Холодная весна

Апрель, 1541 год.

      Вот уже десятый день голубое небо покрывали бледные облака. Корабль плавно качало на черноморских волнах, к счастью, не поднимающихся выше середины самой нижней палубы. Приятный весенний ветер с нежностью играл с раскрытыми парусами, неся корабль в Константинополь. В том же самом корабле, на нижней палубе, согнувшись, сидела на койке Ханзаде, по второму имени Кая́, и с тоской вырезала из слоновьей кости корпус корабля небольшим охотничьим ножом. На вид ей было около пятнадцати, черна в бровях и волосах, имела светлый лик, с днями, безвылазно проведёнными внутри судна, в несколько раз посветлевший, освещённые огнём карие глаза, красноватые губы, с которых почти никогда не сходила улыбка. Её голову украшала чёрная военная соболиная шапка, а тело облачали кожаные кафтан, у ворота покрытый мехом, а также штаны того же материала и сапоги. На поясе висел подаренный отцом кинжал, дорого украшенный рубинами. Ханзаде почти не носила украшений, считая столь элегантный предмет «бесполезным», когда дело касается охоты или стрельбы из лука, поэтому на ней можно было увидеть лишь кожаный браслет на завязке и агатовый, по краям украшенный мелкими бриллиантами перстень в виде бутона тюльпана. — Сколько по времени нам ещё путь держать? — не поднимая глаз с ещё плохо вырисовывающегося основания корабля, обратилась Ханзаде к рядом стоящему прислужнику Али-аге, с вниманием рассматривающего фигурку, которая с каждым движением лезвия всё больше принимала свой облик. — Мы уже полмесяца в пути, аж тошно. — Мы проделали уже долгий путь, госпожа, и, по моим доводам, должны прибыть дней через семь-десять. — сообщил Али-ага, сложив руки перед собой. — Если Аллаху будет угодно, то прибудем в столицу как раз в первый день месяца Рамадана.       Осмотрев с каждых сторон лодку, Ханзаде с недовольством сморщилась и протянула фигурку слуге. — По-твоему, похоже? — с некой надеждой и желанием найти в ком-то одобрительный отклик она посмотрела на Али-агу, который непроизвольно пожал плечами. — Я уверен, у вас получится замечательная галера, госпожа. — с теплом и присущей ему добротой прокомментировал он. — Приложите немного терпения и упорства. — Так считаешь? Эх... — Ханзаде приблизила фигурку к себе, снова разглядывая её. — Айбиге показывала, как это делается, но, похоже, у меня не особо-таки получается. — и её лицо озарила грустная улыбка. — Госпожа, — с неуверенностью обратился Али к своей госпоже, и Ханзаде, приготовившись вникать, повернула к нему голову, — я вижу... Простите, конечно, за дерзость, но... Не в корабле дело. Скажите, вы по дому тоскуете?       Ханзаде положительно кивнула и со вздохом дополнила: — Конечно, непривычно вот так резко, в первый раз покидать родные стены, Али, — она покрутила фигурку в руках, — но иногда всё же следует выбираться, особенно, когда это касается твоей семьи. Ведь я в первую очередь к ним еду.       Али глянул в иллюминатор и о чём-то крепко задумался, тогда как юная госпожа продолжала свой монолог: — ... А это ничтожное корыто... — её поразил короткий, но натяжный смешок. — Всего лишь способ отвлечься. — Госпожа, — Али-ага снова перевёл взгляд на Ханзаде, — пускай вы не сильны в такой мелочи, как вырезка, но, клянусь, у вас великолепные стихи. — Ах, да о каких стихах тут может идти речь? Мне бы, — Ханзаде резко встала, из-за чего, в силу качающегося судна, пошатнулась, но Али-ага успел придержать её за локоть, — из лука пострелять или ножи пометать, или верхом покататься... — в её голосе отобразились нотки мечтания, а в глазах заиграл такой знакомый всем блеск. — А здесь лишь море. И ничего. Какие уж тут стихи? — не желая больше видеть неудавшуюся фигурку, Ханзаде с пренебрежением кинула её на койку, а нож замотала в плотную шёлковую ткань, в которую он и был завёрнут, и бросила его в высокий сапог, затем подошла к стенке корпуса и заглянула на плещущее море. К горлу вот уже третьи сутки подкатывала тошнота, но всё никак не вырывалась наружу, отчего становилось ещё дурнее.       Понять, что госпоже нехорошо, Али-ага смог по её руке, отчаянно упавшей на борт. — Пройдёмте наверх, госпожа. Меня ваше состояние тревожит. — обеспокоенно настаивал он, из-за небольшой качки шагнув чуть ближе, однако вскоре исправив положение, вернувшись на прежнее место. — Вы много дней в каюте и... — Пошли. — решительно сказала Ханзаде, отходя от иллюминатора.       Прошагав по ступеням наверх, сразу почувствовался кожей тот самый приятный солёный морской ветер, а в ушах заиграла мелодия волн. Ханзаде прикрыла глаза, наслаждаясь порывом, и подошла поближе к главной мачте, осмотрела её. У носа корабля стоял капитан, Синан-ага, и, скрестив руки за спиной, по-хозяйски осматривал бескрайние горизонты. А по двум сторонам от спуска к главной каюте и каюте Ханзаде стояли стражники, облачённые в светлые пиратские одежды, тюрбаны и лакированные сапоги, а на поясе висели ножны.       Ханзаде прошла чуть дальше по направлению к Синану-аге, и вдруг почувствовала, как ком подступает к горлу, а на языке почувствовалась желчная горечь. Понимая, что стерпеть не в силах, она ринулась к борту и сплюнула в пучину воды. — Госпожа! — с испугом подбежал к ней Али-ага, желая отвести Ханзаде ближе к мачте, посидеть, но та, спиной чувствуя приближение, повернулась на полуоборота корпусом, завела руку и раскрыла ладонь, тем самым останавливая встревоженного Али-агу.       Поняв, что госпожа на верхней палубе, Синан-ага расширил в неловкости за не исполненную почтенность глаза, повернулся к носу задом, как и подобает, сложив руки перед собой, хотел поклониться и извиниться за дерзость, но, к счастью ли своему или к беде, увидел Ханзаде в скверном состоянии, и большими шагами стал подходить. — Немедленно позовите лекаря! — завопил Али-ага, в волнении изнемогая. — Не стоит. — вытирая тыльной стороной ладони губы, сказала она, и к тому моменту уже подоспел Синан-ага. — Госпожа, с вами всё нормально? — Не извольте беспокоиться, ага, — со вздохом полного облегчения заверила Ханзаде не только капитана судна, но и всех остальных, — с непривычки подурнело едва ли я на воздух вышла. — И всё же неплохо было бы обратиться к... — Не надо! — слегка повысив тон, оборвала Ханзаде. — Всё в порядке. Вдобавок я не желаю, чтобы об этом узнали повелитель и отец. — Как прикажете, госпожа. — поклонившись, Синан-ага спустился к своей каюте, следом же, но только к себе, ушла и Ханзаде с Али-агой.       Не дойдя до каюты, Ханзаде попросила оставить её один на один со своими размышлениями.       Ни слова не проронив, Али-ага почтительно поклонился и пошёл дальше по узкому коридору, прямиком к себе.       На тошноту более не тянуло, напротив, по возвращении обратно заметно полегчало, хотя та мертвенная бледность никуда не уходила. Ханзаде предпочтительнее было оставаться в своей каюте, чтобы оставшийся путь преодолеть без ухудшения качества здоровья. Познав скуку, она подошла к письменному столу, что стоял перпендикулярно от койки: на нём лежали письма, гусиное перо с чернильницей, горлышко которой было небрежно, но старательно измазано синей пастой, и небольшая узкая, но длинная, золотом блистающая шкатулка, как и ножны кинжала, по бокам украшенная рубинами, а по верхам — изумрудами. Ханзаде взяла её за края, приблизила к себе, со всех сторон осмотрела и подняла позолоченный затвор наверх, чтобы открыть её. Внутри, на самом дне, бархатном и угольном, лежали свёрток пергамента с Османской сургучной печатью и пузырёк с медово-жёлтой жидкостью, обычно так красиво сверкающей при свете яркого солнца. С Ханзаде он уже много лет и расходовать его хозяйка пока не спешит. А вот письмо, что так старательно запечатано, прислала с два месяца назад Шах Хубан Султан, сестра самого Султана Сулеймана Великолепного и дочь ныне покойной Айше Хафсы султан, коя являлась родной сестрой Сахиба Герея хана — отца Ханзаде и Айбеге. Едва ли это письмо о приглашении посетить «центр мира и озарить его своим необъятным сиянием юности и свежести» попало в руки Ханзаде, как она тут же с волнением засобиралась в дальнюю дорогу. Она ни разу не была в Турции, не помнила свою кровь, и это болезненно удручало. Возможно, поэтому, от жгучего волнения, Ханзаде не могла нормально ничего сделать, если вспомнить тот несчастный брусок слоновьей кости, из которой юная госпожа намеревалась смастерить фрегат, но всё пошло крахом.       Закрыв шкатулку, Ханзаде поставила её на место, рядом с чернильницей, и, не представляя, чем ещё себя занять, прилегла на застеленную койку, положив руки под голову, и начала описывать глазами скромную по своим размерам комнатку, масштабом напоминающую больше половину от главной кухни в крымском дворце. Затем внимание её переместилось к иллюминатору, на седеющее небо, и под шум волны, ветров и треск досок вскоре провалилась в сон.

***

      Так и неделя целая пролетела. Ханзаде практически не выбиралась на поверхность, только изредка заглядывала в случае чрезвычайной скуки, а так в основном ею управлял лишь сон, в котором она представляла дворец Топкапы, его величину, купала, минареты и сады (и до неё дошли сладкие речи о том, что дворец этот всевозможными драгоценными камнями украшен, и что он больше дворца Долмабахче). Однако этот день стал для Ханзаде последним, когда она так славно спала, ведь корабль утром второго мая, в первый день Рамадана, причалил к Константинопольскому порту. — Госпожа, — негромко, но со звуком позвал её Али-ага, боясь напугать, — госпожа, проснитесь. Мы подплываем к берегу.       Не сразу поняв, что её будят, Ханзаде задёргала веками, и только с третьей (или четвёртой) попытки Али-аги поднять свою госпожу она наконец разлепила глаза и посмотрела в потолок, затем на слугу. С момента пробуждения на сухур прошло, по тяжёлым ощущениям, пару часов и, соответственно, просыпаться не сильно и хотелось. — Стамбул уже близко, госпожа. — повторил он, едва ли сдерживая в лице улыбку, полную облегчения и довольствия, что наконец море останется позади и можно будет ступить на сушу.       Вставая с койки, Ханзаде почувствовала, как в спине что-то хрустнуло. Смена мягкой тахты на доски и тонкий матрас явно не пошла на пользу, но этому госпожа особого значения старалась не придавать, ведь то, за чем она сюда ехала, мечта последних месяцев совсем близко. Поспешив встать на ноги, Ханзаде выглянула в иллюминатор и увидела силуэт островка, на котором уже можно было разглядеть большой купол и минареты. Но этого для госпожи оказалось недостаточным. В яром исступлении Ханзаде, обежав Али-агу, ринулась из комнаты прочь и устремилась по лестнице на верхнюю палубу. — Дорогу... — едва ли завидев в спешке несущуюся госпожу, прокричал один из стражников, и держащие курс моряки повернулись спиной к госпоже и сделали долгий поклон, тогда как сама Ханзаде Кая султан уже добралась до носа корабля и, раскинув руки по борту, с гордостью и нетерпением заглянула вдаль, прямо на долгожданную столицу.

***

      В течение долгого, по ощущениям, часа крымский корабль причалил к порту и сбросил якорь.       Получив от Синана-аги весть о разрешении покинуть корабль, Али-ага тут же поспешил к своей госпоже, чтобы доложить эту волнующую и долгожданную весть, ведь после стольких утомительных недель путешествия по бескрайнему морю давно хотелось побывать пусть на самом крохотном клочке земли. Облачённый в свободного кроя рубаху, подпоясанную поясом, того же фасона брюки и тюрбан, Али-ага вошёл в каюту Ханзаде с прежней скромностью, но в лёгком восторге. — Госпожа, — сразу при входе он поклонился, — мы причалили, можно выходить.       Сама Ханзаде стояла к двери спиной и возносила молитвы Всевышнему. Выглядела она так же, как и неделей ранее: в тёмных, выделанных из кожи, охотничьих рубахе, штанах и сапогах, на голове прежняя шапка, какую так любил носить её отец, добавились лишь только широкий бархатный кейп с капюшоном, тоже чёрный, с меховой отделкой воротника и внутренней стороны и имеющий золотую застёжку у шеи, а также косиатэ с мечом на боку. Закончив читать молитву, Ханзаде повернулась к слуге и воскликнула: — С великим днём тебя, Али, со священным Рамаданом. Ты доставил меня к семье в это священный праздник, проси чего душа пожелает. — Вы очень великодушны, госпожа. — Али-ага снова сделал поклон. — Чего мне ещё желать, кроме как вашего полного расположения мной? — Пора выдвигаться. Только... не создавайте шуму. — Ханзаде накинула капюшон и поспешила прочь из каюты наверх.       Молча поприветствовав госпожу, турецкие пираты сопроводили её до доски, с которой ей помог сойти Али-ага, подав руку.       Крестьяне, или рыбаки, разбирающие из сетей рыбу или готовящие лодки к отправлению, пребывали в лёгком недоумении, завидев незнакомую, по всей видимости, обеспеченную фигуру. Однако вышедший вперёд госпожи стражник приказал всем не глазеть, а заниматься своим делом. Указаний никто ослушаться не посмел, и потому все, кто находился в тот день там, вернулись к своим обязанностям, изредка только поглядывая на тёмную, закрытую фигуру, что уже расхаживала по пристани. — А теперь, — Ханзаде вытащила из-за пазухи небольшой тёмно-зелёный кашель и задорно бросила Али-аге так, чтобы он поймал, — отыщи мне коня. Думаю, здесь, в Стамбуле, присутствует ипподром. У тебя есть время до полудня. — Госпожа, — встревоженно начал слуга, недоверчиво рассматривая рабочих вокруг, — не лучше ли нам будет сообщить во дворец о вашем приезде? — Нет, нет, — категорично ответила Ханзаде, — хочу появиться неожиданно. — Но это довольно опасно, госпожа, учитывая тот факт, что на дорогах полно бандитов. — не отступал Али-ага, что сильно не нравилось Ханзаде. — Ты делай то, что я тебе говорю, а уж там посмотрим. Мы должны успеть до ифтара. — с упоминанием священного слова, символизирующего разрешение на принятие пищи, у Ханзаде сильно, возможно, даже Али-ага услышал, заурчал живот, ибо же завтракать ей пришлось сегодня довольно рано, впрочем, как и встать. И чувство неумолимого голода гложет её, отпускает, затем снова просыпается, но в стократном объёме. — Не стоило было этого делать, госпожа. Вы ведь так молоды для поста. — Ты коня мне достанешь? — с усталостью от бессилия закатив глаза, проговорила Ханзаде, стараясь не привлекать этим лишнее внимание. — Всё будет исполнено в лучшем виде, госпожа, но мы должны сперва вместе выйти из порта, затем из рынка, чтобы я мог отвести вас в безопасное место.       Госпожа стиснула раскрытую ладонь. — Не стоит этого делать. Я прогуляться желаю. Когда закончишь, пришлёшь ко мне человека и я вернусь к началу рынка. — напористость Али-аги её угнетала, хотя скрыто уважала столь великое стремление слуги защитить свою султаншу. — И никаких «но», Али. Достань мне лошадь или же на себе меня потащишь.       Разумеется, на этот счёт она шутила, но не подала виду, ибо говорила весьма и весьма серьёзно. — Как прикажете, госпожа. — покорно склонившись, Али-ага жестом пригласил Ханзаде пройти вперёд и последовал за ней, а за ними выдвинувшаяся стража.       Благополучно выйдя из порта, странники пришли к кипящему в разговорах о празднике рынку. Здесь, в отличие от пристани, на них никто внимания не обращал, любой мог затеряться в такой толпе, будь то крестьянин или же сам шехзаде. — Стража, — негромко дал указание Али-ага, выбившись вперёд, — держитесь плотнее. Тут может быть опасно. — и так они пошли, немного торопясь, пока Ханзаде, оторвав взгляд от дороги, не заприметила красные, сочные яблоки на прилавке, мимо которого они через секунду-другую будут проходить. Неутолимый голод и бурление в животе сводили её с ума и она воспользовалась удачным скоплением людей: вытянув из-под кейпа руку, Ханзаде второпях схватила яблоко и спрятала под плотную ткань, а ещё через секунд пять, когда прилавок исчез из виду, осторожно вытянула фрукт и откусила. Лишь когда кусочек плода оказался во рту, госпожа поняла, что делает, и мигом свернула за хлебобулочный прилавок.       Стража ринулась за ней.       Последним всё понял Али-ага, шедший впереди, случайно обернувшийся назад и понявший, что госпожи рядом нет. Тогда он, обхватив ручку меча, вернулся.       В это время Ханзаде сплёвывала то, что приняла. — Госпожа! — подбежал к ней Али-ага и встал перед ней. — Куда же вы пропали? — На, — вместо ответа она протянула ему откусанное яблоко, — избавься от него... Аллах, Аллах... — Зачем же вы это делаете? — откидывая фрукт в сторону, задал вопрос он. — Не гневите Аллаха. Вы ведь так молоды, вам не обязательно... — Нет, Али, — вытирая губы тыльной стороной ладони, вернулась к своему Ханзаде Кая, — надо. Мне надоело, что со мной обращаются, как с ребёнком. Хватит. — закончив объясняться, госпожа снова вышла на главную тропу и направилась в сторону начала торговых рядов.

***

      Выбравшись из столпотворенческого места, Ханзаде и Али-ага разминулись. Госпожа гуляла недалеко от того места, где на время распрощалась с Али-агой, бродя по узким улочкам то вверх, то вниз. В Стамбуле всё было по-другому: другие люди, райские особняки с большими ставнями, колоннами и вьюнками, солнце и даже воздух был совершено непохожий на крымский.       Али-ага же вместе с одним из охраны вернулся достаточно в скором времени, но уже на коне. Разыскав госпожу на одном из переулков (что, на удивление, тоже много времени не заняло), он предоставил ей своего, тёмно-серого, вороного жеребца, а сам сел на другого, белого и резвого, согнав перед этим стражника и послав его вместе с остальными обратно в порт разбирать вещи.

***

      До дворца они добирались городом, к счастью, Али-ага разузнал наиболее короткий и безопасный путь к Топкапы и без затруднений сумел доставить госпожу прямо к воротам дворца.       Не дожидаясь посторонней помощи, Ханзаде соскочила с лошади и, сняв капюшон, с восторгом посмотрела на две дворцовые башни, стоящие по обе стороны от входа, а под ними — стража в красных длинных рубахах и высоких колпаках того же окраса. Одного из них Али-ага жестом подозвал вперёд, чтобы тот отвёл коней в конюшни, чтобы позднее вернуть их на ипподром.       Ханзаде ещё долго могла стоять и любоваться дивным строением, но нужно было идти.