Сволочь с иконы

Есть у людей обычно это ощущение "дома". Конкретно мне сейчас - померещилось, что я ошибся адресом. Захотелось быстрее уйти. Пока хозяева не вцепились. И мебель моя. И мусор мой на полу. Прожженная утюгом отметина на линолеуме - моя, родная! Икона с Лазарем, кошка ебучая - моя. И ключ удобно подошел. И адрес мой. А сумка вот у порога - чужая. И запах травяще чужой. До ядовитых слез, до разрыва легких. Галлюциногенный, как пары жидкого клея в пакете. Настолько чужой, что хочется поджать уши, заскулить и выползти задом из конуры другого хозяина. Я перешагиваю чужую сумку, которая пахнет бензином и жженой резиной. В кухне горит свет и с кем-то увлеченно разговаривает Ник. Поэтому до кухни я даже не дохожу - иду сразу в ванную и быстро, как жертва маньяка в хоррорах, в ней запираюсь. Ванная мне не нравится. Чужая. В ней тоже воняет бензином, а на самом краю раковины стоит чужой стакан с чужим тюбиком пасты, чужой щеткой в футляре. Чужое мыло в голубой мыльнице и чужой бальзам для полоскания рта. И все это - на отдельном островке, в паре сантиметров от моих с Ником обмылков и выпотрошенных дешевых щеток. Словно этот чужак боялся замарать о нас даже свои вещи. Умываю руки. Полотенце смятое, несвежее. Думаю пару секунд, сменить или нет. На кухне появляться не хочется. Вообще, пока он не уснет. А уснет в моей спальне - и шкаф, выходит, будет мне недоступен. Полотенце менять не буду. Но нужно переодеться. Пока он не лег. Щелкаю шпингалетом, выхожу из ванной. В коридор начинает сочиться запах жареной картошки. Быстро, чтобы никто не успел задержать на мне взгляд, прохожу кухню и ныряю в спальню. Он выбрал себе самую верхнюю полку шкафа. Вижу даже без света. Щелкаю выключателем, становится слишком желто и ярко. Задвигаю шторы, чтобы с улицы никто меня не видел. Он выбрал самую верхнюю полку, а вещи не просто аккуратно разложил - рассортировал по цветам. Правда, были это лишь футболки и шорты. А трусы с носками, видимо, убрал в комод. Мне даже кажется на пару секунд, что он сделал это специально. Чтобы тонко уязвить меня за втиснутые горы одежды. Потом - отмахиваюсь. Ага, будет кто-то специально меня стыдить, уж не ребенок. Но неаккуратность мою не заметить не мог. И хер бы с ним. Но?.. Вытягиваю какую-то свою толстовку. Остальные вещи вываливаются следом, как вермишель за ложкой. Было жарко, но в футболке я ходить сейчас вообще не хотел. На кухне я слышу Ника. Хочу пить. Ну нездоровое же нежелание пересекаться - пересечемся в любом случае. А гаденько. Весь дом обчесал, во все шкафы заглянул. Уже заранее у него будет ко мне презрение за бардак. Не знаю, говорил ли Ник о тюрьме. Если говорил... оно и хорошо, скрываться не надо. Но презрение тогда точно будет не только за бардак. Собираюсь с силами, выдыхаю. И иду на кухню. Надо хотя бы познакомиться. - ...а потом в девятнадцатой главе выяснится, что он ее отец! - слышу голос Ника. - А она захочет с собой покончить, чтоб инцестного ребенка не рожать. Потом он ее поймает, усыпит - и выковыряет в домашних условиях этого зародыша, а ее бросит в загон к свиньям. Венька, вечер! Промычав, скольжу к пятилитровой бутылке на полу. По привычке хочу сунуться в грязную посуду за стаканом, но вся посуда неожиданно оказывается вымыта. Поэтому, звякнув, достаю синюю кружку с золотистой надписью "Любимому внуку" - подарок Косте от моего отца. И наливаю воды. Старательно стараясь игнорировать чужой силуэт у плиты даже боковым зрением. - Венька, это Виталик, - весело продолжает Ник. - Виталик, а это Вениамин Адлеревич. Вень, он одну сумку разобрал с летними вещами. Вторую, сказал, чуть попозже разберет, там зимние. - Угу, - бурчу, уставясь на свое отражение в воде. - Видел. И, звякнув кружкой о стол, вымученно смотрю наконец на Виталия, а затем выдавливаю хриплое: - Привет. Виталий был самым обычным парнем из самого обычного российского кино про армию. Непримечательный, с ничем не выделяющейся внешностью. Карие глаза, коротко стриженные темные волосы. С моей охуенной памятью на лица я его забуду через секунду. Не сказать, что некрасивый, скорее... невзрачный? Хотя из-под камуфляжной майки выглядывают молодые мускулы, осанка статная. Типичный выходец из армейки. На приветствие Виталий не ответил. Не ответил, а мне стало неловко от реплики в пустоту. А еще сильнее - от змеиного взгляда, которым он меня хлестнул. Слишком много яда дрожало в бликах черных глаз. Яда какого-то превосходства и насмешки, вспузырившейся только под ресницами... Я снова себя накручиваю. Нет никакой насмешки. Лицо - холодное, почти искусственное - не выдает никаких эмоций. - Виталик картошку жарит, - говорит Ник. - Веньку покормишь? А то он всегда голодный приезжает. А картохи хорошей сто лет не жевал. Сжимаюсь от того, насколько вежливо и послушно Виталий улыбается. Эта механическая улыбка, от которой отдает морозом, и медленный кивок дают понять, что надменность все-таки была. Не могут люди так идеально фальшиво улыбаться и при этом нести в мыслях добрые намерения. Презирает. - Не хочу, - быстро отвечаю Нику. Виталий прищуривается, прикрыв яд во взгляде ресницами. За ненадобностью снимает с лица улыбку - и отворачивается к плите. Я успеваю отметить, как автоматично и слаженно он двигается по заданной траектории, прежде чем насовсем отвожу от него взгляд. Ник больше не добивает - спасибо ему. Не реагирует на то, как я тащу пятилитровку и кружку в зал, а потом возвращаюсь за пивом. Каждый раз огибаю возвысившегося над плитой Виталия. Так, чтобы не задеть его даже дыханием и воздухом от взмаха руки. С такой осторожностью люди обходят дражайшую хрустальную вазу, которая от любого дуновения может упасть и рассыпаться. Так им, по крайней мере, кажется. Потому что они только ее купили. Виталий больше не обращает на меня никакого внимания. Повезло, что зал смежный только с комнатой Ника. А некогда моя спальня - в противоположном конце квартиры. Я вмещаю задницу во вмятину дивана. Допиваю воду, чтобы в эту кружку плеснуть пива. И думаю, как бы вежливее сказать Нику, что гостю я не рад, а лишние десять тысяч мне не нужны. Мое душевное благополучие десяти тысяч не стоит. По телеку врубаю шоу с кондитерами. В последнее время заимел грешок посматривать подобную херню, чтоб мозги разжижались. Но сейчас даже с телеком, даже под пивом мне напряжно. Потому что я все еще чувствую чужие запахи. Потому что мне, хозяину квартиры, здесь явно не рады. - Ночи, - рядом плюхается Ник и переворачивает над своим лицом жестяную банку. Зеркалю, опрокидываю в себя кружку с пивом. Посмаковав горечь, спрашиваю: - Уже ложишься? - Пошел нахуй, педик. Настоящий писатель не умеет спать. Сейчас главу буду редачить. - А... он? - киваю в сторону кухни. - А он лег. Он рано засыпает. Десять для него - темно все и пиздец поздно. Морщусь. Доливаю в кружку пивка. Снова кошусь на межкомнатный проем: - Он всегда такой? - Какой? - Молчаливый. Водрузив на колени ноутбук, Ник ухмыляется: - Нет. Это я ему сказал с тобой особо не болтать, потому что ты ссыкло, людей боишься. - Охеренно. - Ты сам хотел, чтоб к тебе не лезли, педик. Спасибо где? В пизде? - А про тюрьму? Сказал ему? - Чел. Я, по-твоему, похож на того, кто будет любимого брата страшилками про зэков пугать, когда он еще не успел приехать? Конечно, сказал. Болезненно усмехаюсь. Качаю головой. Ник начинает оживленно долбить по клавишам. Чешет голое плечо под лямкой майки, хлебает энергетик. Ноут покрывает его лицо сероватым светом. Я спрашиваю: - А он че? - Он? Ниче. - Что-то же сказал? - Ничего не говорил. - Вообще? - Вообще. Кивнул только. Я же говорил, судимость твоя ебет только тебя, остальным похуй. - А за что сидел, ты сказал? - А может мне еще надо было рассказать, в каких позах и на каких столах ты Эмиля своего трахал, не? Педик, блять. А может про то, как тебя в тюрьме сокамерники драли, рассказать? У тебя в мозгу нас-ра-но, Ве-ня. И мне ты весь мозг со своей тюрьмой уже за-срал. Огромное тебе пожалуйста - хоть Виталика в покое оставь. Ему неинтересно, где ты сидел и за что ты сидел. Никому неинтересно. Даже мне - я что надо уже написал, гонорар получил и за квартиру тебе с него отвалил. Виталику достаточно будет знать, что он снимает хату у судимого человека. Остальное спросит сам, если захочет, но за весь вечер он такого желания не изъявил. Глубоко подозреваю, что и потом ему не станет вдруг не похуй. - Ты слишком много знаешь. - Убьешь меня за это? - скалится в улыбке Ник. Туше. А я медленно обвожу пальцем золотистую надпись на кружке с пивом. Любимому внуку. Любимый внук и сам был до краев наполнен пивом. В лучшем случае. - Он неприятный, - становлюсь чуть откровеннее. - Ты видел его две секунды. - Внешне неприятный. И... Ник в приступе смеха давится энергетиком. Прокашливается, утирает губы и с патетикой выдыхает: - Прости, чел, но среди знакомых не было тощих бледных полумертвых мальчиков, чьи волосы переливались бы луной, а губы были наполненными кровью сосудами. Второго Эмиля у меня, к несчастью, нет. - Мне не нужен второй Эмиль. - Еще от первого не отошел? Я молчу. Вспоминать о Емельяне я рисковал только под пивом, а иначе воротило. Мы не провстречались и года, но отношения состарили меня на десять. Кружку умещаю на деревянном подлокотнике дивана. Не менял мебель. И диван не сменил. Помню, как Эмиль с помощью этих подлокотников растяжку делал. В последние месяцы морщился, но делал. Балет никогда не бросал, но со временем в приоритет поставил меня. Наши годовщины, совместный отдых. И от меня ждал того же. Обижался, когда ожидания я не оправдывал. Помню, например, как весь день в институте проторчал, домой вернулся вечером. В спальню заглянул, переоделся, только потом в зал зашел. Эмиль разминался. Лениво так, не отрываясь от телевизора. Просто сидел в шпагате и медленно растирал бедра. В моих спортивных штанах и моей футболке с двуглавым орлом. Тогда я заметил, как сильно он похудел. - Привет? - я спросил. Не сказал. Подошел и аккуратно поцеловал в холодную щеку. Он не ответил ни жестом, ни словом, ни взаимным взглядом. И я убедился, что будет скандал. Меня не было весь день, я не отвечал на звонки - потому что не нашел времени устно объясняться с ним за отсутствие. Предсказуемый сценарий. - Ответишь? - я нащупал пульт и выключил телевизор. Чтобы Эмиль не мог маскировать игнорирование под увлеченным просмотром новостей. Трюк сработал - он поднял на меня огромные уставшие глаза. Потускневшие, серовато-голубые вместо ярко-синих. Вздох и печальная улыбка: - На что? - На "привет". - Это вопрос был? - усмехнулся. - Обычно у людей принято здороваться с обеих сторон. - Тебе так принципиально, чтобы я соблюдал этикет? Я тяжело вздохнул, а Эмиль спустил с волос резинку и рассыпал по плечам белоснежные волны. Со шпагата легко принял позу по-турецки. - В чем проблема? - я спросил сразу. Эмиль вскинул брови: - Проблема? - А. Хочешь сказать, что все нормально? - Стоит мне лишь не ответить на "привет", как ты пророчишь уже какие-то проблемы? - Извини. Я устал. - На учебе был? - Да, отсидел пять пар, а потом помогал профессору готовиться к завтрашнему приезду каких-то знаменитых гостей. - Профессор молодой? - Это женщина. Если бы в квартире не стояла звенящая тишина, я не слышал бы, как Эмиль выдохнул. Я спросил: - А Костя где? - Уснул за просмотром "Ильи Муромца". Я его в комнату отнес и в кровать уложил. - Что-то рано он. - Умаялся за день, - Эмиль тепло улыбнулся. - Мы с ним сегодня по парку гуляли, он с большой собакой подружился и белку видел. Давно я его таким счастливым не заставал... Был бы ты с нами - пофоткал бы его. Эмиль придвинулся ко мне. Уронил голову на мое плечо и чуть сжался. Поделился: - А у меня ноги стали болеть почему-то. Ноют так сильно в коленях. В среду генеральная репетиция, а я... чуть ли не хромаю! Я осторожно коснулся его колена. Помассировал. - Так - больно? - Нет, только когда я разминаюсь. - Может, растянул? Или перетрудился? Давай завтра к врачу съездим? - Завтра съездим, - Эмиль начал мурчать. - А сегодня меня полечишь ты. С тебя - за то, что вернулся так поздно, расслабляющий массаж и лимонад домашний. Я, кстати, фильм классный скачал, про твоих любимых маньяков. Расслабишься после учебы. - Завтра посмотрим, - я улыбнулся осторожно. Приобнял его за плечо. - Завтра у меня пар нет, потому что люди важные к нам приезжают. Все отменили. И лимонад будет, и массаж, и... - А сегодня? - резко спросил он. Унюхал, я видел. И зрачки сузились, как у кошки. Не отстранился, но в любой момент был готов в омерзении отпрянуть. И я от греха подальше отодвинулся от него сам. Прочистил горло. И выдохнул - храбро, как раскаяние: - Я сейчас к Лехе на день рождения уезжаю. До утра. Заехал переодеться. А затем - отвернулся, вдыхая токсичный запах грядущего скандала. Но Эмиль лишь раздосадованно шепнул: - Сейчас? Но мы не виделись целый день. - Завтра весь день будет наш. Леху кидать тоже не дело, он столько для меня сделал, так сильно меня ждет. - А я? Я мало для тебя сделал? Я тебя не жду? Я так скучал по тебе весь день, я... - теперь отвернулся уже Эмиль. - Я такой вечер нам спланировал... А Леха никуда не денется. Словами его поздравь и все. Позвони. Обязательно на пьянку идти? Обязательно до утра? - Обязательно. Я уже скинулся. Да и как я скажу - прости, передумал? Эмиль встряхнул лунными волосами. Закусил нижнюю губу, прижался ко мне и нежно обвил руками мою шею. С придыханием зашептал на ухо: - Коть, ну всякое ведь бывает! Заболел, ногу сломал... скажи, что Косте плохо, ну! Я посмотрел ему в глаза. И усмехнулся: - Да? Вот ты щас прям хочешь, чтобы я другу пиздел? Другу, который со школы со мной, который столько раз меня выручал и с деньгами, и с проблемами? Как сука позорная ему в уши щас ссал только потому, что меня парень не пускает? Что тебе приспичило вдруг со мной поваляться? Эмиль отшатнулся от меня, как обожженный. Сжал губы, вскинул голову. Глаза его стервозно сверкнули. - Приспичило поваляться? - отчеканил он по слогам. - Приспичило. Приспичило ждать тебя. Названивать, как шавка, пока ты трубку бросаешь, приспичило беспокоиться. Когда у меня хер знает что с башкой уже твориться, когда менталочка моя ни к черту - я же продолжаю тебя ждать, Лазарь. Продолжаю все прощать, быть добрым к тебе. И сейчас, в самый трудный из всех периодов, когда у меня проблемы с ногами, в театре на меня орут за многочисленные косяки и падения, когда жить не хочется и просто... просто жизненно нужно с кем-то этим поделиться, ты... - Емельян. - ...ставишь в приоритет побухать у Лехи! - Рот закрой. - А почему вдруг он тебе так важен, Лазарь? Аж до утра, ну надо же! Ну может с ним тогда мутить начнешь? Или он, к неудаче, не из таких, как мы с тобой? - Напрягаешь. Прекрати. - Чего ты к своему Лехе так спешишь, пятками сверкая? Плюсы расписываешь; молишься на него, как на икону? Я - твой парень, и ты всегда, всегда должен ставить в приоритет меня! Ме-ня, а не Лех, Коль и Вань! И я не вижу сейчас весомых аргументов, чтобы ты, когда меня душит боль и суицидальные мысли, мчался побухать со своим Лехой! - Очки надень. Я-то прекрасно все вижу. Эмиль задохнулся, выпрямился. Собрался было вскинуть алебастровые птичьи лапки, но я вовремя перехватил их за запястья. - Я прекрасно вижу, - мстительно его добил, пока он рвался на волю, - почему должен сейчас пойти к другу, который меня всегда выручает. А не остаться с тем, кто меня шантажирует и насильно заставляет дома быть. Эмиль забился сильнее, как птичка в силках. Я разжал руки. А он зашипел, отпрянул к дальнему краю дивана и поскреб ногтями запястья. Специально. Чтобы я задержал взгляд на полосах, которые были еще белее, чем его бумажная кожа. - Иди, - взмахнул Эмиль рукой. - Развлекайся, пока я дохну в одиночестве. - У тебя Костя есть. - Может мне еще замуж за Костю выйти?! Может мне голеньким перед ним начать ходить, чтоб он меня фотографировал? А может попросить отсосать? - За словами следи! - Следи за членом, чтоб он не поворачивался в сторону всяких Лех! - Эмиль мелко затрясся и стал одержимо корябать ногтями свои руки. - Бежишь к Лехе... думаешь, нужен ему? Да никому ты не нужен! Тебя в России за любовь к мужикам в лучшем случае отпинают! Я тебе чудом попался - я, один на миллион, самый красивый танцор балета, да еще и би! А без меня - кто тебя подберет? Кто тебя, собаку плешивую, подберет? Да у тебя и друзья появились только после того, как узнали, что ты дружбу водишь с самим Эмилем Янусенко! Я встал с дивана. Направился в спальню. Эмиль заорал вслед: - И Костя без меня был бы таким же говном, как ты! Я развернулся. Дернул его за руку. Рывком поднял, вжал в стену. Отчеканил: - Прекрати в сторону Кости тявкать. Чмо. - Я человек, и я говорю, а не тявкаю-мявкаю. Но с тобой приходится общаться на твоем языке. Я... - его голос сорвался. - Я щас при тебе, твоей же рукой себе глотку вскрою! А ты беги к своему Лехе - беги, конечно! Пока статью за доведение до суицида не вкатали. - Давай, - я прижал его к стене сильнее, руками стиснул тонкое горло. - Вскрывай, блять! Можешь не утруждаться - сам вскрою, а потом во все раны отымею, выблядок ебаный. Эмиль бешено улыбнулся горящими красным губами, которые были словно в крови. Выкашлял: - Молодец, побольше улик ментам оставишь... покажешь, как сильно меня любил... А потом из тюрьмы выйдешь - и куда дальше пойдешь? Ты и так-то... - впился мне в руки ногтями, чуть ослабил хватку, - на дне жизни, а после тюрьмы вообще лучше убейся. Тебе каждый в лицо будет плевать. О работе сможешь забыть. Любить - никто никогда не полюбит отсидевшего пидораса. Еще и на зоне отымеют во все щели, потому что... - Дядька! Ты что, душишь Эмиля?! Отпусти! Отпусти его, ты задушишь! И я тотчас отпустил. Сделал шаг назад. Костя стоял в проеме - лохматый, в толстовке, не переодетый в пижаму. Я мигом рявкнул ему: - Спать иди, быстро! - Не командуй, ты тут не главный! - окрысился Костя, впившись огромными глазами в Эмиля. Но подойти боялся. - Эмиль! Он тебя убить хотел?! Эмиль выдавил дрожащую улыбку. Дышать старался так, чтобы это не выглядело болезненным. Заправил за уши белые волосы, медленно присел на колени перед Костей и погладил его по щеке: - Нет, что ты. Конечно, нет. Просто хотел сделать, чтобы я не кричал так громко и тебя не разбудил. - Это дядька кричал, а не ты! - в глазах Кости стояли слезы. - Разорался на весь дом, матерился на тебя! Ты... бедный! - он прижался к Эмилю и с чувством его обнял. А на меня даже смотреть не хотел. - Ты весь мокрый, - руки Эмиля нырнули под кофту Кости. - Вспотел весь, котенок... Пойдем, я тебя переодену. - Ему почти девять, - вмешался я, достав сигарету. - Он сам может. Руки есть. - Не командуй! - взвизгнул Костя. - Эмиль, пусть он уйдет к своему Лехе! Я не смогу спать, пока он орет на весь дом и тебя убивает! Можно он уйдет?! - Можно, конечно, можно, - Эмиль взял Костю на руки. - Пусть уходит, раз ему там лучше. - А мы с тобой про Муромца досмотрим. Можно же я сейчас не буду спать? - Конечно, котенок, можно. Все будет можно... Все будет можно. Эти воспоминания - точно сварка, на которую нельзя смотреть. А то уже глаза из орбит вылазят. Но куда легче все это переваривать, когда я глотаю нефильтрованное пиво и озвучиваю нефильтрованные мысли вслух. Для Ника, хоть он и сказал, что ему похуй. Сказать - сказал, но слушает внимательно. Энергетик уже допил, но за новым даже не встает. - Так вот, выходит, кто тебе в башку насрал, - задумывается Ник, когда я заканчиваю. - Выходит. - Выходит тут только одно. Ты - куколд. Ты его даже не пиздил. Не пиздил же? - Нет. - Ну и педик! А надо было! Отпиздил бы разок до крови - у него бы и в мыслях не было скандалы закатывать. - Ну, разок отпиздил. Ты прав - больше не закатывал. - Раньше надо было, пока он Косте психику не сломал. - Он сломал ее не изнасилованием. Ежедневными истериками, из которых всегда выходил жертвой в глазах Костяна. Ванными с кровью. Таблетками, которые глотал, когда я задерживался у друзей. - И про тюрьму и отсутствие жизни после нее он тебе внушил, - качает головой Ник. - Да. - Часто он тебя говном поливал? - Да нет. Только когда в ярости был. Как потом мне рассказывал... - я морщусь. - Мол, от когда сильно злится - в глазах темнеет, и у него инстинкты лишь сделать мне больнее. - Инстинкты! - Ник ржет. - Да он, оказывается, животное. Раз не мозг им управляет, а инстинкты. И Костю трахнуть, видимо, инстинкт проснулся. А потом и тебя бы пырнул. А че - инстинкт, в глазах потемнело, нож сам в руке оказался. Ты просто первее додумался. - Уже не осуждаешь? - издаю смешок. - Осуждаю в том, что ты куколд. Терпел все это и дотерпелся до такой херни. Сколько он тебя под кабл... подошвой держал? Год? Педик. - Спать скоро пойдешь? А то я собираюсь. Мешаешь. - Иди нахуй. Ночи, я к себе пойду. А ты спи, и пусть тебе не приснится ни Эмиль, ни Виталик. Че, кстати, ты его так стреманулся? С облегчением вытягиваю ноги на опустевшее место. Выключаю телевизор. В отвращении передергивает, когда вспоминаю ядовитые глаза - и делюсь: - Он непростой. Умный очень, по нему видно. А я боюсь умных. - Не вижу, чтоб ты меня боялся. - А ты не пугал. Ник исчезает в комнате, которая когда-то принадлежала Косте. А я запутываюсь в плед и растягиваюсь на диване, на котором когда-то растягивался Эмиль. Заснуть не могу долго. Душит вонь бензина и присутствие чужого. Пусть и не в моей комнате. У меня тоже инстинкты. Животные обычно не спят, когда не чувствуют себя в безопасности. Люди не спят в гостях и незнакомых местах. Я - особенный. Поэтому всю ночь ворочался, думал об Эмиле. Вспоминал момент с его убийством, как навязчиво преследующий кошмарный сон. Думал и о Витале - становилось тошно. Утешала лишь мысль, что привыкну. Подружиться не надеюсь, да и не хочу. Но должен хотя бы привыкнуть. Всю ночь ходит мимо меня Ник. То в туалет, то к холодильнику. В часов семь слышу чужую возню на кухне, шкварчание сковороды и хлопание входной двери. Я надеялся, что Ник без меня дал ему ключи. И совсем глупо надеялся, что возня с бумагами и договорами, как с Ником, обойдет меня стороной. Да, в моих интересах. Да - сам виноват, если обманет с деньгами. Каюсь, сознаюсь и вины с себя не снимаю. Но поделать ничего не могу. Пересекаться с ним хочу меньше всего на свете. Высмеет. Унизит. Одним лишь взглядом закопает. Представляю, как умело он играет словами - раз так грамотно молчит, когда его об этом просят. Я даже не слышал его голоса. Изящно он последовал совету Ника. Утром меня будит звонок в дверь. Пробуждение. Новая ненависть. Новая сонливость. Старые запахи бензина, которые то ли не выветрились до сих пор, то ли застряли в моей голове. Я долго лежу и жду, когда дверь откроет Ник. Без сомнений - это Виталий. Вот и отпирает пускай своему брату сам, раз не дал ключи. Ник выходит - злой как черт, ругающий меня. Я уверен - только недавно лег. Без работы сдвинул свой режим до укладывания в десять. Утра. - Венька! К тебе. Разлепляю глаза. Если ко мне - то Ира приехала. Ключ у нее есть, но она им не пользовалась и всегда деликатно звонила. Привычка, еще со времен моих отношений с Эмилем. Однажды застала нас на кухне, так с тех пор и... Опухший, невыспавшийся - выхожу в коридор. Ник ретируется. А я протираю глаза и таращусь на бабу и мужика в ментовской форме. Животный рефлекс у меня на ментовскую форму. Меняется не только голос, но и мысли. Правильные сразу становятся, законопослушные. - Вениамин Лазарев - вы? - спрашивает женщина. Напарник ее молчит. - Я. Голос у меня хриплый, низкий. Затравленный. Как псина, хвост хочу пождать и заткнуться куда-нибудь. Чуть ли не скулю. Ладони потеют. Да и просыпаюсь сразу же. А она дальше не проходит. Лишь интересуется: - Здесь проживаете? - Да. - Один? - С... Квартиру сдаю. - С Лейкхером знакомы? Массирую виски. Из отцовской немецкой родни, что ли? - С Лей... кем? - С Давидом Лейкхером. Он погиб вчера вечером. Ему вскрыли горло перочинным ножом, а до этого Лейкхера видели в вашей машине. Мы пройдем?