КПТ, или католическое практическое терзание

— Ваше преосвященство, вас никогда не волновало, способен ли человек пасть настолько низко, что уподобится дьяволу? — на его лице заиграл хищный оскал, а удовлетворение наполнило его тело, когда епископ замер в недоумении. Потухла последняя свеча. Фраза дьякона набатом билась в сознании, заглушая ответные мысли. Поднявшееся высоко пламя скользнуло вниз по воздуху, впитывая в себя последние колеблющиеся блики света. Тьма выпустила что-то незримое, удушающее, тени протянули ручища, и красные глаза сверкнули, светясь холодным огнём. Тревога, маячившая на уровне живота, схватила запястья до хруста и сжала трахею; кончики пальцев вцепились в ткань. Ни единая душа не заметила бы, как тряслись руки в густом воздухе ночи, но из иллюзорных чудовищ темноты два глаза напротив были настоящими. Сандэй чётко знал, что нечто напротив изучающе и неотрывно рассматривает его руки и видит его лицо, как при свете дня. Желая убедить себя, что всё лишь предположения и фантазия греховной души, он застыл под этим взглядом. Ткань прилипла к спине, и холодок припаял внутренности к позвоночнику. Дьякон ли стоял там или иное, запретное, уродливое в своей продажности и жадности? Звуки вернулись, и транс чёрного страха скользнул в небытие, облизав напоследок открытую шею. Не разгибая колен, лишь отпустив сутану, пытаясь не бежать, Сандэй покинул зал, выйдя в коридор. Он брёл по плохо узнаваемому помещению, пока не наткнулся на выход, не глядя по сторонам и шепча одними губами молитву, взывая к Всевышнему, как к пламени свечи горящему во мраке ночи. Делая редкие и поверхностные вдохи, Сандэй вспоминал, как нужно дышать. — Ткань, — только он и произнёс, смотря на складки, которые больше не разглаживались, от мокрых ладоней. Лёгкий мандраж сохранился, и трясущимися руками епископ водил по жёсткой ткани, пытаясь вернуть ей прежний вид, панически замечая, что делает только хуже. Голос в голове твердил остановиться, но перед глазами застыли грязные пятна из прошлого. Руки, порвавшие полотно детской рубашки, оставленный от конфеты сестры след; громкие крики пропали в вакууме, и кусок ткани был грубо и глубоко запихнут в рот, оставляя железный вкус на поверхности языка. Нельзя быть тряпкой, нельзя быть собой, нельзя показывать перед Отцом плохие эмоции, и Сандэй улыбнулся тогда – улыбнулся и сейчас. Он просто устал, вот ему и кажется, что чудовища из-под детской кровати постучались. Насыщенный день давал о себе знать, но он не мог показаться в такой испорченной одежде вне зависимости от обстоятельств. Вернув контроль над собой, Сандэй поспешил в спальню сменить одеяния, немного подрагивая от холодного ветра.

***

Как епископ на ночные и вечерние службы он был нужен только начиная с литургии. Сожаления о том, что он пропустил возможность увидеть, как работает новый дьякон в первый день на непривычным для него месте, вытеснились сосредоточением на ритуале, когда Сандэй вслушивался, как отец Галлагер низким голосом с лёгкой хрипотцой и томным распевом гласных зачитывает Евангелие от Иоанна, выбрав необычный отрывок: «Я есмь дверь: кто войдёт Мною, тот спасётся, и войдёт, и выйдет, и пажить найдёт. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришёл для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник и нерадит об овцах. Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец. Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь». Шелест шепотков молитвы верующих поднялся до свода зала церкви. Опустив смиренно голову, Сандэй сложил руки перед собой ладонями друг к другу. Пока он перебирал чётки и слова молитвы, спокойствие начало обволакивать его, окутывая плащом безопасности и уверенности, словно сам Господь был рядом и дарил своё благословенное тепло. Более не смотря на новоиспеченного дьякона – хотя бы сегодня – он старался стоять ровно сбоку, проведя невидимую линию, впритык к ней, чтобы носки были на одном уровне. Теперь он мог контролировать и себя, и дьякона, который не сможет повернуть голову во время службы. Однако Хаунд, сделав шаг вперёд, снова выхватывал инициативу из рук Сандэя, подавая тому хлеб. Поставить корзину в руки было достаточно, но Галлагер, вместо того чтобы аккуратно расположить её ровно на ладонях, накрыл своими большими и горячими руками поверх, провёл со значительной задержкой и только потом отпустил корзину. Сандэй взглотнул и не сделал вдох, параллельно чувствуя, как шею припекло. Сковавшая тревога заставила повернуть его голову вперёд и окинуть взглядом людей, но вопреки его ожиданиям гримаса отвращения не прилипла ни к одному – только трепет и любовь читались в их лицах. Сандэй наконец вдохнул, прорываясь через отвращение к тяжёлому аромату, летавшему в воздухе, и воображаемой слякоти, висевшей соплями после ладоней дьякона. Он будет обязан выкинуть эти перчатки, а лучше — сжечь их в печке. — Господу помолимся, — воскликнул Хаунд, обойдя столик с пятью хлебами три раза. — Господи Иисусе Христе Боже наш, благословивый пять хлебов и пять тысяч насытивый, Сам благослови и хлебы сия, пшеницу, вино и елей, и умножи сия во граде сем (или в веси сей, или во святей обители сей) и во всём мире Твоём, и вкушающих от них верных освяти. Яко Ты еси благословляй и освящай всяческая, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцом и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. В ночные и вечерние службы верующих немного, и, знавшие весь процесс сначала и до конца, они выстроились в очередь, чтобы причаститься, испробовав кровь и плоть Иисуса Христа. Дьякон разливал вино и подавал хлеб, пока Сандэй намеренно встал подальше, избегая дух спирта и сигарет и в целом стараясь держаться дальше от Галлагера Хаунда. Сандэй пока точно не знал, каким образом он будет избегать дьякона, представленного к нему, или как избавится от него, но он что-то придумает. — Ваше преосвященство, — знакомый женский голос вывел его из задумчивости. — Можно ли с вами поговорить после службы? Сандэй сразу узнал одну из учительниц воскресной школы и, вернув привычную лёгкую обаятельную улыбку своему лицу, легко кивнул. Тревога распевала внутри, и вовсе не молитву; едва сохраняя расслабленное выражение лица, он проследил за путём девушки, чтобы сразу найти её среди прихожан. Завершающие молитвы прозвучали, и вместе с ними Сандэй поспешно спустился в толпу, оставив на этот раз на дьякона и тружеников уборку. — Пройдёмте в сад, там нет лишних глаз и ушей, — учительница кивнула на это предложение, и они неторопливо покинули церковь в сопровождении лишь ветра и шелеста травы. — Как вам служба? — любезно поинтересовался епископ, стараясь поддерживать спокойную беседу и скрывая своё нетерпение от собеседницы. — Наш новый отец Хаунд прекрасно справился сегодня. Похвально после такого количества стресса за день. — Всё прошло как нельзя лучше, как обычно и проходит, — девушка оставалась серьёзной и говорила, казалось, не задумываясь, смотря куда-то вперёд. — Что до отца Хаунда, то он, ощущается, будто был здесь всегда. Ваше преосвященство, я хотела бы затронуть другую тему... госпожу Робин. В последнее время что-то с ней совсем не так, дети напуганы. Чувствуя, как учительница волнуется и проглатывает предложения, умещая их в короткие фразы, Сандэй вынужден был проявить сочувствие: — Давайте обо всём по порядку. Чтобы ни произошло, я во всём разберусь и помогу вам. Бог охраняет нас и ведёт по пути праведному; всё, что ни делается, лишь ведёт нас по нашей судьбе. Волнения не стоят вашего времени. — Конечно-конечно, вы правы, — выдохнув напряжение, она начала сначала. — Госпожа Робин часто не заходит за детьми – они остаются допоздна. Некоторые родители провожают их до дома, но о вашей сестре ничего не слышно. Думаю, что её стоит проверить. Налаживать контакт с Паулом становится всё труднее и труднее. Он очень закрытый мальчик, и, возможно, что-то случилось, поэтому он так сильно напуган. Паулу и Софии не хватает внимания и отцовской заботы. Я понимаю, что вы как епископ крайне занятый человек и делаете всё возможное для общины, церкви, и ваших детей, сестры, но если есть возможность, то... — Я очень ценю вашу заботу и волнение, сестра Аделина, и польщён, что вы выделили для меня столько времени. Я услышал ваши слова и сделаю всё, что в моих силах. Учительница вернулась к себе спокойной и уверенной, что епископ Сандэй определённо сдержит свои слова. Она молилась за упокой его жены и здоровье их детей, которых так сильно подкосила смерть матери. Раздумывая, как решить неожиданно появившуюся проблему, Сандэй был почти перед спальнями, но заметил знакомый силуэт и притормозил, затаившись на повороте в сад. Не так уж и много здесь широкоплечих, высоких и в хорошей физической форме священнослужителей, поэтому отца Хуанда он точно не спутал бы. Замерев за поворотом, он наблюдал, как расхаживавший в разные стороны Галлагер уселся на скамейку. Он что-то вертел в руках, потом раздался щелчок, вдох, и облачко дыма вырвалось, взвиваясь змеёй вверх, теряясь в воздухе. Сощурив глаза, Сандэй едва сдержал порыв подойти и вырвать эту мерзкую сигарету, затоптав её в землю, но пока что он точно не хотел приближаться к этой дворняжке, которая могла попасть в монастырь только по ошибке. У него было право курить и отравлять собственные лёгкие, но не воздух в монастыре, других людей или настрадавшиеся органы чувств Сандэя.

***

Терпкий запах ладана окутывал плотной завесой. Он входил в ноздри, проникал глубоко в лёгкие и сжимал внутренности. Мозолистые пальцы переворачивали одну страницу за другой в поисках нужной молитвы. Евангелия от Иоанна была воистину увлекательным культурным наследием, и Галлагеру нравилось иногда её перечитывать. Льстило, что сейчас он зачитывал её Господу Богу, пока монахи готовили дары. Длинные тени медленно ползли по стенам, словно живые существа, заполняя пространство и очерчивая золото алтаря. Они сливались воедино, создавая загадочные узоры, а затем вновь распадались, оставляя за собой лишь лёгкое колебание света. Галлагер не раз проводил обряды, и этот ритуал не стал для него чем-то новым. Он зачитывал полюбившийся отрывок снова и снова, косился исподлобья на реакцию Сандэя, но на лице того было отточенное целомудрие. Как же хотелось его разрушить. Вырвать его из иллюзии святости, окунуть в настоящий грех и заставить в нём задыхаться. Голос становился всё ниже, пока хрипотца не стала ещё более жёсткой, эхом отдаваясь по стенам и возвращаясь к её обладателю. «Я есмь дверь: кто войдёт Мною, тот спасётся, и войдёт, и выйдет, и пажить найдёт. Взор алых очей обратился в толпу, и дьявольская аура медленно просыпалась внутри, сдерживаясь чужим тихим шепотом. Их молитвы были предназначены Господу, но ведали ли они, что дьявол был их правдивей? Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить. Я пришёл для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. Ты есть пастырь добрый: не видит слепоты своих овец, не видит и своей собственной. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их. Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец Как Отец знает Тебя, так он знает и Меня, и не знаешь ты Отца истинного». Они были образцом рабов Божьих, воспевали молитвы к потолку, жаждали раскаяния и любви Отца. Но любовь всему божественному противоестественна. Сандэй приблизился к алтарю, успокоенный собственной молитвой, пустившей в душу лёгкую нирвану. Хаунд почувствовал, как затих страх в чужих сердцах, сменившись смирением. Он сделал шаг вперёд, прямо к епископу, держа корзинку хлеба перед собой. Толпа не замечала, но руки Сандэя подрагивали, когда Галлагер накрыл их своими ладонями. Они встретились взглядами лишь на секунду, и дьявол едва заметно поднял уголок губ. — Господу помолимся, — воскликнул Хаунд, обойдя столик с пятью хлебами три раза. — Господи Иисусе Христе Боже наш, благословивый пять хлебов и пять тысяч насытивый, Сам благослови и хлебы сия, пшеницу, вино и елей, и умножи сия во граде сем (или в веси сей, или во святей обители сей) и во всём мире Твоём, и вкушающих от них верных освяти. Яко Ты еси благословляй и освящай всяческая, Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцом и Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков.

***

Этот город, словно зловещая симфония, был возведён на костях. В его воздухе витал запах крови и страстей, столь же острых, как лезвие ножа. Каждое здание, каждая улица хранили в себе тени прошлого, пронизанные страданиями и надеждами. Преисподняя наделила Галлагера властью, научила проникающим вглубь человеческих душ манерам, позволяющим искусно удовлетворять их желания. Миссия стояла на первом месте, и хотя демоны были эгоистичны по своей природе, душа его оставалась верной Сатане. Хаунд бродил по узким улочкам Феррары, где каждый поворот открывал новые горизонты. Город напоминал живую картину из древних книг: старинные здания с терракотовыми крышами, величественные дворцы и узкие переулки, где время словно остановилось. Здесь, среди этих исторических артефактов, он чувствовал дыхание веков, пронизывающее каждую трещину в камнях. Но в то же время всё это вносило жёсткий диссонанс. Никто не обратит внимания на дьякона, ушедшего исследовать город, ведь по легенде Галлагер прибыл с глухо забытой, безлюдной деревни, где, собственно, якобы и ударился в религию. Этим можно было объяснить и его накаченное тело, множество шрамов и не совсем приличные манеры. Он мог бы обойтись и без сутаны, одеться в привычную помятую рубашку и брюки, но демону было интересно, как будут реагировать люди, если он появится в обличии дьякона. Италия любила Отца Всевышнего, любила Христа и отдавала ему свои молитвы. Дьякон станет символом уважения, преданности и отваги. Это ему на руку. Таким образом он сможет узнать больше о церкви, монахах, Сандэе. Где же можно узнать больше о прошлом и настоящем города? Ответ прост — на блошином рынке. Там большое скопление людей, можно пообщаться с местными и выудить нужную информацию. Тем более Хаунд, как никто другой, знает, что нужно людям, и всегда готов воспользоваться своими знаниями. Рынок бурлил жизнью: люди толпились, создавая непроходимые коридоры. Но стоило дьякону появиться в сутане, как толпа расступалась, предоставляя ему немного пространства. Галлагер медленно продвигался между прилавками, выискивая потенциальную жертву для своих расспросов. Его внимание привлёк сутулый старик с прилавком, заваленным старыми книгами, антикварными украшениями и изысканной посудой. Хаунд чувствовал — это то, что он искал. Он подошёл к пожилому мужчине, поздоровался с широкой улыбкой и заговорил на латыни: — Reddite ergo, quae sunt Caesaris, Caesari et, quae sunt Dei, Deo.       ("Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу", (Мт.22:21).) Старик замер, словно под гипнозом, и внимательно уставился в алые очи. Улыбка Галлагера плавно перетекла в оскал, и он продолжил: — Ubi invenire possum informationes de praeterito?       (Где я могу найти информацию о прошлом?) Мужчина с трудом сглотнул, молча поднял руку и указал в сторону севера. Галлагер проследил за его взглядом, ожидая чего-то ещё. — Архив, за мостом. — Хаунд кивнул, удовлетворённый ответом, и вытащил старика из дьявольского дурмана. Он, словно очнувшись ото сна, растерянно оглянулся, но Галлагера уже не было.

***

Старик оказался прав: архив действительно располагался за мостом, и добраться до него не представляло особой сложности. Узнав дорогу у случайных прохожих, Галлагер подошёл к величественному зданию. Фасад его был покрыт мхом и лишайником, а высокие арочные окна были украшены изящной резьбой и будто приглашали войти. Входная дверь, массивная и тяжёлая, была изготовлена из тёмного дерева с витиеватыми металлическими накладками. Она вела в мир, где время словно остановилось. Сегодня архив был закрыт, но проскочить мимо охраны не составило труда. Хаунд вновь прибегнул к демоническому дурману, и охранник, не задавая вопросов, пропустил его внутрь. Первая комната встретила Галлагера просторным холлом с высокими потолками и сводчатыми арками. Здесь царил полумрак, который лишь слегка рассеивался мягким светом старинных ламп, висящих на длинных цепях. Стены украшались картинами и гравюрами, изображающими великих мыслителей и писателей Италии. Пол был выложен плиткой, холодной на ощупь, но при этом обладающей особым шармом. Во второй комнате Галлагер ощутил навязчивый запах пыли, свидетельствующий о том, что здесь давно никто не бывал. Он зажёг ближайшую свечу и начал осматривать пространство. Огромные стеллажи книг и документов — работы здесь было больше, чем он мог осилить за пару часов. Хаунд надеялся управиться до вечера, иначе его отсутствие на вечерней службе станет причиной для вопросов. Внезапно дьякон уловил демоническую ауру — зловещую и в то же время до боли знакомую. Он обернулся, но не успел разглядеть мелькнувшую тень, как оказался прижатым к стене. Свеча вырвалась из его рук и потухла в воздухе. — Авантюрин, — процедил Хаунд сквозь стиснутые зубы, встретившись со взглядом ядовитых пурпурных глаз. Эти глаза он мог узнать среди тысячи. — Сколько лет, сколько зим, Галлагер, — произнёс демон с ухмылкой, сильнее вдавливая дьякона в холодный камень. — Что ты здесь делаешь? — спросил Хаунд, отказавшись от лишних церемоний и формальностей. Авантюрин был таким же исчадием ада, но славился невыносимым нравом, который мало кто мог обуздать. — Я думал, ты продолжаешь прожигать жизнь в казино. Авантюрин ухмыльнулся, отпустив Галлагера из своих цепких лап. Хаунд мог бы легко оттолкнуть старого знакомого, но его внимание было сосредоточено на причине столь неожиданной встречи. Как могло стечение обстоятельств привести их обоих в архив в одно и то же время? — А я полагал, что ты ошиваешься в английских барах, но вот мы оба в Италии, — Авантюрин прошёл меж стеллажей и остановился, разглядывая обложки книг. — Не ожидал, что ты решишь стать дьяконом. Галлагер сократил расстояние и подошёл ближе к демону. Его взгляд так же пробежал по обложкам, и он поднял с пола свечу, которая отлетела в сторону. Он зажёг её одним ловким движением, и лицо Авантюрина окрасилось в желтоватый свет пламени. Даже в этом полумраке было видно, как тщательно он одет: изумрудная рубашка, чёрный пиджак и перчатки. На его руках сверкали золотые украшения, а дорогие часы подчёркивали его любовь к роскоши — он был её живым символом. — Верно, я полон сюрпризов, — парировал Галлагер с лёгкой усмешкой. — Так что тебе нужно? Авантюрин загадочно улыбнулся и сделал такое лицо, будто действительно размышлял над ответом. Хаунд знал, что это блеф, потому внимательно наблюдал за каждым его движением. Он был готов перевоплотиться в любой момент: на случай, если Авантюрину снова что-то взбредёт в голову. — Род Халовианц. Ты ведь хочешь узнать о нём? Теперь ты шестёрка епископа, — улыбка Авантюрина становилась всё шире, а Хаунду безумно хотелось стереть её с чужого лица. Галлагер медленно кивнул, попытаясь сохранить остатки самообладания и намеренно проигнорировав насмешливую фразу о шестёрке. — Я знаю кое-что о старшем Халовианце, отце.