The Resurrected sunset

Я замер и, не двигаясь, смотрел в одну точку за его спиной. Он сидел, слегка ссутулившись, и, подняв мой подбородок кончиком пальца, поворачивал его из стороны в сторону. Я не желал встретиться с ним взглядом и очень боялся сделать что-то не так, чтобы не рассердить. Главная проблема заключалась не в том, что где сейчас находился, а в том, что совершенно не понимал, как правильно вести себя. Надевая белый халат, то много раз примерял на себя роль медицинского работника и совсем позабыл, каково это — быть пациентом. Заранее предполагая ответ, спокойным тоном, какой только можно представить, спросил: — Я нужен тебе, чтобы никто не узнал твою тайну? Обито тихо усмехнулся, на мгновение его губы растянулись в полуулыбке. — Твоё самомнение не перестаёт удивлять. Неужели ты действительно считаешь, что в такой ситуации нужно верить каждому слову? На мгновение я слабо сжал кулаки, от шевеления цепь издала слабый звук, эхом раздавшийся в тишине. Он повернулся и задумчиво посмотрел в его сторону. Что-то решив для себя, не попрощавшись вышел из комнаты, и от не отпускающей слабости я скатился вниз на пол. В задурманиным от боли сознании мозг не мог отчётливо воспринимать всё, что происходит; а может быть, я и не желал этого делать. Прислонившись здоровым плечом к стене, вытягивал ноги и медленно проваливался в полусон. И на задворках сознания не смог удержать от мыслей о помощи с его стороны. Казалось, я просыпался каждый пять минут или несколько часов в надежде, что происходящее — дурная шутка, но каждый раз натыкался на приглушенную темноту и четыре стены. Замерзнув, дрожь по всему телу не проходила. Через какое-то время я опять проваливался в сон уже до самого окончательного пробуждения. Мутным взглядом осмотрев помещение, на соседней стене заметил небольшое окно, откуда мерцал сумеречный свет. Желудок настойчиво требовал пищи, пусть даже небольшой, но любопытство сильнее голода. С раздражающим звяканьем на коленях подполз и, шатаясь в разные стороны, встал, с жадным интересом вглядывался в окружающий мир. Холмистая пустошь казалась чёрной, только полоска маленьких точек разной длины серела под тёмно-синим небом. Я вернулся обратно, поджав ноги, бессмысленно оглядывался, всё ещё надеясь обнаружить поблизости того, кто может помочь. И тут с неожиданной злостью осознал, что Обито не стал лечить мою рану специально. Он ведь не мог не заметить кровь на моей одежде, но просто проигнорировал её! Слепой уёбок. Посчитал, что это не его забота, или хотел, чтобы я сам попросил его о помощи и был ему обязан. В голове невольно промелькнула мысль, какой это хитроумный ход в такой ситуации. Либо просто я желал видеть это в таком ключе, в дурную голову глупые мысли пролезают. За время размышлений и борьбы с дремотой, переходящей в легкий сон, пришел похититель. В руках, обтянутых черными перчатками, он держал небольшую коробочку. Удовлетворившись увиденным, Обито сел напротив, но не спешил заводить разговор. Сдерживаясь изнутри кулаком воли, я ещё раз показательно улыбнулся и завёл одностороннюю, непринужденную беседу. Он не отвечал и смотрел. Просто. Блять. Смотрел. И это пугало. — Когда я только начинал проходить практику в больнице под руководством главного врача, у меня не оставалось сил ни на что другое. К нам поступали пациенты с самыми разными проблемами: от переломов рук до необходимости госпитализации в реанимацию, — глубоко вздохнул и поморщился от боли в повреждённом плече. — В те дни я стал свидетелем множества интересных событий, но особенно хорошо мне запомнился первый день. Не встретив возражений, я продолжил свой рассказ: — На приём пришла молодая женщина с непоседливым ребёнком, который порезался на детской площадке. К счастью, крови было не очень много, и большую часть они остановили сами, но открытая рана вызывала у них беспокойство. Мы предложили вылечить её с помощью ирьёниндзюцу, но женщина отказалась, мотивировав это тем, что это послужит уроком для мальчика. Ему наложили швы и отпустили домой. Он быстро посмотрел в глаза с чрезвычайной подозрительностью и продолжил наблюдать, а я только поджал кончики губ. — Мог бы просто сказать, — весьма ядовито произнес Обито, — а не выдумывать историю. — А ты бы помог? Он на некоторое время задумался, теребя в руках коробочку, открывая и закрывая лицом к себе. — Просто так — нет, — ответил Обито с явным самодовольством. — Всё в этом мире имеет свою цену. — Не думаю, что ты нуждаешься в деньгах, но, к сожалению, ничего другого предложить не могу. У меня ничего нет, кроме собственной жизни. И жизни дорогих мне людей, но ты и так это понимаешь. Обито рассмеялся и, демонстративно сжав пальцы, вытащил полупрозрачную капсулу. На его раскрытой ладони тут же появилось ещё несколько таких же. Не дав мне и слова сказать, свободной рукой он схватил за повреждённое плечо и, надавив, заставил лечь на спину. Я попытался увернуться, но тяжесть его тела не позволяла это сделать. Невольно закричал от боли, ощущая чужое колено, непрерывно давившее на рану. Затем он широко открыл мне рот, запрокинув голову, грубо засунул пальцы внутрь, запихивая таблетки. Я подавился, захрипев от боли и страха, постарался выплюнуть. В какой-то момент Обито меня отпустил, резко зажав рот и нос, заставляя сглотнуть собравшуюся во рту жидкость. Второй раз сделал это уже более осторожно, опасаясь, что могу подавиться снова и нарваться на неприятности. Обито, внимательно всё осмотрев, вытащил из заднего подсумка разнообразные предметы. С удивлением я опознал в них бинты, бутылочку с антисептиком и другие вещи. Не став сопротивляться, молча предоставил плечо в распоряжение, гадая, что же могло быть в таблетках. Обезболивающее? Или, возможно, наркотик? В любом случае беспокоиться буду позже. Вызвать рвоту без помощи рук не предстоит возможности. Зашипев от легкой боли, вызванной антисептиком, дёрнулся, но тут же был возвращён на место. — Что ты хочешь? Прости, я неправильно выразился. Сколько? — Меня это не интересует. — Деньги нужны всем, даже если их много. Наложив швы, он без лишних слов покинул комнату. Я попытался вырваться, вырывая крепления из рук и стены, но не хватало сил. Без чакры я был обычным человеком, закованным в цепи. Не хватало лишь ошейника с кольцами и других людей, связанных между собой верёвками. Не было ли это своего рода рабством? Не знаю, сколько прошло времени, но, обследовав на несколько метров вокруг, я решил наблюдать за окружающим миром в прощелине. Обито больше не появлялся. Первое время голод перестал мучить, через ещё какой-то промежуток наполненных унижением к себе из-за отсутствия базовых вещей и туалета, который образовался в непосредственной близости подо мной. Всей ситуации в целом: четыре стены без малейшего намёка на развлечение от скуки. Иногда я представлял, что он вернулся и вот-вот придёт ко мне. И я, как будто он действительно был здесь, поворачивал голову к двери. Одураченный собственной фантазией, я страдал так, словно в самом деле был обманут. В подвале, в полумраке, воздух был пропитан не ароматом цветов, свежей выпечкой, продаваемой на улочках Конохи, а застоявшимся запахом немытого тела. Присмотревшись повнимательнее, я осознал, насколько сильно хочу вдохнуть свежий ветер. И принять глубокую ванну. В моменты бодрствования передвигаясь по периметру, насчитывал количество звеньев на цепи, длина одной штуки составляет около десяти сантиметров. Приблизительно два метра и двадцать звеньев. И на редкость прочные. Я старался не думать о будущем, не строить планы, чтобы не накликать беду. Но каждый раз, когда говорил себе это, в голове возникала картина, от которой бросало в дрожь. С грязными волосами, напоминающими щупальца морских обитателей, сидел в углу, поджав ноги, и старался не смотреть в противоположную сторону. Закрыв глаза, представлял себе иной мир: раскалённый диск, приглушённые голоса родителей, разговоры Наруто и Сакуры, которые купались в воде, и недовольное лицо Саске, сидевшего под раскрытым пляжным зонтом с веером в руках, спасаясь от духоты. Всё это мягко покачивалось, позволяя дуновениям бриза создавать иллюзию жизни. Но каждый раз, когда открывал глаза, меня встречал едкий сырой запах, и с разочарованием понимал, что этого никогда не будет. Выберусь ли я отсюда живым? Мне хотелось уверенно сказать, что да, но внутренний голос упорно твердил обратное. Что держит меня в этом мире? Чакра, которой не существовало в родном мире? Или друзья, которых я обрёл, оказавшись здесь? Наруто стал мне как брат по духу и друг — по направлению наших мыслей. Я сидел, бессмысленно глядя в стену, и только рука непрестанно царапала ногтями другую ладонь, не обращая внимания на притупленную боль — с каждой секундой переставал их ощущать. Осознал, что не могу представить свои «первые годы жизни» без него. Как и без Сакуры, с которой у нас были разногласия. Мы не раз доставали друг друга, ставили синяки во время совместных тренировок под руководством Какаши-сенсея, вырывали клочья волос… Я коротко всхлипнул и не понял, смех это или рыдание, потому что был близок и к тому, и к другому. Как докатился до такой жизни? Это ли представлял по ночам, укрывшись одеялом и давясь непролитыми слезами? Именно таким меня и застали: прислонившись к стене, Обито наблюдал за мной со смесью иронии и меланхолии. Злость, вспыхнувшая пожаром в груди, сковывалась тугими обручами, готовая вот-вот вырваться на свободу. Волей-неволей задумался, что хочу его смерти. Хочу, чтобы он мучительно сдох на моих глазах. И ужаснулся, стоило этим мыслям появиться на периферии сознания. Через пару минут злость стала утихать. Я вытер слезы с щек плечом, краем глаза замечая, как, не скрывая, морщится Учиха от зловонного запаха. Вентиляция в этом месте едва ли подходила под стандарты — небольшая дырка смутно виднелась в потолке. Я могу позлорадствовать и сказать, что мне спалось сегодня просто восхитительно от аромата? Хотя ему может быть глубоко насрать на такое. — Почему ты не приходил? — спросил я, подходя ближе, пока расстояние между нами не сократилось. — Забыл, что у тебя в подвале пленник? — Переживал? Неужели боялся, что я оставлю тебя здесь одного? — спросил он, в голосе которого прослеживался скептицизм. — Но ты прав, был и такой вариант. Предоставить самому себе… Звучит очень многообещающе. Как бы я ни старался обмануть себя, не удалось полностью проигнорировать его слова, содрогаясь внутри. — Я могу ошибаться, но… Ты дал мне обезболивающее и… Возможно, военные пилюли. Почему? — Чтобы ты не умер прямо сейчас, — спокойно пожал плечами Обито. — Это всё? Или продолжишь допрос? Моя смерть не в его интересах, и это заставляет задуматься. Едкое облако сомнения клубится вокруг: говорит ли он правду? Как отличить правду от лжи в такой ситуации? В самый разгар размышлений о своём положении, внезапно вернули в мир живых. Я почувствовал удар по голове и потерял сознание. Открыв глаза, то обнаружил, что лежу на полу в освещённой комнате. С трудом поднявшись на локти, попытался осмотреться и понять, где нахожусь. Подо мной находился маленький футон, рядом стояла старая, местами повреждённая тумбочка, а вдалеке маячили очертания двух дверей. Всё указывало на то, что меня переместили в более комфортные условия. Не удивившись потере сознания, убедился, что здесь нет видимых ловушек, и попытался сделать шаг к выходу на коленях. Но я не смог сделать ни шагу. От меня исходил запах крови, а изо рта вырывались полустон-полувой, перемежающийся с отчаянными вскриками боли. Я всхлипнул, осознав, что мои пальцы были сломаны. На ногах не было живого места: ахиллово сухожилие было заботливо перевязано бинтами, как будто это куриная ножка, только что вынутая из духовки и тщательно обёрнутая блестящей фольгой для корочки с надрезами на мясе. Обезумев от гнева, не в силах сдвинуться с места, я бормотал себе под нос, не понимая своих слов. Я был не в себе. — Я готов отдать свою душу кому угодно, дьяволу, Богу или кому-то ещё, лишь бы покинуть этот мир и стать бестелесным существом! Я молю лишь об одном — о мести. Я хочу, чтобы человек, который меня похитил, погряз в своих страданиях и грехах, медленно убивал себя. Я жажду увидеть его страдания! Мне всё равно, если я буду вечно гореть в Аду! Я готов на всё, лишь бы увидеть его муки своими глазами… Чем больше я думал об этом, тем сильнее рыдал. Я не должен был оказаться здесь, это не моя жизнь, не моя судьба! Я не хотел этого! С третьей попытки, преодолевая дрожь в руках и помогая себе зубами, удалось оторвать кусок ткани от футболки. Я едва мог шевелить пальцами, но нужно наложить повязку, чтобы соединить их. Удовлетворившись результатом, свернулся калачиком. Это чувство было одновременно знакомым и незнакомым. Знакомым было само течение жизни, погружающееся в бесконечное повторение. Незнакомым — последствия собственных решений. Я осознавал, что теряю себя, превращаясь в кровожадного зверя, охваченного желанием разорвать ему глотку, выпить его кровь и раздавить кости. И не испытывал угрызений совести по отношению к этому человеку. Поэтому, когда увидел в дверях знакомый силуэт, огонь вспыхнул с новой силой, желая сжечь всё дотла. Обито прислонился к дверному косяку и задал вопрос: — Вижу, ты уже проснулся. Понравился мой подарок? — У тебя просто отвратительный вкус на подарки, знал об этом? — губы выплюнули слова, и я с наслаждением наблюдал, как хмурится его лицо. Проклятье, как же больно! Не ответив на мои слова, Учиха развернулся, демонстрируя широкую спину с угловатыми плечами, талию, перетянутую красным ремнём, и знакомый узор ножен. «Горшочек терпения» становился всё меньше, пока вода не была готова выливаться из-под краёв. Но я ничего не сделал, остался сидеть в углу, наблюдая за происходящим со стороны. Бурлящая внутренняя энергия не давала покоя, требуя справедливости и отнятия того, что не должно ему принадлежать. Через несколько минут вернулся Обито с подносом в руках, на котором находилась небольшая миска сваренного риса, порезанная ломтиками рыба без костей и деревянные палочки с бутылкой воды. Я ощущал, как желудок прилипает к позвоночнику, но в то же время не мог представить себе более вкусной еды. Осторожно приблизился, стараясь не расплакаться, и попытался наклониться к подносу, но он тут же был из-под носа утащен. Обито с едва заметной ухмылкой на губах взял палочки в руки, с треском раскрывая их в стороны, аккуратно подхватил горстку риса и отправил себе в рот. Запил водой из бутылки, с явным наслаждением вдыхая аромат доносящийся до него божественный запах. А затем ещё и ещё, пока пищи не осталось половины. После чего вынул из кармана молочного цвета платок с узорами цветущей сакуры и вытер им губы. — Будешь? Я кивнул. — Но как же ты будешь кушать? Тебе ведь не по нраву мои подарки, как же жаль… Гордость не давала возможности высказать всё, что бушевало во мне вулканом, и упасть ещё ниже. Я хрипло шептал, не веря в то, что произносил: — Мне нравятся… Они… — Прости, что? Я не услышал, повтори, пожалуйста, свои слова. Настанет день, и лично всажу нож ему в сердце, глядя в глаза. Я не смогу смириться с этим! Я ненавижу его! Ненавижу! — Похоже, ты меня неправильно понял. Мне очень нравятся твои подарки, особенно этот, — я с легкой улыбкой покосился на свою шевелюру, небрежно проведя поломанными пальцами по её длине, не касаясь. — Я давно хотел их отрезать, никогда не считал длинные волосы красивыми, да и хлопот с ними немало. А потом… С каждым моим словом Обито мрачнел и переставал улыбаться, отложив палочки в сторону. Он что-то сказал, но я, воодушевленный, не слышал его, увлеченный своим рассказом, который больше напоминал поток несвязных мыслей. Чем и являлся. Отрезвил меня удар по щеке, с удивлением посмотрев в его сторону, он невозмутимым образом поинтересовался: «Успокоился?». Я не смог дать ему внятный ответ, только кивнул, но ему и этого было достаточно. Он отложил поднос на тумбочку и решительно направился ко мне, не обращая внимания на крики и вопли, которые переходили в нелицеприятные ругательства в его адрес и всей ситуации в целом. Схватив за ступни, потащил в коридор и открыл соседнюю дверь, за которой находился единственный туалет с дыркой в полу, напоминающей слив, и краном с капающей водой. Я заверещал, стоило ледяной воде окатить меня с ног до головы, сосредоточившись на лице. На голову вылили шампунь, и твёрдые уверенные пальцы, едва ли не вырывая волосы, начали пытаться отмыть голову. Успокоившись и отвлекаясь на льющуюся воду, я старался не смотреть в его сторону, а чужие острые колени были готовы врезаться мне в глаза. Схватив за подбородок, не обращая внимания на протесты, Учиха заставил посмотреть на него. — Если ты не будешь съедать всю еду, которую приносят, в следующий раз тебя свяжут и будут кормить принудительно. Помни об этом. Кивнув, собравшись с мыслями и стараясь не обращать внимания на боль, я ждал подходящего момента. Когда пена была смыта с моей головы, а Обито отвлекся на кран, который, казалось, вот-вот сломается, я собрал капли воды в чакру и придал им форму иглы. В следующий миг они вонзились ему в бедро, рассекая его часть. Этого оказалось достаточно: кровь хлынула на лицо, попадая в рот, и знакомый металлический привкус, который обычно отрезвляет, в этот раз не смог остановить. Следующий удар в челюсть вызвал у меня новый крик, и я, сильно ударившись головой об стену, потерял сознание. Очнувшись в темноте, обнаружил, что лежу на сыром футоне, не сняв одежду. Взгляд был растерян, и с облегчением отметил, что в комнате нет посторонних. Сползая с футона, попытался добраться до ванной, но, растерянно потерев глаза, обнаружил, что они затуманены, а перед глазами пляшут пятна. Это вызвало сильное головокружение. Вскоре к головокружению добавилось ощущение опьянения, медленно переходящее в тошноту. Я вновь потерял сознание, а в следующий раз очнулся в собственной блевотине. Так прошло несколько дней: чувства и размышления отошли на второй план, а плохое самочувствие не давало покоя. Каждый день Обито приносил еду, которая лежала на подносе возле футона. Но его самого я не видел. Вода в кране была отключена, и собирать питьевую воду негде. Не мог поймать время, когда он забирал еду и приносил её снова, потому что, приходя в сознание, видел только новый поднос. Есть приходилось ртом, иногда собирая еду в ладони или наклоняя миску ко рту, так как пользоваться пальцами я боялся. Дни проходили, и всё снова превратилось в гребаный мир сурка. Не составило труда догадаться, что в воде и пище могло быть снотворное или другие препараты. Также очевидно, что, увидев несъеденное, человек должен вернуться. Но он так и не появился. Поднос с едой остался нетронутым, и вскоре стало ясно, что еда скоро испортится. Если не уже. От скуки пытался уловить звуки извне, но как ни старался, ничего не мог расслышать. С каждым днём крики становились всё более бесполезными, и голос хрипел, пока не охрип совсем. Казалось, что голод, отступивший на время, вернулся с новой силой, стоило не есть несколько дней. Я решил наплевать на гордость и возможность умереть от отравления и съел всё до последней крошки, морщась от вкуса. Еда была несвежей, но надеялся, что мне только показалось, что она покрылась плесенью. Вскоре после этого снова вырвало. Не обращая внимания на спазмы желудка, привалился к холодному кафелю и устало подумал, что был прав. В этой еде действительно что-то было, и не зря голодал. Со временем стал лучше соображать, мог сосчитать количество предметов, и зрение не затуманивалось от каждого поворота головы. Но ничто не проходит бесследно. Тело, охваченное слабостью и болью, с трудом передвигалось даже ползком. Поднялась температура, появился кашель, и мокрота никак не отходила. В полубессознательном состоянии заметил, как надо мной склонился похититель. Возможно, в тот момент у меня отсутствовал страх перед ним, а может быть, это вызвано не вовремя начавшейся болезнью, но я не смог сдержать насмешливый комментарий: — Как мило, что ты наконец решился навестить меня после столь долгого отсутствия. Впрочем, лучше поздно, чем никогда, — с трудом подняв руку, я похлопал его по колену и широко зевнул, несколько раз чихнув тому в лицо. — Спасибо, что наконец пришел, теперь я могу поделиться с тобой своими микробами, ничего более ценного ты явно в последнее время не получал. — Как приятно слышать от тебя такие тёплые слова, дорогой больной, — с лёгкой иронией произнёс Обито, скривив губы, и с неприязнью сбросил чужую руку. — Я понимаю, что у тебя есть основания быть недовольным моим поздним визитом, но, возможно, стоит поблагодарить судьбу за то, что я вообще пришёл. Я просто не могу позволить поправиться без моей помощи. Чем больше ты болен, тем лучше я себя чувствую. В ответ я лишь недовольно промычал что-то, и он легонько похлопал меня по щекам, заставив на мгновение закрыть глаза. Смутно различал звуки чужих голосов, едва различал силуэты приближающихся людей и возгласы, в которых звучали смятение, недовольство и что-то ещё, скрытое глубоко внутри. Вдруг почувствовал чьё-то прикосновение, вздрогнул от неожиданности и открыл глаза. Передо мной, склонившись, сидел Обито, словно не замечая направленного на него взгляда, и задумчиво перебирал прядь моих волос. В тот момент он был без перчаток. Я медленно, стараясь не спугнуть, осторожно прикоснулся к нему рукой, чувствуя покалывающее кончики пальцев тепло. Обито, сосредоточив свой единственный глаз на мне, замер в напряжении. Когда я прикоснулся к нему, он сощурился, как от пощечины. Через мгновение скривился и, отбросив мою руку, надел на правую перчатку. Он долго сверлил взглядом, и я предпочёл отвести взор, опасаясь, что могу не сдержаться и ударить или высказать всё, что думаю. — Не смей больше пренебрегать моими словами, — прошипел Учиха, но его руки слегка подрагивали. Он вытер их о штанину и, не говоря больше ни слова, вышел. После его ухода я молчал несколько секунд, а затем расхохотался во весь голос. Вытирая слезы в уголках глаз, не мог поверить в этот абсурд. Всё оказалось гораздо более прозаичным, чем я думал. Тщательно следовал указаниям, употребляя всю пищу, но через несколько часов после еды тошнило. Обито, застав меня на полу, выяснил причину, несколько раз недовольно посмотрев, но больше не бил. Прогресс, мать твою. Кажется, ему неприятно прикасаться без перчаток. За некоторым исключением. Когда я пожаловался на непереносимость морепродуктов и несколько дней пролежал без сознания на футоне, рис стал более вкусным, а рыба сменилась на постный небольшой кусочек мяса. Кормили каждый день, но только вечером, и я пока не понимал, с чем это связано. Молча съедал пищу под его присмотром, терпя длительное время плохое самочувствие, а затем засовывал руку в рот, но только через день. Чтобы дать организму хоть какую-то пищу. Уверен, если выберусь отсюда, то будут большие проблемы со здоровьем. Сейчас, спустя время, я воспринимаю себя как шахматную фигурку, которую переставляют на доске. Она либо теряет своё достоинство, либо внезапно обретает его, в зависимости от того, насколько точно сделан ход. Удачно сделанный шаг привёл к тому, что препарат перестал попадать в мою пищу. Точнее, я предполагаю, что его концентрация уменьшилась. Все симптомы присутствовали и не собирались уходить. Это явно сделано, чтобы усыпить бдительность, возможность к побегу или сопротивлению. В любом случае, незначительный результат обрадовал. Обито действительно не хотел, чтобы я умер. Ради простого пленного так бы не старались. Дважды в неделю приходилось терпеть унизительную процедуру мытья. Учиха, помня прошлый раз, связывал мои руки цепью с печатями, засовывал в рот смятый кусок ткани и обвязывал вокруг головы повязку, чтобы не дать выплюнуть. Он запрещал действовать самостоятельно, хотя по его раздражённому и постоянно включённому шарингану видно, что эта задача не приносит ему удовольствия. Я не переставал удивляться, зачем он это делает. Как будто у него нет других дел! Но стоило раствориться прямо на глазах, как сразу понимал, что рядом находится клон. За суматохой последних недель редко вспоминал дорогих сердцу людей, предпочитая закрывать глаза и полностью растворяться в нынешнем происходящем. Словом за слово, шаг за шагом неуклонно следовал по тропинке, прокладывая путь в неизвестность. Рано или поздно я встречу рассвет в новом году. Приходилось постоянно возвращаться к одним и тем же темам, незаметно вставляя мелкие фразы во время еды или принятия душа. Благодарил своего похитителя за всё: за еду, за возможность отдохнуть и привести себя в порядок. Однако Учиха, казалось, не слушал меня, просто наблюдая беспристрастным взглядом. Говорил обо всём: о нелюбимой погоде, об одежде, которая сковывала движения, о том, что предпочитаю более свободный крой, о людях, которых встретил во время путешествия. Но каждый раз делал это осторожно, используя короткие фразы и прячась за волосами. Я запоминал его мимику, движения и всё, что мог. Но в подобных ситуациях снова и снова с невероятным упрямством возвращался к этому вопросу, пока не добился своего. Эмоций. — Однажды я пил кофе в небольшом и не очень известном заведении с одним человеком. Кофе был настолько вкусным, что до сих пор не могу забыть его аромат. Спустя много лет, когда я проходил мимо этого заведения, я боялся зайти внутрь, хотя мне очень хотелось это сделать, — вздохнув, облизнул губы и отложил пустую миску из-под риса. — Сколько бы я ни искал в других местах кофе с таким же неповторимым вкусом, мне так и не удалось его найти. Обито насмешливо вскинул бровь и позволил уголку рта изогнуться в усмешке. Правда, какой-то совершенно невесёлой, а жёсткой. — Я думал, что дело в степени помола зёрен, их крепости или в чём-то другом. Но всё оказалось гораздо проще: я осмелился вернуться туда и выпил чашку кофе. У него был самый обычный вкус, представляешь? Оказалось, что дело не в самом кофе, а в том, с кем я пил его в прошлом. Я пытался найти сходство между прошлым и настоящим, искал в своих нынешних ощущениях то, что когда-то имел. Но это невозможно вернуть, и попытки найти утраченное в настоящем лишь привели меня к разочарованию. Обито наконец заговорил, взлохмачивая свои волосы и тяжело вздохнув. Он говорил медленно и холодно, а его голос звучал, как будто он сдерживает свои эмоции: — Жизнь — это не конструктор, и не стоит пытаться вернуть всё как было. Перестань пытаться меня разговорить, твои усилия напрасны. Он сделал несколько шагов назад и остановился у противоположной стены, внимательно глядя на младшего, который держал поднос в руках. — Если ты сам только что это признал, то зачем пытаться убедить самого себя в обратном, Обито? — В твоём возрасте я тоже был любителем поспорить, — с хищным прищуром он оглядел меня, а затем, сжав зубы в усмешке, продолжил: — Я пытаюсь исправить свою ошибку, которая привела к утрате всего, что было мне дорого. Это единственный способ, который я знаю. Возможно, это звучит безумно, но это единственный путь к возвращению, независимо от того, сколько времени это займёт. — Нельзя возвратить то, чего уже нет. Учиха перебил меня, бросил фразу и ушёл, хлопнув дверью: «Ты ошибаешься». В комнате воцарилась тишина, которая казалась почти оглушительной. Я остался один в тесной комнате, погружённый в мрачные размышления. Устало прислонившись к стене, закрыл глаза. Тишину нарушал лишь тихий звук, доносившийся откуда-то издалека. Внезапно встрепенулся и прислушался. К своему удивлению, осознал, что звук раздаётся совсем рядом! В коридоре или… Прислонившись ухом к стене, я едва сдержал радостный возглас. Звук исходил из-за стены!