Третья голова дракона

Принц Эйгон Таргариен, принц Драконьего Сердца Остров Ликов никак не мог привыкнуть к тому, что вместо тихой, уединённой обители, мнимого убежища не менее мнимых «зелёных людей» он стал центром новой стройки. Уединённый остров в центре Божьего Ока давно раздражал Эйгона: в юности, ещё во времена Великого совета в Харренхолле, ворохом суеверий, легенд и сказок, одна нелепей другой, затем, когда принц стал хозяином этих земель, своей бесхозностью и бесполезностью. Как-то он пожаловался на бесполезный остров своему кастеляну, и сир Мейларр Телтарис предложил вырубить на нём чардрева, а древесину продавать — покупатели на ценную породу нашлись бы и в Вестеросе, и в Эссосе, но вскоре мастеру над драконами пришла в голову идея получше. Отдалённость острова от берегов можно было обратить к своей пользе, создав среди безлюдных чащ белоствольных деревьев укромное убежище вдали от шелестящего страницами, строгого Драконьего Сердца и раскинувшегося под его стенами шумного Бейлониса. Уайтхолл назвали замком исключительно в силу привычки: Визерис спроектировал скорее дворец, придав ему при этом хищные, драконьи, валирийские черты, которым ещё предстояло облечься не в чёрный вулканический камень, а в белый мрамор. Островное положение и лежбище для драконов должны были стать единственными необходимыми ему защитными укреплениями. Строительство успели начать до войны с Волантисом, но даже конфликт не особенно ему мешал. Пламя Вермитора расчистило от густой растительности площадку на берегу, строители, все поголовно жители Бейлониса, уже возвели пристань для доставки грузов и теперь заканчивали с укладкой фундамента. Мейстеры обеих Цитаделей клялись своими цепями, гарантируя ещё как минимум год-другой лета, и Эйгон рассчитывал, что до неизбежного прихода осени они успеют если не закончить строительство окончательно, то хотя бы навести над Уайтхоллом крышу. На стройке было привычно шумно, сутолочно и грязно, но для них с Лейной главный архитектор приказал расчистить дорогу и постелить доски, укрытые коврами — Эггерио Харатис всегда был до тошноты любезен и угодлив. Щуплый выходец из Пентоса уже двадцать лет исправно исполнял каждую задумку Визериса, помогая ему воплощать архитектурные мечты в камне, за что получил седину на висках, изрядный гонорар и рыцарство с гербом. Харатис даже исхитрился жениться, сыскав себе в качестве супруги младшую дочь лорда Маллери, решившего за счёт зятя отличиться при дворе. — Сюда, мой принц, прошу, аккуратнее, — сир Эггерио водил их по стройке, периодически смахивая иллюзорную грязь на их пути платком, умудряясь никого не проткнуть висящим на перевязи клинком. Усвоив за годы жизни в Вестеросе, что рыцарь должен ходить с мечом, теперь уже бывший пентошиец носил на поясе тонкое изделие столичных кузнецов, которые иные рыцари бы сочли иголкой или зубочисткой. Деннис на этого грифельного воина не мог смотреть без снисходительной улыбки, которой обычно удостаивались дурачащиеся во дворах Драконьего Сердца мальчишки-слуги и безобидные блаженные и юродивые, побирающихся на папертях. Сам же Эйгон не раз замечал в семейном кругу, что Харатису, вздумай он поучаствовать в турнире, следует пользоваться земельным циркулем, а не своим горе-мечом — уж с ним-то практики у него всяко больше, да и концы у этого шагомера острые. — К концу месяца мы должны закончить работы с фундаментом, мой принц, — продолжал распинаться Харатис. — А дальше уже остаётся ждать поставок камня для стен. — С этим будут какие-то проблемы? — Нет, мой принц, нет, ни в коем случае! С управляющим каменоломен леди Аррен мы достигли подлинного, абсолютного взаимопонимания, никаких проблем не предвидится. Я сам неделю как вернулся с них, это превосходнейший мрамор, просто превосходнейший! Белее первого зимнего снега, почти в точности как волосы миледи! — Вы уж определитесь, — раздражённо поморщилась Лейна, шедшая позади Эйгона и их провожатого. — Что белее, ваш камень, первый снег или серебро валирийских волос? — Разумеется последнее, миледи, — не растерялся архитектор. — Ничто не сравнится с красотой Старой Валирии, но этот мрамор к ней ближе всего. — Если этот камень так хорош, то почему же Аррены не использовали его, когда строили Орлиное Гнездо? Неужели мы будем использовать материал, который был недостаточно хорош для первых андальских королей? — Первые Аррены, миледи, ничего не понимали в мраморе. Известные им на тот момент месторождения и правда были не слишком богаты, но знающий человек всегда может найти или придумать нечто большее. — Да, разумеется, — кивнул Эйгон, желая прервать строителя до того, как он разойдётся снова. — Стало быть, в сроки вы укладываетесь? — Мы не опаздываем, — излишне обтекаемо ответил Харатис. — Я заложил определённый запас… — Какой? — Полгода, мой принц. Конечно, кое-где мы отстали из-за дождей, если помните, в прошлом месяце лило так, словно озеро и небо поменялись местами, но ничего критичного, мы это уже нагнали. Как я уже обратил внимание моего принца, сейчас мы ждём только первой поставки камня. — Если с этим будут проблемы, я хочу узнать об этом как можно быстрее. Если управляющий леди Аррен будет вести себя недобросовестно, я буду говорить с его хозяйкой. — Разумеется, мой принц, я буду иметь в виду такую возможность, если что, я ей даже его постращаю, но, если позвольте заметить, пока такие меры… преждевременны. Эйгон только хмыкнул в ответ. Это пока они преждевременны, но некоторые предпочитали работать не за совесть, а за страх, и им приходилось его обеспечивать, чтобы добиться нужного результата в срок. Принц Драконьего Сердца уже не раз сталкивался с такими людьми и среди черни, и среди лордов: некоторых особенно ленивых старшин строителей, трудившихся над восстановлением Драконьего Сердца, могли заставить работать только властные окрики, лорд Тео Шоуни смог наладить работу своего парома от Сомьего Затона до Бейлониса лишь после вызова в Драконье Сердце и сурового разговора с угрозой потери титула лорда. В целом, строительство шло своим чередом, а Харатис, при должном пригляде, разумеется, прекрасно справлялся со всеми многочисленными стройками, умудряясь поспевать и в Королевской Гавани, и в Бейлонисе, и в Деймонпорте, и в Дымной Башне, загоняя лошадь за лошадью. В очередной раз наказав рыцарю-архитектору держать его в курсе всех дел и в очередной раз выслушав многословные и витиеватые заверения в неизменном почтении, трепете и надежде оправдать высокие ожидания августейших заказчиков, Эйгон и Лейна оставили строителей с их работой. В стороне от будущего дворца, между берегом озера и временно неосвоенным лесом, на выжженной и утрамбованной земле расположились Вермитор и Среброкрылая. Харатис предлагал замостить площадку для приземлений каменными плитами, но мастер над драконами подозревал, что через какое-то время земля под весом и пламенем его подопечных станет твёрже гранита; в конце концов, драконы вполне могли подрыть её, устраивая себе лежанки. Возведение логова по образу и подобию столичного на уединённом острове было сочтено неразумным как по финансовым соображениям, так и по эстетическим, поэтому принц предпочёл отдать им на откуп обустройство собственного лежбища, намереваясь впоследствии лишь придать ему приличный вид. — Что скажешь? — поинтересовался у жены Эйгон. Сам он, в отличие от Визериса, ещё не видел мысленно белых стен будущего особняка — образ Уайтхолла существовал для него абстрактной и идеальной картинкой, нарисованной братом и затем перенесённой на чертежи. — Не о чем говорить, — пожала плечами Лейна, и лётный костюм из драконьей кожи зашуршал, вторя её движениям. — Они только яму выкопали, Эйгон. — Ну, не только яму… Но я тебя понял. Если хочешь, в саду или у воды можно будет поставить статую Лейнора, или стеллу, как у дяди Эймона на Тарте. — Не знаю. Ему здесь не место. — Некоторые наши крестьяне считают этот остров священным. По-моему… — По-моему здесь нет морской воды, чтобы устраивать почести Велариону, — перебила его Лейна, и двинулась к Среброкрылой, оставив супруга наедине с его драконом. Известие о гибели сира Лейнора Велариона облачило в траур весь Дрифтмарк и Драконье Сердце. Тело наследника Плавникового Трона предали огню Мелеис и погребли в бухте, где со времён основания своего дома находили свой последний приют Веларионы. На церемонии не было сказано ни слова на общем языке: семейные ритуальные фразы провозглашал сир Веймонд, а Эйгон прочёл молитву Балериону, прося у него за шурина. В глубине души принц сомневался, что Повелитель Смерти обратит внимание на не слишком верного и последовательного почитателя, коим являлся Лейнор, к тому же и смерть его была — глупее не придумаешь. Возможно, именно поэтому слова утешения для жены, потерявшей брата, находились с трудом: сгинь тот в бою, легко было бы рассказать о славной кончине, достойной драконьего всадника и соответствующей имени дома Веларионов, но несчастный шурин умер от клинка плохо обысканного пленника, что явно было не слишком по-геройски. Увещевать о смерти, подобно септонам, Эйгон не умел, хотя потомки драконьей крови, служившие ему в Драконьем Сердце и Бейлонисе, уже считали его кем-то вроде пророка. Окружив Лейну поддержкой, он только сказал ей: — Лишь Балериону ведом час нашей смерти, но пусть это не вводит в заблуждение: он не Неведомый, караулящий за дверью. Он принимает нашу смерть, чтобы пламя души не угасло, — слова отдавали неловкостью; облечь в них собственное понимание, казавшееся естественным и не требовавшее доказательств, так чтобы они звучали серьёзно, оказалось непросто. Жена тогда лишь смерила его долгим, нечитаемым взглядом и ничего не ответила. Через пару недель после похорон Лейнора в столицу прилетел ворон из Тироша с известием о капитуляции Волантиса. Деймон и Джейгор верхом на своих драконах сожгли остатки волантийского флота у руин Сароя, а пиратский флот на лиссенийской службе под началом восставшего из небытия Эйриона Илилеона довершил разгром и установил блокаду устья Ройны. Остановившаяся торговля, гибель флота и чудовищные расходы на войну спровоцировали переворот за Чёрными Стенами: триархи-«тигры» скоропостижно скончались, а пришедшие им на смену триархи-«слоны», немного поторговавшись (скорее в силу своей купеческой натуры, чем из реальной надежды что-то исправить), подписали всё, что продиктовал им король Тироша. Новые границы в Спорных землях, восстановленная независимость Лиса, открытые порты для тирошийцев и символические пошлины для остальных вестеросцев, десятилетний запрет на строительство военного флота, контрибуция в пять миллионов золотых онеров, а также товары, драгоценности и реликвии почти на ту же сумму — на этом фоне стотысячная компенсация, которую новая волантийская триархия выплатила Веларионам за гибель Лейнора, выглядела форменным издевательством. Ещё большим плевком в морскую могилу шурина Эйгон счёл то, что Корлис эти деньги взял. Однако заключённый мир нёс в себе куда больше угроз. Победоносная война практически полностью восстановила репутацию Деймона и Чёрной партии в целом, снова поставив короля Тирошийского в один ряд с Эйгоном Завоевателем. Придворные, не так давно осуждавшие коварство младшего брата короля, чуть было не устроившего переворот (слухи и сплетни значительно исказили события и чужие намерения, но зерно истины в них имелось), теперь славили его же за полководческий талант. Новый всадник Чёрных также внушал опасения, несмотря на личность Джейгора — Эйгон считал кузена порядочным человеком, и долгое время им удавалось поддерживать хорошие отношения, не обращая внимания на политику, но игнорировать изменившийся расклад было глупо. В конце концов, оставался ещё младший Илилеон, вернувшийся из странствий хозяином пиратского флота и ставший гонфалоньером вновь вольного Лиса. Ко двору его пока не представили, но это было лишь вопросом времени, и сама эта перспектива не вызывала у принца Драконьего Сердца ничего, кроме дурного предчувствия. Почувствовавший досаду своего всадника Бронзовый Гнев отреагировал соответствующе: в глубине его могучей груди раздалось такое же разочарованно-раздражённое ворчание, вырвавшееся наружу звуком перекатывающихся и сталкивающихся друг с другом камней. Среброкрылая не удостоила его ответом, только прильнула к земле, помогая всаднице забраться к себе в седло. — Jaelan sȳrjo… — пробормотал Эйгон и, заткнув трость за пояс, полез наверх сам. С высоты драконьей спины принц ещё раз оценил масштабы развернувшегося строительства. Возможно, результат действительно пока не поражал воображение, но ведь и Дымная Башня начиналась с некрасивой на вид Уродины. Рядом коротко рявкнула Среброкрылая, рывком поднявшаяся с места, и Эйгон сам прильнул к луке седла. Стоило ему коснуться рукоятей седла, как Вермитор поднялся на лапы и, взяв небольшой разбег, тоже взлетел. При подъёме он, судя по плеску, успел прошлёпать лапами по воде, явно сделав это не по нужде — Бронзовый Гнев мог взлететь при желании, так же аккуратно, как его вечная спутница, — а исключительно из баловства. Едва набрав высоту, дракон вновь устремился вниз. Подобно тому, как некоторые рыцари, лорды и даже некоторые леди испытывали особое воодушевление при быстрой скачке по своим владениям, Вермитор (и вместе с ним Эйгон) испытывал схожее воодушевление, скользя над самой озёрной гладью и едва касаясь воды то хвостом, то лапами, то кончиками крыльев. Примечательно, что за все двадцать с лишним лет полётов Эйгон не замечал за своим драконом такого же поведения над морем: вероятно, дело было в спокойствии Божьего Ока и настороженном отношении к морским просторам, оставшимся после войн с Лоратом и Троешлюшием. Тем ни менее, по мере приближения к Бейлонису, принцу пришлось подтянуть поводья, заставляя своего дракона набрать высоту: здесь движение судов было гораздо более активным, и существовал немалый риск того, что летающая громадина, разыгравшись, задавит рыбацкие лодки или перевернёт купеческие ладьи. Под бронзовым брюхом мелькнула и тут же пропала одна из них, а следом крылатая тень накрыла пирсы и каменные пристани порта Бейлониса, с его амбарами, складами и конторами торговцев. На Озёрной площади у Таможенной башни было многолюдно, и Эйгон заметил, как по толпе, словно по водной глади от ветра, пробежала рябь из поднимающихся к небу лиц и взметнувшихся в приветствии рук — возгласы и здравицы, несомненно, тоже были, но на расстоянии и сквозь свист встречного ветра они совершенно терялись. Среброкрылая успела вырваться вперёд — видимо, Лейне не терпелось вернуться домой. Принц же предпочёл дать время своей жене время прийти в себя и повернул своего дракона чуть в сторону, отправив его на облёт города. Бейлонисом Эйгон гордился едва ли не больше, чем перестроенным Драконьим Сердцем и новосозданной Цитаделью. Бывший Харрентон, тесный, грязный, убогий, почти сплошь построенный из дерева городишко, за пятнадцать лет успел полностью преобразиться. Перестроенный после пожара в камне по общему плану, с мощёными улицами, фонтанами, площадями, ярмарками, зданиями гильдий, септами, Палатой Грамотеев, госпиталем при Цитадели уже превосходил в размерах и численности населения Чаячий город и Белую Гавань, и мог бы считаться крупнейшим городом к северу от Королевской Гавани, если бы не Ланниспорт. Припортовые купеческие кварталы, центр торговли, выходили к Площади принца Бейлона, на которой возвышалась стофутовая гранитная колонна со статуей Весеннего принца с Тёмной Сестрой в руках. Предыдущий всадник могучей Вхагар молча взирал на ратушу, чей фасад украшали многочисленные драконьи статуи, и возвышающиеся над городом башни замка, в котором один его сын стал наследником Железного Трона, и в котором теперь жил другой. Тень дракона накрыла рынок на площади, а следом за ним хрустальный купол главной городской септы, на строительство и украшение которой столь щедро жертвовали Таргариены из Драконьего Сердца. Септа, конечно, уступала в размерах столичной Септе Королевы и Звёздной септе Староместа, но по убранству вполне могла с ними посоперничать, к тому же несколько лет назад Эйгон добился того, чтобы в ней постоянно служил один из Праведных — все эти несущественные для самих Таргариенов элементы складывались в статусность как самой септы, так и всего города, поднимая его в глазах подданных, вассалов и самой Веры. Этих внешних проявлений почтения к Семерым и их служителям оказалось достаточно, чтобы разместить в городе небольшой храм для возрождающегося валирийского культа. Особой угрозы господствующему семибожию он не представлял — его последователями стали выходцы с Драконьего Камня и Дрифтмарка, последовавшие за Эйгоном и Лейной к берегам Божьего Ока, а также заезжие торговцы. По правую и левую руку от городской площади раскинулись мещанские кварталы, а вот за ратушей и вплоть до самых стен Драконьего Сердца стояли особняки знати. Иметь резиденцию в Бейлонисе сочли для себя необходимым не только вассалы Эйгона, но и некоторые их соседи из Речных и Королевских земель. Вермитор пронёсся над домами и, поднявшись над стенами замка, с глухим рыком вернувшегося домой хозяина приземлился на вершине Королевского Костра. Хлопнув напоследок пару раз бурыми крыльями, дракон прижался к полу, и принц выбрался из седла. Внизу его уже поджидал верный Деннис. С годами серая голова всё больше белела, и сам присяжный щит уже давно шутил, что с каждым днём становится всё более похож на настоящего валирийца. Рыцарь смеялся, смеялся его сюзерен, смеялась Алис, прислуживавшая в спальне смеющейся Лейне, но в каждой шутке есть только доля шутки. Доля правды заключалась в том, что Деннис Грейхед тихо, почти незаметно, но неумолимо старел, как старели все люди, но если обычный земельный рыцарь, мог уйти на покой, отдав меч и щит сыну, то телохранитель принца имел особый долг. Искать замену слуге, верой и правдой служившего ему долгие годы, не раз спасавшего ему жизнь, обучавшего его старшего сына искусству обращения с мечом, Эйгону казалось почти предательством, а потому он решил отложить вопрос, как не требующий срочного решения, в сторону. Инициатива в этом вопросе должна исходить от Денниса — присяжный меч должен сам подбирать себе преемника; в конце концов, у рыцаря самого была пара сыновей, может, через пару лет отца сможет сменить Льюис? — Надеюсь, вы не поломали чардрев? — поинтересовался рыцарь, пропуская принца вперёд. — А ты видишь дым над озером? — Нет, но их необязательно жечь, чтобы выкорчевать. Дворец строите вы, а плешь из-за этих пней проедают мне, — пожаловался Деннис. Строительство на священном острове посреди Божьего Ока та часть подданных Эйгона, что верила в Старых богов, восприняла с молчаливым неодобрением. Не дело, как они считали, тревожить покой богов, наблюдавших за миром через резные лики, истекающие кроваво-красным соком, нельзя нарушать покой последних «зелёных людей». Однако чужие суеверия принца не беспокоили: никаких следов таинственного народца не обнаружили ни прочесавшие лес рыцари с септонами (последних взяли исключительно для констатации факта), ни сами драконовластные, облетавшие будущие угодья. Что же до чардрев, то они росли по острову неравномерно, и для Уайтхолла специально был выбран участок, на котором их почти вовсе не было, а те, что имелись, охранялись и вписывались в план будущего сада вокруг дворца. И всё же не всем это было по нраву. Алис, дважды выразившая своё мнение — сперва Лейне, затем самому Эйгону — как будто бы считала свою совесть очищенной, но, скорее, просто не стала раздражать господ своим отличающимся мнением. Её бедный супруг такой защитой не обладал и, видимо, изрядно от этого страдал. Алис Грейхед, хотя и стала камеристкой леди Веларион, повитухой при всех её родах, особенно помогшей ей при родах Эймона и Вейгона, нянькой всех четверых детей, не слишком изменилась характером, оставшись всё той же своенравной и острой на язык травницей. И всё же личные её заслуги перед Таргариенами, как и заслуги самого Денниса, прощали ей многое, включая собственную точку зрения; в конце концов, Эйгон не мог лишить женщину, спасшую на родильном ложе его жену и сына-наследника, объектов её поклонения. — Надо отвести вам покои в Уайтхолле с видом на рощицу чардрев, — поморщился Эйгон, цокая набойкой трости по каменным ступеням лестницы. — Или пусть Лейна берёт Алис с собой каждый раз, как мы туда летаем. Пусть сама лично пересчитывает каждое дерево. — Не дай Вхагар, мой принц, с неё ведь станется… И двое мужчин рассмеялись. Даже будь такое предложение брошено в сердцах или в шутку, Алис бы непременно за него ухватилась бы. — Что-то существенное за утро было? — спросил Эйгон. — Ничего особенного. Разве что от сира Акселя прибегал гонец: спрашивал, надолго ли вы улетели. Интересно, что понадобилось городскому сенешалю сегодня? В прошлый раз его интересовали сроки строительства Уайтхолла — мол, ткачам, плотникам, гончарам, стеклодувам и прочим ремесленникам требовалось знать, когда они должны обеспечить новый дворец своего сюзерена всем необходимым. — Приму его после обеда. — Ещё вас хотел видеть сир Мейларр. Его интересовали конюшни у Восточных ворот. — Их же восстанавливали? — Да, но Пекло его знает, что он с ними задумал. — Значит, будем разбираться с этим перед Акселем. Он уже ждёт? — Кто? Кастелян наш? Нет ещё, но, наверное, сейчас прибежит. — Тогда успею переодеться, — кивнул сам себе Эйгон. Они спустились в принцевы покои и прошли через череду просторных комнат и горниц в гардеробную, размерам которой позавидовала бы и Алисента. Расторопные слуги в безупречно белых коттах уже подготовили и таз с тёплой водой, и новую тунику. С Эйгона стянули лётный костюм и рубаху, парой спиц перехватили волосы, собрав их в пучок, и, пока он наскоро смывал с себя острый драконий запах и пот, подготовили свежую серебристую тунику, по широким рукавам которой взбиралось ало-жёлтое пламя. Принцу уже подали полотенце, когда из-за двери послышалось деннисово предупредительное: — Миледи. В гардеробную стремительно вошла Лейна; опередив мужа, она уже успела сменить чешую крыльев покойного Каннибала на белые шелка платья с нежнейшим намёком на фиалковый оттенок. Струящееся одеяние закрутилось вокруг неё, стоило ей порывисто развернуться прямо перед Эйгоном. — Оставьте нас, — приказала она слугам, даже не взглянув на них. Эйгон благосклонно кивнул, позволяя им удалиться. Когда за последним из них закрылась дверь, Лейна, с прямолинейностью, унаследованной от Баратеонов, объявила: — Тебе не нужно всюду впихивать имя Лейнора, чтобы меня успокоить или задобрить. Это раздражает своей неуместностью. — Тебя так задело моё предложение сегодня? — Эйгон поднял брови в недоумении, обтираясь. — Извини, я не хотел. Но, послушай, он ведь и мой родственник тоже, увековечивание его памяти — вполне естественное желание. В Андалосе я встречал мемориальные стеллы валирийцев — вот уж где им, казалось бы, не место. Остров Ликов ничуть не хуже, и отсутствие морской воды тут явно не помеха. Свидетельство в камне… — Да в Пекло свидетельство в камне! — не выдержала она. — Мой брат погиб! Ты его этим не вернёшь, и легче не сделаешь ни мне, ни моим родителям! — Бесконечное пестование своего горя тоже не выход. На войне, знаешь ли, умирают, и драконий всадник не исключение. Погибших надо похоронить, оплакать и сделать так, чтобы о них помнили, но жизнь этим не кончается. При упоминании войны Лейна вскинула голову, и во взгляде её мелькнуло что-то похожее на мрачное удовлетворение. — Может быть ты забыл за своими делами с Цитаделью, городом, землями и прочей ерундой, но мой брат погиб на чужой войне! — Волантис напал на все Семь Королевств… — Только потому, что Деймон вынудил его напасть. Это его война, которую он, мало того, что начал для своей выгоды, так ещё и забрал Морского Дыма! — А чего ты хотела? Чёрные воспользовались смертью одного драконьего всадника, чтобы посадить в седло другого. Это был огромный риск, учитывая, что Морской Дым только что осиротел, и кто-то другой на месте Джейгора точно расстался бы с жизнью, но ему повезло. Да и кого бы ты посадила на Морского Дыма? Уж не Люцериса ли с Монтерисом? — Почему бы и не их, в конце концов, они его сыновья! — Если они его сыновья, то я — верховный септон! — фыркнул в ответ Эйгон. — Весь Дрифтмарк знает, чьи они сыновья, и об этом судачат от Бейлониса до Тироша. В любом случае, они бы не получили дракона по наследству. Это так не работает. Нам ли с тобой об этом не знать? — Да хоть чьими бы они не были, суть не в этом! Я не знаю, как ещё тебе объяснить абсурдность и ненужность всей этой возни вокруг Ступеней и выжженных земель. Лейнора, моего брата, твоего шурина, отправили на войну, которую начинали не мы, которая не могла дать ни нам, ни всей нашей семье ничего! Принц поморщился. Разговор нравился ему всё меньше и меньше, и верным симптомом того, что они шли куда-то не туда было злое раздражение, разливавшееся за грудиной. Вздохнув, он попытался подавить эмоции и как мог спокойно произнёс: — Я повторяю тебе ещё раз: войну вёл не Деймон. Войну вёл Железный Трон. Лейнор получил приказ короля оказать помощь Тирошу и исполнял его. «Хотелось бы сказать, что исполнял он его ценой своей жизни, вот только для этого ему следовало умереть в битве, а не от кинжала перехитрившего его пленника», — мелькнуло в голове. — Король — твой брат! Чего тебе стоило отговорить его от этого?! — Уж я ли его не отговаривал?! — сарказм против воли сорвался с языка Эйгона. — Не я ли говорил, что это излишние меры, и Чёрные справятся со своими бедами сами? Не я ли говорил, что будет достаточно флота твоего отца? Не я ли в палате Малого совета убеждал Визериса в том, что опасно давать Деймону власть над чужим войском, что это меч, который он может обернуть против нас? — Почём мне знать… — пожала она плечами. — Вот именно! Тебя там не было! — рявкнул он, взбешённый её пренебрежением, и скомканное полотенце полетело куда-то в угол гардеробной. — Зато там был твой отец, который сидел и молча слушал, как я выставляю себя в глазах Визериса трусливым идиотом-себялюбцем! Раз Фригольд не дойдёт до Божьего Ока, то и беспокоиться об этом не стоит, как же, это ведь не наше дело! Стремясь остановить накатывающую головную боль, Эйгон с силой провёл пальцами от переносицы к вискам, прежде чем продолжил: — Война — это всегда дело короля, Лейна. Если король посылает куда-то войска, то отказ явиться по его зову — это измена. Как же ты наивна, если думаешь, что нам всё сойдёт с рук, если я брат короля! Чем больше независимости мы будем проявлять, тем вернее Деймон, которого ты так боишься, воспылает к своему зятю отеческой любовью и объединится с Зелёными. Случись что, все эти разговоры про войну нам ещё припомнят, поэтому не смей попрекать меня бездействием. Я сделал всё, что мог, и по уши из-за это измазан в дерьме. Лейна скривилась, словно то самое дерьмо ей подсунули за обедом, и, отвернувшись, сделала пару шагов в сторону. — Я не понимаю, — глухо проговорила она. — Я не понимаю, как до этого вообще дошло. Почему всегда все проблемы решаются за счёт нашей семьи? Нашими руками Деймон завоевал Тирош, нашими руками Визерис сделал наследником своего сына. Каждый раз мы делаем что-то для других, а то, что получаем, мы или не желаем удержать, или позволяем другим забрать у нас. — Тебе напомнить, почему Деймон вообще завоевал Тирош? — язвительно осведомился Эйгон. — Он спасал задницу достославного Морского Змея, который проигрывал кампанию, имея на своей стороне мощнейший флот и двух драконов. А что до упущенных возможностей… Уж уж не моя ли вина в том, что на другом континенте Джейгор оседлал дракона? Лейна развернулась и вновь подошла к нему, встав почти вплотную — их разделял только трёхногий стол с бронзовым тазом для умывания. — Ты же мастер над драконами! — её палец упёрся ему в грудь, и ухоженный миндалевидный ноготь почти оцарапал кожу. — Почему это происходит без твоего ведома?! — Можно подумать, ты не знаешь Деймона, — фыркнул он. — Долго он не думает и берёт то, что считает своим, не считаясь с последствиями. — Тогда он единственный из сыновей Бейлона Храброго, у которого есть яйца, — объявила Лейна, и в её лиловых глазах плескалась злость и желчь. — Видимо, я вышла не за того Таргариена. Когда стол успел полететь следом за полотенцем, Эйгон не уследил. Глаза застила огненная пелена, драконья ярость, копившаяся внутри него, взревела, требуя дать ей волю, и этот рёв сумел перекрыть только звон таза, разлившего воду по дорогому мирийскому ковру. Ладно хоть трость осталась у одного из сундуков — одни боги знают, что бы тогда случилось. Судя по тому, как к ней же метнулся взгляд Лейны, его жена подумала о том же; к её чести следовало сказать, что свою маску стервозного неудовольствия она натянула обратно достаточно быстро. — Не за того Таргариена, говоришь, — прошипел принц, судорожно сжимая кулаки. — А теперь подумай своей головой, долго бы Рейнира дала тебе ходить в жёнах у Деймона. Они всегда желали только друг друга — у моего брата был шанс взять в жёны тебя и получить всё могущество твоего отца в придачу, вот уж тогда бы его точно никто не остановил. Но он этого не сделал только по одной причине. — С Порочного Принца сталось бы взять себе вторую жену, — попыталась отмахнуться Лейна. — Он первым со времён Завоевателя повторил его подвиг, так что мог бы позволить себе и его привилегию. — Неужели дочь Морского Змея и Почти Королевы готова делить мужа даже с лучшей подругой? И даже если да, то как скоро ты бы стала лишней? Судя по тени, пробежавшей по лицу его леди-жены, о таком она не задумывалась. Что и требовалось доказать. Теперь уже Эйгон сделал шаг вперёд, заставив Лейну отступить, и впитавший воду ковёр хлюпнул, словно раскисшая от грязи осенняя дорога. — Ты в чём-то знаешь Рейниру даже лучше меня, — продолжал он. — Так скажи мне, ты можешь поручиться, что она бы не стала бороться за то, чтобы быть у Деймона единственной? — При чём тут это вообще? — уход от ответа может считаться ответом сам по себе. — О, совершенно ни при чём. Так что ещё у меня выскользнуло из рук? Морской Дым? Дракона нельзя унаследовать, Джейгор имеет на него не меньше прав, чем ты на Среброкрылую, а то и больше. Жизнь Лейнора? По-моему, я уже сказал про неподчинение королю. — Наши дети, — сухо произнесла Лейна, успевшая вновь обрести контроль над собой. — А что с нашими детьми? — Ты знаешь, что Бейла и Джейхейрис ведут переписку? — Они обручены и, очевидно, влюблены друг в друга. Было бы странно если бы они не гоняли воронов отсюда в Тирош и обратно с нежно-сопливыми посланиями. Неужели ты забыла, как я тебе писал со Ступеней? — Дело не в письмах, а в их содержании. — Ты читаешь письма нашей дочери? — Их не обязательно читать, чтобы понять, что её настраивают против нас. В этом, конечно, была своя истина, и Эйгон признавал, что старшая из их дочерей в последнее время отбилась от рук: как-то за ужином она объявила, что желает отправиться в Тирош, чтобы сражаться вместе со своим наречённым, а после отцовского приказа «не дурить» попробовала сбежать в ту же ночь. К счастью, драконоблюстители сообразили тогда, что вряд ли юной принцессе позволено летать по ночам, и конфуза удалось избежать, пусть и ценой страшной обиды. Бейла попыталась сбежать снова, и ещё раз, но стража была к этому готова, и бунтарке запретили приближаться к её Закату. И всё же строптивость Бейлы её отец был склонен приписывать возрасту, юной драконьей крови и желанием быть рядом с Джейсом — что бы там не думал о своём первенце Деймон, наследник Тироша уже давно был недостижимой мечтой многих девиц, поэтому неудивительно, что его невеста была в него влюблена. — И это не всё, — продолжила Лейна. — Вейгон ждёт, что вместе со шпорами ему даруют Дымную Башню в удел. Дымная долина с некоторых пор была ещё одним зерном раздора между тремя партиями при дворе. Важен был даже не сам замок, не слишком большой, хотя и не такой декоративный, каким планировался Уайтхолл, а устроенное поблизости от него новое драконье гнездовье. С тех пор, как положенная там на сохранение пара яиц проклюнулась, в том числе дав жизнь эймоновой Орбарис, отрицать важность второго инкубатора было невозможно. Эйгон, как мастер над драконами, чувствовал оправданную гордость за своё детище, но именно это и повысило важность неприметной долины в Лунных горах. С тех пор, как Эйгон Младший стал принцем Драконьего Камня, вернув старое гнездовье под контроль Железного Трона, а на самом деле Зелёной партии, в Красном замке всё чаще вспоминали о Дымной долине. Формально она никому не была пожалована, но принц Драконьего Сердца, как главный заказчик замка и мастер над драконами распоряжался в ней с молчаливого дозволения Визериса по собственному усмотрению, и передача этих земель кому-то из юных принцев грозила потерей этой неписанной привилегии. Эйгон пробовал поднять вопрос о новом гнездовье в разговорах и переписке с Деймоном, намекая на возможность совместного его использования в виду браков Джейса и Бейлы и того же Вейгона и Висеньи, но lekia отвечал на эти предложения молчанием. — Вейгону девять, — напомнил Эйгон. — До его первого настоящего турнира ещё лет пять, не меньше. — Всего пять, а не «ещё»! Девятилетний мальчик понимает, что его ждёт собственный замок! — Едва ли девятилетний мальчик мог прийти к этой светлой мысли самостоятельно, если его к этому не подталкивать, — с Лейны бы сталось подать их младшему сыну эту идею. Забота о детях, как же — жадность и веларионовское честолюбие, вот что это такое. — Или Эймон уже пообещал выставить брата на мороз после моей смерти? — Нет, но какая разница? Что Дымная Башня, что Драконье Сердце — я удивлюсь, если с таким отцом у наших детей будет хоть какое-то наследство. Всё, что не будет отдано врагам, получат мейстеры. Ничего себе, ничего потомкам. С этими словами Лейна развернулась, задев подолом платья и эйгоновы ноги, и ножки опрокинутого столика, и двинулась к выходу. — С такой матерью всякий друг и родная кровь станет врагом, так что чего удивляться! — кинул ей вслед Эйгон. Хлопнула дверь гардеробной, и принц, почти зарычав по-драконьи от ярости, бросился к трости. Схватив её, он замахнулся на ни в чём не повинный шкаф, чтобы дать волю эмоциям, но огромным усилием воли в самый последний момент заставил себя замереть с поднятой рукой. Эйгон зажмурился и выдохнул через нос. Ничего не стоило разнести гардеробную, но это ничего не дало бы. Уж точно это не стало бы доказательством у него яиц. Доказывать что-либо он не желал, а в бесполезной порче имущества и собственных одежд не было никакого смысла, и трость медленно опустилась. И всё же в груди продолжало жечь обидой. Принц до побелевших костяшек и боли в пальцах стиснул драконью голову набалдашника, чтобы удержаться и снова не начать швыряться вещами. Подумать только, двадцать лет, двадцать с лишним лет служения своему дому, державе, знанию явному и тайному в глазах его собственной жены ничего не значили. Все потраченные нервы, все усилия Эйгона, направленные на то, чтобы наивность Визериса и высокомерие Деймона не привели к братоубийственной войне, как во времена Мейгора, и не поставили под угрозу божественное наследие их династии, оказывается, ничего не стоили в глазах самого близкого для него человека. Бабушка так много говорила о гордыне Таргариенов, но ей следовало почаще вспоминать о гордыне и высокомерии Веларионов — Морской Змей и его дочь были гордецами даже большими, чем Деймон, а это о чём-то да говорило. Какое-то время Эйгон стоял посреди комнаты как был, голый по пояс, с растрёпанной косой и тростью в руках, сверля невидящим взглядом лежащую вверх дном бронзовую лохань. Чуть погодя дверь снова открылась, пропуская Денниса. Рыцарь молча прошёл внутрь, поднял стол, вернул на него таз, а после подал сюзерену заждавшуюся его рубаху. — Сир Мейларр пришёл, — тихо проговорил присяжный меч, стоило Эйгону натянуть на себя одежду. — Я так понимаю, что сейчас не лучшее время? — Я приму его после обеда, — сухо сказал принц, ещё не вполне успокоившись. Откладывать дела из-за глупых семейных ссор нельзя, но принимать подданных в таком настроении тоже не следовало — легко можно было допустить какую-то ошибку, которая потом могла выйти боком. — После обеда вы хотели принять сенешаля Бейлониса, — напомнил Грейхед. — Ну, значит, после него, — поморщился Эйгон. — Лучше подай тунику. И пусть здесь приберут.

***

Принц Эймонд Таргариен Жаркое дорнийское солнце, кроваво-красное на ржаво-рыжем небе, словно живое воплощение герба павших Мартеллов, нещадно палившее весь пеклов день, наконец, коснулось горизонта. Летать в этом краю летом было настоящей пыткой: в небе ни облачка, укрыться не где, встречный ветер, прохладный на высоте, конечно, хоть как-то позволял существовать, но жестокие солнечные лучи уничтожали любое желание подниматься в воздух. Вхагар в жару ленилась — старая драконица на земле расправляла свои могучие крылья, прятала под одно из них голову, и спала, наслаждаясь окружающим её жаром. Чтобы поднять её в небо требовались продолжительные уговоры, которые от случая к случаю приходилось сдабривать мольбой или руганью. Таким образом, исключая ночь и самую жаркую часть дня, для дела оставались только несколько часов на рассвете и закате. Сам Эймонд старался забиться в самый дальний угол гостевых покоев, которые ему отводили как посланцу Железного Трона и союзнику Йорика Айронвуда, куда не проникали ни солнце, ни волны густого, горячего воздуха. Случалось так, что жара заставала их в пути, и тогда принц был вынужден искать себе укрытие самостоятельно: рассчитывать на тень от Вхагар было слишком опрометчиво — спящая драконица всегда могла шевельнуться и ненароком раздавить своего всадника, к тому же, она сама была сродни кузнечной печи. Словно этого было мало, в этом пекле он умудрился обгореть в мгновение ока, даже полностью заматываясь в широкие шарфы, которыми пользовались сами дорнийцы. Местные звали это «поцелуем солнца», но поцелуи эти были отнюдь не ласковыми: уши, лицо и плечи покраснели и кожа облезала с них лохмотьями. Мази и припарки, которые предлагали ему мейстеры замков, в которых он останавливался, помогали, но только до следующего выхода из тени. Стоило ли говорить, что каждый день своего пребывания в Дорне принц проклинал столько раз, что уже к полудню сбивался со счёта? Пеклов Деймон выслал его из Тироша с заданием, с виду важным и ответственным, но на деле абсолютно бессмысленным и ерундовым. Покидая Чёрный Рубеж, Эймонд грезил о великих подвигах, повторении Гнева Дракона, тем более места эти были Вхагар более чем знакомы, все эти дорнийские замки она уже неоднократно жгла ещё вместе с Балерионом. Однако реальность оказалась куда более удручающе-скучной, рутинной и уж точно не такой героической. Йорик Айронвуд, именовавший себя верховным королём Дорна, шестым своего имени, принял его вежливо, но на грани учтивости, явно не желая показать своим весьма немногочисленным сторонникам и куда большему числу своих врагов, что он лебезит и заискивает перед драконьим принцем. Сдержанно-деловой характер беседы сперва понравился Эймонду, но потом Йорик начал перечислять то, что он ждёт от юного Таргариена… Разумеется, это согласовывалось с инструкциями, которые прислал в Тирош отец, но сам факт того, что какой-то дорниец, который имел весьма сомнительное право называться королём, отдавал распоряжения принцу дома Таргариен, выходил за все возможные рамки. После очередного указания, Эймонд вскипел и бросил Айронвуду: — Вы можете приказывать своим слугам, а мне не смейте! Я буду делать только то, что мне повелел мой король-отец, не более и не менее. Если это как-то пересекается с вашими планами, то, что же, ладно, но если нет — ваши проблемы! Айронвуду пришлось это проглотить, однако и Эймонд, получив в догонку ещё одно письмо из столицы с весьма строгими правилами поведения при дорнийском дворе, был вынужден следить за языком. Отец предписывал быть вежливым, не позволять себя задирать, не ввязываться в поединки, не давать повода называть себя неблагодарным гостем, не портить девок (можно было подумать, что служанки-замарашки его заинтересуют), опять же, чтобы не давать повода себя упрекнуть, и помнить о судьбе королевы Рейнис. Король Визерис, второй своего имени, приказывал своему сыну предать огню армию Фаулера, если тот напрямую будет угрожать Айронвуду, но в наземных сражениях не участвовать ни конным, ни пешим; Эймонду следовало посетить замки сомневающихся лордов, чтобы добиться от них поддержки Йорика Шестого, а в случае отказа сжечь их твердыни без промедлений, не причиняя при этом вреда их деревням, городкам и оазисам; при столкновении с Дейнами не следовало вступать в переговоры с ними ранее, чем им будет нанесён какой-либо существенный урон. Подробные инструкции принц сперва счёл благом, но вскоре убедился в том, что одновременно выполнить все условия невозможно. Вопреки ожиданиям, Фаулеры не спешили маршировать навстречу собственной смерти в драконьем пламени, и вместо этого засели на перевалах, должно быть, зубами вгрызаясь в горы. Поведение врага не вписывалось в полученные указания. Эймонд сжёг пару их застав и несколько малочисленных отрядов, но их они с Вхагар встретили скорее случайно; на взгляд Эймонда такая война оказалась совершенно не эффективной: на выслеживание разрозненных сил противника уходило гораздо больше времени. К тому же, принц не мог отделаться от ощущения, что его дурили — люди Фаулеров могли прятаться за каждым камнем, а верхом на драконе каждый булыжник не перевернёшь. Конечно, можно было бы сжечь сразу Поднебесье, вражескую твердыню, но она не была прямо поименована в списке целей, и отступать от отцовских указаний Эймонд поостерёгся. Наконец, можно было бы поддержать армию Йорика с воздуха, но проблема последнего заключалась в том, что армии как таковой у него и не было: его собственных сил хватило бы на оборону Айронвуда и сопредельных земель, но не на активные действия. Таким образом, из всего ограниченного отцом набора действий Эймонду оставалось доступным лишь одно: с помощью демонстрации силы добиться для Айронвудов поддержки остальных лордов. Вили и Джордейны и так были верны своему избранному королю, поэтому принц последовал на юг вдоль побережья Дорнийского моря. Следом за ним, загоняя лошадей, еле поспевал иссушённый возрастом и окрестными песками лорд Герольд Джордейн, не то десница Йорика, не то мастер над шептунами, не то простой посланник. Лорда Тора, похожего на старый финик, приходилось дожидаться на долгих стоянках, мучаясь от безделья, и на всех встречах говорил в основном он, а Эймонд только наблюдал либо скучая рядом с ним, либо скучая в седле Вхагар. Джордейн говорил долго и нудно, коротко и по-деловому, слащаво и льстиво, строго и с угрозами. Порой он говорил не слишком внятно или шёпотом, словно сообщая то, чего не следовало слышать Таргариену, союзнику Айронвудов, и принц не исключал, что старый финик ведёт свою игру: если дорнийским лордам позволено избирать своего короля, почему бы им не избрать в следующий раз Джордейна? Эймонд подумывал послать письмо в Айронвуд или в Королевскую Гавань, но решил, что, во-первых, доверять такое бумаге и ворону не стоит, и, во-вторых, других доказательств, кроме смутных подозрений, у него не имелось. Интриги, как говорят, не любят поспешных выводов и поспешных действий, а потом принц предпочёл отложить этот вопрос до поры до времени. Рано или поздно они вернутся в Айронвуд, и тогда он поделится своими мыслями с Йориком; если тот не захочет его слушать, то это будут его проблемы, а руки Эймонда будут чисты. Как бы то ни было, полунищие земельные рыцари, хозяева прибрежных оазисов и покосившихся башенок-маяков, подчинялись ему практически сразу: страх перед драконом здесь и сейчас перевешивал глупость и гордыню, и они присягали Айронвудам. Толанды и Сантагары оказались орешками покрепче, но и они признали свои заблуждения, преклонив колени перед песочным знаменем с чёрной замковой решёткой. Спустя полтора месяца, состоящих из утренне-вечерних полётов и бесконечных ожиданий в изнуряющем полуденном зное, они, наконец, обогнули Перебитую Руку и приблизились к Солнечному Копью, откуда всего двадцать лет назад Мартеллы железной рукой правили Дорном. Ныне и замок, и расположенный под ним Тенистый город производили удручающее впечатление. На некогда позолоченном хрустальном куполе Башни Солнца зияла отвратительная дыра, через которую мог бы пролететь даже молодой дракон, если не Солнечный Огонь, то Тессарион Хелейны точно. На Башне Копья так и не восстановили расплавленный драконьим огнём знаменитый шпиль. Ковчег Песков и остальные постройки замка выглядели лишь немногим лучше руин, а Тенистый город походил на самые нищие из улиц Блошиного Конца, какими их описывал Эйгон. Все эти разрушения причинил Деймон со своим Кровавым Змеем, и, воочию узрев результат его военных действий, Эймонд против воли испытал к дяде что-то похожее на завистливое уважение: в конце концов, Завоеватели тоже воевали с Мартеллами, однако нанесённые ими шрамы затянулись, а те, что нанёс Деймон — нет. Замок с городом, как и все бывшие земли Мартеллов, после свержения старых хозяев были конфискованы Айронвудами и формально входили в их королевский домен. Управление уделом ещё со времён короля Оливара было повешено на его двоюродного дядю, который со своими обязанностями худо ли бедно справлялся даже в такие непростые времена. Ближайшими к нему врагами считались Аллирионы из Дара Богов, и их первую атаку сиру Арону удалось отбить, чем старый рыцарь страшно гордился, заставив гостей чуть ли не под мирийским стеклом изучить захваченное его рыцарями знамя. Однако Аллирионы времени даром не теряли и успели отыграться, захватив Дощатый город и Лимонную Рощу. Арон Айронвуд достаточно уверенно заявил, что в состоянии отбить их обратно, ежели получит подкрепления хотя бы из Крапчатого Леса и Шандистона. К Сантагарам улетел ворон с требованием исполнения только что принесённой клятвы, а к хозяевам второго замка пришлось лететь Эймонду — Шанди уподобились многим другим обитателям побережья Дорнийского моря, формально присягнувших Айронвудам, но не ударившим палец о палец ради своих сюзеренов. Лорд Тристан Шанди на письма кастеляна Солнечного Копья отвечал банальными отписками, так что проверка его верности вполне укладывалась в рамки отцовских указаний. В глубине души Эймонду даже хотелось, чтобы Шанди проявили своеволие и не поддались на уговоры Джордейна, открыто объявили себя врагами Айронвудов. Видят боги, им с Вхагар не помешало бы хотя бы какое-то развлечение в этих проклятых песках. Разминка пошла бы им обоим на пользу: старушка бы вспомнила дни бурной молодости, а он сам приобрёл то, зачем сюда прилетел — первое настоящее сражение. В независимости от того, сражался ли ты на драконе, на коне или пешим, за такое полагалось посвящение в рыцари, а это позволило бы принцу наконец сбросить оковы унизительной опеки Деймона и вернуться в Королевскую Гавань. К тому же, этим можно было бы произвести хорошее впечатление на леди Визерру, доказать, что он уже больше не «ягнёночек», а вполне состоявшийся мужчина… Шандистон находился всего в паре дней пешего пути от Солнечного Копья, но лорд Джордейн со своими переговорщиками мог при желании добраться до него и за сутки, как это уже не раз бывало. Покинув бывшую столицу Дорна ещё до рассвета, он условился встретиться с Эймондом в оазисе Шанди на следующий день. Обычно, первым выдвигался именно он на Вхагар, и уже на месте дожидался вечно отстающего лорда, но в этот раз он решил поддаться слабости, и провести лишнюю ночь в нормальной постели, без песка в штанах и палящего солнца над головой. Однако Ковчег Песков, в котором его поселили, оказался не слишком удобным местом для отдыха. Да, толстые стены его спасали от жары, но то ли построившие его Мартеллы, так боялись солнечного света, что окна в их твердыне были роскошью, то ли строение так пострадало во время последних войн, что едва пропускало свежий воздух. Каждое помещение, в которое заходил Эймонд, пахло пылью и застарелой, так и не выветревшейся гарью; едва уловимый запах дыма, призрак недавнего прошлого, дразнил драконьим запахом, молча, но неумолимо напоминая о деяниях Деймона и Караксеса, оборвавших жизнь последнего ройнарского князя. Тень дяди, оступившая было в сторону, стоило принцу покинуть Тирош, снова нависла над ним с привычной пренебрежительной усмешкой, гордящаяся своими свершениями и радующаяся отсутствием таковых у племянника-бездельника. Принц пробовал отвлечься чтением, но библиотека Солнечного Копья, изрядно пострадавшая в пожаре, хранила лишь ройнарские сказки и разрозненные хроники разных времён от Нимерии до Мерии Жёлтой жабы. Читать местное враньё о Первой Дорнийской войне было противно, и Эймонд захлопнул пыльный фолиант, едва дойдя до описания свадебного пира очередного Уллера и какой-то девицы Шанди, якобы пировавших в подземельях Пекла, пока над их замком изливал свой огненный гнев Эйгон Первый. Басня, как есть басня. Еда в Солнечном Копье была скуднее, чем в Айронвуде, поэтому после приветстсвенного ужина гостей Арона Айронвуда не слишком закармливали. Дорнийских вин принц вовсе не жаловал, считая их слишком кислыми и крепкими; к тому же один бокал неизменно тянул за собой другой, третий, и вот пустые бутылки и кувшины уже выстроились в ряд. Повторять путь старшего брата, искавшего спасения от скуки в вине и шлюхах, Эймонд не хотел, а потому, как только жара немного спала, бросил пойманному в коридоре слуге, что уезжает догонять Джордейна, и поспешил к Вхагар. Вопреки ожиданиям, растолкать старую драконицу получилось почти сразу. Расправив крылья, Вхагар с уверенным рёвом истинной и бесспорной хозяйки этих мест взлетела, подняв небольшую пылевую бурю. Они поднимались всё выше и выше, закладывая круги над Солнечным Копьём и Теневым городом, пока сам холм не превратился в едва различимый бугорок на ржаво-бурой полоске у ослепительно-синего моря. Полёт вышел несложным. Пролетев над голубой лентой узкого залива, Вхагар не отказала себе в удовольствии спуститься к самой воде и поднять лапами и крыльями искрящееся облако брызг, освежив и себя, и всадника. Неожиданно попав под импровизированный дождь, Эймонд засмеялся — всё же его старушка порой любила повеселиться, — и скорее почувствовал через седло и рукояти, чем услышал, прерывистое урчание драконицы, прокатившееся по её телу несколькими волнами. То был её собственный смех. Перемахнув через гряду каменистых холмов, отсекавших залив от пустыни, всего через несколько часов они увидели в лучах уже заходящего солнца силуэт того самого Шандистона. Над его стенами возвышалось несколько башен, одна чуть выше остальных, то ли разрушенная, то ли недостроенная; под ними лепились убогие дома из саманного кирпича с плоскими крышами — деревня немногочисленных подданных местных лордов. Над тройной аркой, ведущей во внутренний двор замка, трепыхалось красно-золотое знамя с чёрной змеёй, и только оно. Ни сокола Фаулеров, ни решётки Айронвудов не было видно. Эймонд с силой потянул поводья в сторону, посылая Вхагар в облёт замка. Какое-то время они кружили над ним, то чуть приближаясь, то вновь увеличивая дистанцию. Впрочем, предосторожности были излишни: видимо, Шанди были ненастолько богаты, чтобы позволить себе даже старые скорпионы, не то что новые, волантийские, которыми Фригольд пытался бороться с Таргариенами в Спорных землях. На стенах и вершинах башен только суетились стражники, тыкавшие в них с Вхагар копьями, показывая друг другу очевидное. Судя по переполоху, которое произвело их появление, Эймонд опять обогнал Джордейна, даже не особенно стараясь. Закусив губу, принц задумался о том, что делать дальше. Явного неповиновения или враждебности Шанди и их люди не проявляли, и сходу атаковать их не было повода. В любом случае, сперва с ними следовало поговорить, но для этого нужно было ждать эту старую черепаху-переговорщика, который тащился где-то в пыли и песке. Может, его от спешки удар хватил, и он вернулся в Солнечное Копьё или его прикопали где-то по дороге? Может, он просто опаздывает? Кружить в небе всю ночь Вхагар не будет: как бы велика и могуча она не была, даже ей нужен был отдых, поэтому рано или поздно она приземлится, как бы Эймонд не старался удержать её в воздухе. И что тогда? Ночевать в поле под стенами замка и ждать утра? Крестьяне, если они, конечно, живы, вряд ли пустят его на постой вопреки воле своего лорда, а с самого Шанди станется продержать ворота замка закрытыми. Нет, тянуть бессмысленно, нужно было садиться и говорить самому. В конце концов, как показывал личный опыт принца, дорнийцы не самоубийцы и на драконьего всадника не бросались. Он пришёл сюда не с пламенем и кровью, как в своё время обещала Рейнис, а как советник Йорика Айронвуда с соответствующими полномочиями и статусом. Да и если вспоминать Жёлтую Жабу, то та спокойно позволила сестре-жене Завоевателя уйти после всех угроз. Уж в обычном разговоре и гостеприимстве ему не откажут. К тому же, если переговоры будут успешными, это будет говорить о нём даже лучше, чем дымящиеся руины Шандистона. Покружив ещё немного, он посадил Вхагар у дороги чуть в отдалении от замка за небольшим пригорком, который, естественно, не мог скрыть огромную драконицу. И всё же символически это было правильно: как-никак от Эймонда требовалось продемонстрировать мирные намерения, а если бухнуться с небес прямо во внутренний двор, то едва ли Шанди это правильно истолкуют. Впрочем, играть в святую беспечность принц тоже не собирался: ещё с воздуха он приметил для себя одиноко росшее на полпути к замку высохшее дерево, и остановился ровно под его корявыми белёсыми ветвями. Заложив руки за спину, Таргариен принялся ждать, пока на его появление отреагируют в замке. От нечего делать он покосился на дерево, казавшееся в ярких закатных лучах золотым. На первый взгляд принц принял его за засохшее чардрево, впрочем, не очень старое, но листва давно истлела и обратилась в прах, развеяный горячими ветрами, так что проверить догадку было невозможно. Эймонд сперва как будто бы разглядел на стволе вырезанный лик, но чем дольше он в него всматривался, тем яснее «лицо» напоминало просто изувеченную болезнью, засухой и временем бугристую кору и обнажившуюся древесину. Пока принц разглядывал причудливое дерево, центральные из трёх ворот в стенах замка успели отвориться, выпуская кавалькаду из десятка всадников. Бодрым галопом они промчались через деревню, подняв тучу пыли, и затормозили ярдов за сто до него. На древках копий всадников хлопали на ветру красно-золотые ленты; чуть потоптавшись на месте и коротко переговорив с товарищами, от группы отделился один из всадников. Медленно подведя лошадь поближе, он спешился футов за пятьдесят до Эймонда. На кольчужной рубахе болталась сюркотта, чистая и явно свежепошитая, с чёрной змеёй среди жёлтых дюн под красным небом. Мужчине было лет сорок с чем-то, в кучерявых чёрных волосах не было ни проблеска седины, тёмные глаза на смуглом выбритом лице глядели без страха, но и без гонора, и Эймонду это показалось хорошим знаком. В целом он производил впечатление скорее благоприятное, но его изрядно подпортила речь — дорнийский акцент, с которым он говорил, был особенно ужасен, а дорнийцев за прошедшие недели принц успел наслушаться. — Ты кто, пацан? — так мог бы изъясняться какой-нибудь трактирщик в Блошином Конце. Эймонд сглотнул, заталкивая обратно в горло готовый сорваться раздражённый ответ; всё же с выводом об отсутствии спеси у этого дорнийца он поспешил. В иных обстоятельствах его следовало бы поставить на место, но отцовские инструкции явно запрещали ввязываться в склоки и реагировать даже на намеренные оскорбления. Постравшись подпустить в голос особенной царственности, с которой говорили отец и дядя Деймон, юноша ответил: — Я — принц Эймонд Таргариен, всадник Вхагар, сын короля Визериса Таргариена, второго своего имени, — и он чуть мотнул головой за плечо, за которым скрывалась драконица. Судя по тому, что всадник бросил взгляд в том направлении, это не осталось без внимания. — Надо же, принц… А я думал драконьи короли сюда только баб своих посылают. Залетала тут к нам одна лет пятнадцать назад. «Видимо, принцесса Рейнис», — подумал Эймонд. Почти Королева с Мелеис участвовали и в первой Войне на Ступенях, и в очередной кампании в Дорне, так что она вполне могла предать огню и Шандистон. Но выпад дорнийца, очевидно напрашивавшегося на соответствующий ответ, принц проигнорировал, предпочтя перейти к делу: — Я здесь не как представитель Железного Трона, а как посланник Йорика Айронвуда. — Н-да? И чего же хочет Йорик Чешуйчатый Язык? — Он хочет говорить через меня с лордом Шандистона. — Так он уже это делает, — хмыкнул всадник. — Я — лорд Тристан Шанди, пацан, или ты не заметил? — На вас не написано, — буркнул в ответ принц. — Не всем повезло родиться с белыми волосами и аметистами в глазах. Так чего от меня хочет Йорик? — Йорик хочет, чтобы вы исполнили свои обязательства знаменосцев Айронвудов и помогли ему разгромить мятежников. — Иначе? — Иначе я принесу в Шандистон пламя и кровь, — как можно строже постарался ответить Эймонд. — Понятно, — хмыкнул лорд Тристан и, обернувшись, бросил своим всадникам: — Вы слышали, парни? Этот малец обещает нам пламя и кровь! — А мохнатку своей мамки он нам не обещает? — послышалось в ответ. — Мохнатка у твоей мамаши! У их королев волосы там сжигают драконы! — Тебе-то почем знать? Были и другие ответы, но они потонули в мужланском гоготе рыцарей. Эймонд стиснул зубы, и за спиной ухватил себя за локти, чтобы не положить руку на эфес меча — на переговорах это было бы дурным тоном. Шанди, между тем, почесал выбритый подбородок и спросил, как будто не его люди сейчас оскорбили посла и его королеву: — Ты знаешь, пацан, почему мы зовём Йорика Чешуйчатым Языком? — Почему? — вопрос сорвался прежде, чем принц сообразил, что было бы лучше промолчать или вовсе вернуться к главной теме. — Потому что он лижет задницу драконам. Таким как ты. Глубоко лижет, смачно, как мой шут говорит: со вкусом. Ещё, поди, член свой теребит при этом, да постанывает. А задницы-то у драконов жёсткие, шипастые, там обычный язык быстро сотрёшь, нужен чешуйчатый. Смекаешь, о чём я? — Вы его знаменосец. Вы за него голосовали на вашем вече или как там у вас совет называется. — Именно поэтому я имею право о нём так говорить. На Коронационном совете я голосовал за Айронвуда, это верно. Вот только это было до того, как Йорик обиделся за проигрыш и присосался к драконьей заднице. Чтобы ты понимал, пацан, красный дракон пятнадцать лет назад спалил моего отца. А до него ваш Старый Король верхом на своём драконе сжёг флот князя Мориона, на котором был мой двоюродный дед с братьями и сыновьями. И, если мне память не изменяет, мой лорд-отец говорил мне, что в том безумии участвовало три дракона: бронзовый, красный и зелёный. И провалиться мне в Седьмое Пекло на этом самом месте, если это не та зелёная тварь, на которой ты прилетел. Как ты думаешь, пацан, как ещё мне называть Йорика? Эймонд шумно сглотнул и невольно отступил на шаг назад. Пекло, нужно было что-то ответить на это, но что?! Рейнис с Мелеис и Деймон с Караксесом действительно жгли Дорн, и Шандистон не мог остаться без их внимания, Бейлон Храбрый с Вхагар действительно сжёг флот князя Мориона вместе с отцом и братом — тут не поспоришь и ничего не возразишь. — Молчишь, пацан? Вот то-то же. Срал я на Айронвуда с такими его дружками. Ну а поскольку ты, вроде как, его посол… — с этими словами Тристан Шанди, в отличие от самого Эймонда, и не думавший убирать руки с эфеса, медленно обнажил свой клинок. «Мой лучше», — успел подумать принц, сам запоздало схватившийся за меч, но вслух поспешно сказал: — Вы не посмеете! Я посол, вы нарушаете правила переговоров! — Н-да? — снова хмыкнул Шанди. — Что-то я не вижу около тебя ни септона с мирным знаменем, ни мейстера. Зато вижу огнедышащую гору, которая летала над моим замком весь вечер. А тебе, пацан, до неё ещё бежать и бежать. Вместо ответа Эймонд выхватил меч и бросился в атаку, но дорниец успел поднять клинок и парировал удар. Его собственный меч принцу удалось отвести самым простейшим финтом и обратным движением клинка полоснуть Шанди по незащищённому горлу. Оказывается, многократные тупые повторения одного и того же действия, которое Деймон вдалбливал в него до исступления, всё же что-то смогли ему дать. Захлёбываясь кровью, лорд рухнул в придорожную пыль. Обнадёженный этим успехом, принц ухмыльнулся, но в следующее мгновение рядом с его ухом просвистел наконечник копья, а сам он чуть не попал под копыта одного из безнадёжно опоздавших всадников. Эймонд едва успел отшатнуться, прежде чем получил тычок откуда-то сбоку. Его развернуло, чья-то сталь мелькнула рядом совсем рядом с его носом, и окружающий мир скрылся за кровавой пеленой и вспышкой боли, что была ярче полуденного дорнийского солнца. Кажется, он закричал. Кажется, его повалили на землю и под ругань с проклятьями пинали ногами. Кажется, за пригорком заревела Вхагар.