Без вины виновный.

      Если бы кто-то сказал Юнги, что ему не нравится ходить на пары, он бы стал утверждать обратное. Если бы услышал слова о том, что ему может быть не комфортно со своими родителями, он, отмахнувшись, посмеялся бы. Если бы ему сказали, что он будет нуждаться в едва знакомом человеке и всюду искать его только для того, чтобы помолчать с ним и послушать дождь, Юнги без малейшего укола совести послал бы этого человека и назвал придурком. Потому что учится ему всегда нравилось. Он любит своих родителей. И точно не стал бы бегать за странными незнакомцами.       Юнги нужно солнце, а не дождь. Мама учила, что под ним можно заболеть, появятся осложнения и много чего плохого. Дождь — не для людей. Не для таких, как Юнги.       Мин Юнги хороший, прилежный и послушный мальчик, который должен купаться в солнечных лучах и не посметь жаловаться на то, что от слишком яркого света глаза слепит, а от чрезмерного тепла голова болит. Мин Юнги отличается от тех, кто любит грязный дождь. Он не такой человек.       Мин Юнги входит в десятку лучших первокурсников, прилежный сын, хороший друг. Всё своё время он посвящает учёбе, а свободное — семье. Юнги, это тот ребёнок, которым гордятся и ставят в пример. Он не шатается по каким-нибудь клубам до утра, не пьёт, не курит, не ведёт развязный образ жизни. Мин Юнги совсем другой.       Юнги другой.       В последние пару недель ему вдруг стали скучны уроки, с семьёй он старался не пересекаться. Но отчаянно искал встреч с едва знакомым, Чон Чонгуком. С ним он проводит время между парами, обедает и пьёт чай. С ним он ходит в библиотеку. С ним он говорит. С ним же молчит. И с этим же, совершенно незнакомым ему человеком, он сейчас смотрит на дождь, который становится всё сильнее, раскаты грома все пугающе, а яркие вспышки молний всё чаще. Гроза собиралась три дня, и вот, наконец пришла.       Утром, перед тем как выйти из дома, Юнги внимательно слушал наставления мамы о том, что дождь лучше где-то переждать и крепко сжимал в руках, данный ею зонтик. Она всегда волновалась, что Юнги промокнет и заболеет. Этим же страхом она заразила Хосока. Юнги всячески отрезали путь к дождю, со всех сторон ему кричали о том, как он опасен.       Но вот он сидит под этим ливнем прямо посреди тротуара. Его одежда насквозь промокла, а с волос, ресниц и губ, стекала дождевая вода. Но Юнги не раскрывал зонт, не спешил укрыться под какой-нибудь крышей. Дождь совсем не пугал его. Он улыбался ему и завороженно смотрел на то, как белые вспышки разрезают почти чёрное небо. Впервые за почти двадцать лет своей жизни, Юнги подумал о том, что ему нравится дождь и гроза совсем не пугает его. А сидеть под ним прямо на асфальте в компании знакомого незнакомца с самыми чёрными глазами, очень приятно. Всё происходящее сейчас, будто было чем-то, в чём Юнги нуждался на протяжении очень долгого времени, и теперь, наконец нашёл это. Иначе он не мог объяснить, почему ему так радостно и так спокойно.       Несколько дней назад, Чонгук сказал, что ему не нравится, когда Юнги сомневается в его существовании. Юнги это тоже не нравится, более того, он боится этого. Но этот страх не сравнится с тем, где Юнги должен принять происходящее в его жизни, за реальные события. И дело даже не в Чонгуке, а в самом Юнги.       Всего одна встреча и тень на его лице подаренная Чонгуком, но весь жизненный уклад Юнги по кирпичикам стал рушиться. Ему это одновременно нравилось и нет. Потому что любое разрушение, пусть оно миллионы раз будет во благо, оно останется разрушением. Юнги же слишком привязывается ко всему, что его окружает. Он был и остаётся привязанным к своему миру и его законам. Но точно так же он успел привязаться к Чонгуку, его загадочной темноте и любовью к дождю. Даже к запаху его сигарет, Юнги успел привязаться.       — Курить хочу, да и ты сильно вымок. Пойдём под крышу?       Если бы Чонгук не сказал о своём желании, а просто указал Юнги на то, что пора бы перестать мокнуть, он бы отказался. Подобно маленькому ребёнку, коим даже в детстве не всегда бывал, он бы попросил остаться ещё на немного, хоть на пару минуток. Но сейчас Юнги согласно кивает и при помощи поддерживающих его рук Чонгука, поднимается на ноги.       Шагая прямо за спиной Чонгука, Юнги почему-то кажется, что тот нарочно сказал именно так, будто понимал, что Юнги не захочет уходить предложи он ему просто укрыться. Но даже если это так, он не обижался на такой обманный маневр. Наоборот, ему будет приятно, окажись его предположение правдой. Это означало бы, что Чонгук успел его выучить, а если он смог это сделать, значит он наблюдает и подмечает куда больше, чем может показаться по его отстранённому виду.       — Ты когда-нибудь красил волосы? — Чонгук, как и всегда, первым заводит разговор.       — Нет. Почему спрашиваешь?       — Просто, — пожимает плечами, и достаёт из металлического, отливающего серебром футляра, сигарету, — подумал, что тебе бы пошёл рыжий. — Закурив, даёт такое объяснение, пока Юнги бестолково пялится на него, да слипшимися от воды, ресницами хлопает. — С нашей первой встречи, я постоянно думал о твоих глазах.       — О глазах? О моих глазах? — заикаясь, переспрашивает, указывая вытянутым пальцем на своё лицо. — Зачем?       — Они мне очень нравятся, — Чонгук отвечает, выдыхая дым, и тот порывом ветра, прямо в Юнги прилетает. Но в этот раз он не отходит. Позволяет ему впитаться в себя. В одежду, в кожу, в мозг. Также и со словами Чонгука. Он их в себя как губка с жадностью вбирает, боясь хоть одно упустить, не расслышать, забыть.       — Твои глаза, они уникальны. Разрез, форма, цвет. Когда я смотрю в них, то сразу тягучий мёд вспоминаю. Я долго думал, что мне напоминает разрез твоих глаз, и сейчас понял. У тебя лисьи глаза.       — Лисьи?       — Угу. Вот и подумал, что тебе пошёл бы рыжий. А может, ты уже красился в какой-то другой. Вот и спросил из любопытства.       — Когда мне было семнадцать, я хотел покрасить волосы.       Но Юнги этого не сделал, потому что мама отговорила. Она сказала, что Юнги едва не стал жертвой моды, за которой гонится молодёжь. Напомнила, что у него совсем иные интересы. В итоге, она убедила его в том, что подобным образом он не самовыразится, а только станет действительно похожим на остальных, вне зависимости от того, в какой цвет он покрасится. Юнги послушал её, согласился и не стал этого делать, пусть мама потом и сказала, что решать в конечном итоге должен сам Юнги, а она лишь сказала своё мнение. — Передумал?       Ох, Юнги должен уже запомнить, что Чонгук не способен читать его мысли. И когда Юнги отвечает ему в голове, тот этого не слышит.       — Вроде того, — пожимает плечами, заразившись этой привычкой от Чонгука, — не смог определиться с цветом.       — У тебя очень красивая светлая кожа, на тебе любой цвет будет хорошо смотреться.       — Ты… — Юнги беспомощно опускает взгляд, и продолжает говорить только после того, как Чонгук переспрашивает его. — Ты снова это делаешь.       — Делаю, что?       — Смущаешь меня своими словами.       И это чистая правда. Вчера Чонгук сказал, что у Юнги очень приятный голос, поэтому ему хочется постоянно его слушать. Сегодня комплименты достались его глазам и цвету кожи. Причём второе, Юнги в себе не очень любил. У его мамы такая же светлая кожа, и Юнги считает это красивым. А когда она улыбается, та словно светится. Но когда он смотрел в зеркало на себя, то не находил в своём отражении какой-то уникальной красоты. Просто бледный. У него не было комплексов, как таковых, но и чего-то особенно он в себе не находил, сколько бы не смотрел. Просто Мин Юнги. Обыкновенный. Но слова Чонгука…       — Они тебе не приятны?       Приятны.       — Приятны. — Даже слишком. — Просто… Не знаю. Странно это слышать.       Чонгук едва слышно посмеивается. Ну вот, он снова смеётся над ним.       — Я не над тобой смеюсь, — нет, кажется иногда, Чонгуку всё же удаётся прочесть его мысли.       — Тогда над чем?       — Над людьми, — Юнги снова не знает, что на это сказать, а Чонгук, отбросив окурок, снова прямо на него и в него смотрит. — Я смеюсь над ними, потому что рядом с ними находится человек исключительной красоты, а они либо слишком глупы, чтобы это заметить, либо слишком трусливы, чтобы сказать тебе об этом. Потому для тебя и странно это слышать.       — Чонгук.       — Да?       — «Ты меня с ума сводишь и когда-нибудь, точно лишишь рассудка своей прямолинейностью. Потому что мне приятно, потому что тебе, я почему-то верю. И мне это начинает нравиться».       Снова только в голове. Юнги вряд ли смог бы произнести все эти слова вслух. Они для него слишком. И Чонгук порой, для него слишком. Слишком нравится, слишком с ним всё по-другому. Нравится-пугает. Пугает-нравится. И так по замкнутому кругу. И вырваться из него, Юнги кажется чем-то невозможным. А может, и не желанным.       — Я проголодался.       — Хорошо.       Чонгук всегда легко соглашается с его почти ложью, но при этом так пристально и понимающе смотрит в его глаза, из-за чего Юнги каждый раз чувствует себя разоблачённым. Будто Чонгуку и не нужно слышать, что он говорит. Он всё по глазам увидит и безошибочно поймёт.       — Что бы ты хотел поесть?       — Не знаю.       Юнги ничего не знает. Он поступил в университет с высшим баллов, никогда не нуждался в повторных объяснениях. Но сейчас он хотел, чтобы кто-то объяснил ему собственные мысли. Потому что Юнги понимает всё, кроме самого себя. Кроме Чонгука. Это две вещи, которые не поддаются его пониманию, но в понимании которых он отчаянно нуждается.       В течение этой недели в своей голове Юнги называет Чонгука знакомым незнакомцем. Но он так же заметил, что при каждом его взгляде в зеркало, на него смотрит такой же, как и Чонгук: знакомый, но абсолютный незнакомец.       Мама говорила держаться от таких людей как можно дальше, потому что ни Юнги, ни кто-либо другой, никогда не поймёт, что у этого человека в голове. Ну ещё бы. Он даже в собственной разобраться и что-то понять не может. Так куда ему до чужой?       — О чём задумался?       Юнги медленно моргает. Сгоняет с глаз туман задумчивости, смотрит на лицо перед собой. Они так долго молчали. С Хосоком же Юнги никогда не молчит. Они говорят, смеются, всегда что-то делают. Хосок не даёт ему грустить, он всегда был причиной улыбок Юнги.       С Чонгуком всё наоборот. Когда начинается дождь, Хосок прячет его от него. Чонгук берёт его за руку и ведёт прямо под эти капли. Хосок всегда просит не унывать, и не молчать. Чонгук не вынуждает его улыбаться, с ним можно неспешно размышлять обо всём. С Чонгуком по-другому, абсолютно всё. А ещё, он с такой лёгкостью всегда задаёт этот и многие другие вопросы.       — Ты говорил, что нет ничего плохого в том, чтобы озвучивать свои мысли. Так?       Чонгук внимательно смотрит на него и положительно кивает.       — Я вдруг понял, что мне это очень тяжело даётся. Во мне множество вопросов, которые я боюсь задавать. А многое из того, что я говорю, на самом деле не является правдой. Ты же всегда так открыт и прямолинеен, из-за чего один из своих вопросов, я всё же хочу задать. Можно?       — Я отвечу на любой твой вопрос.       Может, это и глупо, но Юнги почти смирился с тем, что, находясь рядом с этим человеком, его мозг переходит в спящий режим. Сейчас, он хочет кое-что проверить. Быть может, если он услышит мысли Чонгука, то внутри что-то шевельнётся, и он поймёт, о чём думает сам? Может, их мысли сейчас или в любое другое время, сходятся и на самом деле, они не так уж и отличаются друг от друга?       — О чём ты сейчас думаешь? Или, о чём думаешь чаще всего? — и быстро добавляет, — просто ответь на один из них, не говоря на какой именно.       Уголок чужих губ дёргается в слабой усмешке. Юнги искренне ненавидит такие моменты. Он всегда испытывает странное, но острое желание ткнуть в это место на его лице, пальцем.       — О тебе.       Ошибка. Сбой. Система умерла. Мозг не просто уснул, он уменьшился до размера крохотного орешка и выпал через ухо.       — Но… Я. Я же тут… Я же рядом тут стою… С тобой рядом… Зачем тебе думать обо мне? Даже… Даже если не рядом, то зачем?       Юнги не знает, на какой именно вопрос ответил Чонгук, но его это уже и не волновало. Потому что он потерялся. Потому что нашёл в этой темноте что-то, что не может понять, объяснить и отпустить. Но ему это страшно нравится. До ужаса притягивает. Ему это… Это…       — Я не хочу быть банальным, но с тобой получается именно так. Я думаю о тебе с тех пор, как впервые увидел. После нашего знакомства я проматывал в голове твой голос, и ни один из тех, которые я слышал прежде или после, не цепляли меня настолько. А когда я ложусь спать, в своих снах я вижу только твои глаза, и их же пытаюсь найти в толпе неинтересных мне людей. Находишься ты рядом или нет, я всё равно думаю о тебе. Думаю о том, что могло бы тебе понравиться, чтобы ты хотел услышать. Я думаю о твоих мыслях, большинство которых ты не озвучиваешь. Я думаю о тебе, когда слышу, как ты думаешь. Я постоянно думаю о тебе, Юнги. А почти всё, о чём ты просишь, я хочу сделать наоборот. Знаешь почему?       О чём ты спрашиваешь, Чонгук? Юнги потерял способность говорить, стоило тебе открыть рот, а сейчас, после услышанного, он вообще не уверен в том, что умел это делать.       — Потому что большинство из того, о чём ты просишь не является правдой. Точнее, она словно перевёрнута. Не вся, но…       — И как ты это сделаешь? — Впервые Юнги настолько тяжело говорить с Чонгуком. Но сейчас его любопытство, а может и глупость, превышали некий страх, сидящий в нём. — Ты говоришь, что хотел бы поступать иначе моим просьбам, но, если моя просьба будет искренней? Ты сможешь это понять и не сделать наоборот, когда не нужно? Или, в противоположной ситуации. Сможешь ли ты правильно понять меня, когда даже я себя не всегда понять могу?       — Ты можешь, но боишься, а потому сомневаешься. А я не боюсь. И я смогу.       — А если мой страх был оправдан? Если от твоего перевёрнутого поступка, мне станет больно? Если, не знаю, я попрошу не спасать меня, но имея это в виду? Или, наоборот. Я…       — Ты даже сейчас этого хочешь.       — Что?       И почему дышать так тяжело? Почему все чувства Юнги сплелись паутинами из оголённых нервов? Почему этот разговор стал таким странным? Почему Чонгук так смотрит на него? Что он пытается сказать ему своим взглядом? Что в нём сейчас? Почему Юнги кажется, будто он видит в нём безоговорочное понимание, переплетённое сложными узлами с жалостью?       — Юнги.       — Да?       — Запомни то, что я сейчас скажу тебе. Хорошо?       Смешной какой. Юнги если захочет, то забыть не сможет. Эти воспоминания из него никак не вытащить, никаким пинцетом не выковырять.       — Всё, о чём ты меня попросишь в будущем, я буду делать наоборот. Но я увижу, когда твоя просьба будет искренней, и поступлю соответственно. Что же до боли, людям больно пока они живы, этого не избежать. Но я не причиню тебе её намеренно. Никогда.       — Никогда, — повторяет за Чонгуком и чувствует, как внутри его глаз скапливается влага.       Мама говорила ему, что «никогда», это самая большая в мире ложь.       — Телефон.       — Что? — Юнги всё больше чувствует себя идиотом.       — Твой телефон звонит, — повторяет и отходит чуть дальше. Снова закуривает. Юнги кажется, что в последние дни Чонгук слишком часто курит. — Он звонит во второй раз.       Тон, которым Чонгук сказал эту фразу, или сама фраза, что-то из этого подействовало на Юнги отрезвляюще. Он достаёт телефон из заднего кармашка рюкзака, смотрит на имя звонящего. Переводит взгляд на стоящего поодаль Чонгука. Тот выпускает колечки дыма, выглядит отстранённо и совсем не смотрит сейчас на Юнги. Но чем дольше он всматривается в профиль чужого лица, тем острее он чувствует на себе его взгляд. Будто Чонгук способен даже не глядя, продолжать наблюдать за ним. Ещё, Юнги почти уверен в том, что Чонгук не хотел сейчас курить. Потому что он делает это по-другому. Он не задерживает дым внутри себя, мгновенно его из себя выдыхает. Играет с ним.       Юнги поджимает губы, взгляд снова на телефон. Хосок звонит уже в третий раз. Юнги должен ответить ему. Должен-не должен. Хочет-не хочет. Хоть ромашку в руки бери, да только оставшись с одним лепестком в руках, Юнги всё равно будет сомневаться.       Раздражает. Чонгук не только показал ему тень, дождь и вынудил дышать другим воздухом. Он что-то сделал с ним. Что-то, из-за чего Юнги теперь постоянно сомневается в правильности своего выбора, в искренности своих желаний. Но разве можно желать что-то ошибочно?       — Юнги.       — Извини, — перебивает, потому что не хочет слышать вопросы, на которые у него не будет ответов, — телефон был в рюкзаке. Я не слышал.       — О, понял. Ты где сейчас? В универе остался? Я на машине, давай приеду за тобой? Я помог твоим родителям с ужином, ждём только тебя. У тебя же есть зонт, чтобы спустится ко мне? Ливень такой сильный сегодня…       Юнги уже и забыл, как много и быстро способен говорить Хосок. Он вернулся. Он волнуется за него. Хочет приехать и забрать его, уберечь от дождя. Они приедут домой, и будут дружно ужинать, а потом… Потом Хосок хотел о чём-то серьёзно поговорить. Юнги знает, о чём будет этот разговор. Знают об этом и родители. Они этого долго ждали. Юнги, вроде тоже.       Он поворачивает голову в сторону, где стоял Чонгук. Тот тоже теперь смотрел на него, и будто вместе с Хосоком, ждал его ответ. Будто для него, это было настолько же важно. Ну конечно, он ведь сказал, что постоянно думает о Юнги, даже когда они находятся вместе. И вопреки всему, в этом их мысли сошлись. Потому что Юнги тоже о нём думал. Постоянно. Даже когда они вместе. И сейчас, Юнги тоже думает о Чонгуке, стоящем в нескольких шагах от него. Думает о том, как сильно ему не хочется уходить от него домой, где его ждут родители и почти парень. Думает о том, что поступает неправильно, когда позволяет взгляду этих чёрных, бездонных омутов, пробраться к нему в душу, а едва знакомому имени, в сердце. Всё должно было быть иначе.       Хосока он узнал первым. Знает его характер, привычки и вкусы. Он давно привык к его громкому смеху и постоянной болтовне. Хосок никогда не говорил Юнги таких красивых слов, потому что знал, что от него, Юнги не воспримет их всерьёз, более того, они ему были не нужны. Но именно он был тем, кто впервые назвал его красивым. Он был первым, кто взял его за руку. Он успокаивал Юнги, когда у того что-то не получалось. Всегда помогал, не давал Юнги всё бросить и сдаться. Он делал ему сюрпризы на дни рождения. Он водил его в кино. И именно этот человек, именно Хосок, забрал его первый поцелуй на выпускном из старшей школы. Он первый признался ему. Он ждал, когда Юнги поступит в университет, зная, что его родители не одобрят слишком ранних отношений, которые будут отвлекать Юнги от учёбы. Всё это был он, Хосок.       А что Чонгук? Зачем он появился в жизни Юнги и пытается перевернуть её с ног на голову? Зачем он так открыто говорит о своей симпатии, которой нет и месяца, но ничего не требует от Юнги? Он ведь даже ни разу не спросил, нравится ли он ему, не попытался обнять, ничего из подобного. Тогда, что это всё? И зачем?       — Юнги.       Два голоса звучат одновременно. Один через ухо добирается до самого мозга и бьёт по нему со всей дури. Второй, прямым броском острого копья, в сердце. И пойми разберись, что из этого хуже, приятнее, болезненнее.       — Юнги, ты почему молчишь? Я волнуюсь. У тебя всё хорошо?       — Да, да, извини. Подожди минутку пожалуйста, — Юнги отключает микрофон у себя, и старается успокоить своё скачущее в беспорядочном ритме, сердце, пока смотрит на Чонгука. — Чонгук…       — Я так понимаю, пообедаем в другой раз?       Чонгук, ты понимаешь слишком много, но в то же время, слишком мало.       — Прости, — сглотнув, виновато произносит, — меня ждут дома.       — Ты насквозь промок и наверняка замёрз. Я могу подвезти тебя.       Ну можно же было без этого обойтись? Как Юнги теперь быть? Почему они оба это предложили? Сговорились? Или у Чонов в этом мире не только фамилия, но и одна клетка мозга на всех? И угораздило же его. Чон Чонгук точно не позволит ему идти домой вот так. Чон Хосок тоже ждать долго не будет и, если Юнги хоть что-то ему не ответит сейчас, тот сам поедет искать его. Ну зачем всё так сложно? А может и не сложно? Юнги ведь сам всё усложняет, ему просто нужно согласиться на это предложение.       — Хорошо.       — Отлично. Чонгук довольно улыбается, а Юнги… Юнги идиот. Дождь немного стих, и Чонгук просит его идти за ним, а Юнги в это время сбрасывает звонок и печатает Хосоку смс, в котором просит не беспокоиться и не утруждать себя, ведь он скоро будет дома. Хосок не отвечает в течение двух минут, и всё это время Юнги называл себя свиньёй. А когда Хосок ответил коротким: «жду» Юнги готов был заскулить подобно побитой собаке.       — Дома что-то случилось?       — Нет, но я забыл о семейном ужине. Чувствую себя виноватым, — Юнги наблюдает за тем, как Чонгук подходит к явно дорогому автомобилю, названия которого он не знает и, открыв переднюю дверцу с пассажирской стороны, кивком головы приглашает Юнги сесть. Обойдя машину и усевшись за руль, с минуту он наблюдал за попытками Юнги пристегнуться онемевшими пальцами и, только поймав беспомощный взгляд, помог ему это сделать.       — Семейный ужин, это здорово, — с лёгкой улыбкой замечает, — значит, нужно поторопиться.       — Не так сильно, — едва слышно отвечает, любопытно озираясь по сторонам, и взгляд этот не укрывается от Чонгука.       — Почему?       — Что почему? — повернувшись к нему лицом, глупо переспрашивает.       — Ты сказал, что чувствуешь себя виноватым из-за опоздания на ужин, но, когда я предложил поторопиться, ты просил не делать этого. Почему?       Действительно, Юнги, почему?       — Ох, это… Я имел в виду, что не стоит ехать слишком быстро.       — Боишься?       — Нет, но не стоит нарушать правила из-за такой мелочи. Это всего лишь ужин.       Чонгук на эти слова как-то странно хмыкает. Будто ему стало грустно от слов Юнги, или они ему были неприятны.       — Что-то не так?       — Нет, но ты сказал, что это семейный ужин.       — Ну, да.       — Не пойми неправильно и не подумай, что я лезу с какими-то нравоучениями, но… — Юнги впервые видел, чтобы Чонгук был вот таким растерянным и опечаленным. Не слышал ранее, и даже не думал, что его речь может вот так сбиваться. — Лучше ценить время, которое можно провести со своими близкими. Не пренебрегать этими встречами, чтобы потом не пришлось сожалеть.       Юнги, не зная, что на это ответить, только кивает. Единственное, что он сейчас понимал, так это то, что неосознанно зацепил чувства Чонгука. С одной стороны, ему хотелось зашить себе рот, чтобы больше ни одной глупости из него не вылетело. Ведь даже Хосок ни раз говорил ему подобные слова. С другой, он искоса поглядывал на Чонгука и хотел что-то сказать ему, но не мог подобрать слов. Он хотел извиниться, сказать, что Чонгук прав и всё в таком роде, но ещё сильнее ему хотелось спросить о произошедшем с его семьёй, раз такие слова способны вывести его из строя.       — Ты с таким любопытством рассматривал машину, — вдруг заговаривает и снова кажется нормальным, будто до этого ничего не произошло.       Чонгук просто решил сменить тему, но Юнги это почему-то укололо. Самому себе он привёл уже множество аргументов о том, что Чонгук и не должен был ему ничего рассказывать, но всё же, он наделся на это. Юнги почему-то посчитал, что откровенность, это то же самое, что и прямолинейность. И раз Чонгук с такой лёгкостью смог сказать о том, что он постоянно думает о Юнги, то и остальное он сможет так же легко рассказать.       Он мотает головой. Как бы там ни было, Чонгук не должен ему что-то объяснять. А ещё он задал вопрос, на который до сих пор ждал ответ.       — Я видел такие машины только на картинках в интернете, да в фильмах. Она очень красивая и идёт тебе.       — Идёт мне?       — Угу. Я не знаю, как это объяснить, можешь считать бредом, но вот так я думаю.       — Хорошо, — пустив ещё один, беззлобный смешок, — просто приму твои слова о том, что она мне идёт. Но, могу я кое о чём попросить тебя?       — Да, конечно, — без задней мысли отвечает, снова повернувшись к Чонгуку лицом и ловит в его быстром взгляде на него, смешинки. — То есть, о чём ты хотел попросить?       — Ты такой забавный, Юнги.       Ага, забавный. А ещё он скоро станет безмозглой амёбой, потому что эта лёгкая улыбка, этот голос и взгляд этих глаз, поедают его мозг и скоро от него ничегошеньки не останется. Юнги всё чаще называет себя идиотом, но с такими темпами он превратится в дурочка, который только и может что головой кивать.       — Пожалуйста, перестань называть свои мысли бредом, какими бы странными те ни были, — Юнги даже рта для ответа открыть не успевает, как Чонгук добавляет, — и идиотом тоже, перестань называть себя. Хорошо?       И как, по-твоему, он должен это сделать, Чон Чонгук?       — Хорошо, — снова, почти ложь. Потому что, когда Юнги с Чонгуком, он всегда идиот. Даже то, что он просто едет в этой машине с ним, уже это доказывает. Нужно прекращать это, пока не поздно. — Но могу тогда и я, кое о чём попросить тебя в ответ? — Чонгук только кивает, продолжая упорно следить за дорогой, но что-то подсказывало Юнги, что не будь его здесь, этот человек плевал бы на все правила и ограничения скорости. — Перестань быть со мной таким. — Юнги нарочно выжидал, когда они доедут до перекрёстка и остановятся, чтобы видеть лицо Чонгука в этот момент, видеть его взгляд.       — Каким, таким? — но его лицо, как и всегда, не проницаемо.       — Вот таким, — в воздухе обводит его лицо пальцем, — и не говори со мной больше так, пожалуйста. Не смущай меня. — Юнги очень не хочет остаться без мозгов. Они ему ещё нужны. А Чонгук… Юнги действительно не должен был ехать с ним. Он должен был сообщить своё местоположение Хосоку и уехать с ним. Не в этой машине, пропитанной другим, во всех смыслах, человеком. Не с человеком, пропитанным тьмой.       — Ты состоишь в отношениях?       И почему он спрашивает об этом настолько спокойно? Будто и вовсе не нуждается в ответе. Юнги это сбивает с толку. Но, раз уж он начал, нужно идти до конца.       — С сегодняшнего дня, возможно, буду.       И как у тебя, Юнги, духу хватило произнести эти слова вслух? Он снова неотрывно наблюдает за лицом Чонгука, но не видит на нём никакой реакции. Лишь уголок его губ едва заметно дёрнулся.       — Надеюсь, этот человек сделает тебя счастливым.       Несмотря на то, как спокойно выглядело лицо Чонгука, и какими правильными являлись слова Юнги, ему показалось, что прошла как минимум вечность, прежде чем Чонгук ответил. И хоть тон его голоса звучал всё так же непринуждённо, на Юнги вдруг повеяло холодом. Но все окна были закрыты, и Чонгук, как только сел за руль, сразу нажал какую-то кнопку и на Юнги повеяло приятным теплом. Он бы мог подумать, что это ощущение у него от того, что слова Чонгука были не искренними и на самом деле он вовсе не желал ему счастья. Но совсем немного подумав об этом, Юнги понял, что холод этот, шёл из него самого. Он слишком холодно реагировал на его слова, на их значение. Словно не хотел, чтобы Чонгук желал ему счастья с кем-то другим. С кем-то, не с ним.       Ну всё, видно, окончательно рехнулся.       — Я выполню твою просьбу, — и когда они успели приехать? — Как и просил, я не буду говорить что-то, что может смутить тебя. Но будет одно исключение.       — Какое? — судорожно вдыхает воздух, будто во время каждого монолога Чонгука, кто-то запрещает ему дышать.       — Все мои слова, что я говорил тебе, были искренними. Как и моё отношение к тебе, которое ты, наверняка должен был понять. Если нет, то я скажу прямо: ты мне нравишься, Мин Юнги. Почему? Считай, что просто потому, что ты первый назвал своё имя. А потому, если я увижу, что ты несчастлив с этим человеком, я снова буду говорить так с тобой. Буду говорить о своих чувствах и смущать тебя этим.       Чонгук замолкает и только тогда Юнги начинает снова дышать, а в голове смеётся над собой. Потому что он был прав, невозможно дышать, когда тебе говорят такие вещи.       — А если, даже если я буду несчастлив, но снова попрошу тебя не делать этого? — и снова глубокий вдох.       — Я уже дал тебе ответ на этот вопрос ранее. А теперь, иди. Не заставляй их ждать дольше. И не вынуждай меня становится подонком, который уводит чужого парня прямо из-под носа.       — Я не…       — И раз ты попросил не смущать тебя, то и ты, не смотри на меня вот этим взглядом, — подобно Юнги, Чонгук обводит указательным пальцем его лицо, — не смотри на меня так, будто я нравлюсь тебе не меньше, чем ты мне и плевал ты на этот ужин и свои будущие отношения.       Юнги моментально опускает взгляд. Не очень-то приятно, когда твои, казалось бы, самые потаённые мысли, вот так легко разоблачают. И как тут перестать называть себя идиотом?       — Ты не подонок, Чон Чонгук. Но у тебя глаза самого дьявола.       Юнги открывает дверь и, спрыгнув на мокрый асфальт, сразу захлопывает. Сегодня Чонгук сказал, что у Юнги лисьи глаза, глаза же Чонгука и впрямь принадлежат дьяволу. Ибо без спроса смотрят в самую душу, и видят в ней самые тёмные и даже, аморальные желания. Он слышит, как Чонгук уезжает и, сжав кулаки, сдерживает себя, чтобы не оглянуться. Он не должен. На сколько бы привлекательным и притягательным не был Чонгук, он самая настоящая тьма.       — Юнги.       Юнги поднимает взгляд от земли и замечает льющийся свет из дверного проёма. Хосок открыл дверь. Дождь закончился. Вот он, его свет. Его персональное солнце вернулось, а о Чонгуке, Юнги нужно забыть. Он непривычен, неправилен. Переворачивает всё с ног на голову. Такой скрытный, но такой откровенный. С ним так легко, но одновременно так сложно. Юнги этого не нужно. Он замёрз и нуждается в тепле, в свете.       — Я так скучал по тебе, — Хосок, как и всегда, улыбается широко так и солнечно, благодаря чему Юнги быстро забывает о сковавшем его, холоде. Он идёт в эти раскрытые объятия и, прижавшись к горячему телу, тихо отвечает: — Я тоже. Прости, что снова заставил ждать.