КПТ, или католическое практическое терзание

— Ваша скромность трогает меня, отец Галлагер, — ответил епископ, мягко улыбаясь. — Иногда обстоятельства требуют нашего внимания, даже когда ночь уже окутала мир своим покровом. Я пришёл лично поприветствовать вас на вашем новом пути служения, который, как я верю, станет благословением не только для вас, но и для всей нашей общины. Слова легко и плавно вырвались из его уст, и он не понимал до конца, сколько скрыто тут лести, сколько правды прозвучало, но Сандэй хотел доверять себе в стенах монастыря, где слышно дыхание Отца Всевышнего. Быть честным перед лицом Господа и перед самим собой. Он бы не посмел солгать перед Господом Богом или хотел бы в это верить. Отец Галлагер многообещающе вступил в должность, не успев даже полноценно устроиться, и всё это внушало одобрение и доверие, но, смотря прямо в глаза напротив, Сандэй ловил непонятное ощущение внутри. Всё взывало к желанию помолиться и отпустить свои грехи, как можно меньше пересекаться с дьяконом. Грешно было даже помыслить о таком, но взгляд, прожигающий упрямо и нагло, был пуст: в нём не было безропотного смирения, страха святости и Божьего гнева. В Келусе пыхтел юношеский огонь, максимализм, который отполируется временем, но не сжигающее равнодушие напротив. Ад пуст, все демоны здесь тихо смеются и прячутся в длинной тени, скачущей в пламени свечей. Здесь, и сейчас, и тогда что-то было ввёрнуто внутрь и спрятано. — Отец Галлагер, сегодня ваша первая вечерняя служба и встреча с одними из самых преданных последователей, — Сандэю прельстило, как дьякон стал внимательно его слушать. — Они жертвуют во имя нашего отца и прихода многим, поэтому запомните их католические имена и заслуги, — сделав вдох, он едва удержал невозмутимость на лице, но кончик носа неконтролируемо дернулся от удушающего амбре табака. — Скоро пройдут выборы того, кто возглавит совет помощи нуждающимся, и мне понадобится ваша помощь в будущих выборах. Как дьякон, вы будете преподавать в местной воскресной школе, присмотритесь к их детям. Отец Галлагер слишком пристально слушал, не сводя взгляда даже для приличия, уставившись на губы епископа, и теперь желание посмотреть куда-то в угол – а лучше уйти – возникло у Сандэйя. — Зачем же мне выбирать из общины главу, судя по отрокам, когда ответственность за грехи ещё несут родители? — на лбу отца Галлагера проступила маленькая морщинка, возникающая при задумчивости и непонимании. — Фонд монастыря занимается помощью и реабилитацией детей, попавших в трудные жизненные ситуации, с которыми они не в силах справиться. Женщина, возглавляющая фонд, обязана понимать, чем она занимается и с кем. По детям очень многое можно сказать, например, как и с кем они проводят время, поэтому стоит подходить к этому вопросу крайне внимательно, — аккуратно, с тактичной напористостью Сандэй пытался объяснить дьякону, который, очевидно, почти не имел ранее опыта с детьми, что не потерпит кого-то, кто смеет не любить своё дитя и поднимать на него руку. Такие вопросы были крайне щепетильной и трудной темой, потому что в каждом приходе, церкви, храме, монастыре и стране, где исповедуется христианство, был свой взгляд. Кто-то поощрял воспитание, полное строгости и дисциплины, кто-то склонялся только ко второму варианту, но были и те, кто концентрировался на ласке и заботе о детях, не допуская даже намёка на нелюбовь. Сандэй был убеждённым приверженцем строгой любви и заботы о детях и не позволил бы тирану получить хоть малейшую власть над беззащитными, реализуя самые склизкие, мрачные, жестокие и лишённые всякой человечности желания. Добродетель — приют для нуждающихся, но, пока солнечные лучи дотягиваются до земли, тени растут, и в них прячутся худшие чудовища — люди. — Почему это должна быть именно женщина? — Галлагер Хаунд хмыкнул и озадачил Сандэя. — Мужчина и женщина равны перед нашим Господом Богом: «нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28). Разве это не противоречит? Сандэй сжал запястье за спиной чуть сильнее и, взмахнув ресницами, беспристрастно ответил, словно это был сотый подобный разговор, а не какой-то дьякон с длинным языком пытался подвести его к самому краю. Но не для того он выстрадал столько перед учебными книгами, чтобы его можно было просто оспорить. Вежливая улыбка не сходила с его лица, а тон голоса всегда был выше на пару децибел и отчего нежнее. Читай он проповеди, то очень быстро нашёл бы жену среди послушниц. — «Миром правит рука, качающая колыбель», — говорят люди. В Евангелии от Марка 16:15 Он создал обоих. Оба восстали против Его воли, и на равных условиях покаяния и веры Он с любовью принимает назад обоих. Иисус умер за всех людей, и заповедь Иисусом была дана делать учеников как среди мужчин, так и среди женщин. Более того, Бог ожидает полной преданности Себе как со стороны мужчины, так и женщины. У Бога нет любимчиков (Деяния 10:34), — Сандэй подошёл ближе и стал наравне с Галлагером, указав рукой на людей, готовящихся к обряду, перед собой, — но мы живём не в Царстве Божьем, а среди обычных людей, где женщины угнетены и ни одно писание не изменяет их положение веками. Только сами женщины смогли сделать что-то, чтобы стоять ближе, и этот прорыв, сделанный их руками, действительно приблизил к тому, во что верит Отец Всевышний. Я, как епископ, человек, имеющий в своих руках власть, могу влиять, а значит, могу помочь и что-то сделать. — Что же мне делать, если дитя, выросшее в любви и принятии, погружённое в любовь ближнего и Всевышнего, окажется без матери, только с отцом? — одна бровь приподнялась, и Галлагер взглянул на епископа. Обладая острым боковым зрением, Сандэй следил за мимикой и действиями собеседников вне зависимости от того, с кем вел диалог. Ничто не ускользало от внимательных глаз епископа, как и не остались незамеченными настоящий интерес и оживленность в мёртвых зрачках отца Галлагера. — У нас достаточно благополучный приход, просто выбери другого. У мужчин здесь слишком много власти, — он не стал уточнять, где конкретно, и ему показалось, что отец Галлагер прекрасно понимал, о чём он говорит. — Если увидишь, что с ребёнком что-то не так, например, травмы, пугливость или он слишком закрытый, буйный, агрессивный – всё, что вызывает вопросы «почему?» –, обязательно сообщи мне сразу же. Пора подготовить алтарь. Сандэй внезапно переключил тему и, не желая дальше стоять рядом с человеком, от которого пахло тем, чем точно не должно, особенно в церкви, он двинулся вперёд, надеясь вырваться из пелены запаха дешёвого табака в примешку с появившимся ароматом спирта. Спихнув последнее на запах вина, спрятанного внутри алтаря, он ускорил шаг и снова увеличил расстояние между ними, предпочитая наблюдать издалека, как новоиспечённый дьякон выбирает свечи покрепче и подходящее священное писание. Сердобольный незнакомец уже принёс золотое кадило, пока они разговаривали, и поставил его на алтарь. Хоть монастырю надлежало быть скромным убранством без излишеств, не считая алтарных инструментов, икон и некоторых одежд для особых служб, которые обязательно должны быть роскошными, всё же кадило было украшено рубинами; блики пламени свечей оживляли драгоценные камни. Высокий и широкий алтарь, сделанный из золота, в идеальном состоянии, без единой царапинки, приковывал к себе внимание, заменяя солнце в позднее время суток. Кубок для вина, сделанный из какого-то сплава серебра, был самым скромным посреди всей роскоши, затёртая царапинами поверхность размыто отражала свет, и своей серой нелепостью он выделялся сильнее, чем необходимо. Даже корзинка с хлебом смотрелась не так убого, как это достояние предков.

***

«Насколько долго ты сможешь мне улыбаться?» У Галлагера была одна очень вредная привычка: он не умел отрывать взгляд от человека, в котором заинтересован. Теперь дьякон мог разглядеть Сандэя поближе, и в тусклом пламени свечей лицо его всё ещё напоминало кукольное, словно вылепленное из фарфора. Аккуратно очерченные скулы придавали лицу благородства, а розоватые губы образовывали тонкую линию, на которую невольно хотелось смотреть. Эта деталь не ускользнула от взгляда епископа, который, заметив это, демонстративно сделал несколько шагов назад, продолжая свой монолог. Хаунд осознавал, что рано или поздно дело дойдет до его службы, и хоть он и не изучал много религиозных писаний, кое в чём он всё таки разбирался. От взгляда дьякона не укрылось и то, как Сандэй старался не делать и лишнего вздоха, будто один лишь запах Галлагера мог вызвать у него приступ тошноты. Этот жест породил в Хаунде множество противоречий, смешивался с чем-то вроде азарта, желанием проверить чужую выдержку. Дьявол, поглощённый столь звонким, мелодичным голосом, не мог оторваться от чужого лица, и в глубине золотистых глаз он находил нотки беспокойства, скрытого страха. Хотелось вытащить из него всё до последней капли, поглотить его целиком — сначала тело, затем душу, заставить молиться и страдать, и Галлагер еле вырвал себя из этого потока, встретившись с выжидающим взглядом епископа. — Зачем же мне выбирать из общины главу, судя по отрокам, когда ответственность за грехи ещё несут родители? — произнес Галлагер, искренне недоумевая, зачем нужны эти формальности, для чего весь этот парад лжи и лицемерия, устроенный якобы во имя благодетели. Вероятно, подобной наглости Сандэй до этого не встречал, потому что тень удивления сверкнула на его бесстрастном лице. Он быстро вернулся к прежнему виду, начал доходчиво объяснять, кто и зачем должен быть во главе фонда монастыря, из-за чего в мыслях Галлагера возникало всё больше противоречий. Почему именно женщина? Разве не сами католики вечно твердят, что мужчина и женщина равны перед Господом Богом, хотя, как показывает практика, на деле всё оказывается совсем наоборот? Хаунд не стесняясь высказал свои подозрения вслух, опираясь на прямые цитаты из Библии. Его алые глаза оставались пустыми, но в них начал проявляться слабый блеск ожидания — любопытно, как же епископ выкрутится из ситуации. Сандэй мастерски и быстро парировал, но не ускользнуло от дьявольского взгляда и то, как заметно напряглось чужое лицо. Почему-то сейчас он напоминал щебечущую пташку, которая всё не могла успокоиться, мечась в поисках выхода. От собственных мыслей Галлагер едва сдержал смешок, а терпение епископа было на исходе. Тот вновь сократил дистанцию между ними, вставая на одном уровне и указывая белоснежной перчаткой в сторону людей, готовящихся к обряду. Хаунду всё больше казалось, что Сандэй недооценивает человеческую стойкость. Люди вовсе не такие хрупкие, как он полагал. Младенец может выжить три дня под завалами, так почему же более взрослый ребёнок не способен выбраться из кошмара? Дети всегда были для Галлагера темой щепетильной; за все свои годы он так и не научился находить с ними общий язык. Как найти подход к маленькому существу, не испугать его и при этом чему-то научить? Это казалось непосильной задачей, но дьякон понимал, что сейчас у него не было выбора. — Что же мне делать, если дитя, выросшее в любви и принятии, погружённое в любовь ближнего и Всевышнего, окажется без матери, только с отцом? — вопрос этот сам собой вырвался из дьявольских уст, и взгляд, прежде опущенный куда-то в пол, вновь поднялся на Хаунда. Хвалёный всеми самоконтроль Сандэя был на грани срыва, и Галлагера ещё больше позабавило, как он в ответ тараторил одно слово за другим. Птенчик. Сейчас он действительно был похож на белого беззащитного птенчика. Наверное, Сандэй и сам не заметил, как в порыве своеобразного гнева перешёл на «ты», тем самым пересекая любые выстроенные ранее границы, но от этого градус восторга Хаунда только рос. Как далеко епископ может зайти, если продолжить на него давить? Увы, Сандэй резко сменил тему, поэтому Галлагер решил испытать судьбу в следующий раз. Что-то ему намекало, что серость монастырских будней будет скрашена кое-чем интересным. Епископ, похоже, был достаточно удовлетворён обществом Хаунда, поскольку за служением дьякона он решил наблюдать издалека. Галлагер, стремясь продемонстрировать всю добросовестность своих намерений, принялся высматривать свечи и священные писания. Запах ладана в воздухе становился все более тяжёлым, наполняя пространство своей насыщенной ароматикой. Но среди этой божественной смеси неожиданно проявился тонкий аромат выдержанного вина. Он был единственным способным перебить сладковатый, приторный привкус, а потому вызвал у Хаунда непреодолимое желание попробовать его. Свечи гасли одна за другой, и Сандэй уже отдалялся от алтаря, но его остановил хриплый голос дьякона: — Ваше преосвященство, вас никогда не волновало, способен ли человек пасть настолько низко, что уподобится дьяволу? — на его лице заиграл хищный оскал, а удовлетворение наполнило его тело, когда епископ замер в недоумении. Потухла последняя свеча.

***

Вся эта религиозная суматоха порядком утомила Хаунда. Хотя его истинная сущность была дьявольской, в человеческом облике он не мог избежать привычных пороков. Ему хотелось побыть наедине с собой, проветрить голову и упорядочить свои мысли. Так, глубокой ночью, он оказался в самом сердце святого Клуатра, где наткнулся на небольшой сад — тихое убежище, где природа и духовность переплетались в гармонии. Сад был окутан мягким светом луны, который проникал через высокие окна и арки, создавая на гладких каменных плитах завораживающую игру света и тени. Воздух наполнялся нежным ароматом цветущей лаванды и жасмина, сладкие ноты которых окутывали пространство, успокаивая и вдохновляя. Нарушал эту идиллию лишь Галлагер, который уселся на скамейку, скрытую за кустами роз. В темноте сверкнула его зажигалка и огонёк быстро вспыхнул, освещая его задумчивое лицо. Он затянулся сигаретой, и дым медленно закружился в воздухе, словно искры воспоминаний о прошедшем дне. Предстоящая служба обещала быть увлекательной.

***

Следующий день начался с непосредственного исполнения дьякона своих обязанностей. Первым делом ему следовало навестить общину, предстать перед простым людом и показать чистоту своих намерений. Воскресная школа находилась недалеко от монастыря, ведь именно её ученики в будущем станут верными последователями Христа. Для Галлагера это всё ещё казалось сплошным представлением, но Сандэй так трепетно отзывался о тех детях, что невольно захотелось взглянуть, какой контингент его поджидает. Сопроводил его Отец Келус, с которым Хаунд также ранее встречался в Зале Капитула. Сегодня Галлагеру не нужно было вести все занятия, следовало лишь познакомиться с ребятами и изучить окружающую обстановку. Когда дьякон вошёл в класс, новое лицо сразу привлекло внимание воспитанников. Дети начали подбегать к нему один за другим, с любопытством изучая его. Галлагер, стараясь быть дружелюбным, отвечал им лёгкой улыбкой, но краснота чужих глаз некоторых ребятишек пугала. Несмотря на это, они всё равно оставались подле мужчины, отвечая на все его вопросы. Однако один мальчик выделялся на фоне остальных: он вжимался в угол, избегая контакта, словно боялся подойти ближе. Хаунд отступил в сторону, обходя основную толпу детей, и подошёл вплотную к мальчику. С его лица спала маска дружелюбия, а в глазах вновь зажёгся леденящий холод. — Как твоё имя, дитя? — произнёс он, но в ответ лишь воцарилась тишина. Почему-то Галлагер был убеждён, что с этим мальчиком игры в доброжелательность не сработают. Он будто уже был сломан, не вписывался в это общество, являлся частью другого пазла. — Вы же ему не расскажете? — тихо произнёс мальчик, его руки тряслись от страха, а глаза наполнились слезами. Дьякон удивленно вскинул брови, не в силах понять, откуда на лице ребёнка столько отчаяния, и лишь затем он осознал, с каким ужасом юноша разглядывал его одежды. Неужели дело было в том, что Галлагер представитель церкви? Он решил поспрашивать об этом чуть позже, а пока вернулся к остальным детям. Шестое чувство подсказывало, что о произошедшем пока не стоило говорить Сандэю.

***

Настало время вечерней службы. Собравшись в капелле, монахи склонили головы в молите, взывая к Богу о мудрости и силе предстоящего служения. Так вышло, что Литургия, совпавшая с моментом служения Галлагера, требовала его активного участия. В скором времени должен быть прибыть епископ, а пока Хаунд с остальными монахами готовил алтарь, подбирал писания, свечи и кадила. Всё это он уже делал вечером ранее, поэтому это не составило особого труда. Также Галлагер выложил на алтарь все остальные необходимые предметы. Сначала он аккуратно разложил святые сосуды — чаши для вина и хлеба, не забыл про кувшин с водой. Каждый сосуд был вымыт и осветен, чтобы быть готовым к принятию святых даров. Хоть где-то ему понадобилась барная практика. Всё было готово для удачного служения. Сандэй Халовианц в этот раз не опаздывал, наоборот, он прибыл намного раньше. Он приветствовал своих братьев по служению с тёплой улыбкой, однако его взгляд избегал встречи с Галлагером. Хаунд наблюдал за ним, как за щебечущей птичкой, которая беззаботно порхает по клетке, не осознавая, что её свобода ограничена. Сандэй, с его легким нравом и безмятежной улыбкой, казался идеальным объектом для игры. Как же это забавно — наблюдать за тем, как он верит в свою непогрешимость, в то время как тени вокруг него становятся всё более густыми и зловещими.