Красное солнце сгорает дотла

      Самое сильное лекарство, чтобы ненадолго убежать от переживаний и проблем — всего-навсего заняться приготовлением вкусного ужина, а потом плотно поесть, думая лишь о том, что жалко потраченное время, когда съедаешь всё за жалкие пять минут.       А ещё хорошее лекарство, чтобы забыть о проблемах — уйти. Убежать, уехать, скрыться. Надолго. Далеко отсюда, далеко от проблем и переживаний. Собрать вещи, купить билеты на самолет и улететь в Хьюстон, США, жить на окраине города и притворяться злым русским.       Только это точно не вариант. По крайней мере в моём случае. Когда болезнь глубоко и надолго поселилась в организм, словно паразит, пуская длинные корни по всему телу, укрепляясь и становясь сильнее, как кустарник, ни одна пилюля, ни одно лекарство не поможет. Эта болезнь стремительно распространяется во мне, отравляя каждую клетку, каждый орган, ткань. Она бесследно поедает нервы, эмоции, оставляя за собой только пустоту.       И в последнее время я только всё больше начинаю убеждаться, что моя болезнь прогрессирует, наполняя каждый кусочек мозга и сознания этой самой пустотой. Всё, ничего не поможет. Даже если найдётся самое сильное лекарство с невероятной силой, способностью исцелять, мало что изменится. Потому что здоровых клеток, нетронутых болезнью, почти не осталось.       Вчера я так и не смогла увидеть маму. Когда папа с братом сказали, что она в больнице, желание сорваться к ней оказалось сильнее желания успокоиться и здраво подумать. Я истерила, кричала, надрывая горло, била кулаками в грудь Димы. Пыталась крушить всё вокруг, пинала стул, который с громким стуком свалился на пол, хотела перевернуть все полки в шкафу, но не смогла — Дима взял меня в крепкую хватку, обхватив со спины, сжимая руки. Хотелось разрушить всё вокруг. Уничтожить, крушить. Я злилась, а родные люди молча наблюдали за этим. Не говоря ничего.       Первым очнулся Дима. Понял, что если позволить мне разгромить квартиру, от этого легче не станет. Только наоборот. Плохо помню, но в памяти крепко отпечаталось, как он, продолжая обнимать меня со спины, чуть ослабил хватку и прижался подбородком к моей спине и шее, шепча что-то успокаивающее, убаюкивающее.       Отец лишь молча наблюдал, прислонив свою ладонь к лицу, скрывая его. Обычно так делают мамы, когда им стыдно за действия своего маленького сына, и они молча стоят в сторонке, делая вид, что видят ребёнка впервые. Вот только этот папин жест имел другой посыл: я не могла точно разглядеть его из-за слёз, которые нахлестнули меня, и даже сквозь эту прозрачную пелену мне показалось, что вот-вот у него задрожит спина, послышатся всхлипы и отец расплачется.       Когда я успокоилась, в голове искрился фейерверк, тело отказывалось подчиняться мне, не отзывалось ни на прикосновения, ни на вопросы. Резко оттолкнув Диму к стене, прижала потную ладонь ко рту в жалких попытках приглушить рыдание, и соскочив с места, быстрым шагом направлялась в комнату, по дороге ещё раз пиная тот несчастный стул. Тот отлетает в сторону, прямиком в большое зеркало, стоявшее у коричневого шкафа-серванта, в котором хранятся наборы, подаренные на свадьбу родителей, и разбивается в мелкие осколки с жутким звуком. Обернувшись напоследок, заметила расстроенные взгляды за спиной, и я ещё более жутким раздражением пошла в комнату. Нога встретила на пути препятствие в виде маленького острого осколка, отлетевшего от зеркало. Боль простреливает пятку, распространяясь по всей конечности, и я сжимая зубы, тихо перевернула ногу и быстрым движением вытащила осколок.       Как только дверь за мной закрылась, прерывистые всхлипы вывалились из моего рта. Не знаю сколько продлились мои слёзы, минута или час, но после этого я долго ещё вытирала слёзы, сдерживая икание плотно сжатыми губами.       Подойдя к антресоли, в глаза бросился небольшой кусочек фотографии, торчащий из-под документов и заставил меня усмехнуться. Мама, папа, Дима, я. Счастливая семья.       Я вытащила фотографию из-под груды старых бумаг пыли, осторожно вытирая её рукавом. Лица на снимке — такие родные и близкие, что сердце пропускает удар. Папа, чуть нагнувшись, целует маму в щёку. Она улыбается в камеру, её взгляд светится каким-то уютным теплом, от которого щемит в груди.       Дима стоит рядом. Его глаза искрятся, а углы губ чуть задраны вверх. А я — я стою с букетом полевых цветов, широко улыбаясь.       Я беззвучно смеялась, давясь слезами, и провела пальцем по лицам родных на фотографии. Громко шмыгнув носом, легла спиной на кровать и смотрела на эту фотографию, которую поставила на полочку, облокотив на мягкую игрушку.       Сейчас же ни следа вчерашней агрессии, ни намёка на слёзы, только пустота. Она сидит внутри тихо, спокойно, как незваный гость, который решил остаться подольше. В голове — ни одной ясной мысли, будто кто-то выключил свет, оставив меня в полумраке.       Кажется, что так легче. Без эмоций проще смотреть на реальность, которая кажется чужой и бесформенной. Даже внутренний голос смолк, оставив меня наедине с этой пустотой.       Схватив с полки половник, подхожу к плите с горячей кастрюлей супа и собираюсь зачерпнуть полупрозрачную жижу, чтобы налить в тарелку, но вдруг останавливаюсь и рука замирает над паром. Он больно жжёт кожу, но я почему-то не убираю руку. Продолжаю стоять, как вкопанная и стискиваю зубы, когда терпение достигает конечной точки амплитуды и наконец одёргиваю руку. Ловлю себя на мысли, что эта колкая боль оставляет за собой приятное покалывание.       Рука снова замирает над паром, я морщусь, прикрывая глаза. Медленно опускается ближе, ближе, пока я снова не чувствую, как кожа начинает гореть. За спиной раздаётся стук ложки о стол и, убрав руку за спину, опускаю глаза в суп.       На поверхности супа лежат тонкие палочки укропа в определённом положении и, кажется, можно разглядеть буквы, если присмотреться. Хочется разглядеть что-то типа «ты сильная», но не удаётся. В глаза лишь бросается кривое, еле разборчивое «прекрати».       Разлив суп по тарелкам, я ставлю их на стол. Мельком бросаю взгляд на отца с братом — они слишком странно смотрят на меня. Огорчённо, что ли. С ноткой вины.       — Сонь, — начинает папа, вздыхая. — Всё в порядке?       Я долго молчу. Уставилась в окно, ни о чём не думая.       — В полном, — киваю, пытаясь выдавить из себя что-то похожее на улыбку, но безрезультатно. — С чего вы вообще решили, что я не в порядке?       — Вчера, — Дима тихо говорит, почти шепчет лишь одно слово и затихает, но спустя пару секунд добавляет. — Было не похоже, что ты в порядке.       — Ключевое слово «вчера», — устало встряхиваю плечами и прикрываю рот ладонью, зевая. — Да, я сорвалась. Но это осталось в прошлом, понятно? Сегодня всё хорошо.       — Ты врёшь, — брат говорит холодным голосом, как сталь.       — Что? — поворачиваю голову на них, удивлённо хлопая глазами. И это он мне говорит о вранье?       — Дураку понятно, что ты не остыла. Ты вообще спала? У тебя ужасные мешки.       Я вообще не спала. Даже глаз не сомкнула. Моё раскинутое тело лежало на кровати, я подпёрла голову руками и просто пялилась в потолок. Даже не думала ни о чём.       — Спала, — вру.       — Сонечка, — настойчиво говорит папа, и я понимаю, что этого разговора не избежать. — Тебе просто нужно не думать об этом. Нужно быть спокойной, слышишь?       — Я спокойна.       — Ты приготовила гречневый суп без гречки.       Опускаю глаза в тарелку. Там одиноко плавают кусочки картошки и укроп. Реально. Я приготовила суп без гречки и теперь затираю, что со мной всё в порядке.       — Ну вот видите, — опять чувствую волну раздражения и скрываю её, схватившись за рукав кофты. — Врать — это у нас семейное.       — Понимаешь, мама, она…       — Хватит, — резко перебиваю. — Я поняла, что болезнь прогрессирует. Не надо напоминать, ясно?       Едва расцвело, я осознала, что происходит. Заново прокрутила в голове вчерашний разговор с Димой. Осознала, что мама медленно, не торопясь уходит. Покидает нас.       — Ты не можешь просто взять и забыть об этом, — папа отодвигает тарелку в сторону, взяв мою ладонь в свои.       — Почему? — спрашиваю я. — Вы же взяли и забыли мне рассказать о маме. Точнее, о её болезни. А мне нельзя?       — Соня, — отец едва слышно произносит моё имя, продолжая держать мою ладонь. — Давайте вести себя по-взрослому, прошу.       — Я бы вела себя по-взрослому, сказав вы мне всё сразу, — выхватываю свою руку и скрещиваю на груди. — И когда бы вы рассказали всё сразу? Слушай, дочка, ты собирайся, мы скоро поедем. Как куда? Ай! Я тебе что, не сказал? Сегодня ж маму хороним. Так что ли? Или сказали бы, когда сорок дней прошло? Ну а чё, на поминках бы и сообщили!       Я сильно прикусываю губу, осознав, что только что выпалила.       — Ну хватит, — Дима поднимается на ноги. — Ну сказали бы мы раньше, что бы изменилось?       — Не знаю, — цежу я. — Хотя бы не жила в неведении.       — Да ещё ничего неизвестно, — вена на лбу отца чуть подрагивает. — Ещё всё сто раз может измениться. Это же врачи — они тоже люди, которые способны ошибиться. Наверное.       Поморщившись, я встаю со стула, , скрестив руки на груди, начинаю мерить шагами кухню. Половицы тихо поскрипывают, раздражая меня ещё больше. Это «наверное» снова звучит как иголка, которая впивается куда-то глубоко.       — Так может или наверное? — торможу посередине кухни и по инерции врезаюсь плечом в холодильник. — Я понимаю ваше беспокойство. Понимаю, что вы хотите, чтобы я не волновалась и не беспокоилась. Хотите уберечь меня. Но так неправильно. Да, она твоя жена, — обращаюсь к папе, активно жестикулируя и говорю твёрдо, — но ведь она мне мамой является. Разве я не имею право знать?       Папа шумно сглатывает и трет виски, словно пытается успокоить себя.       — Я прекрасно понимаю тебя, — хватает ложку со стола и опускает в тарелку, но тут же резко переводит взгляд на меня. — Точнее, мы понимаем, — взмахивает ложкой в воздухе, указывая на брата и я машинально поворачиваю голову в его сторону, — просто мы не хотели, мама не хотела, чтобы ты…       — Чтобы что? Плакала, злилась, истерила, отрицала…? Что? — я делаю шаг к нему, чувствуя, как в груди разгорается неприятное тепло. — Знаете, так не работает. Вы не можете меня отгородить от всего, будто мне пять лет.       Я прерываюсь ненадолго, чтобы найти подходящие слова. Мои слова повисают в воздухе, словно невидимая стена между нами. На несколько мгновений становится так тихо, что я слышу, как часы на стене отбивают каждую секунду.       — Нет, я не виню вас, лишь пытаюсь объяснить, что я не ребёнок больше. Мне лишь нужна правда. Пусть она неприятная, пусть мне будет больно. Но я должна знать.       Молча стою на месте, уставившись в пол перед собой. Кажется, что ногами приросла к этому самому пятну, где ламинат чуть потёрся, открывая светлую древесину. В голове шумит, как радио на помехах, и я не могу сосредоточиться ни на одной мысли.       Плечи чуть дёргаются, когда я наконец выдыхаю. Потом, будто очнувшись, делаю шаг вперёд, и этот звук — скрип пола под ногой — кажется невероятно громким. Ещё шаг, и ещё.       Я иду в свою комнату, чувствуя, как всё внутри напряглось до предела.       Приземляюсь на кровать, завожу руки под подушку и прикрываю глаза буквально на пару секунд, чтобы отдохнуть, собираясь с мыслями. Тишина в комнате становится осязаемой, как будто обволакивает меня, и я проваливаюсь в это ощущение, не замечая, как дыхание замедляется.       Очнулась резко, будто кто-то толкнул меня в бок. Голова чуть гудит, а тело словно налилось свинцом, не хочет двигаться. Я с трудом вытягиваю одну руку из-под подушки, ловлю взглядом циферблат настенных часов и моргаю, стараясь сфокусироваться.       Прошло два часа. Показалось, что часы просто сбились и показывает неправильное время, но подняв голову с подушки, пристально наблюдаю за стрелками. Они двигаются как обычно. Так, значит с часами всё в порядке.       Встаю с кровати, ощущая, как футболка прилипла к спине. Эта липкость расползается между лопаток, вызывая желание тут же сорвать с себя ткань и швырнуть куда-нибудь подальше.       Подхожу к балкону, сжимая губы, и резко толкаю дверь.       Тёплый осенний ветер тут же обдаёт лицо, волосы чуть вздымаются, налипая на виски. На секунду становится легче. Опершись на прохладные металлические перила, смотрю вниз на двор.       Шагнув с балкона обратно в комнату, тут же чувствую, как ноги подкашиваются. В глазах темнеет, словно кто-то выключил свет, а перед лицом мелькают чёрные пятна. Замедляю шаг, но всё равно едва не падаю, спотыкаясь о порог. Рука тянется к подоконнику, пальцы цепляются за прохладное дерево, удерживаясь в последний момент. Секунду стою, крепко сжимая подоконник, не решаясь сделать ни шага.       Наконец темнота перед глазами начинает отступать. Выпрямившись, бросаю взгляд туда, где сжата моя рука и замечаю ключи. Металлическое кольцо с привычным набором: ключ от квартиры и почтового ящика, но что-то не так.       Не сразу понимаю, что именно. Сначала просто машинально провожу пальцами по кольцу, а потом осознаю — брелок. Его нет.       Четырёхлистный клевер, мой талисман, который всегда был со мной, куда бы я ни шла. Приятный на ощупь металлический листочек с ровными прожилками, отполированный до блеска, придавал всегда мне удачу.       Мой взгляд тут же судорожно мечется по полу, по подоконнику, даже на балкон снова оборачиваюсь, хотя ясно понимаю, что там его быть не может. Слишком важная для меня вещь, чтобы просто взять и потерять. Чувствую, как внутри меня нарастает обида на саму себя и я сжимая кольцо крепче. Теперь удачливого талисмана нет. Я больше не чувствую себя защищённой.       Хотя стоп. В голове проносится калейдоскоп воспоминаний и я цепляюсь за одно — как вчера роняю ключи, быстро вбегая во второй зал кабака, сую их в карман, даже не посмотрев на них. Точно! Вчера, наверное, и потерялся брелок.       Удача определённо не на моей стороне. Осталось только найти в кабаке добросердечного человека, который подобрал мой клевер и отдал администратору.       Мысленно усмехаюсь своей наивности, но решение уже принимается само собой. Надо идти. Вдруг повезёт? Или, как всегда, не повезёт, но зато будет очередной повод обозвать себя невнимательной дурой.

***

      Шаги гулко отдаются в ушах — подошва стучит по тротуару, словно подгоняя. Спина всё ещё влажная от недавнего сна, куртка неприятно липнет, но останавливаться и поправлять её я не собираюсь.       Прохожие мелькают сбоку, кто-то даже оборачивается, видя, как я иду с лицом, выражающим явное недовольство. А я только убеждаюсь, что моя удача взяла себе длинные выходные.       Тротуар будто тянется бесконечно, но я не сдаюсь. Впереди, наконец, появляется знакомая вывеска кабака. Сердце пропускает удар, но ноги не сбавляют темпа.       Дверь кабака отзывается привычным скрипом, и я тут же попадаю в тепло. Запахи горячих закусок и пряного алкоголя окутывают, как плотное облако. Слышу голос девушки-администратора — та что-то говорит группе посетителей у стойки.       Поворачиваю голову, чтобы оценить обстановку. Девушка сосредоточенно кивает в такт разговору, совершенно не замечая моего появления. Отлично.       Не раздумывая, ловко проскакиваю мимо, держась ближе к стене. Чуть не сбиваю с ног пожилую женщину, врезаясь в неё. Тихо извиняюсь и выругиваюсь. Та лишь недовольно цокает и идёт дальше. Небольшими шагами двигаюсь по коридорчику, разглядывая каждый угол на полу в поисках талисмана. Опускаюсь на корточки и глазами шарюсь по полу, обсматривая каждый сантиметр.       Блин, ничего нет. Огорчаюсь, но решаю проверить ещё зал, в котором я тоже была вчера. В который я вчера влетела, как ошпаренная, а за мной увязалась администратор, словно хвостик, держа мою руку. Уверенно прохожу вперёд, но слышу хриплый голос за углом и замедляюсь. Уж очень он мне знаком. Выглядываю, вытягивая шею, словно жираф, и вижу лысую голову огромного мужика. В моей голове мгновенно вспыхивают воспоминания.       Точно! Вспомнила. Этот мужик — прихвостень Михалыча. Ещё раз заглянув, пробегаюсь глазами по всем присутствующим и убеждаюсь больше в том, что мне не показалось. Жигалинская банда. Вот только самого Жигалина не могу разглядеть — мне мешает цветок с огромными листьями.       Чуть продвигаюсь вперёд и наконец вижу его. Он сидит в скромной позе, положив ладони на колени, и с отвратительным выражением лица говорит со своими прихвостнями. Я хмурюсь, прикрывая веки, и стараюсь подслушать разговор.       — Вот нахера хуй рядом с едой ставить? — рукой указывает на деревяную конструкцию в углу и приподнимает брови.       — Может это корень какой? — то ли спрашивает, то ли предполагает Жорик, а в это время в моей голове происходит диссонанс. Интеллигентный голос мужчины совсем никак не вяжется с его дерзким образом.       — Ты что, корень от члена отличить не можешь?       — Ладно, Жорик. Пусть будет корень, если тебе так спокойнее, — отрезает парень, которого я не могу увидеть — он сидит слишком далеко. Но его голос я уже где-то слышала и навсегда отложила в памяти.       Этот парень ещё что-то говорит, но я его не слушаю, а копошусь в своей памяти. Только когда он смеётся, понимаю, что это Петя Карасев. Как же я сразу не догадалась. Всё сходится, точно он!       Так, ладно, пора уходить. Последний раз заглядываю за угол, окидываю их взглядом и медленно разворачиваюсь на пятках.       Уже собираюсь уходить, как снова слышу хриплый голос Сергея Михайловича.       — Пидорское место. Сжечь тут всё нахер.       Странное у него чувство юмора. Хоть и не воспринимаю всерьёз его слова, холодок по спине всё же пробегает. Мне точно уже пора уходить. Пока я не услышала ещё чего-нибудь.       Вспоминаю про свой клевер и, прикусывая губу, решаюсь ещё раз проверить пол. Опускаюсь на корточки, разглядываю углы у плинтусов. Свет отсюда практически не доходит, и я щурюсь, пытаясь разглядеть хоть что-то. Сердце стучит глухо и быстро, как барабанный бой в темноте.       Пол прохладный и пыльный, ладони после каждого движения ощущают крошки и мелкие соринки. Я осторожно подвигаюсь дальше, вглядываясь в тёмные щели. Ничего нет.       Почти теряю надежду, но взгляд вдруг цепляется за крошечное отражение света в углу. Замерев, медленно наклоняюсь вперёд. Присматриваюсь ближе, прищуриваюсь — это он! Мой клевер. Маленький, крошечный, как будто специально придуманный, чтобы затеряться в самом труднодоступном месте.       Протягиваю руку, пальцы скользят по гладкому металлу. Сжимаю его крепко и, поднявшись на ноги, быстро отряхиваю колени и ладони. Ещё и успела испачкаться, пока ползала.       Выпрямляюсь, поворачиваюсь на пятках — и тут же останавливаюсь. Прямо передо мной стоит Петя Карасев. Подбородок гордо вздёрнут, глаза смотрят чуть свысока, а уголки губ чуть вздёрнуты вверх. Его силуэт будто вырастает передо мной, а взгляд — внимательный, изучающий — застывает прямо на мне.       Секунда — и сердце пропускает пару ударов, как будто кто-то взял и нажал на паузу. Воздух вокруг становится плотнее, и я чувствую, как пальцы рефлекторно сильнее сжимаются вокруг найденного брелока.       Нет, нет, только не это.       Сую руку с клевером в карман. Прикладываю палец к губам, медленно, но настойчиво жестом прошу этого парня сделать вид, что он ничего не видел. Не знаю зачем сделала это. Открываю рот, чтобы что-то сказать, как-то оправдаться, сморозить чепуху, но не нахожу подходящих слов и просто резко разворачиваюсь.       Я метнулась к выходу, не оглядываясь, ноги сами несут вперёд, а мысли путаются в сумбуре. Так, ничего не было, я ничего не видела. Просто зашла и забрала удачливый клевер. Никакого Жигалина я не видела. Даже не знаю кто такой Жигалин. Первый раз слышу.       На секунду прикрыв глаза, чтобы скинуть тысячу мыслей, снова сталкиваюсь с женщиной. Она прижимает сумку себе к груди, пытаясь смягчить удар. Огромный замок, висящий на сумке, прилетает в мою бровь и впивается в неё.       — О Господи! Осторожнее! — возмущается она, отступая на шаг и сверля меня строгим взглядом.       — Простите, простите, извините, — выдыхаю я, машинально потирая бровь, где уже пульсирует острая боль.       Женщина что-то ещё говорит, но слова долетают до меня как сквозь вату. Рука тянется к двери, и я толкаю её спиной, почти выбегая на улицу. Холодный воздух хлещет в лицо, резкий и обжигающий.       Стою на тротуаре, тяжело дыша, стараясь успокоиться. Сердце колотится как бешеное, бровь неприятно ноет, я пытаюсь себя успокоить.       — Окей, меня сегодня не было в этом кабаке, — шёпотом говорю сама себе. — Сейчас я забуду об этом и пойду к маме в больницу.

***

      — Сколько?       — Пятьсот грамм, — отвечаю, сунув руку в карман за деньгами.       Пакет с мандаринами приятно тянет руку. Их запах — терпкий, солнечный, словно напоминание о чём-то далёком и радостном. Осенний воздух прохладен, чуть влажный, пахнет прелыми листьями и первым морозцем. Я выхожу из магазина, дверь позванивает колокольчиком, и тянущийся за мной тёплый свет сразу сменяется сероватым сумраком улицы. На тротуаре разложились мокрые листья — липкие, блестящие. Деревья по краям дороги стоят почти голые, только редкие золотые пятна ещё держатся на ветвях, цепляясь за последние дни тепла.       По дороге редкие прохожие кутаются в шарфы, кто-то толкает перед собой детскую коляску, кто-то ведёт за руку ребёнка. Дорога к больнице кажется длиннее обычного. Может, из-за ветра, который тянет за собой влажный холод, пробирающийся под пальто. Или из-за мыслей, которые цепляются одна за другую, заполняя голову.       Машины останавливаются, и я перехожу улицу, стараясь не наступать в мелкие лужи, которые собираются вокруг бордюров. До больницы остаётся пара кварталов. Здание уже виднеется за деревьями — серое, угловатое, но такое знакомое, что становится чуть легче.       В больнице тихо, только шуршат чьи-то шаги да негромко гудит лампа над стойкой медсестры.       — Здравствуйте, — киваю дежурной. — Одинцова Марина в какой палате?       — А вы кем представляетесь больной? Имя? — женщина устало уставилась в записную книжку, бегая глазами по строчкам.       — Я София Одинцова, дочь её.       — А, — задумчиво протягивает. — Так, Одинцова, Одинцова… Вот, нашла. Двенадцатая палата. По коридору до конца, затем налево.       Быстро поблагодарив её, хватаю пакет с пола и иду к коридору.       — Стойте, стойте! — дежурная кричит, даже приподнявшись с стула и навалившись на стол. — Халат! — женщина кивает на техническое помещение.       Знакомый коридор вытягивается вперёд — длинный, бесконечный, со светлыми стенами, выцветшими на солнце. Пакет с мандаринами слегка бьёт по ноге в такт шагам.       Открываю дверь осторожно, стараясь не скрипнуть. Палата маленькая, светлая. Мамина кровать у окна, там, где свет падает мягче всего. Она лежит на кровати, на голове повязка, без которой я уже не представляю маму.       — Мам? — шепчу я, медленно проходя во внутрь. — Спишь?       Оглядываю помещение, и замечаю ещё двух женщин на соседних койках, которые спали, накрывшись одеялом с головой.       Мама лежит на боку к окну, поэтому я не могу разглядеть её лицо.       Я смелее подхожу ближе, стараясь не шуметь, но пакет с мандаринами тихонько шуршит. Становится душно, и пальцы начинают нервно теребить ручки пакета.       — Мам, — повторяю чуть громче, чувствуя, как голос срывается.       Её плечо едва заметно вздрагивает, и я вижу, как она медленно поворачивается ко мне. Лицо уставшее, но тёплая улыбка всё ещё угадывается в уголках губ.       — Ты пришла, — говорит мама, едва слышно, словно больше для себя, чем для меня.       — Конечно я пришла, — отвечаю и присаживаюсь на краешек кровати. Смотрю на неё, пытаясь найти в её чертах хоть тень прежней силы, привычной мне с детства.       Мама чуть выпрямляется, жестом указывая на пакет.       — Мандарины? — спрашивает она, и голос звучит легче, как будто сама мысль о них приносит ей радость.       Я киваю и достаю один. Чищу быстро, ловко. Кожуру убираю в пакет, а оранжевый ломтик кладу ей в руку.       — Вот, ешь. Свежие, сладкие.       — Аппетита что-то нет, — отмахивается она.       — Ешь, я сказала, — пытаюсь показаться строгой. — Это витамины, они сейчас тебе нужны.       Мама смотрит на меня с лёгкой усмешкой, словно оценивает, насколько я серьезна в своём командирском тоне.       — Вся в отца, — тихо шутит она, но всё же подносит ломтик мандарина к губам.       Я наблюдаю, как она медленно жуёт, будто прислушивается к собственным мыслям.       — Ну? — спрашиваю, подняв бровь. — Вкусные?       — Вкусные, — кивает мама, проглатывая, — сладкие.       Мама медленно дожёвывает последний ломтик мандарина. Я замечаю, как её движения становятся чуть увереннее, как будто она собирается сказать что-то важное.       Она аккуратно вытирает пальцы краем одеяла и вдруг смотрит на меня прямо — взгляд твёрдый, сосредоточенный.       — Сонечка, — говорит твёрдо. — Послушай меня, только не перебивай, — я киваю.       Я замираю, пытаясь понять, куда она ведёт.       — Я знаю ты злишься, — я отрицательно мотаю головой. — Нет, не отрицай. Я знаю. Понимаю, что сразу не сказала тебе. Я виновата, правда. Но и ты должна понять. Ты моя маленькая девочка, я пытаюсь уберечь тебя. И поверь, так было бы лучше. Ты, возможно сейчас этого не понимаешь, но, когда станешь матерью, вспомнишь мои поступки и слова — тогда-то и поймёшь.       — Мам, не надо…       — Дослушай, — перебивает меня. — Если со мной что-то случится, то ты всё равно должна оставаться сильной.       Я поднимаю голову наверх, смотря в потолок и хмурюсь, делая тяжёлый вздох.       — Боже, мам! — я чуть повысила голос, говоря твёрдо. — Хватит!       — Нет, я серьёзно, — продолжает мама, выпрямляя плечи. — Мир не всегда будет тебе благоволить, но это не значит, что ты должна опускать руки.       Я уставилась в окно.       — Дай договорить. — Она делает короткий вдох, будто собирается с мыслями. — Ты умная. Храбрая. Даже когда сама в это не веришь. Я знаю, у тебя всё получится.       — Мам, я не хочу об этом говорить, — бросаю, срываясь, но голос звучит тише, чем хотелось бы. Я не могу смотреть ей в глаза, только смотрю, как солнечные лучи просачиваются в окно.       Мы замолкаем, и тишина медленно заполняет пространство между нами. Мама сидит, откинувшись на подушку, взгляд её устремлён куда-то вдаль, словно она смотрит сквозь стены палаты. Я сижу рядом, руки сложены на коленях, и рассматриваю свои пальцы, словно вижу их впервые.       Время, кажется, растягивается. Это молчание оказывается каким-то правильным, нужным. Будто за эти минуты мы обе говорим друг другу всё, что не смогли выразить словами.       — Как там Димочка? Папа? — поинтересовалась мама. — Всё хорошо?       — Мам, всё нормально, — я махнула рукой. — Они к тебе не приходили что ли?       — Приходили. Отмахнулись как-то, быстро сказали, что всё в порядке.       — Ма, они же врать не станут, — вздохнула я. — Если сказали, что всё хорошо, значит так и есть, — я мягко улыбнулась.       — Ну хорошо, — смирилась мама. — Сонь, вы не голодные? Ты готовишь?       — Конечно!       — София… — начинает мама и хватает мандарин с полки. — Пожалуйста, заботься о них, хорошо?       — Так точно! — вскидываю руку в шуточном салюте, чтобы её немного развеселить.       Мама улыбается, но в её глазах всё равно остаётся тень беспокойства. Я вижу, как она медленно очищает мандарин, сосредоточенно собирая кожуру в аккуратный комочек.       — Сонь, ты такая же упрямая, как и я, — вдруг говорит она, глядя на меня с какой-то странной теплотой.       — Упрямая? — фыркаю в ответ. — Это ты, мам, всех упрямее.       Она хмыкает, но ничего не отвечает, только протягивает мне очищенный дольками мандарин. Я беру одну дольку и отправляю в рот, чувствуя, как сладкий сок заполняет рот, будто смывая тяжесть последних минут.       — Ладно, — наконец выдыхает мама. — Хватит разговоров. Давай, рассказывай, как у тебя дела? Только не обманывай.       — Ну ма-а-а, — устало тяну я. — Всё отлично, правда! — отвечаю, и в этот момент сама начинаю в это верить.       Её взгляд становится мягче, и я понимаю, что это её способ сменить тему, убрать с моих плеч хотя бы часть груза.

***

      — София, пятый столик твой! — Варя быстрым шагом проходит мимо меня на кухню, громко крича. — Прости, но я не успеваю! Там пожилая пара, прими заказ, прошу!       Подруга ставит поднос на стол и начинает смотреть на меня умоляющим взглядом, сомкнув ладони, словно в молитве. Она виновата улыбается, поджимая губы.       — Варь, какой пятый?! — фыркаю я, разводя руками. — У меня мужчина ждёт картошку, так что прости, но не могу.       — Ну пожалуйста-пожалуйста! Я вместо тебя принесу ему картошку, ладно?       Я закатываю глаза и киваю, тяжело вздыхая, а подруга громко взвизгивает, прыгая на месте и хлопая в ладоши. Мгновенно подлетает, бросается на меня, обнимает за шею, словно пытается удушить меня.       — Если продолжишь, то задушишь меня и все столики будешь сама обслуживать, поняла?       Она сразу же отстраняется, быстро чмокает в щеку и отряхивает свою одежду, подхватив со стола полный еды поднос и удаляется.       Я беру блокнот и ручку, глубоко вздыхаю, пытаясь переключиться. Ладно, пятый так пятый. Иду к столу, при этом машинально поправляю фартук и вытираю ладони.       Пожилая пара сидит напротив друг друга, он что-то рассказывает, жестикулируя, а она слушает, подперев подбородок ладонью, с едва заметной улыбкой. Уютная картина, сразу становится теплее на душе.       — Добрый вечер, — начинаю я с вежливой улыбкой, слегка склонив голову. — Готова принять ваш заказ.       — О, здравствуйте, девушка, — оживляется мужчина, поправляя очки. — Мы тут спорили, какой суп вкуснее — грибной или куриный.       — А вы что скажете? — подхватывает женщина, её голос тёплый, немного шутливый.       — Оба хороши, но куриный у нас классика, всегда хвалят, — отвечаю с легким наклоном головы.       — Тогда два бульона, — решает она, оборачиваясь к мужу.       — И, пожалуйста, хлебушек свежий, если можно, — добавляет он.       — Конечно. Бородинский? — мужчина кивает. — Что-нибудь попить?       — Чай, чёрный, — отвечает мужчина, а женщина добавляет:       — А мне зелёный, пожалуйста, с мятой.       Я быстро записываю заказ, киваю и с улыбкой говорю:       — Всё будет готово через пару минут.       Отхожу к кухне, чувствуя, как от этой пары исходит тепло. Такие люди делают день легче, даже несмотря на усталость.       Вернувшись за стойку, я машинально обвожу зал взглядом, пытаясь найти Варю. Где она?       И тут я замечаю её у дальнего стола. Варя стоит напротив того самого мужчины, опираясь на поднос, и что-то говорит с улыбкой. Её глаза чуть прищурены, она наклоняет голову в сторону, словно внимательно слушает. Он смеётся, проводя рукой по волосам, и кивает ей, как будто они старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.       Я невольно задерживаю взгляд. Она кажется такой естественной, такой лёгкой в этом разговоре. Варя всегда умела найти подход к людям, но сейчас в её манере было что-то… особенное. Она чуть откидывает волосы с плеча, поправляя выбившуюся прядь. Боже, да она флиртует!       Мужчина распластался на стуле, облокотившись рукой о спинку, с легкой улыбкой смотрит на мою подругу. Волосы по плечи кажутся не расчёсанными, которые небрежно зачёсаны назад. Но носу круглые очки, а на пальцах пара перстней. Разглядев его, я морщусь.       — Варя! — я кричу, вскидывая руку вверх. Та оборачивается, а я жестом подзываю к себе.       Варя быстрым шагом подходит ко мне и вопросительно смотрит.       — Ты скоро?       — А что? — вздохнула она. — Тебе помощь нужна? Не справляешься?       — Нет-нет! Просто…       — Сонь, я на пару минут, — перебивает меня. — Меня ждут.       Варя, не дождавшись моего ответа, резко разворачивается и бежит обратно к тому столику. А я-то думаю, что сверкает, а это, оказывается, пятки Вари.       Вроде бы всё в порядке, но в его поведении есть что-то настораживающее, что не даёт мне покоя. Он смахивает на бандита, на человека, привыкшего к вниманию, но который всегда старается оставаться в тени, скрывая свои намерения за улыбкой.       Подруга кидает на меня быстрый взгляд, как бы подтверждая, что всё под контролем.       Я продолжаю наблюдать за Варей, поглощённой разговором с этим мужчиной, а внутри меня всё больше закрадывается ощущение, что я не могу позволить себе расслабиться. Её манера флиртовать, как всегда, легка и непринуждённа, но что-то в этом всем не даёт покоя.       Внезапно вырываюсь из своих рассуждений и невзначай перевожу взгляд на входную дверь. Она мягко открывается, и в кафе заходит Юра. В руках у него холщовая сумка, наверняка набитая всякими художественными принадлежностями, а волосы, как всегда, чуть растрёпаны, будто он только что вылез из творческого порыва. Парень обводит зал взглядом, замечает меня и тут же расплывается в своей фирменной улыбке. Он машет рукой — лёгким, почти небрежным движением, будто мы давно не виделись, хотя я видела его буквально пару дней назад. Господи, что за идиотский жест? Как будто мы знакомы тринадцать лет.       Я закатываю глаза и демонстративно отворачиваюсь, фыркая. Замечаю, как его брови немного приподнимаются вверх, но он быстро придаёт лицу серьёзный отстранённый взгляд.       Юра быстрым взглядом окидывает зал, будто в поисках кого-то. Подходит к халдею, что-то спрашивает у него, и кивая, движется к служебному помещению.       — Чё он хотел? — подхожу к Володе и спрашиваю.       — Романа Абрамовича искал.       Почему у меня не спросил? Ведь до меня ему было ближе идти, чем обходить столики, чтобы подойти к Володе. Обиделся?       Его куртка слегка шелестит при движении, а его ботинки мягко ступают по полу, создавая еле заметный ритм. Он даже не оглядывается на меня. Дойдя до двери, он одной рукой быстро открывает её, другой прижимая сумку к себе.       — Ау-у-у! — рука машет у меня перед глазами. Быстро моргнув, замечаю Варю перед собой.       Глаза искрятся, как будто она только что услышала лучшую новость в своей жизни, а широкая улыбка не сходит с её губ. Она слегка поправляет волосы, не в силах скрыть своё настроение, и выглядит так, будто идёт не по ресторану, а парит в воздухе.       — Чего такая радостная? Что от тебя этот хотел? — с пренебрежением спрашиваю, глядя на того мужчину.       — Кто? — я указываю глазами на него и она сразу акает. — Это Борис, — подруга отмахивается.       — И-и-и…? Что ему нужно было?       — Да так, — она наклонила голову, упираясь подбородком о руку.       — А чего так лыбишься тогда? — прищуриваюсь, склонив голову.       — Ладно, — сдаётся она. — Это Борис — музыкальный продюсер. Сказал, что у меня прекрасный голос. Спросил, пою ли я. В общем, попросил мой номер телефона, сказал, что на днях позвонит.       — Тебе не кажется, что он мутный какой-то? — спросила я. — Ты его вообще видела? Какой, блин, музыкальный продюсер?       — А что с ним не так? — Варя слегка поджимает губы, бросая взгляд через плечо на мужчину, который спокойно потягивает из бокала, притворяясь, будто не слушает нас.       — Ага, да всё с ним так! — почти шепотом выпаливаю я, стараясь не привлекать внимания. — Ты чё, не видишь его вид? Очки эти круглые, перстни… Он же явно…       — Сонь, перестань, — перебивает и тихо смеётся она, качая головой. — Ты опять додумываешь. Просто обычный парень.       — Серьёзно? — я удивлённо поднимаю брови. — Обычные парни не выглядят так, будто скоро пойдут на перестрелку!       — Соня, — Варя внезапно становится серьёзной, кладёт руку мне на плечо. — Ты сама себе это напридумывала. Может, у него просто… образ такой.       — Образ? — усмехаюсь. — Ну да, образ бандита.       Варя лишь закатывает глаза и снова смотрит на мужчину. Он в этот момент переводит на неё свой внимательный взгляд, чуть приподнимает бокал в жесте приветствия. Варя улыбается в ответ, а я только глубже мрачнею.       Ещё пару минут слежу за ним, прожигая взглядом и отвлекаюсь, когда слышу своё имя из кухни. Захожу туда, ставлю тарелки с супом на поднос и удаляюсь.       Прохожу в зал и вижу Юру, который облокотился спиной о стену и уставил взгляд в потолок, будто ждёт кого-то.       — Привет, — поздоровался и выпрямился, как только я приближалась к нему.       Я прошла мимо, не бросая на него ни единого взгляда, держа двумя руками поднос с тарелками. Подошла ко столу, расставила блюда. Боковым взглядом заметила, как Юра плетётся за мной.       — Приятного аппетита, — натянула улыбку и сразу же стала серьёзной, как только отвернулась от пожилой пары.       — Я вообще-то поздоровался, — недоумённо свёл брови, идя за мной.       Я опять молчу. Просто не обращаю на него внимание и выполняю свою работу.       — София Львовна, алло! — дёргает меня за плечо, заставляя остановиться и развернуться к нему. — Ты что, оглохла?       Я остановилась и подняла на него взгляд, не отвечая ни слова. Юра стоял передо мной с удивлённым и слегка обиженным выражением лица, ожидая хоть какой-то реакции.       — Какой ужас, язык тоже проглотила?       Я всё так же молча смотрю ему в глаза. Его лёгкая раздражённость только подливает масла в огонь моего упрямства.       — Ну?       — Я работаю, — ответила я раньше, чем вспомнила, что не обращаю на него внимание.       — Работай, но я всё равно не отстану, пока ты не скажешь, что случилось, — Юра немного наклоняется, стараясь поймать мой взгляд.       — Слушай, — твёрдо говорю. — У меня нет времени на твои допросы, понимаешь? Нет вре-ме-ни! — растягиваю по слогам.       Я не дожидаюсь его ответа, просто бросаю последний холодный взгляд и поворачиваюсь. Поднос в руках чуть наклоняется, и я машинально поправляю его, не замедляя шаг. Юра что-то бормочет мне вслед, но я уже не слушаю. Краем глаза я замечаю, что он всё ещё стоит у стены, глядя мне вслед, но я делаю вид, что его здесь просто нет. Просто концентрируюсь на работе.       Последний час рабочего дня словно растягивается в бесконечность. Каждая минута кажется часом, а секундная стрелка на часах двигается так медленно, что это кажется издевательством.       Я убираю со столов, монотонно протираю поверхность влажной тряпкой, но даже эти простые действия не могут отвлечь меня от ощущения, что время застыло. Клиентов почти не осталось — редкие посетители сидят за своими столиками, лениво потягивая кофе или беседуя вполголоса.       Я мельком смотрю на часы — только пять минут прошло с последнего раза, как я на них взглянула.       Надоедает это тягучее ожидание, и я решаю найти себе хоть какое-то занятие, чтобы не смотреть на часы каждую минуту. Подхожу к мусорному ведру за стойкой и, убедившись, что оно полное, хватаю пакет.       — Я вынесу мусор, — бросаю Варе, проходя мимо неё.       Протискиваюсь между столами, стараясь не задеть посетителей, и направляюсь к задней двери. Металлическая ручка холодная на ощупь, а скрип петель раздражающе громкий в тишине почти пустого зала.       На улице свежо, прохладный ветер дует в лицо, но это даже приятно после душного помещения. Контейнеры стоят немного в стороне, и я ускоряю шаг, чувствуя, как пакет с мусором слегка покачивается в руке.       Доходя до баков, бросаю его внутрь с лёгким облегчением. Запах не самый приятный, но я стараюсь не обращать на это внимания, глядя на тёмное небо, которое уже затянуто облаками.       Стою ещё пару секунд, вытягиваю спину и глубоко вздыхаю. Оборачиваюсь и взвизгиваю от неожиданности — передо мной стоит фигура, которую я сразу же узнала.       — Я думала ты домой ушёл.       — Нет, — задумчиво отвечает Юра. — Тебя жду.       — Зачем?       — Вот.       Он протягивает мне кассету. Я смотрю на него, потом на кассету в его руке. Она выглядит старой, с потёртой наклейкой, на которой еле различимы какие-то каракули. Я поджимаю губы, чувствуя, как внутри нарастает раздражение.       — Что это?       — Кассета.       — Я вижу, что это кассета! — вздыхаю я. — Что на ней?       — Фильм, — отвечает он спокойно.       — Фильм? Ты серьёзно? — складываю брови домиком. — Какой, блин, фильм?       — «Мусульманин», — улыбается он. — Ты не подумай, я вменяемый.       — Что-то не верится.       — Ты просто вчера, в мастерской, так засмотрелась на афишу фильма, — он слегка замялся, а потом продолжил. — Вот я и решил… В общем, этот фильм в кино появится только через несколько дней. А я взял и на кассету записал. Хочешь посмотреть?       Я на секунду задумываюсь.       — Ладно, — протягиваю руку к его руке, чтобы забрать кассету, но он тут же одёргивает её к себе.       Я вопросительно смотрю на него и Юра тут же беззвучно смеётся.       — Хотя, я тут подумал… — задумчиво прикладывает палец к подбородку. — Приходи через два часа в мою мастерскую, вместе посмотрим. Знаешь, слышал, что фильм должен быть интересным и…       — Нет, — перебиваю его.       — Полы не заставлю мыть, честно-честно! — он снова улыбается, а меня бесит его улыбка.       Раздражённо вскидываю брови, и собираюсь обойти парня, чтобы вернуться в помещение, но он крепко хватает меня за руку.       — Ладно-ладно, не смешно, — он покачал головой. — Так что, пойдёшь?       — Нет. Не пойду.       — А завтра?       — Ни сегодня, ни завтра, и даже через год я не буду смотреть с тобой фильм.       Я скрещиваю руки на груди.       — Даже если это будет лучшим фильмом в истории всего кинематографа, ясно? — добавляю я.       Он кивает, поджав губы.       Я обхожу парня, и в этот раз он не удерживает меня. Иду ко входу в ресторан, но вдруг останавливаюсь.       Мои волосы касаются плеч и спины. Я мгновенно вскидываю ладонь к голове и не нащупываю крабик. Оборачиваюсь на парня, замечаю его в руках Юры.       — Давай так, — твёрдым голосом начинает. — Вот это, — указывает на заколку в руках, — пока будет у меня. Захочешь забрать, приходи в мастерскую. После просмотра фильма отдам.       Я прикусываю губу, глядя на крабик в ладони парня. Это не простая заколка, которую можно купить в любом магазине. Это немецкая заколка, которая досталось от бабушки.       Крабик, который Юра держал в руке, был небольшой, но очень изящный. Сделанный из прочного, слегка матового металла цвета старого золота, он выглядел как антикварная вещь. Его зубчики были аккуратными и гладкими, без единой царапины, несмотря на возраст.       На спинке крабика был выгравирован узор — тонкие витые линии, напоминающие переплетение ветвей. В центре узора блестел крохотный зелёный камень, скорее всего, искусственный, но выглядевший так, словно это настоящее изумрудное сияние.       На обратной стороне, где обычно никто не смотрит, была небольшая гравировка — крошечные буквы, возможно, инициалы или фирменный знак мастера.       Я вспыхиваю.       — Ты шутишь? — голос дрожит от негодования, и я делаю шаг к нему. — Юра, это не игрушка! Это вещь, которая мне дорога!       Он спокойно смотрит на меня, сжав заколку в пальцах, будто она хрупкий драгоценный камень.       — Вот и отлично, — отвечает он. — Значит, точно вернёшься за ней.       — Юра, — в моём голосе звучит предупреждение, — отдай сейчас же.       — Нет, — упрямо говорит он, убирая крабик в карман куртки. — Зато у тебя будет причина прийти.       Я сжимаю кулаки и делаю глубокий вдох, чтобы не сорваться.       — Знаешь что? — говорю холодно. — Это воровство и шантаж.       Юра только пожимает плечами, как будто ему совершенно всё равно.       — Мне плевать, — он суёт руки в карман и уходит. — Через два часа в мастерской, не опаздывай, — бросает напоследок.       Я стою на месте, сжав губы и чувствуя, как гнев смешивается с бессильной обидой.       — Юра!       — И тебе до встречи!       — Придурок, — шепчу я себе под нос, улыбаясь.       Ужас, я стою и лыблюсь, как дура!