Без вины виновный.

      — Вот это да, твой любимый не просто не ответил, но и телефон отключил. Ай-ай-ай, это же всё равно, что пройтись грязными ботинками по только что вымытому полу.       — Да заткнись ты, — стонет в поверхность стола, не поднимая головы. Кончиком носа снова тычет в номер Юнги, и в очередной раз слышит: «абонент временно недоступен».       — Да смирись ты, сегодня он тебя не ждёт, — не унимается сидящий у него на столе, Сокджин. — Я вот сегодня свободен, — воркует в своей привычной манере, нагибаясь к взъерошенному мужчине, но тот отмахивается от него и встаёт из-за стола. Под скучающим взглядом Сокджина снова прикладывает телефон к уху. — Хосок, — вздыхая, снова зовёт.       — Отвали!       — Он сегодня с Чонгуком, — открывший было рот для новой брани Хосок, закрывает его не успев издать и звука. — Сегодня Чонгук сам заехал за твоим любимым после полудня и ещё не вернул его.       — Забавляешься? — отвернувшись к окну, сжимает в пальцах телефон с такой силой, что тот едва не трещит.       — Отнюдь, — Джин, как и всегда беспечен, — скорее, избавляю тебя от лишних действий. Ты ведь не принимаешь другую мою заботу.       — И не приму, — не поворачивается.       И плевать ему насколько это грубо с его стороны. Рабочий день уже закончился, сейчас Джин не является его начальником. На остальное ему до фонаря уже.       — Но сегодня ведь можно.       по звукам он понимает, Джин слез со стола, и теперь приближался к нему.       — Обоюдная измена, это даже забавно.       Его руки опоясывают талию Хосока, пальцы он сцепляет в замок на его животе, шепчет в самое ухо. Этот звук болезненно-приятными импульсами отдаётся по всему телу.       — Ты меня уже больше двух недель динамишь, — обиженно произносит и пусть Хосок не видит его лица сейчас, он знает, что тот ещё и губы надул, а меж его бровей образовалась складка. — Раз Юнги сегодня не до тебя, почему бы и тебе о нём не забыть? Ты ведь тоже скучал, и я это знаю.       Хосок вздыхает. Этот человек, Ким Сокджин, не исправим. Что ему не говори, а он до последнего будет стоять на своём.       — До конца нашего соглашения осталось недолго. Проблема с твоим братом тоже почти решена.       Расцепив чужие руки, он поворачивается к Джину лицом. Странно, но он не видит на нём привычной беспечности. Хосок даже почти поверил в тень грусти, что застелила его глаза.       — Тебе стоит начать отвыкать от меня, потому что я не проведу в этом дерьме и лишнего часа.       — Использовал меня, решил все свои проблемы, ещё и сбежишь при первой возможности. Однако, жестоко.       Хосок на эту драму пускает смешок.       — Не уступаю тебе. Привычная игра в гляделки, в которой никто не хочет сдаваться первым.       — Поправка, я бы тебя не оставил, даже если бы ты не приносил мне выгоду.       В этот раз проиграл Хосок. Как бы он ни пытался держать лицо, от услышанного маска его покрылась паутиной трещин, а силы чужого дыхания хватило, чтобы смахнуть с него все осколки.       В такие моменты Хосок теряется сильнее всего, потому что ему кажется, что он видит в Сокджине больше, чем в нём есть. Будто тот в самом деле знает, что такое преданность и даже любовь. Пусть и своеобразная, и изрядно приправленная страстью.       Хосок знает, что Сокджин не любитель романтики, не нуждается в ней и сам этих розовых соплей не разводит. Но этот человек никогда не бросается словами, Хосок успел в этом убедиться. И то, что тот сказал сейчас, можно сравнить с привычным ему: «люблю до гроба».       Это ставит в тупик и едва не активирует подавляемые желания. Да, он хочет его. До хруста костей и скрежета стиснутых зубов. И тому не обязательно провоцировать его своими словами или действиями. Если быть абсолютно честным перед самим собой, то Хосок признаёт: этому человеку достаточно просто быть, чтобы он хотел его. И уже несколько раз он практически поддавался желанию сорваться. И нет, он не брал себя в руки, не отговаривал от очередной ошибки. Не такой он правильный.       Просто желание это, как вспыхивало, так и гасло, ведь в такие моменты мозг подкидывал ему воспоминания о том, как Юнги плакал перед ним, говорил, как ему больно и просил не бросать его. После таких картинок в голове ему не то, чтобы секса не хочется, желание жить пропадает. Он чувствует вину перед Юнги, признаёт её и искренне раскаивается, потому и сейчас почти не злится за эту встречу с Чонгуком.       После последней устроенной Юнги, истерики, Хосок убедился в том, что тот всё ещё нуждается в нём, хотя, скорее, вспомнил. И по этой причине он не может снова изменять ему и злится. Юнги наверняка просто обиделся, да и с какой-то стороны будет даже лучше, если он побудет с Чонгуком. Так ему можно будет убавить своё беспокойство. В последнее время у Юнги слишком много вопросов, на которые Хосок не может дать ответов. Не может он и всего себя ему посвящать.       — Ладно, не хочешь секса, хрен с тобой, — жмёт плечами и отходит от него, — составишь компанию за ужином? Или снова пошлёшь?       — Хорошо, — поднимает голову, а Джин тормозит и поворачивается профилем. Он явно не ожидал, что Хосок согласится. — я тоже проголодался, а набить живот за чужой счёт вдвойне приятнее.       И когда Хосок стал говорить его фразами? Лишь бы при Юнги подобного не ляпнуть.       — И всё же, ты мне нравишься, Чон Хосок, — отвечает Джин и возобновляет шаг, — жду тебя в машине, ты за рулём, — бросает из-за спины и покидает кабинет.       Хосок выдыхает почти облегчённо. На самом деле в теперешней ситуации с Юнги, ему не стоит слишком уж ссорится с Сокджином. Если тот узнает, что у Юнги появились вопросы и он даже пытался что-то разузнать, вряд ли Хосок откупится любимой Джину, натурой.       Но как находится с ним в одном помещении и держать себя в руках? Не грубить на каждое слово, но и не набросится на него? Когда это чёртово помутнение спадёт с него? Он искренне хочет верить, что этот нездоровый интерес пройдёт, как только он уйдёт из этого дерьма. Только бы продержаться, остался всего месяц.

***

      С момента как Чонгук задал свой вопрос прошло четыре дня, но Юнги по-прежнему не мог на него ответить. Не исключено, что мешала этому, свойственная ему, нерешительность. Но даже так в нём проснулось некое осознание, которое он начал принимать. Он отвыкает от Хосока.       Оставшись в тот раз с Чонгуком, он переживал и даже боялся, что сделал это лишь от обиды на Хосока, то чувство облегчения было ложным, и позже он пожалеет, но этого не случилось. Он хорошо провёл время с Чонгуком и о Хосоке совсем не думал. Вернувшись домой ближе к полуночи, он увидел, что Хосок уже дома, но не испытал при этом радости или недовольства. Ему просто было…       Юнги ещё боится этого громкого и такого серьёзного слова, а потому он решил, что воспринял это ровно. Переживал только, что Хосок устроит допрос, почему он игнорировал его звонки, но и этого не было. Он лишь спросил, хорошо ли Юнги провёл день. Тот ответил коротко: «да». Это стало ещё одним поводом задуматься о том страшном слове.       Раньше Юнги всегда делился с Хосоком всем, чем занимался и тот день был по-настоящему насыщенным, но рассказывать о своих эмоциях и новых открытиях он не хотел. Не из-за Чонгука. Желание рассказывать о чём-то пропало у него ещё раньше.       Той ночью они легли спать вместе, но Юнги и от этого радости не испытал, а обнимающие его руки, будто стали приносить дискомфорт. Словно, они уже не знакомы, не привычны. Удерживающие, а не приносящие чувство безопасности. Чужие.       Проснувшись утром, он снова думал, что это ощущение было ложным, результатом его глубокой обиды и тому подобным, но получив днём сообщение от Хосока с привычным (когда-то) «что делаешь?», он ничего не испытал. В начале. Он положил телефон на стол и продолжил варить кофе, при этом забыв ответить, чего прежде не случалось. Когда же он закончил и взял телефон в руки, он снова перечитал сообщение и решил ответить. Но отправив его, он ощутил лишь какую-то грусть.       Будто они оба пытались пересмотреть уже знакомый им фильм и испытать те же яркие эмоции, что и при первом просмотре. Будто, они не знали финала, или в этот раз он будет каким-то другим. Ему даже захотелось рассмеяться с их глупости и наивности. Но страшное слово он принимать всё равно пока не желал. Потому что наивный, глупый, идиот. Он вспоминал ту боль, что была в нём совсем недавно и думал, раз она была, значит, он любит Хосока и до сих пор хочет быть с ним. Значит, не так уж он глуп и им ещё есть на что надеяться? Тем более, Хосок вроде начал стараться. Он ведь просил у Юнги время, может то самое время подходит к концу, и они вернуться?       Возможно, но пока что Юнги не чувствует от этого какого-то окрыляющего счастья или хотя бы его подобия.       На следующий день всё повторилось. Юнги проводил Хосока на работу, а сам снова тонул в смятениях. Все его доводы о том, что их хорошее время можно вернуть, становились всё более нелепыми и нереалистичными. Понял он это лишь потому, что признал собственное неверие в них.       За варкой очередной чашки кофе ему позвонил Чонгук и пригласил его прогуляться. В этот раз Юнги не удивлялся, а радовался и без лишних вопросов ответил согласием снова позабыв ответить на сообщение Хосока.       В этот раз Чонгук привёз его в парк аттракционов. На немой вопрос во взгляде Юнги, он ответил:       — Как-то раз ты говорил, что хочешь прокатится на горках, но один не решаешься, а кого взять с собой, не знаешь.       — Хочешь сказать, ты прокатишься со мной? — Юнги понимал, что Чонгук не врёт и действительно это сделает, но всё же от вопроса удержаться не смог.       — Да. Тем более я никогда не катался, так что мне тоже интересно, какого это.       Чонгук говорил легко, но что-то настораживало Юнги. Он сам не катался на этих горках, потому что когда-то ему мама не разрешала, а потом, когда он уговорил Хосока, в последний момент струсил и больше не пытался покорить этот аттракцион. Чонгук же трусом точно не являлся, так почему он не катался? Юнги прямо-таки распирало от любопытства.       — Если хочешь спросить, то спрашивай, а то лопнешь сейчас, — посмеиваясь говорит, и Юнги самому смешно становится.       Отсмеявшись, он всё же спрашивает:       — Почему ты не катался прежде? Неужели боялся? — второй вопрос Юнги прибавил только для того, чтобы первый не звучал слишком серьёзно.       — Когда я приходил в этот парк с отцом, то был слишком мал для таких горок. Потом, у нас были сложные времена и было не до аттракционов, а позже он скончался, и я забыл об этом желании.       — А твоя мама?       — Она умерла ещё раньше. После моего рождения ей диагностировали рак. Её не стало, когда мне было четыре.       Юнги замирает посреди парковки, Чонгук тоже останавливается и оборачивается к нему. На его лице появилась грустная улыбка.       — Извини, не стоило рассказывать об этом сейчас.       — Нет, нет, — машет руками.       Меньше всего ему хотелось, чтобы Чонгук закрылся. Это был первый раз, когда он что-то рассказывал о своей семье.       — Я просто…       Удивился? Огорчился? Расстроился из-за того, что Чонгук рано осиротел, а теперь не мог подобрать слов? Слов для чего? Для утешения? Да разве существуют такие слова, которыми он в высшей степени мог бы выразить свои соболезнования? А нужно ли это Чонгуку и не будет ли это нарушением их нового правила? Что так сильно скребёт своими когтями внутри него и пытается вырваться наружу?       Почему он не чувствовал чего-то схожего, когда Хосок рассказывал о своих родителях? При чём у него умер только отец, а мать давно ушла к другому мужчине и напрочь забыла о сыне. Юнги тогда показалось, что это хуже, чем если бы она умерла, и ему было очень жаль Хосока. Но эта жалость была другой, не такой, какую он испытывал к Чонгуку.       — Не волнуйся, это было давно, — нарушает не самую приятную тишину, — сейчас уже не болит.       — Правда? — он очень не хотел, чтобы Чонгук скрывал от него эти эмоции.       — Да. Становится легче от мыслей, что они переродились и встретившись вновь, проживут более долгую и счастливую жизнь.       — Ты веришь, что такое возможно и люди могут встретить друг друга в следующей жизни? — Юнги было слишком странно слышать такие слова от Чонгука и это не скрылось в его тоне.       — А ты думаешь, что истинной любви хватает лишь на одну жизнь?       — Не знаю, — пожимает плечами, — я почти не думал об этом.       — Почти? — цепляется за это слово и кивком головы указывает Юнги на тротуар по другую сторону парковки. Вместе они отходят на него, и Чонгук закуривает, — значит, всё же думал?       — Да, но это было мимолётное размышление. Результат полученных впечатлений.       Юнги не очень хочет говорить на эту тему. Она ему не неприятна, но Чонгук и без того считал его наивным, а если он услышит от него эти слова, его мнение только укрепится.       — Расскажи, пожалуйста. Мне интересно.       Тон его голоса был таким мягким, будто Юнги ребёнок, которого он пытается уговорить рассказать секрет. Хотелось смеяться, но, как ни странно, без желчи. Да и раз Чонгук сам верит в подобное, значит, он всё же может рассказать ему.       — Хорошо, только ты не смейся, ладно?       — И не подумаю.       Какой же он красивый, когда вот так улыбается. Интересно, сможет ли Юнги сосчитать каждую звезду в его глазах?       — На самом деле, я просто читал одну книгу, и в конце главный герой обещал другому найти его в следующей жизни. И мне стало любопытно, — тут его уверенность рассыпается, он опускает взгляд.       О чём он только думал, начиная рассказывать это Чонгуку? Он даже Хосоку не сказал, хотя тот вопрос именно ему и предназначался. А Чонгук… Чонгук просто попросил его рассказать, а теперь смотрит на него в ожидании продолжения. Он чётко чувствует на себе этот взгляд. Слова так и просятся наружу, Юнги хочет отпустить их. Переживает только, что те теперь каждый раз будут к этому человеку проситься.       — Стал бы мой любимый человек, обещать мне подобное? А если бы пообещал, то смог бы сдержать его?       Только договорив он вновь поднимает взгляд. Выражение лица Чонгука не изменилось, но Юнги уже запомнил, что оно может быть обманчиво спокойным. Так же и с его голосом. Тогда он поднял взгляд к глазам, они по-прежнему светились, а звёзды в них шептали. Юнги улыбается.       — Со мной не испугаешься? — и кивает на виднеющуюся вдали конструкцию огромных горок.       — Не испугаюсь.       И как ни странно, он верил в то, что говорил. Потому что признавал, он снова, верит тому, для кого эти слова прозвучали.       Сейчас Юнги вспоминал этот момент с улыбкой на лице, и теплом в груди. Не только их разговор перед парком, но и то, как с Чонгуком он смог осуществить своё детское желание, как тот держал его за руку до тех пор, пока аттракцион полностью не остановился.       Последние три дня Юнги тоже провёл в обществе Чонгука, и в каждом можно найти особые моменты, которые трогали его… они его трогали.       Его отношения с Чонгуком изменились в лучшую сторону, но он не мог сказать того же о своих взаимоотношениях с Хосоком. Каждый раз глядя на него, он не узнавал этого человека, вместе с ним и себя. Является ли тот по-прежнему его солнцем или Юнги теперь ночное сияние луны и шёпот звёзд по душе? А разве было иначе?       Кофеварка перестаёт шуметь, он забирает чашку. Втягивает носом запах свежесваренного кофе, уголки его губ медленно ползут вверх. Не только потому, что его удовлетворяет аромат, в голове промелькнуло ещё одно воспоминание.       Он и Чонгук вчера заходили в кофейню, в которую Юнги хотел вернуться в качестве работника. К сожалению, пара уже взяла на это место другого человека, а потому они просто угостили их кофе. Находясь там, Юнги так же начал нюхать кофе, а Чонгук, глядя на него, посмеиваться. Когда Юнги спросил о причине его смеха, Чонгук стал шумно вдыхать воздух носом над своей чашкой, и закатывать глаза, как бы показывая Юнги.       Он и представить не мог, что Чонгук способен вот так по-детски дразниться и сам расхохотался. Так он перестал расстраиваться из-за отказа в работе. Даже сейчас, просто вспоминая об этом, он не смог сдержать смех.       — Ты что тут хохочешь?       Юнги мгновенно замолкает, его тело напрягается. Медленно он разворачивается, взгляд его упирается в улыбающееся лицо Хосока. Юнги по какой-то причине не может улыбнуться в ответ. Мышцы лица онемели, тело застыло.       — Юнги, что случилось?       Недоумевая от такой реакции, Хосок хмурится и делает было шаг к Юнги, но тот отшатывается и врезается в стол позади себя, а кофе выплёскивается из чашки ему на руку. Хосок замирает.       — Юнги.       — Всё нормально, — быстро отвечает, сгоняя с себя оцепенение и ставит чашку на стол, после чего идёт к раковине и включает холодную воду. Слышит приближающиеся шаги позади себя, и быстро говорит, — я не сильно обжёгся, сейчас пройдёт.       — Минни.       Не проходит. Ожёг горит, вместе с ним и что-то внутри Юнги догорает.       — Любимый, что с тобой?       Не с Юнги. С ними двумя, что происходит? Где получить на этот вопрос ответ?       — Дай мне руку.       Обхватив локоть Юнги пальцами, он поворачивает его к себе лицом. Он не сопротивляется, руку не вырывает.       Вместе они смотрят на покрасневший участок кожи и молчат. Со стороны, наверно, выглядят нелепо, потому что только они понимали суть происходящего сейчас. Каждый по-своему, и только о себе.       Юнги видел, как Хосок несколько раз открывал рот, собираясь что-то сказать, и сам собирался сделать то же, но в итоге, никто из них не сказал и слова. Какое-то время они стояли не двигаясь, Юнги даже решил, что они так и простоят весь день, но Хосок опроверг эту теорию. Он отпустил руку Юнги и вышел из кухни. Юнги хотелось либо выдохнуть, либо задохнуться. Всё это слишком странно, и даже болезненно. Он не успевает что-то понять, в кухню возвращается Хосок, в его руках аптечка.       — Иди сюда. Нужно помазать ожёг, иначе…       — Это всего лишь мелкий ожёг, а я не ребёнок.       — Как скажешь.       Хосок отбрасывает аптечку на стол и уходит. Юнги не смотрит ему вслед, а на отброшенную аптечку. Она зацепила чашку с кофе, та упала боком. Теперь по белоснежному столу растеклось практически чёрное пятно. Он вздыхает и взяв тряпку, кладёт её на стол. Та начинает впитывать в себя жидкость. Юнги пока просто наблюдает. Почему-то ему кажется, что вытирать уже бесполезно, а белый стол окончательно испорчен.       Было бы лучше, продолжи они молчать. Или они молчали слишком долго?       Нет, почему Юнги так ответил ему? Хосок же просто позаботился о нём и Юнги это всегда нравилось. Более того, он в этом нуждался. Так что же теперь не так? Почему он совсем не обрадовался, увидев его дома улыбающегося, а не замученного, ещё и в такое раннее время? Неужели, он и правда отвык? Не смог дать прошенное Хосоком время или всё, что было до этого, не больше, чем привычка? Всё закончилось? Тогда почему молчат об этом? Почему не скажут, за что держаться?       Чонгук говорил, что истинная любовь не может длиться лишь одну жизнь и умереть вместе с людьми. Так что с любовью Юнги к Хосоку? Она была недостаточно искренней или её просто не было?       Юнги ушёл в спальню. Хосок отсиживался у себя в кабинете. Так они прятались друг от друга до позднего вечера. Юнги то лежал в кровати, то наматывал круги по комнате, и сходил с ума от раздирающих его на части, мыслей. Все они буквально кричали о том, что ему пора принять то слово, как и действительность, и уйти, пока оно не переросло во что-то более ужасное. Ненависть, к примеру. Это пугает его не меньше настоящего.       Он хочет, чтобы всё это прекратилось, но какой вариант он не придумает, каждый казался ему ужаснее предыдущего. Неизвестность — вот его настоящий страх. Он не знает, что будет, если оставить всё так, как есть и продолжать чего-то ждать. Неизвестно ему и о будущем, в котором Хосок не присутствует в его жизни. Можно сказать, что его и сейчас практически нет, но какая-то его часть ещё остаётся с Юнги. Возможно, всё не так плохо. Если Юнги будет хоть немного терпеливее, то эта часть будет становиться больше?       Но даже если это так, то что делать с остальным? Как быть с работой Хосока, о которой он совсем ничего не говорит? Для чего ему нужно было это время и сколько его ещё понадобится дать? Где гарантия того, что потом они не вернуться к тому же обрыву, у которого стоят сейчас? А те царапины и человек, которому Хосок улыбался так, как в первые года знакомства с Юнги? Как быть с этим? Как ему продолжать верить в то, что всё это ради их общего счастья? Счастлив ли кто-то из них?       Все эти мысли изрядно помучили Юнги, у него разболелась голова. Потому он решил всё же выйти из комнаты и заварить себе чай с мятой, выпить таблетку от головной боли, а потом лечь спать. Если Хосок решит и дальше отсиживаться в кабинете или вовсе уйдёт, пускай. Юнги больше не хочет о нём думать.       — Ты вовремя.       Юнги замирает на пороге кухни.       — Чай уже заварился. Обезболивающее на столе.       Он кивает и молча проходит мимо. Хочет просто забрать таблетки, быстро налить чай и уйти. Боится, что снова скажет что-то не то.       — Минни.       — Что? — сглотнув, выдыхает и оборачивается.       Снова это гадкое чувство вины. Юнги смотрит в лицо Хосока, в его глаза, и в их отражении видит именно её, вину. Не Хосока, свою.       — Давай попьём чай. Вместе.       Хосок просит о самом простом и элементарном, а Юнги едва не морщится от концентрации горечи и копящегося яда во рту. Ему хочется отказать, припомнить все те разы, когда он сам просил о подобном, а Хосок сбегал. И от этих желаний он чувствует себя едва не монстром, а вина внутри него с каждым новым вдохом растёт всё выше. Он не должен так думать, и желаний таких в нём быть не должно. Как в такой ситуации поступить правильно?       — Сядь и выпей обезболивающее. Ты слишком бледный.       Это вот так правильно? Безнадёжно пытаться склеить разбитое?       Он послушно садится за стол, кладёт в рот таблетку, запивает её водой из поданного Хосоком стакана.       — Прости меня, Минни.       — Юнги уверен, что Хосок говорит эти слова без капли фальши, но тогда почему ему от них лишь хуже?       — Я обещал, что это закончится, и я не врал. Я попросил дать мне время, ты согласился. Я делал всё, что в моих силах, чтобы ты не чувствовал себя плохо, но все мои старания будто напрасны. Словно я один пытаюсь всё наладить и нужно это только мне. Ты просил не бросать тебя, у меня в мыслях даже такого не было, но сейчас всё выглядит так, будто это ты меня бросить пытаешься, при этом посмеявшись над всеми моими попытками всё наладить.       — Это не так.       У Юнги больше нет сил это слушать. Он уже понял, что виноват. Снова.       — Тогда объясни мне, пожалуйста, что с тобой происходит? Ты игнорируешь мои звонки и смс, хотя до этого неоднократно ругал меня за подобное. Ты на зло мне это делаешь?       А Хосок, видно, решил идти до конца. Даже тон его голоса повысился, стал твёрже. Точно он своими словами хочет разрубить Юнги.       — Я не ругал тебя, лишь спрашивал. И я, как ты говоришь, игнорировал тебя, только несколько дней, а ты занимался этим несколько месяцев.       Юнги тоже так хочет. Тоже хочет кричать, и заставить Хосока по-настоящему почувствовать себя виноватым.       — Я не просто так это делал, Юнги. Я работал. А ты просто отомстить мне решил. Для этого ты развёл то слезливое представление? Чтобы я пожалел тебя, а ты потом злорадствовал, пока я извожусь?       Юнги ложится лбом на сложенные на столе руки. Не знает, плакать ему или смеяться. Ведь по словам Хосока выходит, что со всех сторон только Юнги плохой. Неужели так оно и есть?       — Ты хотел жить подальше от родителей, мы переехали. Хотел, чтобы они не напрягали себя тяжёлой работой, теперь им не приходится этого делать. Хотел бросить учёбу, пожалуйста. Я даже твоего отца убедил в том, что тебя не нужно ругать за это, ведь я сам смогу создать для тебя хорошую жизнь. И я делал это, и продолжаю делать, хотя мне очень тяжело. Я понимаю, что и тебе нелегко, но по-другому никак, Юнги. Я только попросил у тебя немного времени, и даже сейчас я всё равно стараюсь и домой раньше возвращаться, и быть с тобой на связи. Но я прихожу домой, а тебя нет. На телефон ты не отвечаешь, ничего не рассказываешь. Как мне это понимать? Для чего я тогда всё это делал?       Вот именно, для чего? Нет, вопрос неверный. Что ему ответить? А делать что? Хосок ведь… прав. Хочется кричать, но ещё сильнее…       — Давай расстанемся, — не поднимая головы, тихо совсем шепчет.       Пробует на вкус произнесённые слова, они отдаются солью на губах, но не горечью.       — Что ты сейчас сказал?       Хосок услышал его, Юнги поднял мокрое уже лицо. В его округлившихся глазах он видел шок и глубокое непонимание.       — Я хочу расстаться.       И почему в этот раз ему совсем не страшно говорить эти слова? И почему Хосок в этот раз реагирует иначе? Почему Юнги так спокоен в этот момент? Может потому, что сделал наконец, правильный выбор?       — Ты сейчас шутишь?       Хосок подходит ближе, ладонями в стол упирается.       — Нет. Я думаю, что так будет лучше.       — Кому будет лучше? — неестественно спокойным тоном выдыхает.       По телу Юнги пробегает очередной табун мурашек, но он продолжает.       — Нам двоим. Тебе не придётся изводить себя, а мне…       — А тебе смеяться надо мной? — кричит, ударяя ладонями по столу.       Юнги вздрагивает и замолкает.       — Ты сам просил не бросать тебя, не уходить. А сейчас, ты говоришь, что мы расстаёмся. Это как понимать? Говоришь, нам будет лучше? А для чего я тогда всё это делал? Для кого?       — Хосок, не кричи, пожалуйста.       — Не кричать? Как я могу не кричать, если ты меня с ума свести решил? Я всё для тебя и ради тебя, а ты решил, сбежать. По-твоему, это нормально?       Юнги встаёт из-за стола и идёт к выходу.       — Стой, — хватает его за руку, — давай договорим.       — Не хочу.       Он пытается избавиться от чужой хватки, но не выходит. Пальцы Хосока подобны щупальцам, намертво прилипли к его запястью.       — Отпусти меня.       — Нет, я хочу поговорить. Сядь обратно, я не буду кричать.       Это ложь. Юнги слышит, что сейчас Хосок едва сдерживает себя. Он и сам устал молчать.       — Я тоже просил тебя поговорить! — теперь и Юнги кричит. — Я множество раз просил тебя об этом, но что делал ты? Ты точно так же уходил и мог не появляться несколько суток. И раз я такой плохой, то зачем я тебе нужен? Давай просто это закончим, и ты не будешь изматываться из-за меня. Будешь жить для себя и своих интересов. Всё равно ты давно начал это делать.       — Извини.       Юнги слышит чужой вздох, а сам задыхается. Ему так чертовски больно и обидно. Так сильно хочется сбежать. Хосок ослабляет хватку на его запястье, он может это сделать, но почему-то продолжает стоять на том же месте. Сил нет даже на ничтожный шаг.       — Я не должен был так говорить.       — Да перестань ты! Замолчи! — вскрикивает и запускает пальца в волосы на затылке.       Всё это похоже на затянувшийся кошмарный сон, где Хосок вдруг стал пустым фантиком, от которого всегда оберегала мама. Хочется проснуться, но вместо этого ему перекрыли доступ к кислороду. Хочется тишины и на улицу. Куда-нибудь, где идёт дождь, где нет слепящего и выжигающего внутри него дыры, солнца.       — Так ты правда хочешь уйти?       Почему? Почему? Почему? Он же говорит так тихо, но в голове Юнги каждое слово, как удар по огромному колоколу. Бьёт, душит, топит. Не оставляет и шанса выбраться невредимым.       — Я люблю тебя, Минни. Правда люблю.       Юнги слёз, рвущихся наружу, уже не сдерживает и спрятать не пытается. Громко плачет, обхватив себя руками. Хосок решается к нему подойти и даже обнять. Юнги всхлипывает, разрывается между: прижать к себе и оттолкнуть. Каждое слово Хосока, каким бы оно не было, как хомут на его шею.       — Ты давно не называл меня солнцем, и я правда угасаю, Минни. Я не смогу без тебя. Я тебя очень люблю. Прошу, дай мне шанс, я всё исправлю.       Дать шанс Хосоку? Разве не каждый из них в нём нуждается? Разве можно их исправить?       — Отпусти меня, — хрипит, и даже предпринимает слабую попытку оттолкнуть его, но конечно она не приносит желанного результата.       — Никогда, — отвечает ему Хосок и крепче в своих объятиях сжимает.       Юнги продолжает задыхаться, и уже сам не понимает, во что желает верить. В то, что «никогда», это самая большая в мире ложь или в то, что Хосок никогда ему не соврёт.

***

      Прошла ещё одна неделя. Юнги бы назвал эти семь дней монстрами, которые своими ядовитыми клыками искусали его на столько, что живого места не осталось.       После той крупной ссоры, Хосок не раз извинился перед ним. На следующий день они даже погуляли вместе, но внутри Юнги ничего не поменялось. С каждым днём, ему становилось только хуже, а на каждое слово, вопрос и предложение Хосока ему хотелось ответить: «давай расстанемся».       Он бесцельно шатался по квартире, пытался убедить себя в том, что у них ещё есть шанс. Хосок ведь его любит и в самом деле старался только ради него, заботился о нём так долго. Не может же Юнги вот так взять и бросить его после всего этого? Ему ведь самому плохо будет.       Но вчера, когда Хосок вернулся домой, Юнги снова убеждался в обратном. Он вернулся не совсем трезвым, но не этот запах так сильно привлёк внимание Юнги. От него пахло чужим человеком.       Возможно, звучит это странно, и в какой-то степени смешно, но такова правда. От него пахло чужим одеколоном. Что-то терпкое, яркое, напоминающее смесь каких-то трав и хвои. Хосок не пользовался таким, но Юнги не в первый раз улавливал от него этот запах. Чем нужно было заниматься, чтобы до такой степени пропитаться запахом другого человека? По этой причине Хосок если и возвращался домой, то практически никогда не ложился спать с ним, если только после долгого душа? Зачем они продолжают жить вместе, если всё вот так? Если даже сегодня утром Хосоку звонил человек, которого тот записал в своей телефонной книге полным именем?       Это снова может напоминать бред, но Хосок никого не подписывал в телефоне именами. Это всегда были какие-то прозвища. Ни одного имени у него не водилось, но как выяснилось, одно завелось. Ким Сокджин. И, быть может, это всё самовнушение, а может и нет, но что-то внутри подсказывало Юнги, что это имя принадлежит тому человеку, с которым он видел Хосока, чей запах он от него чувствовал.       Отвратительно и больно. И наоборот. Больно от того, как отвратно подозревать в подобном человека, в котором всегда был уверен. Ещё более отвратительно надеяться на то, что это не правда. Больно от понимания, что его всё же это волнует.       Он смотрит на чашку с чаем, над ней ещё клубится пар. Делает первый глоток — горько. Думает, что забыл положить сахар, а потому делает это снова. Раз ложка, два, три. Размешивает, пьёт, морщится. Не горько, но и не сладко. Вкуса просто нет. Он выливает чай в раковину и удручённым призраком бредёт в ванную. Выкручивает краны на полную, затыкает слив. Сбрасывает одежду на холодный кафель, и пока ванна наполняется, смотрит на свои вытянутые пальцы. Они подрагивают, но ему не холодно. Вроде.       Он чувствует странный холодок, прошедший по нему от пальцев ног, и опускает взгляд. Вода скопилась на полу. Это ванна так быстро набралась или он так долго смотрел на свои дрожащие руки? Важно ли это? Он забирается в ванную, вода выходит за бортики и продолжает литься на пол, но Юнги это не беспокоило.       Лишь спустя долгие, как ему показалось, несколько минут, он выключил воду, после чего целиком и полностью ушёл в себя, в свои мысли, что поделились на два противостоящих друг другу лагеря. Первый говорит, что Юнги совершает ошибку, оставаясь здесь. Второй с ним спорит и называет ошибкой даже мысли о расставании с Хосоком.       Юнги словно между молотом и наковальней. Куда не подайся, везде удар. Хочется поступить правильно и так, чтобы всем было хорошо. Но разве в такой ситуации, это возможно?       Что-то пиликает, звук этот доносится с пола. В ушах Юнги он обозначается как шум, но он всё равно тянет руку вниз и достаёт из промокших шорт телефон. Без особого интереса поворачивает дисплей к лицу, но стоило прочесть имя и внутри запускается некий механизм, позволяющий дышать.       — Чонгук?       — Что с твоим голосом?       Юнги не отвечает на вопрос, не думает почти. Он дышит, и не хочет снова задыхаться, это всё что его волнует сейчас.       — Забери меня. Прошу, умоляю, забери.       — Где ты?       — Дома.       Как же тяжело это произносить, и гадко это признавать. Чонгук же вероятнее всего подумает, что Юнги сошёл с ума и не станет выполнять эту просьбу. Молчание затягивается, в глазах скапливается влага, он их закрывает. Просит себя продержаться, не делать поспешных выводов и дождаться ответа Чонгука.       — Хорошо.       Юнги резко отлипает от бортика, вода снова льётся на пол.       — Я недалеко, буду минуты через три.       Юнги не тратит время на ненужные уже ответы, а сразу выпрыгивает из ванны и не вытираясь бежит одеваться. Ему нужно уйти, сбежать. Невыносимо находится здесь, чего-то ждать и продолжать грызть себя. Таким образом он точно с ума сойдёт и так и не поймёт, как ему следует поступить.       Когда Юнги вышел из подъезда, то сразу увидел машину Чонгука и его самого. Он стоял у открытой с пассажирской стороны дверцы и курил. Его лицо издали казалось хмурым, но стоило Юнги подойти ближе, он заметил, что Чонгук чем-то очень расстроен. Юнги нарушил какие-то его планы своей просьбой? Как-то помешал? Может, ему стоит уйти и не быть обузой?       — Ты…       — Холодно, а у тебя волосы мокрые. Садись в машину.       Он проглатывает все слова и покорно садится в машину. Он не знает, о чём Чонгук сейчас думает, но, как бы неправильно это ни было с его стороны, узнавать не хочет. Пусть Чонгук просто увезёт его отсюда. Всё равно куда, только бы подальше. Юнги даже телефон забирать не стал, бросил его где-то между ванной и спальней.       — Куда хочешь поехать?       Вернувшись в машину, Чонгук видно не смог разглядеть желания Юнги на его лице, а может, решил удостоверится в своей догадке.       — Мне всё равно, только бы подальше.       Снова чистая правда, но какая-то частица Юнги скучает по моментам, когда он мог говорить Чонгуку почти ложь. Она давалась легче.       — Хорошо.       Чонгуку, судя по его голосу, эта правда тоже не очень нравится.       Юнги ничего не мог с этим поделать, как-то улучшить атмосферу другими словами, а потому он просто отвернулся к окну и устало прикрыл глаза. Все эти дни он очень плохо спал, а если и удавалось проспать больше четырёх часов, он всё равно не чувствовал себя отдохнувшим. Напряжение только, словно находится в какой-то камере, где неизвестные ему люди, пристально наблюдают за каждым его действием и хоть что-то Юнги сделает не так, шагнёт чуть громче или заснёт, в неё запустят отравляющий газ. Сейчас он не был в том доме, который уже не мог назвать своим, а потому, чувствовал себя в безопасности, и уснул. Чонгук не подвергнет его опасности.       Чонгук, как Юнги и просил, увёз его как можно дальше. К себе домой. И глядя на это здание, и виднеющееся по краям, начало леса, он чувствовал себя всё так же в безопасности и мог спокойно дышать, без туго затянутых Хосоком и им самим, хомутов на шее.       — Посидим ещё?       — Нет, пойдём.       Чонгук согласно кивает и выходит первым. Быстро обходит машину и помогает Юнги выйти. Сначала он не понял, к чему эта ненужная сейчас, галантность, но как только он ступил ногами на землю, те сразу задрожали, а голова закружилась. Если бы не Чонгук, Юнги бы просто упал на асфальт и остался размазанным по нему пятном, бывшего человеком. Странно выходит. Хосок, его чёртово солнце, но от него Юнги только падает. Чонгук же… Чонгук другой.       — Голова кружится?       — Как ты догадался? — говорить прямо не хочется, врать уже не получается.       — Тут и гадать не надо. Тебя от призрака не отличить.       — Я не просвечиваю, — пытается глупо отшутиться.       — Но и жизнью не светишься.       Чон Чонгук, как и всегда не может промолчать. Прямой как рельсы, он говорит только правду. Порой Юнги ненавидит его за это. Меньше всего ему хотелось, чтобы Чонгук видел его таким, несчастным, ведь тот желал ему обратного. И на звонок его, Юнги не должен был отвечать, и просить забрать. Но этот человек единственный, к кому он мог обратиться, от кого хотел получить помощь. Когда-нибудь, он и за это, обязательно извинится.       — Ложись в постель, а я вызову врача.       — Не нужно, он не поможет.       И в этом случае соврать не может. То, что болит у Юнги, даже самый лучший в мире врач не вылечит. Чонгук на сказанное молчит, только помогает Юнги избавится от пальто и кед, и укладывает его в постель.       — На самом деле я звонил тебе, чтобы позвать перекусить. Но раз планы немного поменялись, предлагаю тебе оценить мои кулинарные навыки.       О чём это он? Почему не спрашивает о произошедшем? Юнги не понимает, что Чонгук задумал, но решил поддаться и плыть по течению пока может.       — Ты сам готовишь?       — Не всегда, но сегодня у моей управляющей выходной, так что всё равно придётся. Что ты любишь из лёгкой еды?       — Из лёгкой? — почему он продолжает говорить? Почему стало так спокойно?       — Да. Что предпочитаешь на завтрак?       — Кашу, с фруктами, — голос его становится всё тише, а глаза, глядящие в полок, слипаются.       Чонгук продолжал говорить с ним, Юнги вроде что-то отвечал, он потерял связь с реальностью. Он понимал и хотел только одного: чтобы Чонгук не переставал говорить или ещё хуже, уходил. По этой причине он до последнего пытался подавать признаки бодрствующего человека. Мысли в его голове, что до этого были поделены на два лагеря, соорудили ещё один. Теперь, голоса внутри Юнги кричали ещё и о том, что он ещё ужаснее, чем был до этого. Потому что он использует Чонгука, его доброту и заботу. Во время борьбы с ними он и уснул.

***

      Подушечка большого пальца скользит по экрану, перелистывает давно знакомые моменты. Тогда они казались невероятно значимыми, абсолютно каждый: выпускной Юнги, его застенчивая улыбка; то, как он и Юнги гуляли на открытии нового фонтана, и обрызгали друг друга водой, словно малые дети; как гуляя по парку обмазывали лица друг друга мороженым или как любовались видом со смотровой площадки Сеульской башни.       Этих моментов было огромное множество, и каждый Хосок сохранял в памяти телефона и в голове. Воспоминания об этих моментах всегда были чем-то тёплым, приносящим счастье.       Сейчас же Хосок просмотрел почти все фото, но ни одно из них не цепляло. Он до сих пор помнил, когда, где и при каких обстоятельствах было сделано каждое, и эти воспоминания не стали чем-то неприятным, но сейчас он смотрит на двух улыбающихся в объектив камеры парней, и чувствует будто это было настолько давно, что и вовсе не с ним. Будто из прошлой жизни что-то вспомнил. И это странно, а ещё грустно.       Глядя на эти фото, Хосок понимал, они не вернуться в эти моменты, не смогут их повторить. Они — он и Юнги, стали другими. Можно сказать — выросли, но это слово не вписывается в ситуацию. Изменились? Да, безусловно, и это не плохо, в целом, но…       Хосок не хочет терять его. Он любит Юнги, очень сильно, но сейчас эта любовь стала чем-то, что на неё не очень-то и похожа. Более того, он уже не раз нарушил обещания данные Юнги и его родителям. Он дал слово беречь их сына, заботиться о нём, любить и не предавать. Как бы они отреагировали, если бы узнали, что человек которого они приняли, не раз помогали и в конце концов доверили ему своего сына, на самом деле аморальный лжец, преступник, изменник, доводящий Юнги до слёз и даже до страшной фразы: «давай расстанемся»?       Он вздрагивает от прошедшего по коже, холодка. Он так сильно боится услышать эти слова вновь, но какой-то частью мозга понимает, что это самое правильное решение. Во всяком случае, для Юнги. Наверняка тот будет намного счастливее, если Хосока не будет в его жизни.       Но что тогда будет с самим Хосоком? Кто его будет ждать? Кто посреди ночи позовёт его пить чай, чтобы вместе попробовать какую-то новую комбинацию сортов и трав? А кто будет ворчать на него, что на улице ведёт себя как ребёнок, за не надетую шапку и открытую машину? Кто позовёт его по имени так же, как это делает Юнги? Кто будет так же нуждаться в нём? Неужели Хосоку на карте судьбы прописано быть никому не нужным? Разве это честно? Почему он один должен страдать, а все вокруг него быть счастливыми и дразнить его этим чёртовым счастьем, что для него оказалось недосягаемым.       И ведь дело не только в том, что Юнги захотел расстаться, Хосок и сам понимает, что между ними уже нет даже того, что было в начале. Он для Юнги уже не солнце, да и Хосок светить для него, уже не старается. Какой в этом смысл, если Юнги это уже не нужно? Не нужен его свет и тепло, его старания и потраченные на него силы.       Хм, как иронично. Несколько лет назад ему казалось, что он бессовестно пользуется добротой чужих ему людей, и потому он дал себе слово, в будущем отплатить им. А теперь вся жизнь Хосока с Юнги, выглядит как приём оплаты им. Видно, Хосок уже выплатил свой долг, вот от него и решили избавиться, при этом выставив его виноватым во всех грехах. Да если бы этот наивный дурачок только знал, сколько на самом деле требуют с него его родители, и какие истинные у Хосока отношения с Хэри, он бы не пилил его за отсутствие к себе внимания.       Резко отбросив телефон на пол, словно обжёгся, он выпрыгивает из кресла и схватившись за раскалывающуюся на части голову, страдальчески мычит. Что чёрт возьми творится в его дурной голове? Почему он вдруг обвиняет Юнги и его родителей?       Всё так смешалось, и это сводит его с ума. Но ведь не только он виноват в том, какие у них теперь отношения. Юнги же первым изменил ему, а Хосок даже не упрекнул его за это. По сути, они квиты. Разве нет? Нет, блядь, не квиты! Хосок специально не стал тогда спрашивать, хотел просто забыть и сделать вид, что ничего не было, но при каждой своей измене он напоминал себе тот случай и как бы оправдывал себя этим. Зачем?       Сумасшествие. Вся его чёртова жизнь, это цирк на выезде, а он один из главных клоунов, как перед публикой, так и перед самим собой.       — Я не должен был, — оседает обратно в кресло, прикрытые глаза большим и указательным пальцами трёт, — должен был отказать.       — Кому отказать?       Нет, только не сейчас. Хосок в Богов не верит, но сейчас молится, чтобы этот человек исчез. Желательно из его жизни, а не только из кабинета. Сокджин слишком сложный для него, для его спланированной когда-то жизни, которая уже покрыта трещинами и вот-вот разлетится, оставив Хосока одного с неизлечимыми ранами от впившихся в него осколков того идеального мира, который он создать не смог.       — У, судя по твоей кислой мине, ты говорил обо мне. Ещё и не в самом лучшем свете.       Ну вот, снова он говорит так, будто обижен. Словно его на самом деле задевают подобные слова и действия Хосока. Но это ведь невозможно. Это не человек, а чёртов робот, и плевать он хотел на чьи-то чувства, а весь мир для него, кукольный домик.       — Сокджин, будь любезен, хоть сейчас обойдись без своих чёртовых игр. Говори, что тебе нужно, и проваливай, — не открывая глаз, устало выговаривает.       Он искренне надеется, что хоть одна из многотысячных молитв, достигнет ушей какого-нибудь Бога, и тот поможет ему. Если это произойдёт, он и пить бросит и врать, и в храмы ходить будет, и нищим подавать, и молится перед едой. Всё что угодно, только пусть поможет, ибо один он против этого человека ничтожен.       — Чон Хосок, ты настоящий садист. Ни дня не можешь прожить, чтобы не обидеть меня, так ещё и обвинениями кидаешься.       Джин цокает языком, и привычно уже, чёрт бы его побрал, запрыгивает на стол. Серьёзно, будь они друзьями, Хосок бы лично для него пособие, с предметами, которые предназначены для сидения создал. Может тогда этот человек запомнит, что для задницы был придуман стул.       — Если кто-то из нас и достоин звания садиста, то это точно не я, — вздыхает.       Он понимает, что спорить с этим человеком так же бессмысленно, как пытаться перепеть радио, но каждый раз это делает. И не всегда ему для этого нужна причина, это стало чем-то вроде рефлекса, и в некоторых случаях ему это даже нравится, хоть он и не выигрывает никогда.       Да, Сокджин точно неправильно его назвал. Хосок не садист, а наоборот, самый, что ни на есть настоящий, мазохист. Только моральный. И такой же моральный садист по отношению к Юнги.       Ну вот, опять этот бред! Как прекратить это дерьмо?       — Ладно, шутки в сторону.       Джин подозрительно быстро отступает и склоняется ближе к нему. Хосок это даже с закрытыми глазами видит. Чувствует, как мягкие кудри свисают над его лицом в нескольких сантиметрах, а тёплое дыхание скользит по его лицу.       — Уйди, — глухо произносит, и хочет окончательно перестать понимать свои мысли, ибо, то меньшинство, что кажется понятным, ему абсолютно не нравится, это в корне неправильно, глупо и смешно до слёз истерических.       — Не-а.       Богам ведь нужны последователи, так почему Хосок даже тут в списке ненужных оказался?       — Ты хреново выглядишь. Помрёшь тут, и я тоже умру.       Да как он может? Как? Каким образом с его языка слетают такие слова, о значении которых он не знает ни черта? Да чтобы он, Ким Сокджин, умер без кого-то? Да это земля должна начать вращаться в другую сторону, а солнце с луной поменяться местами. Он собственную семью желает в безымянных могилах похоронить, так как он может позволять себе говорить о таком?       Ладно Хосок, но другой мог и поверить в этот очевидный бред, сплетённый из шутовской лжи. Или Джин считает, что Хосок до такой вот степени беспросветный тупица, и поведётся на эту игру?       — Может перестанешь? — открывает наконец глаза и смотрит в склонённое над ним лицо, — я знаю, что ты ещё тот заядлый игрок, но всё же найди уже другую игрушку.       — Думаешь, ты для меня игрушка?       Отстранившись, ногу на ногу закидывает, руки на груди складывает. Хмурится едва заметно, взгляд его темнеет. Всё это Хосок уже видел, но ни разу он в это не верит. Всё, что может огорчать этого человека, так только то, что Хосок не ведётся. Пара полумоментов не в счёт. В Сокджине нет ничего, что не видно сразу. В глубине его глаз нет чего-то привлекательного и чарующего, как и в сердце его, нет места людям.       — Чон Хосок, — вздыхает, — вот везде ты умный и смекалистый, но в таких вопросах тупой как пробка. Ты мне блядь нравишься. Не как игрушка, и ты сам это знаешь, но строишь из себя дурака. Так кто в таком случае, из нас играет? Я? Скорее ты, не способный признать…       — Заткнись!       Вскакивает на ноги, и хватает Джина за плечи, с силой сжимая их. Тот поддаётся, не пытается даже отпихнуть его от себя.       — Хватит делать вид, что ты меня знаешь и в тебе есть хоть что-то человеческое. Ты нихуя обо мне не знаешь, и что такое умирать без единственно-важного человека, тебе тоже неизвестно. Ты только знаешь, как управлять людьми, как тебе вздумается, но ты сам едва отличаешься от бесчувственной куклы.       — Выговорился? — ровным голосом спрашивает и это показное спокойствие только сильнее раздражает.       — Нет!       — Хорошо, продолжай.       Как он это делает? Только что внутри Хосока столько ядовитых слов плескалось, но где они все сейчас? Почему глядя на этого человека, у него пропадает вся злость? Почему в сказанной Джином фразе, он услышал не привычную ему, беспечность, а усталость, смешанную с оттаявшей грустью, и даже далёкие отголоски нежности? Он точно с ума сошёл, не иначе.       — Как я вижу, ты не определился какими ещё словами оскорбить меня, а потому, пока ты думаешь, я тоже кое-что скажу тебе. Точнее, спрошу, но ты не отвечай сразу, а дослушай всё. Ты не можешь уйти от Мина только потому, что боишься, что мои намерения по отношению к тебе, несерьёзны?       Сокджин говорит без едкости в тоне, не повышает голос, чётко произносит каждое слово. Хосок слушает его и почему-то хочет, чтобы он кричал. От чего-то так гадко чувствует себя, будто он виноват перед Сокджином так, что и несколькими жизнями эту вину не загладить.       — И бесишься ты сейчас, и с ума сходишь потому, что не способен признать очевидных фактов. Первый из них: ты не такой, каким тебя знает Мин Юнги и его семья; второе, Юнги тебе не нужен; третье, ты хочешь остаться в этом мире со мной. Признай это, и мозги на место встанут, и жизнь легче будет. На счёт твоих отношений с Юнги я тебя тоже предупреждал, говорил оставить его, пока от вас ещё хоть что-то осталось. Пойми, дальше будет только хуже, и ты не сможешь это изменить, если не остановишься.       Сказав всё это, Джин ещё несколько секунд смотрит на него, после чего убирает обмякшие руки со своих плеч и слезает со стола.       — Так ты хочешь мне ещё что-то сказать?       Хосок не отвечает, садится в кресло, глаза прячет.       — Тогда я добавлю ещё одно: если бы ты не согласился на моё предложение, вы бы всё равно расстались. Вся твоя жизнь с ним, сплошная ложь.       Он всё так же упрямо молчит, сказать ему на это нечего. Стоит только открыть рот, и одним только этим он признает всё услышанное, чего делать не собирается.       — Не знаю, ждёт ли тебя ещё твой Юнги, но я дам тебе ещё немного времени.       — Зачем? — не поднимая глаз, вопреки всему открывает рот и выдыхает из него слова, что горло царапают. — Зачем я тебе?       — Я уже не раз отвечал на этот вопрос. Вынь свои никому ненужные идеалы из ушей и головы, и тогда всё услышишь и поймёшь.       Джин уходит, оставив Хосока наедине со всем сказанным. Жестокий человек. Хосок изо всех сил пытался избавиться от подобных мыслей в своей голове, а теперь всё по новой, ещё и нужно снова убедить себя в том, что этому человеку, верить нельзя. Разве только в утверждениях о его с Юнги, отношениях. С какой стороны не посмотри, каждое его действие только убивает их, а он всё пытается верить в обратное.       Телефон снова звонит, он возводит взгляд к потолку. Юри и Хэри, как сговорившись, звонят ему на протяжении всего дня, а отвечать он не хочет от слова совсем. Что заставило их так активно напоминать о себе? Он не хочет узнавать. Наверняка это снова какие-то глупые расспросы: «когда приедете в гости? А давайте в выходные сделаем вот это и сходим туда-то», и тому подобное.       Сейчас ни он, ни тем более Юнги не выдержат пребывание в их обществе. А ещё Хосок побаивается, что Юнги пожалуется родителям на него. Вдруг те ему поверят? Хэри уж точно может. И тогда весь тщательно собираемый образ Хосока обратится в пыль. Что тогда он будет делать? Приползёт к Сокджину с надеждой на искренность в его словах? Это ещё более жалко, чем продолжать цепляться за возможность вернуть нормальные отношения с Юнги.       Телефон продолжает надрываться, Хосок понимает, продолжать игнорировать смысла нет. Эти люди и мёртвого достанут. Идя на звук, он находит на полу телефон, вдыхает полные лёгкие воздуха и принимает вызов.       — Юри, здравствуйте. Извините, что долго не отвечал, много работы. Что-то случилось?       — Ох, Хосок, извини что отвлекаем. Просто мы не могли дозвониться до Юнги, а ведь у него завтра день рождения. Точнее, уже сегодня, — женщина посмеивается, а внутри Хосока что-то неприятно щёлкает и скрипит. — Мы хотели пригласить вас к себе, а то и в гости давно не заходили, а мы соскучились по вам…       Юри продолжает говорить без остановки, а из Хосока весь набранный ранее воздух вышел. День рождение Юнги, оно уже наступило. Как он мог забыть? И как Юнги мог не ответить родителям перед таким днём?       — Хосок?       — Извините, Юри. Я перезвоню вам позже.       Не дожидаясь ответа, он отключается и тут же набирает номер Юнги, параллельно возвращаясь к столу за ключами от машины. Выбегает из кабинета под звук удушающе громких гудков в динамике. И только сейчас он вспоминает, что сегодня днём Юнги не ответил на его смс, и как нездорово выглядел в последние дни.       В голове бардак, он не дожидается приезда лифта, бежит на лестницу и продолжает звонить Юнги. Внутри него разрасталась тревога, она отдавалась дрожью в коленях из-за чего он несколько раз оступался и едва не падал, и из-за неё же заставлял себя бежать быстрее.       Вдруг что-то случилось? Может Юнги сейчас лежит прикованный к кровати недугом, и ни подняться, ни до телефона дотянуться не способен? Что ему делать? Сразу врача вызывать или сначала домой приехать? Он уже порывается это сделать, но останавливает себя, пытаясь удержать панику.       Запрыгнув в машину, с силой давит на газ и заставляет автомобиль едва не лететь по подземной парковке. Ладони, сжимающие руль, вспотели, со лба стекали капельки пота, сердце колотилось как бешенное и вот-вот разорвёт грудную клетку. Если с Юнги что-то случилось, он окончательно с ума сойдёт и за всю жизнь не простит себя.       — Юнги! — кричит, едва успев открыть входную дверь. — Юнги, ты где?       Он проходит прямо в обуви и так сильно хочет, чтобы Юнги как ни в чём не бывало вышел из спальни и посмотрел на него, как на идиота, а на все вопросы о пропущенных звонках ответил, что телефон был на беззвучном режиме.       Но этого не происходит. На зов Хосока отвечает только пустота и пульсирующая от повышенной тревоги, боль в висках. Он находит телефон Юнги валяющимся на полу у дверей в спальню. Горло сдавливает. Подобрав его, он переступает порог комнаты и включает свет. Постель разворошена ещё с утра, в какой-то момент Юнги перестал идеально заправлять её, и всё чаще оставлял так. Дверь в гардеробную закрыта не плотно, ей мешали валяющиеся на полу штаны. Хосок открывает её до конца, но конечно Юнги внутри не оказалось. А глядя на список вызовов в его телефоне, он видит последний принятый от Чонгука, и понимает, что Юнги нет и в доме. Он сбежал, ещё и телефон оставил.       Неужели им действительно будет лучше, если они расстанутся? А что будет потом? Юнги останется с Чонгуком, а Хосок будет помирать в одиночестве погребённый под громадной плитой из своего позора? Почему Юнги убежал именно к нему? Да пусть бы он к любому другому человеку ушёл, но почему им стал именно Чонгук? Почему сейчас? Ещё и чёртовы красные кеды наверняка одел на встречу к нему, чтобы показать, как сильно ему нравится этот подарок.       Он пинает стену, выбрасывает телефоны в разные стороны и давится всей той желчью, что ни выплюнуть, ни проглотить не может. Она превратилась в огромный ком и застряла поперёк горла и разрывает его теперь, увеличиваясь с каждой попыткой вдохнуть. Что ему делать? Как Юнги мог так поступить с ним? Как?

***

      Юнги проснулся или ещё спит? Если он спит, то всё в порядке, тогда он может назвать увиденное приятным. Если же он проснулся и потолок над ним и правда светился множеством крохотных лампочек, точно это звёздное небо или млечный путь, то он сошёл с ума. Безусловно, это выглядит красиво, но Юнги не должен был проснуться в этом месте, и засыпать в нём и в целом находится.       Но если не должен, от чего тогда в нём нет и намёка на тревогу или что-то подобное? Почему он чувствует себя так хорошо? Какими магическими силами обладает эта комната, дом и его хозяин? Почему его темнота излучает такой приятный, а самое главное, нужный свет?       — Проснулся?       Юнги оборачивается на голос и увидев в дверях Чонгука, улыбается. Зачем он это делает? Понятия не имеет, но ему так сильно этого хотелось.       — Голоден? — склонив голову на бок, спрашивает, а Юнги всё с той же улыбкой кивает.       Кажется, он где-то ударился головой и лишился тех жалких остатков мозгов, что у него имелись. Ну и ладно. Если ради внутреннего спокойствия ему всего лишь нужно было отказаться от дотошного мозга, он не против и новый искать не намерен.       — Как ты узнал, что я проснусь именно сейчас?       Он наблюдает за тем, как Чонгук включает лампу, стоящую на тумбе, и присаживается на край кровати, держа в руках тарелку, над которой поднимался пар. Последнему несказанно удивляется.       — Ты ворочаешься перед тем, как окончательно проснуться, — невозмутимо отвечает и передаёт тарелку, — осторожно, горячая.       — Спасибо, — принимает тарелку, смотрит в неё и удивляется снова.       Это каша с кусочками фруктов, а именно: бананов и яблок. Он помнит, что перед тем, как уснуть говорил о каше, но не припоминает, чтобы хоть как-то упоминал фрукты.       — Когда мы ели мороженное, ты всегда выбирал либо банановое, либо яблочное, потому решил их и добавить в кашу, — снова, будто прочитав его мысли, говорит, а Юнги улыбается шире. Да что с его ртом?       — Ты очень наблюдателен, — кивает собственным словам, прося себя уже запомнить это и перестать удивляться и начинает кушать.       — Да, но кое-чего я разглядеть не смог, — наблюдая за тем, с каким аппетитом Юнги уплетает кашу, говорит и пускает смешок, когда он поднимает к нему лицо, в уголке рта испачканное в каше.       — Чего?       Уже переполненный любопытством, Юнги смотрит на него, ждёт объяснений. Ресницами длинными хлопает, да облизывается довольно.       — Кекс или торт?       С невозмутимым видом Чонгук стирает подушечкой пальца кашу с его лица, а Юнги в тот же миг выпадает из реальности и не сразу находит в неё вход. А может и не ищет вовсе. Всё его внимание сконцентрировано на этом жесте Чонгука, и как после он слизнул эту кашу со своего пальца. Сумасшедший. Чонгук. И Юнги тоже.       — Ответишь на вопрос? — и точно поняв, что Юнги его не запомнил или не услышал, он повторил свой вопрос.       — Ну.       Он старается дышать глубже и стереть из памяти последний момент или отнести его к обычным. Смешно. Разве хоть что-то бывало у него с Чонгуком по-обычному?       — Я и то, и другое люблю, но торт скорее праздничный десерт.       — Хорошо, — кивает Чонгук и больше ничего не говоря, уходит из комнаты. Юнги не позвать его, не вопрос задать не успел.       Какое-то время он ещё смотрел на прикрытую дверь, но Чонгук не вернулся. Юнги, пожав плечами, решает пока доесть кашу, вкуснее которой, честно, не ел. Неужели Чонгук сам её приготовил? Так вкусно. Зёрнышки риса такие мягкие, буквально таят во рту, в меру сладкая и нет недостатка во фруктах. Восхитительно.       Он слышит приближающиеся шаги и уже поворачивается к двери готовый завалить Чонгука похвалой и благодарностью, но слова не выходят из его приоткрытого рта. Он от чего-то повлажневшими глазами смотрит на идущего к нему Чонгука с тортом в руках и горящими в нём, свечами.       — Уже третий час ночи, так что, с днём рождения тебя, Юнги.       Юнги прикрывает рот и смотрит на улыбающееся лицо Чонгука. Кажется, мозги включились или нашлись, потому что он снова, как ни странно, не понимает. Почему Чонгук так внимателен ко всем мелочам связанными с Юнги и знает, и помнит о его дне рождении, когда даже он сам о нём забыл?       — Не любишь свечи? — привлекает к себе внимание Чонгук.       — Люблю, — едва не шёпотом отвечает и прикрыв глаза, мысленно загадывает желание, после чего задувает свечи.       Открывает глаза и встречается со взглядом Чонгука. Вглядывается в него внимательно, но понять увиденное не может. Он выглядит радостным, и даже счастливым, вот только радость эта с примесью неясной Юнги, печали. Так не хочется, чтобы она была, чтобы гасила собой яркость прекрасных звёзд и запрещала им говорить.       — Разрежешь торт? — вопрос-просьба.       Он не знает причин печали Чонгука, хочет хотя бы попытаться отвлечь его. Их обоих.       — Конечно.       Чонгук улыбается чуть шире, и от этой улыбки Юнги становится чуточку лучше. Он совсем не хочет, чтобы было хоть что-то, что могло бы омрачить эту улыбку, загасить льющееся приятное тепло от простых слов. Вот только, Юнги сам по себе может быть для этого причиной.       — Тут будем или пойдём в столовую? Чёртов мозг, отключись обратно! Не порть всё, пожалуйста.       — Боюсь, я могу что-то уронить и измазать постель.       Он должен постараться не отдаваться плохим мыслям, иначе Чонгук их тоже увидит. Всё хорошо, всё в порядке. Нужно хотя бы создать такую видимость.       — Уверен, как минимум один кусочек банана или яблока уже спрятался где-то в одеяле.       Чонгук посмеивается, но кивает и вместе они идут в столовую. Там Чонгук разрезает торт и наливает им чай.       Юнги старается не думать о плохом, и полностью отдаваться этому приятному моменту. Это ведь его день рождения, может же он хотя бы немного порадоваться в этот день?       — Вкусно? — интересуется Чонгук, наблюдая за тем, как Юнги уплетает уже второй кусок торта.       — Очень, — невнятно выговаривает с набитым ртом, снова вызывая в Чонгуке желание посмеяться. Он отчётливо это в его глазах видит, и сам смеяться хочет.       Всё ведь на самом деле так просто, он сам всё усложняет. Почему он не может?       — Почему ты забыл о своём дне рождении?       Почему Чонгук не мог ещё немного помолчать?