Без вины виновный.

      — Я не забыл.       Он опускает взгляд в тарелку, остатки торта во рту проглатывает и чувствует, тот вот-вот полезет наружу. Противно. От ситуации, от слов своих лживых и тех, что во взгляде Чонгука не спрятаны, а слишком откровенно напоказ выставлены. Врать не хочет, говорить о произошедшем ещё сильнее. Быстрее пистолет попросит, чтобы свои никчёмные мозги по стене размазать. А ещё, не хочет снова делать Чонгука своим другом.       Не сегодня.       — Юнги.       Чонгук вроде просто имя его произнёс, но Юнги в нём слышит просьбу, которую так сильно хочет-не хочет выполнить.       — Ты же знаешь.       Никогда.       — Я знаю.       Чувствует, будто его ударили под рёбра. Дышать снова тяжело, а он желает вернуть то прекрасное чувство, что было в нём всего несколько минут назад: спокойствие, лёгкость, и будто всё так, как должно быть. Словно он должен был проснуться в этом доме и утонуть в красоте звёзд, а поздравить его должен был именно Чонгук, а не Хосок. Даже просто думать об этом к удивлению, приятно.       — Я не хочу, чтобы ты был моим другом.       К собственному удивлению, эти слова не побуждают в нём желание снова отругать себя. Значит, он всё делает правильно. Так ведь? Люди ведь должны говорить о своих настоящих желаниях, и мысли свои озвучивать, а не правильные.       — Я хочу, чтобы ты просто побыл со мной.       Вроде, это легко, но всё же имеется странная тяжесть. Интересно, у Чонгука так же? Как он с этим справляется? Наверно, просто продолжает. Во всяком случае Юнги решает сделать именно так.       — Не хочу, чтобы ты был моим другом или кем-то ещё. Будь просто Чонгуком, который может побыть со мной, маленьким глупым лисом, который потерялся.       Чонгук не отвечает сразу. Смотрит только на него нечитаемым взглядом. Юнги внутренне сжимается, думает, что Чонгук откажет, что такая его честность ему не понравится и он попросит его уйти.       Он опускает взгляд и просит себя лишь об одном, не быть слишком жалким и не расплакаться прямо перед Чонгуком. Сначала нужно уйти, а уже потом он сможет утонуть в жалости к самому себе.       — Значит, просто Чонгуком?       Почему его голос звучит так близко? Почему не наоборот и слова совсем не те, что уже придумал в своей голове Юнги, произносит?       — Посмотри на меня.       Чонгук просит, не употребляя для этого отдельного слова. Юнги оно и не нужно. Не с Чонгуком. Он поднимает голову и смотрит в светящиеся тёмным светом, глаза. Показывает, что готов слушать.       — Если я буду просто Чонгуком, то напрочь забуду о нашей договорённости. А я, уже, бывает, забываюсь.       — Но ведь ты не навредишь мне?       — Нет, как и не лишу выбора.       Как он это делает? Почему Юнги всегда ему верит? Скажи Чонгук, что завтра не наступит, он и в это поверит.       — Тогда, пусть так и будет, — отвечает, бегая взглядом от одного глаза, возвышающегося над ним, Чонгука, к другому. — Я верю тебе.       Он поднимается со стула и вытянув руки делает то, что думал, не сделает никогда. Под изменившимся взглядом Чонгука, он подступает к нему вплотную почти, и обнимает. Не крепко, осторожно, но уверенно. Лишь кончики пальцев слегка покалывало, когда он сжал в них ткань его чёрной рубашки.       Чонгук какое-то время стоял не двигаясь, только грудь его высоко вздымалась. После Юнги почувствовал, как одна его рука легла ему на талию и придвинула ещё чуть ближе к себе, а вторую он уложил ему на затылок и чуть надавив, положил его голову себе на плечо и мягко гладил по волосам.       Юнги даже представить не мог о чём Чонгук думал в этот момент, но он точно знал, что ему нравятся собственные мысли. В них не было неразберихи или замучивших его, противоречий. Он думал только о том, что в объятиях Чонгука он чувствует себя куда счастливее, об улыбке, что вновь расцвела на его лице, и спокойном биении сердца. Разве что в области шеи чувствовалось лёгкое жжение, но и о нём он с лёгкостью забывает, когда Чонгук слегка отстранившись приподнимает его лицо за подбородок и мягко целует в лоб, на краткое мгновение задержав на нём свои губы.       В этот момент, возможно, он поступал не совсем правильно по отношению к Чонгуку, но перед тем, как растаять от этого невинного касания, он сравнил свои ощущения. Хосок часто целовал его в лоб, по крайней мере так было год назад. Но даже тогда не было у него желания прижаться к нему плотнее и уснуть на его плече, как он это чувствует сейчас с Чонгуком. И это нравится ему, очень.       — Спать хочешь? — шепчет на ушко, уложившего уже свою голову на его плече, Юнги. Он согласно мычит, на что слышит слабую усмешку. — Тогда пойдём.       Юнги с явной неохотой отстраняется, но это лёгкое недовольство тоже быстро проходит. Чонгук обхватывает тонкие пальцы Юнги своими и тогда они вместе возвращаются в спальню. Юнги же понимает, что сейчас его ощущения не отличались от других разов, когда Чонгук брал его за руку. Ему всё так же хорошо, легко, спокойно, безопасно.       В ванной он переодевается в одну из рубашек Чонгука. В этот раз он выбрал тёмно-серую, она была едва не до колен ему, и его восприятие происходящего не изменилось. Ложится в постель, где его уже ждал Чонгук, внутри него всё так же. Только немного он заволновался, подходя к кровати, вспомнив слова Чонгука о том, что тот спит без одежды. Но эти переживания оказались ложными. Чонгук был одет. Это дарило Юнги ещё больше уверенности в нём и лишь на самую мизерную часть, разочаровывало.       — Если ты действительно не против, то я с радостью разденусь.       Юнги шумно вздыхает, а Чонгук смеётся. Слушая его открытый, искренний смех, Юнги тоже начинает смеяться. В такие моменты он безмерно любит проницательность и прямоту Чонгука. Ибо он видит то, чего Юнги сам в себе старается не замечать, ещё и внушает, что в этом нет чего-то плохого.       Быть честным с собой, всё же куда лучше, чем прятать себя за картонными шаблонами и ожиданиями других людей. Это каждый раз говорит ему Чонгук, и Юнги начинает соглашаться.       — Спокойной ночи, Чонгук, — с улыбкой, что была не только на лице, но и в голос просочилась, желает и прикрывает глаза, уверенный, что сон действительно будет спокойным, а утро (время, когда он проснётся) добрым.       — Добрых снов, лисёнок.       Если бы он всегда засыпал вот так, под созданном руками человека, звёздным небом, с улыбкой на лице и пальцами, переплетёнными с Чонгуковыми, тогда он был бы счастлив?       Юнги не знает, что было бы если… Но, если бы Чонгук спросил его сейчас: «ты счастлив со мной?» он без всяких вопросов самому себе и логичных, правильных ответов на них, ответил бы простым, но абсолютно честным: «С тобой, да». Он стал счастливым с того момента, как Чонгук позвонил ему.

***

      Просыпаться всегда так приятно или для этого нужны особые условия? Юнги согласится со вторым. Ибо сколько бы раз он не просыпался у Чонгука, он всегда чувствовал себя выспавшимся и по-настоящему отдохнувшим. А потому, да, для спокойного сна необходимы особые условия. Особенность их заключается в том, что для каждого они свои.       Кому-то нужна кровать с мега мягким матрасом и тяжёлым, тёплым одеялом даже в летнюю жару. У кого-то это любимая игрушка или особенный способ взбивания подушки. Кто-то спит с ночником или под включённую музыку на слабой громкости. У каждого свой способ хорошего и крепкого сна.       У Юнги нет этого способа. У него есть Чонгук, его успокаивающая темнота и самые приятные в мире запахи. Постель, пахнущая полевыми цветами и сам Чонгук, смесью фруктов и мяты. Это и есть особое условие для хорошего сна Юнги.       — Не представляешь, как я люблю такие моменты, — сонно тянет Чонгук не открывая глаз, а Юнги тут же свой взгляд, что до этого был точно на его лицо направлен, прячет.       — Какие? — пытается звучать непринуждённо и будто не понимает, что Чонгук говорил о нём.       — Когда ты думаешь о чём-то хорошем, что вызывает на твоём лице улыбку.       Чонгук открыл глаза, а Юнги отвернуться не успел, не захотел.       — Как ты это делаешь?       Не отрицает сказанного, и как ни странно, не пытается этим вопросом тему перевести. Понять лишь хочет, какую сверхспособность использует Чонгук, чтобы так точно видеть его даже с закрытыми глазами?       — Не бывает такого, чтобы ты ни о чём не думал, ты всегда это делаешь. Сейчас я чувствовал на себе твой взгляд. Он был тёплым и лёгким, а это значит, ты думал о чём-то хорошем.       Юнги мысленно аплодирует этому человеку и в какой-то степени даже завидует этой его способности.       — О чём сейчас задумался? — потягивается, хрустнув шеей и свои растрёпанные волосы с лица смахивает.       — О твоей способности так чётко читать людей. Я бы тоже хотел так уметь.       — Зачем тебе это? — Чонгук задал неожиданный для Юнги вопрос, а потому, он на мгновение растерялся, но быстро взял себя в руки и снова, честно ответил:       — Когда есть такая способность, можно не бояться, что доверишься не тому человеку и он тебя предаст.       Чонгук, лежавший до этого на боку, переворачивается на спину и, устремив взгляд в потолок, тихо посмеивается, разбросав по комнате оттенки грусти, что, отбившись от стен, все прямиком в Юнги впитались.       — Я снова слишком наивен?       — Немного, — а Чонгук сегодня мягче, чем обычно, — если ты будешь видеть людей насквозь и буквально читать их мысли, это не убережёт тебя от предательства.       Он поворачивает лицо к Юнги, смотрит в него долго и будто думает, стоит ли продолжать. Юнги не хочет, чтобы он переставал говорить даже о таких вещах.       — Людям свойственно идти на поводу своих эмоций, и порой, даже точно зная правду, они сами выбирают быть преданными.       — Это так глупо.       — Да, — соглашается, — люди глупцы. Все, до единого.       А в темноте звёзд Юнги слышит: «и я такой же глупец». Надеется, что ошибается.       — Сейчас половина второго, тебе никуда не нужно идти?       Нужно. Юнги не забрал телефон, родители наверняка с ума сходят, и вчера звонили на протяжении всего дня. Он не может позвонить им с телефона Чонгука, ведь тогда будет ещё больше вопросов, ответить на которые он не сможет. Он должен сам прийти к ним и объяснится, а также поговорить с мамой о Хосоке. Он не хочет быть этим глупцом, и должен уже взять свою жизнь в свои руки.       — Я не взял телефон, нужно зайти к родителям, чтобы они не волновались.       — Хорошо, я отвезу тебя.       Он кивает, но сам думает об обратном. Ему так не хочется уходить. Он бы с куда большим удовольствием провёл этот день — вот так, в кровати, глядя на лежащего рядом, лохматого Чонгука. Если бы это был другой день и не нужно было думать о родителях, он бы так и сделал. Искренне верит, что решился бы на это.       — Чонгук, — тот вопросительно мычит, — ты сам готовил кашу?       — Уже проголодался?       — Угу. И каша была очень вкусной.       — Я рад, что тебе понравилось. Тогда, я сварю кашу, а ты, если хорошо себя чувствуешь, кофе. Хочу попробовать, как ты это делаешь. Если не возражаешь.       — Хорошо.       Поделив таким образом дела, они далеко не сразу приступили к их выполнению. Ещё около часа они провели в кровати, смотрели друг на друга, под одеялом переплетая пальцы, и говорили о бесполезных вещах.       Юнги же снова убедился в том, что это утро (пусть и не утро вовсе), для него на самом деле доброе, а этот день рождения, без прикрас, лучшее. Во всяком случае, пока он не придёт к родителям, так оно и будет.       Юнги очень любит своих родителей, но ещё, он их знает, а потому понимает, что стоит ему зайти в родительский дом, как его праздник закончится. Потому он не торопился и пытался взять от этого времени, что есть, всё, как и быть с Чонгуком предельно честным. Пока тот не спрашивал о Хосоке или родителях, Юнги мог быть таким.

***

      Встряхнув дрожащие руки Хосок проворачивает ключ в зажигании и выезжает с придомовой парковки. Его переполняет волнение, на лбу снова проступили капельки холодного пота. Он устал его вытирать.       Сейчас он едет к родителям Юнги. Они думают, что Хосок и их сын приедут с небольшой разницей во времени. Он не мог рассказать им о побеге Юнги, как и придумать причину, по которой они могли бы отказаться от визита к ним в этот день. Даже если бы он сказал, что Юнги сильно заболел, они бы просто приехали к ним.       Ему оставалось надеяться на то, что Юнги не настолько осмелел, чтобы забить на своих родителей в этот день. Он точно должен там появиться. Они сыграют в счастливую пару, а после будут выяснять свои отношения.       Хосок уверен в правильности своих мыслей, но волнение всё равно не покидало его. Вдруг, появившись там, Юнги закатит сцену перед Хэри и Юри? Хэри ему просто голову оторвёт, а Хосок даже крохотного шанса на сопротивление иметь не будет. Что тогда ему делать? Остаётся полагаться на трусость Юнги.       Приехав к нужному дому, он не торопится выйти из машины. Приводит дыхание в норму, придирчиво смотрит в зеркало на правдоподобность маски спокойствия на лице. Материт себя, ибо сам не верит тому, что видит, но всё же выходит. Надеется, что Юнги уже там, и хоть для вида перед родителями, но ждёт его.       — Хосок, заходи. Мы уже заждались тебя.       Юри встречает его с улыбкой на красивом лице. Хосок давит из себя ответную, а сам смотрит в пол, ищет красные кеды Юнги. Находит. Морщится от их вида, но больше радуется. Юнги уже здесь, и раз Юри встретила его на такой хорошей ноте, значит, Юнги ничего им не сказал.       — Извините, торопился как мог, — выдыхает и спешно покидает прихожую.       Юнги действительно уже пришёл. Сейчас он сидел в углу дивана у окна, обнимая согнутые в коленях ноги. Выглядел хорошо, даже слишком. Кулаки Хосока непроизвольно сжались. Почему Юнги выглядел таким посвежевшим и отдохнувшим, а Хосок сегодня был готов прибегнуть к помощи косметики, чтобы скрыть свою усталость?       — Посиди пока с Юнги, мы почти закончили. — Говорит ему Юри, перед тем как уйти.       Хосок ей кивнул, но с места не сдвинулся, продолжая профиль Юнги сверлить. Он переживал, что Юнги закатит истерику при родителях, но сейчас Хосок сам это сделать хочет.       Потому что нечестно. Потому что, какого чёрта? Почему всё так омерзительно? Почему практически всю неделю Юнги был неотличим от ходячего мертвеца, а сейчас, проведя с Чонгуком меньше суток, цветёт и пахнет, и выглядит даже лучше, чем когда Хосок его любил? Точнее, когда они… ну… тогда…       — Зачем ты пришёл?       Юнги задал этот вопрос тихо, не повернув головы, а Хосоку всё тяжелее сдерживать буйствующие внутри него, эмоции. Они выходят из него негромким смехом, что на грани истерического припадка. Впрочем, Юнги не реагирует.       — Ты сейчас шутишь или всерьёз спрашиваешь?       Хосок подходит ближе, но Юнги по-прежнему смотрел в окно и поворачиваться, кажется, был не намерен.       — Ты мог просто сказать им, что у тебя много работы. Они не глупые, поняли бы.       Вместо ответа на вопрос, Юнги кидается ножами, увернуться от которых Хосок не смог. Всё-таки заслужил.       — Это твой день рождения, — спокойнее уже отвечает, — я не мог не прийти.       И в этих словах он даже не было лжи. Да, он забыл, и подарок не подготовил, хотя раньше занимался его поисками едва ли не за месяц. Но он бы точно не оставил Юнги одного в этот день, не до такой степени он подонок. И он приехал вчера. Юнги сам ушёл.       — Для тебя этот день по-прежнему важен?       Юнги наконец поворачивается, но Хосок и этому не рад. Да, лицо Юнги выглядело свежо, под глазами не было тёмных теней, но сами они были влажные, на их дне одна печаль плескалась.       — Да, — а Хосок пытается удержать равновесие.       — Кто такой Ким Сокджин?       Не удержал. Может, он и стоит до сих пор на ногах, но внутри него всё перевернулось и опрокинулось. Откуда он узнал это имя? Почему он спрашивает о нём вот так, будто уже всё знает? И причём тут Сокджин? Они не об этом говорили. Юнги спросил о важности этого дня, Хосок ответил. Так зачем сюда Джина приплетать?       Из его поджатых губ вырывается горький смешок. А почему бы и нет? Он ведь как раз напрямую относится к настоящей теме этого разговора, той, что не спрятана за ширмой этих, казалось бы, обычных, вопросов.       — Как ты узнал это имя?       Да, нечестно на такие вопросы, другие задавать. Но вся жизнь нечестная, так что теперь сделать?       — Он звонил, пока ты был в душе. До этого я видел тебя с ним. Вы вместе выходили из отеля.       И почему он говорит это так спокойно, почти безразлично? Невыносимо слышать от него такой тон. Если ему всё равно, то пусть не спрашивает, если… а что Хосок сделал бы в другом случае?       — Это мой коллега.       Он решил не отрицать слова Юнги о том, что видел он его именно с Джином. Смысла в этом не видит. Привирает только немного, как это и Юнги довольно часто делал. И то, для его же безопасности.       — Хочешь ещё о чём-то спросить?       Хочет. Юнги очень этого хочет, и спросить, и сказать, но на деле только пальцы до хруста сжимает. Слова все в голове, но дать им выйти не может. Боится. Пока он был с Чонгуком, ему казалось, что он способен на всё. Теперь же он чувствует себя крохотной букашкой, которую Хосок размажет, не оставив и шанса выжить.       Он и без того матерью изрядно потрёпан. Она же сейчас делает вид, будто всё хорошо, и ему то же наказала делать, как и выбросить из головы весь бред. Хосок хороший, он точно не может плохо относиться к Юнги. Просто Юнги ещё недостаточно зрелый и не понимает, сколько тот на самом деле для него делает, как зашивается, чтобы у Юнги была беззаботная жизнь. Тошно.       — Я не хочу долго здесь находиться, — единственная правда, на которую оказался способен, но Юнги и этому рад. — Придумай что-то, чтобы уйти отсюда как можно скорее, — смотрит на своё запястье, что ещё одним браслетом дополнилось, и добавляет, — у тебя это лучше получиться.       Хосок не успевает что-либо ответить. Юнги поднимается с дивана и уходит, оставив его в одиночестве обдумывать всё услышанное и увиденное. Этим Хосок и занимается, и делает вывод: Юнги совсем не спокоен. Он подозревает его в измене и во лжи, и похоже, он уже успел поговорить с кем-то из родителей. Скорее всего, с Юри, и та ему не поверила.       Всё это создаёт в нём противоречивое настроение. Он радуется тому, что Хэри ничего не узнал, и, как ни странно, тому, что Юнги не такой дурак, каким он его, честно, считал.       Он радуется и проклинает себя, Юнги и его мать. Юри за её жадность и абсолютно наплевательское отношение к желаниям сына; Юнги, за то, что тот оказался не таким дураком, каким он его, честно, считал. Себя, потому что он вот такой, и будет рядом с ним Юнги или нет, этот факт не поменяет его истинно-отвратительной натуры.

***

      — Тебе налить чай?       Предложение это не самое умное, ведь у родителей Юнги выпил не меньше трёх кружек за тот час, что они пробыли у них, но это было единственное, что смог ему сказать Хосок.       — Не нужно, — тихо отвечает и тут же скрывается из вида.       Хосок и обернуться не успел, как послышались быстро удаляющиеся шаги босых ног, а после хлопок двери наверху. Юнги закрылся в спальне и видеть его не желает. Игра в счастливую пару окончена.       Свесив голову вниз, Хосок выпускает из рук пакет, привезённый от родителей, и бредёт в кабинет. Запирает дверь, будто Юнги мог не только прийти к нему, но и войти без разрешения. Прижавшись спиной к двери, выдыхает долго и рвано.       Воздух стал слишком странным, словно от его употребления пошёл обратный эффект. Чем дольше Хосок дышит, тем сильнее задыхается. Звучит бредово, он и чувствует себя так же.       Всё стало до смешного глупым, а они, он и Юнги, с ума сошли. Юнги, потому что решил забыть о правильном и уйти, при этом положив на его старания. Хосок, потому что сам об этом думает всё чаще. И не только они об этом думают, все вокруг говорят об этом, кроме родителей Юнги. Джин начал говорить эти слова, как только Хосок сдался ему. А несколько дней назад то же сказал ему и Чонгук. Просил отпустить Юнги, не мучать.       Он делает глоток виски из бутылки, и громко хмыкает. Кто кого ещё мучает. Будто Хосоку легко. К тому же он всего-навсего исполняет просьбу Юнги и обещание, данное его родителям. Им просто нужно продержаться до конца его договора с Сокджином. Тогда, всё встанет на свои места. Он снова сможет всего себя отдавать Юнги, радовать его, и тот забудет о Чонгуке. Хосок о Сокджине тоже забудет. Всё будет как прежде. Определённо.       Но чем ближе был конец договора с Джином, тем дальше он был от того желанного «прежде» с Юнги.       После его дня рождения прошло чуть больше недели, но мало того, что в тот же вечер, пока Хосок сидел в кабинете и топил свои эмоции в алкоголе, Юнги снова сбежал к Чонгуку и не возвращался больше суток, так за эти дни они успели поругаться около двадцати раз. И таких ссор, не считая последних двух, у них никогда не было.       Каждый раз они начинались с какой-то незначительной мелочи, а заканчивались тем, что кто-то уходил из дома. Чаще всего это был Хосок, но в этот раз ушёл Юнги. Хосок смотрел на устроенный ими, беспорядок на кухне, и мог только вздыхать. Он даже был готов к тому, что Юнги сегодня не вернётся, и не хотел искать его. У Юнги было только одно место, куда он мог прийти. Это дом треклятого Чонгука.       И чем тот подкупил его, что он бежит туда каждый раз без оглядки? А так ли это важно? Куда важнее ведь то, что он всегда возвращается. Значит, что-то его ещё держало рядом с ним, и Хосоку есть за что держаться. Правда же?       Да, он просто должен напомнить Юнги, что он тоже может быть ласковым и заботливым. Это всегда действовало на Юнги. Он должен постараться умерить свои негативные эмоции и спасти их.

***

      Споткнувшись на ровном месте и упав на четвереньки Юнги чертыхается себе под нос, и потирает ушибленное колено. Вздыхает тяжело, и собирается подняться с пола, но натыкается взглядом на протянутую ему руку, и замирает. Он и не знал, что Хосок ещё дома.       Если говорить совсем честно, он о нём несколько дней ничего не знал, они не разговаривали. Юнги практически не выходил из гостевой спальни, в которой теперь спал, Хосок тоже не показывался.       — Я тебе настолько противен, что и помощь мою не примешь? — тихо спрашивает, и как ни странно, в этот раз Хосок говорил спокойно, а голос его был не просто тихим, а даже каким-то тусклым.       Впервые за эти дни Юнги не хотел язвить и игнорировать. Вместо этого он принял предлагаемую помощь.       — Спасибо, — бормочет и проходит в кухню.       — Торопишься? — а Хосок почему-то не уходит, не прячется за дверью своего кабинета, за Юнги следует. — Я сварил кофе и заварил чай. Не думаю, что получилось так же вкусно, как это делаешь ты, но…       Юнги смотрит на него, и Хосок замолкает. Чувствует себя таким жалким и глупым. Они уже несколько дней ведут себя как чужие, так на что он рассчитывает сейчас? Что эта несчастная попытка завести нормальный разговор за кружечкой чая приведёт к чему-то хорошему или, хотя бы, терпимому? Тем более, Юнги некогда заниматься этими глупостями. Судя по его поведению, он куда-то спешит. Стоило промолчать и оставить эту затею на вечер. Ещё лучше было бы и вовсе отказаться от неё. Принять такой их конец.       — Пахнет неплохо.       Он выходит из своей задумчивости, и фокусирует взгляд на лице Юнги. Тот стоял, прижавшись копчиком к тумбе, держа в руках чашку с кофе и, прикрыв глаза, принюхивался.       — Спасибо.       Сказав это, он даже приподнимает уголки губ в слабой улыбке. Хосок уже и забыл почти, какой Юнги красивый, когда улыбается.       Может, всё не настолько безнадёжно? Может, он ему ещё нужен?       — Там есть печенье и кексы, — кивком головы указывает на верхний шкафчик позади Юнги. — Я достану, — и ругает себя за то, что не сделал этого раньше. Юнги ведь не дотягивается.       — Тогда, я налью тебе кофе.       Голос Юнги звучал не совсем уверенно, но Хосок и этому рад. Ему кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как они разговаривали по-человечески.       — Буду благодарен, — тихо отвечает и думает, раз Юнги торопиться, значит проспал и конечно не завтракал, а потому выберет кексы, и достаёт только их. — Какие планы?       Возможно, это не совсем правильно, вести себя так, будто не было ни скандалов, ни молчания, но Хосоку слишком нравился этот момент. Он и забыл, каким милым может быть Юнги, когда торопиться, но изо всех сил старается быть аккуратным, что выходит у него, откровенно говоря, плохо. Он уже весь измазался, а стол засыпал крошками. Хосок даже мысленно посмеивается, вспомнив один из далёких моментов прошлого, когда впервые увидел Юнги.       Тот бежал по школьной территории с булочкой в одной руке, а второй придерживал спадающую с плеча, лямку рюкзака. Его рот был вымазан сладкой начинкой из булочки, но вместо того, чтобы остановится и нормально её доесть, он продолжал бежать, так как опаздывал к началу урока.       — Сегодня у меня собеседование, — отвечает, тем самым доставая Хосока из таких далёких воспоминаний.       — Снова бариста?       — Мне это нравиться, — не опуская взгляд, отвечает, и Хосоку даже приятно его упрямство.       Не часто Юнги так открыто и уверенно говорит о том, что ему нравится или хотелось бы.       Хосок не одобряет выбор его профессии, но понимает, стоит ему начать говорить об этом, или напоминать о том, что он кучу времени и сил потратил не на то, чтобы Юнги впахивал в какой-то мелкой кофейне за гроши, и их шаткое перемирие пойдёт в одно место. Раз он так сильно этого хочет, стоит позволить ему это. Тем более, это впервые, когда что-то его настолько заинтересовало, что он ни в какую не хочет отступать.       — Тогда, желаю тебе удачи.       Хосок в этот раз тоже взгляд не прячет, и улыбка на его лице не из резерва фальшивых. Он действительно будет рад, если у Юнги будет что-то, чем он с удовольствием будет заниматься. Даже если это будет что-то такое, чего он не понимает.       — Это далеко? Я могу отвезти тебя, если хочешь, — несмело предлагает и почти уверен в отказе Юнги, но тот, к его искреннему удивлению, почти соглашается.       — Далековато. Не хочу, чтобы ты опаздывал из-за меня.       — Не опоздаю, — заверяет.       Себе говорит, что эта крохотная ложь во благо, и она того стоит. Когда ещё им выпадет такой момент, когда они оба спокойны и похожи на людей, находящихся в романтических отношениях друг с другом?       — Тогда, я пойду одеваться, — немного неуверенно, но Хосок и за это благодарен.       Если сейчас он не допустит ошибок и сделает всё правильно, он сможет вернуть Юнги. Срок его договора с Сокджином истекает меньше, чем через две недели, да и его перестало тянуть к нему. Он хочет сохранить свои отношения с Юнги.       Юнги был рад, что столкновение с Хосоком не привело к очередной ссоре. Более того, ему было приятно вновь сидеть с ним вот так, за одним столом и пить кофе. Почти как раньше. Если не думать о реальности, которая непременно настигнет их, то можно подумать, что они, Хосок и Юнги, ещё не погибли под гнётом друг друга.       Вот только он был уверен в том, что эта самая реальность та, в которой они счастливы, существуя отдельно друг от друга. Верилось ещё, и на какую-то долю хотелось противоположного, но вера эта была слишком тонкой. Она не выдержит всех тех камней, что они навалили друг на друга.       Хосок отвёз его к кофейне и уехал, перед этим попросив Юнги, если у того будет время, написать ему о результате собеседования.       Юнги приняли на работу, и после пары часов раздумий, он всё же сообщил Хосоку и рассказал, что уже сегодня его первый день стажировки. Хосок выражал радость за него, и она была похожа на настоящую, как и его поддержка. Вечером он даже обещал заехать за ним.       В последнее Юнги верил меньше всего, ибо кофейня закрывалась в восемь, а Хосок редко когда освобождался раньше десяти. Потому, был уверен, что позже получит ещё одно сообщение, только теперь с извинениями. Но этого не произошло. Ровно в восемь вечера Хосок был у кофейни. Юнги приятно удивился, но просил себя слишком не радоваться. Они это уже проходили.       Но и на следующий день всё повторилось по тому же сказочному сценарию. Юнги это даже напомнило времена, когда он только поступил в универ. Тогда Хосок приезжал за ним на скутере, пока тот был на ходу, и в редкие случаи на рабочей машине. Он отвозил его в университет, предварительно позавтракав с ним, а вечером забирал.       Вспоминая то время, он улыбался, но приказывал себе не забывать, что всё это только воспоминания. Он знал, что Хосоку не нравится его выбор профессии, а родители, узнав об этом, и вовсе за сердце схватятся и станут просить того отговорить Юнги. А Хосок с радостью это сделает. Даже если и нет, всё равно, как бы Хосок ни старался, они не вернуться обратно. Сколько бы приятных эмоций не вызывали воспоминания того прошлого, они должны отпустить его и друг друга.       — Не выспался? Такой задумчивый.       Хосок посмеивается знакомым смехом, а Юнги несмотря на свои недавние мысли, хочет в него верить, как и во всё происходящее. Что через какое-то время этот образ Хосока не осыплется на пол песком.       На самом деле их перемирие длиться уже четыре дня, и не сказать, что оно ему не нравится, но и полностью положительно он не мог его принять. Он всё время ждал подвох. Ждал, когда Хосок не сдержится и взорвётся, начав свои причитания о выборе работы Юнги, и о том, что скажут люди, когда узнают. Ждал, когда Хосок не приедет за ним, когда не напишет. А если и напишет, то ставшее более привычным, и даже желанным: «не жди».       В такие моменты Юнги думал о том, что он отвратительный и жадный человек, которому всего и всегда мало, и просто невозможно угодить. И если быть абсолютно честным, чтобы Хосок не делал сейчас, Юнги был недоволен. Он наступал себе на горло, не позволял этим словам вырваться только чтобы снова не начинать скандал. Они всё равно не приводили к желанному результату, а он хотел, чтобы его дни были такими же мирными. Правда, без Хосока в них.       — Да так, ни о чём, — отмахивается.       В мыслях он признаёт: его «почти ложь», превратилась в ложь полноценную, за которую он не чувствовал вину. Он в очередной раз убеждал себя в том, что всё закончилось. Он и Хосок подошли к своему концу. Юнги это принял.       Но вот как вслух это сказать, да ещё и так, чтобы Хосок понял, поверил, а не начал снова кричать, оправдывать себя благими намерениями, а после извиняться и просить новый шанс, который их не спасёт?       — Не знаю, смогу ли забрать тебя сегодня, — невесело говорит, и даже напрягается.       Юнги этого не хочет, но не из переживаний о Хосоке, а о самом себе. Наверняка тот снова начнёт как-то оправдываться, извиняться, а Юнги не хочет снова это слушать. Не желает, чтобы Хосок чувствовал или просто говорил о своей вине. Потому что её нет. Юнги перестал ждать Хосока.       — Ничего страшного. Уеду на такси, а может, пройдусь, — беспечно отвечает, но успевает заметить, как у Хосока от его слов, или тона, которым они были сказаны, дёрнулась бровь. — Что-то не так?       — Нет, — подозрительно быстро отвечает. — Ты выходишь примерно в половине девятого, в такое время на улице уже достаточно темно. Лучше не бродить в одиночку, это может быть опасно. Езжай на такси, а я постараюсь вернуться домой до полуночи.       Ну же, Юнги, давай. Не молчи и скажи, чтобы он не торопился, потому что ты не будешь его ждать. Вы ведь даже сейчас продолжаете спать раздельно, так зачем продолжать ломать эту трагикомедию? Не предлагай расстаться, очевидно же, что Хосок снова не согласится. Просто скажи, что ты уходишь и уйди. Вы оба будете свободны.       — Завтра выходной. Думал, если ты не уснёшь, фильм вместе посмотреть. Я куплю твою любимую курочку. Как тебе идея?       Идея? Она ему знакома, и это всё, что он о ней думал. Когда-то такие посиделки перед телевизором были для них обычным делом. Это было весело и приятно. Правда, фильмы они до конца не досматривали, в какой-то момент становилось не до них. Теперь, он точно должен сказать ему, объяснить, иначе будет больше, чем просто неловко.       — Или, спать пораньше ляжешь?       И ведь он мог сказать это с меньшим разочарованием, но нарочно напоказ выставил, в Юнги его перелил. Снова его чувства вины добивается.       — Ещё ведь точно не известно, во сколько ты освободишься и дождусь ли я тебя. Давай не будем загадывать.       Да, Юнги, отлично ты вывернул. Но что будешь делать, когда Хосок приедет домой как можно раньше и повторит свой вопрос? Скажешь, что сильно устал или прикинешься спящим? А может, отправишь его к обладателю терпких духов, чтобы с ним «фильмы смотрел»?       — Да, ты прав. Решим, когда приеду.       Почему Хосок так поступает? Раньше он всегда понимал его, так почему сейчас не понимает его попыток отвертеться? Или, делает вид, что не понимает? А действительно ли он его понимал в прошлом? Юнги никогда не нравилась курочка в том заведении, в котором Хосок её покупал. Это ему она нравилась. Для него Юнги и покупал её, когда Хосок не успевал заехать, а сам практически не ел её. Слишком острая для него.       — Спасибо, я пойду.       Дождавшись полного торможения машины у кофейни, Юнги собирался быстро выйти, но Хосок схватил его за руку, тем самым остановив.       Тело Юнги предательски покрывается мурашками и те, совсем ему не приятны, как и это касание. Так почему он не может просто взять и сказать об этом? Замер статуей неподвижной, и звука выдавить не способен.       — Извини, — говорит, и ослабляет хватку. — Могу я поцеловать тебя?       Юнги не отвечает, не двигается. Вспоминает только, как несмел был Хосок в своих действиях, когда они только начали встречаться. Каждый раз спрашивал Юнги, уверен ли тот, и если замечал обратное, то отступался. Юнги надеется, что тот и сейчас заметит его нежелание и не даст ему совершить насилие над самим собой, своим же согласием. Хосок склоняется над ним, смотрит в лицо долго и пытливо, но не видит того, что говорили глаза Юнги. Пока Юнги не может и двинуться, Хосок укладывает свои ладони на его щёки, ожоги оставляет. Целует в губы. Мягко вроде, но Юнги уверен, что чувствовал лишь боль, переплетённую с неприязнью.       — Я знаю, что ты ещё злишься на меня, — чуть отстранившись, шепчет, — но я правда люблю тебя, Юнги, и хочу всё исправить.       — Я знаю, — тем же шёпотом отвечает, а в мыслях кричит на себя, чтобы перестал быть трусом и сказал Хосоку остановится. Исправлять уже нечего.       — Помнишь я просил дать мне время?       Юнги чуть хмурит брови. Нехотя, но он вспоминает тот момент и положительно кивает, хотя на самом деле не желает слышать продолжение. Он уже понял, какие слова последуют. Нужно как-то остановить этот разговор.       — Хосок, давай вечером поговорим.       — Нет, дай мне закончить.       Он снова крепко сжимает руку собравшегося было уйти Юнги, и тот, кусая щеку изнутри, остаётся.       — В последнее время мои поступки были ужасны, а поведение отвратительным.       Юнги слушает и думает, что этот его поступок с удерживанием, относится туда же.       — Я это признаю, — продолжает, а Юнги едва глаза не закатывает. — Но всё это я делал ради тебя, нас и нашего будущего.       Тут Юнги не сдерживается, и прикрыв глаза, тяжело вздыхает. Он столько раз всё это слышал. А Хосок будто не заметил этого вздоха и выражение его лица, или думал, что следующие слова смогут убедить Юнги.       — Через три дня проект, над которым я работал, закончится, и я снова буду с тобой.       И снова ни слова о том, что это был за проект, а последнего просто не хотелось.       — Прошу, давай забудем этот год и начнём всё сначала. Я обещаю, больше так не пропадать и не ставить работу на первое место. Только тебя. Ты же мне веришь?       Давай же, Юнги. Тебе даже говорить ничего не нужно, только ответить. Честно ответить. Одно слово, и всё закончится. У Хосока не будет ложных надежд на какое-то общее будущее, а ты будешь свободен и сможешь быть счастливым.       Нет, всё равно не сможет.       — Я опаздываю на работу, — давит из себя, и отцепляет от своей руки чужие пальцы. — Сейчас не лучший момент для этого разговора.       Все остальные слова Юнги проглатывает, выходит из машины. В этот раз Хосок его не останавливал, но Юнги чувствовал на себе его взгляд до тех пор, пока не зашёл в кофейню. Пройдя в раздевалку, он прижимается спиной к своему ящику и выдыхает застоявшийся в лёгких, пропитанный ядом, воздух.       — Идиот, — запальчиво говорит, и бьётся затылком о дверцу шкафчика. Губы остервенело трёт рукой, пытаясь стереть с них следы чужих. — Дебил безмозглый, чёртов трус! Какого хрена ты снова не сказал ему?       — Эм, Юнги?       Он шугливо оборачивается и замечает стоящего на пороге, низкого роста паренька с чёрными взъерошенными волосами. Тот широко выпученными глазами смотрел на него, и не решался пройти. Выглядел весьма комично. Только вот теперь Юнги наверняка будут считать сумасшедшим. Впрочем, они будут правы. Юнги себя таким давно считает.       — Всё в порядке? — спрашивает парнишка, имя которого Юнги постоянно забывает, хоть тот и является его старшим напарником. А тот ещё и продолжает смотреть на него своими огромными глазами так, что Юнги хочется смеяться. Громко так, чтобы точно образу психа соответствовать.       — Да, нормально, — вместо этого, отвечает. Переживает, что засмейся он, и паренёк точно глаза потеряет. Они у него сейчас едва из орбит не выкатываются.       — Ты ведь позже должен был прийти.       — Разве сегодня? — притворяется удивлённым, а напарник согласно кивает. — Ну и ладно, — отмахивается, — всё равно уже пришёл, — развернувшись, открывает свой шкафчик.       — Ты можешь пока не выходить в зал, — подсказывает.       Он согласно угукает и парень уходит, перед этим ещё раз пристально рассмотрев повёрнутый к нему, профиль Юнги. Ну вот, теперь от него напарник как от огня шарахаться будет.       Гипнотизируя взглядом внутреннюю стенку шкафчика, он суёт в него руку и из самого угла достаёт пачку сигарет и зажигалку. Закрывает ящик и покидает раздевалку. Перед тем, как выйти на улицу, он приоткрывает дверь и глядя в узкую щель проверяет, уехал ли Хосок. Только убедившись в этом, он выходит на улицу. Достаёт из пачки сигарету, крутит её в пальцах.       Увидел бы его отец, голову бы ему открутил, ещё и на Хосока бы насел с вопросами о том, как он допустил подобное. Вот только Хосок тоже сильно удивился бы узнав, что Юнги курит.       Он и сам к этой мысли не до конца привык. После одной из ссор он шатался по улице, а навстречу ему шёл курящий мужчина. Запах от его сигареты был очень похож на те, что курил Чонгук. Может, именно это и сподвигнуло его попросить у мужчины сигарету? Он и сам не знает, о чём думал в тот момент. Кажется, он и вовсе не думал, просто сделал это. Попросил и закурил, при этом чувствуя себя так, будто делал это всю жизнь.       После первой же затяжки он понял, что эти сигареты были другими. Не те, что курил Чонгук, но ему всё равно понравилось. Он испытал поистине неописуемое удовольствие, будто наконец дорвался до того, чего так сильно хотел. Позже, он смог найти сигареты, которые курил Чонгук и с того дня выкуривал две-три в день. Кроме тех моментов, когда виделся с Чонгуком. Не потому, что боялся его осуждения, просто с ним ему это было не нужно. Ему было вполне достаточно запаха дыма, когда курил Чонгук.       Сегодня это была его первая сигарета, а потому голова немного закружилась. Но вместо того, чтобы избавить себя от отравы, он только сильнее затягивался. Мысленно он продолжал называть себя идиотом. Так же он просил прощения у Чонгука за вновь несдержанное обещание. И не только за него.

***

      — Пока Юнги.       — Ага, пока, — отвечает, вежливо улыбаясь.       Стоило же его напарнику скрыться из вида, как улыбка покидает его лицо, и он, почти облегчённо, выдыхает.       Сегодня был тяжёлый день. Он должен был отдыхать, но пришёл в кофейню ещё и задолго до её открытия. Почти сразу, как сбежал от Хосока. Они не ругались, не было криков или обидных слов. Это было куда хуже.       Юнги пытался уснуть до прихода Хосока, но даже со всей усталостью в теле, у него не вышло. Он чётко слышал, как пришёл Хосок. Как и обещал, до полуночи. Сначала он вжался лицом в подушку и накрыл голову одеялом, спрятавшись от этого мира, подобно маленькому ребёнку. Полежал так несколько минут, но вдруг начал задыхаться и резко сдёрнул с себя одеяло.       Перекатившись на бок, он пытался подавить приступ удушающего кашля, но у него не выходило. Он становился только громче и болезненнее, его тело трясло как в лихорадке, в слабом свете ночника ему мерещились длинные костлявые пальцы, сжимающие его горло. Хотелось кричать и звать на помощь, но он не был способен выдавить из себя какие-либо звуки, кроме отвратительного на слух, кашля.       Закрыв глаза, он скатился с кровати на пол, в голове постоянно повторяя, что всё хорошо, никто его не душит, а этот кашель пройдёт. Но все эти убеждения самого себя не давали положительных результатов. Он чувствовал, как с его лба стекали капельки пота, голос практически охрип и не было сил подняться. С каждой секундой ему становилось страшнее, он не понимал, как выйти из этого состояния, за что ухватится, чтобы подняться.       Кашель становится тише или он голос окончательно потерял? Горло саднит, он открывает глаза. Прямо перед собой он видит возвышающегося над ним, Хосока. Сколько он вот так стоял тут и смотрел на его мучения? Почему не помог? Почему не сказал, что он рядом и Юнги нечего бояться? Почему Юнги боится именно присутствия Хосока?       Потому что он его не ждал, и в состояние это впал как раз из-за него. Он снова закрывает глаза, отдаётся темноте. Дыхание выравнивается, кашель сходит на нет. Вот только так хочется позвать…       Он чувствует на себе руки, как его поднимают над полом. И такое резкое желание, чтобы тело потяжелело на тонну. Потому что не те это руки. Они только разрушают, прикосновения их, ощущаются ожогами крапивы. Не больно, терпимо, но повышают нервозность, потому что чешутся и горят. Делать этого нельзя, хуже станет. Юнги почешет, раздражение разрастётся и тогда он точно не спасётся. Нужен дождь. Холодная вода, вроде, успокаивает.       — Отпусти меня, — слабо хрипит и Хосок, несущий его на руках, замирает.       — Ты…       — Я в порядке.       Он открывает глаза и снова думает о своём желании кричать и просить о помощи. Но ведь помощь пришла. Хосок здесь и Юнги совсем не в порядке. Он не задыхается от кашля, но этот хомут на своей шее остро чувствует. Он врезается в кожу, след кровавый оставляет. Ощущение такое, будто за ещё одно неправильное слово он ему голову отсечёт.       Но ведь это просто цепочка так натянулась. Та самая, с кольцом, которую Хосок для него сделал, всю свою любовь в неё вложил, хоть Юнги подвесок никогда и не носил. Одни только браслеты, да серьги.       — Отпусти меня, — повторяет.       Он говорит не только о руках Хосока, что сжали его с такой силой, что вот-вот кости раскрошат. Судя по напряжению, исходящему от Хосока, тот точно понял истинный смысл его просьбы. Но почему молчит и ничего не делает? Зачем вынуждает их мучиться?       — Я не хочу, — отвечает, и теснее Юнги к себе прижимает. Ему снова тяжело дышать. — Если я отпущу тебя, кем я тогда буду?       Юнги, услышав этот риторический вопрос, в его руках деревенеет. Давится собственными выводами. Глаза прикрывает, проговаривает их все в голове. Они и являются ответами на каждый его вопрос. Открывает глаза.       Хорошо. Он возьмёт всю вину на себя.       — Ты и сейчас солнцем не являешься.       Не громко, не тихо. Убедительно. Правдиво.       Хосок перекладывает его на кровать, сам отшатывается, едва не упав на пол. Юнги какое-то время лежит на спине бесцельно пялясь в потолок. Сил нет, как и желаний. Только исчезнуть, раствориться, как сахар в чае, и чтобы ничто вокруг его больше не заботило. Потому что больно не потому, что любил. Любовь не должна ассоциироваться с болью. Вот и ответ на вопрос Чонгука о его любви к Хосоку.       Не без усилий, но он смог подняться с кровати. Хосок к нему не подходил, не говорил с ним. Смотрел только, а Юнги разубеждать не собирался. Хосок ведь не хотел быть предателем, так пусть он будет преданным.       Он покидает спальню без оглядки, бредёт в гардеробную. Берёт первую попавшуюся под руку одежду, только одев её, он разглядел, что это чёрная водолазка и тёмно-синие джинсы. На плечи он накинул в тон водолазке пальто, обул неизменно любимые красные кеды. Забрал телефон и наушники, карту и зажигалку. Ушёл, тихо прикрыв за собой дверь.       Написал напарнику зная, что тот точно без выходных работает. Спросил, можно ли ему завтра прийти. Тот дал добро и Юнги смог немного расслабиться. Облегчённо выдохнув, он уселся на скамейке автобусной остановки. Тут нельзя курить, но так как людей в такое позднее время тут не было, он не стал отказывать себе в этом желании. Закурив, он прислоняется к стенке остановки и выдыхает неровную струйку дыма, от которой носом забирает обратно некоторые частицы запаха.       — Чонгук, прости, но ты мне нужен.       Шепчет, глядя в звёздное небо и понимает, что оно не так красиво, как прежде. Самые яркие звёзды не на небе. В глазах, что сейчас на него не смотрят.       Юнги знает, вызвал бы он такси и приехал бы к дому Чона, Мигён впустит его даже несмотря на то, что Чонгук отсутствует в городе. Но не делает этого. Он уже виноват перед Чонгуком, а эта маленькая женщина со строгим взглядом наверняка сообщит ему о таком позднем визите Юнги. Чонгук будет переживать, Юнги этого не хочет. Потому что он снова спросит, а врать Юнги ему не сможет, не хочет. Говорить — тоже. Но что-то из этого ему придётся сделать, и вероятнее всего, первое.       Телефон в его кармане снова вибрирует, звук побуждает его вернуться в сегодняшний тяжёлый день, но не достать его. Он знает, что это очередное сообщение от Хосока, отвечать на которые он не стал утром, днём и сейчас. На открытую правду без метафор и увиливания ещё не решился, а остальное смысла не имеет. Думает, что тот поймёт всё по его молчанию и сказанном вчера, но этого не произошло. По этой же причине он не хочет возвращаться в дом Хосока, и не собирается.       Но куда тогда ему пойти? К родителям? Тогда мама его за шкирку обратно к Хосоку притащит. Снова бродить по улице он тоже не хотел. Погода для таких прогулок не располагала, да и устал он очень. Думает, что стоит снять номер в отеле, но вспоминает выходящего оттуда Хосока с тем красивым парнем, и моментально отказывается от этой затеи. Не хочется идти туда, где его будут преследовать неприятные воспоминания. Он мог бы уйти в старую квартиру, но для этого нужен неизмеримый запас храбрости. Ибо там, он и Хосок, какое-то время, но были счастливы.       — Юнги, — медленно он оборачивается на позвавший его голос, — привет.       Чонгук просто поздоровался, а Юнги отчего-то плакать хочется. Просто упасть ему на грудь и залиться слезами, не то горькими, не то радостными. Он не знает точной причины своего желания плакать. А может он просто обнять этого человека желает? Ему так сильно не хватало его эти дни, будто целую жизнь без него прожить пришлось.       — Почему ты всегда появляешься именно тогда, когда я больше всего в тебе нуждаюсь?       Вот это уровень честности. Интересно, что Чонгук чувствует, когда слышит от него подобные слова?       — Потому что нуждаешься не только ты.       Да, уровень Юнги поднялся, но до Чонгука ему далеко. Даже слишком.       — Ты приехал за мной?       — Если ты этого хочешь.       Чонгук даже представить себе не может, насколько сильно Юнги этого хочет. Как он ждал его и как не хотел, чтобы тот возвращался. Как скучал по нему, и просил, чтобы тот исчез из его жизни. Потому что в ней всё вверх дном, потому что он ему нужен. Потому что Юнги, полностью состоящий из сомнений и противоречий, его не заслуживает.       — Хочу.       Потому что прямо сейчас предаёт его, ведь до сих пор не сказал Хосоку правду, и собирается соврать ещё больше. А Чонгук, чтоб его, позволяет ему это. Глупец.       — Машина чуть дальше. Придётся пройтись.       — Хорошо.       Он подходит ближе к Чонгуку и всматривается в его звёзды. Они всё так же светят и продолжают шептать, тем самым придавая ему моральных сил для задуманного. Предавая своего хозяина.       — Мне нужна твоя помощь, — выдыхает. — Я могу рассчитывать на тебя?       — Да, — без доли сомнений и лишних вопросов, даёт свой ответ.       Юнги себя сильнее прежнего проклинает и теперь точно чувствует желание слезами залиться. Сдерживает себя, за звёзды взглядом цепляется.       — Даже не спросишь?       Он предпринимает попытку спасти Чонгука от самого себя. Понимает, что та не больше очередной моральной пытки, и абсолютно бесполезна, но слышит в шёпоте слова, что Чонгук говорил ему.       «Людям свойственно идти на поводу своих эмоций, и порой, даже точно зная правду, они сами выбирают быть преданными.»       — Спроси я, и ты не ответишь.       Юнги тихо хмыкает и опускает взгляд. Смотрит на свои подрагивающие пальцы, их обхватывает Чонгук. Он, как и всегда, слишком много видит.       — К тому же, потом я всё равно узнаю, в чём она заключалась.       — Да, — «после моих извинений».       Переплетая свои пальцы с пальцами Чонгука, он просит свою честность быть сдержаннее, но только в этом вопросе, и возвращает взгляд глазам Чонгука.       — Сейчас я хочу быть в твоём лесу. Лежать с тобой на траве и смотреть в ночное небо.       — Это ведь не всё, что ты хотел сказать.       И почему он никогда не удивляется его словам, не переспрашивает? Почему Чонгук вот такой? Видит, когда Юнги не договаривает и точно знает, когда следует подтолкнуть его к озвучиванию своих желаний?       — Я хочу.       Он подступает ещё на шаг ближе. Теперь полы его пальто соприкасались с распахнутым плащом Чонгука. Юнги чувствовал исходящее от него тепло и с каждой, пробегающей мимо них секундой, ему становилось не только теплее, он и дышал снова. Желанным воздухом дышал.       — Хочу, чтобы ты перестал молчать.       Думать об этом поначалу, было несколько сложно. Произнести это желание вслух оказалось куда легче. И даже услышав его из собственных уст, он не испытывал неловкости, не разбрасывал его на весы с «правильным» и «не правильным», а молчание Чонгука не было удушающим или колючим. Потому что Юнги ответ на свои слова знает, в звёздах слышит. Благодарит за доверие, прощения просит за него же.       — Хорошо. Но перед тем, как ехать в лес, нужно накормить тебя. Я слышу урчание твоего желудка.       Юнги тихо посмеивается. Сегодня он совсем не ел, даже не думал о еде. Стоило же Чонгуку сказать об этом, и теперь он сам то урчание услышал, и вспомнил, как сильно проголодался. Он согласно угукает и рука об руку они идут к месту, где Чонгук оставил машину.       Юнги понимает, что на самом деле снова поступает неправильно, но гонит эти мысли прочь. Приди он домой, вряд ли решился бы довести вчерашний разговор с Хосоком до конца. Он снова смолчал бы, и это точно не привело бы к чему-то хорошему. Всем стало бы только хуже от него. А сейчас, ему поможет Чонгук. Не только спрятаться, но и запастись необходимой ему, смелостью. Совсем скоро он извиниться за это, и за многое другое. Но перед этим, позволит себе обречённого на конец, счастья. Пусть совсем и не заслуживает его.

***

      — Подожди тут, мне нужно кое-что забрать. Я быстро.       — Хорошо.       Неотрывно Юнги смотрит на удаляющуюся спину Чонгука, а когда его фигура скрылась за дверями дома в глазах его защипало.       Он поднял взгляд к небу и горько хмыкнул. Глядя на звёздное небо, он каждый раз будет вспоминать Чонгука. Его доброту и ненавязчивую заботу. Каждое его слово, улыбку, смешок, взгляд и все его значения. Как нуждался в нём, как предал. И в эти моменты он будет понимать, что настоящих звёзд больше не увидит.       Судорожно вдохнув, он отгибает пальцами воротник водолазки и подцепив цепочку, достаёт её наружу. Смотрит на тонкое, едва не игрушечное кольцо. В конце концов, как бы ему ни было плохо позже, он не должен быть таким жестоким с Чонгуком. Всему есть предел, а у Юнги всё же имеется крупица совести. Он снимает цепочку и убирает её в карман пальто. Чувствует, будто снял с себя верёвку, на другом конце которой висел огромный булыжник. Стало легко, а ветер донёс до него фруктово-мятные нотки.       — Идём?       Юнги смотрит на вернувшегося Чонгука, и ловит себя на желании улыбнуться. И делает это. Не запрещает уголкам своих губ ползти вверх, не ругает себя, не спрашивает. Вроде у приговорённых к смертной казни, есть право на последнее желание. Вот и Юнги, предчувствуя свой печальный конец, глядя в отражение ночи, загадывает своё желание. Верит, что эти звёзды его исполнят, не обманут. И после, этого человека не покинут. Они должны остаться с Чонгуком, иначе, Юнги точно не сможет простить себя, и никакое наказание не поможет.       — Ты уверен в последнем сказанном желании?       И всё же, как он это делает? Может, в его карманах спрятан какой-то особенный прибор, который позволяет ему с поразительной точностью читать его мысли или он маг-волшебник? Как он умудряется не только видеть его насквозь, но и задавать такие правильные вопросы? Наверно, Юнги этого никогда не поймёт.       — Уверен, — решает больше не думать, а на вопрос ответить. Своим голосом, ответить. И в этот раз не дожидается, когда Чонгук к нему ближе подойдёт. Сам делает этот шаг. — Я хочу, чтобы ты не молчал. — Повторяет для большей ясности, убедительности. Всё равно, как это правильно назвать. Юнги просто хотел сказать то, что должен был озвучить очень давно. — Пожалуйста, не молчи, — тише добавляет, пальцами ухватившись за края его плаща.       — Тогда, пообещай мне одну вещь, — уложив свои ладони, на сжатые в кулачки пальцы Юнги. — Не проси у меня прощения.       Юнги теряется. Этот удар, был слишком внезапным. Он открывает рот, но звуки не выходят. Он и не знает, что сказать хочет или должен.       — Ты говорил, что не извиняешься, — а Чонгук, как и всегда, слов не теряет, — не делай меня исключением из этого правила.       Чонгук мягко разжимает его пальцы, со своими не глядя переплетает. Склонив над ним голову, в глаза едва не умоляюще смотрит.       — Сможешь пообещать мне это?       — Смогу, — «обещать». — Я не буду просить у тебя прощения, — «но не выполнить». — Обещаю.       — Я взял одеяло.       Промеж бровей Юнги появилась складка. Он опустил взгляд и только теперь заметил, что подмышкой Чонгук и правда сжимал свёрнутое одеяло. Зачем он взял его?       — Днём был небольшой дождь, земля сырая, да и не тёплая совсем. Не хочу, чтобы ты замёрз и простыл.       Вот и ответ на все вопросы. Не только на те, что Юнги мгновение назад в своей голове задал, но и на многие другие.       Если бы он попросил Хосока поздним вечером поехать в лес, чтобы посмотреть на звёзды, тот бы ни за что не согласился, апеллируя это как раз его слабым иммунитетом. А если бы узнал, что Юнги один это сделал, то непременно отругал бы его. Так было всегда с родителями и Хосок такой же. Он лишал Юнги выбора, ради его блага. Если он видел малейшую опасность или какой-либо риск для Юнги, он просто запрещал ему это, отгораживал, а не помогал приспособиться.       Запрет не равен заботе. То же самое, как и любовь не должна ассоциироваться с болью. Почему он понял это только сейчас? Почему ему раньше этого никто не рассказал, не научил? Зачем он зубрил множество учебников от корки до корки, когда ни в одном из них не было и пары слов о таких, по-настоящему важных вещах?       — Если мы постелем его на землю, оно станет мокрым.       — Оно не из спальни, — чуть приподнимает уголки губ, — спать мы будем под сухим. Не волнуйся.       Юнги и не волнуется. Чонгук ведь знает, что делает.       — Отлично, — отвечает на его улыбку, — тогда, веди меня, — улыбается шире, глаза закрывает.       Он слышит смешок Чонгука, чувствует его дыхание, прошедшееся по кончику носа.       — Как скажешь, лисёнок.       Юнги слышит улыбку, думает, раз она есть, значит и звёзды горят теперь ещё ярче.       Так не хочется их гасить. Пусть это место накроется волшебным куполом, и течение беспощадного времени будет проходить не задевая их, не портя, не разрушая.       — Не торопись, — слышит он мягкое наставление, а после чувствует тёплую ладонь на затылке, призывающую нагнуться.       Размышляет о собственном желании, не торопится, но ещё больше о том, в какое место приведёт его Чонгук. Является ли то особенным для него?       Они идут уже довольно долго, и не раз им приходилось нагибаться, но Юнги не чувствовал усталости, не боялся камней и веток под ногами, и без преувеличения готов был всю ночь и остаток жизни следовать за Чонгуком не открывая глаз. Быть может, он способен быть более бесчестным? Чонгук ведь просил его не извиняться, так почему Юнги должен это делать?       — Мы пришли.       Только теперь он открывает глаза, но пальцы не разжимает. Ему нравится держать этого человека за руку. Нравится с тех самых пор, как Чонгук впервые взял его руку в свою. Если бы он только признал это сразу, а не пытался быть правильным, подходящим под чужие ожидания…       — Давай сделаем это вместе, — кивает Чонгуку на одеяло, которое тот пытался расправить одной рукой.       — Было бы неплохо.       Чонгук улыбается уже так привычно, а Юнги чувствует слабый укол куда-то меж рёбер. Окажись он в такой ситуации с Хосоком, тот бы просто отпустил его руку и в одиночку расстелил одеяло. Казалось бы, мелочь, да только именно они вырыли огромную пропасть между ними.       Слабая боль внутри проходит, как только Чонгук протягивает ему край одеяла. Их пальцы расцепились лишь на короткое мгновение. Они расстелили одеяло, улеглись на него, и не договариваясь, их пальцы вновь нашли друг друга и тесно переплелись.       — Это самое высокое место в лесу, но даже здесь звёзд не видно, — слышит он и переводит взгляд с их переплетённых пальцев на поднятое к затянутому небу, лицо Чонгука. — Тучи даже одной на обозрение не оставили.       — Это и не нужно, — отчего-то шёпотом отвечает и ловит обращённый к нему, взгляд Чонгука. Вот они, его звёзды, что сейчас застыли в недоумении. — Есть тучи или нет, я бы всё равно звёзд на небе не увидел. Они все в твоих глазах.       Впервые взору Юнги предстала полная растерянность Чонгука. Сколько он его знал, тот никогда так не терялся, не открывал рот в безмолвных попытках что-то сказать. Никогда его взгляд не выглядел таким, полным неосознанности.       Сейчас он напоминал Юнги маленького ребёнка, с крупными оленьими глазками, который впервые увидел что-то поистине удивительное. А его звёзды, точно после огромного взрыва, разбросало в разные стороны, и они до сих пор кружились по орбите его глаз, не имея возможности остановится.              Ему это так нравилось. Сейчас Чонгук такой… он словно стал ещё более настоящим, более живым, и тем же Юнги заразить решил. И этой благоприятной болезни не требуется особо тесный контакт для её передачи. Достаточно только в глаза смотреть так, как это делает Юнги. Дыхание его слышать, вот так, близко и открыто. Чувствовать его, вот так. И всё. Юнги болен тем, с чем должен был родиться. Заражён желанной жизнью. А ведь когда-то он пытался доказать себе, что Чонгук зло, и он вылечился от него. Идиот. Эта болезнь, лучшее, что с ним могло случиться.       — Если бы ты получил возможность загадать желание, что точно исполнилось бы, какое бы ты загадал? — вдруг спрашивает Чонгук, вернув себе звание того, кто всегда слова находит.       — Я попросил бы наделить меня храбростью. Над чем ты смеёшься? — дуется на улыбающееся ему лицо.       — Твоё желание напомнило мне одну сказку. В ней был трусливый лев, желавший того же, что и ты.       — Трусливый лев? — недоверчиво переспрашивает, а Чонгук без объяснений кивает.       Так и не поняв, что таилось в словах Чонгука, он решает не задерживаться на этой теме.       — Вот ты сам, о чём бы попросил?       — Чтобы ты был счастлив, — мгновенно отвечает, чем снова пошатывает что-то внутри Юнги.       — Не выдумывай, — отворачивает лицо. Делает вид, будто чёрное небо куда интереснее смотрящих в него, глаз.       — Это правда.       Юнги перестаёт держаться за плохо слепленный обман, возвращает взгляд Чонгуку. Только вот тот смотрит так, что Юнги едва способен вынести.       — Дай мне сто желаний и возможностей, я все их променяю на твоё счастье. Даже если оно не здесь, и не со мной. Я бы смог жить с твоей нелюбовью и даже ненавистью, но не с осознанием того, что ты несчастен.       Юнги молчит. Крохотными вдохами собирает воздух и самый любимый в мире запах. Вместе с ними впитывает в себя все услышанные слова и за каждое прощения просит.       Вот она, причина по которой Юнги не может быть более бесчестным и бессовестным. Со дня их первой встречи, Чонгук изучал его, подмечал все детали, радовал, помогал открыть в себе новые желания и знакомил его с самим собой.       Пока Хосок просил Юнги быть счастливым с ним, Чонгук желал ему этого счастья вне зависимости от того, в чём оно для него заключается. Пока Юнги ядовито плевался в него, Чонгук продолжал искренне улыбаться, словесно предостерегать и смог узнать его любимый цвет, о наличие которого Юнги вспомнил тоже, только благодаря ему.       — Помнишь день, когда ты решил использовать своё исключение из установленного нами, первого правила?       Чонгук кивает, а Юнги себя ещё более отвратительным чувствует, ведь чего таить, он надеялся, что Чонгук забыл о том дне, и всех услышанных от него, словах.       — В тот день я сказал тебе не мало плохого, но ты всё равно поздравил меня с днём рождения, пусть и не открыто. Почему ты сделал это?       Чонгук тихо посмеивается, и второй рукой смахивает чёлку, упавшую на глаза Юнги, после чего устремляет взор в небо.       — Я знал, что ты сразу догадаешься, от кого был этот подарок, и был на шестьдесят процентов уверен, что ты не примешь его. Ведь после твоих слов о том, как сильно я тебе отвратителен прошло слишком мало времени. Поздравил же я тебя потому, что хотел это сделать. И сейчас я рад, ведь эти кеды, судя по всему, понравились тебе.       Мысленно обозвав себя лицемером, Юнги угукает. Вместе с тем он пытается проглотить остальную честность, половину от которой, говорить слишком рано, а вторая — непозволительна. Это будет нечестно.       — Ты обещал.       Юнги смаргивает с глаз пелену и смотрит на вновь повернувшего к нему голову, Чонгука. По его взгляду он понимает, о каком обещании тот напоминает, но даже сейчас, он снова нарушает его. Пусть и не открыто, но в каждой его, относящейся к Чонгуку, мысли, было намертво пришито это тяжёлое слово.       — Я помню, — и не врёт ведь, — твои волосы.       Он указывает на рассыпавшиеся вокруг головы, пряди. Хочет тему перевести и сам же об этом забывает, когда Чонгук приподнимается. Лопнувшая резинка падает на одеяло, а Юнги любуется рассыпавшимися по плечам, волнистыми волосами, и чувствует практически непреодолимое желание коснуться их. Но знает, стоит ему поддаться, и Юнги сам себе руки обрубит. Нельзя. Это слишком.       Вместо этого он забирает свои пальцы из хватки Чонгука и сменив положение на сидящее, берёт в руки резинку. Два конца он соединяет вместе и связывает из них узелок.       — Дай зажигалку.       Чонгук молча подаёт ему её, и Юнги опаляет концы узелка, чтобы не развязался, и возвращает зажигалку обратно вместе с резинкой.       — Теперь снова можно носить, — протягивает на раскрытой ладони, чуть улыбаясь.       Да, в сравнении с тем, что делал для него Чонгук и продолжает делать, «починка» этой резинки, как капля в бескрайний океан, но он всё равно рад. Чонгук улыбается и в его улыбку, в купе с этим взглядом, что наполнен нежностью и благодарностью, можно верить. Эти крохотные старания Юнги не напрасны, и Чонгук это ценит.       — Спасибо.       — Не за что, — отмахивается, но серьёзность Чонгука не даёт ему сделать это по-настоящему. А те мысли, что были в нём секунду назад, испарились, не пережив противостояние с кричащей совестью. — Не смотри на меня вот так.       Он хочет знакомо обвести его лицо в воздухе, но Чонгук перехватывает вытянутый палец до того, как тот начал вырисовывать круг.       — Это было легко, — не сдаётся, — не стоит уделять этому столько внимания, будто я жизнь тебе спас, а не узелок завязал на резинке.       — Так ли важно то, сколько усилий ты к этому приложил?       Юнги опускает взгляд, смотрит на свои пальцы, что снова грелись в тёплых руках Чонгука.       — Мне это приятно, так почему я не могу поблагодарить?       «Потому что из нас двоих благодарить должен только я. И то, мне нескольких жизней для этого не хватит, как и заслужить прощения».       — Не нужно делать чего-то глобального, чтобы получить благодарность.       — Мне холодно.       Не врёт, но пользуется этим, чтобы уйти. Не из леса, от разговора, от слов этих, чересчур правильных. Чонгуку это явно не нравится, он это отчётливо во взгляде его видит, но мысленно просит пощады.       Первая капля дождя разбилась о их, сплетённые в замок, пальцы. Одновременно они поднимают взгляд к чёрному небу, и в этот же момент на их лица обрушивается ливень с мелкими шариками града. Несколько из них успели ударить Юнги по лицу. Он зажмурился и опустил голову, готовясь получать удары града по ней, но посидев так какое-то время, он осознал, что ничего не чувствует.       Медленно он открыл глаза и поднял взгляд, но неба над собой не увидел. Дождь не прекратился и продолжал заливать его спину и плечи, но его голова была надёжно защищена.       Приподнявшись, Чонгук склонился над ним и принимал все удары стихии на себя, не позволяя и одной колючей капле дождя, добраться до его лица или головы. Это приятно, но не совсем честно.       Юнги тоже приподнимается, прижимается своим лбом ко лбу Чонгука и, вытянув руки над его головой, делает то же. Не позволяет ему все силы отдать и остаться незащищённым. Так быть не должно.       — Твои руки и без того слишком быстро замерзают, — не говорит прекратить, а как бы напоминает Юнги об этой особенности его тела.       — Ты говорил, что спать мы будем под сухим одеялом, а потому, не страшно.       — Идём?       — Да.       Юнги действительно не страшно. Он знает, с Чонгуком он и без одеял, и в покрытом льдом море, не замёрзнет, и не утонет. Если он сам позволит, то Чонгук убережёт его от всего, а когда они прибегут домой, тот сделает всё возможное, чтобы утром Юнги не проснулся с простудой. Если бы он ещё мог уберечь его, нет, их, от самого Юнги.       Юнги, перестань. Исполни желание Чонгука и своё собственное. Хотя бы временно, но побудь счастливым. У вас ещё есть время, так не омрачай этот прекрасный бег с держащим тебя за руку, Чонгуком, предстоящей печалью. Не вызывай её раньше времени.       Сейчас, подставляй лицо этому дождю и улыбайся настолько широко, чтобы челюсть свело. Смейся так громко, как никогда не смеялся. А если Чонгук и через дождь заметит твои слёзы, не говори, что тот ошибся, не ври. Скажи правду, что это слёзы счастья. Умолчи лишь о его скоротечности.       Как же всё-таки хочется получить шанс. Шанс искупить вину находясь рядом с этим человеком, продолжая исполнять его желание. Быть может, он сможет получить его?

***

      — Нахрена припёрся?       Хосок непонимающе смотрит на завязывающего чёрный шейный платок Сокджина, и ждёт его объяснений, но тот продолжает своё занятие, и добавляет только:       — Ты не едешь.       — Почему?       Он подходит ближе, тем временем пытаясь понять, что в этой кудрявой голове происходит. Хотелось, чтобы этот человек был с ним прямолинеен, как и всегда, но в последнее время Джин многое ему недоговаривает. Причины этого вполне понятны, ведь Хосок уже, можно сказать, не является частью этого дела, но всё же…       Остановившись рядом с мужчиной, он невозмутимо убирает его пальцы от платка и завязывает его сам. Чувствует на себе чужой взгляд, но говорить не собирается. Только ответ на вопрос ждёт. Осталось меньше двух суток до конца их договора, а эта поездка решающая. Так какого чёрта Джин не разрешает Хосоку ехать с ним? Он же сам не справится, ещё и пострадать может. Так какого чёрта?       — Ты не собран, — отвечает на вопрос, только когда Хосок закончил и поднял на него взгляд. — Я не хочу, чтобы всё провалилось из-за тебя или кто-то пострадал.       — Когда тебя стали волновать чужие жизни? — привычно хмыкает, но даже он понимает, что всё это чушь и давно перестало быть смешным или хотя бы, приятным.       Да, любовь к спорам с Джином, у него осталась, но не этот яд. Потому что, пытаясь влить его в Сокджина, почему-то в итоге он пьёт его сам. Нечестно.       — Меня волнуют не чужие жизни, а твоя. Ты даже чашку с кофе удержать не способен, и будешь только мешать, а потому, ты не едешь.       Хосоку на это возразить нечего. Он молчаливо кивает и провожает взглядом длинноногую фигуру. Сокджин прав, Хосок не собран и совсем не готов к чему-то глобальному. Сегодня, он не сможет помочь ему, хоть и очень хочет. Пусть и действия того, совершенно неправильны и аморальны, плевать уже. Для Сокджина это действительно важно, а для Хосока чтобы у того, всё получилось.       Опустив голову, он тихо смеётся над собой. Когда для него это стало важным? Он ведь даже когда только пришёл сюда, всё пытался отвертеться и первое время работал спустя рукава, так как всё это шло в разрез его принципам. Спустя некоторое время он забыл о них и говорил себе, что это всё, просто временная работа. Срок его договора закончится, и он уйдёт без сожалений. А сейчас, он искренне переживал из-за того, что не может как-то помочь Джину из-за своего хренового состояния.       Жалкий неудачник. Просрал нормальное отношение Юнги к себе, не смог сделать его счастливым, а теперь и Джину помочь не может. Ни в чём. Как и приблизится к нему.       Хосок сказал Джину отвыкать от него, и тот отвыкает. Медленно, но уверенно стирает его из своей жизни, а Хосоку от этого, совсем не радостно. Он понимает, что потерял буквально всё и всех. Юнги остаётся с ним только потому, что боится окончательно уйти. Сокджин… наверняка он устал слушать о том, как сильно он не нужен Хосоку и наконец, отступился, как тот его и просил.       — Господин, машина готова.       Хосок оборачивается на незнакомый голос, но не понимает значение услышанных слов.       — Я не просил машину, — пристально глядит в смазливое личико паренька, предчувствуя плохое. А ещё, он не узнаёт этого человека. — Ты кто?       — Моё имя Пак Чимин, — склонившись в глубоком поклоне, представляется, — меня наняли около месяца назад, но мы с вами ещё не пересекались. Господин Ким отдал распоряжение отвезти вас домой.       — Не нужно, — отмахивается, но не перестаёт придирчиво разглядывать человека перед собой, — я дождусь его возвращения здесь.       — Простите мою дерзость, — разогнувшись, начинает, а Хосок тщательнее прислушивается к интонации, — но господин Ким дал мне чёткий приказ, нарушить который я не смею. Пожалуйста, войдите в моё положение. Господин Ким просил так же передать, что свяжется с вами, как только освободится, а вы пока займитесь своим здоровьем.       Шумно вздохнув, он отходит к столу и присаживается на его край, костяшками пальцев массирует пульсирующие виски. Что-то тревожило его. Он чувствовал исходящую от этого человека опасность, хоть и не должен такого испытывать.       Сокджин не дурак, и в людях разбирается хорошо, так что не подпустил бы к себе так близко того, кому не доверяет как работнику. Он не мог ошибиться, да и паренёк этот вроде не выглядит подозрительным, и говорит всё в соответствии с установленным регламентом. Но тогда почему Хосоку не по себе? Может, ему правда стоит отдохнуть дома? В конце концов, эта ночь была невероятно тяжёлой.       После того, как Юнги ушёл, Хосок не удержался и пошёл искать его, так как переживал, что с тем повторится то, что он видел. Он не знал, как это называется, не понимал, как помочь Юнги выйти из этого состояния. Он просто испугался. Испугался вероятности того, что именно он является тому причиной. Несколько часов он бродил по улице, но так и не нашёл Юнги. Вернувшись домой, ругал себя за то, что позволил ему уйти. Поспать толком тоже не смог, а днём было много работы и молчание от Юнги.       — Господин Чон?       — Да, я сейчас спущусь.       Новый сотрудник поднимает на него чуть сузившийся взгляд, точно проверяет, не обманывает ли тот его.       — Да иду я, иду, — недовольно вздыхает, мысленно обозвав того наглым паршивцем, и слезает со стола, прихватив с него бутылку с водой.       Понятное дело, что тот дорожит своей работой и этой должностью, добираются до которой совсем не многие, но всё же в Хосоке он не вызывал и толики доверия. Было в нём что-то не то.       Для человека его статуса походка слишком уверенна, а тон голоса, как и слова, пусть и выражали необходимые почтение и уважение, но говорил этот человек, будто забавляясь. И забить тревогу мешало только то, что на эту должность Сокджин отбирает людей лично, а ему он верил. С каких пор? Он и сам не знает. Но тот ещё ни разу не допустил ошибку, ни в чём. Даже в своих словах о его с Юнги будущем, если он, Хосок, не отпустит его.       — Господин Чон, вас что-то тревожит? — спрашивает, когда Хосок неподвижно замер напротив открытой дверцы автомобиля. Он не отвечает на вопрос, полностью сфокусировавшись на его звучании.       Он снова слышал эти нотки насмешки. Едва уловимые, но они точно были. Кто этот парень и что он задумал? Следует всё же сообщить о своих подозрениях Сокджину. — Наверно, мне и правда не здоровится.       Он поднимает взгляд на паренька, но сколько бы ни вглядывался в его лицо, оно выглядело обычным, а взгляд непроницаемым. Вот что так сильно настораживает Хосока. Именно непроницаемость его взгляда. Нельзя позволить ему довести себя до дома, вдруг Юнги всё же вернулся.       — Нужно сначала заехать в аптеку.       — Как скажете, — согнувшись в поклоне, Чимин дожидается, когда Хосок сядет на заднее сидение и закрывает дверь.       Пока Чимин не сел за руль, Хосок успел отправить короткое сообщение Сокджину. С его отъезда прошло совсем немного времени, он не должен быть занятым сейчас, но ответ Хосок не получает. Это заставляет его сильнее волноваться. Отпив воды из бутылки, он кидает короткий взгляд на паренька и пишет Юнги, спрашивает, дома ли тот. Юнги, конечно, не отвечает, но в этот раз Хосок этому радуется. Раз Юнги молчит, значит он не вернулся. Так будет лучше для него же. Но почему Джин отвечает?       Продолжая подглядывать за Чимином, он успевает настрочить Джину больше десяти сообщений, но тот по-прежнему не реагирует. Хосок уверен, что с тем не могло что-то случиться за такое короткое время, ведь всё спланировано до мельчайших деталей и тот не один, но всем своим естеством он продолжал чувствовать угрозу. Она, как магнитные бури, давила на виски, отдавала пульсирующей болью в затылке. Руки его неконтролируемо дрожали, одежда липла к вспотевшему телу, в горле пересохло, вода казалась бесполезной, сколько бы он её ни пил.       — Сколько нам ещё ехать? — нервно смотрит в окно и только теперь понимает, что, постоянно глядя в телефон и на Чимина, он совсем не следил за дорогой.       — Твой хозяин тебе не ответил? — заглушив двигатель в каком-то переулке, сменившимся тоном, отвечает, пристально глядя в лицо Хосока через зеркало. — Могу дать позвонить ему, — чуть улыбается, а Хосок глядя на этот взгляд каменеет.       Предчувствие не подвело его, да только какой в этом толк? Этот малец выглядит тощим и хрупким, но являлся бы он таким на самом деле, точно не смог бы провести Сокджина и добраться до этого положения. Хосок в ловушке, однозначно.       — Что бы ты не задумал, у тебя не выйдет.       Говорить такие бессмысленные вещи — это всё, на что он способен сейчас. В теле нет и крупицы сил, а картинка перед глазами начинает плыть. В голове загнанной птицей бьётся только одна мысль: только бы Джин не увидел сообщения, не сейчас.       — Вам не здоровится, господин Чон, отдохните. Не хочется, чтобы меня ругал начальник, он ведь так дорожит своим помощником во всех делах. Я никак не могу его подвести.       Кривая ухмылка, уродующая смазливое лицо, это последнее что видит Хосок перед собой. После, его веки закрываются, и он погружается в неспокойный сон.       Чимин, удостоверившись, что Хосок уснул, облегчённо выдыхает и расплывается по сидению лужицей. Первой частью плана было попасть к этим самоуверенным полудуркам, теперь он наполовину выполнил вторую. И всё же, он чувствовал волнение. Пальцы на его руках едва заметно подрагивают, когда он достаёт из кармана телефон чтобы сверится со временем, а стоило услышать невнятное бормотание со стороны заднего сидения, тот и вовсе падает. Обернувшись, он смотрит на свесившего на грудь голову, Хосока и прислушивается к его тихому шёпоту. В нём он отчётливо различает только два слова.       «Прости. Подвёл».