Без вины виновный.

      Он уверен, что открыл глаза, но его взору была доступна лишь густая темнота. Попытка пошевелить руками тоже привела к провалу. Они онемели и совсем не двигались, лишь запястье обожгло режущей болью. В голове туман, воздух кажется слишком сухим, невозможно им дышать. Хочется просто встать и выйти из этого состояния, но и этой возможности он лишён. Ноги примотаны к чему-то, словно те воздушный шарик, который скручивают в различные фигурки для детей.       Вся происходящая сейчас ситуация, до тошноты паршива, но ему хочется смеяться. Над собой и над тем, кто считает, что этим поступком он что-то выиграет. Нет, в проигрыше будут все. Хосок, ибо не смог вернуть к жизни отношения с Юнги, и такого шанса больше не получит. И тот, кто захотел решить свои проблемы с Сокджином посредством его, Хосока, похищения. Джин не такой дурак, он точно не станет чем-то жертвовать ради того, кому он не нужен.       Не нужен. И почему от этих мыслей такая неприятная горечь во рту скопилась? Почему она становится больше и завладевает им полностью? Разве об этом он должен думать, возможно, в свои последние минуты жизни? Это ведь глупо, думать о том, кто тебе не нужен. Стоит подумать о чём-то другом. Но о чём?       Говорят, что перед смертью человек видит самые яркие моменты своей жизни. О каких-то сожалеет, в какие-то мечтает вернуться и пережить заново, а возможно, исправить. У Хосока же нет таких картинок перед глазами. Сожаления одни, да горечь.       Неужели, именно так оборвётся его бессмысленная жизнь? Он настолько жалок? Так смешно. Разве он был настолько плохим, что теперь его ждёт такой конец? Или, до такой степени жадным, что смерть он свою встретит, будучи абсолютно одиноким?       Будто при жизни он мало страдал и сам не понимал всю степень своего тупого одиночества, что перед смертью его обязательно нужно лицом в это ткнуть, чтобы захлебнулся этим быстрее, чем до него пуля долетит. Или, как там его убить собираются?       — Очухался?       Свет озаряет его лицо, больно бьёт в глаза, вынуждает щуриться и кажется нереальным. Настолько долго он пробыл в темноте, что не несла ему радость. Теперь и со светом так же. Проморгавшись, он пытается сфокусировать взгляд на чём-то одном. Хочет понять, где находится, раз ему дали такую возможность, да только не выходит. Стены, потолок, пол, всё смешалось в одну постоянно двигающуюся абстракцию. Горло сжали новые спазмы тошноты теперь от головокружения.       — Открой рот.       Чувствует прикосновение чьих-то шершавых пальцев к своему подбородку. Повинуется этому приказу, понимая, что выбора ему и не давали, приоткрывает губы. В горло тут же полилась прохладная воды, смачивая его стенки и предотвращая приступ тошноты. Он жадно пьёт, намертво присосавшись к бутылке, точно та была живительным источником. Отлипает только когда снова слышит, знакомый вроде, голос:       — Воды мне не жалко, но в туалет потом не поведу.       Отстранившись от бутылки и глотнув воздуха не через плотную материю, что была на его голове, он приводит дыхание в относительную норму, и вглядывается в склонённое к нему лицу. Он сразу узнал его. Пак Чимин, человек, что смог провести Сокджина и зачем-то решил похитить его.       — Что ты задумал?       Решает не мучать и без того больную голову пустыми догадками, а спросить этого человека прямо. Пусть скажет о своей цели или убьёт его. Третьего не надо.       — Хочу спокойствия в своей жизни.       Чимин отходит от Хосока и только теперь он разглядывает место, в котором находился. Помещение напоминало подсобку в магазине или вроде того. Оно было небольшим, окно было только одно и то маленькое совсем, что едва голова пролезет и высоко. У стен стояли пустые стеллажи. Последнее давало понять, что это место не используется по назначению, но это совсем ничего ему не давало. Как и ответ Чимина.       — А я здесь причём? — меньше всего он сейчас хочет разгадывать чёртовы ребусы этого мелкого психа. — Говори прямо.       — Ты являешься ключом к моей и многих других людей, спокойной жизни, — усевшись на стоящий на полу деревянный ящик, складывает руки на груди. — Я долго присматривался к тебе, к твоим отношениям с Кимом и понял, что лучше тебя на эту роль нет никого.       — Что ты блядь несёшь?       Он бы хотел подскочить к этому придурку и подправить его смазливое личико, но получается лишь дёрнуться. Он слишком жалок в этот момент, и от этого ещё более тошно.       — Не пытайся заселить во мне неуверенность, не выйдет. Как я уже сказал, я достаточно долго наблюдал за вами и знаю, о чём говорю.       Хосок только тяжело вздыхает, не скрывая своего неверия в услышанное. Чимин же явно хочет добиться обратного эффекта. Поднявшись с ящика, он снова подходит к нему, и опускается на корточки рядом.       — Слушай, я не планирую вредить тебе. Смерть твоя мне тоже ничего не даст. Я лишь хочу устроить обмен и договорится разобраться без жертв. Думаю, тебе это тоже понравилось бы больше, чем масштабное кровопролитие, которое хочет устроить твой господин Ким. А потому, давай ты спокойно посидишь, без лишних выебонов.       Туман в его голове почти рассеялся, он чётко слышал все сказанные Чимином, слова, но не понимал и одного. Сейчас он не чувствовал исходящей от этого человека ранее, угрозы, но неясность касательно обмена напрягала не меньше.       — Я не понимаю, — признаётся, надеясь, что хоть теперь ему разжуют.       — Ты слишком много думаешь, — ухмыляется, — я же сказал, я хочу обмен. Твоя жизнь, что так сильно дорога Ким Сокджину, на ту, что не меньше важна для меня.       — Поспешу огорчить, ты обратился не по адресу. И если бы ты действительно хорошо наблюдал за Сокджином, то понял бы, что ему плевать на окружающих его людей. Особенно если те не приносят ему выгоду. Я как раз вхожу в число последних.       Чимин фыркает и поднявшись на ноги отходит к дальней стене. Хлопает себя по карманам огромной оранжевой куртки, что была надета поверх чёрного пиджака, тем самым показывая, что не принимает сказанное Хосоком. Но он не сдается.       — Более того, меньше, чем через два дня, я даже перестану быть его работником. Так что, либо отпускай, либо убивай. Другого тут не дано.       Чимин с ответом не торопится. Продолжает у стены стоять, дым в потолок пускать. Всем своим видом он выражал абсолютную незаинтересованность, будто слова Хосока были обыкновенным шумом на фоне, не стоящим и толики внимания. Это начинало раздражать.       — Не знаю сколько времени и сил ты потратил на наблюдения, но сделанные тобой выводы неверные. — предпринимает ещё одну попытку пробиться сквозь чужую самоуверенность. — Моим похищением и даже убийством, ты ничего не добьёшься. Не важно на кого ты решил обменять меня, Сокджин не согласится. Он посмеётся над этим предложением и пошлёт тебя прямым текстом, а после найдёт и лично прирежет, обязательно устроив из этого целое шоу, в назидание тем, кто ещё решит так глупо манипулировать им.       — Ты так хорошо его знаешь, — поворачивает ухмыляющееся лицо и выдыхает облако дыма.       Хосок морщится от неприятного ему, запаха и опускает голову, мысленно называя коротышку всеми известными ему, матерными словами.       — Это забавно.       — Что блядь тут забавного?       Контролировать поднимающееся выше, раздражение, становилось сложнее, но сжав онемевшие пальцы, он пытался. Злись, не злись, сдерживающие его, верёвки от этого не лопнут, да и туман в голове не рассеялся полностью. Он сомневается, что, освободившись, сможет ровно на ногах стоять, что тут думать о каких-то резких движениях. Да и не это ему нужно. Он уже понял, что смерть его будет такой же, как и жизнь. Дерьмо и удушающее одиночество. Он даже смирился. Сейчас ему нужно только заставить этого человека отказаться от своей глупой затеи.       — Своими словами ты пытаешься убедить меня, или себя? — посмеивается, окончательно загоняя Хосока в тупик.       — Я не…       — Правда не понимаешь или так хорошо прикидываешься?       Медленными шагами он подходит, губы его были приподняты в слабой улыбке. К Хосоку же снова возвращается это чувство. Опасность.       — Действительно считаешь, что ты ничего не значишь для Кима, или прибедняешься, чтобы я отступился, а он ничего не потерял из-за тебя?       Хосок открывает рот, но слова не идут. Чимин останавливается напротив него и уложив свои пальцы на его плечах, с силой сжимает их.       — Ранее я сказал, что не собираюсь причинять тебе вред, но ты так и напрашиваешься. Говоришь, что Ким только посмеётся над предложением, а после убьёт, дабы показать всем, что манипулировать им, глупо. Ты правда в это веришь?       Чимин говорил легко и будто забавляясь, но в лице его не было и намёка на искренность этой непринуждённости. Сейчас он напоминал бомбу замедленного действия. Одно неверное слово и тот взорвётся, что было очень схоже с характером Сокджина. Хосок должен найти это слово.       — Я верю в факты коими и являются мои слова. Не хочешь верить, не нужно. Я лишь хотел предупредить, чтобы сильно не надеялся.       Пытаясь казаться беспечным, отворачивает голову в бок. Не подаёт вида, как в плечах болезненно заныло от усилившейся хватки.       — И ты готов умереть за это предупреждение? — а этот паршивец точно не из тех, кто легко сдаётся. — Отдашь свою жизнь за моё отступление?       — Хотел бы убить, убил бы. А если и соберёшься сделать это, я всё равно не смогу остановить тебя. Так что, поступай как знаешь.       Чимин разжимает пальцы на его плечах и отходит на пару шагов. Глядит так задумчиво и будто насквозь видит. Хосок пытается подготовиться к новой моральной атаке.       — Как-то ты слишком спокоен для того, кто может умереть в любую минуту, — выносит свой вердикт. — Настолько предан ему, или уверен, что я этого не сделаю?       — Кончай со своими вопросами, — устало вздыхает, опустив голову.       Ему снова хочется пить, тело ныло от неудобной позы. Хотелось, чтобы его просто оставили в покое.        — Неважно, убьёшь ты меня или нет, мы оба нежильцы. Я не предан ему, но с правилами знаком от и до. Он убьёт не только тебя, но и меня. Ему не нужны люди, создающие проблемы.       — А ещё в семье Ким невозможно уволиться и остаться живым.       У Хосока складывается впечатление что этот человек пропускает добрую половину его слов мимо ушей. Он ведь уже всё сказал ему, дал понять, что предложи тот Сокджину обмен, они оба умрут. К чему этот бесполезный трёп?       — Но, по твоим словам, меньше, чем через двое суток ты перестанешь на него работать. — Он хватает его за ткань пиджака и тянет на себя, глядя в его лицо со злобной усмешкой. — С чего такие привилегии для того, на кого плевать?       И как он должен ответить на это? Не Чимину, себе.       — А личный водитель и переживания о состоянии здоровья? Думаешь, он ещё для кого-то так старается? И самое главное, почему же на самую важную миссию он не взял своего верного помощника? Почему строго настрого приказал ему не появляться там, а отправиться домой, тогда как для других и потеря ноги не является приемлемым оправданием для отсутствия? Будешь продолжать делать из меня идиота? — отбрасывает его обратно на стул и отходит. Дышит шумно, волосы, упавшие на лицо, резкими движениями рук смахивает.       Чимин явно злился, а Хосок, кажется, только что умер. Может и нет, но ему отчаянно хотелось в это верить. В это, и в правоту своих слов о действиях Сокджина, если Чимин всё же решится предложить тому обмен.       Плевать на эти привилегии, они ничего не значат. Они не больше каприза, только и всего. На самом деле Джина не заботит что с Хосоком случится. Просто этот коротышка поверил в его игру. Но Хосок не такой дурак, он знает правду.       — В прочем, это не так важно, — выдыхает, усевшись на ящик. — Но будет забавно посмотреть на твоё лицо, когда Ким Сокджин придёт за тобой. Будет весело послушать, что ты скажешь в этом случае, какие ещё отговорки придумаешь, только бы спасти его уже, провалившийся план.       — Ты просто псих, — стараясь не зацикливаться на услышанном, он прикрывает глаза.       — Возможно, — довольно ухмыляется. — Ох, совсем забыл сказать. Пока ты был в отключке, тебе звонил некий Минни.       Он открывает глаза и уставляется в забавляющееся лицо Чимина. Чувствует, как в его груди поднимается тревога и доходит до горла. Сжимает его болезненными спазмами.       — Не волнуйся, я не стал отвечать. Но он прислал тебе смс. Написал, что домой он придёт завтра для разговора.       Хосок дёргается вперёд и едва не падает носом в пол вместе со стулом. Чимин успевает его поймать за плечо и снова поставить, пока тот разъедал его лицо неприязненным взглядом.       — Что за реакция? — продолжает ухмыляться и снова присаживается близ него на корточки. — Я просто передал тебе его сообщение. Вдруг, для тебя это важно. Ты ведь на протяжении всего дня отчаянно пытался добиться от него ответа. Хотя, не совсем понимаю, для чего? Ты же всё равно с Кимом спишь.       — Тебя это не касается. И даже не смей протянуть к нему свои поганые ручонки, — шипит.       Мысленно проклинает себя за абсолютное бессилие. Плевать, если с ним что-то случится. Он не может подвергать этой опасности Юнги. А этот мелкий проныра точно не зря упомянул его.       — Одному предан, второго защищаешь. Интересно, — цокает языком и снова отходит.       — Мало того, что ты псих, так ещё и суёшь нос не в своё дело и думаешь, что тебе что-то известно! — Не в силах дольше сдерживать свои эмоции, выкрикивает.       Хочет ещё парой ласковых одарить этого самоуверенного придурка, но брань не успевает слететь с его языка. С приоткрытым ртом он смотрит в проём внезапно распахнувшейся двери, и стоящего в нём, Сокджина.       У Хосока кажется помутнение или вроде того. Что Джин здесь делает? Неужели он приехал за ним? Нет, точно нет. Скорее, лично сказать Чимину, что тот может убить его, а он посмотрит. Скорее всего именно так и будет. По-другому не может. Просто не может.       — Ну так что вы решили, господин Ким?       Чимин же точно не был удивлён присутствию Джина здесь. Его голос так и сочился беспечностью, шаг был лёгким. Точно не он только что едва не взрывался от бешенства. Он был уверен в своей победе.       С самого начала Хосок надеялся на хоть какую-то благоразумность со стороны этого придурка, думал, что тот не решился сразу сообщить Сокджину о своём «предложении», вот и вёл эти светские беседы. По факту же он выставил себя невероятно жалким, смешным придурком.       Джин, кинув придирчивый взгляд на Хосока, переводит его на Чимина и достаёт из кармана бордового пальто телефон. Что-то печатает в нём, а после передаёт его Чимину. Хосок внимательно наблюдал за ними и продолжал лелеять надежду на то, что всё закончится так, как он сам говорил.       — Такой ответ тебя порадует? — вернув себе телефон, безэмоционально спрашивает, на что Чимин довольно улыбается и отвечает:       — Вполне. И я надеюсь, ты сдержишь слово. Не хотелось бы повторяться и тем более, мараться.       Он кидает многозначительный взгляд на по-прежнему ошарашенного Хосока, после чего почти уважительно кланяется и уходит.       — Что всё это значит? — спрашивает спустя некоторое время, и только после этого Джин подходит к нему.       Не заботясь о чистоте пальто и белых брюках, он опускается подле него на одно колено и достаёт припрятанный чуть выше лодыжки складной ножичек, разрезает им верёвки. Хосок вставать не торопится. Только ищет возможность взглядом с ним пересечься, ответы получить желает, но Джин упорно молчит, взгляд отводит.       — Что всё это было, Сокджин? — нервы лопаются, он хватает его за плечи, кричит глядя в его лицо, — объясни!       — Извини, — тихо совсем говорит, и весь запал злости снова исчезает, — я не должен был допустить этого. Это моя ошибка. Сейчас я сопровожу тебя домой, и оставлю несколько человек для охраны. Завтра тебе лучше не приходить. Будем считать, что сегодня твой последний день. За Юнги не беспокойся, за ним тоже приглядят.       Руки Хосока безвольно падают со ссутуленных плеч. Ему не хочется смеяться над услышанным, и язвить не хочется. Только стукнуть Джина, хорошенько так. А может, и себя. Он начал понимать, но верить по-прежнему отказывается. Не мог Сокджин пойти на такое. Точно не мог. Не из-за Хосока. И искренность эта в голосе, и чувство вины, коим наполняется помещение, у них такого не было, нет и не должно было появиться. Они оба для этого слишком неправильные.       — Что он просил?       — Хосок…       — На кого он обменял меня? — срывается снова на крик.       Эмоций внутри слишком много и те вот-вот разорвут его на крохотные кусочки. Всё это пахнет приторно сладким бредом. Наверно он до сих пор спит и никак не проснётся, а этот коротышка Чимин наблюдает, как он в агонии своих несбыточных мечтаний варится.       — Избавься уже от этой привычки, задавать вопросы, ответы на которые тебе известны, — устало выдыхает. — Встать сможешь сам?       Хосок смотрит на протянутую ему руку. Отрицает, но в голове не так давно сказанную Джином фразу, вновь слышит:       «Я бы тебя не оставил, даже если бы ты не приносил мне выгоду».       — Что ты натворил? — так и не приняв помощь от Джина и не пытаясь подняться самостоятельно, выдыхает не своим голосом. А может и как раз своим, которому говорить долгое время запрещал.       — Не натворил, а сделал свой выбор.       — Но он неверный, — поднимается на подкашивающиеся ноги, в лицо смотрит так, будто впервые по-настоящему видит.       — А это уже не тебе судить, Чон Хосок.       Хосок хочет спорить, очень хочет, но рта не открывает. Смотрит только на этого человека. Слушает его.       — Пошли уже отсюда. Здесь отвратительно пахнет, у меня аппетит пропадёт.       Джин покидает помещение первым, у Хосока же душа стремится покинуть тело. Потому что невыносимо существовать, осознавать и принимать всё происходящее в этой чёртовой жизни. Извиняться должен был не Сокджин, а Хосок, потому что всё же подвёл его. Джин не должен был жертвовать желанием, что сидит в нём долгое время ради его никчёмной жизни. Хосок без сожалений отдал бы её в обмен на его осуществление, но теперь Джин лишил его не только этой возможности, но и желанной свободы от смертной оболочки, что вечно заводит его душу в тупик. А также…       — О чём ещё думаешь? Идём.       — О том, как защитить тебя.       — Ты уже не мой помощник, — после недолгого молчания, отвечает, при этом стараясь выглядеть так, как и всегда. Будто его ничто не волнует в этой жизни. — Радуйся своей свободе, быть может, этот поступок перекроет хотя бы пару моих грехов, и в Аду мне будет не так плохо, как в книжках пишут.       Сидя в машине Хосок, украдкой смотрел на профиль Сокджина и почему-то вспоминал маму. Её тёплые руки, любовь к красивым платьям и слова о том, какой у неё хороший сын. Как она хвалила его даже за что-то элементарное, как говорила о своей бесконечной любви, и обещала всегда быть с ним. А незадолго до своего ухода она взяла обещание с Хосока, вырасти хорошим человеком.       Он выполнил её просьбу, стремился сдержать это обещание. А сейчас, опустив взгляд на красные полосы, что остались на его запястьях, он думал, что быть хорошим для всех — нереально и попытки сдержать это обещание, это самое глупое, что он делал со своей жизнью. Он не смог быть хорошим для кого-то одного, и сам себя он бы таковым не назвал. Но и плохим, тоже.       — Я плохой человек?       — Ты глупый человек, — со вздохом отвечает и Хосок чувствует теперь на себе его взгляд. — Плохое, хорошее, всё это относительно и зависит от точки зрения. Для меня ты хороший, когда не претворяешься таковым. Когда делаешь то, что хочешь, и говоришь. Когда выходишь из своих рамок. А хороший ты или плохой, люди всё равно скажут о тебе только то, что им удобнее видеть. Так какой смысл чему-то соответствовать?       Может, Хосоку тоже будет не так плохо в Аду?

***

      Юнги хотел получить шанс сделать свой выбор, и пока он бежал под проливным дождём, чувствуя, как Чонгук крепко держит его за руку, он верил в возможность исполнения этого желания. По его лицу стекали только капли дождя и те не были с примесью соли от слёз. Он только смеялся, когда они с Чонгуком падали, поскальзываясь на мокрой земле, и улыбался, когда они вместе поднимались и продолжали свой бег. Не думал о времени и его беспощадности, о Хосоке, о извинениях, что должен принести. Он был счастлив и ему казалось, что теперь ничто это счастье не разрушит. Что он сам не разрушит его.       — Поднимайся и прими пока душ. Где одежду взять знаешь. Я приду позже.       Но всему свойственно заканчиваться.       Смахнув со лба лезущую в глаза, мокрую чёлку, он кидает короткий взгляд на стоящего перед ними, недовольного Намджуна. Молчаливо кивнув Чонгуку, он уходит. Поднявшись по лестнице, он заворачивает в сторону спальни Чонгука, но резко тормозит. Улыбка, что ещё сохраняла на его лице слабый оттенок, окончательно померкла.       — Ты так и не успокоился? — осторожно Юнги подбирается к краю лестницы и вслушивается в громкие слова Намджуна. — Что, у белого и пушистого Хосока снова нет на него времени и этот к тебе ластиться прибежал?       Юнги, прикрыв глаза, пытается сглотнуть вязкий ком, да только тот плотно застрял посередине. Ни проглотить, ни выплюнуть.        — Этот безмозглый мальчишка уже сотни раз втаптывал тебя в грязь, а ты вместо того, чтобы послать его, встречаешь с распростёртыми объятиями.       — Не говори того, чего не знаешь.       Голос Чонгука, как и всегда неприлично спокоен, а у Юнги руки сами к шее тянуться, дрожащие пальцы горло обхватывают. Почему Чонгук отрицает? Намджун ведь прав.       — Чего я не знаю? Вот освободится его любимый и хороший Хосок, и тот снова к нему убежит. И похую ему будет на то, что ты опять будешь на грани помешательства. Будешь думать о нём, а не о работе. Постоянно проверять, не шатается ли тот ночами по улице и не нужно ли в очередной раз срываться с другого конца света. А всё именно так и будет. В конце концов, он тебя кинет и убежит в закат с этим ублюдком, а ты сдохнешь, глядя ему вслед, но так и не дождёшься его. Потому что ты, при любом раскладе дерьмо, а Хосок блядь, хороший.       Дальше Юнги слушать не хочет, он и этого слышать не желал. Стараясь как можно быстрее перебирать подкашивающимися ногами, он уходит в спальню Чонгука. Только закрыв дверь, он понимает, что заманил самого себя в ловушку. Съехав по ней на пол, он обнимает согнутые в коленях ноги, и уткнувшись в них лицом, приглушённо смеётся. О каком чёрт возьми шансе он думал?       Каждый раз он удивлялся тому, как Чонгук появлялся в самые нужные моменты и сегодняшний вечер не исключение. Он знал, что Чонгук в другой стране и совсем не рассчитывал на его скорое возвращение, и не хотел, чтобы тот отвлекался от своих дел, потому и не шёл сюда.       Но оказывается, даже не находясь рядом, будучи на другом конце света, он приглядывал за ним, пусть и не своими глазами. Он узнал, что Юнги ушёл из дома Хосока и в срочном порядке вернулся, бросив все дела. И ведь это далеко не первый раз, когда Чонгук так делает. В случае с караоке, Юнги точно помнит, что не сообщал Чонгуку адрес, но тот нашёл его. Он всегда его находил. Вспоминая день, когда впервые приехал сюда, он на девяносто девять процентов теперь уверен в том, что не случайно Чонгук с Намджуном посреди дороги оказались, и недовольство последнего.       Чонгук ждал его. Всегда. Счастья желал. Всегда. Был с ним. Всегда.       Юнги не может похвастаться и чем-то одним. Какую роль теперь играет признание собственной глупости, когда всё зашло настолько далеко? Всё, что он может позволить себе сделать, это извиниться и уйти.       Любовь не должна ассоциироваться с болью.       Повторив себе это ещё несколько раз и глубоко вдохнув, он поднимается с пола и уходит в ванную. Ему нужно привести себя в порядок и оттянуть встречу с Чонгуком. Сейчас он совсем не готов столкнуться с ним взглядом. Об этом говорил не только внутренний голос, но и парень с покрасневшими глазами и мокрыми щеками в отражении зеркала. И вряд ли он сможет списать эти слёзы на переизбыток счастья.       Отвернувшись от себя, он включает воду и набрав её в ладони, умывает горящее лицо. Раз за разом он повторял это действие, с каждым удерживая лицо в воде дольше. Видно, надеялся захлебнуться и тем самым избавится от всей тяжести внутри.       Не выходит. Он ударяет ладонью по зеркалу, второй даёт себе пощёчину. Этого недостаточно. Нервы на пределе. Он гнёт пальцы рук до хруста, кисти заламывает. Так сильно хочется что-то сделать. С собой сделать. Наказать себя за испытуемое ранее счастье, от которого он и крохотного кусочка не заслуживает.       Намджун прав, чертовски прав. Всё это время Юнги бессовестно использовал Чонгука, и даже сегодня, прося его не молчать и давая ему обещание, он не был искренним. Слушая его слова, глядя на его улыбку, связывая концы его резинки вместе, в каждом из этих моментов он думал только о том, как совсем скоро нанесёт свой последний удар, за который великодушно принесёт извинения, и уйдёт.       Лицемерный эгоист! Да он же просто надеялся на Чонгука и его доброту. Хотел верить, что тот не позволит ему извиниться, а после уйти. Он хотел забыть о своей гадкой натуре, сказать себе: «Чонгук ведь не злится. Значит, всё хорошо и можно остаться». Вот чего он на самом деле хотел. Но ведь это неправильно.       Хосок спрашивал, кем он будет, если отпустит Юнги. А кем же будет Юнги, если не отпустит Чонгука? Ответ очевиден. Он должен прекратить этот балаган.       Пригладив мокрые волосы, он оседает на пол. Ладонью прикрывает рот, чтобы звук рвущегося наружу смеха заглушить. Отсмеявшись, достаёт из внутреннего кармана пальто сигареты, из заднего кармана джинс, телефон и укладывается на спину. До этого момента он никогда не курил у Чонгука, даже не думал об этом, но сейчас он не представлял другого способа успокоится и сконцентрироваться на чём-то одном. Он должен успокоиться.       Сделав глубокую затяжку и шумно выдохнув, он смотрит на телефон. Открывает список последних вызовов, где красным отмечен последний звонивший номер. Нажимает на него. Вслушивается в звук гудков, смотрит в потолок, как у него собирается облачко дыма. Хосок не отвечает, тогда он пишет смс. Не длинное, всего пару коротких предложений. Отправляет и убирает телефон. Снова затягивается.       Звук тихого стука в дверь отдаётся вибрацией в теле. Чонгук только по двери постучал, а у Юнги чувство, будто по голове.       — Юнги.       Тихий зов сравнимый с шелестом листвы на ветру. Такой приятный звук. Хочется откликнуться, но он молчит. Смотрит на уголёк сигареты, как поднимающийся от неё дым, растворяется в клубах пара. С сожалением думает о том, что хотел бы так же. Смешаться с чем-то, став его частью, растворится в этом. Он прикрывает глаза. В этот же момент слышит шаркающий звук по двери, а после снова голос Чонгука:       — Мне не больно от тех слов.       Чёртов Чон Чонгук. Всё то он знает и понимает. И даже о том, что Юнги всё слышал, догадался.       — И это чистая правда. Ты не виноват.       Даже если в этих словах нет оберегающей лжи, это ничего не меняет. Если Чонгук настолько толстокож, что способен это вынести, это не значит, что Юнги до такой степени бесстыжий, чтобы согласится с последней фразой. Он виноват. И ни что этого не изменит.       — Чонгук.       — Я здесь, — отвечает ему, а Юнги тихо, и совсем безрадостно смеётся.       — Нет. Ты там, а я здесь.       Юнги уверен, они оба понимали, что говорил он совсем не про дверь, разделяющую их сейчас, но всё же надеялся, что Чонгук прикинется дураком, подыграет. Да, жестоко, и Юнги ни одну вечность за это в Аду гореть. Пускай. Он хочет заработать для этого достаточно очков. Быть может утром, Чонгук возненавидит его ещё сильнее, чем мог бы, и Юнги станет легче. Он убеждён, что ненависть ему будет проще принимать, чем эту, полосующую его вдоль и поперёк, незаслуженную нежность.       — И как нам тогда поступить?       Чонгук был прав. Люди — глупцы, все без исключений. И Чонгук, и Юнги. Они тоже попали в ловушку человеческой глупости.       — Я буду лицемерным эгоистом, и открою эту дверь.       Жаль, что именно эта фраза стала самым честным, что он когда-либо говорил Чонгуку. Не такую правду он желал озвучить.       Щеку изнутри кусает, а хотелось бы язык, чтобы слова, что боль одну принесут, не произнести. Руки перед палачом положить, пусть отрубит их, чтобы двери не открывали, к человеку желанному не тянулись. Правильнее было бы именно так, но Юнги трус, боящийся физической боли, а потому язык он себе не откусит, и от палача убежал бы.       Теперь он принимает ещё один факт о себе. В сравнении с Чонгуком, он, Юнги, совершенно неправильный. Это именно от него заботливым родителям стоит оберегать своих детей.       Поднявшись на ноги, он отбрасывает догоревший фильтр в раковину и подходит к двери. Сжав пальцами дверную ручку, он опускает её вниз и тянет на себя. Теперь, Чонгук тоже здесь. Смотрит в Ад, что Юнги создаёт для них своим взглядом.       — Если ты лицемерный эгоист, то я хуже тебя, — произносит, переступая порог ванной комнаты. Останавливается совсем близко. — Я хуже и глупее, — опаляет словами кончик его носа и губы. Пальцы Юнги в это же время за его мокрую рубашку по бокам цепляются.       — Значит, мы два глупых эгоиста? — поднимает взгляд, но до глаз дотянуться им не успевает, врезается в родинку под губой.       — Глупый эгоист, это я. А ты маленький глупый лис.       — Ты слишком мягок со мной, — сглатывая, тихо шепчет.       — Это ты слишком жесток с собой, — так же тихо отвечает и осторожно, будто боясь спугнуть, укладывает свои тёплые ладони на талию Юнги.       Он не отталкивает, сам ближе жмётся. Голову на груди укладывает, вслушиваясь в мерное сердцебиение.       — Я не хочу, чтобы ты поступал так с собой, — склонившись к его уху шепчет так, словно боится, что его слова кто-то кроме стен или самого Юнги, услышит. — Не хочу, чтобы ты лишал себя права выбора лишь потому, что с какой-то стороны это выглядит правильно. Жить без выбора, вот что действительно неправильно. Более того, отсутствие этого выбора разрушает, живьём хоронит тебя внутри собственного тела.       Зачем Чонгук говорит всё это сейчас? Хм, затем, что Юнги идиот. Наверняка Чонгук знает, какие мысли сейчас в голове Юнги, понимает, что он собирается сделать. Но не пытается противостоять этому, а даёт Юнги тот желанный шанс, который он сам себе позволить не может. Чонгук и правда слишком мягок с ним. Вот только мягкость эта, слишком жестока. Пора прекращать. Но перед этим он задаст вопрос. Только один.       — В тот день, в библиотеке, — чуть отстранившись в этот раз добирается до глаз его звёздных и продолжая говорить, глядит в них неотрывно. — Почему ты закрывал меня от солнца?       — Потому что ты в нём не нуждался. Оно только мешало твоему покою, а я хотел его сохранить.       Всё было так просто. Так до смешного легко, а Юнги этого не понял. Не желал понимать, называя это сложным. Идиот он, а не глупый лис. А Чонгук должен был пройти мимо. Юнги не должен был открывать дверь.       — Я всё же приму душ.       Он упирается ладонями в широкую грудь, вибрацию участившихся ударов сердца ловит. Понимает, что оттолкнуть не сможет по причине собственного нежелания.       Чонгук поддаётся. Его искреннему желанию поддаётся. Не отходит сам, как того не желал Юнги, но и объятия в клетку не превращает. Смотрит только взглядом своим проницательным и даёт Юнги то, чего он сам себя лишает. Выбор.       — Юнги.       Он взгляд прячет. Понимает, что бессмысленно, Чонгук его и без этого видит, даже когда не смотрит на него.       — Юнги, посмотри на меня.       Он говорит себе, что не хочется. Но всё равно смотрит, потому что лжец бессовестный.       — Мне не больно.       Шумно он вдыхает воздух. Отводит взгляд, натыкается им на своё отражение. Оно отвратительно, а в голове снова гул из подслушанных ранее слов. Хочется смеяться. Чонгук всё же умеет врать. Вот только с Юнги ему в этом не тягаться.       — Ты говоришь, что я маленький глупый лис?       Он замечает, как Чонгук нахмурился, но положительно кивнул на его вопрос. По этой причине он не обращает должного внимания на эту хмурость, как и полностью изменившийся взгляд, и продолжает.       — Я действительно глупый, очень. Сегодня я попросил у тебя помощь. Знаешь, чего я хотел?       Чонгук не отвечает, но Юнги по взгляду тёмному видит, ему эти слова не нравятся, как и разговор этот в целом. Он не хочет знать. Но Юнги, как он сам и сказал, лицемерный эгоист. Он продолжает:       — Скажи, Намджун думает, что мы не просто спим в одной кровати?       — Юнги.       — Так значит я прав.       — Как это относится к твоей просьбе?       — Я хочу, чтобы это стало правдой.       Говоря это, не стоило прямо в глаза ему смотреть. Юнги не отвёл его для большей убедительности своей лжи, а теперь он наблюдал за гибелью целой вселенной. И только осознание того, что это действительно происходит не даёт ему забрать эти слова обратно. Это уже невозможно, выбор был сделан. Значит, нужно идти до конца.       — Хочу, чтобы он и кто-либо ещё, не говорили зря. Я по-прежнему могу на тебя рассчитывать?       — Поэтому ты сказал, чтобы я не молчал? Думал, я от слов сразу к действиям перейду?       Предпоследний удар. Он не может не сделать его.       — Да. Так ты поможешь мне?       Почему он продолжает стоять тут? Зачем слушает это? Почему не возьмёт его за шиворот и не выбросит на улицу? Зачем смотреть в него продолжает? Если так продолжится, он не сможет, не вынесет.       А Чонгук точно его выдержку проверяет. Он подходит ближе, останавливается едва не вплотную. Ладони свои поднимает и на щеки Юнги их укладывает. Вот только тепло, что было привычно, от них не идёт, взгляд не светится. Чарующая темнота, стала просто бездной, на дне которой нет ни чего. Голая пустота.       Только что Юнги уничтожил все звезды, потому и касание их хозяина теперь невыносимы. Чонгук же выглядел так, будто всё равно ему на то, что внутри него что-то умерло. Словно всё происходит так, как и должно было. Пока Юнги смотрит на него дыша через раз, Чонгук склоняет над ним своё лицо и едва касаясь губ, тихо произносит:       — Помогу.

***

      Холодно. Он плотнее запахивает пальто, да только то не греет совсем. Будто, оно просто не способно на эту функцию, словно у него её отобрали. Он медленно перебирает ногами, хотя для того, чтобы согреться, обычно двигаются быстрее. Видно, не так уж и сильно он замёрз, раз продолжает идти со скоростью подбитой улитки.       Хочется в тепло. Обратно в то тепло, из которого ушёл, и уничтожил. Действительно эгоист, ни себе, ни людям. А ведь он так хотел, чтобы эти звёзды не гасли.       Он поднимает взгляд к небу, оно настолько чёрное, точно потолок смолой замазали, не оставив и намёка на звёзды. Небо стало безобразным. Всё остальное ненужным.       — Эй!       — Простите, — выдыхает, автоматически даже не обернувшись на того, кого пихнул. Он не хотел, просто не заметил.       — А ну постой. Всё нормально с тобой?       Он поднимает взгляд на схватившего его за ткань пальто человека. В глазах незнакомца прослеживалось нечто схожее с беспокойством. Юнги отвёл взгляд, но тут же наткнулся на ярко-оранжевую куртку. Позволяли бы силы, он бы посмеялся. Понятия не имеет над чем, но уверен, что ему этого хочется.       — Ваша куртка очень яркая, но я вас всё равно не заметил, — произносит, и говоря честно, он не уверен, что незнакомец его услышал. Тем не менее, он продолжил выдыхать из себя звуки. — Примите мои извинения, я не хотел толкнуть вас. Просто так получилось. Со мной всё нормально. Идите по своим делам, а я пойду по своим.       Не дождавшись ответа, он отдёргивает свою руку, и продолжает путь. Идёт всё так же медленно, а потому он был совсем рядом, когда незнакомец снова окликнул его:       — Ты куришь? — Он останавливается и оборачивается. Незнакомец стоит на том же месте и играется зажигалкой. — Сигареты под дождём намокли, а магазин не близко.       Слабо совсем, но Юнги чувствует подвох. Этот человек не кажется обычным, чувство от него странное. Пребывал бы он в лучшем расположении духа, бежал бы без оглядки. Этот человек ощущается, как несущий смерть, но почему-то решивший помиловать Юнги. Жаль.       — Могу поделиться, — наконец отвечает и вернувшись к незнакомцу, протягивает ему открытую пачку.       — О, мой знакомый тоже такие курил, — выпуская дым, подмечает.       Юнги молчит. Не знает, что можно сказать.       — У тебя точно всё нормально? Может, помощь какая нужна?       — Нет, спасибо, — вернув себе пачку, тоже закуривает и возвращает взгляд вечернему небу, — мне уже помогли.       Незнакомец вроде сказал ещё что-то, но Юнги не стал слушать. Убрал сигареты с зажигалкой в карман и пошёл дальше. Ему нужно прийти к Хосоку, а перед этим позвонить родителям. Предупредить их о том, что с Хосоком всё кончено и не слушая их слов, сразу отключить телефон. Ещё лучше будет, номер сменить, потому что телефон рано или поздно придётся включить, а родители точно не оставят его в покое.       Руки замёрзли, он прячет их в карманы. Пальцами правой чувствует холод от цепочки, что лежит на дне. В эту же секунду тело сотрясает дрожь. Он должен избавиться от неё как можно скорее. От цепочки, что была ошейником, а не проявлением любви. От дрожи, что является проявлением разрушающего страха. Он уже сделал больше половины, отступать слишком поздно, да и не куда.       По телу снова проступает волна неприятной вибрации, но в этот раз это был телефон. Вынув его из кармана, он видит, что это сообщение от Хосока и незамедлительно открывает его. Но взору его престало совсем не то, что он ожидал. Хосок просил его отложить разговор на неопределённый срок и пока не возвращаться домой. Продолжив пялится в экран телефона, Юнги приседает на бордюр и едва не вываливается на дорогу, но кое-как удерживает равновесие. Пытается отыскать в голове причину для такой просьбы Хосока, но не находит чего-то вразумительного.       Сначала хочет прислать ответное смс с вопросами, но быстро отказывается от этой затеи и звонит. В ожидании ответа нервно дёргает ногой и считает гудки. Хосок не отвечает ни на первый звонок, ни на десятый. Всё это очень не нравится Юнги. Ему хотелось бы думать, что Хосок таким образом пытается оттянуть неприятный разговор, в надежде, что Юнги перебесится и всё снова будет «нормально». Вот только сердце, что ещё подавало признаки жизни, чувствовало неладное.       За второй бессмысленно тлеющей сигаретой он предположил, что в этот раз Хосок решил провести время с любовником не в отеле, а дома. Если оно верно, у Юнги был ещё одни повод не послушаться и прийти туда. Но как бы ему ни хотелось верить в это смешное предположение, ведь чего таить, тогда их разговор прошёл бы куда быстрее и проще, внутренний голос по большей части отрицал его вероятность. Что-то было не так, и это не давало покоя.       В итоге он просидел у дороги больше часа, пока ноги и руки не начали неметь от холода. По-прежнему размышляя о причине такого сообщения Хосока, он неспешно шёл к дому и добрался до него ближе к полуночи. Остановившись у подъезда, он поднял взгляд на окна. В кабинете Хосока горел свет, значит, он точно дома. Он ещё раз набирает номер Хосока, но и в этот раз ответ не получает.       Он бездумно бросает взгляд на место, где обычно ждал его Чонгук. В глазах начинает собираться влага, он её смаргивает и отворачивается. Напоминает себе, что позвони он ему, ответа не дождётся. Он ведь сам попросил об этом. Напоминает себе и причину, по которой он здесь и убрав телефон в карман, всё же открывает дверь, уверенный в том, что выйдет он из этого дома другим человеком. Свободным от Хосока и всего, что с ним связано.

***

      — Да ты ебанулся? — вскрикивает, активно жестикулируя руками.       — Тихо, — шикает.       Прикладывает раскрытую ладонь к чужому рту и не реагирует на возмущение, выраженное шумным дыханием. Прислушивается и после звука закрывшейся входной двери, чертыхается себе под нос.       — Спрячься где-нибудь.       — Засунешь меня в шкаф? — тихим шёпотом язвит, но покорно слезает со стола и осматривается в поисках подходящего места.       — Ты не влезешь, — отвечает колкостью, стараясь удерживать внутреннее равновесие и не признавать того факта, что ещё секунда и оно полетит к чертям это равновесие. — Иди в тот угол, за креслом тебя будет не видно. Сиди и не высовывайся ни при каких обстоятельствах.       — А я думал он у тебя послушный, — бросает Джин перед тем, как скрыться в указанном месте.       — Я тоже, — тихо совсем выдыхает больше себе, нежели Джину, и в очередной раз убеждается в том, что он совсем не знает Мин Юнги.       — Выпроводи его как можно скорее. В чрезвычайной ситуации я выберу спасать тебя и себя. И проклинай меня потом хоть всю жизнь, я вину не признаю.       Сокджин говорил тихо, но Хосок чётко расслышал каждое слово и принял его. Он и сам понимает, что Джину плевать будет на Юнги и в случае непоправимого винить он должен будет только себя самого за то, что не уберёг. А потому сейчас, прислушиваясь к приближающимся к двери шагам, он судорожно перебирал варианты, как ему увести Юнги, но сделать это безопасно для него, при этом самому не покидая квартиру. Сокджина он тоже не мог оставить тут одного.       Звуки шагов прекратились, теперь всё его внимание было сосредоточено на дверной ручке. Она то медленно опускалась, то возвращалась в исходное положение. Видно, свойственная Юнги нерешительность, всё же была настоящей, и он не поборол её полностью. Отлично.       — Перестань терроризировать ручку. Зайди, раз уж пришёл.       За дверью слышится шумный вздох, после которого ручка опускается и в этот раз дверь открывается. Юнги не проходит в кабинет, стоит на пороге. Смотрит прямо, но будто сквозь. Выглядел слишком отстранённо, будто его ничто в этом мире не волнует. Но будь это так, он бы не пришёл.       — Я же написал…       — Мы расстаёмся, — резко перебивает.       Воспользовавшись очевидным замешательством Хосока, вбирает в грудь больше воздуха. Пока тот не начал затыкать его, а самообладание не покинуло его, продолжает:       — Да, ты написал о своём желании отложить разговор, но я этого делать не намерен. Не хочешь говорить, не нужно.       — Юнги, — с трудом, но возвращает себе способность говорить, — я прошу тебя. Сейчас правда не лучший момент для этого разговора. Пожалуйста, уходи.       Говоря это Хосок медленно приближался, точно Юнги был зверьком, которого нужно было успокоить и поймать. Это невыносимо.       Хосок и правда чувствовал себя охотником, точнее, браконьером. Он понимал, что поступает гадко, и оба страдают из-за его эгоизма, но он не может согласится с ним сейчас.       — Юнги, я понимаю, что виноват перед тобой, и я искренне сожалею, что не смог помочь тебе тем вечером. Но и ты пойми меня, я просто испугался. Я не знал, что делать. Мне очень стыдно за это, правда, но давай мы обсудим всё это позже. Поверь, сейчас правда…       — Прошлую ночь я провёл с Чонгуком, — выдаёт на одном дыхании и наблюдает знакомую уже картину.       Вчерашней ночью он убил Чонгука. Эта стала датой смерти Хосока.       Серьёзно, лучше бы он тут с любовником закрылся, ибо брать вину на себя одного, оказалось не так просто. Но раз уж начал, нужно закончить.       — Хочешь ещё отложить, чтобы количество измен стало больше? Сколько тебе нужно, чтобы ты убедился в том, что ты мне не нужен?       Хосок открывает рот, но вместо звуков из него выходят лишь обрывки воздуха. Он знал. Услышанное не являлось для него чем-то новым, но процент испытываемой сейчас боли, это не снижает. Да, он сам не был верным. Он не раз думал о том, что он и Юнги, стали чем-то невозможным, но в те моменты это ощущалось как-то иначе. Он тот ещё подонок, но Юнги никогда не был ему безразличен, он не хотел нарочно причинять ему боль. Только о своей забыть хотел, о первой измене Юнги.       А сейчас что? Что теперь? Всё это было ради такого вот конца? Чтобы Юнги сам пришёл, сознался, а после ушёл? Он будет свободен и наверняка счастливо заживёт с Чонгуком, а что Хосоку? Он просто останется тем, от кого все сбежали?       Он запускает пальцы в волосы и сжимает их у затылка. Не верит, хочет проснуться. Старается дышать. Смотрит по сторонам, перед глазами всё размыто. Зрачки бегают от Юнги к креслу в углу и обратно. Неужели, всё и правда так и его оставил тот, в ком он был сильнее всего уверен? Юнги отказался от него, а Сокджин остался? Хм, остался ли и надолго ли? Юнги ведь тоже когда-то просил не оставлять его.       — А теперь, как ты и просил я уйду, но перед этим попрошу не говорить моим родителям, как и не рассказывать о моей работе.       — И как, по-твоему, я должен это сделать?       Только Юнги разворачивается чтобы уйти, как Хосок останавливает его этим вопросом и вынуждает смотреть на него. На потерянное выражение лица, на краснеющие с каждой секундой сильнее, глаза.       — Вот позвонят они завтра, и что мне сказать? Соврать?       — Просто не отвечай, — с видом полного безразличия бросает. Хосок им едва не давится.       — Обычно ты так поступаешь, а я уж прости, долго игнорировать не смогу.       — Тогда соври. В этом ты больший мастер.       Юнги предпринимает ещё одну попытку уйти, но спотыкается о громкий звук своего имени. Останавливается. Опустив голову, глаза прикрывает. Этот зов, как ведро ледяной воды на голову. Оказывается, он ещё более отвратительный, чем думал.       — Хорошо, ты добился своего. Сказал всё, что хотел, молодец! А теперь я хочу внести некоторую ясность.       — Ты просил меня уйти, — напоминает и говорит теперь куда тише, чем до этого.       Слушать ничего не хочет, ибо догадывается о том, что Хосок будет говорить. Если он ещё хоть раз услышит эти слова из его уст, это окончательно сломает его.       — А теперь я говорю остаться!       Всего за пару шагов он преодолевает разделяющее их с Юнги расстояние и, схватив того за плечи, удерживает на одном месте.       — Отпусти!       — Нет, ты выслушаешь меня сейчас. Говоришь, что я мастер во лжи? Да, возможно, но я никогда не врал о своём отношении к тебе. Ты всегда был для меня всем, все самые светлые чувства во мне, были только благодаря тебе. С тобой я хотел жить, создать семью. Я хотел сделать нас счастливыми. Ты даже представить себе не можешь, на что я пошёл ради тебя. А ты не просто променял меня на кого-то другого, так и ещё и обвиняешь в чём-то. Будто я сам стал причиной, по которой ты решил бросить нас.       — Какой мой любимый цвет? — не пытаясь уже вырваться, едва не шёпотом спрашивает и заглядывает в некогда любимые глаза.       Он честно хотел взять всю вину на себя, но как оказалось, он слишком слаб для этого, а молчание Хосока являлось самым очевидным доказательством того, что виноват не только Юнги.       — Нас никогда не было. Был ты и я, но не мы.       Хватка на его плечах слабеет, а через секунду они уже были полностью свободны. Юнги поднимает руки, и осторожно, ведь уже не так привычно, берёт в них лицо Хосока. Пальцы на его руках подрагивали, когда подушечками больших он оглаживал впалые щёки. Как же они измотали друг друга.       — Я не говорю, что причиной такого конца стал только ты. Просто мы никогда не должны были сходится. Это было ошибкой…       — Замолчи!       Резко Хосок зажимает его рот ладонью и только договорив фразу в голове, Юнги слышит звук шагов и с каждой секундой они становились громче.       — Ты не закрыл дверь? — шёпотом, что был схож с едва подавляемой истерикой, спрашивает, чем пугает Юнги сильнее, и выругивается, когда тот неуверенно жмёт плечами.       Хосок быстро осматривается по сторонам и тащит ничего не понимающего Юнги в соседнюю комнату. Затолкнув его туда, он нетерпящим возражений тоном даёт предупреждение не высовываться и уходит. Какое-то время Юнги бездумно пялился на закрытую дверь, но оцепенение прошло, стоило ему услышать незнакомый голос.       — Я понимаю, что вы жаждали встречи со мной, господин Чон, но ведь не настолько, чтобы дверь не запирать. Не боитесь, что недоброжелатели воспользуются такой возможностью?       — Вы уже здесь, так чего мне бояться, господин Ким? — слышит Юнги ответ Хосока.       Его тело мгновенно покрывается мурашками. Горло сжимает удушающий страх, конечности деревенеют, а в голове снова вопросы. Кто такой этот господин Ким? Что ему нужно от Хосока и наоборот? Это из-за него Хосок просил его не приходить?       — Ну что вы, как я могу являться вашим недоброжелателем? Вы столько хорошего сделали для моего старшего брата, я, наоборот, должен отблагодарить вас.       — Да, ваш человек уже поблагодарил меня.       — Прошу прощения, но я не понимаю о чём вы сейчас говорите.       Юнги тоже не понимает. Он слышал каждое слово, но это не давало ему и крупицы понимания происходящего, словно эти двое говорили на иностранном языке. Но он точно знал, что ничем хорошим это не закончится. Что же ему тогда делать?       — Я слышал о ваших умственных способностях, а потому, не стройте из себя идиота, пожалуйста.       А вот Хосоку точно мало уже ощутимого напряжения в воздухе. Даже если он прав, всё равно это звучит как провокация. Что он творит?       — А вы точно близки с моим братом. Он тоже умеет оскорблять комплиментами, — слышится тихий, но глубокий смех, — но это не объясняет сказанного вами ранее. Уж потрудитесь объяснится.       — Хотите сказать, что вы не давали своему человеку, приказ внедрится к Сокджину, а после предложить сделку, согласившись на которую он будет обречён на гибель?       До того, как Хосок произнёс это имя, Юнги всеми силами пытался понять происходящее и придумать способ сбежать отсюда с Хосоком. Теперь же он хотел отменить это желание. Этому Сокджину что-то угрожало, а Хосок пытается его защитить. Юнги не должен был стать свидетелем этого разговора, как и слушать Хосока и говорить слишком много. Нужно было сказать о Чонгуке и сразу уйти.       — Звучит как интересная, но невыполнимая идея. Вам ли не знать о том, что моего брата не провести?       Как бы Юнги не желал оглохнуть, способность слышать у него никуда не делась. Против воли он продолжал слушать чужой разговор, и даже смог уловить изменения в тоне незнакомца. Он точно напрягся, а это значит, он всё же понимал о чём говорил Хосок. Хорошо это для них или плохо, это уже другой вопрос.       — Значит, вы никого не посылали?       А вот этот тон точно не сулит ничего хорошего. В порыве захлестнувших эмоций, Юнги хватается за дверную ручку с намерением выйти из комнаты и заткнуть этого сумасшедшего пока не нарвался, но этот порыв быстро спадает, когда он слышит шорох позади себя.       — Вероятно и имя Пак Чимин, вам тоже не известно?       Мужчина, стоящий перед ним, криво усмехается, но Хосок отчётливо видел, как тот напрягся. Об этом говорили его плотно поджатые губы, пульсирующая на смуглой шее, венка. Даже такой простой жест, как поправить лезущие в глаза, кудри, выходил у него слишком резким. Он точно понимал, о каком человеке идёт речь, но вместе с тем он казался удивлённым и разозлённым. Не уж то кто-то из его людей решился на такую самодеятельность? Будь это так, у него могла бы появится возможность закончить всё иначе. Жаль, проверка может обойтись слишком дорого.       — Что ж, если вам этот человек незнаком…       — Джин согласился на эту сделку? — а перебивать, ещё и с видом, что всё делает правильно, у них видно семейное, как и вопросы, заводящие в тупик задавать.       — А говорили, что не понимаете меня.       — Не ожидал, что вы настолько ему дороги, — глядит прямо в глаза, чем вызывает в Хосоке странное желание поёжится. — Что вы хотите от меня сейчас?       — Пак Чимин упомянул о возможности мирно решить ваш с Сокджином конфликт. Хочу обсудить это с вами.       — Это возможно только в случае нахождения компромисса. Мой брат не знаком даже с этим словом, не говоря уже о его значении. Я понимаю, что вы стремитесь помочь ему, Хосок, но к сожалению для вас, это невозможно. Джин зашёл слишком далеко в своей жадности.       Печально вздохнув, Хосок отходит к столу и оперевшись о него копчиком, массирует точку меж бровей пальцами. Прежде он не имел дел со вторым сыном семьи Ким, но не мало был о нём наслышан. Несмотря на то, что он сводный брат Сокджина, они очень похожи. Не только внешне, но и во многих чертах характера. Тэхён просто спокойнее будет, и не так жесток, как старший, потому семейное дело и было решено передать ему. Так говорили многие и пока у Хосока не было оснований сомневаться в этом. Так же Хосок слышал, что Тэхён куда благоразумнее Сокджина, но сейчас он убедился в обратном.       Да, Сокджин и компромисс, штука несовместимая, но и принципом «всё или ничего», он не живёт. У него только «всё». И если Тэхён хорошо знает Джина, то зачем пытается противостоять? Неужели рассчитывает победить?       — Я знаю, что вы давно знакомы с моим братом, а после совместной работы ваши отношения вышли на новый, особый уровень. Но вам ли не знать, что, даже оказавшись в такой ситуации, он не станет договариваться? Единственный же для него способ решить всё мирно, это полностью сдаться, без своих фокусов, чего он делать конечно же не станет. Так зачем вы на самом деле позвали меня, Хосок?       Хосок не отвечает. Смотрит на подошедшего ближе мужчину и, взяв со стола стакан с водой смотрит на его дно. Мыслей в его голове много. К имеющейся час назад, единственной цели, прибавились ещё две. Так как ему поступить?       — Признаться честно, я был приятно удивлён узнав, что Джина может волновать кто-то, кроме него самого, но мы же оба понимаем, какой он переменчивый человек. Потому, не стоит рисковать своей жизнью ради него, Хосок.       Перестав смотреть в стакан, он возвращает взгляд Тэхёну. Тот подошёл ещё ближе и сейчас взглядом указывал на правый край стола.       — Казалось бы сейчас есть все основания полагать, что ты ему невероятно дорог, но по факту, в его глазах ты лишь ручной пёс на коротком поводке. Стоит тебе ему надоесть, и он избавится от тебя, как фермер от больного животного. Так было со всеми, и вряд ли ты станешь исключением. Сокджин не умеет быть с людьми, не приносящими ему стоящую выгоду.       Хосок тихо усмехается и сделав глоток воды, отставляет стакан. Он знает, что всё сказанное Тэхёном не выдумки. Джин действительно такой человек. Но…       — Только сам Сокджин может знать, кого и как он видит в своих глазах.       Едва он договорил предложение, как Тэхён кинулся к столу и попытался первым схватить лежащий на нём, пистолет. Хосок успел перехватить его руку, но тот быстро вырвался и опрокинул его на стол, зажав его руки над головой.       — Послушай, я даю тебе последний шанс отступится и лучше бы тебе им воспользоваться. С ним ты никогда не будешь свободен от ошейника.       — Без тебя разберусь, — шипит и приложив все усилия, пинает Тэхёна ногами в живот, от чего тот тяжело падает на пол.       Перевернувшись на бок, Хосок шарит взглядом по столу, но не находит пистолет. Скорее всего тот упал. Пока Тэхён скрючившись лежал на полу, Хосок спрыгивает со стола и найдя пистолет, поднимает его и направляет дуло на Тэхёна.       — Думаешь, убив меня, ты принесёшь ему желанную победу? — кашляя, зло прикрикивает.       — Мне плевать на ваши семейные разборки, я всего лишь отдаю ему долг.       — Долг? — криво усмехается и не обращая внимания на направленное на него, дуло пистолета, поднимается на ноги. — А не думал ли ты, что этот, наполненный самоотверженностью поступок, был ради этого момента? Просто чтобы ты чувствовал себя должным и всё сделал за него.       Чёртова семейка. Умеют же эти двое давить на мозг своими, хорошо подобранными вопросами. Да, он думал об этом, но только до того момента, пока Джин не пришёл к нему приставив пистолет к затылку.       Пистолет!       — Долго думаешь, — ухмыляется Тэхён, вытянув держащую выроненный Сокджином пистолет руку. — Опусти пистолет, и я прострелю тебе только ногу.       — Какой неблагодарный, — цокает, не опуская руку и на миллиметр. Лишь в угол кабинета быстрый взгляд бросает, начиная переживать за терпение Сокджина. — Ведь именно благодаря моим ногам в твоих руках этот пистолет.       — Где Джин? Он не хочет выйти поздороваться с братом?       Хосок на эти слова не отвечает. Быстро снимает пистолет с предохранителя, тем самым показывая, что время шуток закончилось. Нужно как можно скорее заканчивать с этим, пока Джин действительно не вышел. Отвлекать только будет. Сейчас ему нужно быстро и правильно выстрелить. Быстрее Тэхёна, так же вымеряющего подходящий момент.       Главное отличие Тэхёна от Сокджина в том, что первый не является сторонником грязных методов, и в первую очередь стремится поступать, по совести. И сегодня Хосок успел не раз в этом убедится, ведь у Тэхёна было несколько возможностей убить его, но даже сейчас он ждёт действий от Хосока. Значит, чтобы выиграть в этой тупиковой схватке, в которой каждому из них досталось заряженное оружие, Хосоку достаточно просто быть собой.       — Что ты делаешь?       Хосок моментально устремляет взгляд на стоящего в дверном проёме Юнги. Его лицо было опухшим, в слабом свете от перевёрнутой настольной лампы сияли дорожки свежих слёз. Нижняя губа распухла и кровоточила, волосы пребывали в полном беспорядке. Вытянув обе дрожащие руки, он сжимал, не ясно откуда взявшийся, пистолет.       — Юнги, — заторможенно выдыхает, а резко развернувшийся к выходу Тэхён, кричит:       — Брось! — и направляет дуло теперь на Юнги.       Хосок молниеносно нажимает на курок, но не успевает опомнится, как тело прошибает адская боль, а уши закладывает от звука сразу нескольких выстрелов. Его ноги подкашиваются, и он падает коленями на пол. В глазах стремительно темнеет, но он продолжал цепляться взглядом за только что выстрелившего в него, Юнги. Эхом он слышал голос Тэхёна, тот просил кого-то уйти. Хосок тоже самое хотел сказать Юнги. И старался быть быстрее целившегося в него, Тэхёна, а он решил закончить всё вот так.       — Минни, за что?       Только услышав это обращение, Юнги приходит в себя и перестаёт пялится на вылезающего в окно, человека. Он не попал, только в того, кто целился в Хосока до того, как он дал им себя обнаружить, но и он ещё жив.       Хосок!       Он ищет его взглядом по комнате, и находит того лежащим на полу, в луже крови. Вскрикивает от содрогнувшего его тело, ужаса и роняет из рук пистолет. Путаясь в собственных ногах, он кое-как добирается до Хосока, перед этим споткнувшись о тело кудрявого, и пытается зажать обильно кровоточащую рану.       — Хосок! Ты слышишь меня? Хо, не закрывай глаза. Только не засыпай.       Одной рукой он пытался зажимать рану, второй слабо постукивал Хосока по щекам. Нужно позвать на помощь, вызвать врача, полицию. Да хоть кого-то, кто смог бы помочь.       — Ты настолько сильно ненавидел меня, что решил убить, пока я пытался спасти тебя? — слабо хрипит с пола и в этот момент Юнги прошибает осознание.       Он не промахнулся. Просто попал не в того. Но ведь это не может быть правдой? Не мог он пристрелить Хосока по случайности, и уж тем более специально.       — Нет, нет, нет. Я не хотел! Это не я! Я не мог! Слышишь? Это не я!       Он кричит, срывая голос, заливается слезами, но Хосок ему больше не отвечает, глаз своих не открывает. Он лезет в карман за телефоном, но не может его нащупать, всё время натыкаясь то на сигареты, то на цепочку.       С каждой секундой отчаяние захлёстывало его всё сильнее, вынуждало давится им и задыхаться, а с губ его продолжала без остановки слетать фраза: «я не виноват» до тех пор, пока он не погрузился в спасительную темноту.

***

      Очнулся Юнги уже в участке с густым туманом в голове. А стоило ему открыть глаза и присесть, как его сразу же повели на допрос. В самом начале он и двух слов связать не мог и не понимал, в чём его заставляли сознаться, ведь последнее, что он помнил, это как ушёл от Чонгука. Когда же он понял суть происходящего, то и эти воспоминания начали размываться в его памяти, заменяться другими, а сам он яростно отрицал предъявляемые ему обвинения.       Так начался его личный Ад. Никто не желал его слушать, а представленный адвокат, не помогал от слова совсем и в открытую говорил, что ему на самом деле плевать на это дело, ведь то заранее проиграно. Повторял, что Юнги будет проще написать чистосердечное и не кричать на каждом углу о своей невиновности, как и перестать придумывать третьего в той перебранке между ним и Хосоком.       После суда последовала тюрьма, вечные притирки с сокамерниками и ночные кошмары. Чувство моральной боли, лишь иногда уступало физической, пока он не научился игнорировать её и странные слова в голове, будто сказанные им в ту ночь.       После первого года стало чуточку проще. Было уже не так больно, а из списка желаний пропало то, в котором ему бы хоть кто-то поверил. Лишь одно оставалось неизменным, хоть разок увидеть звёзды не те, что он видел через решётчатое окно, а те, что были прекрасны и будто никогда не существовали.       В основном он старался молчать, как ему и говорили, но выходило плохо. Он мог завестись от одного издевательского слова, из-за чего вечно влипал в неприятности и драки, из которых, к сожалению, никогда не выходил победителем.       Третий год был самым тяжёлым. С большим трудом, но он научился не реагировать так бурно на всякого рода издёвки и держал себя в руках. Когда он сам не нарывался и помалкивал, его существование становилось более-менее сносным. Так было до одной из ночей, когда ему приснился очередной кошмар. Он не помнит, что было в том сне, как и большинство остальных, но проснулся он с мокрым лицом, а в обычно злом и неприязненном на него взгляде сокамерников и охранников, он стал различать похоть, и со временем людей, смотрящих на него таким взглядом, становилось больше.       И вот, после одной из роковых ночей, он начал радоваться одиночной камере, и даже стремился туда снова попасть, выбирая смерть от клаустрофобии, более желанной, нежели домогательства в общей камере. Но и в одиночной не всегда бывало безопасно. Зависело от смены охранников.       Конкретно этот ужас длился около четырёх месяцев, но резко прекратился. Остались лишь ставшие привычными перебранки, да драки. И то, последнего в большинстве случаев, можно было избежать. Но Юнги этому не радовался, как и чему-то другому. Он смирился с тем, что его жизнь кончена и в любой момент его могут снова избить или изнасиловать, и предпринял попытку повесится, решив таким образом прекратить свои страдания.       Ничего не вышло, и после этого он просто плыл по течению. До ночи, когда его разбудили и повели на выход.

***

      Проснулся Хосок от слишком яркого солнца, насилующего даже закрытые глаза. Его тело ныло от боли, а нога, точно залитая горящим свинцом в бетонном контейнере, даже не двигалась. Он не знал сколько времени пробыл в отключке и где находился сейчас, но точно понимал одно: он не был рад тому, что выжил.       Вместе с сознанием вернулась и боль. Даже не закрывая глаз, он продолжал видеть, как Юнги стреляет в него, а после кричит, отрицая свою вину. Слышит его слова о ночи с Чонгуком, и то, что он, Хосок, ему не нужен. Всё это доводило до умопомешательства и заставляло кричать во всё горло от переизбытка физической и моральной боли.       Так продолжалось некоторое время, пока к нему не пришёл Сокджин. Тот не реагировал на брань Хосока и вопросы вроде: «зачем ты позволил мне выжить? Думаешь, я благодарен?». Каждый раз он молча выслушивал его, а когда Хосок успокоившись, вырубался, уходил, чтобы прийти снова и слушать всё по новому кругу, даже звука от себя, не вставив и бровью не поведя. Так было до тех пор, пока Хосок не вылил свои эмоции, и наконец не спросил о Юнги. Только тогда Джин заговорил с ним.       — Сейчас у тебя есть выбор. Я могу сказать отцу, что он не ошибся, закрыв в тюрьме Мин Юнги, а могу указать ему на тебя.       — Юнги в тюрьме? — встрепенувшись, он даже попытался встать в постели, и будто не слышал, что было после этих слов.       — Да, но у тебя ещё есть возможность заменить его. Неофициально он является помощником главаря банды, пытающейся устроить покушение на членов моей семьи.       — А официально? — онемевшими вдруг губами, спрашивает. — И что с ним будет, если его заменю я?       — Если его заменишь ты, то я убью его, — в своей непринуждённой манере, отвечает, чем в прочем и не удивляет Хосока. Джин ведь сразу предупреждал, что на Юнги ему фиолетово будет. — Что касается его официального обвинения, это твоё убийство.       — Если Чонгук узнает…       — Он не узнает и не найдёт ни одного из вас так же, как и Пак Чимин своего драгоценного Тэхёна.       — Ты ведь всё равно не оставишь отца и мачеху?       Джин перестаёт смотреть в огромное окно, за которым раскинулся лазурный океан, и голосом, лишённым всяких эмоций, говорит:       — Ты сделал правильный выбор.       — Я ещё ничего не сказал.       — Твои вопросы всё сказали за тебя. Ты знаешь характер моего отца, он убьёт только хозяина, а работников отправит в тюрьму.       Сокджин оказался прав. Хосок не стал заменять Юнги в тюрьме. Он хотел, чтобы тот провёл остаток своей жизни в мучениях и сожалениях, а не умирал от рук Сокджина. Как бы тот ни старался, так Юнги получил бы свободу от своих мучений куда быстрее.       Спустя несколько долгих месяцев, когда практически оправился от раны, он понял, что не выбрал заменить Юнги в тюрьме лишь для того, чтобы иметь возможность его спасти. Сначала, эта мысль была спонтанной, и впервые посетила его при разговоре с Хэри и Юри. Он понимал, что те не оставили бы сына так просто гнить в тюрьме, и Хэри со своим характером точно нарвался бы на неприятности, потому и успокоил их этим. Как бы там ни было после, изначально эти люди были первыми, кто открыл ему двери в тёплый дом. Он не хотел, чтобы те пострадали.       Чем больше проходило времени, тем меньше в нём оставалось злости и желания сделать Юнги больнее. Когда он понял, что обида уже не мучает его так сильно, и он не пожалеет о сделанном, проглотив остатки гордости, он попросил Сокджина за Юнги. Джин этой просьбе, конечно, не обрадовался, но всё же пообещал её выполнить. Хосок нарочно выделил момент, где после выхода, Юнги и его семья, должны сразу покинуть страну и первый никогда не должен узнать, что Хосок жив и всего остального.       Через два года Сокджин всё же занял место отца в семейном бизнесе, и они вернулись в Корею. Там Хосок узнал о том, что Тэхён в ту ночь, тоже не умер, а Чонгук пытался найти Юнги, и даже лично посмел прийти к нему за ответами. Глядя на человека, который являлся одной из главных причин разрушения его счастья, он не выдержал напора поднявшейся в нём вновь, обиды, и сказал, что тот утонул.       После он со стороны наблюдал за, бесспорно, тщетными, но упорными поисками и тем, как жизнь покидает этого человека. И не появлялось у него желания сознаться. Кроме одного момента…       Настоящее время.       — Я не должен был слушаться родителей и принимать твоё предложение, — выдыхает с дымом и отбрасывает окурок на улицу, а сидящий рядом Хосок, не соглашается:       — Они всегда всё решали за тебя, а после и за нас, потому что не сопротивлялись толком. Так что, ты бы не смог.       Вот уже пару часов они сидят на балконе их старой квартиры, и до слов Юнги, каждый из них тонул в том мучительно-болезненном прошлом. В прошлом, в котором каждый из них сделал свой выбор и тот привёл их сюда, на этот балкон.       Вспоминая прошлого себя и свои поступки, Юнги в очередной раз убеждался в собственной глупости и теперь понимает, почему не помнил большинства со времени перед той ночью. Это был обыкновенный побег от чересчур болезненной реальности. Все события той ночи стали ему понятны, и он признаёт свою вину. Но не ту, которую повесил на него Хосок. И это он всё же решает прояснить.       — Когда ты оставил меня в комнате, а сам вернулся в кабинет, я слышал твой разговор с Ким Тэхёном и очень испугался. — Начинает снова говорить и в этот раз смотрит на Хосока. Тот покорно слушает и смотрит в ответ. — Я нихрена не понимал, но горел желанием выйти и вмешаться. Думал, если переведу внимание на себя, это как-то поможет тебе. А может, и вовсе не думал. Но когда я решился выйти, обнаружил, что в комнате я был не один и испугался ещё сильнее.       — Это был Чимин, — вклинивается Хосок.       Юнги, помня о словах упомянутого человека, ни в коем случае не говорить о нём в настоящем времени, неопределённо жмёт плечами.       — Этот человек не позволил мне выйти. Скрутил меня и рот заткнул. Пистолетом угрожал. Говорил, что я только всё испорчу, да и ты не для меня стараешься. Это я, в принципе, и до его слов понял.       — Юнги, — перебивает, прикрыв глаза, но, когда вновь открывает, видит в лице напротив немую просьбу, хоть сейчас не затыкать.       Тяжело вздохнув, он кивает, тем самым давая разрешение продолжить. Должны же они хоть раз по-человечески объяснится друг перед другом.       — В какой-то момент мы услышали шум. Тот парень отвлёкся, и я ударил его первым, что попалось под руку. Он упал и просто лежал. Забрав у него пистолет, я побежал к тебе. Увидел, как вы целились друг в друга, боялся, что кто-то из вас действительно выстрелит. Когда Ким Тэхён повернулся ко мне, я думал, что он тут же выстрелит в меня, а потом, ещё и того парня за твоей спиной заметил, он держал что-то в руках. Всё произошло слишком быстро. Я только глаза прикрыл от страха и шума, а когда открыл, то увидел, как кудрявый лежит на полу, но ещё живой, его сообщник вылезает в окно, а ты упал.       Он прикрывает глаза. Глубоко вдыхает и выдыхает, успокаивает себя. И только когда поднимающиеся к горлу слёзы немного отступили, он нашёл в себе силы сказать главное.       — Я действительно виноват перед тобой Хосок, во многом, но я не желал тебе смерти. И тот выстрел, я этого не хотел. Я знаю, что это звучит нелепо, но это правда. Я лишь хотел спугнуть того человека за тобой. Я просто испугался. Я не любил тебя так, как обычно любят, и цепочка эта была для меня ошейником, я хотел уйти, но боялся. Да, это всё правда. Но я никогда не желал тебе плохого, и уж тем более смерти. Я только хотел, чтобы каждый из нас был свободен. Я только…       Как бы он ни пытался, а эмоции всё же взяли верх. Отвернувшись, он прикрывает мокрое уже лицо, руками и хочет убежать отсюда. Он не может так вести себя перед этим человеком. Он сказал всё, что хотел, теперь должен уйти.       — Юнги.       Подавив желание громко всхлипнуть, он вытирает лицо рукавами толстовки, и поворачивается. Хосок продолжал сидеть совсем близко, и в его глазах тоже застыли капельки слёз. Он начал тянуть руку к лицу Юнги, но, когда та была буквально в миллиметрах, он остановился, так и не прикоснувшись к нему.       — Ты прав. Мы не должны были сходится.       Вместо касания, и многих других мыслей, повторяет слова Юнги и поднимается с пола, намереваясь уйти.       — Освободил тебя Сокджин, и я понятия не имею, что у него на уме, и из-за каких именно моих действий он это делает. Если не хочешь погибнуть, лучше будь рядом с Чонгуком или другим надёжным человеком.       Юнги на последние слова тихо хмыкает. Если бы он только мог вернуться к Чонгуку после всего, что он вспомнил, и не вспомнил.       — Я и Чонгук, в чём-то похожи. Нам часто это говорили, но по факту, мы абсолютно разные, — вдруг говорит Хосок, и Юнги внимательно слушает его. — То же касается и обид. Если я всю жизнь коплю их и в каком-то смысле не умею прощать или делаю это неправильно, то Чонгук другой. Это не значит, что он всех прощает или ему не больно. Он просто не живёт этим, умеет отпускать. Особенно, если человек ему дорог. Он искал тебя, Юнги и сейчас, уверен, ждёт, когда ты придёшь.       Юнги видел, как тяжело Хосоку давалось произношение каждого слова, а потому, он был в ещё большей степени благодарен.       — Спасибо, — выдыхает, и наверно впервые он говорит ему это, искренне.       Подавив очередное желание расплакаться, он переступает порог балкона первым. Замирает и повернувшись профилем, добавляет:       — Давай расстанемся.       — Хорошо, — чёртов голос всё же дрогнул, но это не помешало ему произнести слова, которые он должен был сказать ещё очень давно. — Давай расстанемся.