Красное солнце сгорает дотла

      Яркий желтый полумесяц висит в воздухе среди плотных облачков, выглядывая сквозь эту пелену, завораживая каждый глаз, кто осмелится взглянуть на него. Позади меня одиноко стоят тонкие деревца, листва которых маленькими пучками плотно сидит на ветках, напоминая вату. Ночь окутала всё густой темнотой, лишённой огней и искр.       Сияние луны словно разливается молочной рекой по верхушкам деревьев, вытягивая из мрака едва различимые очертания ветвей. Шелест листьев кажется громким и таинственным в полной тишине. Слабый ветер шаловливо метёт за собой опавшие на землю листья.       Октябрь — замечательный месяц года, середина осени, время, когда солнце ещё радует народ своими теплыми лучами, но в тоже время день становится короче, а земля золотистее из-за деревьев, которые сбрасывают свои листья, словно змея ороговевшую старую кожу. Этой осенью звезды стали нечастыми гостями в небесах — почти незаметные, но сейчас посверкивали на далёком горизонте.       Вдыхаю свежий воздух, пытаясь унять дрожь в конечностях и успокоиться, но перестаю витать в своих мыслях и возвращаюсь в суровую реальность. Я приподнимаю тяжёлые веки и, прищуриваясь, вглядываюсь в кроны высоких деревьев, что немного качались из-за ветра и лишь иногда затихали.       Шмыгнув носом, открываю глаза и пристально наблюдаю за невысоким мужчиной, который опирается о машину и с противной ухмылкой смотрит прямиком в мои глаза. Громко хмыкнув, Жигалин медленно отходит от «Волги» и направляется в мою сторону. Под ногами яростно хрустят сухие сучки с листьями, предательски прервав тишину, которая стояла в воздухе около минуты. Учащённое дыхание, скрещённые на груди руки, слабое покусывание нижней губы или даже пляшущие в глазах бесенята — всё до мелочей кричало криком только об одном. Я уверена, моя паника заметна издалека, в моих глазах написана вся правда, нет, мои глаза кричат громким криком: «Ещё чуть-чуть и я примкну к грубым ботинкам, умоляя забыть о моём существовании и желая больше всего испариться на месте, стерев память всем бандитам.       Худощавый, с точёными чертами лица, мужчина напоминал волка — опытного и хитрого. Его голова была гладко выбрита, а острый взгляд казался проникающим в душу. Красный пиджак — яркий с массивными золотыми пуговицами, словно подчёркивал его роль лидера. В своих кругах его называли «Михалычем». Я в глаза ни разу не встречалась с ним и представления не имела, что авторитет Москвы — столицы мира, сердца и глаз России, ничем непримечательный низкорослый мужчина, но единственное, по чему действительно можно понять его статус — это взгляд. Уверенный, без отголоски сомнения, он человек, которому не нужны показные жесты и длинные пустые речи. Несмотря на хромоту, Михалыч двигается плавно, но в шагах чутко чувствуется железная уверенность.       Всего за пару минут авторитет банды оказался возле меня, продолжая корчить свою гримасу и неистово улыбаться, будто пытается не подорвать мое доверие к себе, а наоборот расположить и внушить веру и убежденность в том, что ничего плохого мне не угрожает. Не угрожает, пока он не прикажет своим «шестёркам». Уж я то достаточно наслышана о способностях банд нашего города, слышала что становится с коммерсантами, будучи барыгами, если не отчитываться главарям, слышала о постоянных повторяющихся перестрелках в различных закоулочках, а еще — что случается с другими бандами, которые начинают расширяться и представлять угрозу другим в виде конкуренции.       Жигалин, продолжая стоять и смотреть мне в глаза, скрещивает руки на груди, убирает с лица доброжелательную улыбку, будто стерев с полотна набросок карандаша, словно его и никогда не было, сжав губы в тонкую ниточку, произносит:       — Ты не бойся, мы зла тебе точно не желаем.       Он оборачивается к своим «коллегам», встречаясь с ними взглядом, те кивают, и Михалыч добавляет:       — К тому же, у нас к тебе деловое предложение.       В моей голове заводятся шестеренки и начинается трудный мыслительный процесс. Деловое предложение? Ко мне? Обычной официантке, которая работает в переулке на конечной улице нашего городишки?       — Ну так просвятите. Каким может быть предложение, если вы силой привезли меня сюда, где вокруг ни единого фонаря, ни единой души не водится давно? — процедила я низким голосом, пытаясь в голове прокрутить то, что может являться причиной моего «принудительного» выезда за черты города. Но так таковой я не нашла.       — Деловое, я же сказал, — слышу из его уст сиплый прокуренный голос и чувствую, как по позвонкам проносится холодок, заставляя расшириться мои сосуды и появиться на коже кучи мурашек. — Ты — Соня… — он оборачивается на группу людей, стоящих поодаль и хмурится.       — Одинцова! — помогает Михалычу один из бандитов.       — Одинцова. И насколько мне известно, твой брат… — на пару секунд запинается и в раздумьях стоит, пытаясь вспомнить имя. — А впрочем неважно! Твой брат состоит в одной банде, которые владеют автосалоном у нас в городе, как же их…сука!       — Спортсмены! — снова слышно со спины.       — Спортс… что? Вы бараны, а ну заткнитесь! — Сергей хмурит брови и прикладывает пальцы к веком, массируя их. — Так вот, к чему я? А, я хочу, чтобы ты посвятила в дела этих «Спортсменов» — с последнего слова у него уголки губ ползут вниз, тем самым показывая своё отвращение.       — Дима? Банда? Он не может быть бандитом! Он же. у него же…! Должно быть, вы что-то путаете, Дима не смог бы! Он простой слесарь, чинит машины днями и ночами, каждую копеечку в дом, он так точно не может.       — Только вот, что странно. Мне «птичка» нашептала, что они собираются кабак открывать, «ресторан» или что-то в этом роде. И вот как получается, они тут бизнес мутят, всеми крутят в городе, а их родственники и не знают ничего про них.       — Да какой бизнес? — у меня вырывается нервный смешок и я прикладываю руку ко рту, пытаясь успокоиться. — Да не может быть, у нас порой денег на еду не хватает.       — В общем, поступаем так. Либо ты выведаешь у него все планы: что, как, когда, либо будет плохо и тебе, и брату твоему, и всей его группировке. На раздумья неделя.       От последней фразы всё вокруг меня словно схлопнулось. За ней стояли не пустые слова, а угрозы и неимоверная сила, отчего у меня подкосились ноги.       Я не поняла, как оказалась на коленях.       — И к ментам не советую идти. Сунешься — я об этом узнаю, — он немного наклоняется и приседает, чтобы сократить расстояние между нами, произносит хриплым голосом почти у мочки моего уха, заставляя кровь в сердце циркулировать сильнее. Продолжая стоять в неудобной для него позе, он отодвигает край своего алого пиджака, оголяя внутренний карман и чуть приподнимается на ногах, чтобы его карман оказался на уровне моих глаз.       Я чувствую терпкий, горький аромат духов, смешанных с крепкий алкоголем. Приподнимаю глаза, которые налились слезами в устремляю взгляд во внутреннюю часть пиджака и замечаю пистолет. Пистолет! Мамочка, спаси меня, мне страшно.       В висках стучит, в голове гудит так, словно внутри неё кто-то включил гулкий звон. Внезапно воздух стал густым, его не хватало, дышать было тяжело, будто меня душит невидимая рука. Всё тело сковал ледяной страх, а перед глазами встал холодный взгляд Жигалина — безжалостный и острый, как лезвие. Казалось, что каждая секунда нахождения здесь режет меня изнутри, заставляя сердце сжиматься всё сильнее и сильнее. Я пытаюсь сделать вдох, но не могу — лёгкие будто отказываются работать.       Сергей быстро развернулся, его пиджак взметнулся, будто крылья хищной птицы, он уверенными и громкими шагами направляется к своему автомобилю. Его «шестерки» разбегаются по машинам и в главе своего начальника, уезжают прочь отсюда. Оставшись одна, я почувствовала, как пустота вокруг давит на меня. Рёв двигателей стих, и стало совсем тихо. Только холодный ветер и да дрожь в моих коленях напоминали о том, что всё это произошло наяву.       Я осталась одна. Совсем одна посреди леса.

***

      Жарко… Тело горит, во рту непонятная горечь. Голова тяжелая и гудит, будто кто-то бьёт молотом по пустой бочке. Я с непреодолимым желанием продолжить спать высовываю нос из-под одеяла и наконец с трудом разлепляю глаза. Тут же яркий свет бьёт в лицо.       Голова всё также гудит, мысли ещё не собрались в кучу. Во рту неприятная горечь режет язык, и я сглатываю. Простыня подо мной влажная, неприятно липнет к коже, а руки сразу тянутся ко рту, как только меня настигает приступ зевоты.       Ужасный сон оказывается всего лишь ночным кошмаром на фоне стресса, и я спокойно выдыхаю, растягивая губы в мягкой улыбке.       Свет мягко льётся через окно, заполняя комнату тёплыми золотистыми отблесками. Он играет на стенах, оставляя светлые полосы, а пылинки в воздухе медленно кружатся, словно в замедленном танце. На мгновение я просто лежу, не решаясь поднять голову, чувствуя, как солнечные лучи обжигают нежную кожу лица. Вскидываю ладонь вверх, пытаясь скрыть глаза от лучей, и направляю её на солнце. Перед глазами пляшут яркие пятна, на секунду ослепляя меня, и я тру веки пальцами.       Всё же приходится скинуть с себя одеяло, и холод сразу же накрывает моё тело волной. Кожа моментально покрывается мурашками. Несмотря на солнечные лучи, пронизывающие всё пространство комнаты, воздух кажется колючим, пробираясь под одежду и желание вернуться в тёплую кровать под одеяло окутывает меня. Желание вернуться назад — в нежную, мягкую кроватку, словно облачко, с головой пробраться под слои одеял и покрывал, спрятать нос, согревая его, словно котёнок желает спрятаться от окружающего мира, распирает меня изнутри и я на полном серьёзе думаю о том, чтобы укрыться обратно, тихо напевая колыбельную, которую мама каждый вечер изумительно наговаривала мне на ушко в детстве.       Я пытаюсь быстро подняться, но холод будто прижимает обратно, заставляя на пару секунд пожалеть о своём решении. Тёплая и уютная защита одеяла осталась позади, и теперь каждое движение даётся с усилием, как будто нужно преодолеть эту ледяную пустоту.       Пальцы ног касаются пола — он холодный, словно ледяная плитка, и я тут же поджимаю их, пытаясь хоть как-то согреться. Моментально вскакиваю с кровати, быстрым шагом направляюсь к стулу, на котором хаотично разбросаны кучки вещей, хватаю первый попавшийся свитер, желая натянуть его на себя. Блин! Как назло, он вывернут наизнанку, словно всё и все вокруг желают, чтобы я замёрзла до окоченения конечностей!       Выворачиваю кофту, рассматриваю его и ловлю себя на мысли, что это одежда брата, но тут же эта мысль улетучивается без следа, когда я натягиваю его на тело.       Я на секунду замираю, и сразу же возвращаюсь в реальность, когда слышу характерный монотонный звук — не слишком громкий, но настойчивый, будто напоминая посмотреть на них. Подхожу к столу, на котором одиноко лежат часы, берусь за тусклый пластиковый корпус, подношу к лицу и смотрю на яркие большие цифры циферблата, и замечаю небольшую трещину и мелкие царапины на стекле — часы точно пережили десятки лет, но всё равно выполняют функции, предназначенные им.       На минуту задумываюсь и вспоминаю сколько трещин было вчера и пытаюсь состыковать с количеством сегодняшних — появилась глубокая царапина и я на все сто уверена, что Дима неудачно решил завести будильник. Я его убью!       Пристально смотрю на цифры: «8:57» и меня осеняет — я проспала. Чёрт! Сначала приходит лёгкое беспокойство, которое быстро перерастает в настоящий холодный страх. Внутри всё как будто сжимается — сердце начинает биться быстрее, а дыхание становится прерывистым. Я подскакиваю, спотыкаюсь о вещи, хватаю всё подряд, но время продолжает стремительно утекать.       Глаза на бегу ловят часы, и каждый взгляд на циферблат словно обрушивает волну, нет — лавину паники. В голове одновременно крутятся тысячи мыслей.       Быстро шагаю к зеркалу, смотрю на отражение и ужасаюсь — под голубыми глазами красуются темные округлые пятна, словно я налепила на себя маску панды, на которую я сейчас похожа как никогда больше, чем на обычную москвичку — Соню Одинцову.       Приближаюсь к своему отражению, прикрываю веки, рассматривая загрязнение и понимаю, что это совершенно не похоже на подтекшую тушь и приоткрываю рот, когда осознаю, что вчера я не наносила макияж.       Отвернув рукав вязаного свитера, который прикрывает ладонь из-за своей большой длины, внутренней стороной прохожусь по лицу, вытирая с лица остатки грязи, а сама погружаюсь с головой в мысли, окутавшие меня. Снова смотрю на отражение, хмурю брови, оценив свой страшный внешний вид.       Торопливо натягиваю носки на ноги и спешу в ванную — смыть весь кошмар, творившийся на моём личике, но не смотрю под ноги и неожиданно спотыкаюсь и ударяюсь мизинцем о край тумбы. Резкая боль шибко проникает сквозь каждое нервное окончание в пальце, и я рефлекторно приземляюсь попой на холодный пол. Сука! Щурю глаза и вытягиваю губы в тонкую ниточку, слегка прикусывая их, пальцами растираю мизинец, пытаясь распределить боль по всей конечности, чтобы облегчить её.       Громко и тяжко выдохнув, пытаюсь встать на ноги, опираюсь одной ладонью о тумбу, другой о пол и перевожу весь вес на них, но останавливаюсь, замечая вещь, о которую несчастно споткнулась — джинсы неряшливо валяются на полу, вывернутые наизнанку. Что-то тут не то. Опрометью притягиваю их к себе, засунув одну руку в штанину, выворачиваю её и также поступаю со второй, а параллельно с этим чувствую, как тревога, эскалируя, нарастает и разливается в голове.       Округляю глаза и тяжело вздыхаю, смотря на большие пятна тёмной грязи вперемешку с дождевой водой, которые выделялись на коленках светлых джинс.       Внезапно в голове что-то щёлкает, и перед глазами, как в пёстром калейдоскопе, проносится воспоминание. Вот я стою на коленях и опираюсь руками о грязную землю, наблюдая за уезжавшими черными автомобилями. Веки опускаются, подрагивая. Нижняя губа дрожит и я пытаюсь смахнуть наступившие слёзы, часто моргая глазами. Грудь сковывает колющая боль, режущая тупым ножом внутренности. Каждое дыхание даётся с трудом, а внутри — тяжёлое, неловкое ощущение, что я вот-вот не выдержу.       Это не кошмар, это наяву, какой ужас! Все мои надежды крахом обрушились с грохотом, словно это звук, предвещавший начало страшной, жуткой войны. Моё детское и наивное сердце надеялось, что Дима не состоит ни в какой группировке, но Бог не услышал мои молитвы.       Распахнутое настежь окно качается от слабого утреннего ветра, притягивая к себе мой взгляд.       Молнией срываюсь с места в сторону ванной. Мысленно молюсь, чтобы папы не было там, потому что его утренняя рутина — чтение газеты в сопровождении прекрасного белёсого друга на протяжении получаса, а то и больше. А после этого требуется ещё много времени, чтобы выветрились запахи развлечений отца с унитазом.       Забегаю в комнату, чувствуя, как прохладный пол под ногами немного бодрит. Первым делом включаю воду — струя из крана льётся шумно, наполняя комнату мягким эхом. Беру зубную щётку, выдавливаю пасту, чувствуя её свежий, мятный запах, и начинаю чистить зубы, машинально глядя в зеркало. Выгляжу слишком паршиво.       Лицо сонное, немного помятое, но вода помогает прийти в себя.                   Споласкиваю рот и брызгаю холодной водой на лицо — кожа сразу же «омолаживается», а в голове проясняется. Беру полотенце, медленно вытираю капли, ощущая приятную мягкость ткани.       Быстро расчёсываю волосы — движения привычные, почти автоматические. Думаю о том, чтобы заплести две косички, но каждая минута на счету и решаю сделать ровный пробор и убрать волосы за уши. На мгновение задерживаюсь у зеркала, оценивая себя, а потом взмахиваю рукой: времени на долгие раздумья нет. Я стою, сосредоточенная на своих мыслях, как вдруг за спиной раздаётся голос:       — Ну невеста! Хоть сейчас и замуж выдавай, — с нескрываемой волной иронии произносит брат.       От неожиданности я вздрагиваю всем телом, словно меня ударило током. Сердце тут же подпрыгивает в груди и начинает биться так быстро, что я на мгновение даже забываю, как дышать. Громкие стуки сердца эхом отдаются в уши.       — Идиот! Ты меня напугал, — поворачиваюсь к нему всем телом и лёгким взмахом ударяю кулаком в его живот, явно не пытаясь сделать ему больно, но даю понять, что его подколки раздражают меня.       — О нет! Ты меня убила! Прям ножом в сердце!       Дима громко ахает, приоткрывает рот и закатывает глаза, изгибаясь телом, словно червяк.       — Браво! — начинаю хлопать в ладоши. — Слушай, зачем тебе эти тачки? Иди в театр, ты — вылитый артист. Каким ножом? В какое сердце? У тебя ни царапинки, — приподнимаю его футболку, оголяя живот и тыкаю указательным пальцем в грудь, туда, где находится сердце.       — Знаешь, раны не видно, но боль от них кричит громче ветра, — задумчиво произносит Дима, в легком прищуре смотря на меня сверху вниз и натягивая широчайшую улыбку, как у чеширского кота. — И вообще, ничто не ранит так сильно, как слова!       Пристально исподлобья смотрю на него, а брат на меня, только уже серьёзно, без той улыбки. Пару секунд спустя замечаю, как его уголки губ ползут вверх и он прыскает. Не выдержав, я повторяю за ним.       Постепенно лёгкий смешок перерастает в громкое хихиканье и длительный смех.       Только сейчас отгоняю свои мысли прочь и замечаю чашку в руках Димы, из которой Тёплый пар медленно поднимается из чашки, извиваясь тонкими прозрачными струйками. Он словно танцует, постепенно растворяясь в воздухе. Принюхиваюсь, словно гончая собака, прикрываю веки и понимаю, что в чашке кофе. С молоком и тремя ложками сахара. Это по запаху я, конечно, не определила, но прекрасно запомнила какой кофе всегда делает брат. Перевожу взгляд с чашки на футболку, которая надета на нём — зелёная, ближе к бриллиантовому оттенку, а в центре надпись белыми буквами каллиграфическим, строгим шрифтом: «Москва». Возле буквы «а», на которую оканчивалась надпись, находилось круглое небольшое пятно коричневого цвета, явно от кофе, словно жирная точка на конце слова. «Москва.» В другой руке у брата находилась тарелка с аккуратно сложенными на ней гренками. М-м-м, потрясающий аромат. Представляю, как моментально беру один кусок и сую в рот, откусывая нежный кусочек, и слюнки сразу наполняют рот. Почему меня не разбудил этот аромат, сосланный с небес?       — Это мне? — улыбаюсь я с мыслью надежды.       — Это? — указывает взглядом на тарелку с чашкой и я киваю. — М-м-м… нет.       Дима быстро подносит чашку с напитком к губам, залпом выпивает и берёт с тарелки одну гренку и съедает её двумя большими укусами. Набив полный рот, он поспешно пережёвывает и довольно глядит на меня.       — Шучу, тебе, — щелкает пальцами перед моими глазами, тыкает в нос и вкладывает пустую посуду мне в руки. — Сестричка, не забудь убрать за собой.       За-ши-бись! Мне досталась одна гренка и не досталось ни капли кофе. Улыбаюсь грустной улыбкой и приподнимаю брови.       — Ага, — обхожу родственника, покидая ванную и мчусь по коридору на кухню. — Спасибо, Господи, за такого великолепного брата!       — Ирония?       — Нет, что ты! Всегда мечтала, чтобы у меня брат был пылесосом холодильника, а точнее — пищесосом.       — Ха! Как смешно, — без капли юмора произносит и теребит меня по макушке, взлохмачивая причёсанные волосы.       Я скидываю его руку с головы и строго поднимаю кулак в воздухе, поднося очень близко к его лицу:       — Убью!       Ставлю грязную посуду в раковину, параллельно суя последнюю гренку в рот, и вымываю чашку с тарелкой.       — Это моя кофта? — Дима прищуривается и зажимают край ткани между большим и указательным пальцем. — А ну снимай.       — С хера ли? — скидываю его пальцы с одежды и выставляю ладони перед собой в примирительном жесте, — Прости, Дим, но это плата за услуги посудомоечной машины.       Я подхожу к холодильнику и замечаю записку, закрепленную магнитом в виде собачки. Снимаю её и принимаюсь читать:

Сонька, я ускакал пораньше на смену. Буду поздно. Гренки вам с Димой. Люблю вас. (Дима, оставь сестре завтрак, не наглей!)

Папа

      Лёгкая улыбка появляется на лице и тепло разливается по всей груди. Смеюсь, и тычу жёлтую бумажку брату в лицо:       — Видал?! Папе расскажу, что ты оставил меня без завтрака!       — Я думал, мы уже это прошли, но ты опять за старое, — недовольно буркает он. — И всё-таки, ты всё ещё малышка, готовая по пустякам жаловаться отцу.       Я снова вскидываю кулак, но теперь с более угрожающим выражением лица, и Дима сразу же умолкает, тихо хихикая.       Я торопливым шагом направляюсь в спальню. Пол под ногами слегка поскрипывает, отдаваясь глухим звуком в тишине комнаты. Рука лёгким движением касается двери, и пальцы сразу же охлаждаются от прикосновения с холодным деревом.       Переступаю через порог, стараясь не задеть углы. Вижу, как свет из комнаты разливается мягким пятном на полу, и это почему-то притягивает взгляд. В комнате впереди чуть теплее, чем здесь, и воздух кажется каким-то другим — более спокойным.       На носочках подхожу к кровати, стараясь издать меньше шума, как только мне позволяет скрипящий стол. У окна струится мягкий свет, падая на пол светлыми прямоугольниками. Обои на стенах — слегка потускневшие от времени, с простым, ненавязчивым узором. Они словно хранят в себе звуки прошлого, будто впитали в себя все разговоры, смех и тишину.       Мебель стоит скромно: старый комод с облупившейся краской у стены, рядом — кресло, слегка потертое, но всё ещё уютное. В углу комнаты — книжная полка, её полки немного прогнулись под весом множества книг, большинство из которых давно уже не открывались.       Пол деревянный, с местами стёртым лаком, на нём мягкий ковёр, который чуть приглушает шаги. Воздух пахнет чем-то домашним — смесью пыли, старых вещей и лёгкого аромата цветов в вазе на подоконнике.       На столе возле кровати стоит лампа с тёплым абажуром, рядом сложены несколько книг и маленький стакан воды. Всё выглядит простым, чуть потрёпанным, но каким-то тёплым и живым, словно эта комната помнит каждое мгновение счастья и грусти, которые в ней случались.       Сажусь на край, отодвигая одеяло и рассматриваю лицо, которое вижу каждый день на протяжении всей жизни. Мама. Слово, которое для каждого имеет особенное значение, но неизменно оно ассоциируется с нежностью, безусловной любовью и самыми теплыми чувствами.       Вспоминаю, как мы раньше вместе смеялись. Она могла рассказывать истории с такой живостью, что я замирала от восторга, ловя каждое слово. Как-то летом мы собирали ягоды в лесу, и она специально оставила несколько для меня на кусте, притворившись, что «не заметила». Я знала, но всё равно радовалась этому маленькому сюрпризу. А ещё те утренние завтраки, когда она пекла блинчики и разыгрывала меня вместе с Димой — бесценное время, которое я не ценила. И правду говорят: «Мы ценим лишь тогда, когда теряем, Когда нет шансов что-то изменить, Тогда мы только понимаем, Что нужно было этим дорожить». Только потеряв, ты осознаешь истинную цену.       Её лицо бледное, взгляд усталый, словно она потеряла свою привычную энергию, ту самую, которая раньше освещала весь дом. Она меньше улыбается, а когда это всё же происходит, улыбка кажется слабой, будто натянутой. Слушать её хриплый, тихий голос так тяжело, что внутри всё сжимается. Я смотрю на неё и чувствую, как на сердце нарастает груз — беспомощность, тревога, боль.       — Сонечка.       — Уже не спишь? — нежно спрашиваю.       — От ваших ссор с Димой весь дом на ушах, — она тяжело вздохнула.       — Мам, ну какие это ссоры? Это проявление настоящей, искренней любви.       — Точно?       — Точно, клянусь.       Теперь мама лежит в кровати почти весь день. Теперь её лицо бледное, взгляд усталый, словно она потеряла свою привычную энергию, ту самую, которая раньше освещала весь дом.       Теперь она меньше улыбается, а когда это всё же происходит, улыбка кажется слабой, будто натянутой.       Слушать её хриплый, тихий голос так тяжело, что внутри всё сжимается.       Я смотрю на неё и чувствую, как на сердце нарастает груз — беспомощность, тревога, боль. И с каждым днём я чувствую, как болезнь всё больше и больше забирает её энергию, и она угасает, словно падающая звезда.

***

Я иду быстрыми шагами, почти бегу, чувствуя, как холодный осенний воздух врезается в лицо. Лёгкий туман дымкой стелется по земле, скрывая мелкие детали под ногами, из-за чего иногда хочется посмотреть вниз, но времени нет. Листья под ногами шуршат, некоторые мокрые от недавнего дождя прилипают к подошвам. Всё вокруг кажется размытым, неясным — только шум ветра и быстрое биение моего сердца выделяются на фоне. Пальцы слегка замёрзли, я их машинально поджимаю в кулаки, чтобы согреться. Лёгкая морось начинает опускаться с неба, оседая каплями на волосах и одежде.       Улицы пусты, лишь редкие прохожие проходят мимо, кутаясь в шарфы.       Голова забита только мыслями о вчерашнем дне. Я думаю только о Диме. Я знала, что их группа друзей ещё со школьных скамей не просто обычная компания, гулявшая по городу, наслаждающаяся молодостью.       Я знала, что там не всё чисто, не всё так просто. Но сказать Жигалину, что его догадки верны, это как обрести родного брата на верную казнь. Я пытаюсь оставаться спокойной, но внутри всё сжато, как пружина, готовая разорваться.       В моём представлении статные мужики Жигалина, постоянно ходившие исключительно в черных кожаных куртках и джинсах не посмеют тягаться с молодыми парнями, даже не посчитав их за серьёзную конкуренцию. Как же я ошибалась! На самом деле, когда подруги рассказывали мне про войны между группировками за звание и статус лучшей и главной, я лишь тихо закрывала рот и смеялась, потому что это всё звучало как детские сказки и выдумки. А сейчас как-то уже и не смешно.       Я не могу определиться: мне рассказывать брату про Жигалина или не стоит ещё больше разжигать ненависть между ними? С одной стороны, надо предупредить Диму, что Михалыч не намерен ничего не предпринимать в случае чего, и я более чем уверена — он готов дать команду своим людям в скором времени. А с другой стороны, если брат узнает, что Жигалин угрожал мне и моей семье, жертв будет намного больше. Господи, почему жизнь такая сложная штука?       Прикрываю глаза и спокойно выдыхаю, отпустив размышления и мысли, не приводящие ни к какому результату и обещаю себе подумать об этом позже — в более удобное время.       До ресторана осталось срезать пару дворов и перейти через дорогу. Я ускоряю шаг, но время будто тянется.       Каждый шаг на тротуаре кажется тяжёлым, будто я тяну за собой невидимый груз. Вокруг тихо, только лёгкий ветер треплет листву деревьев.       Через пару минут оказываюсь на переходе. Машины замирают, я быстрая и не решительная одновременно, словно что-то заставляет меня спешить, но при этом я чувствую какой-то странный холод в груди. Я перехожу дорогу, не отвлекаясь, стараюсь не смотреть по сторонам.       Подхожу ускоренным шагом к зданию. С козырька поочередно стекают капли дождевой воды, и я создаю купол над головой из ладоней и ускоряю шаг, немного пригибаясь, когда прохожу под козырьком.              Открываю дверь, захожу внутрь, и меня тут же обволакивает тёплая, уютная атмосфера. В нос ударяет сразу несколько запахов, словно кто-то решил смешать все ароматы.       Первым я чувствую запах свежеиспечённого хлеба — он тёплый, с едва уловимыми нотками румяной корочки. Воздух наполнен теплом, и даже лёгкий запах жареного масла от кухни кажется здесь уместным. Я невольно делаю глубокий вдох, ощущая, как все эти ароматы смешиваются и обволакивают меня, как мягкий плед. Кажется, даже дышать здесь легче, а мысли становятся чуть более спокойными и тёплыми.       Вбегаю в помещение для сотрудников, быстро снимаю куртку и собираю волосы в хвост. Со стола беру маленький блокнот и ручку, засовывая в карман, вылетаю пулей из комнаты, столкнувшись с в коридоре с Варей.       Громко ойкнув, она поскальзывается на белой плитке, железный серебряный поднос летит вверх и прилетает мне в лоб. Бам! Всё происходит мгновенно, и в голове тут же вспыхивает резкая, тупая боль.       Первые секунды я даже не успеваю понять, что случилось, только ощущаю пульсирующее давление в месте удара.       Рефлекторно подношу руку ко лбу, прижимаю ладонь, будто это может облегчить боль. Место удара горячее, а пальцы ловят слабую, неприятную вибрацию, отдающуюся в голову. Пару мгновений зависаю на месте, и тут же открываю глаза, направляя взгляд вниз под ноги. Варя медленно поднимает голову, потирая ладонью место удара. На её лице видны растерянность и легкая боль, но она тут же пытается улыбнуться.       — Прости! — помогаю ей подняться. — Ты как? Мозги на месте остались?       Подруга встаёт, отряхивает свою одежду и поднимает с пола поднос.       — Вроде. Хотя, судя по тому, что я взяла дополнительную ночную смену сегодня, их мне отшибло ещё давно. Опа, походу у тебя будет огромная шишка! — Варя моментально переводит тему и аккуратно притрагивается к моему лбу. — Неплохо тебя моим подносом приложило.       — Ага, — фыркнув, киваю я. — Ты мне лучше скажи, Роман Абрамович уже здесь?       Мужчина лет пятидесяти с густой бородой любит с самого утра расхаживать статной походкой и гордо вскинутым подбородком по всему помещению ресторана. Его строгий стиль подчеркивает идеально сидящий костюм, аккуратно отутюженный, с идеально подобранным галстуком.       Кажется, даже мельчайшая деталь его внешности находится под контролем. Волосы коротко подстрижены, седеющие виски лишь добавляют авторитета. Роман постоянно движется по ресторану неторопливо, но уверенно, и каждое его появление мгновенно привлекает внимание. Он не говорит лишнего, но в его голосе — твёрдость и уверенность, от которых хочется слушаться. Однако, единственное, что не сходится с его характером и внешним видом — поистине добрые глаза.       — Не понимаю, смысл приходить сюда ранним утром?! Будь у меня свой ресторан, я бы приходила сюда исключительно за тем, чтобы забрать деньги. А ещё я заметила его замечания: руки на груди, глаза хитрые. Девочки, вы работать пришли или лясы точить? — я противным голосом тяну эти слова, пытаясь повторить его интонацию.       Быстро принимая положение тела, с каким всегда ходит начальник, и передразнивая его походку, прохожу вдоль коридору, продолжая с издёвкой говорить словами Романа Абрамовича.       — Сонь, Соня!       Замечаю препирательства Вари, но увлечённая своим монологом, бездумно перебиваю подругу, продолжая бубнеть без остановки на передышку, чтобы вдохнуть воздух.       Взгляд Вари становится почти паническим, но я не обращаю на это внимания. Я продолжаю говорить, совсем увлечённая темой, пока не чувствую странное напряжение в воздухе.       И вот я замечаю её глаза, направленные куда-то за моё плечо, и сердце тут же проваливается вниз. Я медленно оборачиваюсь, и время будто останавливается. Он стоит там, за моей спиной, со скрещёнными на груди руками. Лицо серьёзное, взгляд пристальный, а губы чуть поджаты.       — Соня, ты опоздала на пятнадцать минут. И вместо того, чтобы идти работать, ты стоишь паясничаешь. Советую идти работать, если не хочешь остаться на ночную.       Я в ступоре открываю рот, пытаясь хоть что-то сказать, но вместо этого выдавливаю из себя только протяжные гласные буквы, не придумав ничего более умного. Роман, не дожидаясь моего шибко аргументированного ответа, обходит нас с Варей, и направляется по коридору, но резко остановившись, разворачивается на пятках, подходит к нам.       — И да, чтобы такого больше не повторялось. Через несколько недель в нашем заведении будет концерт. Всё должно быть идеально, — последнее слово протягивает по слогам. — Мы не должны обосраться.       Натянув широчайшую улыбку, Роман Абрамович уходит, оставляя меня с подругой наедине. Ну ёбаный день! Вот же паразит!       — Не могла сказать, что он рядом? — из моего рта доносится лишь недовольное ворчание.       — Не могла, ты слишком увлеклась своим рассказом, что успешно перебила меня и не слушала. Так что, виноват в этом только твой рот. — улыбаясь, подходит ближе ко мне и приобнимает за плечи. — Да ладно тебе, не дуйся.       — Да я не на тебя. Поганый рот мой!

***

День выдался на удивление тихим, но эта тишина больше напоминала затишье перед бурей. Всё казалось каким-то блеклым: даже солнечные лучи, пробивающиеся через окна, выглядели тусклыми, будто теряли свою яркость, сталкиваясь с залом кафе.       Клиенты заходили медленно, неохотно, будто и они чувствовали эту вялую атмосферу. За столиками сидели по одному или парами: кто-то молча листал меню, кто-то сосредоточенно стучал по столу. Их разговоры звучали приглушённо, будто не хотели нарушать хрупкую тишину. Один мужчина сидел у окна и задумчиво помешивал ложкой чай, глядя куда-то вдаль, а пара девушек тихо обсуждала что-то, иногда переглядываясь.       За стойкой слышалось мерное бормотание плиты, которая, казалось, работала на автопилоте. Я двигалась между столиками механически: улыбка на лице, лёгкие «Как вам?» или «Желаете что-нибудь ещё?». Но внутри было странное беспокойство, как будто всё неестественно спокойно, и это только сильнее напрягало.       В такие дни время тянется как резина, и каждая минута кажется часом. Даже обеденный перерыв прошёл без событий, словно кто-то вырезал весь шум и хаос обычного дня. Когда я наконец убирала последний столик, почувствовала слабое облегчение — день почти закончился, но лёгкая тревога всё равно цеплялась за меня, словно следовала по пятам.       Наконец могу спокойно выдохнуть, встряхнуть руками, скинув усталость рабочего дня, сажусь на стул возле барной стойки и наблюдаю за посетителями, не торопившимися есть свой ужин. Кладу подбородок на руку, которой опираюсь о стол и бездумно смотрю на то, как работает халдей — Володя всегда в движении, но в его действиях нет ни суеты, ни хаоса — всё отточено до автоматизма, словно он знает каждое своё движение на два шага вперёд. Его руки ловко тянутся к бутылкам на полке: сначала одна, потом другая. Стекло звенит в такт его движениям, но звук не раздражает — он почти мелодичен. Он улыбается клиентам — не слишком широко, но достаточно, чтобы создать ощущение уюта. Вопросы гостей он воспринимает легко, иногда поддерживая разговор, иногда просто кивая с пониманием, не отвлекаясь от своего дела. В голове всплывает воспоминание, как когда-то Дима насмотрелся в одной рюмочной за бартендером, а потом дома отца учил готовить «Кровавую Мэри». Правда, водка, которую брат наливал по ложечке, всё равно смешалась с томатным соком, но от этого стало ещё вкуснее — лицо папы об этом громко кричало.       Снова прокручиваю в голове тёплые воспоминания о старшем брате. Помню, как в школе Дима поставил подножку козлу, который «разбил» мне сердце в четвёртом классе. Тогда он вытер слёзы на моём лице и сказал одну фразу, которую я храню в своей памяти по сей день: «Я рядом. Если кто-то попытается тебя обидеть, сначала ему придётся справиться со мной».       Каждое воспоминание о Диме — словно маленький солнечный лучик, который согревает, даже когда за окном хмурится небо. Помню, как он всегда был рядом, когда мир казался слишком сложным для меня. Будь то разбитая коленка на школьной перемене или горькие слёзы из-за неудачного дня, он умел успокоить одним только взглядом. Все эти моменты — простые, но такие важные. Они остаются со мной, как маленькие фрагменты тепла, которые можно держать в себе даже в самые холодные дни.       Вдруг счастливые воспоминания рассеиваются, словно туман при повышении температуры, и в голове вспыхивает ужасающая грёза — похороны. Представила, как тучи нависали низко, приглушая свет, и казалось, что воздух стал тяжелее. Как люди собирались у небольшого храма, одетые в чёрное, их лица были серьёзными и задумчивыми. Как белые цветы, которые положили на крышку гроба, выглядели странно контрастными на фоне чёрной обивки. Их сладковатый запах смешивался с сыростью осеннего воздуха, вызывая странное чувство диссонанса. Высокие скулы подчёркивали строгие черты. Брови, густые и чуть приподнятые, часто придавали ему задумчивый вид, а сейчас на его лице не было ни единой эмоции. На подбородке была едва заметная ямочка, которую он всегда считал недостатком, а я — его особенной чертой. И, конечно, тот маленький шрам над правой бровью, оставшийся с детства, когда он упал с велосипеда. Но единственное то, что никогда ранее не было на его лице — дыра от пули в центре лба. Теперь это лицо казалось таким же знакомым и родным, как и всегда, но что-то в нём изменилось. Оно стало слишком неподвижным, слишком бледным, лишённым той жизни, которая всегда согревала меня.       Встряхиваю головой, пытаясь навсегда отогнать от себя негативный кошмар и ловлю себя на мысли: «А вдруг это видение?». И снова сознание наполняется сомнениями: рассказать Диме о том, что Жигалин точит на них нож? Или не стоит? Если скажу, то они сразу начнут что-то предпринимать. А судя по всему, Жигалинские — опасные люди.       — Соня! — тянет гласные Варя и на лице виднеется лёгкое беспокойство.       — Что-то случилось? А ну выкладывай.       — Да ерунда.       Ага, ерунда. Конечно.       — Я же вижу. Что-то с мамой?       — Нет! — встаю со стула и выкрикиваю. Прочистив горло, обратно сажусь и накрываю ладонью глаза.       Рассказ о Диме занимает много времени, потому что я в раздумьях говорю одно и то же. Варя, то и дело кивает и хмурит брови, держа меня за руку и гладит по плечу. Закончив, она крепко обнимает меня.       — Вот что мне делать? А вдруг исход один и смысла думать вообще нет? Вдруг я завтра проснусь, а Димы нет?       — Как нет?       — Ну… Раз и нет! Пуля в голову и всё.       — Не наводи жути, Сонь, — отрезает подруга и подносит палец к губам, продолжая думать. — Я только что понять не могу — этому Жигалину зачем всё это?       — Варя, не тупи! Он сказал, что, якобы, на Гоголя кабак собирается открывается, и, якобы, банда брата там замешана.       — Подожди, а Дима то тут при чём? Он, типа, главный этих, как их? «Спортсмены»?       — Именно! Но я слышала, как два из этих ублюдков тихо разговаривали, пока Жигалин угрожал мне. Один из них говорил другому, что там главных нет, они все вместе всегда решают. И Жигалин решил, что Дима там больше решает: «слишком много он говорит»!       — Ну не попрут же они против друг друга. Это же опасно, — бросает Варя.       — И глупо.       — А они умом и не блещут. У них это не в приоритете, статус шишки в городе управляет их черепушками. Тем более, я наслышана о этих «Жигалинских» — одного коммерса застрелили, тот, видимо, рапорт не давал. Ну, — запинаюсь и щёлкаю пальцами, — ты понимаешь.       — Ого. А тебе откуда знать, что он не блефует?       — Он не такой человек, — отпиваю воду и замолкаю. — Не пустослов, в отличие от ему подобных.       — М-да. Слушай, а вдруг он специально тебя пугает? Ну, чтоб брату растрепала, а те не сунулись на Жигалинских. Типа, «Пойдёшь против нас, пострадают родственники»?       — Возможно. Но сомневаюсь, ему это зачем? Во-первых, есть шанс, что я буду молчать, а во-вторых — думаешь, его люди не смогут устоять против других? У них вон какие стволы!       — Может он не хочет терять «своих», он же от этого слабее становится. Хотя, ты права.       — Я убью этого Михалыча, отвечаю! — злость наполняет меня.       — Я в этом непременно не сомневаюсь. Убьёшь, если только жива будешь.       — Ха, очень смешно, — натягиваю улыбку и начинаю грызть ногти. — Если меня убьют, я обязательно заберу тебя с собой. Хочешь увидеть двадцать первый век без меня? — получаю в ответ кивок. — Ага, сейчас! Вместе гнить будем.       Варя хихикает и я не сдержавшись, тоже прыскаю от смеха. Обожаю подругу за то, что даже в самых неприятных ситуациях она пытается успокоить меня и поднять моё настроение.       Поднимаю взгляд и оглядываю всех посетителей, которые спокойно, ни о чём не думая, разговаривают между собой и едят. Ни у одного из них гримаса не выражает абсолютно ничего.       Задерживаю взгляд на одном парне, заинтересовавшего меня. На нём была чёрная кожаная куртка, которая плотно облегала его плечи, подчёркивая уверенную осанку. Тёмные волосы были чуть растрёпаны, будто он специально небрежно провёл рукой перед выходом. Густые брови и скулы придавали его лицу резкие, выразительные черты. Его глаза, зелёные и внимательные, словно сканировали пространство вокруг, оценивая каждую мелочь. На шее поблёскивала тонкая цепочка, едва выглядывающая из-под воротника. Я заметила, как он оглядывается по сторонам, будто что-то ищет. Вдруг, поймав мой взгляд, он вскинул ладонь вверх и широко улыбнулся, а зелёные глаза блеснули искрой.       — Я сейчас! — оставляю подругу одну.       Я иду к столику, ощущая, как лёгкий скрип моих туфель отголоском разносится по тихому залу. Моя походка уверенная, хотя в голове мелькают мысли о том, чтобы не забыть все детали заказа. Я держу блокнот и ручку, стараясь не смотреть на свои руки — они чуть нервно сжимаются, но я стараюсь этого не показывать.       — Вы меня звали?       Я чувствую, как его глаза скользят по моему лицу, останавливаясь на губах, потом снова на глазах, будто он пытается читать меня, но не находит в этом спешки. Это ощущение странное, и сердце почему-то начинает биться немного быстрее. Я знаю, что он смотрит, но пытаюсь не показывать, что это меня тревожит.       — А, — тянет парень и улыбается, кивая мне. — Да-да, сколько с меня?       Я немного замешкаюсь, ощущая, как его взгляд всё ещё лежит на мне. Улыбка на его лице не исчезает, но она становится немного шире, как если бы он заметил что-то в моей реакции. Я беру блокнот и, отлистываю несколько страниц, отвечаю:       — Четырнадцать рублей десять копеек, — говорю, подавая ему счёт.       Он кивает, медленно достаёт деньги, и я не могу не заметить, как его пальцы с лёгкостью перекатывают купюры.       Я беру деньги из его рук и, пожелав всего хорошего, удаляюсь к барной стойке. Протягиваю купюры подруге, чтобы она убрала их в кассу и сажусь на стул, наблюдая за удаляющейся фигурой парня. Странный он.       — Сонь, тут записка какая-то. Тебе видимо, — раздается голос за спиной.       Варя протянула мне небольшую бумажку, и я, приняла её в руки в недоумении. Пробежавшись глазами по строчкам, брови нахмурились и морщины вылезли на лбу. Дыхание перехватывает и пытаюсь отогнать эту ледяную волну страха, но не получается. Всё начинает кружиться, мысли путаются. Я чувствую, как земля уходит из-под ног, будто бы не знаю, как дальше двигаться, что делать. Ушибленная реальностью, я остаюсь сидеть, не в силах оторваться от букв. Заметив мою реакцию, подруга подходит ближе.       — Всё нормально? Сонь?       Я слышу, словно вокруг меня находится пузырь или сфера, приглушающая звуки и голоса и чувствую, как грудь наполняется страхом.       Я выбегаю из помещения, сердце бешено стучит в груди, а воздух кажется слишком густым и тяжёлым. Ноги словно не слушаются, но я всё равно мчусь вперёд, глаза по-прежнему сосредоточены на том месте, где он только что был. Я останавливаюсь, дыхание сбивается, глаза метаются в поисках, но его уже нет. Пустота. Всё пусто. Он исчез, и с ним исчезло что-то важное.

Если думаешь, что Сергей Михайлович пошутил и не сдержит своих слов, глубоко ошибаешься. Отсчёт пошёл.