. Используется как метод пыток или казни, в зависимости от того, сколько кожи удаляется, — Конти отходит от стола, разглядывает предмет в своих руках, проводит по лезвию кончиком пальца. Рассказывает так, будто его не волнует окружающая обстановка и это не он планирует издеваться над телом грешника. — Знаешь, Деметрио, когда мне было четырнадцать, мы с отцом ездили на охоту.       Капитан впитывает в себя каждое слово Гаспаро, закрывает эти рассказы у себя внутри, за семью печатями, сам не понимая, зачем это нужно. Ему тошно от ран парнишки, в голове всё ещё вспышками мелькают стыд, вина и удовольствие. Пока он не на этом стуле, всё можно изменить. Пока он смотрит, он не проигрывает в этой жестокой игре. Пока он является простым наблюдателем, капитан не сдастся.       — Мы поймали много дичи: птицу, зайцев, небольших кабанов. И вот мы приехали в дом охотника, отец заставил меня снимать шкуру с каждого убитого мной зверя. Уток я застрелил с десяток. Маловато, согласен. Сначала я отрубил им головы, а потом ощипывал. Зайцев я поймал и того меньше, всего семь. Знаешь, как правильно сдирать шкурку с зайцев, Деметрио? — Гаспаро подходит к мученику ближе, аккуратно проводит скальпелем по ладоням, поднимается выше. Крохотные ранки лишь краснеют, не дают пролиться крови. — Сначала зайца подвешивают за задние лапы и делают надрезы в районе скакательных суставов. После рассекают шкуру по лапам и до самой промежности.       Скальпель резким движением разрезает ткань брюк, задевает бедро, и крик заполняет комнату. Грешник плачет громче, дёргает ногой, заставляя кровь стекать по стулу, собираться на бетонном холодном полу рядом с ногтями, впитываться в одежду. Запах крови, стоящий в помещении, такой густой и насыщенный, что Чонгук поднимает руку и утыкается носом в сгиб локтя. Несмотря на то, какой капитан имеет опыт, ничего не сравнится с картиной перед его глазами.        — Кожа стягивается чулком так быстро, как это возможно, чтобы кровь не успела запечься. А вот с кабанами незачем возиться: порубил на части да затушил в казане с картошкой. Такой запах прекрасный, — Конти глубоко вдыхает и выдыхает. Расслабляется сильнее. Словно в воздухе витает аромат только что приготовленной дичи, а не смесь пота, крови, сырости и страха. — И ты, Деметрио, не станешь исключением, давненько я не тренировался. Конечно, если не хочешь ничего мне рассказать.       Пленник вымученно стонет.       — Я ничего не знаю, — тихий шёпот заполняет пробелы между нотами, что лились тонкой струей из магнитофона. — Нам просто позвонили.       Гаспаро заинтересованно ведёт плечом, Салвеццо понимает без слов. Подходит к грешнику, поднимает его лицо выше. Альфа жмурит глаза, громко выдыхает, хрипы покидают его лёгкие. Конти заинтересованно подходит ближе.       — Он назначил день, время. Адрес сказал. Пригрозил, что никто не должен узнать об этом, — голова парня откидывается назад сильнее и по собственной воле. Свет всё ещё слишком яркий для его чувствительных глаз.       — Мне нужно имя, Деметрио. Одно имя.       — Я не знаю. Нам подкинули телефон, это кто-то из наших.       Каждый, находящийся в помещении, замер. Коза Ностра не терпит предателей, она безжалостно их пережёвывает и выплёвывает, оставляя одни кости. Одиннадцатый закон Омерты гласит: «Предательству нет прощения. Предательство карается смертью предателя и всех его родственников». Поверить в то, что внутри Коза Ностры есть предатель, сложно. Чонгук чувствует табун мурашек, пробегающих по его спине, тощие руки Смерти обвиваются вокруг него, заставляя сердце остановиться на долю секунды. Он же ничего не сделал, не в его интересах воровать у Конти что-то, это только поставит его под удар. Тогда кто же?       — Что ты сказал? — безэмоциональный голос Гаспаро раздаётся в тишине склада, смешиваясь с грузным дыханием пленника.       — Я нашёл телефон у себя в комнате, подкинуть его мог только кто-то из наших. Больше я ничего не знаю, клянусь.       Гаспаро сжимает скальпель в руках сильнее, приподнимает голову, свысока смотря на пленника. Капо обходит альфу, встаёт сзади и без лишних эмоций перерезает тому горло. Кровь мощным потоком брызжет в стороны, стекает по всему телу грешника, накрывая красной пеленой. Всё помещение наполняется едким разъедающим запахом железа. Под булькающие хриплые звуки Капо Бастоне откидывает от себя испачканный предмет и твёрдой походкой покидает склад.       Увиденное заставляет Чонгука резко отвернуться. Всё содержимое желудка вырывается изо рта капитана на бетонный пол. Его трясёт. Он видел много убийств, и ещё больше их совершал. Но то изощрённое зверство, которое произошло на его глазах, вживую видит впервые. Внутренности сжимаются в один твёрдый комок, не позволяя вдохнуть глубже. Тело в один момент разучилось дышать, видеть, думать, говорить и двигаться. Он изваянием застывает на полу в луже своей рвоты. Стены вокруг сдавливают точно в тисках, а комнату наполняет запах желчи и съеденного ранее ужина. Кусочки еды, смешанные с желудочным соком, под ладонями отвратительно хлюпают, мир сужается до крохотного круга, в котором Чонгук тонет без возможности быть спасённым.       Кто-то хватает его поперек груди и вытаскивает из этого пристанища палермского Дьявола. Перед глазами всё плывет, капитан не понимает, что с ним делают, куда несут, до тех пор, пока его тело не кидают на гравий. В этот момент всё снова оживает. Он жадно глотает воздух, ногтями скребёт по камням, от количества звуков голова разрывается. Перед глазами чьи-то ботинки — отполированные, гладкие. Капитан смотрит, смотрит, концентрируется на бликах света, но его снова рвёт, уже на эти прекрасные ботинки. При любой попытке вытереть хотя бы себя, тело протестует, не даёт удержаться в положении. Руки безвольно сжимают гравий вместе с желчью. Ухмылка расползается по лицу. Он, наверное, так жалко сейчас выглядит. Но хотя бы живой. Он, мать вашу, жив. Это заставляет Чона рассмеяться.       Его жизнь для таких, как Гаспаро, не имеет никакой ценности, но, оказывается, это такой великий дар — быть живым. Чувствовать своё тело, испытывать эмоции, видеть этот мир таким, каким видишь его только ты. Перед глазами проносятся целые миры. Каждый человек, что был и есть в жизни капитана, бесценен, даже если сам не очень нравится. Чонгук доселе не мог оценить то, насколько он рад просто жить. Вдыхать воздух, видеть море, ходить в горы, наслаждаться вкусной едой, держать в своих руках Тэхёна, его милого, красивого, умного Тэхёна.       Чужая нога в ботинке стряхивает рвоту в сторону. Наконец удаётся поднять голову и перед Чонгуком стоит Конти. Он безразличным взглядом откидывает капитана и смотрит на Салвеццо.       — Второго внутрь, труп оставь там, чтобы тот видел. Этого, — головой указывает на охранника у его ног, — убрать отсюда.       Чонгук чувствует, как его хватают и пытаются поднять. Он, покачиваясь, опирается руками в острый гравий, что царапает его ладони, и поднимается на ноги. Салвеццо протягивает ему бутылку с водой, которую капитан жадно поглощает за раз. Он тяжело дышит, смотря на бесстрастное лицо Эспозито, и кивает ему в благодарность.       — В следующий раз возьми сменную одежду.       Всё, что остаётся Чонгуку, — это кивнуть, сесть в машину, чтобы убраться отсюда подальше, и надеяться, что никакого следующего раза не будет. Капитан только сегодня еле отмолил свой шанс на жизнь. Внутри машины Чонгук не чувствует её движения. Он, прислонившись лбом к стеклу, жадно вдыхает кислород, наполняет им каждую клетку своего тела. Капитан старается не вспоминать о том, что видел несколькими минутами ранее.       Чонгук прижимается лбом к холодному стеклу, успокаивая себя. Сейчас капитан ощущает, словно проснулся среди ночного кошмара, в поту, с затруднённым дыханием и мыслями о том, что уже всё хорошо, всё в порядке. Он кивает себе, держит себя в руках, не позволяя разреветься от уходящего ужаса. Коза Ностра — место отвратительное, безжалостное, разъедающее. В ней нет ничего святого и светлого. Она сжирает каждого, кто попадает в её сети, и никого не оставляет прежним. Чонгук уж точно никогда не сможет стать тем, кем он входил в тот склад. Отныне это его персональный ад и величайший страх.       Коза Ностра — место гибели надежды. А Гаспаро в ней — главный убийца. Каким бы он ни был красивым, изящным и харизматичным, Гаспаро Конти — скопление всех демонов, яркий пожар, поглощающий каждого неугодного. Он — власть, и никому не позволит в себе сомневаться.       Когда капитан оказывается на территории семьи Конти, то первым делом направляется в душ, чтобы смыть с себя пот, рвоту и страх, что скопился в самых потаённых уголках его души. Он не закрывает глаза, даже когда в них затекает вода, оглядывает помещение, хоть и не один здесь. Чонгук переодевается в чистый костюм, что уже висит в шкафу коробчонки, и возвращается на своё место рядом с Силайло. Чон игнорирует любые попытки Костатини с ним поговорить, не обращает внимание на смену часов, его даже не клонит в сон. Было бы удивительно, если бы он сейчас уснул.       Когда смена заканчивается и капитан ложится в постель, он закрывает глаза. Но перед ними кровь. Много крови, стенания пленника, его тёмные глаза, в которых отчетливо видна мольба. Бог здесь не помощник. Сама Смерть живет в Коза Ностре, она её охраняет, защищает и всех провинившихся наказывает. Чонгук не думает о том, что сейчас начнутся поиски крысы, что он сам окажется под ударом, что капитан может оказаться на месте этого бедного парнишки и быть прирезанным столь утончёнными длинными пальцами.       Спит Чонгук ожидаемо плохо. Каждые полтора часа он просыпается, стоит ему присниться Гаспаро в крови или он сам на том стуле, привязанный и беспомощный. Слёзы на лице не успевают высохнуть, как появляются новые, и в конце концов Чонгук бросает это дело, поднимаясь с кровати. Он принимает душ третий раз за десять часов, но всё никак не удается смыть этот въедливый запах крови и железа. Он словно преследует капитана, петляя за ним, то появляясь, то исчезая, но с каждым разом всё сильнее.       Чон заваривает себе чёрный кофе без сахара, выпивает кружку залпом, тыльной стороной ладони стирая остатки напитка с губ. Он даже не морщится, хотя обычно кофе пьет исключительно с молоком или сливками. Капитан падает на диван в общей зоне, прикрывая глаза, но не до конца. Следит за коллегами, и ни в одном нет того, что глубоко засело в Чонгуке. В них нет страха или ужаса, они спокойно играют, смеются и болтают друг с другом. Возможно, они все когда-то переживали то, с чем сейчас пытается справиться капитан, а возможно, они уже родились в мире, полном насилия и боли. И привыкли, с молоком родителя-омеги впитали в себя иммунитет ко всему происходящему.       Ближе к половине седьмого в залу заглядывает Силайло. Он глазами находит Чонгука и манит к себе. Волосы на руках встают дыбом. Чон медленно поднимается со своего нагретого места. А есть вообще его место среди Коза Ностры? Подходит к Костатини так же медленно, расторопно. Даже не спрашивает, что нужно омеге, тот сам открывает рот:       — Тебя вызывает Дон. Сейчас, — Силайло разворачивается на сто восемьдесят градусов и быстрым шагом направляется к выходу из корпуса. — Обращаться к нему исключительно на «Вы», не спорить, говорить только с разрешения.       Капитан устало протирает лицо ладонями, неверяще улыбаясь. Неужели так быстро? Хоть и прошло пять дней с начала его работы, это чертовски унизительно. Где же он так прокололся? Его так же подвергнут пыткам или убьют быстро? Сейчас Чонгук уже не хочет ничего. Единственное, о чём он жалеет, — не попрощался с Тэхёном. Он не сказал ему в последний раз, как сильно любит и как ему жаль. Жаль, что он оставил омегу вот так, без объяснения, в неизвестности. Всё-таки хорошо, что он познакомил Тэхёна с полковником. Сокджин будет рядом, защитит, скроет, чтобы Тэхёна никто не нашел.       В доме Дона Чонгуку разглядывать ничего хочется. Он идёт на эшафот, и интерьер его волнует в последнюю очередь. Капитан, опустив руки и глаза, следует за Силайло на второй этаж, едва не запинаясь на лестнице. Когда дверь кабинета Америго открывается перед ним, Чон останавливается. Силайло пихает его в спину, словно предавая доверие, которое сложилось между ними за две проведённые вместе смены. Дверь за ним закрывается с тихим хлопком.       Внутри комнаты Чонгук оглядывается. Кабинет тонет в тёплом закатном солнце, лучи которого мягко скользят по лицу Америго. Это первая личная встреча с Доном. Чон чувствует исходящие от него мощь и внутреннюю силу, под стать своему положению. Казалось, Конти является боссом в любой ситуации. Он держит лицо, руки собраны за спиной в замок, плечи расправлены и расслаблены. Невольно вспоминаются слова полковника. Америго Конти олицетворяет собой власть и желание этой власти подчиняться. Дон ладонью вверх указывает на одно из кресел, не приветствуя. Чонгук садится и ёрзает на мягком сидении, что в данный момент ощущается, как твёрдый стул подвала.       Наконец, Дон присаживается рядом, лицом к капитану, и пристально на него глядит.       — Знаешь, Чан Дэ, я рад познакомиться с тобой, — Америго широко улыбается, кладет локти на подлокотники, поправляя пиджак. Вся его поза кричит о том, что он — хозяин. Чонгук непонимающе хмурится. — Я много о тебе слышал, твоя биография впечатляет.       Чонгук медленно кивает на слова Дона, однако не понимает их совсем. Он следит за каждым действием Америго, взгляда не сводит с морщинистых рук, что наливают коньяк в два снифтера, один из которых берёт в левую ладонь, а второй подвигает ближе к капитану. Чонгук сглатывает и поднимает глаза на лицо Дона, с которого в секунду исчезает мнимая дружелюбная улыбка. Его взор мгновенно меняется, становится едким. Устрашающим.       — Но я хочу, чтобы ты знал, что ты здесь только по одной простой причине. И имя этой причине — Гаспаро, сын Америго Конти. Я хочу, чтобы ты запомнил это имя. Надолго. Пока не умрёшь. Я хочу, чтобы это имя было первым, о котором ты думаешь, когда просыпаешься. Когда закрываешь глаза, чтобы заснуть. Чтобы это имя было высечено у тебя на веках. Ведь это единственная причина, по которой ты ещё дышишь одним воздухом со мной, ешь еду, которую я тебе даю. Спишь на кровати, что куплена за деньги, заработанные моими руками. Я очень благосклонен к тебе, Чан Дэ. И надеюсь, ты отплатишь мне верностью и жизнью, ведь если этого не случится, я не побоюсь замарать свои руки. Они и так по локоть в крови. Запомни мои слова до последнего твоего вздоха, капитан.       Америго вальяжно откидывается на спинку своего кресла. В это время у Чонгука внутри всё холодеет. Он знает. Он всё, черт возьми, знает. Если до этого момента у Чона была хоть крошечная надежда на то, что всё останется в секрете, то сейчас и она разбилась вдребезги. И самое странное, что, видимо, знает давно, но позволил водить себя за нос, обманывать, прикрываясь мнимой легендой, придуманной «на коленке». Позволил быть рядом и сливать информацию. Единственное логичное объяснение происходящему — есть кто-то, кто не дал бы и шанса Чонгуку вывести Америго на чистую воду.       Дон неприкосновенен не потому, что всё схвачено, а потому, что никто и знать не знает о его делах. Кто-то не даёт возможности утечь хоть какой-то информации в департамент. Правительство знает лишь о том, что им позволяет сам Америго. Ни больше, ни меньше. Чонгук раскрывает глаза шире, когда до него, наконец, доходит. Не деньги даруют Америго свободу, не власть, с помощью которой Конти всем управляет. Он сам — свобода. Нет человека выше, чем Дон, ведь в его руках жизни сотен, а то и тысяч людей. Они — лишь пешка в его игре, и только Америго предоставляет то, что ему нужно. Все страхи и опасения, что грызли Чона до сих пор, оказались лишь малой частью того, что происходит на самом деле. Верхушка айсберга оказалось такой маленькой, а в действительности его размеры куда больше положенного. И как бы Чонгук ни силился, он никогда не сможет дойти и до десятой части всего того, что скрывает Дон.       Капитан открывает и закрывает рот, не имея и шанса сказать что-либо в своё оправдание. А уже и незачем что-то говорить, всё и так стало ясно. Он погряз во всем этом без возможности вернуться в свою привычную жизнь. Всё, что было ценно до этого момента, рассыпается, как карточный домик. Его цели, желания и стремления обрубают на корню на его же глазах, безвозвратно. Жизнь Чонгука с этого момента уже не принадлежит ему самому и зависит напрямую от другого, постороннего ему человека.       Кого ненавидеть больше, Чонгук не знает. То ли себя за ложную надежду вылезти из этого болота, из которого никто не выходит сухим, то ли полковника, который буквально выкинул неподготовленного альфу в сборище голодных акул, то ли Америго, чьё слово стояло выше любого закона этой страны. Сейчас Чонгук чувствует себя рыбёшкой, выкинутой на берег. Он задыхается в том котле, куда его скинули задолго до того, как это стало понятно для него самого.       Мысли роем прошибают всё внутри, выворачивают его наизнанку. Чонгук не может совладать сам с собой. Его разум вместе с зверем мечутся, пытаются найти выход из этого дерьма, но, кажется, оно бесконечное.       — Раз уж ты меня понял, думаю…       Америго не успевает закончить, как дверь кабинета широко раскрывается, ударяясь о стену. Глухой стук разносится по комнате. Капитан сжимается под энергией, резко ворвавшейся в столь хрупкий мир. Его внутренний зверь скулит и просит успокоить нежданного гостя. Конти растягивает губы в гадкой улыбке, потирает подбородок пальцами и кивает вошедшему человеку.       — Гаспаро, мы как раз обсуждаем тебя. Наконец-то я смог лично познакомиться с тем, кто завоевал твоё сердце. Неожиданный выбор, однако.       Чонгук уже не понимает совсем ничего. Он небезразличен Гаспаро? Омега в нём заинтересован? Но чем? В своей жизни он имеет значение, имеет ценность, однако здесь, среди бандитов, убийц и торговцев наркотиками, он лишь пушечное мясо, способное закрыть собой Дона и его сына. Здесь Чон не более чем расходный материал, не стоящий и евро в кармане. Его цель, смысл жизни — служить этой семье, пока не сдохнет. Именно сдохнет. Не важно, как. В канаве от рук полиции, в перестрелке за очередной кусок товара или от рук своих же, как те безымянные солдаты. Жизнь Чонгука не важна, как и он сам. Не имеющий ни гроша за спиной, Чан Дэ определенно не подходит под идеальный образ альфы для столь нежного и возвышенного омеги.       Если Гаспаро, конечно, неизвестно кем является на самом деле. Чонгук и сам не знает, кто он сейчас. Капитан департамента по борьбе с мафией или часть этой самой мафии? Доблестный служитель закона, что кровью и по́том выстроил себе дорогу по карьерной лестнице, или мелкий солдатишка в рядах семьи Конти? Мирный житель Сицилии с омегой под боком или дрянной изменщик, чьё сердце бьётся от одной мысли о другом, совсем неподходящем ему? Тварь дрожащая или право имеет?       Здесь, конечно, тварь. Ни прав не имеет, ни сил, чтобы сопротивляться своим же соблазнам. И даже сейчас волнение захватывает тело без шанса на отказ. Ладони потеют, как у подростка, а нос дёргается в попытке хотя бы раз услышать такой волнующий до дрожи запах. Тэхён, уплывающий в воспоминаниях, уступает место другому, столь далёкому, недосягаемому. Тайна, окутанная семью печатями, стоит за спиной и достаточно обернуться, протянуть руку и поклясться в вечной верности тому, кого нужно своими же руками сжать и кинуть в тюрьму.       Чонгук никогда не был ярым полицейским, борющимся с несправедливостью, и никогда, впрочем, не гнался за этим статусом, выполняя четко поставленные перед ним задачи. Ни больше, ни меньше. Он не шёл против системы, зная, что это не сработает. Не пытался обойти её, докопаться до правды, которая вряд ли кому-то и нужна, важны только доказательства и закрытый квартал. Бюрократия, захватившая его с головы до пят, душила. Ведь здесь всё иначе. Здесь есть свои правила, напрочь запрещающие думать о чём-то другом, кроме семьи. Нет ничего важнее семьи.       И как быть, если человек, от которого зависит не только комфорт, но и жизнь, должен быть для Чонгука отнюдь не предметом восхищения, а тем, кого нужно уничтожить в ответ? Те страдания, что принесли руки этих людей, должны быть оплачены не их кровью, как принято в Коза Ностре, а временем, проведенным за решёткой. Тогда о какой справедливости может идти речь, если они ещё дышат? Да и не только дышат, а живут себе припеваючи. Капитан Чон вовсе не моралист, но то, с чем он столкнулся среди ужасных по деянию и прекрасных по душам людей, идёт вразрез с тем, чем он жил последние десять лет. И Гаспаро один из таких. Чонгук видел своими глазами, как далеко Конти младший готов пойти ради достижения своей цели. Но готов ли сам Чонгук на такое?       Америго хлопает по подлокотнику правой рукой.       — Присаживайся, сын мой. А то Чан Дэ какой-то неразговорчивый со мной. Может, тебе что-нибудь интересное расскажет.       Минуту в кабинете стояла тишина. Дон, не отрывая взгляда, следил за Гаспаро. Чонгуку остаётся догадываться, о чём думает омега, прежде чем слышится шелест ткани. Тихие шаги с каждой секундой заставляют капитана всё больше дрожать. Эта дрожь не унимается, она пускает по телу миллионы маленьких молний. Напряжение сгущается, режет нос, сдавливает гортань. Чон сжимает руки в кулаки, стараясь успокоиться, а внутренний зверь чувствует опасность и скалится. Пытается защитить от того, что грядёт.       Наконец, Гаспаро появляется в поле зрения капитана, и тот жадно всматривается в любую мелочь, за которую может ухватиться, чтобы потом раз за разом воспроизводить этот ни с чем несравнимый образ снова и снова. Этот образ вызывает восхищение. Его тень запирается в памяти и не имеет ничего общего с её носителем. Кремовые лакированные туфли с глухим стуком бьются о деревянный пол. Чёрные брюки лоснятся по стройным ногам ручьём. Неизменная блуза в тон туфлям не скрывает ничего, но оставляет место воображению. Кудрявые волосы по-привычному собраны в низкий пучок. Тонкие запястья так и тянут к ним прикоснуться и полной грудью вдохнуть доселе неизведанный природный аромат. Гаспаро всегда пользуется нейтрализатором запаха, и только в мыслях Чонгук думает о том, как же пахнет этот омега.       Душа трепещет от предвкушения, которое вмиг рушится, стоит капитану поднять глаза на лицо юноши. Сердце ухает где-то внутри и оглушительным звоном сбивает с ног. Разочарование и обида ядом проникают в вены, расползаясь и уничтожая всё на своем пути. Рот бессознательно открывается в попытке сказать хоть что-то, но все слова застревают внутри и ломают ребра, с корнем вырывая остатки чего-то важного и дорогого. Чего-то близкого и родного. Вот, что такое предательство. Вот, о чём твердил полковник не умолкая. Чонгук не может поверить в то, что это происходит именно с ним.       Со столь разрушающим Чонгук ещё не сталкивался. Хочется кричать. От обиды и осознания того, что всё это было фальшью. Игрой. Наверное, было забавно наблюдать за ним со стороны. Он, как слепой щенок, ластился под руки, на которых никогда не высохнет кровь. Он сам впустил эту боль в свою жизнь и позволил ей укрепить свои позиции в недрах души капитана. Он сам, своими руками, по своей воле подпустил это чудовище к самому дорогому, что у него только может быть. Он позволил своему зверю выбрать того, кто стал его спасением и погибелью. На него родными глазами смотрел омега, в которого Чонгук разрешил себе влюбиться дважды. Их первая встреча всплывает яркими огнями перед глазами. Лёгкая улыбка трогает губы. Но эта улыбка полна сожаления, боли и обиды, что грузом давят на то, что осталось от сердца.       Любовь, взращённая давно, тихо лелеемая и подпитываемая тщательно, с трепетом, растаяла, как снежный ком весенним утром. Её оберегали от посторонних глаз, её боготворили, с нежностью охраняя даже от самого себя. Её тешили и укрепляли поцелуями. Эту любовь прятали в глубинах сознания и восхваляли. Эту любовь только что разбили.       Её крик заглушает всё вокруг. Пятница стала днем смерти самой большой любви для Чонгука. Восемнадцать сорок три билось красным пятном. То, что раньше носили на руках, боялись кому-либо показать, хоть и хотелось, чтобы весь мир знал об этой любви, — в один миг всё превратилось в пыль.       Ким Тэхён, стоящий перед Чонгуком, стал настоящим палачом, убившим всё, что до этого момента ещё жило внутри капитана. Чёрные глаза омеги смотрели беспристрастно, безразлично. Словно для него это и правда всё было не больше, чем развлечением. Омега, который никогда ему и не принадлежал, растоптал капитана.       Да и как сам Чонгук может думать о подобном, когда сам позволил себе мысли о чужом омеге? Является ли его предательство равносильным? Предательство вообще можно оценить по степени тяжести, как убийство?       Чонгук оглядывается, осматривает кабинет ещё раз и встаёт с кресла, встречаясь лицом к лицу с визави, что стал для него сущим кошмаром. Капитан низко кланяется перед омегой, не позволяя себе подняться ровно минуту.       — Чан Дэ, ты меня разочаровываешь. Разве так нужно приветствовать своего хозяина? — Америго явно наслаждается происходящим. Он с довольной ухмылкой наблюдает за парой, почёсывает подбородок.       Чонгуку ничего не остаётся, как упасть на колено перед омегой. Он был готов стоять на коленях рядом с Тэхёном, если бы тот захотел, попросил. И стоял, без всех этих игр. Чон чувствует себя безвольным телом, готовым сделать всё, что ему прикажут. То, ради чего он держался всё это время, находится так близко и так далеко одновременно. Сейчас всё это не имеет смысла. Ему не выбраться отсюда живым, и жизнь свою вернуть уже не сможет никогда. Да и незачем её возвращать. Теперь всё точно кончено. Тэхён не двигается. Только смотрит на капитана. Он не выражает ничего, словно он такой же пешка, как и Чон, но в это так слабо верится, что проще думать по-своему.       Где здесь Гаспаро, где Тэхён, — уже не ясно. То ли они всегда были одним целым, а капитан слишком глуп, чтобы это понять, то ли это два совершенно разных человека, и два этих образа никак не хотят уживаться вместе в мыслях капитана.       Гаспаро Конти представляет собой ужас и бесчинства. Омега без жалости и сожаления издевался над беззащитным пленником, оставлял на нём следы своих пыток, ломал психику. В его руках теплилась такая сила и власть, что ни один человек не в силах препятствовать с виду маленькому, хрупкому омеге. Внешность обманчива, а в случае с Гаспаро она опасна. Двуличие Конти младшего погубило десятки людей, что, не замечая подвоха, подпускали его к себе слишком близко и обжигались. Умирали в этом пленительном огне, пылали в жаре его тела, истекали кровью от его лезвия быстро и беспощадно. Длинные пальцы омеги в любой момент могли сомкнуться на шее, сдавливая с невероятной силой, ломая позвонки. Ступни одним ударом приносили нестерпимую и невиданную ранее боль. Сама личность Гаспаро ломала всё, что живёт внутри человека, а его зверь всегда готов к схватке, не умея уступать. Ценой своей жизни он готов идти по головам. Он готов сделать всё, что угодно, для достижения своей цели, даже если затраты будут слишком велики. Его разум был таким же непостижимым и огромным, как вселенная. А его глаза, точно чёрные дыры, заглатывали тебя сразу, приковывали к себе резко. Ты и не понимаешь, что уже находишься в ловушке опасного хищника, который в любой момент готов сжать свою пасть и перекусить тебя пополам.       Внутренняя энергия Конти, сына Америго, сбивает с ног, причиняет вред, как атомная бомба, что взрывается в твоём мозгу. Подавить волю человека для Гаспаро не больше, чем сломать карандаш одной рукой. И поверьте, это малая часть того, на что способен один единственный омега.       Ким Тэхён же представляет собой трудолюбивого ученика, готового всегда помочь. Он добрый и великодушный. Тэхён заботится о важных для него людях и протягивает руку тому, кто не может встать сам. Его аура притягивает людей, они тянутся к омеге, как растения к солнцу, что греет тебя своим теплом. Омега любит смотреть глупые комедии и обожает французский кинематограф, с раскрытым ртом наблюдая за героями на экране. Он поддерживает и сопереживает всей своей широкой душой. Нет никого, кто не смог бы его полюбить, а полюбить его оказалось настолько легко, что Чон даже не заметил этого. Каждое движение, слово, идеи — выражали уважение и восторг. Не было ни саднящего ужаса, ни страха за свою жизнь, ни желания бежать, куда глаза глядят. Ким Тэхён является тем, к кому придут за советом и с надеждой в душе.       И эти два образа абсолютно точно не сочетаются, не умещаются в голове, не объединяются в единую картину. Человек не может быть тем, кто может помочь одной улыбкой и убить одним взглядом.       Чонгук стоит на коленях перед Гаспаро или Тэхёном. Он уже не знает, кто этот визави. Омега, что вознёс его к небесам и скинул с них. Омега, что дарил ему любовь и страх. Омега, что дал ему надежду и эту же надежду беспардонно отнял. Капитан не смеет поднимать глаза на того, кто разрушил его только своим появлением в жизни. А Америго хохочет. Ему очень смешно наблюдать за страданиями Чонгука.       — Ты такой ребёнок, Чан Дэ. Маленький, глупый ребёнок.       Возможно. Не сейчас, но будь у него возможность, он бы разревелся на месте. Молил сказать, что это всё — просто глупая шутка, розыгрыш. Тэхён не мог так с ним поступить. Только не его Тэхён.       Уже не твой и точно не Тэхён.