Третья голова дракона

Сир Отто Хайтауэр, лорд-камергер Мелко застеклённые окна покоев тестя короля в Твердыне Мейгора были распахнуты настежь, и проникающий через резные ставни и почти невесомо-прозрачные занавески лунный свет отбрасывал причудливые кружевные тени из сворачивающихся в кольца драконов на толстый ковёр. Ночь принесла в Красный замок долгожданную прохладу и ветер с моря, пахший не прелыми водорослями, а солью и свежестью. Позади осталась дневная суета пёстрого, роскошного и помпезного королевского двора, где каждое появление короля становилось торжественным шествием, а каждый выход королевы — демонстрацией царственного величия и красоты. Придворные, утомлённые и пресыщенные своими ежедневными обязанностями ничегонеделанья, разошлись по своим покоям или столичным особнякам, или продолжали получать удовольствия в злачных районах Королевской Гавани. Колокол Королевской септы пробил час летучей мыши. Его Милость, должно быть, уже отложил в сторону свои грифели и отошёл ко сну — после того, как короля поразила серая хворь, ему пришлось оставить столь любовно выстраиваемый им макет Града Валирийского, и ограничить свои архитектурные занятия черчением и рисунками. Её Милость, вероятно, всё ещё молилась Матери Небесной, даже если фрейлины и служанки уговорили её сменить молельную скамью на кровати — что ещё оставалось королеве, когда её сын находился в плену? И всё же Красный замок не спал, как не спал полностью ни одной ночи с самого своего основания. Тихие и по большей части незаметные слуги уже должны были закончить с уборкой всех свободных комнат, палат и чертогов; ещё раз их приберут на рассвете — уже начисто, чтобы ни один благородный взгляд не оскорбился даже призраком соринки или вчерашней крошки. Крысоловы обходили свои ловушки, очередная смена прачек застирывала скатерти, простыни, покрывала, рубахи, рубашки, платья, камзолы, колеты, дублеты, чулки и исподнее, повара натирали свои котлы, сковородки и противни, чтобы уже через несколько часов начать готовить завтрак. Несли свою стражу солдаты гарнизона, и сир Терренс Вендуотер, мастер над оружием, уже должен был пройти в последний раз проверить караулы. Не спал в поздний час и лорд-камергер, которому не хватало даже долгого летнего дня, чтобы закончить дела. Управление двором и королевскими угодьями, заседания Малого совета, ежедневные встречи с сиром Терренсом, ключницей (последнюю, хотя и подчинявшуюся напрямую Алисенте, Отто приучил давать отчёт ещё и ему лично — так было надёжнее) и поставщиками занимали всю светлую часть суток, а ведь нужно было ещё уделить время счетам, письмам и бумагам, наконец, подготовиться к новому дню, чтобы ни одно событие, ни одно предложение, ни одна новость, произнесённая его коллегами по Совету не стала для него неожиданностью. К счастью, многие из них были достаточно предсказуемыми. К несчастью, непредсказуемости оставшихся хватало с лихвой. Если бы принц-десница не завёл привычку летать из Тироша в столицу и обратно дважды, а то и трижды за месяц, то его определённо следовало бы к этому подтолкнуть. В его отсутствие ближе всех к королю и Малому совету одновременно оказывались не королева с принцем Драконьего Сердца, а никто иной как лорд-камергер. Вопросы двора и королевских имуществ, помноженные на родственные связи и личное расположение монарха, которое даже можно назвать дружбой (и Отто делал бы это уверенно, не будь Визерис правителем Семи Королевств), открывали ему без исключения все двери и давали возможность советовать, поддерживать, отговаривать и высказывать мнение в любое время в любом месте. Новый порыв ветра качнул занавесь, впустив в комнату новый порыв почти опьяняющей свежести. В юности — да что в юности, ещё лет тридцать назад, — это заставляло совершать влюблённые глупости, вызывать друзей на поединок за неосторожное слово в адрес прекрасной леди, повязавшей свою ленту на его копьё или до рассвета бродить по городу, не разбирая дороги от счастья, потому что ему обещали встречу в богороще или танец на балу. В такие летние ночи (а в Староместе они ведь ещё краше), кровь вскипала от переполнявших чувств, заставляя тянуть любовь к себе, целовать, сжимать, гладить, ласкать, вместе подниматься к самым Седьмым Небесам от наслаждения. Отто привычно перевёл взгляд на раскрытый медальон с портретом покойной жены, намотанный на завиток высокого подсвечника. Художник был настоящим мастером своего дела: Алерия смотрела на него с миниатюры теми же голубыми глазами, в которых плескалась та же любовь и бесконечная доброта, а губы расходились в точно такой же светлой улыбке. По крайней мере, лорду-камергеру очень хотелось в это верить — он старался не допускать даже тени мысли о том, что портрет вытеснил в его памяти образ живой жены. Хайтауэр вздохнул, и снова вернулся к бумагам. Очередная война на Ступенях успела сказаться на торговле в Узком море, обрезав торговые маршруты. В этом, разумеется, были и свои плюсы: застаиваясь в вестеросских портах, часть эссосских купцов предпочла сбыть товар с рук здесь, чтобы выручить за них хоть что-то, нежели рисковать потерять всё в попытке пройти на Летние острова или в И-Ти; выручка здесь и сейчас позволяла хотя бы частично возместить убытки от непредвиденных обстоятельств и набрать сумму на выплату неустоек за просроченный товар. Воспользовался ситуацией и королевский двор. Браавосийский купец, шедший в Кварт, решил расстаться с диковинной придумкой мастеров Бастарда Валирии — парой механизмов, отсчитывавшими часы в сутках. Торговец их королю подарил, но вот за запасные материалы к ним (якобы, те могли поломаться) пришлось немало заплатить. К тому же, ко двору пришлось принять пару специальных человек, которые должны были за ними следить, а это выродилось в дополнительные траты (сто тридцать золотых драконов содержания каждому, плюс расходы на покупку и содержание дома с мастерской на склоне холма Висеньи, плюс расходы на поиск и обучение подмастерьев). Конечно, порты Простора и Западных земель оставались открытыми, но смена конечной точки маршрута с Королевской Гавани на Старомест для многих лишь увеличивала издержки с учётом того, что груз потом приходилось вести по суше через полконтинента. Хоберт наверняка не упустил возможности навариться на этом; хотя, наверное, уже всё-таки Ормунд — брат жаловался на слабость, плохое зрение и мигрени, так что дела пришлось передать сыну-наследнику, и Отто с тревогой ждал ворона с печальными вестями из родного дома. Для королевских финансов, напротив, последний год был непростым. Лорд Тиланд проявил незаурядную смекалку и находчивость, умудрившись не допустить дефицита в казне и порчи золотого дракона, но пришлось прибегнуть к отложенным за сытые годы запасам. Жонглирование налогами и пошлинами позволило сберечь средства, понуждение эссоссцев к сбыту товара — наполнить прилавки торговцев и закрома. Три пятых волантийской контрибуции, выбитой принцем Деймоном у стремительно пришедших к власти «слоновьих» триархов, должны были не только восполнить запасы золота, но и увеличить их. Даже без учёта войны золото не было бы лишним: король намеревался оставить младшим своим сыновьям по замку в Королевских землях. Зная Визериса Второго с его увлечением архитектурой достаточно хорошо, лорд-камергер был твёрдо уверен, что полумерами и какими-то символическими сторожевыми башнями для обозначения титула на землю дело ограничиться не могло. Отто придвинул к себе очередную бумагу, последнюю в стопке. Бегло пробежав счёт глазами, камергер со вздохом поставил внизу свою подпись и, капнув воска, приложил печать. Казна оскудела на две сотни золотых драконов: юная вдова Кварла Пейта, купца с Черноводной дороги, желала похоронить мужа не где-нибудь, а в Септе Королевы. Сотня требовалась на пожертвование служителям Веры и устройство прекрасного ужина для членов гильдии торговцев шёлком, и ещё сотню Хайтауэр приложил в качестве соболезнований Лоре Пейт. Впрочем, сам покойный Кварл не бедствовал — его корабли ходили по Узкому морю от Белой Гавани до Тироша и Айронвуда, а лавки всегда ломились от товара. Отправлять его шёлк королевским портным камергер, пожалуй, ещё подумал бы, но вот для лордов он годился как нельзя лучше. И всё же, несмотря на это, при жизни Пейт успел стать главой гильдии, отстроить один дом в столице, и приобрести другой в деревне на дороге в Росби, где отдыхал от духоты летнего города. Достичь таких высот ему помогли два истинно купеческих качества: умение вовремя согласиться с предложенным и умение не задавать лишних вопросов. Но вот Неведомый встретил его за обеденным столом, и от него больше не будет ни вопросов, ни ответов, и слава Отцу. В такой ситуации полагалось жалеть бедных-несчастных вдов, но Лора Пейт не была ни бедной, ни несчастной, поскольку унаследовала всё дело Кварла. Её названный отец, ещё один нелюбопытный торговец, тоже не бедствовал, а ведь были ещё и тайные подарки от казны. Да и если бы Лора вдруг воспылала истовой верой в Семерых-кто-Един, ей бы не дали стать нищенствующей септой-проповедницей, а определили бы в самый богатый септрий (где она, без сомнений, скоро стала бы настоятельницей) или отправили бы воспитательницей детей кого-нибудь из великих лордов, где она провела бы свои дни в достатке и уважении. Пекловы драконьи отпрыски, пекловы Таргариены, не умеющие удержать члена в штанах, пеклов король со своей пекловой совестью, чувствующий себя обязанным… Лоре, наречённой им при рождении Эйлорой, как минимум дважды в год, на именины и к Святой Седмице, а бывало и чаще, посылались кошели с золотыми, и будут посылаться впредь до конца её дней. При желании Отто мог посчитать, сколько на неё и её мать, столь выгодно расставшуюся с девичеством в королевской постели, казна потратила за все восемнадцать лет. Весьма вероятно, эту сумму можно было бы сравнить с годовым оборотом какого-нибудь лорда в Просторе или Королевских землях, но для Железного Трона, в общей сложности, это были гроши. В противоположность Лоре-Эйлоре существовала Кларисса Сэнд, которую и за глаза, и в глаза все звали Крапивой. Весь двор знал, что её мать грела постель Деймону Таргариену, но тот и пальцем не пошевелил, когда она родилась. Алисента из милосердия взяла на себя заботу о матери и дочери, потом, несмотря на предубеждения фрейлин, позволила Клариссе Сэнд какое-то время быть подругой Хелейны, до того, как та оседлала Тессарион, а потом сделала своей чашницей. Сам Отто бы предпочёл, чтобы этим милосердием, как в случае с купчихой, занимался кто-то другой, а не лично королева, но в некоторых вопросах его дочь была слишком щепетильна и проявляла мягкое, но непреклонное упрямство, столь свойственное её покойной матери. Однако Крапива была скорее исключением из общего правила. Когда Эйгон, наконец, вступил в полноценное владение Драконьим Камнем, Отто провёл аудит расходов удела его внука и обнаружил, что кастелян замка ежегодно выделял около сотни золотых драконов на «irūdi nūmoti» — «подарки семенам». Короткое разбирательство принесло неожиданный и не слишком приятный результат. По давней и неписанной традиции, родившейся ещё в Век Крови, Таргариены давали несколько монет девке, что согрела их постель на ночь или две (хотя многие короли, лорды, рыцари и даже простые купцы от начала времён делали это безо всяких подарков просто потому что были их господами). Потом, когда бабе указывали на дверь, а ночь оказывалась особенно плодотворной, драконьи владыки время от времени подбрасывали денег своим бастардам, а некоторые даже бастардам своих предшественников. Несколько золотых или какие-то подарки, мелкие по меркам драконовластных, но порой весьма значительных для их подданных, на регулярной основе снимали вопросы у опозоренных отцов и обесчещенных мужей, и те, как понял Хайтауэр, даже по-своему гордились высочайшим вниманием. По крайней мере эта практика объясняла, почему за два с половиной века простолюдины из Драконьей Гавани и пастушеских деревень на острове не лишились серебряных, бело-золотых и серо-пегих волос, фиолетовых и сапфировых глаз своих предков. Таить такие траты от нового принца Драконьего Камня лорд-камергер не стал — пусть в год расход невелик, но за десять лет таких подарков набежит под тысячу, а то и больше! Однако к некоторому удивлению деда, Эйгон предпочёл не отказываться от этой практики. — Если отменить эти irūdi, — говорил юный принц, — люди будут считать, что я делаю это наперекор Деймону и всем, кто был до меня, и затаят обиду. Я не хочу жить среди тех, кто считает меня жадным и злобным, вспоминая добрым словом моего любезного дядю. Это же готовые предатели. К чему точить ножи для собственной спины? А так… Это же сущие гроши. На одно платье Алиссы уходит больше. Слова его, стоило признать, звучали разумно, взвешенно и по-взрослому. Как дед, Отто порадовался, что внук проявил благоразумие и дальновидность, достойные будущего короля, и дал повод для гордости. И всё же, как лорд-камергер, Хайтауэр был недоволен; он слишком хорошо знал Эйгона — не требовались никакие предсказания и гороскопы, чтобы сказать, что тот продолжит чтить старую традицию для собственного удовольствия, а число в графе «irūdi nūmoti» с каждым годом будет только увеличиваться. Отложив бумагу и вернув перо в малахитовый стакан, весьма правдоподобно притворяющийся миниатюрной Высокой Башней, лорд-камергер вздохнул. Глаза щипало от долгой работы и дыма множества свечей, и Отто решил, что на сегодня довольно. Разложив бумаги по ящикам стола и заперев их, он кликнул Майлза; оруженосец не отозвался ни на первый раз, ни на второй, ни на третий, и ему пришлось встать и выйти в приёмную. Как и ожидалось, юнец заснул, развалившись на диване для посетителей и просителей в обнимку с подушкой. Даже сапоги не снял, засранец. — Майлз! Грозный окрик всё же заставил его вскочить, но, даже приняв вертикальное положение, Майлз до конца не проснулся. — Си… Милорд? — выдавил из себя он, стараясь проморгаться. — Не будь ты моим племянником, я бы тебя выгнал, — строго объявил ему Отто. Строго говоря, он был двоюродным племянником, но сути это не меняло. Когда умер их с Хобертом кузен, старший брат предпочёл отправить его единственного сына в Королевскую Гавань оруженосцем к лорду-камергеру с тем, чтобы Майлз научился вести дела и смог остаться при дворе или впоследствии стать сенешалем в Высокой Башне или Хайгардене. Но Хоберт всё же прогадал. Никаких способностей к бумажной работе у их племянника не было, как не было желания чему-то учиться. Конечно, он был грамотен, в отличие от некоторых лордов, но использовать эти навыки не хотел, предпочитая пропадать во внутренних дворах, тренируясь с людьми сира Терренса или с Гвейном, когда у него находился свободный час на кузена. И всё же это не являлось поводом для высылки родственника из столицы. В конце концов, Отто рассудил, что в Городской страже всегда нужны надёжные люди, а Гвейну скоро потребуется заместитель. — Простите, милорд, это больше не повторится, — соврал Майлз. — Я закончил. Позови слуг и можешь идти к себе. — Будет сделано, милорд. Доброй ночи, милорд. Вернувшись в кабинет, лорд-камергер подошёл к окну, чтобы закрыть его, да так и замер у него. На здоровье Отто, в отличие от венценосного зятя, не жаловался, хотя и был старше, но мейстеры всё равно уверяли, что в его возрасте с его родом занятий следует меньше читать и писать, и больше ходить пешком на свежем воздухе. Увы, если он будет следовать их рекомендациям, то королевский двор развалится за семь дней, а Таргариены, снова перевернув всё с ног на голову, перепишут семейные соглашения, и Пекло знает, кто тогда окажется на Железном Троне. Усидит ли вообще на нём Визерис? Кто будет ему наследовать: Эйгон или его дядя, и если уж на то пошло, то который из двух? Деймон? Эйгон Белый? Каждый из них опасен по-своему. Пусть Деймона и принудили уступить своё место в порядке престолонаследия, только полный глупец будет думать, что это удовлетворит непомерные аппетиты Порочного Принца. Брак его старшей дочери с новым принцем Драконьего Камня являлся не более чем попыткой выиграть время для нового удара. Увы, до конца это понимал только он один. Потенциально у Чёрных было больше всадников, но почти все — малые дети на молодых драконах; смерть Лейнора Велариона их положение, разумеется, улучшила, но вряд ли настолько, что Деймон рискнёт действовать прямо сейчас. Устранить его сейчас нельзя — стража Чёрного Рубежа по-собачьи верна своему сюзерену, слишком велик риск ошибки, которая погубит всех Зелёных разом. Впрочем, несколько лет у них в запасе ещё есть, а там… Возможно, вдовствующая королева Тироша окажется более сговорчивой, чем её муж. Возможно, его старший сын предпочтёт мир войне или, на худой конец, войну в Эссосе войне за отцовские иллюзии. Эйгона Белого от старшего-среднего брата отличал прагматичный взгляд на вещи, это Отто за ним охотно признавал и, говоря откровенно, уважал. Принц Драконьего Сердца, младший из сыновей Бейлона Храброго, не имел шансов попасть на Железный Трон, особенно после всех тех сыновей, которых нарожали своим мужьям Алисента и Рейнира, да и, очевидно, не слишком этого хотел. Вот только не имея амбиций надеть корону на собственное чело, он намеревался править из-за спины того, кто её носит, и это, пожалуй, в определённом смысле было даже не менее опасно, чем угроза переворота или мятежа со стороны Чёрных. Показательным был пример Дымной долины. Колченогий Принц упрямо цеплялся за свои права управления новым гнездовьем, полагая его своим фамильным и наследственным владением, и с каждым новым спором это становилось всё более принципиальным вопросом. Не нужно было быть чистокровным валирийцем в седьмом колене, чтобы понимать, что место, где могут плодиться драконы, обладает колоссальной ценностью и должно находиться под прямым королевским контролем. Если оставить его в руках боковой ветви, то у неё всегда будет дополнительный рычаг влияния на Железный Трон, и при том самый серьёзный из всех возможных. Однако сети, раскинутые Белыми, простирались гораздо дальше уединённой долины в Лунных горах. Появляясь при дворе, Эйгон Колченогий умудрялся провести время со всеми своими племянниками. С племянником-тёзкой обычно происходила ироничная пикировка по пустякам, от которой удовольствие получали оба остряка. Осторожно вплетая в неё мелкие дела, дядя ненавязчиво излагал свои взгляды, предлагал свою точку зрения, давал советы — в общем, приучал будущего короля к своему вмешательству в его жизнь и политику. С принцессой Алиссой всё было не так гладко (видимо, деймоново воспитание оказалось крепко вбито в её головку), но и её можно было смягчить разговорами о Красной Плясунье. Хелейне, своей будущей невестке, Эйгон Белый каждый раз приносил то гербарий от своих мейстеров, то какого-то особенно противного жука, которым внучка восхищалась. Дейрона мастер над драконами учил играть на лютне и скрипке. Когда Отто предложил отправить младшего внука в Старомест на воспитание к Хоберту, тот расстроился, что дядя Эйгон перестанет с ним заниматься, и нажаловался отцу; Визерис, не желая расстраивать сына, запретил куда-либо его отсылать. Пожалуй, самым стойким к влиянию дяди оказался Эймонд, но и он порой любил поспорить с будущим тестем об истории и философии, а от диспута не так уж сложно прийти к взаимопониманию. Разумеется, одними личными связями влияние Белой партии не ограничивалось. За пятнадцать лет существования Цитадели Драконьего Сердца, мейстеры из неё успели поселиться уже в каждом третьем замке Речных и Королевских земель, их посылали на Запад и Север. Немалых трудов потребовалось Отто, чтобы после смерти Меллоса новым великим мейстером стал выпускник Цитадели Староместа Орвиль, а не кто-то из приятелей принца Эйгона, но это не значило, что в когорте его помощников не было тех, кто учился на берегах Божьего Ока, а не залива Шёпотов. Ещё были Веларионы; вместе со своими партнёрами они практически не имели конкурентов в торговле по Узкому морю. Из семи кораблей, уходящих из Королевской Гавани в Пентос, два шли под флагом с морским коньком; из семи, что шли в Браавос и Мир, один принадлежал Морскому Змею. Бейлонис, Чаячий город, Белая Гавань, Солеварни, Девичий Пруд, малые гавани лордов Королевских земель, Севера и Долины — казалось, нет такого порта к северу от Тироша, где Веларионы, а значит Белые, не вели торговлю. Отто был Хайтауэром, и прекрасно понимал, что даже небольшая лавка на захудалой ярмарке — это потенциальный источник власти, а торговля Веларионов процветала. Именно так его дому удавалось благоденствовать задолго до присоединения к королевству Гарднеров, а после удерживать звание одного из богатейших и влиятельнейших домов всего Вестероса, и даже Завоевание не смогло этого изменить. В определённом роде это можно было назвать профессиональной ревностью. Даже не принимая в расчёт драконов, Белые были слишком большой силой, которая слишком хорошо осознавала свои возможности. С такими невозможно заключить долгосрочный союз, потому что это требует от одной из сторон подчиниться другой, а согласие Белых находиться в подчинённом положении было лукавством, игрой, которую они в любой момент могли отбросить, если что-то перестанет их устраивать. Благодаря пекловой системе браков, этой круговой поруке, они могли в любой момент вновь перебежать к Чёрным, и у Отто не было уверенности в том, что Деймон не примет их помощь, если его младший брат расчистит ему дорогу к трону. — Милорд, всё готово, — окликнул камергера слуга. Отто в последний раз вдохнул ночной воздух, и закрыл окно. Подобрав со стола медальон с портретом Алерии, он запер дверь из приёмной в кабинет, и вышел следом за слугой в примыкавшую к последнему спальню. Покои королевского тестя были невелики — сам Отто никогда не понимал ценности комнат ради комнат, и чурался что вычурности Тиреллов, что валирийской помпезности Таргариенов, которая столь буйным цветом расцвела при Визерисе Втором. И всё же лорда-камергера никто не назвал бы аскетом. Он спал на широкой кровати с зелёным балдахином, расшитом серебряной нитью, и мягкими перинами и умывался над золотым тазом; он носил бархат, атлас, а зимой меха. Личные покои заполняли несколько изящных, дорогих сердцу диковинок: караван миниатюрных слонов из слоновой же кости, подаренный отцом на седьмые именины, Семиконечная Звезда в драгоценном окладе, разложенная на древнем пюпитре из чардрева, ещё одна Высокая Башня в окружении пары моделей валирийских базилик (павшей родиной королевского дома Отто не слишком интересовался, но подарки Визериса он ценил сами по себе — внимание венценосного зятя и друга льстило и грело). У малого стола тихо постукивал шестерёнками часовой механизм — Визериса эти игрушки раздражали своим постоянным шумом, и он от них избавился, передарив одну Отто, а другую младшему из братьев; часовым мастерам-браавосийцам тоже пришлось разделиться. Стены комнат украшали гобелены с видами на Старомест с моря, с реки и с суши из-за городских стен; их заказывала ещё Алерия, и ткали их лучшие мастера Староместа. Работа была тончайшая: легко угадывалась погода, можно было разобрать даже трещины на фасадах домов, одежду на горожанах, ни одна волна в море, ни одна чайка в небе не была похожа на другую, пламя над родовой башней-маяком везде было разным. О Матерь Всеблагая, сколько лет прошло! В спальне слуга помог ему сменить дневную одежду на ночную рубаху, другой полил воду над тем самым тазом, чтобы милорд умылся на ночь. Не став вытираться, Отто отпустил слуг и забрался под тонкое одеяло. Не успел он под ним выпрямиться, как спину пронзила боль; нет, всё-таки нужно послушать мейстеров и хотя бы меньше дел решать сидя. Винить государственные труды удобнее, чем собственный возраст; о том, что сам он далеко не молод и должен иметь болезней больше, чем король, Хайтауэр предпочитал не думать. От этих мыслей слишком близко до мыслей о смерти, об Алерии, Пекле и Небесах, суде Отца Небесного, а у него попросту нет на это времени. Отто перевернулся на правый бок и принялся отсчитывать про себя тиканье часов. Один. Два. Три. Четыре… Странно, как короля это может выводить из себя? Хайтауэра это наоборот успокаивало, заставляя забыть обо всём, за пределами спальни, не думать о политике, торговле, управлении, людях, драконах летающих и золотых. Что ж, видимо, он устроен иначе… …Шестьдесят семь. Шестьдесят восемь. Шестьдесят девять. Обычно Отто сбивался уже на третьем десятке, начинал считать заново, снова сбивался, считал ещё медленнее, злился, что пропускает, и незаметно засыпал, но сейчас сон не шёл. Он открыл глаза, которые как будто и не закрывал, и стал всматривался сквозь темноту в узор гобелена, видневшийся сквозь полог кровати. Вспомнилось, что в детстве Алисента с Гвейном обожали их рассматривать, могли часами проводить у них, едва не уткнувшись носами в полотно, что-то искать, обсуждать, придумывать истории… О чём ему нужно подумать завтра? О чём он забыл подумать сегодня? Дорн. Разумеется. О нём сейчас не рассуждал только глухонемой и слабоумный. Не то чтобы Отто забыл о Дорне и о том, что его внук остался там, просто за ежедневными заботами это отошло на второй план — у всех разные способы борьбы с тревогой. Эймонд пропал под Солнечным Копьём, угодив в ловушку на переговорах с каким-то мелким лордом, сунувшись к нему мало того, что без сопровождения Джордейна, так ещё и вообще без какой-либо поддержки, даже спустившись со спины Вхагар и отойдя от неё чуть ли не на милю. Маленький идиот. Маленький самоуверенный идиот без мозгов и страха. Неужели Деймон не научил его тому, как гибнут драконьи всадники? Взять хоть сира Лейнора, хоть ту давнюю историю с Эйгоном Белым во время Первой войны на Ступенях — стоило драконовластному спешиться, как он превращался в одинокую мишень, и порой никакие воинские качества не могли его спасти. Ну, хорошо, пускай про гибель наследника Морского Змея Эймонд не мог знать (хотя о таких вещах должны направлять воронов), но, Пекло всех их побери, неужели ни один из братьев его отца не рассказал ему об этой элементарной предосторожности?! Пусть Эйгон смолчал о том, как получил своё ранение, но уж Деймон бы не упустил возможности повалять будущего тестя своего оруженосца в дерьме. Больше недели Джордейн не мог приблизиться к Шандистону, но препятствовали ему в этом не люди Шанди, а бестолковый гнев, ярость и злоба Вхагар, которая бесилась в окрестностях замка. Не сдерживаемая благоразумием и приказами всадника, старая драконица испепелила деревню, обратила замок в руины, уничтожила окрестные поля и скудные пастбища… Но своего не добилась. Не дожидаясь, пока огромный зверь обратит внимание на замок, его обитатели сбежали, прихватив с собой пленника. На развалинах Шандистона люди Джордейна не нашли никого и ничего, кроме криво накарябанной на оплавленной стене надписи с пожеланием Айронвудам и Таргариенам гореть в том самом пекле, которое они и создали. Ворон едва успел принести эту новость в Тирош, как туда же прибыл Ормунд Айронвуд, дядя Йорика, слёзно и едва ли не на коленях умолявший Деймона не считать это замыслом Айронвудов и клявшегося всеми богами обитаемого мира, живыми и мёртвыми, что его племянник из-под земли достанет юного принца живым. Властитель Ступеней, похоже, не впечатлился и отправился в Королевскую Гавань вместе с сиром Ормундом. Сказать, что принесённое им известие взбудоражило двор, значило не сказать ничего. Визерис, наверное, впервые с того момента, когда Отто в ночь после смерти королевы Эйммы предложил прояснить вопрос наследования, вышел из себя и сорвался в подлинно драконью ярость, достойную всадника Чёрного Ужаса. Король напророчил Айронвудам, Фаулерам, Уллерам, Шанди и всем дорнийцам смерть в пламени столь жарком, что Завоевателям в Первую Дорнийскую и не снилось; Ормунда немедленно бросили в темницу, несмотря на статус посла (лорд-камергер подозревал, что тот этого ожидал ещё в Тироше и был морально к этому готов) и пригрозили освободить его только в том виде, в каком будет освобождён принц Эймонд. Кому именно государь хотел так пригрозить для Хайтауэра осталось загадкой, поскольку Уллеры с Фаулерами от этого бы ничего не потеряли, а Айронвуды ничего не могли предпринять, но лезть под горячую монаршью руку было чревато. Однако, к счастью для дорнийцев и, вероятно, к счастью для самого Эймонда, Балерион был уже тридцать с лишним лет как мёртв, а его последний всадник ослаблен борьбой с болезнью. Когда гнев исчерпал запасы сил короля, он рухнул на Железный Трон, как подкошенный, едва не пропоров себе обе руки составляющими его мечами, и с вершины гвардейцам его пришлось спускать практически на руках. Малый совет в отсутствие Визериса пришлось проводить Деймону. Не подлежало сомнению, что принца Эймонда необходимо было освободить как можно скорее, однако существовала существенная проблема. Они не знали, где он. — Нам необходимо вступить в переговоры, — объявил на Совете Эйгон Колченогий. — Valonqar, ты в своём уме? — ласково поинтересовался у него принц-десница. — Я соглашусь с принцем Деймоном: о каких переговорах может идти речь, когда… — сказал тогда лорд Тиланд, но мастер над драконами досадливым взмахом руки его остановил. — Не нужно этих обвинений в малодушии и трусости, милорды! Ложные переговоры, разумеется, ложные. Нам необходимо узнать, где содержат нашего племянника, освободить его и лишь затем нести справедливое возмездие, пламя и кровь. Иначе всё это бессмысленно. Отто тогда с младшим из братьев короля согласился. Можно было испепелить весь Дорн, но пропустить пастушескую деревушку у мелкого, грязного колодца, где в хлеву со свиньями держали принца Семи Королевств. И здесь в словах младшего из королевских братьев было больше смысла. Судя по словам Джордейна, Шандистон был разрушен, его хозяева бежали, очевидно, вместе с пленником, а искать пустынников в пустыне можно до бесконечности — каждый камень не перевернёшь, каждую дюну не просеешь. Принц Эйгон даже вызвался отправиться в Дорн лично верхом на Вермиторе. Мастер над драконами явно рассчитывал на то, что показная отвага и готовность лично решить вопрос сгладят в памяти остальных советников воспоминания о том, как он упорствовал в нежелании посылать хоть какие-то войска против Волантиса. Напрасно. Корлис Веларион не мог забыть о гибели сына, хотя, видят боги, виноватых в этом кроме самого сира Лейнора и сопровождавших его рыцарей не было. Деймон тогда явно не удивился очередным предательством брата — о том, что несколько лет назад покровитель Цитадели Драконьего Сердца принял подарок от покровителя Цитадели Староместа, король Тироша явно знал. Для Отто Хайтауэра, да и Лиман Бисбери в частном разговоре потом с этим согласился, такое поведение было ярчайшим проявлением того, как хвост пытается вилять собакой. Глава младшей линии дома Таргариенов возражал против войны, когда она ему была не нужна, и был готов собственной персоной отправиться на другой конец Вестероса, когда обстоятельства изменились и возникла угроза потери — даже не племянника, о, лорд-камергер не тешил себя иллюзиями, что Эйгоном Белым движет желание спасти жениха своей дочери, — существующего положения. Манёвр принца оказался понят и разгадан, но ему позволили сохранить хорошую мину при плохой игре, в конце концов, по крайней мере эти его шаги были правильными. Однако доверять одному только принцу не следовало, и это тоже понимал не один Отто. По настоянию десницы для поддержки ложной дипломатии силой и недопущения его братом ошибки Эймонда, вместе с мастером над драконами должен был отправиться отряд наёмников во главе с племянником лорда Илилеона. Созыв знамён даже только одних лордов Марок занял бы слишком много времени, а выдёргивать своих тирошийцев из едва отвоёванных Спорных земель Деймон не хотел, поэтому Малому совету волей-неволей пришлось прибегнуть к помощи не слишком разборчивого в методах наёмника. Бывшему пирату уже случалось проворачивать похожие аферы и при том успешно, так что его опыт несомненно был бы полезен. Судя по тому, как на мгновение на лицо Эйгона легла тень, от компании он был не в восторге, но «помощь» на словах принял охотно. Отто, наконец, никого не стесняясь, зевнул и, уже чувствуя приближения сна, поторопился додумать мысль. Что ещё осталось? Ах да, новоявленный помощник Деймона. Эйрион Илилеон, выскочивший внезапно, как лицедей на подмостки ярморочного балагана, как будто бы был богат — успешные пираты бедными не бывают, а этот ещё и женился на дочери лиссенийского магистра-банкира, — и ничего не требовал от Железного Трона. Что-то ему выделили из тирошийской казны просто потому, что человека, помогшего выиграть войну, требовалось наградить. И всё же опыт и логика подсказывали Отто, что короне снова придётся потратиться на бастарда королевского происхождения, как это уже было с лордом Джейгором, с Крапивой Сэнд, с купчихой Эйлорой и с другими проклюнувшимися ростками драконьего семени — не даром Деймон как бы походя поднял вопрос о титуле лорда драконьей крови для этого самопровозглашённого адмирала. А ещё чутьё предупреждало, что пират не может быть «бывшим», и такого же спокойного поведения, покладистого характера, беззаветного служения и довольствования малым от него ожидать не следует. С этими разочаровывающими мыслями лорд-камергер и заснул.

***

Принц Эймон Таргариен Льюис Грейхед сделал столь очевидно ложный выпад, что Эймон даже обиделся — такой ерундой его уже давно сам сир Деннис не пытался обмануть, знал, что не купится. Однако юноша рано радовался: простой финт противника тут же перетёк в сложный, и принц едва успел его отвести. За спиной одобрительно засвистели; кажется, зрители остались довольны и атакой, и тем, как она была отбита. Что-то звонко выкрикнул Моредо Рогаре, но разбирать слова не было времени. За те три недели, прошедших с их прибытия в Солнечном Копье, Эймон взял себе за правило тренироваться каждый день с утра и до тех пор, пока не станет слишком жарко. Перед отбытием из Королевской Гавани отец вполне прозрачно намекнул, что по результатам этой экспедиции он должен получить рыцарские шпоры; к этому явно примешивался какой-то политический расчёт, но копаться в первопричинах и слоях дополнительных соображений, из которых исходил отец, юноша не стал. Должен получить — значит получит, а для этого нужно сделать всё, чтобы никто даже подумать не мог, что наследника Драконьего Сердца посвятили в рыцари преждевременно и незаслуженно. Они прилетели вчетвером, точнее, вшестером, если считать Вермитора и Орбарис: отец с сиром Деннисом верхом на Бронзовом Гневе, а Эймон с Льюисом на юной дымчато-серой драконице. Сперва принц опасался, что Орбарис не вывезет двоих: седло, да двое крепких парней казались слишком большим грузом для его riñītso, но мастер над драконами уверенно пресёк все возражения: — Ничего с ней не случится, не развалится. Солнечный Огонь таскал на себе твоих кузенов, пока Эймонда не подобрала Вхагар, а Сиракс носила в седле Рейниру и Кристона Коля в доспехах за раз. Для Орбарис это такая же тренировка, как для тебя мечом помахать. Долетели они и правда без особых проблем. Эймон думал, что они пролетят через Тирош, чтобы встретиться с там с полумифическим племянником лорда Илилеона, но отец предпочёл лететь напрямик над мысом Гнева, Дорнийским морем и Перебитой Рукой. С Эйрионом Илилеоном они встретились уже в Солнечном Копье: тот со своими кораблями и людьми (причём, судя по всему, с весьма малой частью и тех, и других) уже расположился в бывшем оплоте Мартеллов, потеснив сира Арона Айронвуда, кастеляна замка и наместника своего короля-племянника Йорика. Впрочем, после того, что случилось по допущению Айронвудов с Эймондом, сир Арон со всей челядью и домочадцами в целом был согласен жить в любом хлеву или даже просто в пустыне, если только того пожелают драконьи владыки. Драконьим владыкой был только отец (сам Эймон себя к таковым не относил, по крайней мере, нужно было стать рыцарем, чтобы хоть что-то из себя представлять), а он никогда не любил унижать других людей только ради того, чтобы их унизить, а потому сиру Арону и остальным дорнийцам разрешили остаться в своих комнатах… По крайней мере в тех, куда они переселились после прихода пиратов. С Илилеоном отношения у отца не задались с самого начала, с первого взгляда. Оба сперва держались очень формально и строго, но если адмирал на следующий день стал вежливо улыбаться, то вот принц Эйгон менять своё поведение не торопился, но даже не манера общения вызывала недоумение у его сына. Илилеон удивительно походил на отца. Так, словно был старшим братом самого Эймона. Разумеется, в первый же вечер в Солнечном Копье, стоило им занять отведённые им покои, юноша, помявшись, задал отцу соответствующий вопрос. Тот тяжело вздохнул и, болтая в стеклянном кубке золотое дорнийское вино, коротко поведал неприятную историю своего раннего романа. — Так почему же ты его не признал? — удивился Эймон, когда рассказ был окончен. — Потому что никаких доказательств, кроме цвета глаз, не было и быть не могло, — отец отхлебнул из кубка и продолжил: — Зелёные глаза у Таргариенов редкость, но ведь необязательно трахаться именно с зеленоглазым Таргариеном, чтобы родить зеленоглазаго сына. Визерра — эгоистка, которая ради хорошей жизни способна сделать что угодно. Ей не хотелось уезжать из Волантиса, потому что там ей было хорошо, она была дочерью триарха, пусть и отставного, и могла сама стать им, а в Семи Королевствах была бы женой третьего принца, которому никогда не сесть на Железный Трон. Будь я наследником Визериса, она бы впереди меня побежала к Вермитору, а так… Естественно, когда им пришлось из Волантиса бежать, они с матерью выбрали самый надёжный вариант из немногих доступных. Визерис сентиментален и в любом случае не оставил бы их одних, но они захотели большего и попытались откусить чужой кусок. Тогда это казалось манипуляцией — постельного раба подходящей внешности в Волантисе или Лисе найти не сложно, прошедшее время можно было толковать в любую сторону, так что сомнения посетили всех. — И ты ничего не знал о нём? — Откуда? Джейгор спрятал его у себя в Тироше, чтобы эта история никому не мозолила глаза, а потом мальчишка оттуда сбежал. Кто же знал, что из него вырастет… В опустевший кубок полилось вино, и отец с сыном замолчали. Однако сомнения Эймона рвались наружу, и он не смог промолчать: — И что теперь? — В каком смысле? — Ты его признаешь? — С чего бы вдруг? У меня уже есть наследник — это ты, мой старший сын, рождённый в законном браке. Драконье Сердце, Бейлонис, все земли, права и имущества достанутся тебе. Любой, кто посмеет оспорить твоё право, будет оспаривать законы державы, установленные Кодексом Джейхейриса. То, что у меня объявился побочный сын, похожий на меня, ничего не меняет. Я не собираюсь ничего менять. И не похоже, что ему самому это нужно. И всё же, несмотря на то что все друг про друга всё поняли и узнали, отношения между ними лучше не стали, да и не могли стать. Отец держался строго, адмирал — чуть более развязно и насмешливо, словно не замечая холодности, а может намеренно пытаясь поиграть на чужих нервах. Впрочем, работать вместе им это не мешало. С самим Эймоном Эйрион держался несколько более приязнено: в личном общении, если дело касалось простых вещей, он демонстрировал простоту и дружелюбие, несколько раз наблюдал за его тренировками и давал кое-какие советы, позволил своему оруженосцу и, как выяснилось, шурину, Моредо Рогаре, упражняться вместе с ним и Льюисом. Илилеон был неисчерпаемым источником всевозможных историй и баек, и хотя по опыту общения с дедом-адмиралом Эймон привык делить такие рассказы надвое, а то и натрое, они неизменно оказывались вполне правдивыми и, что гораздо важнее, смешными. Вскоре после прибытия они выбрались к Шандистону, точнее, к тому, что от него осталось, и обозрели последствия бесчинств Вхагар. Сама драконица держалась где-то поблизости — её видели немногочисленные пастухи, что ещё не разбежались после её гнева, свежие следы её трапез люди Айронвудов находили то там, то здесь. Обследование руин замка ни к чему не привело. Деревня при нём была уничтожена полностью, вплавлена в песчаную почву до состояния тёмного стекла. Оплывшие валы замковых стен, что не поддались огню, были раздавлены Вхагар и втоптаны в землю. О том, что здесь не осталось ничего живого, докладывали ещё в Красном замке, но одно дело слушать блеянье айронвудского посла, а другое видеть всё своими глазами. Коротко посовещавшись и поспорив, отец и адмирал приказали начать раскопки, чтобы сразу исключить самый страшный вариант — Вхагар в порыве ярости могла уничтожить не только замок со всеми его обитателями, но и своего всадника в том числе. Торчать у руин не было смысла, и Таргариены вместе с адмиралом, оставив дорнийцев разбирать завалы под присмотром наёмников, вернулись в Солнечное Копьё, где отец и Илилеон решили обратить внимание на других мятежных дорнийцев. В начале пятого месяца 127 года наёмничье войско адмирала Эйриона с моря захватило и зачистило от людей Аллирионов и Уллеров Дощатый город. Что примечательно, пираты овладели поселением практически без потерь со своей стороны и даже не прибегнув к драконьему огню — хотя Эймон с отцом всё это время кружили над устьем Зеленокровной, ожидая условного сигнала с просьбой о поддержке с воздуха. Отец потом весьма раздражённо высказал Илилеону, что они в пустую потратили время, раз их вмешательство так и не потребовалась, но тот вместо привычных вежливых улыбок и молчания резко ответил, что в поджоге одного из немногочисленных портов Дорна и важного узла снабжения не было никакой тактической необходимости. Отец тогда продолжать бессмысленную перепалку не стал, но Эймон уже сам по себе не постеснялся выразить своё неудовольствие, посетовав, что ему не дали принять участие в первом настоящем бою. То ли слова юноши достигли ушей адмирала, то ли так было запланировано с самого начала, но неделя не успела подойти к концу, как Вермитор и Орбарис вместе со своими всадниками поднялись в воздух на рассвете, чтобы в полдень предать пламени Дар Богов. В драконов пытались стрелять, разумеется, но Бронзовому Гневу всё было ни почём, а Орбарис оказалась слишком быстрой и юркой целью для рассохшихся скорпионов, арбалетов и луков. Стрелы сгорали в воздухе, пеплом падая на землю, свистели вокруг Эймона и это, как оказалось, невыносимо приятно горячило кровь. То, что осталось от замка, взяли штурмом пираты Илилеона, беспощадно вырезав немногих выживших Аллирионов и их людей. Обугленный щит с золотой кистью на чёрно-красном поле сир Эйрион разрубил своим тёмно-бордовым валирийским мечом и, завернув в порванное знамя, отослал в Королевскую Гавань. Отец, хоть и признал такое справедливым, но скрипнул зубами: мол, адмирал показушно пытается выслужиться. С тех пор, однако, минуло полторы недели, а они, как в самом начале, торчали в Солнечном Копье. Воспользовавшись успехами Таргариенов, Йорик Айронвуд собрал яйца в кулак и всё же нанёс удар по Фаулерам, отбив пару перевалов в среднем течении Путеводной, о чём прислал своему наместнику пространное письмо, неимоверно гордый собой. Отец в эти дни совещался с Илилеоном, занимавшимся укреплением гарнизонов, патрулированием и снабжением, и его подручными, но в основном читал, летал с Эймоном на драконах, и музицировал на вершине полуразрушенной башни Копья. Сам же Эймон по большей части убивал время на тренировочном дворе, разминаясь с Льюисом и Моредо, с которым они вроде как успели сдружиться, а потом спаррингуясь с самим сиром Деннисом или даже кем-то из наёмников. Отразив очередной удар Льюиса, принц бросился в решительную контратаку; удар, ещё удар, которые друг едва успел заблокировать, но на третий ему времени не хватило — тренировочный меч Эймона уткнулся ему в защищённую поддоспешником грудь. За спиной зрители разразились многоязыкой речью, в которой гогот, аплодисменты и проклятья мешались воедино. — Как ребёнка, — победно ухмыльнулся юноша, подавая Льюису руку. — Тебе повезло, мне пот в глаза попал, — фыркнул тот, утираясь. — Давай, оправдывайся. Внезапно сборище наёмников, продолжавшее шумно переговариваться (Эймон не удивился бы, если они ставили на их бои деньги), ещё больше оживилось. Обернувшись на шум, юноши увидели, как во внутренний двор, где раньше тренировались домашние гвардейцы Мартеллов, а теперь новые хозяева замка, въехала кавалькада всадников. Возвращение очередного разъезда ожидалось не раньше обеда, поэтому такое нарушение распорядка, которому Илилеон предавал большое значение, явно что-то в себе таило. Когда один из конных чуть развернулся, чтобы повернуть к Ковчегу Песков, юноши увидели, что в поводу он ведёт другую лошадь, на спину которой взгромоздили не то сундук, не то ящик. Другой наёмник, видимо, старший в отряде, что-то прокричал, а потом сам подъехал к навьюченой кобыле ближе и двинулся рядом. Моредо, косо глянув на вестеросских приятелей, шмыгнул к нему, что-то спросил и припустил к Ковчегу. — Идиоты, — буркнул Льюис, — хоть бы мула или осла какого нашли, а так только над лошадью издеваются. — Видимо, торопились. — Они это адмиралу своему тащат? — тихо спросил приятель. — Похоже на то, — кивнул Эймон и после короткого раздумья решил: — Надо сказать отцу. Побудь здесь, если что-то случится… — Да, сразу к вам. На Льюиса можно было полностью положиться. Сир Деннис растил из сына нового присяжного щита себе на смену, и тот уже сполна оправдывал надежды родителей и доверие сюзеренов. То, что они практически выросли вместе, играло только на руку. Вручив другу тренировочный меч, Эймон скинул с себя пропитавшийся потом поддоспешник и в липнущей к телу рубахе побежал к башне Копья. Башня выглядела неважно, и одного взгляда на неё было достатчоно, чтобы понять, что лучшие её дни остались позади. Расплавленный метал шпиля стекал по растрескавшейся и поплывшей от жара драконьего пламени кладке почти до середины, её покорёжило и перекосило, кое-где вылетели целые куски стены. Жить в ней стало небезопасно, но люди Айронвудов, обосновавшиеся в Солнечном Копье, расчистили первые этажи, приспособив их для рыцарей и старших офицеров гарнизона. Теперь роскошные палаты и облицованные мрамором покои, где ранее властвовали князья Мартеллы, превратились в казармы сомнительной чистоты. Однако стоило признать, что дорнийские зодчие своё дело знали: парадная винтовая лестница, что вела наверх, устояла, хоть и пребывала в не лучшем состоянии. Кое-где ступени её просели или треснули, в паре мест их недоставало, чем дальше, тем меньше оставалось от баллюстрады и резных перил. Местные, насколько знал Эймон, всё равно считали её ненадёжной и ходить по ней опасались; кроме того, поговаривали, что по ночам в верхних покоях башни является призрак самой Нимерии и горько оплакивает судьбу своих павших потомков. Иногда, правда, байка менялась, и тогда на судьбу сетовал сгоревший князь Нимор или княгиня Жаба. Сам принц поднимался по лестнице без страха. Во-первых, не тому, кто летает верхом на драконе среди облаков, бояться высоты. Как и в полётах, здесь было важно следить за равновесием, не нервничать и быть внимательным. Во-вторых, как подсказывал опыт Драконьего Сердца, все разрушения настигают замок сразу или почти сразу после его смерти в огне, а что не упало, то оплавилось и само скрепилось друг с другом. Солнечное Копьё в целом чем-то напоминало твердыню на берегу Божьего Ока. Оба замка лишились своих владельцев в войне с драконьими владыками, обоих искорёжило драконье пламя. Вот только Драконье Сердце сумело изжить из себя тени всех своих предыдущих хозяев, начиная с Хоаров, и перевоплотиться из мрачных руин в грандиознейший замок Вестероса, где за одними стенами жили принц с семьёй и двором, драконы и мейстеры, в то время как Солнечное Копьё так и не смогло сбросить с себя покрытые его собственным пеплом и прахом оковы страха и ужаса от нападения Кровавого Змея. Из узкого окна на лестнице показался и тут же скрылся Ковчег Песков. Имея возможность рассмотреть его и с земли, и с воздуха, Эймон пришёл к выводу, что он и правда напоминал выброшенный на берег и перевёрнтый днищем вверх дромон, побывавший в жесточайшем из штормов. Гарь во многих местах так и не счистили, многочисленные пробоины заделали тем камнем, что был под рукой, не заботясь о красоте и внешнем виде, и теперь эти дряные заплатки выглядели как многочисленные наросты моллюсков-паразитов на днище корабля. Тем удивительнее было то, что покои Таргариенов в Ковчеге оказались вполне приличными, разве что немного тёмными — узкие окна давали мало света, зато толстые стены защищали от палящего солнца, и внутри всегда царила комфортная прохлада. За спиной остался самый сложный участок — здесь каменные ступени опасно кренились к центру, расходились друг с другом почти на полтора фута, а от перил остались одни каменные пеньки. Эймон торопился, но всё же, достигнув открытой платформы перед бывшими комнатами княгини дорнийской, остановился и перевёл дух. Как всегда оглянувшись на проделанный путь, принц ощутил приятное лёгкое головокружение, усмехнулся, довольный собой, и сделал шаг в сторону перекошенной арки. Складывалось впечатление, что Мартеллы в целом не слишком ценили саму идею дверей в своих покоях. Миновав арку, юноша ожидаемо встретил сира Денниса. Рыцарь-наставник и присяжный меч отца примостился у стены на каком-то трёхногом стуле без спинки, устроив обнажённый меч на коленях. Как всегда, старик был на страже. — Сир Деннис, — поприветствовал его Эймон. — Мой принц, — кивнул ему тот. — Сегодня с подкрадыванием у вас лучше — я услышал вас только на последней полусотне ступеней. — Я и не крался, сир, просто вы стали хуже слышать. — Как тут не потерять слух, если всю жизнь с ревущими над ухом драконами провести, — проворчал рыцарь. — Отец?.. — Созерцает. Ещё раз кивнув сиру, Эймон прошёл внутрь. В комнатах не осталась шелков и атласа, столь любимых дорнийцами, ни мебели из красного дерева, которая ещё уцелела на нижних этажах, под слоем копоти едва виднелась пёстрая мозаика из красной, оранжевой, золотой смальты, слипшейся и поплывшей от жара, похожей на разводы в чанах красильщиков с улиц Бейлониса. Под ногами хрустели пыль и вездесущий песок, нанесённые ветрами через разбитые окна; по углам они уже собрались миниатюрные дюны. Как и в прошлые разы отец обнаружился в дальней комнате перед проломом во внешней стене башни. Сюда он уходил размышлять и музицировать, видимо, следуя домашней привычке забираться на самую верхотуру разрушенной башни. Широкий провал, вероятно, след от драконьего хвоста, перегораживала свисающая «сосулька» из расплавленного металла, за которой, как на ладони, представали и Солнечное Копьё, и Тенистый город, и искрящееся сапфировое море. Сир Деннис где-то раздобыл кресло с невысокой спинкой, и теперь, сидя в нём, отец одной рукой задумчиво перебирал струны позолоченной арфы. Колонна её венчалась золотым миниатюрным копьём, на деке, словно маки, расцветали бесчисленные мартелльские солнца из мелких рубинов. Как роскошный музыкальный инструмент с таким богатым убранством пережил войну, годы разрухи и господства алчных людей, Эймон не представлял, впрочем, как не представля, как на нём всё ещё можно было играть. Даже если арфу забросили в какой-нибудь дальний угол кладовых или сокровищниц, струны за это время должны были прийти в полную негодность, порваться, их могли перегрызть мыши, но вот длинные отцовы пальцы извлекали из них какую-то меланхоличную мелодию. Заметив сына, принц Эйгон остановился и, едва повернув голову в его сторону, поинтересовался: — Что, ворон? — Нет, — по лицу отца пробежала мимолётная тень разочарования, сменившаяся едкой полуулыбкой — обычно она появлялась одновременно с саркастичным «разумеется» и «я же говорил». Однако в этот раз он промолчал. — А ты ждёшь писем? — Даже не знаю, что тебе ответить. И да, и нет. — Это из-за… вашей размолвки с… — Это называется «ссора», сын мой, — хмыкнул принц. — Да, из-за неё. Я не жду от твоей матери письма с извинениями, для этого ей нужно скрутить в бараний рог свою веларионовскую гордыню, но уж тебе-то она могла и написать. — Кажется, я стал твоим пособником, — попробовал улыбнуться Эймон. Размолвка, ссора, разногласия — как не назови произошедшее между родителями, ощущалось это дерьмово. О причинах они оба не распространялись, но особого труда догадаться в чём дело не стоило. Конечно, гибель дяди Лейнора опечалила и Эймона, но как в ней можно было обвинить отца, который как мог пытался избежать войны и ненужных потерь, юноша не понимал. Оставалось надеяться, что разлука, вызванная их миссией по освобождению Эймонда, поможет восстановить семейный мир. — Никакой ты не пособник, — фыркнул отец и прижал струны пальцами, гася звук. — Иногда люди наказывают окружающих подчёркнутым молчанием, причём чаще всего наказывают за свою же неправоту. Они считают, что так они заставляют окружающих страдать, что они воздают им по заслугам, но на деле это лишь бестолковое усложнение жизни для всех вокруг. — И кто молчал в ссорах Джейхейриса и Алисанны? — Я жил с бабушкой в те дни. Она говорила, что это не её вина, но ведь так говорит каждая сторона, верно? Думаю, с учётом того, что на Драконьем Камне водворились мы с ней, а не дед, полагаю, что молчальницей была как раз она. Тогда я был на её стороне, но теперь лучше понимаю Старого Короля. — Думаешь, вы до этого дойдёте? — Это не от меня зависит. Не я же решил игнорировать собственную семью. Принц Эйгон снова взял несколько аккордов, и от закопчённых стен отразилась та же печальная мелодия. Не переставая играть, он поинтересовался: — Так что же случилось, если дело не в письме? Или ты просто заскучал? — Нет, — помотал головой Эймон, спохватившись и вспомнив о срочном деле. — Люди Илилеона что-то нашли и притащили в замок. — Уж не шлюху ли девственницу из Теневого города? — ядовито осведомился отец. — Нет, сундук. Я тренировался внизу с Льюисом, сир Деннис хотел устроить мне проверку сперва на мечах, а потом с копьём и… — Короче. — Они притащили его, из пустыни, как я понял, и сразу к нему. К Илилеону то есть. — К Илилеону, — эхом повторил принц. Арфа замолкла, и эхо мелодии затихло. Эймон почувствовал, как в отце растёт подспудное раздражение: посылать кого-то, что-то выспрашивать, спускаться вниз с насиженного места ему явно не хотелось, и сын его понимал. Возможные распросы отчётливо отдавали унижением, а унижаться перед бывшим пиратом и головорезом, которым вырос племянник лорда Джейгора, и к тому же, собственным бастардом, не хотелось никому. Тот, конечно, был с ними подчёркнуто вежлив, но что-то в его улыбках и взгляде зелёных глаз, так похожих на отцовские, было нечитаемым и каким-то неприятным. Возможно, такое ощущение создавалось как раз из-за схожести, возможно, тут было виновато то самое пресловутое родство, которое не давало никому покоя. Решив принять удар на себя, юноша набрался смелости и предложил: — Я могу сходить к нему полюбопытствовать. Но прежде, чем отец успел ответить, сзади послышались шаги с невнятной речью, и сир Деннис, нарочно ступая как можно более шумно, оповестил: — Адмирал Эйрион Илилеон, мой принц. Рыцарь едва успел отступить в сторону, когда через арку прохода протиснулся, почти задев его плечом, адмирал. Как всегда с неизменно любезной полуулыбкой, наёмник полюбопытствовал: — Музицируете, мой принц? — Как видите, — отец не стал вставать, но обратился к нему в полоборота и чуть склонил голову к плечу, одним движением обозначив и согласие, и приветствие, и ответную вежливость. Адмирал широким шагом подошёл к самому пролому, бесстрашно глянул вниз, тронул металлическую сосульку и снова огляделся. — Не думал, что вас вдохновляет такой убогий вид. — Почему же убогий, — спокойно возразил отец. — Здесь открывается прекрасный вид на то, что осталось от державы последних ройнарских князей. Восемь с лишним веков назад Нимерия сбежала от драконьего пламени, но оно настигло её потомков. Munnon nāerintot, как говорил Тейсекар. — А, так, стало быть, эти хибары и руины для вас торжество истории? — Приятно, знаете ли, чувствовать сопричастность к окончательному падению давнего врага Старой Валирии. — Я бы не назвал такое падение окончательным, — пожал плечами Илилеон, и отошёл от пролома. — К тому же, Солнечное Копьё спалили не вы. — Не я, — кивнул отец, — но я стал причиной, по которой сожгли не только Солнечное Копьё, но и остальные замки к востоку от него, и Мир. Всё это — месть моего брата за моё ранение. — Сомнительный повод для гордости. Я бы ещё понял, если бы Мартеллы погибли полностью, но достаточно посмотреть на мою любезную тётушку, чтобы понять, что это не так. — Алиандра лишилась своей державы, семьи и имени. Это змея, которой выдрали клыки, и она теперь киснет в собственном яде, и брызжет им на окружающих от безысходности. Уверен, она бы предпочла гибель такому выживанию. — Возможно, — легко согласился адмирал, — всем тогда было бы проще, и дяде в первую очередь. Не представляю, как он живёт с этой гадюкой. — С этой гадюкой, — в голосе принца Эйгона проскользнули ехидные нотки, — лорд Джейгор без особых затруднений прижил трёх детей. На вашем месте я бы не стал разбрасываться такими серьёзными словами. Лишь богам известно, что у вас будет за жена. — О, это-то мне как раз прекрасно известно. Почтеннейший первый магистр Рогаре оказался столь любезен, что поинтересовался тем, как ему воспитать свою дочь так, чтобы она стала мне идеальной женой. Очень мило, не так ли? — Смахивает на продажу рабыни, — вырвалось у Эймона. Слова слетели с языка сами собой, и юноша, заметив, как слегка поморщился отец, обожгло осознанием ошибки. Разговаривать о таких вещах с Илилеоном было бесполезно: он хоть и рос в Тироше после отмены рабства, но всю жизнь провёл в морях, где бесчинствовал, грабил, убивал и, несомненно, торговал людьми. Конечно, он найдёт, что сказать в ответ, но позиции были непримиримы. Между тем сир Эйрион улыбнулся и проговорил: — Это политика, мой юный принц. Разве в Вестеросе не так? — Так, да не так, — возразил отец. — После обручения или свадьбы никто в Вестеросе не станет учить благородную леди шлюшьему ремеслу. — А жаль. Многие браки по расчёту стали бы гораздо счастливее, если бы кто-нибудь сподобился объяснить благородной леди, что её задача состоит не только в том, чтобы задрать ночную рубашку до пояса, лежать бревном и думать о славе своего дома. Кстати, у Рогаре существует премилый обычай: браки они заключают в храмах Пантеры, а по её заветам брак должен свершиться немедленно после произнесения клятв. То, что в Вестеросе откладывается на ночь, когда все пьяны и ничего не соображают, у них происходит на алтаре и в присутствии свидетелей. Ну а если одна из сторон пока ещё не в состоянии осуществить должное, то её заменяет жрица или жрец. Очень по-валирийски, вам так не кажется? — Скорее по-лиссенийски. Я бывал в Лисе, и от Старой Валирии там осталась только её кровь, а не нравы. В ином случае это был бы город драконьих владык и воинов, а не изнеженных купцов, в котором жрицы неотличимы от шлюх. — Насчёт нравов я бы поспорил — достаточно получше узнать моего достчимого тестя, чтобы признать в нём достойного продолжателя дела эйксов и гел Града Валирийского. Но я отвлёкся. Я, вообще-то пришёл по делу. — Вот как? — поднял бровь отец, вполне успешно разыграв удивление. — А я уж подумал, что в вас проснулась тяга к искусству, раз вы пришли на звуки арфы. Илилеон пропустил шпильку мимо ушей, и вместо ответа он скомандовал, повысив голос: — Парни, заносите! Двое наёмников, миэринец и тирошиец с оранжевыми усами, внесли тот самый ящик. Большой, надёжный, пусть и довольно грубо сделанный сундук со сбитым замком, даже на вид казавшийся тяжёлым, эссоссцы тащили без особых усилий и, повинуясь указанию своего адмирала, поставили его прямо перед мартелльской арфой. Отец смерил находку недоумённым взглядом и уставился на Илилеона. Что ж, видимо, они будут играть в незнание; тем лучше, пусть пират сам всё рассказывает. — Это подарок, — объявил Эйрион. — От наших дорнийских знакомых. — Izūgās Rhoinariro jiōrza irūdi, — предупредил отец словами какого-то древнего эйкса-поэта. — Бросьте, принц, всё не так страшно, мы проверили, — рассмеялся адмирал. — Если бы это был целый сундук со скорпионами или лошадиным дерьмом, мы бы его сюда не потащили. — Если бы это был сундук с дерьмом, полагаю, мы бы уже это почувствовали. И всё-таки вы его сюда принесли. Могли бы просто послать кого-нибудь за мной. — Мог бы. Но мне показалось, что так будет быстрее. На очевидную подначку по поводу своей колченогости отец демонстративно сухо ответил: — Очень любезно с вашей стороны. Так что там? — Послание, — многозначительно ответил Илилеон и жестом фокусника откинул крышку. Несмотря на оговорку про отсутствие скорпионов и дерьма, Эймон ожидал увидеть в сундуке что-то особенное, выдающееся, будоражещее кровь: отрезанные руки, уши или мужское достоинство, выколотые глаза, выдранные зубы, переломанные кости, с которых счистили мясо — словом, что-то, что оправдывало бы ставшую притчей во языцех дорнийскую кровожадность. Однако вместо кровавых даров на дне ящика, куда юноша заглянул вместе с отцом, лежал чёрный плащ с таргариеновским драконом, весь в дырах и прорехах. Принц Эйгон тростью подцепил его за край и сдвинул в сторону. Под ним обнаружились меч и кинжал, покоящиеся на аккуратно сложеной одежде. Стоявший у стены сир Деннис подошёл и, нахмурившись, поинтересовался: — Если позволите, мой принц… Отец молча кивнул, давая разрешение, и рыцарь затянутой в перчатку рукой поднял меч. Оружие показалось Эймону знакомым, и у него вырвалось: — Это меч Эймонда. — Ты уверен? — переспросил отец. — Да, у него такое же яблоко из малахита, и гарда… Да, это точно его! — Не знал, что вы уже сражались с боевым оружием, — в голосе родителя промелькнуло что-то похожее на неудовольствие и ненужный страх за своё чадо. Прежде чем Эймон успел открыть рот, чтобы оправдаться, на его сторону неожиданно встал адмирал. — Для того, чтобы знать оружие не обязательно сталкиваться с ним в бою, мой принц, — фыркнул Илилеон. — Тут тирошийское клеймо, — заметил сир Деннис. Юный принц не переставал удивляться умению своего наставника сказать или сделать что-то ровно тогда, когда это было необходимо; вот и сейчас он весьма своевременно перебил едва нарождавшуюся перепалку господ. — Хороший меч, если позволите заметить. Только баланс как будто бы… Не для принцевой руки. Адмирал протянул руку, и Грейхед нехотя передал ему клинок. Парой взмахов он рассёк воздух, сделал несколько молниеносных выпадов, крутанувшись на месте, и Эймон, восхищённый его скоростью, не смог сдержать завистливого вздоха. — Да, неплохо, — кивнул довольный демонстрацией своих умений и мечом Илилеон. — но будь я пятнадцатилетним пацаном, я бы предпочёл взять другой клинок. — В этом весь Деймон, — вздохнул отец, — выдать оруженосцу меч, который ему неудобен, и сказать, что так и надо. Неудивительно, что Эймонда схватили. — Конечно, неудивительно. Какой юнец выстоит против всей замковой стражи? Даже будь у него валирийский клинок в руках, это было бы гиблое дело. Сир Деннис, между тем, поднял со дна сундука аккуратно свёрнутую одежду. Это оказался дублет, как раз на Эймонда, как и плащ сверху тоже порванный и в чём-то изгвазданный. Рыцарь поскрёб пальцем одно из пятен и осторожно понюхал. — Кровь? — деловито уточнил Эймон. — Не только, — красноречиво поморщился Грейхед и, сложив дублет, вернул его на место. — Где вы это нашли? — спросил отец. — Дозор обнаружил его на границе местных владений Айронвудов, оставленным у межевого камня. Вероятно, его притащили ночью из расчёта на то, что мы его в любом случае обнаружим, и тут же сбежали. — И вы их не искали? — Конечно, пустили пустынных собак, которые плавают в песке и дюнах, как рыбы в воде, — ехидно улыбнулся Илилеон. — Разумеется, мои люди искали следы, и даже нашли кое-что… Но эта цепочка быстро оборвалась. Возможно, если бы вы, принц, обозрели окрестности с небес… — То я бы ничего не увидел. Из седла дракона не углядишь каждого пустынника, особенного если он не хочет, чтобы ты его заметил. Эймону показалось, что адмирал сейчас опять скажет какую-то едкую гадость, на которую отцу снова придётся отвечать, но пират вместо этого улыбнулся, словно ничего не произошло, как будто не было обмена упрёками в бездействии, и сказал: — К слову, это не всё, что было в сундуке. С этими словами он полез запазуху и извлёк оттуда сложенный гармошкой листок. Один его конец перевешивала блямба сургуча, с которой свешивался ало-золотой шнурок. Илилеон молча передал листок отцу, и тот погрузился в чтение. — Всегда говорил, что боги любят шутить, — изрёк он по прошествии некоторого времени. — Шутки тут ни причём, мой принц, — заметил адмирал. — ни божественные, ни человеческие. Этого следовало ожидать. Раз Шандистон разрушен, то принца должны были куда-то перепрятать. Уллеры самый логичный вариант. Как я понимаю, они одни из лидеров этого восстания против Айронвудов, их замок далеко от моря, в самом центре страны, так что вполне закономерно, что Шанди решили отправить свой трофей туда. К тому же, этот Шанди Уллерам вроде бы зять. — Эймонд… в Пекле? — Эймону в это не верилось. Во всём известном мире, наверное, нет места хуже для Таргариена, чтобы попасть в плен, чем Дорн, а уж Уллеры, способны устроить ему то самое Седьмое Пекло на земле. Боги, если Эймонд действительно там, то его ждёт судьба королевы Рейнис, или того хуже! — Судя по этому письму, да, — голос отца был сух, перечитывая послание. — Лорд Уллер, следуя традициям рыцарства и чести, предлагает нам выкупить своего пленника, — адмирал Эйрион безмятежно созерцал Тенистый город через пролом в стене, но голос его сочился ядом. — Обещает вернуть его нам в любом случае, но условия и размер выкупа, а также порядок освобождения хочет обсудить лично. В своём Пекле. — Что за брехня, — бросил сир Деннис. — Вернёт он принца, как же! Мёртвым, по частям и в таких же сундуках! — В этом нет смысла, Деннис, — вздохнул отец, и потёр переносицу. — Если он убьёт Эймонда, и нам станет об этом известно, то от Пекла и всего Дорна ничего не останется. Это все понимают: и мы, и он. — А что, если он вернёт принца живым, мы просто уйдём?! — возмущённо спросил Эймон. — Если Уллер и правда так думает, то он невыразимо туп. Разумеется, «просто» мы не уйдём. Пекло в любом случае станет пеклом, вопрос лишь в сроках. Но сперва нужно вытащить оттуда Эймонда. — А если это ловушка? — спросил Илилеон. — Ставить нам ловушку таким образом — самая большая глупость, которую можно представить. Если Уллер будет играть грязно, то сюда явится ещё больше драконов на погибель всему Дорну. Если у него есть хоть капля ума, он должен понимать, что он жив только до тех пор, пока живой и здоровый Эймонд находится под его крышей, а значит он будет пытаться удержать его при себе до конца войны. Как бы странно это не казалось, честная игра — его единственный шанс на выживание. — Которого у него нет, — плотоядно ухмыльнулся Эйрион. — Которого у него не было, нет и никогда не будет, — подтвердил отец, и губы его сложились в тонкую злую улыбку. Из-за этих почти одинаковых выражений на лицах и принц, и пиратский адмирал казались отражениями друг друга в дюжине кривых зеркал, когда все черты смазываются, становятся непохожими, но всё равно находится что-то, неуловимо указывающее на общее. Эймон невольно почувствовал, что и сам вторит отцу и незаконнорожденному брату, улыбаясь той же драконьей улыбкой, не сулящей Уллерам и Шанди ничего хорошего.