Красное солнце сгорает дотла

      Я сидела за барной стойкой в углу, обхватив горячую чашку ладонями, словно это могло уберечь меня от того холода, что медленно прокрадывался внутрь. За окном толпились прохожие, натягивая шарфы на лица, а я пыталась сосредоточиться на кофе. Напрасно.       Записка лежала передо мной, как порезанный лимон: резкий, липкий, горький. Слова, написаны размашисто и сдавленно, будто автор едва сдерживал злость, прожигали мой взгляд. Мысли заполнены лишь этим парнем — зеленоглазый в кожаной куртке. Судя по его глазам, которые надолго задерживались на мне, у него точно не благие намерения.       Руки дрогнули, и я поставила чашку на стойку с таким звуком, словно хотела обратить внимание всех посетителей к своей личности. Резко взяла в руки маленькую записку и близко поднесла к глазам, рассматривая каждую букву, будто там должен быть написан хоть какой-то ответ. Навела бумажку на лампу, но опять же ничего.       В углу сцены, покрытой ковром с истертым узором, выступал вокально-инструментальный ансамбль. Музыка и мысли сливались в единое, не давая мне утонуть в своих страхах, как будто этот вечер был неким последним островком в море тревог.       Я покачала головой, будто могла сбросить с себя мысли, но они только крепче запутывались, как нитки в старом клубке. Сдать брата? Это звучало настолько абсурдно, что я едва не усмехнулась.       — Сонечка? — Варя накрыла своей ладонью мою, пытаясь успокоить моё волнение. — Что там?       Полчаса пролетели как секунда. Я сразу же хотела показать записку подруге, но как назло в заведении случилась запара и Варе пришлось отлучиться работать.       Я молча развернула бумажку к ней и внимательно наблюдала за её реакцией.       — "Отсчёт пошёл".. — она шёпотом протянула два слова и взяла в руки бумажку, принимаясь разглядывать всё — от бумаги до чернил ручки. — Очередной подсос этого Жигалина. Ничего удивительного.       — Я понимаю, просто, — на секунду запнулась, пытаясь восполнить в голове образ парня. — Они же теперь знают всё обо мне — адрес, место работы, родственников. Абсолютно всё! И знаешь, в этом парне было что-то удивительное: его глаза показались какими-то.. интеллигентными, что-ли. И в то же время замученными.       — Может это просто тебе показалось на фоне стресса? Разве интеллигент способен кошмарить бедную девушку? Разве интеллигент будет состоять в какой-то идиотской банде?       Я на секунду опустила взгляд, рассматривая носки ботинок, и всплыла дума. Мой брат, получается, тоже состоит в группировке. Наверное, тоже кошмарит людей. Но глупым он от этого не становится. Дима очень умный, закончил десятый класс на одни пятёрки, и к тому же кандидат в мастера спорта по боксу. Умный и спортивный.       — Ты слишком узко мыслишь. Бандиту сразу же приписываешь клеймо придурка. Думаешь, они от хорошей жизни на это идут? Знаешь, я читала статью про эту тему — мальчик в четырнадцать маму потерял от рака, отец ушёл сразу же как узнал диагноз. Сначала соседи его к себе взяли, а потом сама понимаешь: перестройка, слом эпох. Денег ни у кого нет, а тут ещё и нахлебник. Своих детей не прокормить, так тут и чужой ещё. В шестнадцать лет он один на улице остался. И ввязался в эту преступную жизнь, чтобы прокормить себя. В итоге убили его.       — Соня, я тебя не понимаю, — она качает головой. — Они тебе расправой угрожают, а ты их жалеешь и оправдываешь?!       — Нет-нет. Всё не так совсем. Просто, Дима же тоже теперь бандит. Я понять пытаюсь за что всё происходит со мной? Может я сплю?       Резкий щипок. Я вздрогнула и потерла руку, где пальцы подруги оставили лёгкое покраснение, и нахмурилась.       — У всех проблемы, Соня. У всех. Всем плохо, ни у кого нет денег и прочее. И разве это даёт право убивать и грабить других людей?! Да если бы каждый, у кого тяжёлая жизнь начал бы убивать, Россия бы сгнила давно! А насчёт Димы, я более чем уверена, что он не такой. Даже если я ошибаюсь. Но я верю в это. Я знаю твоего брата с детства и он на такое точно не пойдёт.       — Да?       — Да!       Варя улыбнувшись, выпрямила спину, облокачиваясь на спинку стула и скинула руки в воздухе, делая из них сердечко.       — Мне рассказывали знакомые о группировках. Они говорили, что не все группировки кого-то убивают, многие из них являются жилкой дохода, — она нахмурилась. — Я узнала, что также ценятся бандиты, которые неплохо ориентируются в криминальном мире Москвы и умеют просто вести переговоры, не лезут в карман за словом на "тёрках", а при необходимости могут дать совет. Может и "Спортсмены" из этого же разряда?       Вспоминаю характер Димы: и правда, он спокойный, амбициозный, обладает острым умом и деловой хваткой. И тут я задумываюсь: нашей семье действительно не хватает денег, отцу два месяца на заводе не платят зарплату, маме нужны деньги на лечение. Я верю, что Дима просто устроился в бизнесе и пытается искренне помочь нам.       — Смотри! — Варя просовывает в пальцы записку.       Свожу брови к переносице и рассматриваю. Не замечаю ничего удивительного.       — Что?       — На бумагу внимание обрати.       Снова вглядываюсь.       — И? Ну, жёлтая. Потёртая немного.       Ещё раз вглядываюсь, но всё также ничего не понимаю.       — Не туда смотришь, балда! — выхватывает записку и переворачивает, тыча на оборванный край бумаги.       Немного склонив голову, теперь вижу на оборванном конце несколько чёрных полосок и... Ноты! Это же нотный стан.       — Ноты?       — Так точно, Шерлок! — она натягивает улыбку и вкидывает брови. — Это же охренеть информация!       — Да это просто охуеть какая ненужная информация! — фыркаю. — Ну ноты и ноты! Чем мне поможет эта информация?       — Ты не поняла! Это ноты для фортепиано! Жаль, конечно, что не видно композицию, но всё же! Это хоть какая-то зацепка.       — Прекрасно, — начинаю с серьёзным видом. — И что теперь? Развешивать объявление "Ищу музыканта-бандита". Вероятность, что он пианист намного меньше, чем та, что он им не является.       — Но есть же. Может всё-таки получится узнать, что за парень?       Я пожала плечами резко, словно пыталась сбросить с себя налипшую паутину, но она только сильнее прилипла к коже. Плечи дёрнулись вверх и тут же упали вниз, будто сдавшись под весом чего-то невидимого.       Внезапно, халдей, закончив расставлять бутылки по полкам, подошёл к нам ближе, усаживаясь рядом на стул.       — Вы случайно не про того парня, который сидел за вон тем столиком? — он прищуривает глаз и указывает пальцем, куда мы сразу же бросаем свой взгляд.       — Про того. А ты его знаешь? — доля надежды зарождается в груди.       — Да. Точнее знал, — хмыкнул тот. — Это Петя Карасев, мы с ним в одном классе учились.       — А сейчас что? Не общаетесь? — вздохнула я и принялась теребить в руках злосчастную записку.       — Нет, — спокойно отчеканил, а я расстроилась из-за одного короткого слова. — У него в средней школе отца во второй раз посадили, тогда-то он и перешёл в другой класс. Помню шума столько было, мол за убийство он сел. Но не знаю, правда ли.       — Володенька, а ты можешь мне подробнее рассказать про него? — хватаю его ладонь и прижимаю к себе. — Пожалуйста! — тяну гласные буквы.       — Ну, что рассказывать то, — он поднимает глаза, словно пытаясь вспомнить хоть самую мельчайшую деталь. — Его отец был в Жигалинской банде, сейчас в третий раз сидит. Вот Петька и пошёл по его стопам — теперь сам в группировке, главному там во всём помогает, как же его...       — Михалыч!       — Да, точно. Знаю, что два брата ещё есть у него.       — А ты случаем не знаешь, он на фортепиано играть умеет? — Володя отрицательно машет головой. — Слушай, а ты откуда знаешь про Жигалинских?       — Так про них все всё знают, скрывать нечего, — кажется Володя наслышан о многом. — Всем известно, что они всех крышуют. И коммерсов недолюбливают. Хотя, кто их вообще долюбливает.       Михалыч... Эта змея, скользкая и липкая, как грязь, прилипшая к ботинкам после дождя. Я обвела взглядом зал, который вдруг показался тесным, будто стены начали сдвигаться, подчиняясь новому правилу — все против меня.       — Кстати, ты "Спортсменов" знаешь? — как бы невзначай спрашивает Варя и я нахмурилась.       — А! Это те, которыми Сергей Ананьевский командует? — парень резко встаёт и принимается снова расставлять бутылочки со спиртным по полкам. — Да, знаю их. Они тачки от поляков и немцев к нам возят, через них заказывать можно. Хорошие парни, бизнес мутят, в скором и расширяться могут. Насколько знаю, деньги с доходов уходят на спорт: организация и проведение сборов, аренда спортивного зала, поддержка атлетов и их медицинское обслуживание. Отсюда и название "Спортсмены".       Теперь-то я точно определилась! Хер вам, Жигалинские! Сдать брата? Да никогда. Лучше уж самой в петлю, чем пойти на такой предательский шаг.       — А Сергей Ананьевский — это... — начала я, но остановилась, потому что ранее ничего не слышала про него.       — Старший тренер сборной России по пауэрлифтингу это, — совершенно спокойно выдает и я устремляю на него вопросительный взгляд. — Ну, "Культик" его кличка, не знаете что-ли?!       Володя смотрел на нас, как на существ из другого мира. Его брови медленно поползли вверх, а рот приоткрылся, будто он хотел что-то сказать, но не мог найти слов.       — Дамы, вы, чего, телик не смотрите что-ли?       — Да как-то не встречался он по телевизору, — я пожала плечами, а он откинулся на стуле и прикрыл лицо ладонью.       — Короче, он чемпион девяноста первого года, под его руководством сборная завоевала бронзовые медали в Голландии в девяностом году! — с искренним восхищением протараторил, сверкая глазами. — Не слыхали разве? — мы пожали плечами. — Эх вы, девушки, вам лишь бы ногти, да причёски!       Он закатил голову, страдальчески простонав и собирался ещё что-то добавить, как вдруг стул, стоящий недалеко, тяжело скрипнул — мужчина, в замятом пальто и шапке, которую он снял одной резкой рукой, опустился на барный табурет.       — Спасибо, Володь! — я крикнула, поднявшись на ноги, а парень кивнул, улыбнувшись. — Варя, а...       Не успела я договорить, как из угла зала послышался разъяренный голос Романа Абрамовича, который уже прожигал взглядом нас двоих. Варя, дрогнув, встала с места и захватив со стола небольшой блокнот и ручку, поплелась в его сторону.       Так значит ты Петя Карасев. Что ж, интересно.       Я снова опустила взгляд на записку, перечитав её в сотый раз, и слова отозвались эхом в голове. "Отсчет пошел?" — мысленно повторила я и усмехнулась. Да пошел ты, Сергей Михайлович. Ты можешь забрать у меня сон, можешь заставить дрожать от страха, но меня ты точно никогда не сломаешь!       Я смяла записку в кулаке и быстро кинула в карман, желая надолго забыть о ней. До ушей долетают обрывки фраз диалога Вари с хозяином ресторана. Роман Абрамович сидел в дальнем углу ресторана, под лампой, которая тускло освещала тёмное дерево столика. Напротив него сидел незнакомый парень — молчаливый и будто вырезанный из другого мира. Он что-то медленно говорил, едва шевеля губами, скользя взглядом по залу, словно проверяя, кто смотрит. Хозяин слушал, не перебивая, только изредка откидывая пепел в пепельницу и сжимая губы так, что они превращались в тонкую линию.       Внезапно парень перевёл глаза с соседнего столика на меня и я поймала его взгляд. Он был холодный, изучающий, будто смотрел не на меня, а сквозь, оценивая что-то внутри. В этом взгляде не было любопытства, только лёгкое, почти насмешливое ожидание, как будто он заранее знал, что я отведу глаза первой. Но я не отвела. Вместо этого замерла, крепче сжав стакан, словно этот жест мог дать мне хоть какую-то опору. Время будто остановилось — всё вокруг стало размытым, исчезли разговоры, звон посуды, даже Роман Абрамович за его столиком перестал существовать.       Парень резко отвернулся и вернулся в оживлённый разговор — его окликнул хозяин ресторана. Я же, в свою очередь, громко хмыкнула, села на свой стул и вспомнила... Ах, точно! Девушка ещё полчаса назад просила принести ей стакан воды, но я совсем забыла из-за этого Пети! Я его уже ненавижу всем сердцем! Подхватив поднос с барной стойки, поставила на него стакан прозрачной чистой воды, и вскочила с табурета, поправляя свой наряд, поплелась в зал.       — Прошу прощения! — быстрым движением всучила ей воду в руки и встала рядом со столиком, ожидая криков, замечание и реприманд, но она лишь мило улыбнулась.       Облегчённо выдохнув, я поместила поднос под мышку, размеренной походкой направляясь к месту, на котором сидела долгое время, но поворачиваю голову и замечаю вскинутую руку Романа Абрамовича, которая подзывает к себе:       — Иди сюда!       Я недовольно фыркнула себе под нос, на мгновение закатила глаза, но всё равно послушно подошла к мужчине. Роман сидел, раскинувшись на стуле, словно тот был частью его самого. Спина прямая, плечи чуть развернуты — весь его вид говорил о власти и уверенности. Нога закинута на ногу, носок начищенного ботинка блестел в мягком свете лампы. Ишь, пижон какой!       — Вот оцени, как творческий человек, — Роман взмахивает палец в воздухе и в голове всплывают недописанные статьи. Да, именно написание статей имеет ввиду Роман под словом "творчество". Я обожаю писать их, но в последнее время написание застопорилось, и идёт очень медленно, так как мне не хватает времени. Даже помню, как в десятом классе написала статью про наш школьный театр и она попала в новостную газету города. Мама тогда гордилась мною.       — Я бы не назвала это творчеством...       — Неважно, Одинцова! — перебил он, решив, что не желает слышать мои оправдания. — Тебе пора перестать хохлиться. Так вот, у нас небольшой спор, — взглядом указывает на художника, сидевшего напротив него со скрещенными руками в замок. — Мне нужно, чтобы ты с объективной стороны сказала, какая композиция для афиши будет лучше.       — Но я не художник, совсем не разбираюсь в этом, — пояснила, кивая на два листа бумаги.       — Насколько я помню, твоя мама художник! И если не ошибаюсь, посвятила этому делу всю свою жизнь, — кажется мужчина имел сто и множество аргументов, так что отмахнуться мне не удаётся. — Поэтому думаю, немного представлений об этом ты имеешь.       Хмыкнув себе под нос, я выпрямила спину и прикусила внутреннюю сторону щеки. Парень протянул мне две афиши, держа их осторожно, словно они могли рассыпаться от одного неосторожного движения. На секунду его пальцы коснулись моих и я почувствовала жар и пламя, словно он в ладонях держал не бумагу, а раскалённые угли. Сложилось ощущение, что этот художник был соткан из смеси огня и страсти. Шершавая бумага, на поверхности которой было начерчено множество аккуратных линий серым карандашом, попали в мои руки и я сжала их пальцами.       Я принялась рассматривать афиши, осторожно разглаживая их кончики, чтобы не оставить следов пальцев. Лёгкие карандашные линии сразу же привлекли внимание, такие тонкие и точные, что казались почти невесомыми. Интересно. Нахмурившись, я вглядывалась в каждую деталь, как вдруг заметила боковым зрением взгляд парня — тяжёлый, неподвижный, будто он следил за каждым моим движением. Он не сдвигался с места, и хотя я старалась не обращать внимания, всё равно чувствовала этот взгляд, как горячие иголки, врезающиеся в кожу.       Громко прочищаю горло, и смешок вырывается из моего рта, когда рассматриваю обе "афиши", которыми так таковыми их назвать сложно, и прижимаю кулак к губам. Замечаю, как уголок рта художника тянется вверх, но он тут же возвращает своему лицу серьёзный вид. На обеих листах бумаги была достаточно простая композиция — в центре большими красными буквами название группы: "Мозаика". Остальное пространство носило в себе исключительно информацию о месте и времени концерта. Что ж, довольно просто. И очень плохо.       — Ну? Что думаешь?       — Думаю, что... — пытаюсь подобрать слова. — Если хотите, чтобы никто не пришёл, то отличная афиша! Даже школьников, которые всеми способами ищут место, где прогулять уроки, вот это внимание не привлечёт. А вы, — поворачиваюсь к Роману. — Можете просто впустую потратить деньги с этой афишей.       — Вообще-то... — парень, кажется, готов спорить со мной, но я спешу перебить его.       — Вообще-то у нас, вроде, не культ Сталина. Почему это выглядит, словно плакат пятидесятых годов? Так сухо и пусто, будто цензура не разрешила сделать более красочный плакат! Но сейчас, вроде, не СССР, и цензуры больше нет.       Я пожимаю плечами и качаю головой, мол: "Это вообще никуда не годится!".       Вдруг в мою голову пришла мысль. Такая глупая, даже идиотская, но другие, обычно, меня не посещают. Громко положив поднос на стол, отчего Роман Абрамович вздрогнул, я наклонилась и оперлась локтями о ровную поверхность, выдернула из рук парня карандаш, принялась исправлять. Карандаш уверенно двигался в моих пальцах, или пальцы слишком уверенно двигали карандаш — неважно. Ровные линии быстро появились на бумаге, и я, высунув кончик языка, чуть прищурилась, чтобы оценить работу.       — Вот! — протягиваю парню листок в руки, из которых через пару секунд Роман выдернул бумагу. — Я предлагаю это: интересно, необычно, и что главное — ново! Не какая-то скучная газетка с названием группы, а настоящая афиша: фотография группы и интересная композиция.       Мужчина, свёл брови к переносице от недоумения, внимательно рассмотрел её, а потом перевёл свои глаза на меня. Его строгий, даже полный ярости, взгляд испепелил меня, отчего улыбка слетела с моих губ без следа, словно её и не было.       — Что было непонятного в слове "оцени"? Оценить, а не предложить своё! И, — затягивается сигарой, прерываясь. — Кажется, художник тут не ты, — кивает на парня.       — Знаете, как говорил Иосиф Виссарионович? "Не согласен — критикуй, критикуешь — предлагай, предлагаешь — делай, делаешь — отвечай!" — вдруг ляпнула я и услышав смешок, повернулась всем телом к художнику.       Мой взгляд тут же падает на парня; наконец могу внимательно рассмотреть его лицо — голубые глаза яркие, как зимнее небо перед бурей, пронзительные и какие-то чуждые. Тонкие губы. И родинки. Невероятно красивые родинки — на щеке, подбородке и пара маленьких над ртом, у самой линии губ, они словно ставили точку в его молчаливой речи. Его русые волосы средней длины свободно падали на лоб, слегка прикрывая глаза.       Только спустя минуту ловлю себя на мысли, что оцениваю его черты лица и внезапно, совсем случайно, перевожу взгляд на его глаза, прожигающие мои. Я чувствовала, как его внимание будто пробивает меня насквозь, выуживая ответы из самых глубоких уголков. И хотя он не двигался, его присутствие становилось всё более ощутимым, его взгляд был тяжёлым, впивался в меня, и я не могла отвести глаз, как бы не пыталась. Вопросительно поднимаю брови вверх, и кажется, он находит в себе силы отвлечься и говорит:       — Да всё хорошо, — отмахнулся парень, расплывшись в лёгкой усмешке. — Но всё-таки, думаю это не совсем подходит под тематику вашего мероприятия, — указывает рукой на мужчину. — Да, красиво. Да, красочно, но это не про рок-группу. "Мозаика" — тяжёлая музыка, порой грустный мотив носит в себе и думаете правильно будет совать на афишу кучу ненужных деталей? Думаю, нужно сделать так!       Ах ты жук! Хочешь поспорить со мной? Ладно, хорошо!       Голубоглазый аккуратно забирает карандаш, который я крепко зажала между пальцев, словно чувствует мою нарастающую ярость. Проводит им пару раз по бумаге, издаётся характерный звук штрихов и, оценивая своё художество, протягивает Роману Абрамовичу.       — Вот, — хмыкнул парень. — Теперь концепция максимально удачная.       Мужчина устремил брови вверх, опустил уголки губ вниз, выпучивая губы и довольно буркнул что-то себе под нос. Я, полная интереса и любопытства, вытягиваю шею к листку, словно жираф и пытаюсь быстро оценить новую афишу, но остаться незамеченной не получается и парень замечает мой интерес, издавая тихий хриплый смешок.       — Может хочешь опять что-то исправить? — сказал с превосходством , или мне так показалось, неважно. Факт в том, что он хохотнул. — Или теперь всё нравится?       Я прикусила губу, чувствуя, как внутри всё закипает. Да кто ты такой? Батюшка? Или Господь, спустившийся с небес? Я деланно закатила глаза, показывая, что его хохот не вызвал никакой реакции у меня.       Хотя, почему я тебе вообще должна что-то доказывать? Ты никто.       Подхватив со стола поднос, с раскрытыми плечами развернулась на пятках, подняла подбородок вверх и ушла прочь от этого проклятого столика.       Да, я сбежала! Если не знаешь, что сказать, лучше бежать без оглядки.

***

— Ма-а-ам! Тебе с мёдом или вареньем? — вытаскиваю лопаткой готовый блин из сковородки и охая, перекладываю на тарелку, дуя на пальцы. — Блин!       — С мёдом!       Масло на раскалённой сковородке зашипело, когда я вылила на него жидкое тесто, и я наклонилась, как лицо сразу же обдало лёгким ароматом топлёного молока. На кухне пахло детством — тем самым утром, когда бабушка звала к столу, а стопка блинов уже ждала тебя с миской свежей сметаны. Пахло тем самым днём, когда просыпаешься от приятного аромата и плетёшься на кухне, а там — обожравшийся Дима, который слопал все блины. В такие моменты драки было не избежать.       Выложив последний блинчик на тарелку, я сверху дополнительно помазала его сливочным маслом. Переложив в другую миску пару штук, обильно поливаю жидким мёдом, но непослушная струя попадает на стол, и я слизываю языком. Параллельно заливаю кипяток в кружку, добавляю лимон и несколько ложек сахара. Хватаю тарелку со стаканом и несу в комнату, открывая дверь пинком ноги.       — О-о-о, Сонечка, балуешь меня!       — Для самой лучшей мамочки ничего не жалко!       Мама аккуратно поправила платок, плотно сидевший на её голове, я конечно же это заметила и на секунду расклеилась, но внезапно её невразумительный лепет прервали мои раздумья. Я рассмеялась, когда мама вновь рассказывала смешные истории про наше с Димой детство.       — Помню как-то раз ты Диму толкнула, а он разбил себе лоб. Четыре шва наложили, но суть в том, что он ничуть на тебя не обиделся. Да, он взрослее конечно, но тогда ему было семь лет — в этом возрасте дети многое не понимают, но Дима будто был другим ребёнком, — она вздохнула. — Он не злился на тебя, а наоборот, крепко-крепко обнял и тихо что-то шепнул на ухо.       Пока мама вспоминала тёплые моменты, греющие сердце, я беззастенчиво разглядывала её фигуру. Она лежала на кровати, обнимая одеяло, будто оно могло защитить её от болезни. Лицо бледное, почти прозрачное, с лёгкой сероватой тенью под глазами, которая делала её ещё более хрупкой. Я наклонилась к маминому лицу и тихо прошептала:       — Ты обязательно выздоровеешь.       — М-м. Очень вкусно, — быстро кивнув, мама снова переводит тему, когда разговор заходит о её болезни. Опять.       Жалобно посмотрев на неё, я уселась на краю кровати и взяла в свои руки её ладонь. Поглаживая костяшки, я чувствовала холод и сухость, словно держу в суках тонкий пергамент. Под пальцами едва заметно пульсировала голубоватая вена.       — Когда Дима придёт? Время ближе к восьми, а его нет и нет.       — Обещал вроде к семи вернуться.       Хотелось надеяться, что брат придёт совсем скоро, потому что мы с ними сегодня договорились порадовать маму. Дима обещал взять в библиотеке её любимую книгу из русской литературы и мы собирались прочесть маме её сегодня. Только вот брат опаздывает.       Заметив моё состояние, мама чуть подвинулась с места, и, похлопав рукой по свободному краю кровати, коротко сказала:       — А ну, ложись. Давай-давай.       Как только голова упала на подушку, глаза прикрылись, а поток мыслей прекратился. Не хотелось ни о чём думать, есть желание только лежать с закрытыми глазами и никогда не вставать.       Мама молчала. Только вздохнула и покачала головой.       Я засыпала. На улице шумел дождь, на улице похолодало настолько, что пришлось свернуться калачиком и залезть под одеяло. Я замёрзла и, постепенно проваливаясь в сон, инстинктивно охватила себя за плечи.       Внезапно шум входного замка раздался в коридоре. Я проснулась.       — Кажется папа пришёл.        Рывком села на кровати, скидывая с себя одеяло и поплелась к двери. За ней был слышен голос и тяжёлые вздохи. По пути скинула с тела кофту, желая остудить тело, пусть и стало ещё холоднее.       Отворив створку, в квартиру зашёл, нет, ввалился запыхавшийся Дима. Дверь хлопнула так, что дрогнули стёкла в старой раме, и я чуть не выронила кофту из рук.       Я быстро кинула удивлённый взгляд на его лицо и заметила облегчение: лицо краснющее, мокрые пряди настойчиво липнут ко лбу, а гримаса выражала только усталость. В руках он сжимал видак, будто это был трофей, добытый в жарком бою.       — Дима, откуда? — на смену удивлению пришла тревога.       Он чуть не зацепил стул, торопливо закрывая дверь ногой, и облокотился на неё, держа видак так, будто это был святой Грааль. Сердце у меня тут же ёкнуло: этот раритет сейчас стоит, как половина квартиры в Москве. В глаза сразу же бросилось "Электроника ВМ-12" — надпись на видеомагнитофоне, ярко бросавшаяся в глаза.       — Чего стоишь как вкопанная? — раздражённо пробормотал, дав понять, что сейчас не будет отвечать на глупые вопросы. — Давай помогай. Тяжёлый, зараза.       Я обхватила холодный, железный бок, и тут же ощутила, как пальцы скользят по пыльной поверхности. Видак оказался куда тяжелее, чем я думала, и мои ноги едва не поскользнулись на мокрых следах, которые брат оставил на полу.       — Здесь держи! — он ухватился за один край и махнул мне, чтобы я подхватила другой.       — Держу-держу, — буркнула я.       Мы медленно перенесли его на комод, и я, наконец, выпустила свою сторону, отряхивая руки от пыли. Сердце бешено колотилось, а руки ныли, будто я только что разгрузила мешок картошки.       Брат с шумом опустился на скрипучий стул у комода, опрокинувшись на спинку и раскинув руки. Видак остался на комоде, как немой свидетель его подвига, а он сам выглядел так, будто только что скинул с плеч не то что тяжесть, а целую гору. Я заметила, как его плечи всё ещё вздрагивают от прерывистого дыхания, а красные пятна на щеках никак не проходят.       — Вид у тебя как после марафона, — усмехаюсь, пригибаясь и рассматривая видеомагнитофон.       — Да марафон и был, — он обессиленно махнул рукой. — Таскать это чудовище через весь район — спасибо, больше не надо.       Дима ещё пару минут обессиленно глотает воздух, словно рыба, выброшенная на берег и прикрывает ладонями глаза.       — Ну? Так и будешь молчать? — со скрещенными на груди руками начала было я, но брат шикнул на меня. Вообще-то я молчать не собираюсь! — Откуда видеомагнитофон? Это же роскошь!       — Одолжил. На время. — облегчённо выдохнул. — Это для мамы. Смотри, что у меня есть.       Дима сунул руку в карман, и приложив небольшие усилия, достал небольшой предмет прямоугольной формы. Он протянул мне, дав возможность внимательно рассмотреть — кассета! Повернув её, читаю название: "Винтик и Шпунтик.1960".       В голове сразу же всплыли воспоминания, как мама с теплотой в душе отзывалась о моментах своего детства. Как она, с детской непосредственностью вспоминала о любимом мультике — о двух механиках, которые проявили свою смекалку. В черепушке эхом проносится мамино: "— Вот бы сейчас… снова посмотреть их. Забавно, правда? Маленькие механики, а в моём мире тогда были как герои."       — Мы же договаривались, что ты принесёшь распечатанные фотографии! — обомлела я.       — Соня! Это видеомагнитофон! — он возмутился в ответ. — Это в сто, нет, в тысячу раз лучше фотографий. Только подумай как мама будет смотреть этот мультик и представлять, словно ей опять восемь.       — Ладно, — соглашаюсь с ним. — И где же ты его взял? Купил?       — Нет. Одолжил.       — Интересно, — я насторожилась. — А тот, у кого ты его одолжил, в порядке вообще? Или ты со своими Спортсменами убиваешь людей, чтоб наверняка?       — Спортсменами...? Что ты вообще несёшь?! — брат воскликнул, но продолжил тихо, заметив приоткрытую дверь в спальню.       — Дим, я всё знаю! — я выпалила на выдохе. Блин! Кто меня за язык тянул?       — Что ты знаешь, Соня? Что?..       — Да всё! Что в банде ты какой-то состоишь, — пылким шёпотом ответила, хватая его за запястье. Но он молчит. Секунду. Две. Минута, другая...       — Так и будешь молчать? Может хоть что-то скажешь в оправдание?       — А что я скажу? Ты всё равно не поймёшь меня. Вон как с осуждением смотришь! — спокойно пробормотал. — Ты думаешь я криминалом занимаюсь. Но на деле мы только машины поставляем. Бизнесом стараемся заниматься. Веришь мне?       Я молчу, поджав губы. Дима нахмурился — на бледном лбу появились морщинки.       — Вот. Возьми, — с этими словами протягивает мне пачку аккуратно сложенных купюр. — Хочешь, родителям отдай. Хочешь, продуктов купи. Решай сама. Не смотри на меня так, если я им дам — лишние вопросы появятся. Скажешь, премия.       — Двести рублей?! Дим, я меня зарплата меньше.       — Сонечка! Кто пришёл?       Наш разговор прервала мама, которая медленно вышла из комнаты, направляясь по коридору к нам. Быстро всучив деньги мне в руки, я спрятала их в карман.       — Ма! — брат подорвался к ней. — Ну чего ты встала? Врач же сказал, что тебе нужен постельный режим и точка.

***

За настройкой и подключением видеомагнитофона пролетели незаметные полчаса. Наконец, нажав на последнюю кнопочку и вставив чёрный прямоугольник в кассетоприёмник, Дима выкрутил последнюю настройку и магнитофон загудел, внутри него что-то мягко заскрипело, словно там оживали маленькие шестерёнки.       Я следила за его руками, затаив дыхание. Наконец, он нажал на кнопку "воспроизведение". Лента закрутилась, и экран телевизора, до этого серый и неподвижный, вдруг ожил. Сначала появились полосы — извивающиеся, будто ленивые змеи, — а потом экран обрушил на нас хриплый звук и дрожащую картинку. Но вот изображение стало чётче: появились цвета, и на телевизоре выскочило название: "Винтик и Шпунтик — веселые мастера".       Качество картинки оставляло желать лучшего: цвета тусклые, будто через мутное стекло, контуры расплывались, а на экране беспрестанно бегали горизонтальные полосы. Иногда изображение вздрагивало, будто магнитофон боролся с лентой, упрямо выправляя её. Звук был глухой, словно его доносили из-под одеяла.       Заветные двадцать минут пролетели как одна — мама за всё это время ни разу не отвела взгляд. Дима же в это время успел схватить тарелку с блинами, кидая в рот один за другим.       Мама лежала, приподнявшись на локте, словно подбирая нужные слова. Лицо её выглядело бледным, но в уголках глаз вдруг зажглась теплая искра, когда она начала вспоминать.       — Винтик и Шпунтик… — мягко повторила она, будто пробуя имя на вкус. — Как же я их любила. Знаете, был такой момент: мне лет пять, наверное, было. Мы тогда жили в коммуналке, у соседей телевизор — единственный на всю квартиру. И вот когда этот мультик начинался, я бежала туда со всех ног.       Я молча слушала, прижав подбородок к ладони. Голос мамы звучал чуть хрипловато, но в нём было что-то почти детское, тёплое.       — А у них там, помните? Этот их чудо-пылесос, который всё засасывал. Как же я мечтала о таком! Даже к папе приставала, чтобы он мне похожую штуку сделал. Он, конечно, смеялся, говорил: "Ну ты даёшь, это ж сказка". А мне казалось, что всё правда!       Мама тихо кашлянула, поправила угол платка, закрывающего её плечи, и посмотрела куда-то в прошлое, как будто вытаскивала воспоминание из дальнего ящика.       — Помню, в детстве мне бабушка, ваша прабабушка, часто читала «Маленького принца», — сказала она, и в её голосе появилась теплая, почти музыкальная нотка. — Это была старая, потрёпанная книжка, обложка местами облезла, а страницы пахли чем-то сухим и уютным — может, старым деревом, может, полынью.       Она провела ладонью по простыне, будто гладила обложку той самой книги.       — Мы садились вечером, бабушка всегда начинала с того, чтобы перевернуть страницу так осторожно, будто боялась разбудить слова. «Ты навсегда в ответе за тех, кого приручил», — читала она, и её голос был таким… серьёзным. Я тогда поняла, что взрослые забывают видеть важное. Я тогда не понимала, как можно забыть что-то такое… простое. "Смотри сердцем, а не глазами" — вот что она мне всегда повторяла. Теперь, когда я думаю о «Маленьком принце», мне кажется, что это не просто сказка. Это как письмо, которое читаешь снова и снова, и каждый раз оно тебе говорит что-то новое.       Внезапно шорох в коридоре заставил нас троих отвлечься от разговоров и посмотреть на дверь в коридор. Оттуда, заглянув в комнату, через щель сначала торчала голова папы, а потом он уже и сам зашёл в комнату.       — Серьёзно? Блины на ночь?

***

Рабочий день пролетел очень быстро; гости приходили и уходили, словно по расписанию. Кто-то заказывал чай с лимоном, кто-то — привычный обед из первого, второго и компота. Звон посуды, негромкие разговоры, шелест купюр в кассе — все звучало привычно, обыденно.       Оставшись одна в помещении, щелкнула переключателем радио. Эфир ожил треском, а потом бархатистый голос диктора уступил место музыке. Зазвучала мелодия — что-то ритмичное, с щелчками пальцев и легкой, обволакивающей грустью. Я отложила тряпку, покрутила громкость и встала посреди зала. Всплеск гитары заставил мои плечи задвигаться, а ноги сами начали переступать в такт.       Настроение хорошее, но раздражало, что несмотря на должность в виде официантке, приходилось мыть полы в конце дня, чтобы заработать больше денег. Однако, и это не может помешать отличному настроению.       Пол в отражении света казался живым, словно музыка пробудила даже его. Я шагнула вперед, наклонилась, обняв швабру, и прокрутилась на пятках, будто партнером в танце был именно этот кусок дерева. Радио трещало где-то в углу, но звук не портил настроение — наоборот, добавлял атмосферу, будто я была героиней черно-белого фильма.       Тряпка шлепнулась на пол, и я, насмешливо изобразив реверанс, принялась вытирать пятна. Под ногами скрипели доски, движения стали четкими, но плавными, как будто полы — это часть танца. Я кружилась с тряпкой, время от времени прикрывая глаза, представляя, будто за мной наблюдают пустые столики или загадочные фигуры в отражении окон.       — Браво! — послышался голос за спиной. Хрипотца голоса показалась очень знакомой, будто я где-то его уже слышала. Только где... — Что, будущий концерт репетируешь? Или решила порадовать невидимых зрителей?       Я замерла, как будто музыка вдруг оборвалась. Пальцы сильнее сжали ручку швабры. Медленно, с тяжелым вдохом, повернула голову, и взгляд упал на фигуру в дверях.       — Ха. Как смешно!       — Это типа "спасибо за комплимент"?       — Это типа "вали, пока шваброй не огрела"!       Резко развернувшись, я вгляделась в лицо и ошарашенно открыла рот.       — Ты?       Голубоглазый художник стоял у двери, облокотившись всем весом о косяк и скрестил руки на груди.       — Я, — натянул глупую улыбку. Как же раздражает! — Ты же официантка, чего полы драишь?       — А ты вроде не Варвара, — буркнула я. — Чего нос свой суёшь, куда не попадя? Так-то закрыто, — указываю на табличку, висевшую на стекле снаружи. — Читать не умеешь, что-ли? Или это не в приоритете художников?       — Чего колкая такая? Настроение испортили?       — Ага. Пришёл тут один Мазилкин, — прошипела я. — Леонардо недоделанный! Если у тебя с намёками туго, то скажу прямо — тебе не рады здесь!       — Да понял-понял! Я тут вчера блокнот с набросками оставил.       — М-м, — равнодушно промычала. Но в голове всплыло содержание блокнота и ехидная усмешка появилась на лице. — Ах, так это твой? Не думала, что автором такого художества окажешься ты!       — Какого такого? — его лицо медленно наливается краской и приобретает удивление. — Ты что, листала чужой блокнот?!       — Да, а что не так? Интересные у тебя видения женского тела!       — Ах ты! — прикладывает ладонь ко рту. — Ладно, просто отдай мой блокнот.       Я сую руку в карман фартука и достаю предмет с синей обложкой и протягиваю парню.       — Ты любишь заглядывать в чужие вещи, да? — с легким прищуром смотрит в мои глаза.       — Очень, — приближаюсь максимально близко, насколько могу себе позволить и громко цежу сквозь зубы.       Он вдруг замолк, лишь крепче сжимая блокнот, как будто пытаясь придумать, что сказать дальше. Его взгляд всё так же задерживался на мне, и в нём всё больше появлялось что-то хитрое, как если бы он пытался вычислить, что же я теперь буду делать.       — Всё?       — Что "всё"?       — Всё забрал, за чем пришёл?       — Ага.       — Тогда адьос! Глаза мозолишь, ей богу!       Он снова смеется, но немного напряжённо, будто не совсем уверен, насколько я серьёзно. Смеётся, но не уходит, будто ему доставляет удовольствие моё раздражение.       — Тебе помочь, может?       — Чем?       — Ну, полы помыть.       — Сомневаюсь, что ты умеешь.       — Умею! — добродушно рассмеялся парень. — Правда, мать потом тряпкой меня бьёт за то, что на полу одна вода остаётся. Но всё же, умею!       — Нет, спасибо, — отрицательно покачала головой. — Хочешь моей смерти от смеха?       — Почему? — недоуменно хлопает глазами.       — Ну... Как не смеяться, глядя на художника, драившего пол в ресторане?       — Сколько же остроумия в одной хрупкой девушке! — вкидывает руки. — Сейчас всплакну! В таком случае — да! Хочу твоей смерти!       — Тебя как зовут, официантка-уборщица? — поинтересовался парень, изогнув бровь, а я обиделась. Какая я тебе уборщица?!       — София Львовна.       — Ох, да ты сама серьёзность.       Я качаю головой и отворачиваюсь.       Он нахмурился, долго держал меня в своём взгляде, как будто пытаясь что-то сказать, но так и не решился. Вдруг резко развернулся и шагнул к двери. Я стояла в ступоре, наблюдая, как его фигура исчезает за порогом, но потом услышала:       — Пока, официантка-уборщица по имени София Львовна.       — Стой! — он оборачивается. — А тебя-то как зовут?       — Юра.       Что ж, пока голубоглазый художник по имени Юра.

***

Тусклый свет уличных фонарей едва освещал путь, когда я шла домой, пройдя уже почти всю улицу. Ночь была холодной, и от дыхания поднимался легкий пар. В ушах только гул дальнего транспорта, и тишина, которая окутывала всё вокруг. Я подошла к подъезду, и, останавливаясь, чтобы вытащить ключи, почувствовала странное напряжение в воздухе.       Вдруг почувствовала чьё-то присутствие. В воздухе повисла странная тишина. Я посмотрела в тёмный угол за домом, но никого не было. Однако ощущение, что кто-то следит, не покидало меня. Рука замерла с ключами в сантиметре от ручки двери в подъезд, и я почувствовала, как воздух сжался. Взгляд вернулся к темному углу, и я чуть не вскрикнула, заметив силуэт. Но как только я двинулась, тень исчезла.       Либо я схожу уже с ума, либо тут что-то неладное!