me and the devil

Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.

Ветхий Завет: книга Екклесиаста, стих 8:11

      Глаза девочки застилали слёзы. Словно тряпичная кукла, подвешенная за ниточки, она возвышалась над всеми присутствующими в храме. Тугие верёвки до боли сдавливали нежную детскую кожу, а деревянный крест за спиной не давал согнуться и спрятать своё лицо ото всех страждущих. Отец в пастырском обличье читал монотонным голосом своё воззвание к божеству, когда сидящие на скамейках и стоящие на коленях прихожане вторили каждому его слову. Они верили в истину, что читал им их лидер, они приносили жертвы, потому что вера была слишком сильна и непоколебима, чтобы можно было отступиться от неё во благо человеческим чувствам. Одри была очередной заготовленной жертвой, которую всю жизнь вели именно к этому моменту.             Мать с приторной жалостью смотрела на привязанное чадо и из раза в раз пыталась протянуть ей чашу с водой, но девочка мотала отрицательно головой и продолжала бесшумно лить горькие слёзы. Ни в одних глазах не было искреннего сострадания, она была ягнёнком, что вели на убой, дабы прокормить несколько семей. Маленьким и беззащитным, что едва понимал суть жизни, чтобы так быстро с ней распрощаться.        — Одри, детка, выпей это, пожалуйста, и тебе больше не будет больно, — не унималась миссис Дюваль и продолжала подсовывать край чаши к губам дочери.       Ей очень хотелось верить, что среди всех этих стервятников лишь мама окажется на её стороне, спасёт и сбережёт от страшной участи. Одри получала выговоры от матери, но в тоже время она никогда не забывала, как та ласково гладила её головку, как пела ей песни и читала сказки в тайне от отца. В детской головушке разрывались между собой образ матери и образ верной и послушной жены главы культа.        — Мамочка, пожалуйста… — жалобно произнесла девочка дрожащими губами.       — Выпей, солнце, выпей, — твердила с напором та.       Отец закончил свою речь, все сидящие присутствующие опустились на колени и с жадностью в глазах следили за каждым действием мужчины. Из своего рукава он достал крупного размера клинок с позолоченной рукояткой и направился в сторону дочери.        — Умойся кровью невинной, восстань из тьмы и возглавь детей своих! — преподобный вознёс клинок до уровня живота девочки. — В ней – обещанное начало твоё, в ней – гибель всего былого и теперешнего. Да возродится твоё имя на земле нашей, да будут роптать все лжепророки и еретики, да будет её тело пищей для твоего духа сильного, непобедимого! — с этими словами он начал неспешно протыкать остриём белое платье, на котором такой же неспешной поступью стали распускаться кровавые бутоны.        — Папочка, прошу, не надо! — сквозь надрывающийся крик умоляла несчастная.        — Одри, милая, выпей это сейчас же и всё мигом пройдёт, — слова матери уже не внушали доверия ребёнку, как и отцовская фигура давно потеряла символ защиты в глазах дочери.              Девочка плохо помнила слова, что произносил заведённый мужчина, все мысли были о боли и о том, когда же она наконец закончится. Живот разрывало жутким пламенем, по ощущениям весь подол крохотного девичьего платья превратился в багровое месиво. Клинок не впивался глубоко, он лишь проливал кровь, что густыми струйками спускалась вниз в подставленную чашу. Одри прикрыла глаза в надежде, что её конец, какой, судя по всему, так долго ждали родители, скоро наступит. Единственной мыслью, промелькнувшей в измученном сознании, было:       «Я им всегда была нужна только для этого…»       Певчий монолог отца прервала стрельба из снайперских винтовок, чей прицел был проигнорирован всей важностью ритуала. Люди падали на пол безжизненными тушками, кровь пропитывала собой деревянные половицы, светлые стены превращались в полотно художника-абстракциониста, что до конца своих дней использовал лишь один цвет на своей кисти. Преподобный огляделся по сторонам: члены культа, которых не успели ещё мастерски подстрелить, заметались по храму, стуча в запертые двери. Его же верная супруга старательно развязывала узлы у рук дочери, из последних сил надеясь спасти её.        Мужчина бросил недовольный взор на чашу со снотворным, которым та пыталась опоить предназначенную жертву, дабы уменьшить её страдания перед смертью. Какие же жалкие попытки матери спасти своё обречённое чадо! Пастырь рывком отстранил жену от девочки, а после тем же кинжалом глубоко прошелся по тонкой бледной шее женщины, разливая ещё больше крови у ног Одри. Девочка не могла выдавить из себя отчаянного крика, её глаза под тяжестью век закрывались, а оглушающий выстрел и грохот, с каким замертво упал отец, бесповоротно унесли её сознание прочь из этого места.       — Мама! — Одри с криком выбралась из гнетущего сна.        Она была в своей комнате, в агентстве. Сквозь плотные шторы еле пробивался утренний свет, девушка по крупицам собирала воспоминания вчерашнего дня. То, что она переживала секундами ранее, было лишь сном-воспоминанием. Ей хотелось выдохнуть, ведь всё чудовищное оказалось позади, но реальность готовила свои сюрпризы. В голову сразу стали прокрадываться лапки хитрых пауков, что нарочно вплетали в сознание самые неприятные детали прошедшего задания.        — Одри, как вы? — то был Микаэль, сидящий в маленьком кресле у её кровати.        Она не сразу повернула голову в сторону мужчины. Не осознавая, что находится не одна в спальне, девушка в один момент скинула с себя одеяло и принялась ощупывать свою ногу, которая не так давно её сильно подвела. Одри долго подбирала слова, с которых стоило начать разговор, Микаэль же не торопил её. Напротив, он понимал, насколько уязвимо в данный момент состояние девушки.       — Что со мной произошло? — едва шепотом произнесла она.       — Вы упали с лестницы, — спокойным и вкрадчивым тоном стал пояснять начальник, — обморок вызвал отравленный чай, который каким-то образом оказался у нашей заказчицы в доме.        — Отравленный? — девушка попыталась вспомнить все тончайшие ноты того горячего напитка. — Как сейчас Фелония и ребята? — она тут же опомнилась, ведь не одна она пила тот чай.       — С ними всё в порядке, — почти что бесцветно ответил мужчина. — Они не так много выпили, чтобы это сильно повредило их здоровью.        — Кажется, вчера я повредила ногу, — она снова натянула на себя одеяло, не перестаю разглядывать через него ранее болевшую часть тела.        — Да, только не вчера, а позавчера. Вы пролежали без сознания чуть больше суток, но сейчас можете не беспокоиться, — Микаэль довольно сдержанно, но вполне искренне улыбнулся оценщице, — я вас исцелил.       — У вас есть врачебная лицензия? — вот этот сюрприз она действительно не ожидала обнаружить в стенах «Астреи».        — Чтобы лечить, мне она не нужна, — уклончиво ответил мужчина. — Сегодня отдыхайте, Одри, вам нужно набраться сил, — толика беспокойства пробежалась в его взгляде. — И часто ли вас мучают такие кошмары?        Одри пропустила суть вопроса мимо, лишь отрешённо посмотрела на того, кто его задал. Она могла лишь представить, что выкрикивала в течении всего времени, будучи погружённой в свои самые мучительные сны. Глупо предполагать, что обитатели, пусть и большого поместья, не смогли стать свидетелями её болезненных мольб.        — Прошу простить меня за бестактный вопрос, — мужчина поднялся с места и направился к выходу. — Как я и сказал, сегодня вы можете отдыхать, Одри. Ах да, вам очень настырно названивала некая Рут, полагаю, вам стоит перезвонить, как вы будете готовы.       «Рут! Она наверняка сейчас беспокоится обо мне,» — с досадой подумала Одри, прекрасно зная, как череда обстоятельств отдалила её от подруги.       Девушка оставалась в постели ещё какое-то время. Сон не отпускал её, как и воспоминания о чудовищном происшествии. Ей нужно было расспросить Микаэля о Мэри! Она выпрыгнула из кровати и готова была побежать к двери, но, заметив своё отражение в зеркале, сбавила пыл. Щеголять в одной сорочке на виду у всех коллег было выше её достоинства. И Одри даже не хотела задумываться сейчас, как именно она оказалась в ней, когда ещё сутками ранее была в другой одежде.        Отсутствие боли в ноге не давало ей покоя, оценщица будто забыла само ощущение боли, но воспоминания о ней остались вместе с туманным фантомом в области бедра. Она склонила голову под горячим душем, смывая с себя остатки сна, воспоминаний и вопросы, на которые ещё предстоит найти ответы. Стань она расспрашивать каждого и по каждому вопросу, её голова точно вспухнет воздушным шаром, а язык и вовсе окоченеет. Вопросов было действительно много, но к каждому нужно было подобрать подходящее время и подходящего ответчика.        Горячая вода обжигала кожу, в то время как девушка чувствовала с каждой новой порцией пара прилив сил. Кожа на кончиках пальцев сморщилась быстро, но ей нужно было пробыть чуть дольше под этим удушающим потоком. Она выравнивала дыхание, упираясь руками о кафельную плитку, пока беглые капли воды спускались с её кончиков волос и плеч. Ещё немного и из носа вот-вот готова была появиться багровая струйка, что по обычаю служила стоп-сигналом для Одри в её утренних процедурах.        Распалившаяся до красна, она закуталась в махровый халат и вернулась к своей кровати, где уже и стала вызванивать подругу.       — Одри, как же ты меня напугала! — первое, что услышала оценщица по ту сторону. — Что они с тобой сделали?       — Я в порядке, — немного приукрасив, заверила подругу, по крайней мере она точно не врала. — Мне стало плохо на одном из заданий, поэтому не могла взять трубку. Нужно было отлежаться.       — Ох, Одри, — интонация Рут разрывалась между сожалением и негодованием, — тебе срочно нужно оттуда уходить. Эта работа добьёт тебя в конец!       — Рут, — спокойно позвала её Одри, — успокойся. Я в норме, и, более того, мои коллеги очень пекутся о моём состоянии. Тут скорее я могу проявить неосторожность и свалиться головой вниз куда-нибудь, — она выдавила из себя наигранный смешок. — Ты же меня знаешь: неприятности не обходят меня стороной.        — Кстати о них! — воскликнула девушка. — С тобой не связывался профессор Синнер?        — Да, не так давно, — Одри помедлила, прежде чем ответить утвердительно. — А ты это к чему спрашиваешь?       — Я ему обрисовала ситуацию, в которой ты оказалась, более того, по счастливому стечению обстоятельств, понимаю, что оно всё же не такое счастливое, но тем не менее: он курирует твоего бывшего пациента и готов помочь отстоять твою невиновность, — подруга говорила так восторженно, словно Малек Синнер был её благодетелем, а не университетским профессором. — Прошу, Одри, встреться с ним! Я уверена, он обязательно поможет тебе.       Она металась в догадках, чему мог свидетельствовать такой альтруистичный порыв преподавателя по отношению к своей студентке, что ни разу не посетила его лекций. Одри боялась связывать всё в кучу, но профессор Синнер действительно мог ей помочь. Как минимум распознать психологический портрет маньяка, с которым довелось столкнуться лицом к лицу агентам Уоррен и Бишоп.        — Не переживай, я обязательно с ним встречусь, мы с ним как раз договорились, — тут оценщица не смогла не соврать, она цеплялась за любую соломинку, лишь бы выбраться из не самой приятной темы для разговора. — Лучше расскажи, как ты поживаешь?        — Знаешь, мы так давно не виделись, — грустно протянула Рут. — Много чего произошло, я вновь перебралась в деревню. Ты бы видела здешние окрестности! Тебе бы точно понравилось тут, Одри, — она сменила восхищённый запал на очарованный своим теперешним местом жительства. — Как насчёт встретиться и пойти вместе в церковь? Я бы очень хотела тебе показать наш храм.       Одри не подавала виду, как тяжело вздохнула. Она очень ценила дружбу с Рут именно потому, что в самый отрешённый и одинокий момент в её жизни она была рядом и могла её понять, как никто другой. Рут не косилась на неё, как то делали другие, прекрасно осведомлённые в том, чей дочерью являлась юная мисс Дюваль. Она и сама прошла через лишения и страдания в культе, только в совсем другой общине. Рут лишилась родителей, но в детском доме она пробыла недолго — вскоре её забрали к себе бабушка с дедушкой, что не питали такой фанатичной любви к религии, но с уважением относились к установленным привычкам внучки. Одри помнит, как её впервые забрали на рождественские каникулы в семейство Рут и где она вновь оказалась за праздничным столом. Девушка не могла взращивать в себе ту  робкую веру, какой обладала её подруга, как и не могла противиться каким-то установившимся понятиям с малых лет. Ей куда проще было сторониться церкви и любых религиозных песнопений, даже Рождество с Пасхой стали для неё символическими праздниками, не имеющими религиозного значения. С верой и без неё она так и не обрела семью, но себе Одри позволить не могла, чтобы Рут лишилась того заветного чувства покоя, какое обретаешь, оказавшись дома.       «Для неё это очень важно и она каждый раз за меня так переживает,» — совесть кошачьими коготками скребла по внутренней стороне груди. — «Я должна её поддержать.»       — Конечно, Рут, обязательно созвонимся и встретимся.       Они ещё какое-то время болтали, вспоминая школьные и студенческие мелочи, а после Одри сослалась на неотложные дела. Журчание в животе и подступающие чувство голода дали знать о себе, тонко намекая, что пора уже начать утро с действительно полезных и приятных вещей. Перед завтраком оценщица хотела заскочить в кабинет начальника и разузнать о произошедшем в доме мисс Уоррен, быть может, она поспешила надеяться на помощь профессора Синнера, ведь маньяка могли схватить. Последнее, что помнила девушка, как окровавленные руки потеряли хватку, а ноги перестали держать её. Тьма и проходящее холодком по спине присутствие третьего человека.        Девушка уже была готова постучаться в кабинет, как до неё стал доноситься пылкий спор с первого этажа. Спустившись, она узнала в говорящих своих коллег: Давида и Кассиэля. Оба были чем-то недовольны и, судя по интонациям, вот-вот готовы были ввязаться в потасовку.        — Не тебе меня судить, Давид, — грозно рыкнул Кассиэль, — ни ты, ни твой отец понятия не имеете, что такое вина.        — Своё он заплатил, не переживай, — будничным тоном ответил шатен. — Но для твоего же блага лучше не ровнять меня с моим отцом.        — Да вы из одной глины слеплены! — с презрением фыркнул собеседник. — Я знаю, что случившееся с ней в деревне, было моей виной. Но не тебе меня отчитывать…       — Доброго утра, ребята, — Одри решила выглянуть из-за угла и хотя бы своим присутствием разрядить накалившуюся обстановку. — Кассиэль, — она первым делом обратилась к нему, — не вини себя. Ты не можешь уследить за каждым моим шагом, да и, никто не знал, что чай отравлен…        — Я должен следить за каждым твоим шагом и защищать, — твёрдо выпалил тот. — К чёрту чай, но тот убийца и тебя мог раскромсать в подвале!        Одри опешила от такой горячности в парне, который ранее казался таким безразличным и едва ли участливым. Она могла предположить, что тот ответственно относится к своим служебным обязанностям, но человеческие качества, которые проклёвывались в нём с переменным успехом, давали надежду, что её коллега не такой уж и солёный камень.        — Должен не должен, ты уже дозащищался однажды, — Давид не придавал значения такой эмоциональности молодого человека. — Просто прежде чем винить других в их кладбищах, сам загляни на своё и не забудь прибрать могилки.       Кассиэль уже готов был накинуться на юриста, что так и ждал подобного выпада, но оценщица сделала несколько шагов навстречу парням и самый разъярённый из них остудил свой пыл. Парень осуждающе покачал головой и направился прочь из кухни, бросив напоследок:       — Ты всё тот же сын своего отца, не видать тебе жизни с чистого листа, — и скрылся в коридорах поместья.        Одри не знала, как разорваться между двух огней, более того, ей хотелось узнать из первых уст, как обстояли дела после того, как она потеряла сознание. Оглянувшись на другого коллегу, она заметила разительное изменение в его лице. За всё время спора он оставался непоколебимым, но словно брошенная в сердцах последняя фраза оказалась той самой стрелой, что задела самый чувственный орган человеческого тела. Давид стоял с чашкой крепкого кофе в одной руке, другой зарылся в собственный карман и наблюдал за садом через окно. Всё его лицо было напряжено, но ни ярость, ни агония печали или какая-либо другая эмоция не показывались в его очертаниях. Он просто застыл, словно все краски, какими так долго вырисовывали его флорентийский профиль, спали, оставив голый мрамор без всякой огранки.        — Давид, — тихо позвала его девушка, приблизившись, — мы не есть ошибки наших отцов. И никогда ими не будем.       Она чувствовала, что оба мужчины задели чувства друг друга и каждому нужно прийти в себя после услышанного. В ссорах часто выскальзывают самые неприглядные подробности биографии, в которых оппонент обязательно поспешит уличить соперника. Одри понимала, что расспрашивать его, как и давить не стоило, что-то подсказывало, что высказанное Давидом было несколько из личной неприязни к коллеге, сколько из обиды и беспокойства о ней. Она осторожно коснулась его плеча, совсем невесомо погладила его напряжённые мышцы, давая понять, что здесь с ним его поддержка.        Взгляд мужчины вернулся к девушке, он заметно потеплел, к лицу прильнули былые краски и даже колечко в носу заиграло игривым блеском. В глазах его уже не бесновались злые черти, метающие во все стороны молнии и грозы. Давид улыбнулся так мягко, словно впервые пробовал эту эмоцию по-настоящему. Одри ещё не понимала, какую веру вселяла она в него одним своим присутствием и одним своим неподдельным искренним взором.        — Я очень счастлив, что с тобой всё в порядке.       Он поставил чашку на столешницу, а руки его сами потянулись к лицу девушки. Давид поглаживал большими пальцами щеки девушки, с жадностью утопающего всматривался в её глаза, словно то было солнцем за водной пеленой. Она смотрела на него без всякого страха и желания задать вопрос, она сама нуждалась в мимолётном единении, когда сердце не бушует, а мысли не сдавливают череп изнутри. Пальцами Одри осторожна обвила кисти рук мужчины, повторяя успокаивающие движения. Какая-то сторонняя мыслишка витала в воздухе, мол, они слишком многое позволяют себе для коллег, но, глядя на безмятежное и такое блаженное лицо юриста, она не могла не смириться с тем, что он таков, какой есть. Оценщица не знала, какое стёклышко этого калейдоскопа появится перед глазами в другой раз, но была уверена, что каждый новый оттенок Давида она впечатает в свою память бесповоротно.        — Будет большой наглостью с моей стороны поэксплуатировать тебя в качестве шеф-повара моего завтрака? — решила прервать их молчаливую идиллию первой.        — Ведьмочка, такие вопросы даже запрещено спрашивать! — мужчина тут же встрепенулся и набросил на себя привычный задористый флёр. — Тебе можно всё, ты же это знаешь.        Пока её завтрак готовился, Одри успела написать Фелонии и напроситься на встречу в участке, где та уже расскажет ей подробности прошедших дней и выясненные обстоятельства смерти обеих девушек. Она никак не могла отпустить то чудовищное зрелище, с каким столкнулась в лесу и в подвале. Что-то сплетало и в тоже время разъединяло эти два случая с тем, что она наблюдала в клубе. К её счастью, Фелония была готова пообщаться вне стен агентства и обсудить детали.        Оставалось только назначить встречу с профессором Синнером, который явно ждал её, раз лично позвонил ей по рекомендации Рут. В Одри посеялось зерно сомнения, почему профессор с таким преподавательским и докторским стажем откликался на помощь бывшей студентки, которая сама же и не просила о ней. Рут, конечно же, заслуживала благодарностей, но оценщица предпочитала остерегаться людей, в чьих мотивах она не была уверена.        «Доброго дня, мисс Дюваль. С удовольствием приму Вас у себя сегодня в центре. С уважением, проф. М. Синнер,» — сообщение от профессора пришло моментально, что сбрасывало некоторый груз ожиданий с плеч девушки.       Ниже мужчина указал адрес и время, к которому нужно было подъехать. Одри очень желала выдохнуть, но осознание, что ей так или иначе вновь придётся коснуться нелицеприятной темы, заставляло её сжаться ещё сильнее. Любой курирующий психотерапевт захочет услышать подробности лечения, в особенности — момент срыва пациента. Девушке просто некуда было бежать и нужно было ровной походкой выйти на встречу предстоящему испытанию, даже если это испытание — беседа с психотерапевтом.        — Иногда мне хочется уничтожить все беспокоящие тебя мысли, чтобы твоя улыбка никогда не покидала своего места, — Давид уселся напротив, подпирая свой подбородок кулаком, пока оценщица уминала сытный завтрак, который вполне мог перекочевать в обед. — Я на суде даже пропустил мимо ушей несколько аргументов от адвоката риелтора. Всё никак не выходила ты у меня из головы, ведьмочка.       — И что же, ты проиграл? — Одри не хотела брать на себя вину помимо ссоры парней ещё и за сорванное заседание.        — Я как всегда выиграл, — он довольно усмехнулся и не смог не урвать момента, чтобы подмигнуть собеседнице.        — Мы обязательно это отпразднуем, но мне нужно бежать, — оценщица глянула на часы — время действительно непозволительно наглым тоном подгоняло её.        — Тебя подвести не нужно? — уточнил мужчина.       — Нет, спасибо, я доберусь сама, — она молнией вымыла за собой посуду и помчалась из кухни.       — Одри! — окликнул её коллега, когда та была на лестнице. — Ты хорошо себя чувствуешь?         Во взгляде его, даже будучи выше на несколько ступенек, она прочла волнение, вызванное заботой. Что-то отдалённо похожее она углядела в глазах Микаэля, когда тот покидал её комнату, и даже среди ворчливой тучи на лице Кассиэля по возвращению из леса она отметила те же ноты. Давид не скрывал его, поскольку не в характере такого человека, как он, что-либо прятать из собственных чувств. До этого Одри с искренней обеспокоенностью встречалась только в общении с Рут, ведь всем остальным не было дела до неё. С самого её рождения. Эмоция Давида не была похожа на корпоративный этикет, ровно как и Микаэль с Кассиэлем не походили на тех, кто ради приличия выдавливает из себя некое подобие сострадания. Оно либо было им присуще, либо нет.        — Я буду в порядке, спасибо, — девушка благодарно кивнула ему и направилась в комнату, где и стала собираться на встречу с профессором.       Сменив домашнюю одежду на свой самый респектабельный брючный костюм, девушка выдвинулась из агентства. Она заверяла саму себя, что обсуждение её проблемного пациента необходимо, чтобы вернуть лицензию. Столько лет учёбы, практики и беспросветной работы, чтобы один сумасшедший лишил её всего, стёр годы кропотливого труда в прах? Нет, Одри на подобное никак не могла согласиться. Как и у любого человека, как бы оценщице этого не хотелось отрицать, у неё были периоды в жизни, когда всё летело из рук, каждый шаг подкашивал ноги, и сдаться хотелось ещё до того, как лошади были оседланы перед боем. Очень легко понять необходимость побыть слабым, но крайне сложно принять себя в своё слабое время. Перелистывая былые заметки, девушка пыталась наткнуться на какое-нибудь примечательное замечание, быть может, предпосылки рецидива Артура были намного раньше. Она вновь и вновь через силу возвращалась в тот день, но кроме обезумевших глаз, в которых была звериная жажда крови, она ничего не могла вспомнить.        Центр, в котором располагался офис профессора Синнера, находился в окраине соседнего города. Поскольку «Астрея» располагалась глубоко загородом, добираться было равносильно тому, что ехать из другого населённого пункта. Одри посчитала интересным смену сферы деятельности Малеком Синнером, поскольку тот немного ранее преподавал в Вирджинии, а сейчас возобновил свою практику в другом штате. Впрочем, не одна она бежала из того края и не одна она сменила работу.        На первом этаже её встретила молоденькая секретарша, которая цепким взглядом моментально просканировала внешний вид оценщицы с головы до пят, оставшись при этом крайне довольной. Девушка любезно провела её к кабинету профессора и в такой же, как и полагается, манере предложила ей на выбор горячие напитки.        — Чай, пожалуйста, — с дежурной улыбкой ответила Одри и вошла в кабинет.       Рабочее помещение отличалось своими масштабами и роскошной отделкой. Древесный интерьер чем-то напоминал кабинет Микаэля, но если у начальника агентства преобладал антикварный налёт, то владелец этой обители предпочитал изысканность во всём. Кожаные кресла, дубовый стол посреди кабинета, такая же кожаная кушетка для клиентов, а всё убранство венчала библиотека, расположенная на втором этаже, к которой можно было подняться по небольшой винтовой лестнице.        — Мисс Дюваль, рад вас видеть, — мужчина привстал и поприветствовал девушку. — Полагаю, мои лекции вас так не интересовали, как личная встреча со мной.        — Вы же помните, профессор, что объектом обсуждения нашего является Артур Кладис, — Одри присела в одно из кресел.       — Безусловно, — он вышел из-за стола и прошел к креслу, что было напротив его гостьи. — Позвольте полюбопытствовать, как вы оказались в таком удивительном агентстве под названием «Астрея»?        — Вы разыскивали информацию про меня или вам всё Рут доложила? — с недоверчивым прищуром спросила она.       — Вы должны понимать, что если я уж и берусь за помощь, то должен ознакомиться, с кем имею дело, — он присел на подлокотник и внимательно всматривался в лицо девушки.       Под его взглядом Одри чувствовала себя как под микроскопом, словно на одном маленьком стёклышке были размещены все её тайны и мысли, и этим стёклышком являлось её собственное лицо. Она бегло заморгала и опустила взгляд, не желая соревноваться с человеком, куда опытнее её, в гляделках.        — Небольшая вы поклонница зрительного контакта, смею полагать, — подметил с едва уловимой улыбкой профессор.        — Глаза отвлекают, — девушка нарочно обратила своё внимание на манжеты шелковой блузки и стала их поправлять, — в них видишь слишком много и одновременно слишком мало.        Мужчина не скрывал своего довольства от зародившейся беседы. Малек Синнер представлял собой человека глубоко средних лет, не утратившего утончённости как в одежде, так и в фигуре. Одри даже была склонна полагать, что профессор походил больше на врача-хирурга, нежели на психотерапевта, настолько атлетично выточенным было его телосложение. Пиджак светло-серого костюма-тройки мирно покоился на спинке кресла, которое временно покинул его хозяин с приходом гостьи.        — Моя руководительница настояла, чтобы я сменила место работы и направилась по рекомендации в другой штат, пока всё в «Гудламе» не уляжется, — спокойно вернулась к вопросу оценщица.       — Доктор Дю Морье проявила особую осторожность и осмотрительность в вашем деле. Похвально, что вы её не ослушались.       — Как будто у меня был выбор, — вырвалось полушепотом из уст девушки. — Вы были знакомы с ней?       — Моя практика и преподавательский стаж обязывает быть знакомым с многими специалистами в области психотерапии и психиатрии, — ответ прозвучал с неким упрёком, словно Одри следовало самой провести данную логическую цепочку.        «Что ж, стоило догадаться, тем более, он преподавал в том же городе, где я и работала после выпуска,» — пожурила сама себя она.         — С Беделией мы знакомы давно, — продолжил профессор, — она оказывала профессионального рода консультации для меня, это помогало в моей дальнейшей практике.         «Дю Морье и консультации? Малек не выглядит младше неё, интересно, что за опытом он обращался не к более старшим коллегам по цеху. Во всяком случае, в нашей области крайне редко мужчины ставят профессиональные знания женщин на уровень со своими. Профессор Синнер всё же умеет удивлять,» — подметила для себя Одри.       — Уже пытаетесь меня проанализировать, мисс Дюваль? — мужчина едва вскинул бровь.       — Я понимаю, почему вы захотели побеседовать со мной, — перешла сразу к делу оценщица, — я была лечащим врачом вашего теперешнего пациента, мои наблюдения могут помочь вам в дальнейшей диагностике и составлении отчётов для судебной экспертизы. Но зачем вам помогать мне очистить моё имя? Только ради просьбы Рут? — и у неё всё ещё оставался вопрос, почему после выпуска подруга продолжила общаться с профессором, раз даже его контакт всегда имела под рукой.       — Мне известна ваша печальная история, Одри, — он поддался чуть вперёд, отчего его лицо можно было разглядеть куда лучше. — Рут, в силу своих взглядов и привязанности к вере, не сообщит мне тех подробностей, которыми явно владеете вы.       — Зачем же вам эти подробности? — Одри машинально сложила руки перед грудью, разговор уходил в ещё более неприятное русло.       — Я питаю слабость ко всякого рода культам, есть что-то в их стремлении к богу и философии то, что миру ещё предстоят познать, — от его цепкого холодного взгляда не ускользнул защитный жест девушки. — Во многом такими людьми правят психопатологии, моя же задача кроется в том, чтобы изучать их и находить пути, предотвращающие зарождение новых, более острых случаев.        — Мне всегда казалось, что религиозные культы держаться на внушаемости его членов. Люди вполне осознанно могут верить в то или иное божество, ровно как и… — она помедлила, — приносить разного рода жертвы во имя этого божества.       — Не без этого, Одри, не без этого, — тот довольно кивнул собеседнице, — но разве таких людей можно назвать полностью психологически здоровыми людьми?       — А в нашем мире вообще живут психически уравновешенные люди? — тень усмешки коснулась её лица.        — Увы, признаки нормы существуют для того, чтобы мы смогли определить своё отличие, а не стремились к ней.       Профессор поднялся и направился к своему столу, где в педантичном порядке были разложены бумаги и ежедневники. Скользнув беглым взглядом по папкам, он подхватил ту, что представляла наибольший интерес для их беседы.        — Артур Кладис, 24 года, родной город Балтимор, первоначальный диагноз – 6А70, — зачитал анамнез Малек. — Как настаивают его родители, в подобном состоянии его сына легко могли довести до самоубийства, — он пролистал веером оставшиеся страницы и захлопнул папку. — Что же считаете вы?       Одри пристально следила за историей болезни Кладиса, прокручивая в голове каждый из их сеансов. Пациент был не из тех, кого легко можно было отправить на порог вечности, Артур страдал глубоким депрессивным расстройством, которое возникло очень давно и с каждым переломным моментом в жизни парня черпало новые силы. В какой же момент оно перекочевало в психоз, некогда практикующий психотерапевт так и не могла определить. Картина в последние дни прослеживалась совсем иная, ничто не могло предвещать такого кардинального изменения поведения пациента. Пожалуй, это единственное, за что себя винила Одри перед подопечным.       — Единственной моей ошибкой было то, что я просмотрела зачатки психотического расстройства у Артура, — невозмутимо ответила та. — Но я склонна полагать, что его родственники умышленно скрыли от персонала его прежние вспышки агрессии. Подобное вполне могло носить эпизодический характер.       — Под подобным вы имеете ввиду нападение на вас?        — Можно и так сказать.       Малек хотел что-то добавить, но их разговор прервал стук в дверь, после которого в кабинете появилась секретарша и принялась расставлять на журнальном столике чайные приборы. Одри благодарно кивнула ей и вцепилась за горячую чашку как за соломинку спасения. Она держалась уверенно, прекрасно понимая, что и она, и профессор являлись людьми одной сферы, вот только если оценщица одёргивала себя от непроизвольного анализа других и порой бранила себя за данное действие, что скрывалось в голове Малека под покровом прилизанных набок волос для неё оставалось загадкой. Местами пугающей, к разгадке которой едва ли хотелось прикоснуться, и в то же время настолько манящей, что сама дискуссия могла свести в неизвестность.       — В лечении Артура Кладиса вы не совершали ошибок, — профессор дождался, когда молоденькая секретарша раствориться за дверью. — Вам же никто не сказал, что перед вами психопат. Быть может, ему доставляло удовольствие душить вас? Сжимать свои руки на вашей шее, чувствовать, как напрягаются мышцы и артерии под пальцами, как наливаются кровью ваши глазные яблоки, а лицо приобретает такой чарующий алый окрас.        Одри впервые задумалась о том, что действительно могла столкнуться с особо опасным больным. Безусловно, те, что проходили под её началом лечение, имели расстройства личности и даже тяжёлые, но окружающие не попадали в зону риска. Она была уверена в тех, кого лечила, потому что в каждом находила то, что смогла бы понять, как никто другой. «Гудлам» собирал под своей крышей крайне одиноких и искалеченных людей, которые оставались со своей болью и тревогой один на один, чьи переживания разделить никто не был в состоянии. Одри сливалась с царящими мыслями в стенах больницы, исцеление других было своего рода терапией и для неё самой. То, что она не смогла помочь Артуру Кладису, вызывало в ней больше обиду и чувство несправедливости, ведь никто не захотел выслушать её. Вся пресса как и большинство коллег, за исключением начальницы, ополчились против неё. Будь в руках общественности факел инквизиторов, они тут же придали бы её огню.        «Людям куда легче обвинять в ошибках, нежели взглянуть на то, что являлось причиной этой самой ошибки. Впрочем, под альтернативным взглядом мало что окажется существенным промахом…»       — Не удивлюсь, если в его палате под подушкой обнаружат ваши слипшиеся фотографии, а быть может где-то в тумбочке будут прятаться ваши выпавшие волоски или салфетки, которыми мы пользовались в столовой, — профессор не переставал следить за Одри, тщательно вбирая в память каждый мыслительный вихрь, что проходился по её лицу.       — Это безумие, — не отрываясь от чайной глади в своих руках, произнесла девушка.       — Напротив, психопаты вовсе не безумны, — мужчина вернулся к креслу напротив оценщицы, — они прекрасно знают, что делают и какие от этого будут последствия.       Одри впервые за весь разговор вернулась к его лицу, чтобы их взгляды пересеклись. Профессор Синнер вовсе не шутил и отдавал себе отчёт в произносимых формулировках. Он говорит так безапелляционно, что на секунду другую девушка готова была поверить в истинность его слов. Возможно, она зря пропускала его лекции, подача у Малека Синнера была действительно достойнейшая.       — Этого утверждения будет достаточно, чтобы Артура Кладиса упекли надолго в клинику для душевнобольных преступников, — он произносил это так спокойно, словно речь шла о самом настоящем негодяе времён великой депрессии.        — И вы готовы дать такое заключение? — Одри с нескрываемым удивлением уставилась на собеседника.       — Если вы на досуге поделитесь со мной одним детским воспоминанием, — Малек налил себе в чашку листового чая и тут же пригубил его. — Прекрасный букет, не правда ли?        — Какое именно воспоминание вас интересует, профессор Синнер? — она хорошо была осведомлена в том, что у каждой магии имеется своя цена. Вопрос был лишь в том, какую цену запросит Синнер.       — Вас даже не отталкивает перспектива, что ваш пациент окажется в местах не столь отдалённых? — по выражению лица мужчины можно было понять, какое удовольствие доставляет ему их дискуссия.        Чувствуя, как ловко её подловили на циничном желании спасти собственную шкурку, Одри закатила глаза. Эмпатия и холодный расчёт всегда бились в глубоких недрах её существа, оканчивая бои с переменным счётом в пользу одного из, но никогда не завершая войны. Гаденькая, но такая явная и естественная мысль давно проскальзывала в ней. Будто бы удар пресс-папье мог быть куда разительнее.        Девушка отмахнулась от навязчивого морока, сотканного из искушения и подавляемой агрессии.        — Он хотел убить меня, — на кончике языка заиграл дивный вкус бархатного напитка. — Осознанно или нет, но я не собираюсь брать вину за то, что просто хотела себя защитить. Никто не вправе лишать меня жизни.        Малек неспешными движениями раскачивал в своей руке хрупкую чашечку чая, создавая в ней мелкие волны, что собой омывали фарфоровые берега. В его руках этот предмет посуды походил на череп мелкого животного, что отдал свою душу во время дикой охоты.        — Как думаете, что чувствовал ваш отец, когда приносил в жертву невинных людей? — воздух, пропитанный недолгим молчанием, разрезало острым лезвием вопроса.       «А вот и он,» — хмыкнула Одри на эту шахматную комбинацию.        Она едва могла расписать всю палитру чувств своего отца, поскольку с того дня не переставала ставить их под сомнение по отношению к ней. Одри была лишь инструментом в его руках, которым так искусно намеревались отравить как можно больше людских душ. Вне культа понятие веры для когда-то малышки Дюваль открылось с другой стороны, как и множество других аспектов человеческой жизни. Девушка не познала, что такое любящая семья, компания верных друзей и самая крепкая юношеская любовь, но она встречала всё это в глазах и речах других. И единственное, чему она научилась за все эти годы, так это тому, что не обязательно иметь что-то в своей жизни, чтобы быть убеждённым в существовании того самого. Потому отец в её глазах оставался человеком со своим узким диапазонам чувств и эмоций, мотивами, о которых она предпочла бы никогда не догадываться.       — Отец не считал их невинными, — Одри оставила в сторону чашку с остывшим чаем, — никто в секте не считал их невинными, поскольку те подвергали сомнению общую веру. Они пытались либо сбежать, либо были замечены в контакте с грешным миром.  Так учил отец называть всех, кто не молился Ему, и кто погряз в мирских искушениях. Эти люди были своего рода еретиками, а по Данте таких ждала учесть шестого круга. Едва ли отец разделял то же представление, но для своего божества он был и палачом, и судьёй, — встряхнув головой, она расправила кудри. — Иногда я думаю…       — … что он получал удовольствие от наказания неверных, — продолжил за неё Малек.       — Да, — тихо ответила девушка.       — И, как вы думаете, почему ему это доставляло такое удовольствие?        — Возможно, — тут Одри без всяких наигранных ухмылок задумалась. Эта мысль обличала все поступки отца, объясняя его рьяное стремление к вере, — так он чувствовал себя ближе к богу.       Профессор едва заметно закивал, по его небольшим глазкам, во внешних уголках которых виднелись мелкие морщинки, можно было уловить удовлетворённую улыбку.        — Чем ближе человек ставит себя к богу, тем правильнее считает он свои поступки, — мужчина взглянул на наручные часы. — Был рад нашему знакомству, Одри, и в особенности нашей беседе. Прошу меня простить, но скоро ко мне должен прийти клиент.        — Конечно, не буду отнимать у вас время, — девушка поднялась одновременно с профессором.       Тот проводил её до самой двери, будучи в самом приободрённом состоянии духа, словно их разговор действительно принёс ему небывалую энергию и силу. Одри возвращалась к поданной идее насчёт Артура Кладиса, но всё упиралось в наличие хорошего адвоката, что смог бы отразить любые доводы противоположной стороны конфликта. Потому одного заключения Малека Синнера было мало, каким бы судьбоносным его жест не был.        — Надеюсь на нашу скорую встречу, — профессор врывался в её мыслительный процесс своими репликами и каждый раз это вгоняло оценщицу в ступор.        «Я же совсем забыла расспросить про маньяка! Стыд и позор мне как самопровозглашенному детективу…» — Одри придержала открытую дверь, прежде чем покинуть кабинет психотерапевта.       — Понимаю, что задаю вопрос не вовремя, но всё же, — она посмотрела прямо в глаза Малека, — как вы считаете, употребляя в пищу других, человек измывается над жертвой или всё же отдаёт дань забранной силе?        — Вы действительно не вовремя задаёте правильные вопросы, — отчего-то на лице мужчины просияла широкая улыбка. — Разве имея в руках какую-либо жизнь, человек не становится подобием бога?        Ответом послужило молчание девушки, за которым она предпочла скрыть любые подступающие догадки. Малек говорил местами развязно, но в его речах Одри откапывала те сундуки дум, которые и вовсе не надеялась сыскать ни на одном острове. Стоило признать, что возможное общение с ним в студенчестве дало бы благотворные плоды в её профессиональной деятельности. Быть может, она бы и вовсе не оказалась в ситуации, в которой была по сей день.       «И я бы не пришла в «Астрею»… Точно! Мне нужно обсудить моё дело с Давидом, даже если он и будет в шоке, едва ли он меня осудит. Что до остальных, то с ними я успею это обсудить и признаться,» — воспряв духом, Одри попрощалась с профессором и выбежала на улицу, где и словила такси до полицейского участка Фелонии.       Уже в машине она прочла немногословное сообщение от капитана: «Приезжай в участок. Срочно.» На счастье оценщицы, она уже выдвинулась в путь и всю дорогу предвкушала, что могло произойти, раз её Фелония поторопила с приездом. Из головы не выходили мысли о том маньяке и зловещем знаке на теле погибшей девочки, в их компанию медленно прокрадывались и отдельные фразы, озвученные в кабинете профессора.        Одри не хотела давать оценку предстоящим действиям, краем совести она понимала, что согласие повлечёт за собой скверный поступок, но в тоже время она вспоминала собственное состояние, когда произнесла: «Никто не вправе лишать меня жизни». Упёртое желание бороться за себя до конца, когда никто не стоит рядом, когда нет подстраховки и группы поддержки, и совсем простое, но такое человеческое стремление жить, какой бы сей мир не был, разрывали в пух и прах детскую отрешённость, что однажды жаждала лишь окончания всего этого. Потому хотя бы с одной проблемой она намеревалась покончить в кратчайшие сроки.        В участке всё ещё с любопытством поглядывали на неё, но решительная походка отбрасывала всякого рода предосудительные толки. Фелония уже покидала свой кабинет и, завидев оценщицу, приветственно кивнула ей, не скрывая улыбки.       — Рада, что ты цела, — она показала в сторону противоположного коридора, где по всей видимости находились комнаты допроса. — Мы поймали одного чудика, вырезал метку на теле жертвы. Нужно, чтобы ты понаблюдала за ним во время допроса.       При слове «метка» Одри ещё больше оживилась, ведь это был идеальный момент, чтобы расспросить про убийцу из клуба и тот неопознанный знак. Девушка потянулась за телефоном и, мигом найдя необходимое фото в галерее, тут же показала его капитану. Лицо Фелонии огрубело и стало строже обычного, при виде окровавленной фигуры на теле мёртвой посетительницы клуба она не проронила ни слова, будучи прекрасно осведомлённой в том, что за демонстрацией снимка проследует и волнующий вопрос.       — Это же его ищет «Астрея», ведь так? Почему этот убийца намного важнее того, с каким мы столкнулись в деревне? — Одри не спешила идти следом за девушкой, она остановилась в коридоре и демонстративно дала понять, что ответы ей нужны прямо сейчас. — И почему здешняя полиция не занимается поимкой маньяка-потрошителя?        Фелония с уставшим видом выдохнула, в её лице читалось раздражение, но не на девушку, а на её коллег и в частности на начальника, что не удосужился разъяснить новенькой все нюансы работы. Она потёрла переносицу и припухшие от бессонных ночей веки, а после подошла чуть ближе к Одри, чтобы разъяснить то, что входило в зону её ответственности.       — Маньяк – это сугубо дело ФБР, ни я, ни мои ребята не можем вмешиваться в их работу, — она недовольно закатила глаза, словно вспоминая все прежние взаимодействия с агентами. — Они даже забрали себе тело той девушки, а мои парни не успели в лабораторию отвезти образцы с её тела. Потому, не вижу смысла тебе цепляться за него. То, что мы в ходе своей работы пересеклись с их делом, — вполне обычная практика. Мы не выполняем то, чего не должны, — вымученно выдавила из себя капитан. — Я очень понимаю твоё стремление к справедливости, Одри, — на краткий миг в обсидиановых глазах промелькнуло горькое сожаление, будто Фелония сама негодовала от происходящего на уровне оценщицы, — но им будет всё равно, ты никогда не сможешь направить их на свой путь.        Одри за весь день, начиная с самого пробуждения, была погружена в липкую пучину неприятных мыслей, что донимали её как в диалоге с кем-то, как и в глубоком одиночестве. Она хотела бы отбросить эмпатию, вновь вернуть былое хладнокровие и выполнять статично свою работу, дабы забыться и уйти от этого мира. Но именно когда единственное средство побега ускользнуло из её рук, девушка всеми фибрами своей души прочувствовала, как важно жить. Чувствовать всё вне зависимости, что таят в себе эти чувства эмоции. А без сострадания Одри казалось, что она ничем не будет отличаться от своего отца.        — Что же до знака, — Фелония покосилась на потухший экран в руках собеседницы, — это дело имеет за собой не один, и даже не три случая. Микаэль должен будет тебе всё рассказать, хотя бы то, что сможет, — хмыкнула та. — Могу лишь сказать, что этот знак и совершённые под ним убийства могут нанести куда больший урон, чем какой-то потрошитель, — она развернулась и направилась в допросную, прервав тем самым свой собственный опрос.        — Почему же тогда и этим делом не занимается ФБР? — и ведь с этим сложно было поспорить, как убеждала себя оценщица.        — А ты попробуй забрать это дело у нашего агентства, — бросила за спину капитан и, открыв дверь, жестом пригласила оценщицу проследовать внутрь.       Допросная представляла из себя помещение, разделённое на две части, обе из которых объединяло зеркало Гезелла, позволяющее наблюдать за происходящим в изолированной части комнаты. Войдя внутрь, Одри сразу же окунулась во мрак, что господствовал в каждом углу и лишь в отстранённой части, где размещали преступников и подозреваемых, падал тусклый жёлтый свет лампы. Фелония встала у двери, где был расположен небольшой стол с микрофоном, в который полицейские, как правило, задавали свои вопросы задержанному.        Девушка увидела за стеклом худощавого парня с сальными волосами, что нервно теребил края своего свитера, насколько то позволяли наручники. Она сделала несколько шагов, дабы приблизиться и рассмотреть лицо человека. Он словно почувствовал присутствие ещё одного, потому вскинул свою голову и широко заулыбался. Фелония жестом дала понять, что сперва начнёт она, а Одри продолжит, если того потребует анализ.       — Зачем вы убили…       Оценщица не дослушала вопроса, всё её внимание было приковано к пустым глазам преступника. То были глаза парня, что так настойчиво предлагал ей пройти вместе с ним в VIP-комнату клуба. Парень блаженно улыбался, словно находился не в этом месте, а где-то очень далеко и, как можно было предположить стороннему наблюдателю, за пределами собственного сознания.        — Да, я убил её, и ту вопящую малышку тоже, — спокойным голосом произнёс парень, чей тон сквозь динамики становился ещё более неприятным.        — Есть подозрение, что он под чем-то, — бросила шепотом комментарий Фелония.       — Нет, он отдаёт отчёт своим действиям, — словно завороженная Одри едва шевелила губами.       Это безмятежное лицо, полное веры в своё дело, она готова была узнать даже спустя столько лет. Такие люди не употребляли психоделические препараты, им не нужен был алкоголь и прочее увеселительные изобретения человечества. Они отдавали свою жизнь служению чему-то настолько величественному в их глазах, что отнятая жизнь во благо веры являлась сущим пустяком, словно девичья кровь была сродни козлиной, что пропитывала собой пески в пустыне из века в век. Этот молодой человек точно не находился в состоянии аффекта, он действовал сознательно и преследовал определённую цель.        Одри впивалась в него взглядом, пока тот не сменил центр своего внимания на девушку. Особенность зеркала никак не позволяла сидящему в той части допросной увидеть её, но тот смотрел так, словно знал, что за стеклом скрывается именно она.        — Одри, это ты? — его взгляд не переставал впиваться в неё. — Ну же, деточка, не прячься, мама с папой соскучились по тебе!        — Ты его знаешь? — Фелония держала пистолет наготове.       Оценщица не знала, что ответить, все слова застревали комом в горле, а воспоминания с новой силой пробирались сквозь стены защитного механизма. Его голос проникал не просто в голову, он впитывался в кожу и вместе с кровью растекался по всему телу девушки. Руки её инстинктивно прижались к месту, где сквозь слои одежды прятался шрам горького детства, сжимая плотную ткань жилетки.        — Тебе не убежать от Него, ты была обещана Ему!        Парень с нечеловеческой силой сломал наручники и, подскочив к стеклянному ограждению, принялся биться о него головой. Зеркало было прочным, по нему мелкими струйками стала стекать кровь, когда как у самого задержанного глаза были полностью застланы алой пеленой. Он продолжал взывать Одри, повторяя из раза в раз хорошо знакомые ей слова. Фелония без всяких церемоний ворвалась внутрь и повалила того на пол, но тот продолжал твердить:       — Твоё рождение — это Его дар, за который нужно будет платить, милая моя, — то, как он зацикливался на одной сути, походило на истерику. — Отец будет очень недоволен тобой за то, что ты связалась с этими…       Капитан без всякого предупреждения всадила рукояткой ствола в затылок парня и тот обмякшим телом продолжил лежать на полу. Пока прибывали сотрудники отделения, которых вызвала Фелония по служебной рации, оценщица прижалась к стенке и не сводила взгляда с окровавленного следа на стекле. Чем больше ответом она получала, тем сильнее запутывалась паутина из множества вопросов, что завладевали её разумом и не отпускали. К фантомному отголоску боли в ноге прибавилась та, которую Одри давно забыла и надеялась никогда не вспомнить. Она сильнее прижала руки к своему животу, из которого некогда пускали безжалостно кровь. Девушка не с первого раза услышала, как её позвали.       — Одри, — Фелония осторожно обняла ту за плечи и повела прочь из допросной, — у тебя идёт кровь из носа.