Cosa Nostra

Важнейшее правило общения с сильными людьми: нельзя прилюдно сомневаться в их непогрешимости.

      Виргилио высаживает капитана рядом с его новым временным жилищем в районе семи вечера. Перед Чонгуком раскинулся небольшой по объёмам четырехэтажный дом с двухкомнатными квартирками внутри. Он разглядывает двор в районе Зен и ничего примечательного не находит. С сумкой в руке капитан поднимается на третий этаж к квартире сорок восемь. Несильный запах затхлости витает в воздухе, скрипучие двери и перила лестницы раздражают, плесень на стенах и облупившаяся штукатурка не были пределом мечтаний. Видимо, на нём решили сэкономить.       В свете последних событий Чонгук не то чтобы разочарован, но да, он разочарован. Капитан стучит в дверь необходимой квартиры и ему открывает миловидная старушка лет шестидесяти пяти. Она ничего не говорит на его появление, лишь распахивает дверь шире, приглашая внутрь. Коридор совсем узкий, вмещает в себя лишь два крючка, четыре двери и пару поношенных туфель. Тонкая рука старушки указывает на одну из дверей и скрывается за второй от входа. На это Чонгук лишь пожимает плечами. Его комната оказывается ещё меньше, чем он думал, — кроме одноместной кровати и шкафа в ней больше ничего нет. Ни постельного белья, ни штор, ни тумбы. Одно небольшое окно выходит на двор. Не хотелось бы, конечно, видеть скопления преступников под ними, но выбирать не приходиться. Хуже, чем он представлял, но лучше, чем могли ему предложить. Всего денёк, прежде чем он отправится на собеседование, можно пережить, думается капитану. Чонгук бросает сумку и рюкзак в шкаф, ручка от которого остаётся в ладони. Тот громко вздыхает. Чертовски тяжёлые два дня его ждут впереди.       Обувь снимать не стремится, падает на твёрдую кровать и опирается локтями о колени. Из окна доносятся голоса детей и взрослых, время ещё детское. Чонгук смотрит на свои ладони, протирает их пальцами. Сейчас явственно ощущается опустошение. Дальше — сплошная неизвестность, от которой мурашки бегут по коже табуном. Чон задирает голову, рассматривает потолок: в некоторых местах облупилась штукатурка. Он понимает, что чувство брошенности с ним ненадолго, ровно до того момента, пока капитан не окажется в стенах основного здания Конти на Бранкаччо. В голове сами по себе вырисовываются варианты событий. И только сейчас Чонгук понимает, что его просто-напросто могут не взять. С одной стороны, это значит, что задание закончится, с другой — даже как-то бьёт по самолюбию. В своей жизни капитан и правда имеет значение, но здесь — нет. Здесь он — никто. Остаётся лишь надеяться на то, что Чон будет способен выбраться. Это всё, чего он хочет. Выбраться из зыбких песков Коза Ностры и продолжать жить свою жизнь.       Как бы ни было опасно, Чонгук не даст себя в обиду. Если уж альпини позволили себе вопиющие непотребности по отношению к капитану, что говорить про других. Так что, Чон обещает, никто не унизит его, не оскорбит. Он не позволит больше поступать с собой подобным образом. Чонгук решительно кивает, сам себе клянётся защищать себя и свою честь.       Остаток дня проводит в одиночестве. Раньше он терпеть не мог безделье, и когда не мог выйти куда-то — взваливал на себя любые дела. Мог навести в квартире чистоту, поехать к Мартине и посидеть с девочками, чтобы дать ей возможность отдохнуть, выбраться из дома. Или что-то делал по работе даже в выходные. Поэтому сейчас, оставаясь один на один с собой, Чонгук не знал, чем себя занять. Раскладывать вещи не было смысла, так как он здесь ненадолго, да и не много у него вещей. Старушка вовсе не покидала своей комнаты, из которой доносился звук включенного телевизора. Поэтому Чон решил занять себя небольшой разминкой, а после отправился на пробежку.       Весь день прошёл в раздумьях. Всё, о чём мог думать Чонгук, — что же будет дальше. В жизни капитана всегда была стабильность, он не стремился её менять на что-то другое и абсолютно точно не планировал быть под прикрытием. Чонгук знает, чем чревато подобное, учитывая тот факт, что Коза Ностра — это не просто преступники, не только бандиты, которые монополизировали многие отрасли начиная от логистики любого товара до тёмной стороны бизнеса, включая нарко- и работорговли. Семья Конти — не просто богатые люди, они чертовски богатые ублюдки, и что от них ожидать, — тайна, покрытая мраком. И, честно говоря, Чонгук понимает, почему они ещё на свободе живут свою лучшую жизнь. Купить можно что и кого угодно, вопрос только в сумме. С каждым годом они заходят всё дальше и дальше. И тогда встаёт вопрос в том, зачем пытаться. Что ему вообще там делать, если как таковой пользы он не принесёт? Посадить их не посадит, даже на толику не поможет в этом.       Ему даже становится стыдно за свои слова, сказанные полковнику. Конечно, он знает, что такое Коза Ностра и что там за люди. Он лично вытащил Виргилио из этого дерьма. Но понимания того, почему, зная всё это, Сокджин отправляет на это задание именно его, Чонгука, всё ещё нет. И от этого капитан не может не злиться. Хотя бы из уважения к столь долгой и близкой дружбе, Сокджин мог его защитить от подобного, но не стал. Сам настоял на том, что именно Чонгук справится с этим. Либо полковник сошёл с ума и настолько сильно верит в силы Чонгука, либо решил рискнуть и сыграть в русскую рулетку. Причём сыграть на голову именно Чонгука.       Спать ложится в подвешенном состоянии, он всё ещё не разобрался с тем, что чувствует. Со временем он банально привык к своему положению, и прежнего страха и ужаса уже не испытывает. Капитан держит глаза открытыми и остальное решает отложить на потом.       С утра настроение, как ни странно, приподнятое. Чонгук, едва умещаясь в маленькой ванной, умывается, чистит зубы и не забывает пританцовывать. Волосы по привычке влажными руками зачёсывает назад, надевает небольшую серую рубашку и чёрные джинсы. Он не собирается строить из себя бывалого охранника, сегодня хочется быть немного дурашливым, наглым и совсем не скромным. Чон хватает телефон, долго мучается с написанием смс, но всё же отправляет на номер Виргилио короткое «После собеседования собираюсь погулять, погода сегодня радует».       Капитан не решается ехать на общественном транспорте, поэтому вызывает такси, ругаясь на конские цены. Сорок пять евро — это абсолютный грабёж, но делать ничего не приходится. За последнее время Чон привык к своей роли пассажира, хотя обычно всегда за рулем сам. Сжимая в руках собственные новые документы, которые передал майор, Чонгук, наконец, задумывается над тем, как всё будет проходить. Скорее всего его ждёт тщательный осмотр, долгое ожидание от службы безопасности и, возможно, несколько этапов. Что ж, прорвётся.       Поездка длится недолго, через двадцать минут капитан уже покидает машину, оглядывает здание, что видел только на фотографиях, и шумно выдыхает. Он прогоняет лишние мысли из головы и уверенно шагает. Внутри чисто, хорошо пахнет и нет толп людей. Чонгук оглядывает пространство перед собой, отмечает два пропускных пункта — слева и справа — с автоматическими дверьми, высокие потолки и много естественного света. Атмосфера рабочая, невозможно отвлечься на что-то другое, поэтому Чонгук проходит левый пропускной пункт, называя своё новое имя. Из собственных уст оно звучит отдалённо, словно он врёт не только всем вокруг, но и себе. Происходящее вокруг Чонгука не очень интересует, он акцентирует внимание на бумагах в своих руках.       На собеседовании Чонгук был лишь единожды, с тех пор прошло очень много времени, так что он не совсем понимает, что делать. Капитан старается вести себя нейтрально, поднимается на нужный этаж, разглядывает ещё двоих людей, которые сидят на стульях рядом с кабинетом. В костюмах. Даже немного стыдно, что он пришел в джинсах, но капитан отмахивается от этой мысли. Ничего страшного не случится. Чонгук замечает девушку, которая спряталась за белой стойкой. Он подходит к ней, оповещает о том, что он на собеседование, на что ему рукой указывают на свободные стулья. Ну что ж, капитан подождёт.       Хоть ждать пришлось недолго, около десяти минут, Чонгуку стало невероятно скучно. В голове уже перебрал всё, что можно, рассмотрел каждый угол помещения, двоих кандидатов, настукал ритм на колене. Это были одни из самых долгих десять минут в его жизни. С каждой секундой Чонгук всё больше нервничал, и ничего не мог с собой поделать. Сердце в груди заходилось, словно бешеное. Ощущение, будто капитан пробежал не меньше пяти километров. Страх тихо сковывал внутренности, хоть Чонгук и пытался успокоиться.       Когда девушка за стойкой позвала его по новому имени, Чонгук не сразу очнулся. Потребовалось дважды назвать его, прежде чем капитан дёрнулся, поднял сначала взгляд, а потом и сам оторвался от стула.       Стоя перед дверью в кабинет, Чонгук делает глубокий вдох и поджимает губы. Первое, что замечает Чон, это размеры помещения. Кабинет оказывается просторным, светлым и минималистичным. За стеклянным столом восседает Граво Гуалтиеро. Он не отвлекается от бумаг на своём столе, что-то помечает ручкой, левой рукой поправляя прямоугольные очки в тонкой оправе, что держатся на узком длинном носу. Тонкие тёмные волосы зачесаны на одну сторону, а карие глаза направлены только вниз, словно в мире не существует ничего важнее его дела. Он даже не приветствует Чонгука, лишь, отложив ручку, ладонью указывают на стул перед собой.       — Присаживайтесь.       По кабинету разнёсся тихий, но твёрдый хрипловатый голос, от которого дрожь берёт. В нём было что-то такое, от чего Чонгуку казалось, что его опасения не напрасны. Чон присаживается на нужное место, следит за каждым действием Граво, впитывает в себя его образ, запоминая. Наконец, Гуалтиеро снимает очки с лица, аккуратно складывает их и кладёт на специальную подставку. Только сейчас капитан понимает, что на столе консильери нет мусора, всё лежит на своём месте, по порядку. Педант — единственное, что приходит в голову Чонгука. Граво протирает глаза, уставшие от работы, и, откинувшись на спинку своего кресла, поднимает их на Чона. Консильери разглядывает его не менее жадно, ничего не говорит, но глаза отражают всё. В них плещется мудрость прожитых лет и знание своего дела. И раздражение. Он определенно чем-то раздражён.       — Меня зовут Граво Гуалтиеро, я являюсь представителем семьи Конти. От их лица я задам несколько вопросов. После передам Ваши ответы своему непосредственному руководителю и, если его ответ будет положительным, через два дня с Вами свяжутся, — Граво протягивает правую ладонь и, после того, как капитан передаёт ему документы, начинает их изучать. Кабинет снова погружается в тишину на какое-то время. — Работали когда-нибудь телохранителем?       — Личным никогда.       — Тогда расскажу немного о вакансии. График работы сутки через трое. Проживание, еда и рабочая одежда предоставляются. Проживание на территории семьи Конти, Вам будет выделена кровать, покидать территорию Вы можете только в свои выходные. В рабочее время Вы всегда должны быть на связи. Заработная плата составляет сто сорок тысяч в год, — на этом моменте челюсть Чонгука встретилась с полом. С его пятьюдесятью даже не сравнится. — Каким оружием владеете?       — Любым. От револьверов и пистолетов до винтовок и крупнокалиберных огнестрелов. Лук, арбалет, все виды холодного оружия, в том числе и сюрикены. Разрешение на ношение тоже есть.       — Отлично. В какой степени от одного до десяти контролируете внутреннего зверя?       — Девять.       — Недурно. Опыт работы в охране?       — Около семи лет.       — Партнёр? Дети?       — Нет и нет.       — В данной вакансии очень важно понимание того, что эта работа несёт за собой определённые риски. Вы должны быть готовы жертвовать собой для защиты семьи Конти. Вы осознаёте, на что идёте?       — Предельно ясно.       — Вас могут ранить, Дэ Чан, — Граво пододвигается ближе, откладывая документ и кладя локти на стол. Он смотрит пронзительно и серьёзно. — В конце концов, Вы можете умереть.       — Я понимаю это, — консильери ещё минуты две не отрывает глаз от Чонгука, сощуривает их и поджимает губы.       — На этом всё, можете идти.       Капитан растерян. Это и правда всё? Никакого тщательного опроса, проверки или стрессового собеседования? Он лишь медленно кивает, смаргивает первичное ощущение растерянности и поднимается со своего места. Ему ничего не остаётся, как покинуть кабинет и в прострации спуститься вниз, на улицу. Палящее весеннее солнце нещадно бьёт по глазам, отчего Чонгук хмурится, отходя в тень. Капитан достает телефон и впервые набирает номер Виргилио, прикладывая трубку к уху.       — Привет-привет… Всё хорошо. Да, только что был на собеседовании, мне нравится… Они обещали через пару дней позвонить, если возьмут… Представляешь, там зарплата сто сорок штук… Я сам в шоке. Ну, ладно, я потом ещё наберу, расскажешь, как у тебя дела. Да, давай, созвонимся.       Чонгуку непривычно общаться с человеком, который не отвечает. Это одно из правил, чтобы не распознать собеседника по голосу, если будут прослушивать, поэтому капитану остаётся только безмолвная тишина. Он не расстраивается, знает, что это делается ради безопасности, но не перестаёт ощущать себя одиноким. От этого решения зависит его дальнейшая жизнь. Если его возьмут, Чонгук окажется внутри Коза Ностры, если нет — вернётся к своей привычной жизни. И капитан не знает, из-за чего расстроится больше.       Два дня в ожидании на удивление пролетают как одно мгновение. Если спросить Чонгука, чем он занимался, то он и не вспомнит. Словно кто-то взял пульт и перемотал эти дни совсем без сожаления. Вроде, он много читал, гулял, покупал продукты и готовил на крохотной кухне. А вроде, много спал, слушал музыку, погружался в мысли, купил себе блокнот, куда записывал свои чувства. Или, может быть, часами смотрел в потолок, изучая его, словно от этого зависит жизнь каждого человека. Чонгук не знает. Когда в четверг поступает звонок с неизвестного номера, капитан дёргается. Вибрация от телефона расползается по всему телу, отчего Чонгук пялится на гаджет, точно не понимая, что ему нужно делать. Через пару секунд до него доходит и, вскакивая с кровати, отвечает на звонок.       — Здравствуйте, Дэ Чан. Это Граво Гуалтиеро.       Разговор не насыщенный, консильери приглашает его на стажировку длиною в месяц, оповещает о том, что капитану следует собрать немного вещей, если он планирует оставаться в поместье Конти, и завтра, в пятницу, в девять утра заедет за ним. На ознакомление с обязанностями, коллегами и распорядком дня семьи Конти будет дан день, и к вечеру первой смены, в шесть часов, Чонгук должен дать точный ответ, останется он или нет. На электронную почту Чонгука Граво отправляет соглашение о неразглашении любой информации, связанной с работой, в том числе и о семье Конти, чтобы капитан мог его прочитать и перед отъездом подписать. Чонгук старается запомнить каждое слово, откладывает их в памяти, запечатывая. Диалогом их разговор назвать сложно, ведь Чонгук отвечает односложно, концентрируясь на словах Гуалтиеро.       После того, как капитан сбрасывает звонок, он падает обратно на кровать, что нещадно скрипит от веса. Чонгук прикрывает глаза. Он рад. Действительно рад, и эта радость вызывает диссонанс. Совсем недавно он ненавидел самую мысль о том, что ему придётся не только побывать в Коза Ностре, но и сливать всю информацию. В наше время информация имеет колоссальный вес, особенно для таких, как Америго Конти. Он с особой педантичностью следит за тем, чтобы ничего не утекло вне семьи. Америго прекрасно с этим справляется, ведь для сокрытия любой информации требуются силы, деньги и власть. И он имеет их.       Капитан не знает, в какой момент его мнение касательно этого задания изменилось. Чонгук списывает свои ощущения на любопытство и желание потешить своё эго.       Утром Граво, как и говорил, приехал ровно в девять ноль ноль, ни минутой позже. Чонгук уже ожидал его на улице, взявшись за лямку рюкзака, внутри которого лишь несколько пар белья, носков, две футболки и штаны. Брать с собой что-то ещё не видит смысла, ведь в любое время он может заехать за вещами.       В машине капитан приветствует консильери кивком. В руки Чонгука Граво передает договор, приговаривая:       — Надеюсь, Вы ознакомились с документами, что я отправлял.       Капитан не отвечает, на бумаге оставляя свою подпись. Один экземпляр убирает в рюкзак, второй возвращает Граво. Едут они в тишине, слышно даже дыхание друг друга. Консильери не отводит глаз со своего смартфона, а Чонгук, иногда поглядывая на Гуалтиеро, следит за дорогой. Они направляются, судя по всему, в южную сторону Палермо. Почему-то капитан думал, что его повезут в основной дом семьи Конти. Можно сказать, официальный. Но, видимо, Америго предпочитает уединение.       Перед въездом на территорию у Граво проверяют документы, лысый охранник кивает, заставляя капитана выйти из машины. Чонгук, выходя, оглядывается. Ладони держатся в карманах кофты, на плечи давит рюкзак, словно груз ответственности. Кожу груди обжигает серебро подвески, тучи среди апреля навевают тоску. Безликая охрана одной из самой влиятельной семьи Италии. Явно не предел мечтаний Чонгука, однако это та плата, которую необходимо отдать. Кому и за что — неизвестно. И надо ли вообще — неизвестно тоже. Всё известное давно кануло в лету и на этой территории не имеет особого значения. К Чонгуку подходит высокий мужчина, заставляет снять ношу с плеч вместе с кофтой. Кожа, защищённая лишь футболкой, покрывается мурашками от потока ветра. Его трогают везде: корпус, бедра, голени. Осматривают рюкзак, достают все вещи. Ничего не притягивает внимание и их обратно запихивают внутрь, не удосужившись закрыть. Чон натягивает кофту и закидывает на плечо рюкзак. Всё происходит в тишине, разбавляемой шелестом листвы и тихими переговорами между собой. Кованые ворота раскрывают свои объятия, приглашают на территорию и захлопываются за спиной, как приговор. Назад дороги нет.       Когда автомобиль въезжает на территорию, капитан покидает салон вместе с Граво. В его руке телефон, на котором что-то печатает, и точно не собирается уделять внимание новенькому. Чонгук ухмыляется подобному поведению, ведь он здесь лишь разменная монета. Ни больше, ни меньше. Частичка огромного нечто, которое ему ещё предстоит узнать, изучить и попытаться если не уничтожить, то хотя бы унизить. Но пока унижают только его. Забавно получается, конечно.       Чонгук глазами изучает местность, мимо которой они проходят: впереди возвышается огромное здание в современном стиле, много окон, бежевого и белого. Среди туч и бушующего ветра оно смотрится защитником от непогоды, но оценить в полной мере не предоставляется возможности — Чонгука уводят в сторону. Граво ладонью указывает на бледно-серое строение. Небольшой двухэтажный домик среди деревьев и кустарников кажется букашкой. Нет ничего, за что мог бы зацепиться глаз.       Чонгуку не по себе от давящей атмосферы рядом с этим местом. Он ведёт плечом, ладонью проводит по носу. Ему некомфортно, но это ощущение нужно запихнуть себе в зад и навсегда забыть его. Это новый дом и новые правила, под которые ты не просто обязан прогнуться, а жертвовать всем, что у тебя есть. «Отныне ты — часть владений, и ничего не сможешь с этим сделать», — вот, что себе говорит Чон. С другой стороны Чонгук чувствует предвкушение. Да, всё неизвестное пугает, доводя до дрожи, но есть в этом определённые шарм, отчего Чонгук слабо улыбается. Ну, сдохнуть он всегда успеет.       Открыв дверь небольшой карточкой, Граво поддерживает её для новобранца и приглашает внутрь. Интерьер дома не отличается от экстерьера: всё серое, чёрно-белое. Их встречает небольшой коридор. Мужчина ведёт его дальше, глубже. Они проходят через несколько дверей и поворачивают направо, где их снова встречают серые стены.       — Не заблудиться тебе поможет карта, — впервые за час раздаётся голос его проводника, что держит перед лицом Чона небольшой прямоугольный пластик. — У тебя будет доступ только в спальное крыло, столовую, спортзал и гостиную. Остальное для тебя закрыто.       Для наглядности Гуалтиеро прикладывает карту к выступу у двери, и в тишине коридора звучит писк. Дверь перед ними открывается, предоставляя взору лестницу вниз. Чонгук кивает и следует за Граво, спускаясь. В голове нет мыслей, одна непроглядная тьма, ожидающая, когда же её выпустят наружу. Когда они оказываются внизу, то их снова встречает коридор. И снова серые стены. Как люди здесь живут, если спустя пять минут хочется застрелиться?       — Спальное крыло, слева в конце — ванная, справа — выход на подземный переход. Более подробно тебе расскажет Салвеццо, начальник охраны. Пойдём, провожу тебя в комнату, — Граво торопливо подглядывает в телефон, перебирает ногами и даже не следит, идёт ли Чонгук рядом. Они останавливаются возле двери под номером девять. Мужчина открывает её, заходя в небольшую комнатушку. Здесь метров двенадцать, не больше. Две двухъярусные кровати по бокам, один небольшой шкаф справа от двери и стол. Лишнего ничего нет. Чонгуку уже плохо от столь маленького пространства, которое придётся делить, видимо, с ещё тремя людьми. Даже на базах более человечные условия.       — Твоя койка эта, — Гуалтиеро хлопает ладонью по левой верхней кровати и снова утыкается носом в телефон. — Жди здесь, сейчас подойдёт Салвеццо и всё расскажет.       Наконец чёрные глаза мужчины поднимаются на Чонгука. Он оглядывает капитана с ног до головы, точно видит впервые. Граво просто смотрит на него, ничего не говорит, хмурит брови и качает головой. Его морщинистый лоб покрыт испариной, волосы прилипли к шее.       — Мой тебе совет, Дэ Чан, — не суйся, куда не просят.       И уходит. Оставляет Чонгука один на один с собой, застеленными кроватями и неизвестностью грядущего. В груди сердце бьётся неимоверно, страшится того, что происходит, ведь только сейчас осознание плачевности ситуации накрывает с головой. Не его имя заставляет дрожать. Чужая жизнь. Неправильность происходящего сжимает лёгкие, выворачивает кишки. Тошнота комом подкатывает к горлу, но и это приходится проглотить. Хочется злиться, кричать, разнести эту коробку к чёртовой матери, однако не может. Много чего уже не может. Наплевав на слова Граво, Чон кидает рюкзак на нижнюю полку и ложится на неё. Сворачивается лицом к стене, анализирует своё шаткое положение.       Итак, что он имеет? Чонгук находится среди более чем шестидесяти наёмников, готовых задушить его собственными руками за малейшее отклонение от приказов, главу Коза Ностры в двадцати метрах от него, и безоружные штаны. Не густо, конечно. Но и не с таким справлялись, думается капитану. Чонгук не даст себя затоптать, с самого первого дня нужно показать, что он здесь не для того, чтобы прогибаться. Что он не даст вывозить за его счёт. Да, лучше показать свои иголки сразу, чем потом терпеть всякое дерьмо от кого? Сослуживцев? Вряд ли их можно так назвать. Они больше коллеги, наверное. Да уж, забавно получается. Ни среди своих, ни среди чужих капитан не чувствует себя не то что в безопасности, а хоть как-то спокойно. Он не знает, чего ожидать от этих людей. Знают ли они, чем занимаются их работодатели? Принимают ли активное участие в грязных делах Конти? Чем занимаются в обычное время?       Чонгук усмехается своим мыслям, но не успевает дёрнуться, как открывается дверь коробки, и в неё вваливаются трое. Ни одного запаха не врывается в жалкий мирок, построенный буквально из ничего за пять минут одиночества. Чонгук не двигается.       — Ты новенький? — раздаётся грубый голос за спиной. Капитан медленно разворачивается, скидывает ноги на пол и опирается локтями в колени. Из-под лба оглядывает компанию. Альфы, видно по телосложению. Все трое одеты одинаково — серые спортивные штаны и футболка. Никаких украшений, татуировок не видно. Все итальянцы. Очевидно, конечно. — Это моя кровать.       Чонгук поднимается со своего нагретого места и понимает, что ни пространства, ни возможности одолеть их троих нет, — в случае драки, конечно. Подходит ближе, поднимает лишь глаза. Мужчина выше него сантиметров на десять, шире в плечах. Чон наклоняет голову влево, давит языком на щёку изнутри.       — Теперь моя.       Визави хмурится на такое дерзкое заявление, поворачивает голову на двоих сзади него, оглядываясь. После секундной заминки снова глядит на Чона. Капитан понимает, что сейчас будет, ведь это стандартно, когда нечто новое ломает привычный устрой. Он понимает, что сам ввязывается в неприятности, но, не ввязавшись в них сейчас, позволит им то же, что позволяли себе альпини. Чонгук сомневается, что чёртовы наёмники более дисциплинированы, чем солдаты.       Незнакомый мужчина слегка наклоняется, щурит глаза. Недоволен и зол. Ну, что ж тут поделать, думает Чонгук. Ничего страшного не случится, если ему сломают пару костей. Внутри начинается буря: кровь бурлит от количества адреналина; все мышцы напрягаются под стальным взглядом; в голове проносятся сотни мыслей: стоит ли атаковать первым или всё-таки подождать, когда его ударят? Чонгук провоцирует — закидывает голову назад, скалится. Он чувствует себя диким зверем, готовым напасть в любой момент, защищающим себя и свои границы. Капитан ощущает прилив сил. Будит зверя внутри, заставляет действовать. Сначала на слегка дезориентированного зверя визави давит немного, указывает на его место. Через мгновение резко, без предупреждения, заставляет согнуться. Чужая ладонь впопыхах хватается за предплечье Чона, итальянец пытается устоять, но почему-то даже сейчас не даёт отпор. То ли не умеет, то ли недостаточно силен. Капитан более чем удовлетворен таким положением дел, ощущает себя выше, важнее.       Дверь резко распахивается и места в этой коробчонке становится ещё меньше. Капитан отпускает чужого зверя из своей пасти, нутром понимает, как не рад такому раскладу. Трое мужчин встают в ряд, опускают головы при виде вошедшего. Вот здесь становится интереснее. Чёрные волосы зачёсаны назад, бритые виски и острый, колкий взгляд. Орлиный вырез предупреждает об опасности, режет воздух искрами. Вошедший мужчина поджимает губы, оглядывает всех, кто находится в комнате. Он поднимает ладонь вверх и, махнув ей, запихивает обе руки в карманы. Внешний вид его отличается от того, что здесь видел Чонгук. На входе каждый был в классическом костюме, трое в спортивках, но этот… Этот был словно не отсюда. Словно он с другой стороны вышел. Водолазка и карго. Массивные ботинки так и просятся на чьё-то лицо, разбить кости в пыль.       — Разойтись, — хриплый голос отдает приказ без возможности ослушаться. Трое мужчин безропотно покидают коробчонку, оставляя капитана один на один с солдатом. — Ты нарушил правило номер три. Мы используем внутреннего зверя только для защиты семьи Конти. Строго запрещено использовать его по отношению друг другу. Три спарринга в качестве наказания приведут тебя в чувства, Дэ Чан. Меня зовут Салвеццо Эспозито, и с этого дня я твой наставник. Переоденься, нужно ввести тебя в курс дела.       — Какого чёрта? Мне не сказали о ваших правилах!       — Незнание не освобождает от ответственности.       Эти слова набатом бьют по сознанию. Сколько раз он слышал их и сколько раз сам их произносил? Не сосчитать. Эта банальная истина, которую знает даже ребенок, сейчас отрезвляет не хуже пощёчины. Чонгук не в силах возразить. Он всё ещё ощущает потребность в самозащите. Неприятное чувство, когда сложно отойти от недавней стычки. Капитану не нравится подобное, ведь он начинает анализировать каждое своё действие или слово, брошенное на эмоциях. Эспозито не выражает враждебности, хоть и дружелюбием тоже от него не пахнет. Спокойным тоном доносит информацию, но есть в нём что-то, от чего нутро буквально горит злостью. Хочется махнуть на Салвеццо рукой, пренебречь его нормальным отношением к себе, ведь понимает, что это всё напускное. Вряд ли он хочет нянчиться с новичком, Чон это знает.       — Здесь одежда и подавители запаха. В доме не должно быть и капли твоих феромонов.       Чонгук берёт пакет из рук Салвеццо, открывает его и заглядывает внутрь. В пакете оказываются белые кроссовки, такой же спортивный костюм, как и у тех троих, и пачка таблеток. Он достаёт одну из блистера и проглатывает не запивая. Чон всё ещё предвзято относится к подобному. Безликие, тряпичные куклы в руках Коза Ностра. Так ощущается его шкура. Именно шкура, а не человек. Но, проглотив противный ком внутри, капитан без стеснения начинает переодеваться в присутствии наставника. Свою одежду пихает в рюкзак, проводит рукой по волосам. Словно преступник. Возможно, он им и является, хоть и судить себя не даст.       Эспозито кивает и открывает дверь, рукой указывая на выход. Они идут вдоль коридора, где снова никого нет.       — Спальное крыло, как ты понимаешь, находится на минус первом этаже, чтобы при опасности сразу попасть в поместье Конти. Без необходимости туда заходить строго запрещено. Это первое правило, — Салвеццо открывает очередную дверь, но не заходит. — Здесь находятся души и туалеты.       Чонгук заглядывает в помещение. Ничего особенного: раковины, видно небольшое пространство с душами и кабинки туалета. Одна стена, разделяющая душевые и кабинки. С виду всё стерильно. Капитан кивает, и они возвращаются к лестнице, поднимаясь на первый этаж, где Чонгук был совсем недавно.       — Второе правило — пока ты здесь, подавители запаха твои друзья. Без них не показываешься. Третье правило ты уже знаешь, но, повторюсь, мы не используем внутреннего зверя, только при опасности для семьи Конти.       Салвеццо открывает перед капитаном очередную дверь, что ведёт в столовую. Несколько прямоугольных столов, стулья, телевизор. За парой столиков уже сидят мужчины, что приветливо кивают главному. Они спокойно обедают, никто не обращает на него внимание, не пялится. Чонгук же жадно впитывает в себя образ каждого. Один сидит за крайним столом без компании, смотрит только в тарелку. Парочка болтает о чём-то своём, не отвлекаясь ни на что. Обычные итальянцы, может, они даже не знают, кто является их хозяином, а может, и знают, поэтому не реагируют на нового человека. Салвеццо в это время машет ему рукой, и они покидают столовую так же, как и пришли, — тихо, для ознакомления. И выходят в бесконечно серый коридор. Скоро он будет сниться Чонгуку.       — Четвёртое правило — всё, что происходит здесь, остаётся здесь. Ты не можешь никому ничего рассказывать. Думаю, ты уже подписал договор и знаешь это, но напомнить будет не лишним. Как мы уже поняли, ты любишь нарушать правила.       Упрёк Чонгук решает пропустить мимо ушей, чтобы не доставить себе ещё больше проблем. Они заходят в огромную залу. Высокие потолки, широкие окна, выходящие на задний двор и дом семьи Конти, множество диванов, телевизоры и игровые приставки. Здесь, кажется, находится добрая половина корпуса. Кто-то играет в карты, кто-то пялится в телевизор, кто-то о чём-то болтает. Разношёрстная компания у них складывается. Чонгук понимает, что здесь в большей степени альфы и беты, ни одного омегу — по внешнему виду — они ещё не встретили на своём пути.       Здесь ощущается спокойная атмосфера. Чонгук не чувствует себя белой вороной среди этих людей. Нет ни агрессии, ни соперничества, ни надменных взглядов. Парочка людей, заметив их, улыбается и машет руками. Его не игнорируют. Салвеццо разумно даёт время осмотреться, не привлекает к ним лишнего внимания, стоя в стороне. Капитан пытается запомнить расположение камер наблюдения и понимает, что именно здесь всё, как на ладони. Ни одной слепой зоны. Возможно, так по всему дому, но вспоминается это только сейчас. Чонгук кивает и поворачивается в сторону Эспозито. Глава корпуса указывает ладонью на выход.       — Пятое правило ещё проще: если есть приказ — ты его слушаешься. Не важно, что тебе приказано — это должно быть исполнено. Хоть в штаны нассать — ты обязан нассать.       Чонгук невесело усмехается. Теперь ему что, и в штаны ссать придётся? На это он, конечно, не подписывался, но отказ следовать приказам всегда наказывается. Он уже понял это, но легче не становится, наоборот. В мыслях он давится на такие указки. Не то чтобы он всегда был бунтарем и не соблюдал правил, нет. Он наоборот был примерным учеником: ни слова против, не перечил, выполнял чётко то, что ему сказали, и никогда не собирался идти против системы. Но себя отстаивать любил, свои границы охранял очень чутко и твёрдо. Даже со всеми этими правилами здесь больше свободы, чем в его жизни. Ведь ему с детства вбивали в голову простые истины: «Ты альфа, должен защищать омег, не давать их в обиду. Ты должен их обеспечивать, следить за тем, чтобы им было хорошо. Ты обязан стать полицейским, это престижно. Все омеги будут твоими. Ты обязан не подвести родителей, друзей, знакомых. Ты должен сделать всё, чтобы тобой восхищались. Альфы не плачут, не слабые, не дают себя задеть, пуленепробиваемые». И эта мантра крутилась в мыслях на протяжении всей жизни, сейчас же она не имела никакого значения, капитан давится на все эти «должен» и «обязан».       Тем временем Салвеццо открывает последнюю дверь, к которой у Чонгука есть доступ. Спортзал. Здесь всего парочка человек. Небольшой выступ для спаррингов сейчас занят. И на паре тренажёров тоже были люди, больше никого.       — Зал в твоём распоряжении в любое время дня и ночи, как и остальные зоны. Мы работаем по графику сутки через трое, с восьми до восьми. В свои выходные ты волен делать, что хочешь. Покидать территорию дома ты можешь только в выходные или строго по приказу в своё рабочее время. Если появятся вопросы, обращайся к любому человеку, тебе помогут. Также есть ещё один корпус. Там живут омеги. А это, — Салвеццо равнодушно кивает на ринг, где над поражённым мужчиной нависает омега. — Твой партнёр на следующие три спарринга.       Омега, стоящий посреди ринга, слишком выделяется на фоне огромного альфы. Низкого роста, в широких спортивных штанах чёрного цвета и объёмной белой футболке. Тёмные волосы собраны в маленький хвостик на затылке. Карие глаза омеги в какой-то момент зацепились за него и начали с интересом разглядывать. Чонгук хмыкает под нос. От этого даже смешно становится в некоторой степени. Капитан показательно глядит на Салвеццо, словно он сейчас передумает, но Эспозито подходит ближе к рингу. Чонгук не слышит, что он говорит, и это даже не интересно. Интересна сама реакция омеги — его нос выразительно морщится, губы искривляются в нечто, похожее на оскал, по его лицу волнами проходится удовольствие, ничем не прикрытое удовлетворение. Омега очень рад тому, что ему сказал Салвеццо.       — Я не бью омег, — вырывается изо рта быстрее, чем Чонгук может подумать. Салвеццо недовольно смотрит на капитана. Глаза сужает, смотрит из-под лба, брови хмурит. Нарушение приказа ему не нравится. Хоть он и не давит зверем, но угроза чувствуется от него слишком явная. Чонгук не знает, куда себя деть, но виду не показывает.       — Во-первых, правило номер пять означает, что бьёшь. Если тебе прикажут — и омег, и женщин, и детей. Во-вторых, четыре спарринга. Может, научишься держать язык за зубами. На ринг, — последние слова Эспозито буквально рычит. Чонгук вздрагивает. Капитан, не в силах возразить, идёт ближе к рингу и поднимается. Здоровяк покидает его, бросает насмешливый взгляд на Чона и обращается к омеге.       — Покажи ему, Долс, кто здесь омега.       От этих слов парочка людей, что всё ещё находятся в зале, смеются. Долоре Эспозито лишь поднимает уголок губ, смотрит на Чонгука. В его глазах демоны плещутся, и от этого холодный пот выступает на спине капитана. Омега хрустит суставами на пальцах и шее. Неприятный звук заполняет тишину в зале. Чонгук поправляет штаны, встаёт в стойку, ждёт нападения, которого не происходит. Долоре лишь смотрит, наклонив голову в сторону. Смотрит жадно, кровь словно заполняет его глаза. Он отчаянно хочет причинить вред Чонгуку, это чувствуется слишком явно. Словно все, находящиеся здесь, только и ждут момента, чтобы сломить его. Не важно, физически или морально. Капитан всем нутром чует чужие желания, противостоит им. У них не получится, он знает. Не позволит. Он уже сталкивался с давлением и унижением, и сейчас сделает всё, чтобы не допустить повторения.       — Спарринг заканчивается, когда один из противников оказывается на полу, — как приговор звучит голос Салвеццо. Это раззадоривает. Долоре щурится, усмешку с губ не убирает. Кровожадно поджидает, точно хищник свою жертву.       — На слабых первый не нападаю, — тонкий голос просачивается сквозь стены, тщательно выстроенные в сознании. Гипнотизирует. В свои омуты затаскивает, заставляет смотреть только на него. Мир вокруг ринга перестаёт существовать, расплывается на глазах, исчезает.       Чонгук глубоко вдыхает и наступает. Не успевает и двух шагов сделать, как его за запястье хватает хрупкая на вид рука, в которой, казалось, скопилась вся сила этого омеги. Его за секунду переворачивают на спину. Глухой звук удара раздаётся в воздухе, по телу боль проходит волнами. Видимо, Долоре нужен был повод, чтобы уложить его на лопатки. И Чонгук этот повод ему предоставил. Стал для него потенциальной опасностью.       Смех и хлопки окружают его уязвлённое эго. Ярость наполняет лёгкие, всё нутро сжимается в напряжении. Капитан поднимается медленно, можно даже сказать — грациозно. Двигается змеёй, разминает шею, сужает глаза. Обидно, однако. Визави на это лишь смеётся: изящно, прикрывает ладонью губы, тонкими короткими пальцами смахивает чёлку с глаз. В них демонята бегают, насмехаются над поражением противника. Омега дёргает бровью и разводит руки по сторонам. Сраный реверанс делает. Чонгук не выдерживает такого издевательства над собой. Он бросается на омегу, но снова провал. Чужая нога резким толчком касается грудной клетки альфы, отчего Чон отлетает в другой конец ринга, головой задевает столб и стонет. Боль сменяется шоком, а потом его настигает смех. Грёбанный омега дважды завалил его, да ещё как.       — Скажи спасибо, что здесь нет Гаспаро, он бы не закончил на этом, — перед лицом капитана появляется ладонь Долоре, что помогает ему подняться на ноги. Омега, который ниже на полголовы, у́же в плечах, тот, кто априори должен быть слабее, таким вовсе не оказывается. Долоре наклоняет голову вбок, поджимает губы. — Альфа — не значит лучше, сильнее, умнее. Здесь нет места таким, как ты. Они здесь подыхают без почестей, и никому нет до них дела.       — А до тебя, значит, есть, куколка? Местная шлюшка, что ли?       Пощёчина отрезвляет. И, надо сказать, она была весьма сильной. Голова, сдвинувшаяся в сторону, побаливает вместе с щекой. За секунду Чонгук осознаёт, что вырвалось из его рта, и ему хочется провалиться под землю. Капитан обычно не позволяет себе такое. Ему стыдно за своё поведение. В глазах напротив он видит презрение и раздражение. Омега взмахом руки откидывает чёлку, что нещадно лезет в лицо, и кривит губы в усмешке.       — Шлюха здесь только ты, запомни это.       Наконец, Чон ощущает остальной мир, что сваливается на него в секунду. Звуки бьют по ушам, а всё, что за пределами ринга, вновь насыщается цветами. Парочка альф молчат, даже не смотрят на него. Их взгляды прикованы к ещё одному человеку, находящемуся в комнате. Салвеццо. Чонгук даже не хочет сталкиваться с ним глазами. Ему кажется, что весь мир замер на мгновение, когда на него начинает давить осознание того, что он сказал.       — Прости, — он опускает голову, смотрит себе в ноги, кусая губу. Ему правда жаль за то, что он сказал. — Я не должен был тебя оскорблять. Извини, пожалуйста.       Омега ничего на это не отвечает. Он покидает ринг, отмахиваясь от Салвеццо. Голыми ступнями шлёпает по наверняка прохладному полу, но его, видимо, это не волнует. Дверь в зал громко хлопает, отчего совесть начинает пожирать капитана с новой силой. Он не хотел обидеть или унизить, но получилось как получилось. Долоре Эспозито на вид совсем маленький и хрупкий, отчего складывается ощущение слабого и немощного омеги. Неспособного себя защитить, не говоря уже о других. Но ожидания совсем не оправдались. Чонгук приятно удивлён его способностям, понятно, почему он является одним из глав охраны.       Чонгуку хочется пойти за Долоре и снова попросить прощения за сказанные слова, но Салвеццо останавливает его одним взглядом.       — Ты на каждой работе оскорбляешь начальство или только нам так повезло?       Чонгук не отвечает. Он всё ещё не может прийти в себя. Капитан действительно не хотел никого обидеть, просто вырвалось. Его задетое эго не дало остаться в стороне и появилось острое желание задеть в ответ. Инстинктивно. Чонгук не сводит глаз с двери, за которую вышел Долоре. От себя такого, конечно, не ожидал. Можно, конечно, списать на то, что, исходя из сил и умений Долоре, Чонгук перестал в секунду видеть в нём омегу, но это каким нужно быть человеком, чтобы во всеуслышание сказать ему подобное? Наверное, Чон не отличается от альпини. Такой же отвратительный и грубый. А возможно, что неделя пребывания на базе отразилась негативным образом на поведении. Чонгук не может найти ответа внутри себя, почему сказал то, что сказал. Тем временем совесть начинает грызть сильнее.       Капитан кожей чувствует осуждение, исходящее не только от нынешних коллег, но и от Салвеццо. Чонгук уверен — если бы его брату сказали такое, он бы тоже осудил этого человека, возможно, накричал или даже ударил. Он не может винить Салвеццо в его эмоциях, ведь сам виноват в том, что случилось.       — Прости, мне жаль.       — Свою жалость оставь для других, а слова ничего не значат. Свободен.       Салвеццо покидает зал так же громко и эффектно, как и его брат. Чонгук вздрагивает от хлопка двери, оставаясь на месте. Что бы сказал Тэхён, если бы увидел Чонгука? Был бы разочарован? Или он бы жалел, что связался с таким неприятным человеком, как Чон? Может, он испытал бы сочувствие, осознав, как Чонгук раскаивается? Капитан не знает, но очень хотел бы знать, имеет ли он всё ещё право находиться рядом с Тэхёном. Достоин ли он?

***

      Обратно в комнату Чонгук вернулся рано, на часах едва ли было шесть вечера. Обед и остальное время пролетело как в тумане. Он, словно на автомате, выполнял привычные дела, изучал строение дома, обошёл территорию Конти, запоминая все входы и выходы, коих оказалось всего два. Основной, через который он впервые попал сюда, и задний. Совсем не такой роскошный, как основной, но с такими же коваными воротами и автоматом. Казалось, всё поместье замерло, на первый взгляд практически никого не было на улице, но если присмотреться, то капитан обнаружил около двадцати человек, разбросанных по всему периметру. Они, как тени, прятались от света.       Спать ложился тоже рано, что очень непривычно. В девять часов лежать на кровати с закрытыми глазами для Чонгука оказалось чем-то новым. Итальянцы, живущие с капитаном в одной комнате, оказались очень громкими и довольно близкими между собой. Они часов до двенадцати болтали о своём, не беспокоясь о том, что следующие сутки проведут на ногах. Исходя из того, что капитан успел узнать, в смену выходят по двадцать четыре человека. Завтра нужно будет поговорить с соседями, наладить отношения. Какой-то неправильный первый день вышел.       Утром капитан, поднимаясь с постели, замечает, что остальных уже нет на месте. Чонгук направляется в ванную комнату. Он смывает сон прохладной водой, что оставляет после себя лишь чистую кожу, только после этого делает воду более тёплой. Несколько ребят тоже принимают душ, но с капитаном никто не разговаривает. Конечно, здесь точно маленькая страна со своим порядком и законами. До всех уже дошло то, что случилось вчера.       Горячие капли стекают по телу, когда Чон выключает воду в душе. Он пытается расслабиться, сбросить с себя тяжесть сожаления, однако груз так и не падает. Собирался Чонгук так же неохотно, как и просыпался. Дорогой костюм обтягивает его тело, но в нём капитан не чувствует себя лучше. Когда наступает без десяти восемь, Чонгук покидает комнату, направляясь навстречу первой смене с замиранием сердца.       Снаружи уже собрались те люди, которые вступают в смену. Стандартный инструктаж, распределение людей, — всё это пролетает мимо капитана. Он смотрит на Долоре, что стоит позади Салвеццо. Омега кивает на слова брата, по обычаю смахивает чёлку с глаз, щурясь от солнца.       — Приступаем.       Как только был отдан приказ, Чонгук не думает о том, чтобы пойти по делам. Он делает несколько шагов в сторону Долоре, не отводя от него глаз. Омега уже переговаривается с каким-то парнем, тоже азиатом и, видимо, таким же омегой.       — Синьор Эспозито, — Долоре отвлекается от визави и удивлённо смотрит на Чонгука в ответ. В этот раз ему не нужно защищаться, но он инстинктивно расправляет плечи и поднимает голову выше. Капитан не обращает внимания на заинтересованные взгляды его коллег. Если уж оскорбил прилюдно, то так же следует и извиниться. — Прошу прощения за своё неподобающее поведение вчера. Я не должен был так себя вести. Такого больше не повторится.       Прежде чем ответить, Долоре широко улыбается, с его губ срывается смешок и омега машет рукой.       — Твои извинения приняты, Чан, — Чонгук приподнимает уголки губ. Наконец-то он может спокойно дышать. Внутри слетели цепи, стягивающие грудную клетку, и капитан низко кланяется. — Кстати, это твой временный наставник, познакомься.       — Привет, я Силайло Костатини, — парень, с которым до этого разговаривал Долоре, приветливо машет ладонью, улыбается очень мягко, ненавязчиво. Его светлые волосы убраны в низкий хвост.       — Дэ Чан, приятно познакомиться.       После быстрого знакомства Силайло устраивает полноценную экскурсию. Первым местом их назначения стала небольшая каморка, спрятанная от лишних глаз в стороне, между деревьями. Она представляет собой комнату шестнадцати квадратов, не более. На двух из четырех стенах висят множество мониторов, на которых транслируются изображения с камер наблюдения. По периметру их огромное количество, но в доме семьи Конти нет ни одной. Силайло рассказывает, как управлять камерами, чтобы приблизить изображение или повернуть саму камеру в любую сторону.       Ворота как на основном, так и запасном въездах открываются либо дистанционно через кнопку, либо через брелок, который есть только у тех, кто дежурит на смене. Любой из брелоков имеет в себе GPS, чтобы их можно было отследить, если он потеряется или будет украден. Их выдают перед сменой под подпись, лично в руки каждому. В комнате, помимо мониторов и нескольких клавиатур, стоит диван, холодильник и стол со стулом. На ночное время в комнате остаются трое — двое следят за камерами, последний отдыхает или отходит по нужде. Через пару часов кто-то меняется, у каждой смены свой распорядок.       Люди, следящие за камерами, повторяются каждые две недели, не чаще. Сегодня капитан не останется здесь, а будет вместе с Силайло дежурить на территории. Перед тем, как они покидают комнату, Костатини протягивает капитану наушник. Точно такой же он вставляет в левое ухо, вдавливая. Чонгук повторяет за ним, и они выходят.       Дальше они болтаются по всей территории Конти, в течение часа Костатини рассказывает об особенностях работы и о поведении семьи Конти. В сам дом Конти позволено входить лишь немногим людям, в число которых входит и Силайло. Из всех людей, охраняющих территорию и на выездных встречах, лишь Долоре, Салвеццо и Силайло имеют доступ в святая святых, остальным он разрешён только в редкие празднества или случаи экстренных ситуаций.       Сегодня один из важнейших дней не только для семьи Конти, но и сотен других привилегированных. Ежегодный бал-маскарад. Он проходит вот уже практически семьдесят лет. Его инициатором выступил отец Америго — Моэрто Конти, после войны, дабы сплотить людей. С тех пор все сливки общества раз в год стекаются в одно место, чтобы покрасоваться друг перед другом и завести приятные связи. Чонгук никогда раньше не был на подобных мероприятиях, отчего любопытство сжирает его изнутри.       — Как это вообще проходит? Что там нужно будет делать? А будут какие-то знаменитости? — Силайло начинает смеяться с огромных глаз капитана, смотрящих на него. Он качает головой и слегка шлёпает ладонью по предплечью Чонгука.       — Нам нужно будет рассредоточиться по всей главной зале в доме, чтобы синьоры Конти всегда были в поле нашего зрения. Как бы там ни было, они — наша главная забота, их безопасность превыше всего остального. Тем более знаменитостей, — Силайло многозначительно глядит на Чонгука, поднимая брови. — Ну, если тебе так интересно, то да. Каждый раз, когда маскарад проходит в доме Конти, выступает Мина.       Капитан хмурится на слова Костатини. Он ожидал большего от такой семьи, как Конти. Каких-нибудь мировых селебрити, роскошества и огромное количество гостей.       — Почему они не пригласят кого-то более популярного? Они же явно могут себе это позволить. Не могу поверить, что Палермский король приглашает одного и того же человека постоянно.       — Эту исполнительницу очень любила синьорина Ким, — Силайло оглядывается по сторонам, понижает голос, стараясь говорить шепотом. Он тянет капитана за рукав чуть глубже в сад, скрывая их от посторонних глаз. — Синьор Конти потакает её желаниям даже спустя десять лет.       — Я слышал, что она покончила собой.       — Не знаю, действительно ли это так. Я пришёл уже после её кончины, но то, что говорят здесь, сильно отличается от того, что преподносят в СМИ. Хоть эта тема и не поднимается во всеуслышание, однако между собой все утверждают, что это сам синьор Конти убил её.       — Это как? За что?       — Как это случилось и за что — никто не говорит, но каждый убеждён в правдивости того, что синьорина Ким не могла сделать с собой подобного. Она была совсем не такой. Но это так, между нами.       Силайло отмахивается от дальнейших расспросов капитана. Он ведёт Чонгука через сад, указывает на расположение камер, подводит к запасному въезду. Когда их прогулка-ознакомление с территорией заканчивается, они останавливаются на месте, которое за ними закреплено на ближайшие два часа, после чего, медленно передвигаясь, отправятся на следующее. Весь день проходит относительно спокойно — Чонгук узнаёт Силайло ближе.       Как и предполагалось, Силайло — омега, у них свой дом в другой стороне участка, мимо него они один раз проходят. Точно такой же, ничем не отличается. Видимо, внутри такие же безликие комнаты и вечные коридоры. Костатини оказывается очень болтливым, не в плохом смысле. Он рассказывает о своей жизни в Японии, о переезде в Италию, устройстве на работу, с которой и не планирует уходить — он более чем доволен своей жизнью. Силайло совмещает работу и учёбу в университете по специальности менеджмент логистических предприятий и хочет связать свою жизнь с ней. Костатини лёгкий на подъём и вместе с тем не навязчивый.       Большую часть его рассказов капитан пропускает мимо ушей, но всё, что касается семьи Конти, откладывает на подкорку сознания. Не так уж и часто они мелькают за пять часов разговоров. Единственное, что капитану удаётся узнать, — у Америго Конти сильнейшая аллергия на арахис; ландшафтный дизайн сада, по которому они гуляли, помогал разрабатывать Гаспаро, он же ненавидит шум и всегда, когда едет на машине, выключает музыку. Не густо, тем не менее это уже хоть что-то.       Ближе к трём часам на территорию начинают въезжать машины одна за одной. Из газелей выносят десятки цветов. Только белые лилии. Их так много, что у Чонгука через три минуты начинает рябить в глазах. Люди бесконечным потоком входят и выходят из дома. Когда начинается суматоха, из дома вальяжной походкой выплывает омега. Чонгук не видит его лица, но то, что предстаёт его взгляду, заставляет зависнуть. Контуры тела, ощущаемые нутром сквозь костюм, приковывают взгляд. Копна кудрей до плеч издалека кажется капитану скоплением змей, как у Медузы. Они пружинят при каждом шаге, ласкают пиджак, как бы успокаивая хозяина. В секунду он скрывается в автомобиле, что подъехал незаметно для глаз капитана.       — Да, Гаспаро такой.       Силайло усмехается на реакцию Чонгука, отчего капитан отворачивается от него. Неловко вышло.       В шесть часов Чонгук отправляет сообщение Граво. Он остаётся, у него не то чтобы был выбор. Приготовления к балу же заканчиваются только ближе к семи вечера. К этому времени двор начинают озарять множество светильников, придавая зелени двора и сада золотого оттенка, погружая пространство в притягательный полумрак. В наушнике неожиданно раздаётся голос Салвеццо, отчего капитан вздрагивает, пугаясь. Всеобщий сбор в корпусе для альф. Столовая быстро заполняется людьми, Чонгук не любит столпотворение, поэтому морщится из-за нехватки свободного пространства. Салвеццо вместе с Долоре поднимаются на один из столов, хлопком обращая на себя внимание.       — Все вы знаете, насколько сегодняшний день важен, поэтому прошу максимально сконцентрироваться. Наша основная цель — безопасность Америго и Гаспаро Конти, они — наш приоритет во всём и везде. Я буду находиться недалеко от господина и синьора Гаспаро, поэтому любые вопросы, касающиеся всех разборок, только к Долоре, — Салвеццо кладёт ладонь на плечо брата, слегка сжимая. — Без прямого приказа своего места не покидаете, глаза держим широко открытыми. Если какая-то ситуация, не требующая отлагательства, тоже к Долоре, он ваш ориентир во всём. Мне всё равно, посрать ли приспичит вам или кто-то начнет выяснять отношения. После расстановки по зале и территории вы стоите на месте до тех пор, пока я не скажу обратного. Всем понятно?       По комнате раздаётся громогласное: «Есть, синьор!», а после все начинают расходиться. Чонгук выходит из дома вслед за Салвеццо. Мужчина собран и сдержан, как обычно. Его волосы развеваются от палермского ветра, костюм сидит от иголочки. Впрочем, здесь нет людей, которые были бы неопрятными. Взор Эспозито колкий, проходится по каждому человеку, не упускает ни детали. Чонгук так же осматривается. Все уже строятся в одну линию — люди стоят смирно перед подъезжающей машиной, их головы опущены. Лишь Салвеццо выходит из строя и хмыкает своим мыслям. Его глаза встречаются со взглядом капитана. Мужчина прищуривается, качает головой, заставляя Чонгука опустить свою, как и все остальные. Капитан чувствует власть, которую имеет Салвеццо перед ними. И это то, что ему абсолютно точно не нравится.       Мужчина открывает заднюю дверь подъехавшей тонированной машины, выпуская из неё юношу. Его кудри собраны на затылке с помощью заколки, лицо полностью скрыто чёрной маской, лишь глаза брезгливо бегают по округе. Длинные пальцы обтянуты светлым кружевом перчаток, а по ногам струится лёгкая ткань брюк. Невероятной красоты блуза открывает взор на бледную кожу. Сицилия явно благословит этому юному дарованию. Грудь юноши едва прикрыта повязками, рюши подчёркивают вырез. Чонгук не может отвести взгляд, из-под чёлки наблюдая за Конти-младшим. Капитан, словно подглядывающий подросток, кусает губы и стоит неподвижно, страшась, что его поймают. Гаспаро является самым красивым омегой, которого он когда-либо видел в своей жизни. Внутренний зверь, к удивлению Чона, не протестует. Заглядывается на чужое, даже когда есть своё. И Чонгук не в силах сопротивляться этому очарованию. Подобное вводит в замешательство. Глаза с жадностью поглощают образ молодого господина, впитывают в себя малейшие движения. Взмах ладонью, окутанной лёгкой тканью; длинные пальцы поправляют выбившийся из причёски локон; густые ресницы мягко касаются края маски. Гаспаро вызывает трепет в душе, отчего Чонгуку становится дискомфортно. Это неправильно, уму непостижимо. Зверь молчит, не скулит, не отбивается, принимает чужака полностью, с готовностью. Ни с чем подобным капитану ранее не приходилось сталкиваться. С каждым днём потрясений всё больше и больше.       Необычайная энергия проходится по всему телу, вызывает сотню мурашек по нему. Поистине великолепный. Словно принц, сошедший из сотни сказок. Его величие неоспоримо. Гаспаро отмахивается от помощи Салвеццо и направляется в сторону дома, в котором сейчас всё только начинается. Он тенью, неслышной поступью идёт за своим отцом. Чонгук же, заворожённый, следит за омегой, перестаёт дышать на мгновение. Капитан ощущает взволнованное дыхание зверя затылком, возможности остановить себя не имеет. Как и каких-либо мыслей в голове. Он полностью в Гаспаро. Безвозвратно. Необратимо.       — Рот закрой. Все за мной.       Чонгук вздрагивает от громкого голоса Салвеццо, что неожиданно подобрался так близко. Капитан успевает только кивнуть и быстро последовать за мужчиной. Эспозито не останавливается, даёт распоряжения по внутренней связи, бегает глазами по зале. Каждый из безликих охранников занимает положенное им место, рассредотачиваясь по периметру большого пространства. В воздухе стоит насыщенный запах лилий, словно они прямо перед носом. Чонгук представить себе не может не только то, сколько это стоит, но и то, как можно подобным образом украсить такое огромное пространство всего за три с половиной часа. Здесь проделана невероятная работа.       В течение часа наконец начинают прибывать гости. Они здороваются с хозяевами дома, разбредаются по кучкам, обсуждают свои вопросы, пытаются выставить свою добродетель напоказ, — вот от них становится тошно. Омеги стараются держаться ближе к своим альфам или семье. Джентльмены разглагольствуют о работе, деньгах, их незаконных оборотах. И только Гаспаро выделяется своим равнодушием. В его чёрных глазах нет ничего: ни жалости, ни пощады, ни желания. Напускное безразличие волнами отпугивает от себя любого, кто пытается у него что-то узнать. Как бы Чонгук ни хотел, он не может отвести взгляд от этого омеги. Он великолепен до омерзения. Кажется, этот человек просто выдумка. Постепенно капитан начинает понимать, почему Америго так трясётся над ним. Гаспаро — сын Америго Конти, является воплощением всего запретного и безжалостного.       На предплечье Чонгука падает рука, что встряхивает его. Лицо Салвеццо обезображено раздражением, ладонь сжимает чужую руку, голос снижается на уровень.       — Ты не на выставке, а на работе, Дэ Чан. Так веди себя соответствующе, — солдат подходит ближе, шепчет, точно змея, на ухо. — Знай своё место. Он тебе не ровня.       Это отрезвляет. Капитан согласно кивает и приступает к тому, что должен был делать изначально — охранять семью Конти. Это должен быть приоритет Дэ, но для капитана Чона это стало уже личным. Произошло то, чего не должно было произойти никогда. Капитан Чон стал заинтересованным лицом, а значит, по уши в дерьме.       Чонгук стряхивает с плеча руку Салвеццо, морщась. Он осматривает всех, кто подходит к семье Конти, чтобы поздороваться и поговорить. Америго улыбается им, дарит своё радушие, окутывает мнимым интересом, явно наслаждается времяпровождением. Дон то смеется, то пожимает руки всем, кто желает его поприветствовать, то оглядывает залу. Альфа не даёт загнать себя в угол смущающими вопросами, отмахивается от назойливых ухажёров своего сына. Он не пытается подобрать ему хорошую партию, осознаёт, что такая драгоценность должна быть лишь его, пока он дышит. Чону хочется подобраться ближе, движимый своим природным любопытством. Он слышит в ушах голос Долоре. Всё чисто.       Вечер идёт относительно спокойно, давно Гаспаро не был так расслаблен. Шествуя за отцом по пятам, он медленно оглядывает пространство, которое выучил наизусть. Настроение у Гаспаро приподнятое, омега даже качает головой в такт музыки. Америго чувствует состояние сына и проецирует его на себя. Со стороны они выглядят не то что шикарно — по-королевски возвышенно. Лёгкий, но уверенный шаг, широкая улыбка Америго позволяет множеству людей понять, что сегодня можно немного больше, чем обычно. Коза Ностра вздыхает с облегчением, когда Дон и Капо Бастоне в приятном расположении духа.       Они словно плавают от одних людей к другим, Америго разбрасывается шутками и своим басистым заразительным смехом; Гаспаро, хлопая длинными ресницами, цепляет каждого своими чёрными глазами, затягивает в омут не отпуская.       Несколько людей кружится по зале в танцах, кто-то сбивается в группы, обсуждая работу. Америго и Гаспаро, отойдя от основной части скопления людей, останавливаются у стены. Америго гордится тем, что сегодня именно в его доме проходит ежегодный маскарад, он рад тому, что может собрать в поместье близких людей и, как минимум, показать им свои силу, мощь и благосклонность. Те, кто знает Америго очень давно, осведомлены о том, как сильно Дон любит хвастаться. На самом деле, ему было, чем похвастаться перед другими.       Семья Конти из поколения в поколение передают титул Дона, за последние сто лет никто не смел занять столь высокую ступень в иерархии, подвинуть Конти практически невозможно. Страх перед чёрными глазами, словно смотрит сама Смерть, сковывает по рукам и ногам. Но не Гаспаро. В связи сложившейся ситуации Капо Бастоне редко выходит в свет, поэтому многие списывают его репутацию на слухи и бредни, но, видимо, сегодня наступил тот день, когда сын Палермского короля покажет то, на что он способен.       Между Италией и Францией давно напряжённые отношения. Особенно между Доном Америго Конти и Ка́дом Астором Ришаром. Глава Ле Мильё человек криводушный, самолюбивый и хитрый. Худощавый, весьма симпатичный с тонкими носом и губами. Несмотря на то, что Астор часто позволяет себе нелицеприятные выходки или фразы, подразумевающие под собой нечто унизительное и оскорбительное, у него была особая черта — он умел расположить к себе людей. Особенно тех, кто не знает о его теневой жизни. Во Франции его очень любят за щедрость, забавные шутки, сказанные на телевидении, за неконфликтность среди бизнесменов. И всё это, конечно, лишь игра на публику.       Приближённые хоть как-то к высшему свету такого за Ришаром не замечали никогда. Астор не нравился многим, но отрицать его власть, как минимум во Франции, бессмысленно, поэтому никто не позволяет себе пренебрежительного отношения к нему. Кроме семьи Конти. Астор Ришар часто позволяет себе больше положенного, ведь он — единственный наследник своего отца, к тому же альфа. То, отчего Гаспаро каждый раз бросает в яростную дрожь.       Гаспаро не может терпеть, когда альфы ставят себя выше других, хвастаются своей половой принадлежностью, прикрывая этим ужасные деяния. Ришар смотрит на омег, как на бесполезный кусок мяса. Таким альфам место только на коленях перед Гаспаро Конти. И нет альфы, перед которым Гаспаро сам встанет на колени и склонит голову. Ни за что.       — Америго, Гаспаро. Рад быть приглашённым на этот священный для Коза Ностры праздник. Гаспаро, потрясающе выглядишь. Жаль личико закрыл, оно у тебя чудесное, — Америго кивает на слова француза, улыбается, как и всем гостям в его поместье, омега же не обращает внимание на главу Ле Мильё. Он скучающе обводит залу взглядом, едва ли не зевает. — Я слышал в следующем году будет десять лет, как Гаспаро стал Капо Бастоне. Знаменательная дата для такого молодого омеги. Америго, как у Вас хватило мужества назначить на это место Гаспаро? Не было сложно, учитывая, как Совет противился?       Гаспаро морщится. Он что, безногий и безрукий? Да, он юн, и тогда, конечно, был не старше, но это не значит, что он не сможет справиться. Разве Астор недостаточно осведомлён, как Гаспаро не любит, когда в нём сомневаются? Ещё так гадко ухмыляется, внутри Конти злость расползается ядовитыми хищными змеями, которые так и требуют показать этому самонадеянному грубияну его место.       — Не думаю, что кто-то может сопротивляться очарованию Гаспаро, — Америго, предчувствуя зарождающуюся ярость внутри сына, кладёт ему на плечо ладонь, поглаживает большим пальцем. Он с гордостью смотрит на омегу, улыбка не сходит с его лица, в нём сверкает уверенность в своём выборе даже спустя почти десять лет. — Он станет лучшим Доном, чем я, Астор.       — Не сомневаюсь, Америго. Однако Гаспаро — омега, ему нужен рядом альфа, который сможет его направлять.       Это становится спусковым крючком. Конти младший никогда не отличался сдержанностью и терпением, поэтому, взглянув на отца, который хмурится на слова Ришара, выпускает зверя. Оглушает не только Астора, позволяет зверю обрушить свою силу на каждого, кто находится в помещении, в том числе и на капитана. Звук разбитого стекла разбавляется стонами боли, а Гаспаро наслаждается.       Чонгука прошибает волной чужой энергией. Зверь бунтует и воет, пытается освободиться от этого удушающего давления. Капитан опирается ладонью о стену позади себя, силится понять, что происходит. Перед глазами всё плывёт, голова идёт кругом. Он старается сфокусировать взгляд на стройной фигуре. А внутри Гаспаро всё кипит, мечется, бурлит. Он упивается тем, как сжимается ладонь на его плече, как Астор, кряхтя, сгибается пополам, как кто-то кричит. Гаспаро растягивает губы в зверином оскале, его глаза сверкают радостью от того, какой властью обладает, какую силу в нём взрастили. Нет в мире человека, способного подавить Гаспаро Конти, унизить, подчинить.       Стоящий на коленях глава Ле Мильё вызывает в омеге давно не испытываемое чувство удовлетворения. По лицу альфы из глаз, носа, рта стекают капли крови, пачкая безупречные лакированные ботинки омеги напротив. Гаспаро глядит словно сквозь мужчину. Его глаза стеклянные, он полностью погружён в себя. Конти источает невероятную силу, подчиняя себе практически любого, кто находится в радиусе воздействия. Кровь быстро бежит по венам, раздражая их и закипая. Зверь Гаспаро проникает под кожу, испепеляет внутренности, заставляет ноги дрожать. Чонгук не может сопротивляться этой мощи: он капитулирует, падает на холодный пол. Зверь омеги сдавливает горло, не даёт сделать глотка такого необходимого и глубоко желаемого воздуха. Капитан, сквозь непрошенные слезы, наблюдает за омегой, не отводит взгляд, не моргает. Конти упирается носком ботинка в бок альфы, отчего тот, не выдерживая, валится на пол. Наконец, его крик орошает весь зал. Надрывной, полный боли и отчаянья звук разносится по каждому углу этого дома. Из глаз брызжет кровь, зубы так же окрашены красным. Америго выглядит до ужаса довольным, его словно ничуть не задело энергией Гаспаро. Ноги широко расставлены, спина прямая, не сгибается под натиском сына. Держит планку.       Прежде чем посадить своего зверя обратно на цепь, Гаспаро присаживается на корточки перед Ришаром, за волосы поднимает его голову, заставляя смотреть в чёрные-чёрные глаза Сотто Капо.       — Знай своё место, альфа. Оно на коленях передо мной.       Через секунду капитан вместе со всеми уже глубоко дышит. Как можно чаще, через рот, впускает долгожданный кислород в лёгкие, охлаждая. Чонгук, едва держась на ногах, поднимается с пола. По залу раздается шёпот. Он режет воздух и сознание. В глазах людей пылает непонимание, раздражение, негодование. И лишь Америго смотрит на сына с гордостью, грудь выпячивает, широко улыбаясь во все зубы.       Невидимая ладонь страха наконец отпускает саднящее горло, позволяет Чонгуку прийти в себя. Похлопывает по спине, мол, так бывает иногда. Ещё никогда ранее Чон не сталкивался с таким невероятно мощным зверем, способным заставить альфу рыдать от боли и беспомощности. Никогда ранее человек не вызывал в капитане эмоций, словно шторм, сметающих всё на своём пути. Никогда ранее омега не вызывал такого робеющего восторга.       Люди, окружающие пару, не отрывают от неё глаз, следят за каждым движением омеги. Удушающей волной по залу проходится гул. Никто не смеет осуждать и обсуждать то, что сейчас произошло. Все с пониманием кивают и отворачиваются, продолжая заниматься своими делами. К лежащему на полу мужчине подходят двое альф и уносят его из помещения, заставляя капли крови идти следом за ними. К Гаспаро приближается Салвеццо, опускает голову в присутствии Дона. Неизвестно, о чём они разговаривают, но ни Дон, ни его сын не чувствуют опасности в лице начальника охраны. Пока Чонгук восстанавливает дыхание и ритм сердца, всё ещё опираясь на стену, голос Эспозито вновь раздается в ушах.       — Всё чисто. Позовите уборщика.       Вечер продолжается как ни в чём не бывало. Грязь, оставленную мужчиной, убирают оперативно — через пару минут пол снова сверкает золотом. Чонгук, честно сказать, поражён. Ручная Смерть Палермского короля беспощадна.