me and the devil

Сын мой! если сердце твое будет мудро, то порадуется и мое сердце.

Притчи Соломона, стих 23:15

      Девушка с небольшой охотой открыла глаза, мягкая подушка и безмятежный сон не отпускали её из своего сладкого плена. Шторы были завешаны, потому едва пропускали дневной свет. Рука инстинктивно потянулась к мобильному телефону и тут же выронила его, завидев время, — был почти что полдень. Одри мигом вскочила с кровати, но опешила, обнаружив мирно дремавшего в кресле у её изголовья Давида. На тумбочке же покоился букет белоснежных лилий, искусно расставленных в расписной вазе. Отголоски поздней ночи навеяли ей то, что последним местом, которое она помнила перед тем, как заснуть, была кухня. Оценщица медленно приблизилась к вазе с цветами и вдохнула их едва уловимый аромат.       — Знал, что тебе понравится, — сквозь полуприкрытые веки произнёс Давид. — Хорошо спала?       — Впервые так хорошо за всю свою жизнь, — она искренне улыбнулась мужчине.       Чувство покоя, что дарил одним своим присутствием юрист, контрастировало с виной, которая не покидала девушку. О ней искренне заботились и всячески старались уберечь от злодеяний культа Зверя, а она в свою очередь не могла раскрыть и всей правды из своего прошлого. Поникшую тень на её лице Давид сразу уловил, потому совсем осторожно приблизился и взял за руку девушку, поглаживая её тонкие костяшки пальцев.       — Если спалось хорошо, что же тебя так тревожит, ведьмочка? — понизив голос и всматриваясь прямо ей в глаза, спросил он.       Его прикосновения согревали, отпугивали повисшее в воздухе сомнение, не желавшее отпускать оценщицу. Одри виновато посмотрела на коллегу, а следом, прикрыв глаза, выпалила на выдохе:       — Мне нужно кое в чём признаться тебе, Давид.       — Я весь во внимании, — с полной серьёзностью в лице и тоне произнёс тот.       — Когда я устраивалась к вам на работу, я умолчала одну важную деталь, — она пересилила себя и вновь подняла глаза на собеседника, чтобы не казаться полной беглянкой даже в своём признании. — Меня направили не просто по рекомендации в «Астрею», из Вирджинии я вынуждена была перевестись, потому что меня обвинили в нападении на пациента. Я не совершала ничего предосудительного, лишь защищалась, так как это он пытался меня убить.       — И что же в этом страшного, ведьмочка, кроме того, что кто-то посмел поднять на тебя руку? — лицо Давида было расслабленным и в щекотливом положении оценщицы он не находил ничего шокирующего.        — Сейчас его родители пытаются добиться не только изъятия моей врачебной лицензии, но и свободы… — для Одри беседа была не столь лёгкой, как она воспринималась мужчиной, потому именно в этот самый момент она ощутила всю плачевность своего положения после озвучивания. — Давид, меня могут посадить в тюрьму…       — Спокойно-спокойно, — поспешил унять её терзания коллега. — Не забывай, что моя специальность – юриспруденция. Я найду, как освободить тебя от всех обвинений.       Он крепче обхватил кисти рук девушки и поднёс их к своим губам. Мягкие губы прошлись по каждому пальчику, миллиметр за миллиметром. Его движения вторили словам, словно подтверждая всё сказанное и успокаивая ту, которой была посвящена вся эта ласка. Сердце девушки забилось чуть чаще, но уже не от волнующего признания, а от подступающего смутного ощущения, что резонировало на фоне внешних воздействий приятной вибрацией в груди. Не в животе, где по обычаю поселяются метафорические бабочки — вестники тревоги. Это чувство спокойствия в данный момент было так ново для Одри, что корень подобного на него состояния она никак не могла сыскать.        Время от времени ей хотелось поддаться игре, завлечь себя пеленой страсти и погрузиться в дымку эмоций, которые ощущались правильными в настоящий момент времени, после, как это было в ранних летах молодости, осуждать себя за сокрушение благочестивости. То, что внушал ей отец, даже спустя много лет холодным призраком напоминало о себе нравоучительными отголосками в её памяти. Находясь с Давидом в своей спальне, где он нежно целовал её руки, поглаживал ладони и заверял, что ей не о чем переживать, она испытывала такое нужное, такое своё чувство, природу которого боялась спутать с простой благодарностью и привязанностью. Одри пообещала себе поразмыслить над этим со временем, но, сидя напротив мужчины и наблюдая его уверенный и решительный взгляд, она поняла, что может полностью ему довериться в этом деле.        — Ты только скажи, и я мигом верну тебе твою лицензию заодно, — он развернул её ладони располосованной линиями жизни стороной и принялся поглаживать их массажными движениями. — Нас в общем-то не особо интересовала твоя репутация, Микаэль всегда проверяет сотрудников перед тем, как позвать на собеседование. Но я очень ценю, что об этом ты решилась поговорить именно со мной, — поднявшись, он плавным прикосновением губ поцеловал её в висок. — Я это правда ценю, ведьмочка.        Одри замерла, глядя на него снизу вверх, и не будь она сейчас такой растрепанной после сна, в одной сорочке и без похода в душ, ринулась бы к его губам первой. Пусть опрометчиво и как в омут, но в этих водах ей было так тепло и спокойно, что желание остановить время во всём мире способно было пересилить любой здравый смысл.        «Я слишком бурно реагирую на позитивные события в своей жизни, каких и так крайне мало. Того и гляди, скоро на каждого в агентстве начну кидаться, если они принесут мне добрую весть,» — пыталась вразумить себя оценщица. — «Почему мне каждый раз приходится порицать себя за порыв к объекту симпатии? Сколько нас учили проживать чувства и отходить от рамок, особенно навязанных, у меня всё равно не получается преодолеть собственные. Как бы я хотела понять, что чувствует сам Давид, но я в себе-то разобраться не могу. Будет нечестно осыпать его беспочвенными ожиданиями…»       — Сегодня я убегаю в суд, нужно же кому-то вернуть доброе имя малышке Эбигейл, — сказал мужчина на прощание, перед тем как покинуть спальню Одри.       Посидев с некоторое время на кровати, девушка принялась за свой вид и уборку постели. Все душевные терзания и метания она по заведённой привычке решила отбросить в сторону, отдав всю себя действительности. Сейчас важно было выбраться из полусонного царства и разузнать о следующем задании, ведь не могли же её оставлять без работы длительное время.        После душа оценщица принялась за свой внешний вид и к своему удручению обнаружила пугающие лопнувшие капилляры в глазах, которые даже один сладких сон не смог спасти. Мысль, что одной перепланировкой сознания здесь не обойтись, подкралась совсем скоро. Возможно, после курса препаратов с седативным эффектом она вновь сможет спать спокойно.        «Честно говоря, я уже и не помню, когда ночь для меня была доброй и спокойной… Малек точно может что-нибудь посоветовать.»       Словно по щелчку от одного упоминания в мыслях раздался телефонный звонок. Девушка поспешила поднять его с пола, куда тот свалился, и на собственное удивление обнаружила, что вызывал её вовсе не профессор, а подруга. Перед тем, как поднять трубку, она успела пожурить себя за то, что вновь так спешно пропала из их общения и вовсе не вспоминала её, утопая всё больше в будничных и рабочих проблемах.        — Здравствуй, Одри, — послышался радостный голос по ту сторону. — Как ты поживаешь?       — И тебе привет, Рут, — выдавила из себя более воодушевлённый тон оценщица. — Я в порядке, полном, — она уже и забыла, когда эта фраза действительно выражала её состояние. — А ты как, что нового?       — Я как раз хотела тебе предложить в эту субботу сходить со мной на службу в нашу церковь, — совершенно обыденно ответила подруга. — Мы так давно с тобой не виделись, почему бы не провести время вместе?       «В церкви…» — этого скептичного комментария Одри не добавила, дабы не смущать собеседницу.        Они действительно провели длительное время порознь, их отделяли сотни километров, немного иной жизненный уклад и даже уже сформировавшиеся и отличающиеся друг от друга ценности. Рут, поступив на ту же специальность, что и Одри, продолжила наведываться в церковь, искать себя через веру в бога, каким бы его не рисовали различные паломнические уста. Оценщица с трудом, но смогла хотя бы на несколько шагов отойти от навязанных постулатов, как и от религии в целом. Оказавшись в открытом поле разнообразных возможностей, но в полном одиночестве, каждая по итогу ступила на путь, какой было легче выбрать для неё самой. Одри бежала от церкви, потому что та отняла у неё детство, облик родителей и зачаток самой личности, Рут же искала в боге свой дом и покой. В этом девушка не могла судить подругу, пусть и не понимала её выбора. Она могла лишь принять это, что и должны делать по-настоящему близкие люди.        — Конечно, Рут, — согласилась девушка на предложение подруги. — Я буду только рада увидеться и провести время с тобой.        — Замечательно, с нетерпением буду ждать нашей встречи, — Одри готова была поклясться, что сейчас на лице той лучезарно заплясали веснушки. — К слову, ты уже виделась с профессором Синнером?        — Да, довелось.        — И как он тебе? Я же говорила, что он точно тебе сможет помочь, — быстро затараторила Рут.       — Честно говоря, я ещё не решила вопрос с лицензией и обвинением, но Малек действительно в состоянии мне помочь, — Одри предпочла пока мест не углубляться в телефонном разговоре о всех своих душевных проблемах, — спасибо, что замолвила за меня словечко, хоть по началу я не особо была довольна этим жестом.        — Малек… — девушка по ту сторону неестественно остановилась в начале своей мысли, будто пробуя на зубок имя профессора, которого ни разу не посмела так назвать, — профессионально относится к своей работе и очень хотел предложить свою помощь, не отказывайся от неё.       Далее разговор двух подруг клеился не столь складно, а Одри чувствовала, как драгоценное время рабочего дня ускользает песчинками сквозь пальцы. Попрощавшись с Рут, она выбежала из комнаты и направилась к кабинету начальника. На её благо оценщица столкнулась с ним прямо в дверях, когда Микаэль уже собирался покидать свою рабочую обитель.       — Добрый день, Одри, — сдержанно кивнул мужчина, беглым взглядом осмотрев подчинённую. — Выспались?       — Микаэль, простите, что так поздно явилась к вам за заданием, — девушке в самом деле было неловко, что толком не расспросила в первые свои дни о рабочем распорядке и графике. — Сегодня есть что-нибудь для меня?       — Не переживайте, Одри, — по едва заметной усмешке, что тенью легла на губы начальника, можно было сказать, как его забавлял ответственный подход оценщицы к подобным мелочам. — Нам куда важнее, чтобы перед каждым заданием вы были в подходящей форме, а именно отдохнувшей. В противном случае, Давид первым начнёт трубить о защите прав трудящихся.        «Или мне кажется, или Микаэль попытался пошутить? Сегодняшний день сулит мне сплошные удачи,» — Одри улыбнулась остроте начальника.       — Сегодня я отправляюсь на задание лично вместе с Фелонией, потому в ваших способностях нет необходимости, — подытожил блондин. — Можете отдыхать.       Он уже начал спускаться, но девушка поспешила проследовать за ним и поравнялась с мужчиной на одной лестничной ступеньке.        — Вы же всё-таки наняли меня за мои способности в психоанализе, чтобы успешнее отличать случаи психологических отклонений и реальной «одержимости», что бы за этим не скрывалось на самом деле, — Одри старалась сделать максимально решительный вид, способный внушить о её готовности ринуться в бой. — Если вы планируете и дальше пользоваться моими знаниями как специалиста, мне стоит лучше ознакомиться с делами, с которыми обычно работает «Астрея».       — Боюсь, не со всеми я смогу вас познакомить, — Микаэль не мог не оценить напора девушки, — но на сегодняшнем задании вы действительно можете составить нам компанию. Только прошу, — тут он посмотрел на неё со всей свойственной ему серьёзностью и сквозь бледную пелену радужки оценщица способна была разглядеть слабый туман угрозы, — не отходите от Фелонии и меня ни на шаг.        — Я поняла, — для пущей убедительности она закивала.       Компанию за завтраком ей составила капитан, которая привычно заполняла бумаги и с недовольством смотрела на их количество. Одри предложила той кофе, но Фелония отказалась, продолжив причитать и скользить чёрным чернилам по бумаге.       — За дело взялся Микаэль, а вот эту волокиту заполнять мне, — бурчала она. — Наш начальник вообще когда-нибудь способен составить самостоятельно хоть один отчёт?       Оценщица же нашла в данном состоянии духа девушки нечто забавное, что могло скрасить и разрядить обстановку. Глянув на освободившийся титульный лист, она потянулась за ним. Очередное дело с потенциально одержимым человеком, но на этот раз её внимание привлёк возраст несчастного. То был мальчик девяти лет.        — Мейсон Гриффит, — стала озвучивать всю имеющуюся информацию Одри, — девять лет. В семье, помимо родителей, проживают также его старшая сестра и брат, — что-то тревожное подступило к горлу девушки. — Родители стали замечать странное поведение ребёнка, все психологи давали положительное заключение о его состоянии, но после всех сессий Мейсон продолжает из раза в раз нечленораздельно разговаривать, пугая всех остальных членов семьи необычными молитвами. Семья благополучная, старшие дети с отличием заканчивают школу и колледж.        Она отложила расписанный лист и с беспокойством в глазах глянула на Фелонию. Та разделывалась с заключительной бумажкой, потому не придала особого значения повисшей паузе. Оценщица же на автопилоте вышла из-за стола, убрала посуду и вернулась к девушке, что уже ждала её в арке у входа в кухню.        — Фел, — позвала её осторожно Одри, — это же совсем ребёнок.       — Да, и? — невозмутимо выгнула бровь капитан, совершенно не подозревая, к чему клонит девушка.       — У детей хрупкая психика, он даже не достиг пубертатного возраста, чтобы можно было всецело начать исследовать его психическое восприятие, — тут она поняла, что начала слишком пространно описывать свои опасения. — Я пообещала Микаэлю, что ни на шаг не отойду от вас, но можете мне пообещать, что не навредите ему? Мы не знаем всего, даже если и на него имеет влияние культ…       — Предлагаешь не стрелять в него, если он набросится на тебя? — с прищуром на неё глядела уже не собеседница, а настоящая полицейская гончая.        — Мы поможем ему, Фел, — не прося, а прямо уведомляя в том, что собиралась сделать, твёрдо произнесла оценщица.       — Я сделаю всё возможное, а за Микаэля, — она бросила взгляд на машину, что виднелась из окон поместья и в которой их уже дожидался мужчина, — ручаться никак не могу. Он здесь последняя инстанция, сама понимаешь.       В машине мужчина даже не обратил внимание на причитания капитана по поводу отчётности, что была возложена на её плечи. Микаэль лишь повторил адрес, по которому им предстояло выдвинуться, и отвернулся к окну. Одри же, не теряя зря времени, принялась делать пометки в своём блокноте, расписывая все возможные признаки, указывающие на причастность культа Зверя к поведению мальчика.        Дом Гриффитов находился не так далеко, потому поездка заняла у них не столь много времени, как привыкла к этому оценщица. Если отталкиваться от теории, что культисты помечали жертв и брали у них кровь среди тех, кто отрёкся от веры или принципиально не примкнул к ней, то вербовка маленького мальчика никак не вписывалась в неё. В собранном материале также была указана некоторая информация о родителях, которые были почтенными прихожанами католической церкви, всегда соблюдали воскресную службу и являлись эталонами среди христианских семей Америки. Вылизанный домик, прекрасный и ухоженный сад, на лужайке каждая травинка была идеально подстрижена и не превышала длиной соседствующих с ней. В таком семействе слабое звено можно было сыскать среди старшеньких, строптивых и склонных к более вольным от родительских взглядам. Но палачом выбрали девятилетнего Мейсона, для которого молитвы наверняка походили больше на стихотворения и скороговорки.        У порога астрейцев встретила лишь тишина, что пропитывала собой весь дом и прилегающий к нему участок. Фелония цепким взором окинула окружающую их обстановку и настороженно покосилась на Микаэля:       — Я их не чувствую.       — Я тоже, — мужчина положил руку на белоснежную колонну, над которой располагался хозяйский балкончик, — придётся войти без стука. С этим же у тебя нет проблем, ведь так?        Девушка молча проглотила издёвку, но от Одри не скрылось пылкое желание той выругаться как следует и высказать наболевшее начальнику. Оценщица подметила, что при всей отрешённости коллег друг к другу, эти двое наиболее холодно держались рядом, если вообще оказывались в одном помещении.        «Даже удивительно, почему моё подсознание изобразило их мирно сидящими на диване… Тут только и остаётся поспевать собирать искры и пепел,» — Одри предпочла не встревать и не подымать тему, которой явно никто из них не хотел касаться. В свою очередь она медленно прокралась следом за капитаном, позволяя Микаэлю подстраховать её со спины.       Из столовой доносился слабый голос радио-приёмника, диктор вещал о новостях округа и штата. Фелония же успела снять пистолет с предохранителя, бесшумной поступью пробираясь к дверям. Толкнув её, перед ними предстала иллюстрация семейной трапезы: отец семьи во главе стола, по ту сторону сидела мать, а старшие брат и сестра обедали напротив друг друга по бокам. В центре стола виднелись запечённая курица с овощами, рядом с ней располагались глубокие миски с салатами. Всё походило на обычную семейную идиллию, библейская миниатюра среди американского классицизма. Одри помнила о данном ей обещании, потому ступала строго за капитаном, стараясь выловить малейшую деталь, отклоняющуюся от нормы.       Гриффиты сидели неподвижно, лишь головы их упирались подбородком в грудь. Тонкая леска фиксировала их тела, не давая тем завалиться полностью на стол. Оказавшись чуть ближе, оценщица заметила зияющую дыру в груди мистера Гриффита, и которая находила своё отражение в груди остальных членов семьи. Они застыли за обедом, что успел остыть на их тарелках, а кровавые ручейки давно окрасили рубашки, свитера и блузки домочадцев. Одри хотела отвернуться и попытаться выкинуть из головы столь душераздирающую инсталляцию, но незримый в этот момент профессор положил свою руку ей на плечо, подбадривая и напоминая о ранее произошедшем разговоре.       «Я не сдвинусь с места, если не попробую хотя бы понять, как именно это произошло,» — рука сильнее сжала её хрупкое плечо, выражая тем самым недовольство хозяина. — «Мне нужно понять того, кто это сделал!»        Девушка вновь вернула своё внимание к мёртвым заказчикам. Оглядывая каждого из них, она поняла, что тем не просто пускали кровь. Им вырвали сердца. Одно за одним. Она вглядывалась в строгое отцовское лицо, поникшее и побледневшее, оно очень походило на те, что требовали от своих детей наивысшей степени отдачи. Для них дети были инвестицией, из которых рано или поздно, но нужно было выводить свою выгоду. Дети для таких отцов были инструментом на пути к очередной ступеньки социальной лестницы. Миссис Гриффит обладала всеми качествами образцовой домохозяйки: безупречный порядок, изысканные блюда собственного приготовления, сочетающиеся гардины с обоями и мебельной фурнитурой — всё было заслугой перфекционизма матери семейства. Она воспринимала материнство как статус, которому нужно было соответствовать. Мать в восприятии таких женщин была той милой дамой с обложки журналов или из телевизионной рекламы. Утончённая, всегда одета с иголочки, как и её дети, вышедшая с картинки и творящая её на своём участке и внутри дома. Миссис Гриффит любила быть матерью, но никогда ею не была для своих детей.         Старшие в тайне ненавидели друг друга, поскольку погодкам только и успевали ставить в пример успехи другого. Они хотели вырваться из лап родительской опеки, потому набивали несносные татуировки на скрытых местах. Оценщица не свойственной ей ухмылкой отреагировала на мелькнувшую за шиворотом девочки змею. Она продолжила оглядывать семейство Гриффитов взглядом того, что, преисполненный презрением и ненавистью к каждому из них, готов был не просто убить их, а забрать то, что никогда не являлось их частью.       И дабы увековечить свои чувства, пометить каждого опротивевшего ему, на лбах каждого был вырезан знак. Куда более отчётливый, чем видела ранее девушка. Маленькая окружность воплощала в себе тело, а расходившиеся в разные стороны линии, симметрично расположенные по каждой из сторон, означали лапки. Паучьи лапки, что цеплялись и завладевали разумом каждого неверного.        — Странно, раньше его соратники не потрошили тела, — прервала их молчание Фелония.       — Он их не потрошил, — Одри, как загипнотизированная, обходила по второму кругу стол, — он выстрелил в голову, зафиксировал тело и лишь следом начал доставать сердце. Это потребовало немало времени, но он справился. За отца он взялся первым, возможно, потому что больше всего был обижен именно на него. Кто больше кричит о семейном разочаровании, тот и сильнее подавляет светлые чувства к себе в ребёнке, — оценщица наклонилась с застывшему юноше, что уже больше никогда не сделает нового вдоха. — За отцом пошли брат и сестра, но мать оставил напоследок. Ему нужно было наблюдать ужас на лице матери, которая не смогла подарить ему материнской любви, нужно было запечатлеть в её ускользающем сознании все муки, через которые прошли члены её семьи, — девушка отстранилась от мёртвой трапезы. — Он был обижен на отца, как обижается любой ребёнок на строгого и злого взрослого, но в произошедшем он винит мать.        — Думаешь, ребёнок осознанно пошел на подобное или ему помогли? — уточнила капитан.       — Ему точно помогли прийти к подобному видению своей семьи, вопрос лишь в том, как культ добрался до мальчика?        — Куда более интересно, где он сейчас, — Фелония поморщилась, оглядывая каждый угол столовой. — Что скажешь, Микаэль?       — Мейсон не должен был далеко убежать, — за всё время, что оценщица озвучила свои предположения, он не повёл и мускулом на своём лице.        Одри согласно кивнула.       — Мальчик явно напуган, если даже ему помогли или проинструктировали, как это сделать, он будет в шоке от произошедшего. Его психика не готова к принятию случившегося. Нам нужно поговорить с ним, не применяя насилия, — тут она взглянула на девушку. — Если кто-то из культа окажется поблизости, это будет совершенно другой разговор.        Было решено разделиться: Фелония сопровождала оценщицу на втором этаже, пока Микаэль исследовал первый. Боевой арсенал капитана полиции внушал доверие, потому Одри спокойно следовала за ней. Весь дом не успел ещё застыть во времени, когда  его обитатели испустили последний дух, все покинутые вещи создавали впечатление, что вот-вот их владельцы вернутся с обеда и возьмутся за них вновь. Девичьи журналы с вырезанными фрагментами для коллажей и скрапбукинга лежали в хаотичном порядке на письменном столе в комнате юной Гриффит. Девочка оставила своё дело, чтобы провести время с семьёй и обменяться школьными новостями. Её руки так трепетно относились к каждой маленькой картинке, вырезали и с особой нежностью вклеивали в клетчатую тетрадку. Одри невольно задумалась, занималась бы она тем же, живи она с детства в совсем другой семье.       «Какой смысл гадать…»       Комната старшего сына не отличалась ничем от тех, в которых обитали его ровесники. Плакаты, кубки со спортивных соревнований и даже взрослые журнальчики, стыдливо припрятанные под подушкой. Парень готовился к поступлению в колледж и, судя по разбросанным учебникам, держал путь в медицину, но грёзы его были о другом. Оценщица остановилась у стеллажа с различными баночками красок и кистей. Старшенький семейства Гриффит тянулся к искусству куда сильнее и на зависть химии с биологией. Где-то в углу доживала свой век скрипка в потрепанном чехле. Как и все, юноша искал себя и искусство в этом ему помогало намного лучше всяких наук. В этой обстановке девушка сразу представила своего коллегу Рафаила, который, быть может, точно также в доме своего отца прятал тягу к прекрасному.        В комнате родителей беззвучно играл телевизор, словно кто-то случайно нажал не на ту кнопку в спешке и унесся на первый этаж. Оценщица, как это делала в предыдущих комнатах, принялась за осмотр шкафа, пока Фелония оглядывала место под кроватью. Распахнув дверцы, ей предстали большие, словно оленьи, глаза, полные детских слёз и животного страха. Одри едва успела дёрнуть нижней губой, как мальчишка грубым рывком оттолкнул её подальше от шкафа и выбежал в коридор. Отбросив все прежние стратегии, она ринулась за ним.        «Только не делай глупостей, помни, у него может быть пистолет!» — взывала она саму себя к голосу разума.       Мальчик, выросший в этом доме, быстрее ориентировался в пространстве, потому скрыться из поля зрения оценщицы ему не составило труда. Девушка неслась за Мейсоном, не успевая даже окликнуть коллег и дать тем точную наводку. Он выбежал на задний двор, где ещё садовник не успел прибрать опавшие листья с бассейна. Оказавшись на открытой местности, мальчишка сообразил, что бесследно скрыться ему не удастся. Он также резко, как и выскочил из шкафа, развернулся к Одри, наставляя прямо на неё пистолет.       Оценщица подняла обе руки вверх, этому движению тело поддалось инстинктивно. В этот самый момент она больше переживала не за себя, а за ребёнка, в руках которого было оружие. Она наблюдала за движениями мальчика, тот подрагивал от любого резкого движения, пальчики помнили, где курок, но лишь потому, что когда-то его руки держали детский водяной пистолет. В глазах малыша был страх, почти смертельный страх столкнуться с неисправимой реальностью. Это маленькое чудо искусно сломали и направили по проложенному пути, что сжигал дотла каждого путника.        Она сделала совсем невесомый, очень осторожный шаг вперёд с целью сократить расстояние между ними. Пухлые губки мальчика дрожали, а щечки пылали от ещё не засохших слёз. Совершив убийство своей семьи, он спрятался в самом укромном месте, куда по привычке пробирался в час ночных кошмаров, — в родительскую спальню. Вот только они больше никогда не вернуться туда, как и брат с сестрой, что ещё месяц назад загорали у бассейна во внутреннем дворике их счастливого домика.        — Мейсон… — попыталась позвать его девушка.       — Не подходите! — всё ещё напугано закричал он. — Иначе я вас тоже убью, как маму с папой!       — Одри! — за спиной оценщицы появилась Фелония.       Микаэль же быстрым шагом оказался у середины бассейна, намереваясь пробраться к мальчишке с другой стороны. Мейсон ещё больше сжался, когда на горизонте появилось уже двое взрослых, разъярённых его поведением. Одри могла понять этот загнанный взгляд. Стоя напротив него, она чувствовала и его страх, и его горе, пусть не всецело, а лишь через собственную призму, но она могла с уверенностью сказать, как же ей знакомо это состояние.         Её вывели из церкви не сразу. За обилием трупов и всей царившей вакханалией в церкви трудно было приметить маленькую девчушку, привязанную к кресту подобно великому мученику. Когда же полицейские обратили на неё внимание, первым делом они сфотографировали, в каком положении висела Одри. Для протокола. Глаза девочки еле открывались, сознание балансировало на тонком лезвии ножа, которым словно из раза в раз пронзали её изнутри, не давая всмотреться полностью в то, что её окружало. Один из капитанов спецназа приказал девушкам-офицерам снять её, а после отнести в машину скорой помощи. Ни одна из них не проронила и слова, впрочем, даже после больницы, когда её забирали в участок с частично зажившими ранами никто не спешил разузнать о её самочувствии.       Все видели в ней дочь кровавого пастыря, что служил самому дьяволу, вселял в людей бесовские сказки и готов был отдать в жертву родную кровь. Одри боялась плакать в больнице как при медсёстрах, так и в одиночестве, ведь так её мог услышать отец. Она сидела с опухшими глазами, не знавшими спокойного сна, на стульчике в детской комнате полиции. Выжившая ценой жизни своих родителей и всех прихожан отцовской церкви, она рассматривала потрепанное платье, которое в больнице никто не предложил заменить. На неё смотрели с презрительной жалостью, словно в тот родовой день и ей стоило умереть. Словно все безымянные могилы религиозных смертников были на её совести.       — Мэйсон, — позвала мальчика вновь девушка, — тебе нечего бояться. Я помогу тебе, — ещё один мелкий шаг вперёд, — опусти пистолет и мы вернёмся с тобой в дом.       — Я убил их, — надрывисто прокричал он сквозь подступающие слёзы, — мамы, папы, Клайда и Карлы больше нет…       За спиной раздался предупреждающий выстрел в небо. Это была Фелония, что следом за выстрелом направила дуло пистолета прямо на мальчика. Одри не решалась развернуться к ней лицом, прекрасно осознавая, что чем меньше лиц видит ребёнок, тем опаснее для него становится обстановка.        — Фел, опусти пистолет! — отчеканила она.       — Одри, не глупи! — упиралась девушка.        — Я сказала: опусти пистолет, Фелония! — почти прорычала оценщица, вбирая в свой голос всю возможную агрессию.       В развернувшейся ситуации любой неверный шаг в сторону мог стоить жизни, и при любом выстреле одной из сторон жизнь мальчика окажется под угрозой. Он был такой же жертвой культа, что и она, только воспользовались им совсем иначе. Одри вновь постаралась сделать чуть больше одного шага навстречу ребёнку, но тот выстрелил прямо в бордюрную плитку бассейна. Пуля отскочила и унеслась в сторону окна. От места, куда был сделан выстрел, до её ноги было всего несколько сантиметров. Щиколоткой девушка ощутила обжигающий жар воздуха, сквозь который пролетела выпущенная пуля. Она вновь повторила предупреждение для Фелонии.        — Пожалуйста, не приближайтесь ко мне, — почти вопил мальчик, — я не хочу убивать вас…       — Ты и не должен, — ласково заверяла его Одри, стараясь не сводить глаз с его лица. — Мейсон, ты не убийца, тебя лишь сделали таковым.        — Нет, я убил свою семью, — ещё немного и ребёнка охватит припадок. — Он сказал, что только так мы будем все счастливы и все мои кошмары исчезнут.        — Как он связался с тобой, Мейсон? — Микаэль не двигался, оставался на месте, сложив руки перед грудью.        — Вам не нужно знать, — не хотя произнёс мальчишка. — А вот ей, — он дулом пистолета указал на Одри, — предстоит догадаться.        Минутное оцепенение охватило девушку. В голове смешивались фразы, каждая из них, будь то вчерашняя или сегодняшняя, переплетались между собой, формируя всё более сложные узоры, почти мельчайшие, из которых ей, такой несносной мошке, было всё сложнее выбраться. Этого замешательства было достаточно, чтобы каждый из присутствующих потерял бдительность и упустил смену прицела мальчишки.       — Вы должны понять всё сами, — обратился он будто бы заученными словами. — Простите меня, пожалуйста…       Следом за словами раздались выстрели, что предназначались Фелонии и Микаэлю. Одри больше всего боялась встретить именно такой расклад событий, в котором лихорадка смогла бы одолеть её за считанные секунды. Не оборачиваясь в сторону, куда стрелял Мейсон, она продолжила свой путь к нему под звон опустошающегося магазина. Одно точное движение и пистолет уже был у неё в руке, рукоять была потной, вся пропитанной детским страхом и отчаянием. Она схватилась за корпус оружия, а рукоятью прицелилась прямо в висок стрелявшего. Всего один удар, в который девушка даже не вкладывала силы, а мальчик уже потерял сознание.       Вкуси его, дай крови окрасить землю эту. Вбери весь её запах в себя, ибо дышать иначе ты больше не сможешь.        Она вцепилась в белокурые волосы обмякшего ребёнка так, чтобы легче было тащить его тело. Приблизившись к кафельному бортику, Одри прицелилась, занося голову мальчика прямо над острым стыком. Глаза её почти не моргали, она бездумно смотрела прямо перед собой, намереваясь окончательно избавить эту улицу от последнего члена семейства Гриффитов. Голова мальчика уже должна была коснуться бортика, но между ними возникла ладонь мужчины.        Микаэль освободил отключившегося Мейсона от цепкой хватки оценщицы, в то время, как Фелония разжимала её пальцы и убирала пистолет куда подальше. Лишь в безоружном состоянии к Одри пришла ясность ума и, оглядев своих коллег и мальчика, покоившегося на руках мужчины, она пришла к ужаснейшему для себя выводу.        «Господи, что я за чудовище!..» — она закрыла лицо руками, но на этот раз плакать и пускаться в искупление не хотелось.        Девушка готова была сама себе пустить пулю в висок, лишь бы не стать причиной кончины такой безвинной жизни. Ей было до безумного стыдно подымать свой взор на капитана и начальника, прекрасно осознавая, сколько вопросов в их лицах её ждало. Скорая и криминалисты уже выдвигались, как сказала Фелония. Одри сжимала свои плечи, усевшись на крою дорожки, что вела прямо к проезжей части загородной улицы. Ей было тошно смотреть на свои руки, осознание причастности к возможному убийству, пришло моментально. Оно перманентно впечаталось в её мозг, давая всяческие лишние доводы и домыслы о том, словно она уже кого-то убила.        — Одри, — позвал её мужчина.       — Мне нужно знать, что с ним будет всё хорошо, — надрывно прошептала она.       — С ним и будет всё хорошо, — он слегка нахмурился, оглядев место, куда переместилась оценщица с заднего двора, но не побрезговал и присел рядом, — скоро придёт в себя.       — Мы можем задержаться и дождаться, когда он очнётся? — с мольбой в покрасневших глазах посмотрела на него девушка.       — Одри… — устало выдохнул было начальник.       — Я знаю, что такое, когда твоё детство рушит культ, знаю, что такое пытаться выстроить нормальную жизнь после такого прошлого.       Она не плакала, потому что в тот момент ей больше всего хотелось кричать. От бессилия, от несправедливости и коварной сущности мира. От осознания того, что сама она не так далеко убежала от своего отца. Ей претило одно сравнение с ним, но в самые тёмные времена, в моменты самобичевания он становился единственным мерилом всех её поступков. Отец был её судьёй, был палачом и был учителем.        — Его жизнь не будет такой, как прежде, ровно как и жизнь Эбигейл, но я хочу сделать всё возможное, чтобы они не чувствовали, что одни в этом мире, — Одри не надеялась сыскать понимания, потому что слова лились из неё рекой, бурной и горной, за которой она сама едва поспевала.       После короткой паузы девушка всё же осознала, на что именно пролила луч света. Поджав губы и виновато склонив голову к своим коленям, она произнесла:       — В «Астрее» я всё вам расскажу, Микаэль, — Одри попыталась вновь взглянуть на начальника, ожидая увидеть укор или осуждение, но вместо этого нашла там толику сострадания. Молчаливого, сдержанного, но сострадания. — Вам и ребятам.       — Мы вас выслушаем, Одри, — мужчина помог ей подняться. — И, прошу, не пытайтесь думать, что среди нас найдутся те, кто будет вас судить. Ваша правда и ваше прошлое на то и ваши, чтобы вы сами ими распоряжались.       От подобных слов стало немного, но легче. Машина скорой помощи не заставила себя долго ждать, врачи оперативно осмотрели мальчика, пока другие специалисты занимались трупами в доме. Откашливаясь, накрытый несколькими пледами, Мейсон выловил взгляд оценщицы и совсем тихо, но так, чтобы та уловила, прошептал:       — Он попросил вас разозлить.       Задать уточняющий вопрос девушка не успела, сотрудники скорой помощи закрыли дверцы машины и повезли мальчика в госпиталь. Недавно приобретенное чувство облегчения перетекало в жгучую тревогу, дезориентирующую в пространстве. Одри старалась вернуть себе контроль как над телом, так и над головой дыхательной гимнастикой, но дело оказалось провальным. Спрятав своё лицо за выпавшими из хвоста прядями, она приземлилась на заднее сидение автомобиля и принялась отсчитывать время до их возвращения в агентство.        Ни Фелония, ни Микаэль за весь их обратный путь не проронили и слова и даже не попытались вернуться к тому, что чуть не сделала оценщица. Одри начинала полагать, что ей всё же это могло привидеться. То, как она исследовала столовую, напоминало погружение в чужое сознание. Девушка понимала чувства убийцы, что действовал в тот конкретный момент времени, она погружалась в его обиды и мышление, пусть и искусно скорректированное и направленное чьей-то умелой рукой. Когда же она схватила мальчика за волосы, ей не чудились иные ощущения, то была она. Одри желала увидеть кровь на своих руках, раскрасить ею безупречную зелень лужайки и окунуться в беспросветную пучину вседозволенности. Словно любая жизнь, что оказывалась в её руках, становилась её и лишь её собственностью.        «Я не стану, как мой отец,» — ногти сильнее впились в ладони, оставляя россыпь красных полумесяцев.        К их приезду остальные обитатели поместья уже были на месте и без лишних слов проследовали в гостиную, куда их всех созвал Микаэль. Начальник не выглядел строгим или разочарованным, он будто бы заведомо знал, что оценщица едва ли сможет выдать то, что отвернёт их всех от неё. Такого же мнения были и Давид с Рафаилом и Фелонией. Кассиэль же окинул хмурым взглядом, таким уже привычным, собравшихся и расположился на самом краю дивана. Одри же отказалась от возможности присесть, хоть от мысли, что злополучный разговор уже настиг его час, ноги подкашивались.        — По какому поводу собрание? — нетерпеливо спросил Кассиэль.       — Одри хотела нам поведать кое-что, — лаконично утолил его любопытство начальник.       Девушка набрала чуть больше воздуха в лёгкие и точно также незаметно выдохнула. Вопрошающие взоры, направленные на неё, отличались от тех, что однажды видела она, находясь аналогично в центре всеобщего внимания. Найдя поддержку в глазах Давида, что одной своей едва заметной улыбкой, готов был согреть и отогнать любые напасти от оценщицы, она нашла в себе силы начать пересказ своей биографии.        — В первую очередь я хочу извиниться перед всеми вами, — она виноватым взглядом из-под поникших ресниц окинула коллег, — я требовала как можно больше объяснений, но сама замалчивала свою историю. На самом деле я не просто перевелась в «Астрею», моё начальство настояло на том, чтобы я покинула больницу после инцидента с моим пациентом. Он напал на меня, но из-за неудавшейся попытки убийства выбросился в окно. Первое судебное разбирательство не отразилось на моей карьере, но не так давно родители пациента подали прошение на повторное рассмотрение в Верховный суд, где с большой вероятностью мне озвучат тюремный приговор и лишат врачебной лицензии.       Одри говорила скороговоркой, понимая, как сумбурно звучат слова, сложенные в неуверенные предложения, но ей нужно было выпалить всё, как есть. Она грезила вернуться к своему привычному делу, но «Астрея» за кратчайший срок подарила ей кров, в стенах которого никто не думал и взглянуть на неё укоризненно. Здесь словно не существовало её ошибок. И чем дальше  она скрывала свои скелеты, что были непригодными даже для анатомических исследований, тем совестливее ей было находиться среди коллег. Оценщица ещё не успела каждого раскрыть и вчитаться, среди некоторых даже не каждый корешок отлипал от первой страницы, настолько казалось безлюдным и закрытым то или иное произведение, но намереваясь погрузиться в написанное, необходимо было самой открыться тому, что смотрело на неё сквозь витиеватые строки.        — Ты так переживаешь из-за какой-то лицензии? — Кассиэль выгнул бровь, не сразу осознав, насколько значимой являлась для девушки тема.        Фелония пнула коленом спинку дивана прямо в то место, где располагался парень. Ответной реакции от него не последовало, он стушевался и молча уставился в пол.       — Если лицензия — единственное, о чем беспокоится ведьмочка, то могу заверить, — влез в её «покаяние» следом за брюнетом Давид, — тебе нечего оплакивать, Одри. Я помогу со всем, с чем потребуется разобраться.        — Одри не договорила, — Микаэль стоял поодаль, наблюдая со стороны за тем, как держалась оценщица, и выжидал действительно стоящих подробностей.        — Я думала, если вы узнаете, что у меня нет лицензии, то точно не захотите со мной дальше сотрудничать, — девушка, ощущая непонимание со всех сторон, приходила к тому, что переживания на этот счёт оказались пустыми. — Даже если это не имеет значения для вас, мне важно, чтобы вы знали об этом от меня лично, — тут Одри подняла глаза на начальника, с которым не так давно обмолвилась о своём детстве. — Это не всё, о чём я с вами хотела поговорить. Вполне вероятно, что последователи культа жаждут моей смерти не просто так, — на лицах коллег заиграл живой, но крайне бдительный интерес. — Мой отец являлся пастором одной церкви, я плохо помню имя божества, которому он призывал молиться всех членов общины, но временами среди прихожан пропадали люди, а некоторых он казнил прямо посреди храма…       — Казнил? — больше с научным интересом, нежели обывательским любопытством спросил Рафаил.       — Они отрекались от веры в избранного бога, отходили от начертанного всем нам, как говорил отец, пути, потому каждого из подобных им ждала кара, — она завела руки за спину, сцепив их в замок, дабы никто не видел, до какой дрожи пробивают её воспоминания об отце и о детстве в целом. — В один день меня отвели в церковь, заверяя, что я исполню своё предназначение. Тогда меня привязали к кресту и-…       — Одри, ты не обязана рассказывать всё, если тебе тяжело, — мягким тоном прервал её юрист.       — Давид, — глаза начальника строго сверкнули на мужчину, — твоя коллега, кажется, не закончила.        — Она не обязан-…       — Микаэль прав, — девушка поспешила устранить зарождавшуюся перепалку. — В отличие от всех жертв, с которыми мы сталкивались и с которыми вы имели ранее дело, мне пускали кровь и, как намеревался это сделать отец, вспороть живот. У него почти получилось, но тогда за культом велась слежка, потому ритуал прервал отряд спецназа и снайперы. В то воскресение все члены общины, где я родилась, умерли.        — Ох, дьявол! — выругалась Фелония, будто одно упоминание совершенных действий вызывало у неё неконтролируемую ярость. — Но зачем им понадобилось резать тебе живот?        Девушка не успела пожать плечами в ответ, так как опередил её Микаэль:       — Ходит слух, что душа человека лежит именно там, — от чего-то состояние духа начальника из расслабленного и уверенного перетекло в напряжённое. Прямой струной он стоял и перебирал пальцами тонкое серебряное колечко на большом пальце. — Одри, вам не понравится то, что я озвучу, но одой из главных целей культа вполне можете быть вы.        — Но почему за столь длительный срок они не нашли другую подходящую жертву для своего ритуала? — этот вопрос тайно мучал её, как только пазл мельчайшими деталями стал складываться во что-то единое.        — Потому что им подходишь только ты, Одри, — ответил за него Рафаил.        Астрейцы переговаривались ещё некоторое время, девушка же стояла отрешённо и мыслями была в саду, куда вела приоткрытая дверь. Её заверили, что в стенах агентства, как и с его сотрудниками, она в полной безопасности и истинные мотивы Зверя на её счёт обязательно будут раскрыты, но Одри в тот момент это уже не занимало. В голове всплывали из багровой толщи воды изуродованные тела девушек, мёртвые родители и брат с сестрой Мейсона, безумие в глазах культистов. Если бы отца тогда не остановили, быть может те люди были живы и их путь был совсем иным. Она потратила столько времени, чтобы выстроить свою личность вдалеке от руин разрушенной церкви и погребённых в ней навсегда заблудших душ. Сколько девушка повторяла всем, что ни один поступок родителя не отождествляет его дитя, когда как сама вновь возвращалась к отцовским нравоучениям, за несоблюдение которых руки тут же опаляла острая и хлёсткая линейка.        Скамейка и статуя Астреи сами нашли её, принимая запутавшуюся и потерянную в самой себе оценщицу. Оказавшись в новом для себя мире в юном возрасте, она хрупкими и боязливыми шажками протаптывала себе дорогу. Та была кривой, петляющей, но уже самостоятельной. Одри верила, искренне верила, что прошлое, каким бы пугающим, можно было оставить позади и начать жить с чистого листа.       «Прямо, как мечтает Давид,» — вспомнила сразу о мужчине девушка.       И даже на собственном пути её находили преследователи, желавшие вернуть её в прежнюю точку. Словно лишь там было ей место, только на алтаре она могла чего-то стоить и послужить благом миру. От неотвратимости судьбы Одри хотелось метать, кричать в небо да так, чтобы сами звёзды, давно покинувшие свой пост, смогли услышать её. Ей хотелось жить, как все, найти себя и к грядущему тридцатитрёхлетию не свихнуться окончательно. Но с каждым новым днём, которому оставляли после себя липкий след кошмары, и которые так и направили пробраться в реальность, она сильнее сомневалась, достойна ли вообще выбирать себе жизнь. Взгляд впечатался в ладони, одной из которых она сегодня сжимала детскую головку и готова была разбить её словно пасхальное яйцо.         — Любишь убегать во время мозгового штурма, — прервал её терзания Кассиэль.        — Увы, я не всегда принимаю и понимаю то, что чувствую в моменте, — решила не скрываться девушка, хоть и в данный момент ей не мешало оказаться в укромном месте и в одиночестве. — Я помню, что это твоё место. Сейчас уйду.       — Сиди, — парень жестом остановил её, а сам облокотился о ствол близ растущего дерева. — Я думал, люди твоей профессии должны быстро анализировать себя, не то что других.       — Не доверяешь психотерапевтам и прочим-…       — … шарлатанам, да, — хмыкнув, продолжил за оценщицу коллега. — Меня скорее удивляет, как вас, натренированных на то, как и где копаться в человеческих мозгах, не научили разбираться в себе.        Навалившиеся эмоции за весь день безумным спектром выстроились перед ней одним большим флангом. В любой другой день, другой час и даже год она бы силилась сдержаться, списать на особенность архитектуры поведения молодого человека, но в этот раз закипевшее в ней нутро рвалось наружу. Злость на саму себя, презрение к той, во что она превращалась в своём отражении, и подступающая горечь от узколобости собеседника, что привык всё мерить лишь в своей метрической системе, забывая о существовании других людей со своими ценностями.       — Если я училась «выслушивать» всех, это не означает, что я уже давно разобралась в себе. У меня тоже есть чувства, есть сомнения и я, чёрт возьми, хочу когда-нибудь понять, кем являюсь в этой жизни! — отчеканила грозовым залпом девушка.       — Ты человек, разве этого недостаточно? — совершенно спокойно, не поведя даже бровью на её бурю, спросил парень.       — Знаешь, некоторым порой очень не хватает этого напоминания, — цинично буркнула в ответ.       — Зачем тебе искать себя в этой жизни, когда у тебя есть своя? — помедлил Кассиэль. — Определись с тем, кто ты для себя в своей жизни, и живи дальше.        Оценщица приостановила словесный порыв, вдумываясь в сказанное коллегой. Жар негодования постепенно стал отпускать её, а сжатые в кулаки за время тирады руки расслабились и упирались в холодную поверхность скамьи.       — Кто знает, может ты и прав, — тихо произнесла Одри, чьи слова забрал с собой шелест садовых деревьев. — Извини, я вспылила…       — Одри, — попытался вразумить её коллега, — иди к себе и отдыхай. Постарайся довериться нам и всё будет хорошо.        Она слабо кивнула и направилась к себе в спальню, где, как девушка уже знала, её ждал очередной бой, но уже с закрытыми глазами. Одри плелась к двери, словно за спиной у неё была непосильная, но должная ноша. Из-за уставшей и опущенной головы она не сразу обратила внимание на дожидавшегося у её дверей Давида. Стоял ли он так сразу после собрания или же только недавно подошел, заслышав хлопок двери на первом этаже, — девушка не бралась гадать.        — Привет, — с вымученной, но искренней улыбкой произнесла она.        — Хотел убедиться, в порядке ли ты, — мужчина оттолкнулся от стены и приблизился к ней на несколько шагов, — а то у тебя вошло в привычку врать мне, ведьмочка.        — Как видишь, я сама не могу разобраться, что со мной происходит, — Одри старалась подавить в себе истеричный смешок, — куда мне ещё тебя втягивать во всё это.       — Я втянулся, ещё когда впервые увидел тебя, — бархатом заволок её в плен своего голоса.        Девушка прикрыла глаза и со смиренной улыбкой на устах позволила мужчине провести её в спальню, до которой были считанные шаги. Терпкий аромат корицы пронизывал кожу, воздух вокруг Давида казался таким тёплым, что покидать его не хотелось ни под каким предлогом. Одри помнила свой сдерживаемый утренний порыв, но, глядя в эти полные нескрываемого обожания глаза, она не могла вот так легко отмести собственные терзания в сторону. Ей хотелось, чтобы ни одна её мысль не смогла обременить Давида, чтобы в голове её был лишь его голос, когда как в его — её. Рукой она коснулась его щеки, поглаживая пальцем едва заметную щетину. Костяшек совсем невесомо касались мягкие кудри мужчины и Одри отдала бы всё, чтобы каждый рассвет она встречала, уткнувшись лицом в них.        — Давид, я не знаю, что со мной, — девушка старалась придать голосу большей серьёзности, не смотря на интимность полу мрачной обстановки спальни. — Порой я теряю контроль над собой и это очень пугает меня. Я не хочу, чтобы это во мне навредило тебе или кому-либо из ребят.        Юрист не спешил перечить её словам, руки его осторожно легли на спину девушки. Без откровенных намерений, лишь бережно обнимая, он вбирал Одри полностью в своё тепло рук и дыхания, что предательски учащалось каждый раз, оставайся они наедине.        — Это прозвучит очень шаблонно, но я не вправе уводить тебя в неизвестность, когда сама не знаю, что чувствую к себе, — она прижалась к его груди, как только почувствовала кольцо объятий вокруг себя, — и к тебе.        — Ведьмочка, — такое родное и такое ласковое, к которому Одри никогда не сможет стать равнодушной, — я буду ждать столько, сколько потребуется. Я прошу лишь об одном: позволь быть рядом во всех твоих кошмарах, наяву они или во сне. Если тебе не будет хватать счастливых моментов в жизни, я сотворю множество новых и мы вместе будем их вкушать, как самое лучшее шато, — Давид погладил растрёпанную за день макушку девушки. — Просто позволь быть рядом, и, уж поверь, ни одна неизвестность не сможет напугать нас.       Это звучало так сладко и наивной толикой себя Одри надеялась, что так и будет. Практичная же часть пыталась начать причитать и взывать к голосу разума, но, как ранее пожелала оценщица, в голове ей мечталось слышать лишь один. И его хозяин стоял перед ней, обнимал крепко, огораживая от всего мира, в своей броне из чёрного костюма. Девушка положила голову на грудь мужчины, вслушиваясь в сердцебиение, что отдалённым постукиванием служило для неё колыбельной песнью.        — Побудь со мной, пока я не засну, — робким шепотом, не разрывая объятий, попросила она.        — Спи сладко, ведьмочка моя, — лёгкий, совсем невинный поцелуй коснулся её головы.