Красное солнце сгорает дотла

      Кажется, что я двигаюсь со скоростью черепахи. Да что там, черепаха даже будет вдвое быстрее меня. И всё это из-за грёбаного Юры. Нет, он может и не грёбаный вовсе, но вот его поступки…       Я иду по тротуару, чувствуя, как холодный ветер пробирается под куртку, заставляя ежиться. Вокруг редкие прохожие — кто-то спешит домой с пакетами из магазина, кто-то задумчиво курит на углу. Лужи под фонарями отливают мутным золотом, как старое потёртое зеркало, а мои шаги звучат глухо, словно земля под ногами устала принимать новые удары.       Я думаю о Юре. Точнее, думаю о том, повестись ли на его провокации или нет. В голове эта ситуация крутится, как пластинка на сломанном проигрывателе, и никак не могу выключить её.       Витрины магазинов мелькают справа. В одной из них манекен в платье цвета марсала, закутанный в белоснежный шарф. Вижу своё отражение рядом с ним — бледное лицо, растрёпанные волосы, чуть покрасневший нос от мороза.       С одной стороны я ничего не потеряю, если пойду в мастерскую. А с другой я не могу преступить через свою гордость.       Улица впереди слегка оживает — издалека слышен шум машины, чей-то смех. Вижу высокие фонари у пересечения с парком. Они освещают дорогу, как маяки, но вместо успокоения только разжигают мою нервозность.       Вот уже знакомый дом культуры встаёт перед глазами. Он кажется таким огромным, как будто за ночь вырос вдвое. Глухо блестит в свете уличных ламп его фасад, в окнах отражается ночное небо.       Я останавливаюсь, тяжело вздыхаю и оглядываюсь назад. Дом уже недалеко, в нескольких сотен метров, но я всё ещё стою напротив ДК.       Ладно. Просто зайду, заберу свой крабик, который художник так бессовестно забрал, даже украл. И выскажу ему всё, что думаю о нём. Нельзя так нагло манипулировать девушками. Скажу ему, чтобы он отстал от меня.       Я смотрю на массивные двери Дома культуры и ощущаю, как внутри поднимается решимость. «Всё. Хватит метаться,» — мелькает в голове, и я толкаю тяжёлую дверь, чувствуя под ладонью холодную металлическую ручку.       Внутри полумрак и тишина. Шаги звучат громко, каждый отрывистый звук отдаётся в ушах. Спина выпрямлена, руки сжаты в кулаки. Я шагаю ровно и уверенно, стараясь не позволить тревоге пробиться наружу. Мысленно повторяю: «Заберу крабик и уйду».       Тихим шагом захожу через порог мастерской. Никого не вижу, тусклый свет лампы освещает помещение. Прохожу внутрь, оказываюсь рядом с мольбертом и рассматриваю холст. Провожу пальцем по засохшим объемным мазкам и вдруг вздрагиваю, когда слышу грохот. Вижу небольшой проход, откуда доносился шум и иду туда.       Замечаю Юру, склонившегося над грудой сваленных на пол кассет, разбрасывая их в сторону ещё больше. Похоже, что он ищет определённую кассету. Полностью опускается на колени, садится на пол и, тяжело вздыхая, переворачивает их на другую сторону.       Я намекаю на своё присутствие, громко кашлянув в кулак, и Юра сразу же оборачивается на порог, приподнимаясь с пола. Нырнув рукой под стол, он достаёт чёрный прямоугольник и вскакивает на ноги. Отряхивает джинсы и идёт ко мне с широкой улыбкой.       — Ты всё-таки пришла, — говорит он, протягивая мне крабик.       — Не обольщайся.       Я молча смотрю на него, а потом перевожу взгляд на заколку в его руке. Она кажется крошечной в его пальцах, но для меня это целый мир воспоминаний. Я протягиваю руку, чтобы забрать её, но Юра вдруг отдёргивает.       — Подожди, — произносит он с лёгким укором. — Я думал, мы договорились: сначала фильм.       — Ты издеваешься? — шиплю я, складывая руки на груди.       — Нет, — отрицательно качает головой. — Был договор и насколько мне память не изменяет, ты согласилась.       Боже, Юра, клянусь, что больше ни на шаг не подойду к тебе!       — Во-первых, я не соглашалась! — вздохнула я, разводя руками. — И вообще, это не договор, а наглый шантаж, насколько мне память не изменяет.       Парень только хмыкает, и слегка заметно усмехнувшись, облокачивается плечом о стену, скрещивая руки на груди. Ну давай, докажи своё очередное остроумие!       — Знаешь… — на секунду замолкает он, задумчиво барабаня пальцами по стене, — я тебя не держу здесь, можешь идти.       — Я-я… — от злости даже заикаюсь.       — Ну, если тебе конечно не нужно вот это, — бесстыдно перебивая, суёт руку в карман и начинает вертеть заколкой перед моими глазами, ещё больше заставляя меня вскипать изнутри.       Какая же я идиотка. Если бы знала, что он будет противно язвить мне, дразня меня, то просто-напросто взяла кирпич и хорошенько огрела этого горе-художника по голове, пока он медленно уходил, натянув превосходительную улыбочку.       В моей голове рождается, как никогда, дебильный план. Точнее, даже не план, а сильное желание высказать этому Юре всё, что думаю о нём. Хотел переиграть меня? М-м, не получится, я тоже манипулировать умею.       — Знаешь что, художник по имени Юра? — делаю шаг, сокращая расстояние между нами. — Я не дурочка, на твои провокации не поведусь. Не хочешь отдавать заколку? Ладно, чёрт с ней. Ты… — делаю глоток воздуха, — идиот. Вот что тебе надо от меня, зачем ходишь за мной?       — Так значит заколка тебе всё-таки не нужна? — продолжает рассматривать крабик. — А как же «Юра, это не игрушка, отдай сейчас же»?       — Да плевать, — равнодушно отрезаю, а сама прикусываю губу. Прости бабуля, сейчас поманипулирую и верну.       — Как хочешь. Вот только если ты сейчас уйдёшь, я продам твою заколку и ты её потом точно не вернёшь.       Я скрещиваю руки на груди, тоже облокачиваюсь о стену, вскинув брови. Ладно, буду смотреть пристально в его глаза, может совесть проснётся.       Спустя пару минут молчаливых переглядок, я безнадёжно спрашиваю.       — Не вернёшь значит?       — Верну.       Уголки губ моментально ползут вверх и я чувствую нарастающее превосходство, но тут же осаждаюсь, когда слышу продолжение его мысли.       — После фильма.       — После фильма? — угрожающе переспрашиваю я.       Юра утвердительно качает головой, а я только злюсь сильнее и ставлю руки в боки. Замечаю, как его губы чуть дрожат и ловлю себя на мысли, что он едва сдерживает улыбку.       Поняв, что мои манипуляции не работают, я решаю действовать иначе.       Резко сокращаю расстояние между нами, и прежде чем Юра успевает среагировать, тянусь к карману его куртки. Он моргает в замешательстве, но тут же ловит мою руку.       — Ах ты… — только и успеваю выдохнуть, прежде чем он перехватывает моё запястье и удерживает на весу.       Но я не сдаюсь. Свободной рукой делаю новую попытку, но он ловко уворачивается, отступая на шаг назад. Я следую за ним, а он продолжает пятиться, пока не упирается спиной в стену.       — Отдай, — требую я, наклоняясь вперёд.       — Нет. — Он ухмыляется, крепче прижимая карман ладонью.       — Юра! — шиплю, вновь ныряя рукой к его куртке.       Мы будто два ленивых котёнка, неуклюже бьющих друг друга лапками в медленном, но упорном сражении. Я пытаюсь схватить его за руку, он уворачивается. Я делаю резкий выпад, он смешно подскакивает на месте, но отступить уже некуда — позади стена.       В какой-то момент мне удаётся сунуть пальцы в край кармана, но Юра тут же перехватывает мою руку, и теперь мы стоим в нелепом клинче, переглядываясь с вызовом.       — Упрямая, — бормочет он.       — Ты даже не представляешь насколько, — огрызаюсь я, снова дёргая руку.       Я застываю на месте, устало вдыхая воздух, поджимая губы в ниточку. Стоя в неуклюжей позе, резко отстраняюсь, когда понимаю, что моя ладонь слишком долго прижата к его телу. Даже через одежду я почувствовала жар его груди. Откидываю руку назад, будто я обожглась горячим металлом.       Я хмурюсь, и мгновение кажется замороженным в воздухе, когда я медленно разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Каждый шаг, кажется, звучит громче, чем должен, и все внутри меня переполняется раздражением. Но останавливаюсь у порога, когда не слышу за спиной поспешные шаги и извинения.       Я останавливаюсь у двери, и грызя ноготь, поворачиваюсь. Юра всё также стоит, прижавшись спиной к стене, руки в карманах, а глаза прикрыты. Он даже не повернулся в мою сторону, когда я уходила. Даже не шелохнулся.       Что-то внутри меня сжимается от этого наплевательского спокойствия. Я морщусь, грызу губу, прокручиваю в голове тысячу причин развернуться и уйти, но вместо этого резко сбрасываю с плеч куртку.       Ткань мягко шуршит в тишине мастерской, когда я, ломаясь, нехотя делаю шаг назад. Прохожу мимо Юры, чувствуя его присутствие каждым нервом, каждым мускулом. Он не двигается, не говорит ничего, просто стоит, словно и не сомневался в моем решении.       Злость во мне бурлит, но ноги уже сами ведут вглубь комнаты. Я ощущаю, как воздух здесь пахнет краской, растворителем и чем-то ещё тёплым, домашним. Не глядя по сторонам, подхожу к раскладушке, которая стоит в центре комнаты, и сажусь, упрямо скрестив руки на груди. Я сжимаю пальцы, вонзая ногти в ладони, будто это поможет удержать последнюю крупицу решимости не сорваться обратно к двери.       Юра всё ещё молчит. Я краем глаза вижу, как он наконец-то отрывается от стены, неторопливо выпрямляется, и только тогда позволяю себе бросить на него быстрый взгляд.       — Ладно. Врубай свой фильм.       — Ты что-то сказала? — он со скрещенными руками подходит ближе. — Или мне послышалось?       Идиот! Как же тебе нравится издеваться надо мной.       — Пока говорю, — встаю с раскладушки.       — Ладно-ладно! — он опускает ладони на мои плечи, заставляя сесть снова.       Будь бы родители рядом, то точно сказали «Соня, отодвинься от телевизора, зрение испортишь», ещё и с напористой интонацией, полной строгости и свойской заботы. А брат только бы поддакивал, тыча в меня пальцем и смеясь. Я минут тридцать смотрю в экран, глаза режет так, что даже кажется, словно я не моргаю эти полчаса.       Обычно я так заинтересованно не смотрю фильмы, даже если бы там снимался Ди Каприо или тот же Джонни Депп из "Кошмара на улице вязов". То ли на меня так влияет длинный рабочий день, то ли присутствие Юры рядом.       Единственное, что заставляло меня отвлекаться от фильма — это рваное дыхание Юры рядом. Не знаю как он это делает, но его вдохи звенели в ушах настолько громко, будто его рот находился у моих ушей.       Прикрываю веки и тру их пальцами, пытаясь откинуть на дальнюю полочку напряжение и сжирающие меня мысли.       Внезапно слышу непонятный звук, а за ним и полную тишину. Открываю глаза и утыкаюсь ими в экран. Чёрный фон, едва заметные рябящие полосы, но ни кадров, ни звука. Я замираю, непонимающе щурюсь, а затем медленно перевожу взгляд на Юру. Он уже поднялся и склонился над видеоплеером, наклоняя голову и тыкая пальцем в какие-то кнопки.       — Заело, — негромко говорит он.       — Ага, супер, — говорю я, выдыхая и откидываясь назад. — Это знак.       Юра отрывается от видеоплеера и бросает на меня короткий взгляд.       — Намотка кривая, оказывается, — пропускает мои слова мимо ушей.       Я скептически смотрю на экран, но тот остаётся таким же чёрным, будто сам фильм провалился в бездну.       — Чисто теоретически... — начинаю я, — фильм я посмотрела. А значит и договор выполнила, — вскидываю палец вверх. — Могу идти домой.       — Не можешь, — он вновь щёлкает по кнопкам, но безуспешно.       — Почему это?       — Потому что ты обещала посмотреть фильм полностью, — спокойно отвечает Юра.       — Ничего я не обещала!       Я молчу, глядя на его профиль. Лёгкая тень от ресниц падает на скулу, губы чуть поджаты, брови напряжены — он действительно пытается разобраться с техникой, а не просто тянет время.       — Но ты пришла.       — Я пришла, потому что ты нагло забрал у меня заколку, понятно?       — Боже, какая ты сложная! — поворачивает голову на меня и хмурится.       Я закатываю глаза и отворачиваюсь, устало шмыгнув носом. Спустя минуту прерываю тишину.       — Ты не любишь сложности? — спрашиваю тихим голосом, чего сама не ожидаю.       Я снова смотрю на него и ловлю его взгляд. Он молчит и опускает глаза в пол.       — Не знаю.       Юра зависает, будто обдумывает что-то важное. Он ещё хочет что-то добавить, как вдруг экран оживает.       Рябь сменяется плавными очертаниями кадров, и в комнате раздаётся тихий, хрипловатый звук старой плёнки. Юра медленно поднимает голову и смотрит на экран, будто на мгновение забыв, что я рядом.       Лучи от экрана мягко освещают его лицо, прорисовывая каждую деталь. Я подмечаю, как контуры его скул становятся чётче в этом приглушённом свете, как падает тень от его ресниц, как он поджимает губы в сосредоточенности. И вдруг, совершенно неожиданно для себя, ловлю в голове мысль. Он красивый. Не в стандартном смысле, как актёры с экранов, не в идеальном, — резкие черты, усталый взгляд, вечно растрёпанные волосы, — но от него невозможно отвести глаза. И, что пугает больше всего, я действительно не хочу.       Незаметно для парня отворачиваюсь и бью себя по черепушке, пытаясь убить эти глупые мысли в себе, чтобы они никогда больше не рождались в моей голове.       Проходит пару минут или час — я не понимаю, время здесь, в этой комнате, как-то странно растягивается и перестаёт существовать. Я всё ещё пытаюсь отогнать мысли, которые плотно оседают в голове, как туман. Их слишком много, и они так быстро приходят, что мне не удаётся поймать ни одну, прежде чем она растворится.       Как только я пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом, чтобы вырваться из этого парализующего состояния, мысли как цепкие нити обвивают мой разум, не давая мне покоя. Забираюсь с ногами на раскладушку, прежде сняв кроссовки, и прижимаю колени к себе, уложив на них подбородок. Задерживаю дыхание, прикладываю ладони к щекам и быстро выдыхаю, пялясь в экран.       Как только концентрируюсь на фильме, замечаю боковым взглядом голубые глаза, которые упрямо смотрят в упор на меня. Глаза цвета пасмурного неба. Я замираю, пытаясь перевести дыхание, но внутри как будто что-то сжимается.       И, не выдержав, говорю, стараясь сделать голос максимально спокойным и уверенным:       — Телевизор там, Юр. — Я киваю в сторону экрана.       Слышу отдалённый смешок и наконец поворачиваю голову, но Юра тут переводит взгляд на телевизор. Смотрю на его профиль, замечая дрожащие уголки губ.       — Что? — в недоумении тоже немного улыбаюсь и переспрашиваю вопрос несколько раз.       Не услышав ответ, я невольно касаюсь своим плечом его, толкая его, заставляя накрениться набок. Юра теряет равновесие, слегка качнувшись вбок, но вовремя ловит себя, снова устремляя взгляд на экран, как будто ничего не произошло.       — Знаешь что? — произносит он, глядя на меня с лёгким прищуром. — Мне даже нравится этот твой боевой дух.       — Тогда не испытывай его, — бурчу я.       — Даже не собирался, — выставляет ладони перед собой.       Я спорить не стала, только лишь беззвучно смеюсь и прикусываю губу, когда вспоминаю, что вообще-то я равнодушна и холодна к этому парню. А тем более его тупым шуткам.       — Я сейчас, — задумчиво выдает Юра.       Парень вскакивает на ноги, словно в голове что-то щёлкнуло. Медлительно подходит к полкам, его руки бегают по верхним слоям, нащупывают книги, коробки, старые грязные холсты. Нырнув рукой по локоть за кипы пожелтевших бумаг или рисунков — непонятно, достаёт прозрачную бутылку с янтарно-желтой жидкостью внутри.       Я взглядом сопровождаю каждое его движение. Только хмурюсь, когда он обратно садится на насиженное место, сложив руки на коленях.       — Будешь?       Наклонив голову, наконец разглядываю этикетку, когда на бутылку попадает свет тусклой лампы. Бутылка выглядит так, как будто пережила не одну бурю — потёртая, с видавшими виды красками на этикетке, словно обвешанная временем. Янтарно-желтая жидкость внутри переливается, будто сама по себе проникает в пространство вокруг, отбрасывая мягкие тени.       — Амаретто? Ты серьёзно?       Юра пожимает плечами, постукивая пальцем по стеклу.       — Бутылка выглядит так, будто её закопали в землю лет десять назад.       Юра молча берёт бутылку за горлышко и легко взмахивает рукой, словно оценивая её вес.       — Ну так что?       — Во-первых, с незнакомцами я не пью, — скрещиваю руки на груди, косясь на него.       Он вновь замолкает, внимательно изучая этикетку. Свет лампы выхватывает короткие блики на стекле, а затем ложится мягкой тенью на его лицо. В комнате стоит полная тишина, слышен лишь приглушённый звук киноленты.       — М-м, так мы, значит, незнакомцы уже? — нахмурился парень.       — Мы ими и были.       Я скептически смотрю на него, а Юра фыркает.       — Чего? — спрашиваю, когда слышу смешок у уха. — Я не права, что-ли? Я знаю о тебе только лишь то, что тебя зовут Юра и ты художник, — пожимаю плечами. — Ах да, ещё ты таскаешь чужие женские заколки и заставляешь их насильно смотреть с тобой фильм. Ещё и драму!       — Сто-о-п! — спокойным тоном протянул он. — Не насильно вообще-то.       — Допустим. Тогда просто заставляешь смотреть девушек с тобой кино в твоей мастерской.       Я отворачиваюсь, утыкаюсь взглядом в экран телевизора, но Юра продолжает смотреть на меня.       — А во-вторых?       — М? — не понимая, переспрашиваю.       — Ты сказала, что это во-первых, — пояснил парень, ёрзая на месте. — Во-вторых тогда что?       Я поднимаю глаза к потолку, прикусываю край губы, пытаясь придумать следующее оправдание.       — А во-вторых... — задумчиво тяну, приложив палец к подбородку. — А вдруг ты маньяк? Подмешал яд в ликёр и хочешь меня этим пойлом напоить теперь!       — Угу-у-у... — Юра криво усмехается. — Так я, оказывается, ещё и маньяк?       — Может быть.       — А ты просто упрямая девчонка, которая обожает спорить со всеми, и почему-то всё ещё здесь с маньяком.       Я страдальчески охаю и ахаю, приняв последнее им сказанное за оскорбление и убираю с лица улыбку.       Он поворачивает бутылку в руках, оглядывает её с задумчивым видом, потом пожимает плечами и, не особо медля, скручивает крышку. Раздаётся негромкий щелчок, и в воздухе разливается сладковато-миндальный запах.       — Ладно, я тогда потравлю себя ядом, ты не против? — Юра делает вид, что собирается отпить, но бросает на меня быстрый взгляд. — Совесть не сожрёт тебя?       — Вот только давай без очередных манипуляшек. Ни на одну из них я больше не поведусь!       В воздухе повисла тишина. Нет, она не мрачная или неловкая, наоборот, был слышен приглушённая мелодия из фильма, но мы молчали. Недолго, всего полминуты.       — Слушай, — с серьёзной ноткой в голосе прервал тишину Юра. — Раз мы незнакомцы, тогда надо знакомиться.       Я не поняла, был ли это вопрос или утверждение.       Я делаю вид, что смотрю фильм, но на самом деле вижу только смазанные силуэты на экране. Мысли путаются, как провода моих в старых наушниках-пионерах — дёрнешь за один, а запутывается ещё сильнее.       — Спрашивай, — он откидывается назад, облокачиваясь спиной о шкаф, стоящий сзади раскладушки.       — Что спрашивать?       — Да всё, что угодно.       — Ладно, — задумчиво произнесла я. — Пройдёмся по базе. Какая у тебя фамилия?       Юра взлохматил волосы одной рукой, второй рукой продолжая держать открытую бутылку, зажав её между ног. Парень тут же протянул, нет, даже всучил мне в руки алкоголь, протянул ладони к шейным позвонкам и одним движением скинул с себя джемпер. В одно мгновение я сразу же отвела глаза, когда вспомнила как в прошлый раз пялилась на его торс.       Юра резко забрал бутылку обратно, от неожиданности я перевела взгляд на него и выдохнула — он остался в рубашке. Парень приложив прохладное стекло с жидкостью к порозовевшим щекам, сдувая с лица золотистые прядки волос.       — Булкин.       Я нервно усмехнулась, но сразу же нахмурилась, увидев серьёзнейшее лицо напротив.       — Да ты шутишь, — Юра в ответ лишь отрицательно качает головой. — Правда Булкин?       — Ла-а-дно, а отчество?       — Генрихович.       — Ты надо мной издеваешься? — я расхохоталась.       Юра тоже хохотнул и развёл руками, но по его выражению лица я поняла, что он не врёт, и даже не шутит.       — Представляю... — прикрываю веки, — лет через сто в музеях твои картины, а рядом: "Булкин Юрий Генрихович".       — Ха-ха, — наигранно хохочет.       Мы снова замолкаем. Тишина ложится между нами, но она уже другая — не напряжённая, не неловкая, скорее наполненная чем-то тёплым, почти домашним.       Он снова поворачивает бутылку в руках, но не пьёт. Проводит пальцем по этикетке, словно стирает невидимую пыль.       Я медленно отклоняюсь назад, затылком упираясь в холодную деревянную поверхность шкафа. Она твёрдая, надёжная, и от этого почему-то становится легче. Закрываю глаза на пару секунд, вбирая в себя тишину, приглушённые звуки фильма и лёгкое покалывание усталости в плечах.       Я молча наблюдаю. Здесь, в этом полутёмном уголке, слишком спокойно. Не давит ни воздух, ни ожидания, ни даже собственные мысли. Не хочется бежать или говорить что-то, лишь бы заполнить паузы.       Невольно ловлю себя на том, что мне здесь... комфортно, что-ли. Вроде бы странно, но и нет. Этот аромат старых бумаг, притупленный запах растворителя, шероховатость дерева за спиной, приглушённый свет, мягкий шум киноленты — всё это словно держит меня в тепле, не отпускает.       Юра вдруг медленно переводит на меня взгляд, и я понимаю, что смотрела на него слишком долго.       — Ну... — я первая прерываю тишину, кашлянув и прочистив горло, — а я...       — София Львовна, — он молниеносно заканчивает за меня. — Да-да, я помню.       Я и совсем забыла, как он обращался ко мне. София Львовна. Никак иначе.       — Из головы вылетело, — я неловко улыбаюсь. — Ладно, отчество знаешь. Фамилия, кстати...       — Одинцова, — он выдаёт на выдохе, а я вхожу в ступор. — Я слышал в ресторане, как Роман звал тебя по фамилии. Не смотри на меня так, у меня память хорошая.       — Слух, видимо, тоже.       Юра бесшумно встряхивает бутылку, ловя в свете лампы мягкие отблески янтарной жидкости. Потом, не спеша, подносит её к губам и делает глоток.       Я слежу за каждым его движением: как он едва заметно морщится от сладкого крепкого вкуса, как облизывает уголок губ, будто смакуя послевкусие.       Прикладываю горлышко бутылки к губам, чувствуя лёгкий холод стекла. Наклоняю её медленно, делая небольшой глоток.       Сладкий, почти приторный вкус тут же заполняет рот, лёгкая горечь миндаля смешивается с карамельной тягучестью. Жидкость обжигающе тёплая, будто солнечные лучи поймали в хрустальной капле. Она скользит вниз по горлу, растекаясь мягким огнём по груди.       Почти сразу ощущаю, как тепло расползается изнутри, согревая каждую клеточку.       Лёгкая пелена тумана окутывает мысли, замедляя их бег, а тело будто бы расслабляется, поддаваясь этой сладкой, чуть тягучей магии.       Я медленно отрываю бутылку от губ и облизываю их, чувствуя терпкий, ореховый привкус, оставшийся на языке.       Вообще, я редко пью. Можно даже сказать, что очень редко. Алкоголь — штука коварная, и мне не нравится чувство, когда теряешь контроль над собой. Да и голова потом гудит так, будто внутри оркестр устраивает репетицию.       Однако, в голове всплывает единичный случай, когда я немного переборщила. Помню, как брат открыл дверь поздним вечером, родители спали. И первое, что он сделал — заржал. Не заволновался, ничего другого.       «Соня, ты дура!» — сказал он, усаживая меня на кровать. Ругался, конечно, долго и сердито, но, пока ворчал, сам же принес мне воды, поставил рядом ведро, как предчувствовал. И потом ещё проверял, дышу ли я.       Смех наутро сменился злостью и беспокойством.       — Заметь! — энергично вскидывает палец вверх и ёрзает на месте, меняя позу. Юра выпрямляет спину, расправляя плечи и сгибает ногу. Получается так, что он оказывается ближе ко мне. — Что сначала я сам выпил. Поэтому, в случае чего, я первым отравлюсь ядом.       — Ох, какая честь!       Я делаю ещё пару глотков, и тепло мягко растекается внутри, окутывает, будто вязкий сироп. Расслабление приходит незаметно, словно кто-то осторожно развязывает узлы напряжения у меня в плечах. Голова становится чуть легче, а мысли — медленнее, будто их укачивает на тихой волне.       Я поднимаю взгляд на Юру. Свет лампы выхватывает из полумрака детали его лица: чёткие скулы, лёгкий изгиб губ. И родинки. Они разбросаны по коже, словно мелкие отметины судьбы. Я провожу между ними воображаемые линии, соединяю одну с другой. Получается что-то вроде созвездия. Неясного, несуществующего, но красивого.       Хмель легонько ударяет в голову. Не резко, не сразу, а постепенно, словно приглушая реальность. Мир становится мягче, границы — размытее.       Мы молчим. Фильм до сих пор идёт, но даже голоса оттуда кажутся далёкими, как эхо другой реальности.       Я протягиваю бутылку Юре.       Заглядываю в его глаза, и они словно искрятся. Стеклянные, в них можно даже увидеть своё отражение.       Внезапный, резкий стук разрывает тишину, как выстрел. Я вздрагиваю, словно холодная игла пробежала по позвоночнику, и почти одновременно мы с Юрой резко отдёргиваемся друг от друга. Будто только сейчас осознаём, насколько близко находились.       Юра мгновенно поднимается на ноги, бутылка в его руках издаёт приглушённый лязг стекла о дерево. Я же сжимаюсь на месте, сердце колотится слишком быстро.       Свет из коридора режет глаза, впуская в комнату резкий контраст. Слышу приглушённые мужские голоса, поворачиваю голову и замечаю парня, который заходит внутрь.       Я сразу же поднимаюсь на ноги, оглядываю парня — немного потёртая бежево-коричневая кожаная куртка надета поверх свитера, а на ногах серые джинсы с коричневыми ботинками.       Юра нас быстро представляет друг другу. Незнакомца зовут Виктор, он быстро улыбнувшись, кивает мне.       — Юр, — начинает стойко, — я, возможно, не вовремя. Но нужна твоя помощь.       — Случилось чего?       — Вот, — парень протягивает прямоугольник из глянцевой бумаги. Я незаметно вытягиваю голову и узнаю — клуб "Лебедь". — Сможешь перерисовать?       — Да не проблема, — хмурится, когда разглядывает бумагу. — Чё произошло-то?       Виктор как-то странно косится на меня, и немного снизив громкость голоса, что-то тараторит Юре.       — Юр, давай без лишних вопросов. Это срочно.       — Ладно.       — И да, — добавляет Виктор. — Ты мне сейчас нужен, надо за одним типом приглядеть.       Юра молча хмурится, бросает последний взгляд на глянцевую бумагу в руках и, тяжело выдохнув, закидывает её на ближайший стол.       — Что ещё за тип? — он говорит негромко, но в голосе явно чувствуется напряжение.       Виктор не отвечает сразу. Он снова скользит взглядом по мне, будто оценивает, стоит ли говорить при посторонних. Я делаю вид, что не замечаю, но внутри закипает раздражение.       — Прям сейчас что-ли? — спрашивает, смотря на меня.       — Да, говорю же срочно.       Юра опускает глаза, сводит брови к переносице, словно что-то обдумывает, а потом негромко спрашивает:       — Ты ствол взял что-ли?       Виктор лишь коротко бросает на него взгляд, не сразу отвечая. В комнате на секунду воцаряется напряжённая тишина, а затем он, будто нехотя, пожимает плечами.       — Не при посторонних, Юра.       Это я посторонняя?       Я невольно сжимаю губы, но ничего не говорю.       — Вить, тут нет посторонних, — Юра серьёзно кивнул. — Ей можно доверять... вроде.       Вроде?       — Соня с нами пойдёт, она может...       — Нет, — Виктор перебивает Юру.       — С хера ли? — Юра нахмурился.       — Юра, не нужно втягивать в ментовские дела девчонку.       — Либо Соня идёт с нами, либо... — ледяным тоном начал Юра, но я его перебила.       — Кхм, — только и смогла я выдавить из себя, — мне, вообще-то, уходить нужно. Я, пожалуй...       Не договорив, я хватаю куртку так резко, что ткань с шорохом скользит по пальцам. Никаких застёжек, никаких лишних движений — просто перекидываю её через плечи и устремляюсь к двери.       — Сонь, подожди! — последнее, что я слышу, перед тем, как выхожу из мастерской.       Холодный воздух коридора ударяет в лицо, резко отрезвляя.       Злость закипает внутри, горячая и густая, как смола. Каждый шаг отдаётся гулким эхом в голове. Сама не знаю на что злюсь, что Юра вот так просто променял кино со мной на решение каких-то очень важных дел или за фразу: "Ей можно доверять... вроде".       А может я злюсь сама на себя, подумала, что Юре нравится проводить время со мной, я даже расслабилась, а он просто свалил при удобном случае.       Он не говорил прямо, но у меня сложилось горькое, неприятное ощущение, что он меня выгнал, на что я обиделась. Мне казалось, что Юра скажет Виктору, что он не вовремя пришёл и продолжит смотреть фильм со мной.       Обхватываю себя за плечи, вдыхая прохладный, пыльный воздух. Нет, ну правда. Дура. Дура, что пришла, дура, что подумала, будто…

***

      Автобус трясётся на кочках, его плавные покачивания убаюкивают, но мысли слишком громкие, чтобы поддаться этому ритму. Я сижу у окна, взгляд рассеянно скользит по проносящимся мимо зданиям, деревьям, серым силуэтам людей.       В руках пакет с яблоками. Тёплый, чуть влажный от тонкого слоя конденсата на полиэтилене. Я машинально сжимаю его пальцами, ощущая гладкую поверхность плодов. Сорт сладкий, мама любит такие.       В салоне пахнет пылью, чужими парфюмами, влажными тканями. Где-то рядом тихо играет музыка из наушников, кто-то говорит по телефону. Я будто бы вне этого шума, укутанная в собственные мысли.       Рядом, чуть позади, две женщины переговариваются вполголоса, но достаточно громко, чтобы каждое их слово цеплялось за мой слух. Я краем глаза замечаю, как одна из них неодобрительно качает головой, а другая вздыхает, сцепив руки на коленях.       Я стараюсь не вслушиваться в противные сплетни — от одной муж ушёл, дак сама виновата, у сына другой привод в милицию — не уследила. В их голосах ни капли сочувствия, только ехидное довольство: мол, всё закономерно, сами виноваты.       Я крепче сжимаю пакет с яблоками и чуть смещаюсь в сторону, будто это может защитить меня от их сплетен.       Упаси Боже, надеюсь в старости я не буду такой.       — Ну и дела творятся, — вздыхает одна, поправляя платок на голове. — Кабак, на Гоголя сгорел, говорят.       — Да ты что? — вторая наклоняется ближе, понижая голос, но в нём всё равно слышится любопытство. — Так ведь недавно открылись!       — Вот именно, — цокает женщина. — Говорят, поджог. Вон тушат до сих пор.       — Ужас.       — Поджог? — поворачиваюсь к женщинам, переспрашивая.       — Ну а что ещё? — всё же продолжает та, что в платке. — Не видишь сколько криминала сейчас творится? Вон, как конкуренцию почувствовали, так сразу же стреляют да сжигают.       — Да-да, — поддакивает женщина бальзаковского возраста. — Что-то расплодилось этих бандитов.       — Кабак говорите? — женщина кивает. — А название?... Название-то хоть помните?       — Ой! — она выпячивает губы. — Как же его... Блин, голова-дырка. Ну, на Гоголя, рядом с комиссионкой, название такое ещё... Точно! Заморский лимон!       — Лайм что-ли? — уточняю, чувствуя, как внутри что-то неприятно сжимается.       — Во, да! Точно-точно, говорю же что-то заморское.       В голове что-то щёлкает, будто невидимый механизм наконец-то встаёт на место — и тут же начинает бешено вращаться. Мысли носятся с такой скоростью, что их невозможно ухватить, переплетаются, сбиваются, снова собираются в узлы.       Ступор накрывает меня ледяной волной. В висках неприятно пульсирует, перед глазами темнеет, и на какой-то момент мне кажется, что я проваливаюсь в пустоту.       Я резко вскакиваю с сиденья, теряя равновесие. Всё вокруг дергается, раскачивается, шум автобуса сливается в сплошной гул.       Раздаётся глухой треск — рвётся пластик пакета в моих пальцах. Яблоки с глухим стуком высыпаются на пол, катятся во все стороны, перекатываясь под сиденья.       — Дитё, тебе плохо? — женщина замечает мою смену выражения.       Автобус вздрагивает на кочке, и меня резко заносит в сторону. Я не держусь за поручень — просто стою, застыла, как вбитая в пол, и ноги будто не мои. Мир вокруг плывёт, смешиваясь в одно бесформенное пятно — лица пассажиров, грязноватый пол, жёлтые поручни.       Чьи-то тёплые, крепкие руки хватают меня за локти, удерживая от падения. Слева — женщина в платке, справа — та, что сидела рядом. Они крепко держат меня, не давая упасть пластом на пол, сжимая так, что я чувствую их сухие пальцы сквозь рукава.       — Ой, Господи, — проворчала одна. — Совсем как поганка бледная. Бедняга, болит чего? Воды, может?       Меня снова кренит в сторону, и две дамы еле меня удерживают за локти.       — Мужчины, помогите! Не видите, ребёнку плохо?       Пара мужчин, что сидели неподалёку, резко поднимаются с мест, буквально подлетая ко мне. Один, коренастый, в тёмной куртке, подхватывает меня за плечо, другой — высокий, с сединой на висках, поддерживает за локоть.       — Остановите... — говорю хриплым голосом от пересыхания в горле, — автобус, пожалуйста.       — Водитель, остановите! — подключается ещё одна бабуля.       Но автобус даже не думает сбавлять скорость.       — Эй, Петрович, тормози! Девчонке плохо!       Автобус вдруг резко дёргается, будто водитель всё же передумал притворяться глухим. Двери с шипением разъезжаются, и я, не оглядываясь, вырываюсь наружу. Холодный воздух сразу бьёт в лицо, резкий контраст с душным салоном. Асфальт под ногами твёрдый, но в голове всё ещё шумит.       В голове проносится мерзкая, едкая мысль. А вдруг Дима был в этом кабаке во время поджога? Может быть и бред, но я точно помню, как он с друзьями находился там, когда я пришла за клевером. Может он частенько там зависает? И уж тем более, с Артуром они хорошие приятели.       Я не могу позволить себе терять время на такие размышления. Невероятно жуткие размышления. С каждым шагом я ощущаю, как всё вокруг становится более нереальным. Сердце колотится быстрее, ноги кажутся ватными.       Стараюсь ускориться, но резко прихватило бок. Я останавливаюсь, скрючиваюсь, прижимая ладонь к животу, делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.       Так ладно, осталось всего пару кварталов. Утыкаюсь носом в воротник куртки, негнущимися ногами плетусь по переулкам.       Пару минут бреду по асфальту, пиная камушки, минуя магазины. Поворачиваю голову, замечаю комиссионку, поднимаю глаза в небо — оно было покрыто серым, тяжёлым облаком, а воздух, пропитанный запахом горелого, казался вязким и густым, как будто он тоже полыхал.       Поворачиваю за угол, и ужасаюсь; огонь давно ушёл, оставив за собой лишь тусклый свет углей, от которых поднимался тонкий дым, извиваясь в вечернем воздухе, будто жалобное шептание.       Здание теперь было мрачным, как выжженный костёр. Всё, что осталось — обугленные балки, искривлённые и ползущие вниз, как изломанные кости. Некоторые окна давно обрушились, а те, что ещё держались, были наполнены черным, пустым взглядом, который ничего не видел.       Подхожу ближе и никого почти не замечаю. Взгляд скользит по пустой улице, и лишь несколько фигур мелькают за окнами домов напротив. Они стоят, облокотившись на подоконники, неспешно куря сигареты.       Я надеялась увидеть брата у тлеющего кабака. Но его там не было. Ни брата, ни его друзей.       Вспомнив, что недалеко отсюда есть таксофон, резко поворачиваюсь и иду в сторону узкой улочки.       Завернув, делаю затем ещё один шаг, и я уже почти у таксофона. Красный корпус в тусклом свете лампы, слегка потертый, с облезшей краской, но работающий.       Хлопаю по карманам, чувствуя, как пальцы нервно перебирают ткань, проверяя каждый уголок. Монеты, как всегда, потерялись в недрах джинсов.       Вдруг одна из них с глухим стуком выпадает и катится по асфальту, чуть не уходит под колесо припаркованной машины.       — Блин!       Наконец, трясущимися пальцами закидываю внутрь копейки, медленно набираю номер, на ходу вспоминая каждую цифру. Не знаю откуда помню наизусть номер брата, но сейчас мне это играет на руку.       Я подношу трубку к уху, и в тот же момент, как она касается кожи, в пустой тишине раздается звук длинных гудков. Это протяжный, пронзительный звук, который словно растягивается во времени, поглощая пространство. Каждая задержка между гудками кажется мучительно долгой, и я ощущаю, как этот звук резонирует в ушах, замирая в голове.       — Ну же, Димочка, возьми трубку! — говорю вслух. — Твою мать.       Не дожидаюсь ответа даже через пару минут. В голове всплывает новый план — такой же идиотский.       Отставив трубку, я медленно разворачиваюсь и, чувствуя, как пустота в груди сжалась, начинаю идти обратно.       Оказавшись рядом с сгоревшими дверьми, натягиваю рукав на пальцы, наваливаюсь всем телом на чёрные балки, пытаясь прочистить проход. Они с грохотом падают, только поднимаю ногу, чтобы преступить через них и войти во внутрь, как вдруг чья-то рука хватает меня за талию, тянув назад.       Я чуть ли не поскальзываюсь, отталкиваю от себя руку и раздражённо поворачиваюсь.       — Куда собралась? — незнакомец взмахивает руками. — Вообще дура, что-ли? Ты слепая? Разве не видишь, что ещё не до конца сгорело? Или тебе жить надоело?       На меня сокрушается тысячу вопросов. Парень отряхивает рукав своей кожаной куртки, и вопросительно смотрит на меня. Я смотрю на него снизу вверх, заглядываю в тёмно-карие глаза, в голове крутится тысяча ответов, чтобы послать его, но я молчу.       — Мне нужно проверить, — твёрдо отвечаю.       — Проверить что? — равнодушно спрашивает громким голосом.       — Проверить нет ли там моего брата, — на выдохе выдаю.       Парень закуривает сигарету и щурится от дымки, которая вздымается в воздухе.       — М-м, — кивает, опуская уголки губ вниз. — А ты пожарный или судмедэксперт, чтобы тела опознать?       — Нет, я...       — Прикольно ты придумала. Иногда даже профессионалы не могут установить личность погибшего, приходится анализ ДНК проводить и дактилоскопию, а тут ты взяла и так просто с первого взгляда всех узнала.       — Я брата узнаю даже если от него останется только след его кроссовок, — упрямо выпаливаю, чувствуя, как в горле встаёт ком.       — Понятно, — безэмоционально продолжает. — Только это делается после того, как здание полностью догорит. А здесь — внутри стопроцентно ещё тлеет мебель. Ты бы сейчас зашла и просто-напросто задохнулась от дыма...       — Мне плевать, — резко перебиваю его. Какой же раздражающий.       — ... или ещё хуже — за тобой бы обвалились балки, закрыв проход. В этом случае ты могла сгореть. Или ты думаешь огонь тушится за час? — продолжает он, будто не слышит меня.       — Слушай, я тебя не просила "спасать" меня, — цежу сквозь зубы. — Ты сам решил прикинуться героем, сгорела бы и ладно. Ты вообще кто?       Парень усмехается, медленно встряхивает сигарету, стряхивая пепел прямо мне под ноги. Вот же свинья.       — Следователь Смирнов, — быстро достаёт подтверждающий документ, и также быстро убирает его в карман.       — С чего вообще решила, что там должен быть твой брат? Его кабак, что-ли?       — Нет, я просто... Я не знаю...       Заметив мои красные глаза, он изменяется в лице, выбрасывает на сырую землю сигарету и приобнимает за плечи, когда мои глаза наливаются слезами.       — Эй, эй, без слёз только, — голос его звучит ровно. — Имя как?       — Соня... — шмыгаю носом.       — Да не твоё, на кой мне твоё сдалось? Брата как зовут?       — Дима. Дмитрий Одинцов.       — Давай так: если до завтра он не появляется дома, звони сюда, — протягивает бумажку с номером. — Поняла?

***

      Я лежу на кровати брата, свернувшись калачиком, вцепившись пальцами в рукав своей кофты. Ткань уже вся смята, но мне плевать. Ногти стискиваю так, что кожа на кончиках пальцев ноет, но это не мешает мне время от времени подносить их ко рту и нервно сгрызать до основания.       В комнате тихо, слишком тихо. Только тиканье старых настенных часов разрезает тишину, отсчитывая каждую мучительную секунду.       Я кусаю губу, почти до боли, глядя в потолок, но мысли всё равно возвращают меня к нему. Я прокручиваю в голове все возможные сценарии, цепляясь за крошечную надежду, что вот-вот хлопнет дверь, и он войдёт, уставший, но целый.       Пожалуйста. Пусть он просто вернётся. Пусть всё окажется просто мои воображением.       Я только прикрываю глаза, усталость тяжёлым грузом давит на веки, как вдруг раздаётся звонок в дверь.       Резкий, настойчивый, он прорезает тишину, заставляя меня дёрнуться. Сердце мгновенно срывается с места, гулко бьётся в груди. Я замираю, на мгновение переставая дышать, словно боюсь спугнуть этот хрупкий момент надежды.       Я подбегаю к двери, пальцы дрожат, когда поворачиваю замок. Я затаиваю дыхание, на секунду задерживаюсь, прежде чем дёрнуть дверь на себя.       — Ты до жути медленная.       На пороге стоит Дима.       Запах улицы, дыма и чего-то острого врывается в квартиру. Лицо у него уставшее, в тени подъездного света оно кажется ещё бледнее. Куртка расстёгнута, волосы чуть взлохмачены.       — С тобой всё в порядке! — сразу же заключаю его в кольцо.       — А что, должен был сдохнуть?       — Не смешно! — пробубнила я.       Спустя пару секунд брат вырывается из моих объятий, быстрым шагом прорываясь в комнату, снимая на ходу куртку.       Я иду за ним.       Дима подходит к шкафу, пододвигает стул ближе, встаёт на него и достаёт коробку из-под обуви. Садится на кровать и открывает её — внутри вместо спокойно лежавших всё время туфель оказывается пистолет.       — Дима, зачем тебе пистолет?       Он молчит. Теперь нервно рыщет по полкам, выдвигая их и задвигая обратно. Когда находит спичечный коробок в одном из ящичках, быстрым движением открывает его и вытряхивает пули на кровать.       Дима берёт одну пулю, ловко вставляет её в барабан револьвера, затем вторую, третью. Движения быстрые, отточенные, будто он делал это сотни раз. Металл глухо щёлкает в тишине комнаты.       Я делаю шаг ближе, чувствуя, как от страха пересыхает во рту. Внутри всё сжимается в тугой узел, но я упрямо продолжаю смотреть, как он спокойно снаряжает оружие, словно собирается выгулять собаку.       — Скажи, это же Жигалин сделал? — спрашиваю.       — Что "это"?       — Поджог.       — Откуда ты знаешь? — хмурится, смотря в мои глаза.       Дима складывает обратно заряженный пистолет в ту же коробку и убирает на прежнее место. Хватает с кровати куртку, которую бросил туда пару минут назад и быстрыми движениями надевает её.       — Ты куда? Пожалуйста, не уходи никуда.       — Слушай, Соня. Как минимум трое наших сгорело заживо. Мне нужно идти, понимаешь?       — У вас теперь война будет?       — С кем? — не понял брат.       — С Жигалинскими. Это же они сделали и ты это знаешь.       — Я... — он запнулся, надевая кроссовки, — не знаю.       Я ещё хочу что-то спросить, попросить его остаться дома, хочется повиснуть на его ноге, только бы он никуда не пошёл. Хочется указать ему, чтобы был осторожен, но перед моим носом мгновенно закрывается дверь. Я даже не успела попрощаться...       Что же мне делать? Думай, Соня...