Пропащие ребята

Life it seems, will fade away Drifting further every day Getting lost within myself Nothing matters, no one else… I have lost the will to live Simply nothing more to give There is nothing more for me Need the end to set me free…

«Fade to black» — Metallica.

Декабрь 1980-го года. — Бляха-муха, походу, плечо потянул, — в темной комнате студенческого общежития, моргнув, зажегся свет. Эрен хмыкнул, заходя следом за высоким широкоплечим блондином, страдальчески потиравшим мышцы. — Массаж делать не буду, — бросив у двери рюкзак, предупредил он. Райнер, закинув ключи в вазу на тумбочке, с оханьем прошел в импровизированную кухню, представлявшую из себя холодильник и маленький кухонный гарнитур в углу. Вынул пару бутылок холодного пива. — Еще не хватало, мои мышцы достойны лишь пальчиков светловолосой чаровницы, — мечтательно протянул он, возясь с открывалкой. Эрен устало сел прямо на пол, расчистив себе место у стены от скомканных предметов одежды, тетрадей и книг. Подняв одну с красноречивым названием «Проектирование железобетонных несущих систем многоэтажных и высотных зданий», пролистнул пару страниц с совершенно непонятными чертежами и схемами. — Это ты о ком так? — О Хистории, конечно, — подошедший Райнер подал запотевшую бутылку пива в протянутую руку. Эрен выгнул бровь. — Хистория Райс? Она разве не убежала со своей подружкой еще летом? — Так точно, и тем разбила мне сердце, — горестно завздыхал Браун, сделав пару глотков пива. — А я ей валентинки всю началку слал. Эрен усмехнулся, покачав головой от глупости сказанного, и приложился к бутылке. Ледяное пиво скользнуло в голодный желудок подобно живительной влаге, хотя сил много и не придало. Райнер по полу подвинул ногой раскрытую упаковку пиццы. Эрен с готовностью ухватил один кусок, хоть она была уже холодная и заветренная. Очевидно, Бертольд, сосед Райнера по комнате, оставил перед уходом. Эрен придирчиво прожевал тягучее как резина тесто, ненароком припомнив, как пиццу делает мать по всем канонам итальянской кулинарии. Правда, в последнее время дома он ел редко, перебиваясь школьной столовой да дешевыми забегаловками в течение дня. — А ты чего, реально все на свидание со своей азиаточкой копишь? — вдруг с набитым ртом поинтересовался Райнер. Эрен подавился пивом от всрато звучащей формулировки. — Из твоей пасти это звучит двусмысленно, но да. — Ну ты меня понял, чувак. Я не из этих, витиеватых. — Да, твои проблемы с выражением мыслей я давно заметил, — хмыкнул Эрен. — И чо, много накопил? — отставив бутылку в сторону, Райнер прошел к громоздящимся в углу спортивным снарядам и, тяжело ухнув, принялся тягать штангу. Эрен неопределенно пожал плечами. — На билет должно хватить, наверное. Райнер издал понятливое мычание и сосредоточился на упражнениях, то и дело поглядывая на вздувающуюся мышцу бицепса. Эрен оперся макушкой о стену за спиной, из-под полуприкрытых век окидывая унылое пространство комнаты, в которой исправно проводил один-два вечера в неделю, когда приходил ночевать после работы грузчиком в порту, где и познакомился с горой мышц по имени Райнер. Работал по три смены в неделю после школы, заканчивали то в глубокой ночи, то совсем под утро, когда уже не было смысла ехать домой. От общежития Брауна было ближе до школы, в которой Эрен все равно спал по большей части. — Тебя предки-то не пилят, что все время пропадаешь? — участливо поинтересовался Райнер и лег на спину, чтобы поднимать штангу уже из лежачего положения. Будто мысли прочитал. С родителями отношения сильно ухудшились. Эрен и сам понимал, что перегибает палку своими загулами и наплевательским отношением к учебе. По оценкам съехал сильно вниз, новый директор без устали пытался достучаться до него и вызывал родителей, разговоры которых никакого эффекта возыметь не могли. Бесились, что тратит время на работу гребанным грузчиком; что огрызается и пропадает в унылой общажной комнате, пропахшей пивом и сигаретами с новыми взрослыми приятелями; что забивает на свое будущее, поставив целью так называемые «мимолетные желания». На крики отца было плевать, а вот мать расстраивать совсем не хотелось, но Карла проявляла поистине ангельское терпение с ним, за что Эрен периодически с виноватым видом притаскивал букеты цветов, заявляясь по утру после очередной бессонной ночи. — Пилят. Толку ноль, — безразлично ответил Эрен. — Отец все волосы рвет на заднице, что я свое будущее закапываю. Выдал тут недавно, мол, если я сейчас не выучусь, не стану нормальным человеком, то моя так называемая «юношеская любовь» поймет, что ничего не представляющий из себя придурок ей не нужен. — Жестко, — с натугой выдохнул Райнер, поднимая штангу. — И снова со своим любимым: подростковые отношения не навсегда, они проходят, а фундамент жизни ты себе похеришь из-за них, — спародировав голос отца, хмыкнул Эрен и приложился к бутылке, хмуро сведя брови. — Ублюдок. — Да, папаша у тебя сухарь, — Райнер с резким выдохом сел и принялся утирать взмокшую шею полотенцем. — Даже я как-то расчувствовался, когда историю эту узнал. Я! — показательно показал вздувшиеся на руках мышцы. Эрен снисходительно усмехнулся. — Он у вас всегда таким был? — Нет, — Эрен мрачно уставился в стену, покручивая в руках бутылку. — До моих десяти лет все было хорошо. На велике кататься научил, играл со мной часто, игрушек покупал вагон, шалаши с ним какие-то строили, — перед глазами проносились давно минувшие дни беззаботного детства, в которые его отец все еще был похож на отца. — А после десяти что случилось? Налитые кровью глаза закатываются, из окровавленного рта доносятся булькающие звуки, трепещет исколотая грудная клетка. Эрен качнул головой, снова с напускным безразличием прикладываясь к бутылке. — Не ебу. Наверное, напала злая колдунья и превратила его в ебаного тролля. Браун хмыкнул и, подцепив бутылку, присел рядом. — Мой не лучше, — сделав пару жадных глотков, произнес он. — Съебался из семьи, едва я жопу вытирать научился. И как ушел, вообще не помогал матери. Да что там! Ни на День рождения, ни на прочие праздники никаких подарков не присылал. Забил болт на сынка, — горько усмехнулся Райнер. — Так что твой папаша не так плох, — Эрен скептически покосился на него. — Я в плане… Вещи-то правильные местами говорит, просто делает это как полный говнюк. Тут и захочешь — слушать не станешь. Райнер похлопал по карманам джинсов и выудил пачку сигарет с металлической зажигалкой. Блеснув под светом лампочки оттиском гор на ее боку, поджег конец сигареты, но уже после первой затяжки закашлялся и брезгливо поморщился. — Бля, бросать надо, походу, уже противно, — бросил зажигалку на ногу Эрена, зубами вытянувшему сигарету из своей пачки, и прошел к кадке с чахлым цветком, чтобы притушить едва раскуренную сигарету о землю. Впустив в себя дым первой затяжки, Эрен наблюдал, как Браун прошаркивает к магнитофону, запрятанному за чьим-то носком, брезгливо отбрасывает его в сторону, шипя «ебаный Гувер», и возится с пачкой кассет. Через некоторое время манипуляций зазвучали тяжелые партии ударных и ревущих гитар, уже знакомых по частым визитам. Райнер изобразил в воздухе невидимую гитару и принялся перебирать пальцами по грифу в попытке подражать Кирку Хэмметту. — Пиздец ты стереотип, дружище, — усмехнулся Эрен, выдохнув дым в и без того тяжелый спертый воздух. — Тягаешь металл, слушаешь металлику, даже работаешь вон, — потряс книжкой по строительству в руке, — с металлами. — Не бубни, — отмахнулся Райнер и отошел обратно в кухню. — Не дорос ты еще до такой музыки. Эрен закатил глаза, затянувшись. Один уже учил, какую музыку стоит слушать и как нужно бороться против системы. — У твоих предков все, — вдруг возобновил начатый ранее диалог Райнер, возвращаясь со второй парой бутылок, — хотя бы по любви вышло. А мои по залету женились. Батёк забыл про гондон, и вот он я, Райнер Браун к вашим услугам, — изобразив неуклюжий реверанс, загоготал он. — За забывчивость твоего папаши тогда, — кивнул Эрен, стукнув его бутылку своей, — без тебя было бы совсем тоскливо. Райнер с готовностью закивал, жадно глотая пиво. Эрен сделал последнюю затяжку и притушил окурок о лежащую на полу пивную крышку. Отчего-то сразу в голову закралась мысль, что он уже почти две недели не общался с Армином вне школы. Тот, хоть и сочувствовал, и помогал держаться наплаву в учебе, но совершенно не одобрял нового образа жизни друга. И от этого было действительно… тоскливо. — У вас-то с твоей дамочкой было уже? — изогнув бровь, улыбнулся Райнер. Эрен не сразу понял, о чем речь, недоуменно уставившись на приятеля, и тот с энтузиазмом принялся хлопать кулаком о внутреннюю сторону ладони. Закатил глаза, покачав головой. На мгновение подумал соврать, чтобы не выглядеть совсем уж ребенком в его глазах, но решил не грязнить репутацию Микасы, чтобы обелить свою. — Нет. Не успели, да и не до этого было. — О-о, — протянул Райнер, — ну буду тебя теперь звать дроздом. — Схуяли? — выгнул бровь. — После такого воздержания яйца будут такие же синие как те, что они откладывают, — загоготал Райнер, довольный шуткой. Эрен поглядел на него как умалишенного, но решил не сбивать настрой. Юмор у него действительно был своеобразный, но здорово отвлекал от дурных мыслей. — А если серьезно, — прокашлявшись и утерев слезы в уголках глаз, заговорил он, — ты реально прям только с ней хочешь? Даже если так и будете еще три года в разных странах торчать? — Да, — уверенно кивнул. — О-о, — снова протянул он, покачав головой. — Тяжело тебе придется. Особенно как еще чутка повзрослеешь. — Да я думаю, найду чем заняться, кроме мыслей о сексе. — Удачи, — хмыкнул Райнер. — Я бы не смог. — А как же твоя, — Эрен состроил ангельскую гримасу и показательно захлопал ресницами, — Хистория? — Хистория у меня в сердце, — назидательно заявил Райнер, — а на члене может быть и Глория, и Хелен. — Пиздец, — усмехнулся Эрен, покачав головой. — Зря скалишься, Йегер, — хлопнул его плечу, — такие, как ты, девкам нравятся. — Такие? — непонятливо выгнул бровь. — Да, такие. Мордашка у тебя смазливая, сложен неплохо, вроде не тупой. Вроде, — хмыкнул Райнер. — Сам себе на уме. Они такое любят, — Эрен неопределенно дернул уголком губ, снова сделал глоток из бутылки. — У меня есть на курсе парень, Галлиард. Девки с него пиздец текут. Вроде нихуя такого в нем нет, парень как парень, а нет — харизма, понимаешь. Вот эта харизма-то и цепляет. Подрастешь, в общем, вспомнишь мои слова. — Да меня это не очень волнует, честно говоря, — хмыкнул Эрен. — У меня уже есть девушка, и чтоб она меня полюбила, подрасти мне было не нужно. — Ну ты даешь, — покачал головой, — что ж там за девчонка такая… Эрен проводил его, поднявшегося на ноги, взглядом, давя в себе порыв раскрыть бумажник и показать фотографию Микасы, которую с ее отъезда стал носить с собой. Еще не хватало подражать ее папаше, который «хвастался безделушкой перед друзьями». Все равно Браун увидит лишь ее лицо, красивое, бесспорно, но по нему не понять, какая она на самом деле замечательная, какие интересные письма пишет и как сентиментально сбрызгивает бумагу его любимыми духами. — Самая клевая, — выдохнул, наконец, Эрен, решив, что этого хватит для любопытства Райнера. Браун только хмыкнул, снова шурша кассетами у проигрывателя. Со словами «на тебе, романтик» пространство комнаты заполнили звуки неторопливого гитарного перебора, тревожного и напряженного, влившегося в замысловатое соло. Эрен закурил вторую сигарету, вслушиваясь в резвившуюся мелодию и рычащий голос Хэтфилда. Текст сразу не понравился, слишком мрачный. Парень рассказывал о том, как потерял волю к жизни, заблудился в себе и как ад пожирает его изнутри. Для него, Эрена, все еще не потеряно. Пусть порой жизнь и казалась этой общажной комнатой с тяжелым спертым воздухом, унылым освещением, мусором и бессмысленностью разговоров под пиво и сигареты, но и в ней бывали светлые моменты, словно кто-то раскрывал окно и впускал свежий воздух, как в реальности сделал отошедший Райнер. Как когда лицо матери озарялось улыбкой в момент получения букета; когда они разговаривали по утру за кофе или чаем, если он ночевал дома, и мать всегда находила правильные слова, чтобы он чувствовал себя легко, говоря с ней даже на самые сложные темы. Моменты, когда получал ответное письмо от Микасы, пахнущее вкусными духами, с неизменным отпечатком губной помады на краю листа и маленькой безделушкой в конверте: фотографией, лепестком цветка, кленовым листком, сплетенной на скучном уроке фенечкой. Всегда неизменно интересное для чтения. Письма стали своеобразным ежемесячным ритуалом для поддержания хоть какого-то физического контакта. В них оба старались писать красиво и искренне о своих чувствах, описывать то, что было тяжело передать в телефонном разговоре. Эрен действительно корпел над каждым письмом, чтобы и его каракули было интересно читать, чтобы тоже радовалась, получая какую-нибудь безделушку в конверте. Моменты, когда созванивались раз в три дня. В доме уже все свыклись, что эти разговоры могли длиться по два-три часа, благо часовые пояса не сильно отличались. В какие-то дни казалось, что он живет только ради того, чтобы услышать в трубке любимое «здравствуй, Эрен», закрывая глаза и представляя, что она прямо напротив, и родной голос не искажен телефонной связью. Было тяжело, но один звук ее голоса напоминал, что все должно быть хорошо, все получится, как бы безумно долго ни тянулось время. Микаса рассказывала о новой школе, где ее, слава богу, не обижали; о том, как мать пыталась постепенно восстановиться и стала работать в местном колледже учительницей; о том, как сама начала писать музыку, чтобы потом предложить ее какому-нибудь малобюджетному проекту в качестве саундтрека; описывала природу и красоты родной страны; болтала о музыке и новых фильмах, которые приходилось смотреть порознь. Эрен каждый раз ловил себя на мысли, что его распирает от нежности и света, когда слушал ее мелодичный голос, вещающий о постепенных успехах в жизни; когда слышал ее смех и комментарии в ответ на свои рассказы о повседневной жизни, друзьях, особенно Армине, о своих занятиях и увлечениях. Бывали и тяжелые дни, когда общение по большей части скатывалось в попытку поддержать. После произошедшего, даже в новой стране, жизнь давалась им тяжело. Идзуми все еще страдала от депрессии, Микаса то и дело ловила себя на упаднических мыслях, что не хочет быть в Японии, и страхе, что у них не получится выдержать три года. В иные дни, когда он позволял себе выдать мизерное количество своих переживаний, чтобы не давить на нее еще и своими проблемами, поддержкой служила уже она. Грести в этом море дерьма было тяжело, но пока получилось. Эрен приложился ко второй бутылке, отстраненно наблюдая, как Райнер, засев за столом с учебником и тетрадью, решает какие-то инженерные задачи, мыча себе под нос в такт песни. Смотрел на него, а думал совершенно о другом под расцветший в голове хмель. Две недели назад с подачи Микасы опробовали новый формат звонков. До сих пор пересыхало в горле от воспоминаний, как более низкий и вкрадчивый, чем обычно, голос на другом конце провода разжег его этим томным: «Я сейчас вспоминаю наши совместные ночевки… помнишь, где коснулся меня однажды? Я держу там руку прямо сейчас. Представь, как горячо и влажно там становится только от мыслей о тебе. Представь, что я сейчас касаюсь тебя, как тебе нравится… Что прижимаюсь к тебе всем своим обнаженным телом, кожа к коже; представь, как моя грудь касается твоей, как я целую твою шею. Я хочу, чтобы тебе было хорошо… Потому что я представляю твои руки на себе сейчас, как твои пальцы скользят по моему телу, как проникают в меня, и мне хорошо до дрожи». Он и не думал, что так вообще можно делать, но Аккерман, как обычно, отвела его за руку в какой-то новый мир, где можно было кончить с ее именем на губах только от одних разговоров. Так что еще не все потеряно. Еще можно побороться. — Тебя предки-то не потеряют? — оглянувшись на него, уточнил Райнер. — Мать знает, что я у тебя после работы ночую Браун утвердительно кивнул и широко зевнул, явно борясь с желанием завалиться спать, а не корпеть над учебниками. Через час все же сдался, как раз когда кассета в магнитофоне закончила свой безумный рев. Эрен, ополоснувшись в душе, по традиции улегся на свободную койку в углу, предназначенную для третьего соседа, которого так и не нашли. Засыпал с мыслями о том, что осталось подождать чуть больше месяца, чтобы отправиться вместе с Армином на зимние каникулы в Японию.

***

Резко подкинуло на кровати с первым упавшим на лицо лучом солнца. Эрен ошалело распахнул глаза, машинально схватившись за саднящую шею. Потребовалось некоторое время, чтобы восстановить дыхание и зрением, пока в глазах двоился потолок обшарпанной комнаты. Тяжело выдохнув, сел и огляделся, все еще не до конца проснувшись. Во сне снова были полчища титанов, словно вырвавшихся со страниц исторических книг; накрепко в памяти засела оскаленная улыбка с искаженного лица тощего гиганта; а затем его мать с хрустом костей и хлынувшим в стороны потоком… Зажмурился, покачав головой. Тяжело сглотнув пересохшим горлом, провел ладонями по взмокшему лицу. Отмена таблеток сказывалась явно не лучшим образом. С трудом поднявшись, прошаркал на кухню, чтобы умыть лицо и наспех почистить зубы, стараясь не шуметь, хотя за звучным храпом Райнера едва ли можно было расслышать какие-либо посторонние звуки. Замерев с щеткой за щекой, распрямился. Отчего-то по коже расползалось сетью мороза странное ощущение чьего-то присутствия. Обернулся назад: все та же унылая конура, разбросанные по полову вещи и учебники, коробка пиццы, пустые бутылки пива, полуголый храпящий Райнер, неслышно дремлющий в причудливой позе Бертольд. Покачав головой, продолжил умываться, но дурацкое ощущение никуда не пропадало. Словно звуки были инородными, выцветшими и нереальными. «Спать надо больше, идиот», — ругал самого себя мысленно, пока натягивал футболку и свитер. Глаза мельком скользнули по заведенным будильникам приятелей. Всего лишь шесть утра, солнце едва забрезжило над горизонтом, острыми лучами протыкая кучные ночные облака. Обычно так рано не вставал, но сейчас отчего-то хотелось вернуться домой. Может, завтрак матери сделать, раз до школы еще достаточно времени. Обрадуется. Подхватив рюкзак, тихо выскользнул из дрожащей от молодецкого храпа комнаты. Шаги хрустко отдавались от скованной первым морозцем асфальтированной дороги. Тускло переливалась тонкая корка инея на темном фоне, ловя постепенно разгорающиеся лучи. Мысли текли вяло, пока неторопливо шел по пустынным улицам, поднимая взгляд только чтобы осмотреть пространство. Мерзкое чувство на коже никак не хотело уходить, бегало раздражающими мурашками по всему телу. Когда хлопнула дверь попавшего на пути дома, выпустив торопящегося на работу мужчину, едва не вздрогнул и замер, провожая одинокую фигуру взглядом. Странный день. Еще и облака собираются, точно будет дождь. Неподалеку от дома, когда заволоченное низкими облаками небо посветлело, купил в сонном, едва открывшемся продуктовом муку и кефир, решив, что сделает оладья. Матери нравилось, да и у него неплохо получалось. Зевающая не выспавшаяся продавщица, отпустив товар, тут же легла головой обратно на кассу, засыпая. Тоже казалась какой-то ненастоящей, словно дрожащая помехами картинка в барахлящем телевизоре. Собственный дом замаячил впереди, когда, наконец, перешел дорогу. Звон ключей, шорох замка, тихий щелчок — и вот он уже на пороге, тихо прикрывает за собой дверь, окидывая взглядом глядящую на него в молчании прихожую. Странное ощущение. Взгляд неожиданно замер, зацепившись за сгорбленного, сидящего на краю дивана в гостиной отца. Эрен недоуменно сдвинул брови, расстегивая молнию куртки. — Ты чего тут? — шепнул, сделав шаг к дверному проему. Гриша, бледный как смерть, вдруг вздрогнул, словно только заметив его, вскочил на ноги и понесся в прихожую. — Где ты был? — Эрен удивленно уставился на залегшие под его глазами тени от недосыпа. — У Райнера, как обычно после работы, — недоверчиво протянул Эрен, медленно стягивая куртку и вглядываясь в напряженное лицо отца. Тот шумно выдохнул и, кусая тонкие губы, поглядел куда-то в сторону, явно нервничая. — Что случилось? — Мать ночью сорвалась искать тебя, — Эрен замер, глухой голос отца звучал как сквозь плотную пелену. — До сих пор не вернулась. Морозная сеть мурашек сковала кожу. Он округлил глаза, не понимая ни слова. — Зачем? — осипло выдохнул. — Она знает, что я после работы всегда у Райнера. — Я откуда знаю, Эрен? — тяжелый взгляд хлестнул искоса. — Взбрело в голову, и понеслась. — Просто так взбрело в голову? — не унимался, проходя за отцом в гостиную. — Мы ругались, — шумно выдохнул Гриша и дрожащими руками попытался налить в стакан виски из уже початой бутылки на кофейном столике. Эрен заморожено наблюдал за его попытками, не замечая, что все еще сжимает пачку муки в ладони. Гриша, справившись, одним глотком осушил стакан и уперся ладонями в столешницу. — По поводу? — затравленный взгляд скользнул в его сторону с отцовского лица. Гриша словно весь сжался, медлил, пока, наконец, зажмурившись не отвел глаза. — По поводу твоего воспитания. Я виноват. Начал орать, что она слишком много тебе позволяет. Она стала спорить, говорила, что у тебя сложный период. В итоге… слово за слово так вышло, что она начала переживать и понеслась куда-то искать тебя, чтобы вернуть домой. Эрен схватился свободной рукой за дверной проем, пошатнувшись, когда в глазах вдруг стемнело. Сглотнув тошноту, мысленно посчитал до десяти с прикрытыми глазами. — Ты в полицию звонил? — Первым делом, часа через полтора после ее отъезда, — глухо кивнул Гриша. — Подумал, она туда понесется сразу. Ханнес сказал, что никого не было. Эрен нервно покачал головой и двинулся обратно к прихожую. Дрожащими руками принялся раздвигать верхнюю одежду матери в шкафу, проверять карманы и сумки. — Что ты делаешь? — недоуменно спросил Гриша, встав рядом. — Что она взяла с собой, — эхом отозвался Эрен, — документы, деньги, что-нибудь пропало? Гриша непонимающе двинул брови. — Не знаю, что у вас тут было, но в общагу она тоже не ходила. Могла уехать к кому-то из знакомых или вообще сдуру в другой город. — У нее и подруг нет тут, — выдохнул Гриша, схватившись рукой за дверной косяк. — Вот именно, — выдохнул Эрен, захлопывая дверцу. — Единственная подруга в другой стране, поэтому я и проверяю деньги и документы. Но, как назло, все было на месте. Эрен нервно провел руками по волосам, игнорируя учащающийся стук крови в висках. Снова перевел взгляд на потерянное лицо отца. — В чем она была? В чем уехала? — Да… — неуверенно начал он дрожащим голосом. — В домашнем, только пальто надела, сумку взяла. Эрен тяжело выдохнул, покачав головой, и понесся обратно в гостиную. — Надо обзвонить всех знакомых, Армина, Жана, Сашу с Конни, могла к кому-то из них побежать, — сев на диван, снял трубку телефона, припоминая номера приятелей, которые наверняка еще спали. — Они бы позвонили, наверное? — неуверенно произнес Гриша. — Надо все проверить, — упрямо отрезал Эрен и, к своему ужасу, увидел, что глаза отца начали слезиться. Поднялся на ноги и, крепко схватив за плечо, ощутимо встряхнул. — В себя приди. В клинику звонил? — он покачал головой, силясь дышать ровно. — Так иди и звони. Если ничего не узнаем, будем звонить Ханнесу снова. Рвано выдохнув, вернулся обратно на диван и принялся набирать номера, раз за разом слыша в трубке долгие гудки и сонные голоса еще спящих приятелей и их родителей. Раз за разом слышал удивленные уточняющие вопросы, нервные причитания, отрицательные ответы и обещания прошерстить территорию. — Армин, — выдохнул Эрен, набрав телефон Арлерта последним. Едва услышал сонный голос друга, как под сомкнутыми веками горячо запекло, защекотало в носу, готовясь вырваться первыми нервными всхлипами. — Ты мою мать не видел? Не приезжала к вам где-то около двух? — Чего? — пораженно повторил Армин, когда Йегер сбивчиво рассказал ему услышанную от отца историю. Донеслось шуршание. — Слушай, не было ее. Но я сейчас позвоню Микасе, может, Карла звонила Идзуми. И деда подключу, у него знакомых — целый город, обзвоним. Ты тогда линию не занимай, вдруг Ханнес позвонит. Я сама наберу тебя, если что-то узнаем, — Эрен закивал часто, прикрыв глаза и силясь держать себя в руках, хотя паника чудовищными образами из сна расцветала под сомкнутыми веками. — Эрен, — твердо произнес Армин, услышав в трубке вырвавшийся всхлип. — Все будет нормально, не паникуй, мы ее найдём. Армину хотелось верить. Он ведь самый умный в параллели. Начались мучительно долгие часы ожидания хоть каких-то новостей. Едва ли Эрен, всегда несшийся вперед быстрее всех, когда-либо мог думать, что время может тянуться так бесконечно долго, складываясь в причудливые жуткие фигуры, кошмарные образы, терзавший изнывающее от тревоги сознание. Когда время ожидания перевалило за полтора часа, Эрен уже без стеснения выходил курить на крыльцо, нервно кусая губы и разглядывая проходящих по тротуару сонных школьников и работяг. Снова это ощущение, словно весь окружающий мир оказался отделен невидимым экраном. В какой-то момент на крыльцо вышел отец и, стушевавшись, попросил сигарету. Эрен не понял, каким образом они приступили к совместному курению на крыльце дома без намека на привычные нотации. В гостиной Гриша отрешенным взглядом вглядывался в какое-то глупое ток-шоу по телевизору, нервно дергая ногой. Эрен сидел ближе к углу дивана и монотонно откидывал крышку металлической зажигалки Райнера, чтобы захлопнуть снова. А в мыслях стучало густым потоком крови: ругались с мамой из-за воспитания; сорвалась искать тебя, чтобы вернуть домой. Звучало как полный бред. Она никогда не опекала его как неразумного птенца, чтобы понестись ночью на поиски, прекрасно зная, где он ночует. С другой стороны, грызло червем понимание, что она могла действовать на эмоциях. Ведь так уже было раньше. Он снова стал причиной раздоров в семье, снова вынудил мать плакать и переживать из-за своего поведения. Довел до того, что она всю ночь провела неизвестно где и в каком состоянии. Снова причинял боль, снова утягивал во тьму, из которой сам едва мог выбраться. Стало невыносимо тошно от себя, до омерзения и пресловутого желания снять с себя кожу. В окно начал барабанить мелкий дождь со снегом, серым заволокло небо. Эрен в очередной раз захлопнул крышку зажигалки и кинул напряженный взгляд на часы, время на которых уже перевалило за десять утра. Ни единого звонка за все время. Ощущение паники начало накатывать волнами, постепенно сдавливая невидимой рукой все внутренности. Взгляд случайно упал на стоящую на столе пачку муки, которую он притащил. Так и не сделал никакой гребаный завтрак. Но обязательно сделает, когда приведут ее домой, обязательно. В горле налился тяжелый ком. Не выдержав напряжения, снова дернулся на крыльцо, чтобы выкурить очередную сигарету. Когда с легким чувством тошноты вернулся обратно, отец говорил по телефону. Замер, вслушиваясь в сбивчивые ответы. — Понял, — кивнул Гриша глухо, — да. Хорошо. Эрен похолодел, замерев с выжидающим взглядом. Гриша положил трубку, потер глаза под очками и поднялся на ноги. — Нашли. — Нашли? — выдохнул Эрен мгновенно охрипшим голосом. — Где? Как она? — Я не знаю, Ханнес сказал ехать к участку. Эрен тяжело сглотнул и понесся за отцом в прихожую, на ходу накидывая куртку. Почему никаких деталей? В голове частой пульсацией билась паника, пока ехали до участка на такси. Эрен, наплевав на все, мысленно повторял выдуманные сбивчивые молитвы чему-то незримому, умоляя, чтобы все было хорошо. Должен же быть над ними хоть кто-то, кто так чудовищно путает их жизни. Едва выйдя из такси, понеслись к участку, но не обнаружили ничего примечательного. Внимание привлекло оживление и нагромождение машин в подворотне примерно в трёхстах метрах от участка. Гриша, сорвавшись с места, понесся туда первым. Эрен замер, глядя в удаляющую спину отца затуманенным взглядом. Все тело парализовал ужас. На ватных ногах каждый шаг давался с трудом и разливался тяжелой пульсацией крови в израненной груди. «Сейчас сверну за угол, и она цела», — каким-то не своим, срывающимся мальчишеским голосом билось в висках. Но чем ближе становилась подворотня, тем сложнее становилось дышать, словно грудь сдавило невидимыми путами. Темные фигуры полицейских в непромокаемых темных плащах размывались, глядели на него, останавливая свои негромкие разговоры. До слуха донесся резкий душераздирающий крик, только отдаленно похожий на голос отца. Эрен замер, ухватившись за самый угол стены и прикрыв глаза. Боялся сделать шаг внутрь подворотни, из которой срывающимся от ужаса голосом то шептал, то рыдал его отец. Нет. Не может быть. Во сне он видел, как огромная рука титана подхватывает его мать из-под обломков дома. Подносит к оскаленной в улыбке пасти. Разрывает с треском костей ее тело, и кровь летит во все стороны тяжелыми брызгами. Не может быть. Это только сон. Сглотнув подобравшуюся к самому горлу тошноту, раскрыл глаза и шагнул в подворотню. Все звуки отступили на второй план, смешавшись с шумом мелкого дождя. Всего лишь сон. Вовсе не брызги крови оседали на его коже — только лишь холодная изморось; не было обломков дома — только машина матери с раскрытыми дверьми и проломленным лобовым стеклом; никакого титана — всего лишь холм тела, накрытый промокшей от дождя белой тканью. Заторможено прошел дальше, не слыша, что сказал Ханнес, схвативший за плечо. Шаг за шагом, ближе к этому загадочному холмику под белой тканью с размытыми алыми пятнами. Ближе, пока отошедшая фигура полицейского не явила полную картину. Посеревшее лицо с застывшими брызгами крови, остекленевшие глаза теплого медового цвета, широко распахнутые, обескровившие сухие губы, ни признака дыхания и движения в скованном льдом теле. «Я убил парня, который обижал маму», — донеслось своим же детским голосом, пока опускался на колени перед бездыханным телом, будто издалека слыша разговоры. — Жуть, всего триста метров от участка. — Что она тут делала? — Черт знает. Но наверняка нарвалась на какого-то наркомана. У нее весь живот исколот, денег в сумке нет, украшения сняли, серьги даже вырвал, когда уже умерла. Одно радует: долбоеб пальчиков везде наоставлял… Ледяная жесткая ладонь легла в его трясущиеся руки. Попытался сжать, попытался позвать, но голос словно пропал. Ладонь, которая столько раз трепала его волосы, гладила по спине, крепко сжимала руку в ответ, в этот раз была холодна и безучастна. Не двигалась. — Мам, — выдохнул, едва слыша собственный севший шепот. Не повернула голову, как обычно. Не растянула губы в теплой улыбке, не заиграли в медовых глазах солнечные зайчики, от которых сразу становилось веселее. И тепло ее объятий не окутало в промозглой подворотне. «Я тебя от всех защищу! — отдалось собственным крикливым голосом. — Ты можешь не бояться больше! Я буду твоим рыцарем», — а затем ее теплый заливистый смех, ее теплые пахнущие кремом руки и окутывающее облако духов в распущенных волосах. Темно-каштановые, как у него, волосы измазаны в грязи и крови, укрыты белыми точками инея, холодные и жесткие, как и ее кожа. «Для меня ты всегда будешь особенным», — расцвело нежным голосом и ледяным ощущением мертвого поцелуя на макушке. В глазах потемнело, поднялась из глубин желудка тошнота, пробрав липкой дрожью все тело. Не выдержав, выпустил фарфоровую ладонь и, нетвердо пройдя пару шагов, упал на колени прежде, чем все-таки вырвало прямо в лужу у стены. Игнорируя обеспокоенные голоса и замелькавшие размытые фигуры, сел, подперев спиной кирпичную кладку, часто задышал, беспомощно запрокинув голову. Один взгляд в сторону — края сквозной раны засаднило невыносимо, прожгло насквозь. Замотал головой, прикрыв слезящиеся глаза, в висках отдавался монотонный марш колоссов. Нет, нет, нет. Не может быть. Она не могла умереть, только не она. Это бред какой-то. «Мы найдем ее Эрен», — уверенным голосом Армина. «Обязательно сделаю завтрак, когда приведем домой». «Может, уехала к кому-то». «Ей нравятся оладьи». Лицо расцветает нежной улыбкой, когда ныряет носом в свежий букет цветов по утру. Сквозь губы выпал сдавленный хрип, когда тело все же начало крупно трясти, а в груди забулькали кипящей лавой рыдания. Не может быть, не может. Он обещал защитить ее от всего. Он должен был убить всех, кто мог ее обидеть. Он обещал защищать. Он ведь убил того ублюдка в детстве, а значит — выиграл, он забрал ее у смерти, отдав другую жизнь взамен. Не может быть. Оскалившись, вцепился ладонями в волосы, до боли сжимая, уронил голову меж согнутых коленей. Не может быть. Монотонная оглушительная дрожь сотрясала землю, проходила во все его тело, усиливая сердцебиение до невыносимых значений, словно тело готовилось разорваться на куски. По лицу потекли слезы из зажмуренных глаз. Отчаянно замотал головой, сжимаясь все сильнее в комок, лишь бы перестать существовать в этой реальности. Сквозь крепко стиснутые зубы донесся какой-то чужой животный вой, расцарапавший хрипом легкие, разорвавший грудную клетку напополам, размозживший все его внутренности, выпустивший горячий поток крови из рассеченной груди. И снова, снова, пока не сел голос, пока чужие руки не перехватили его ладони, рассеченные от ударов в стену, не обхватили, лишая движения. Пока хрипел, вглядываясь в накрытое белым тело матери, мотал головой и кричал снова, не веря, что она могла погибнуть так просто, что не притворяется, не шутит с ним, что больше никогда не улыбнется, не обнимет, никогда не взлохматит волосы, не поругает, не засмеется своим мелодичным голосом. Никогда. Нет. Этого не может быть.

***

If you're leaving close the door. I'm not expecting people anymore. Hear me grieving, I'm lying on the floor. Whether I'm drunk or dead I really ain't too sure.

«When a blind man cries» — Deep Purple.

— Женщина? — шокировано переспросил Гриша, округлив воспаленные глаза. — Представилась как Нэнси Спанджен, когда задержали. Чертовы наркоманы, — хмыкнул следователь. — По документам — Дина Фриц. Эрен потер переносицу, раскрывая глаза, в которые словно засыпали песок. Он уже не помнил, когда последний раз засыпал крепко без кошмаров и бессонницы до самого утра. Каждый день двух прошедших недель со смерти матери, казалось, цеплялся за предыдущий, стягивался в одну бесформенную темную массу. Воспоминания не задерживались в голове, обрывки видений и реальности сливались воедино. Кажется, десять дней назад были похороны. Вроде говорил с Армином. Вроде видел Жана, Конни и Сашу. Вроде в одну из ночей снилось, что он тонет в чужой крови, от которой до боли в коже пытался отмыться в душе. Вроде в какой-то из дней специально пережрал таблеток, чтобы не чувствовать то единственное, что оставалось реальным и тянулось непрерывной нитью через каждый день — тупую ноющую боль за ребрами. Отец успел откачать, к сожалению. То был единственный яркий всполох и момент, когда перестал чувствовать это зияние за грудиной, потому что рвало как после мощнейшей попойки до боли в горле и температуры. А затем снова: один день цепляется за другой, за ним — третий, пятый, десятый, как бесконечный монотонно стучащий колесами состав, раз за разом проезжающий по его раздробленным костям. — На допросе сказала, что Карла увидела ее в этом переулке, подумала, что нужна помощь, поэтому и машина оставлена в таком странном месте. Ваша жена, очевидно, решила, что женщина вряд ли что-то сделает, вышла из машины, и эта наркоманка изрешетила ее ножом, потому что нуждалась в деньгах на дозу. Окно в машине разбила, чтобы выдать за аварию. Дура, — монотонный голос следователя маятником отбивался о стенки черепа. Эрен потухшим взглядом смотрел сквозь прозрачную стену камеры. Внутри высокая истощенная женщина со следами синяков на местах инъекций бесцельно слонялась из угла в угол, утыкалась лбом в стены, что-то выла, лохматила светлые короткие волосы. — В-вы уверены, что это она? — дрожащим голосом отца донеслось слева. Эрен перевел взгляд на его бледное лицо, разглядел непривычный шок в глазах. — Да, ее отпечатки по всей машине, а на одежде вашей жены — ее волосы, волокна одежды, нож тоже в ее отпечатках. Она вам знакома? — сощурив глаза, уточнил следователь. — Я… Не лично. Она, кажется, была в нашей клинике, лечилась от зависимости. Видел мельком, где-то полгода назад, — сдавленным голосом произнес Гриша, не отрываясь от фигуры внутри камеры. — Ну, видимо, не долечилась, — хмыкнул следователь. — В момент нападения у нее была ломка, но суд признал вменяемой. Так что посидит по всей строгости… Эрен не стал дослушивать дальнейший разговор. Обойдя отца, вышел из полутемного предбанника комнаты в основную часть отделения, залитую болезненным белым светом, шумную от снующих из стороны в сторону сотрудников. Раньше эта атмосфера внушала трепет и желание влиться в нее однажды одним из сотрудников, выискивать улики, сводить воедино все линии подозрений, разгадывать загадки. И вдруг трепет исчез. Равнодушно скользнув взглядом по задержанному, которого под руки вели двое патрульных, налил в стакан холодный воды из кулера. Взгляд уперся, по новой привычке, куда-то в пустоту. Так и не отпил. Странно, что не чувствовал никакой злости на ту сумасшедшую в камере, хотя и следовало. Но нутро молчало, никакой привычной ярости. Скорее лишь горечь разочарования от самого себя и окружающего мира, не покидавшая со дня обнаружения тела. Разочарования в работе полиции, которая чаще очищала улицы от трупов, чем спасала; разочарования в словах Армина, что найдут его мать; разочарования в заверениях друзей на похоронах, что он сильный и справится; разочарования в словах родственников из Италии и Германии, обнимавших и обещавших, что потом станет легче; разочарования в том маленьком мальчишке, который обещал защищать мать от всего на свете. Разочарование от того, что в тот самый момент, когда мать хрипела в промозглой подворотне, захлебываясь кровью, он пил пиво в вонючей комнате и обсуждал с Райнером девушку, которая уехала в другую страну и с которой у него бы ничего не вышло. С новым мазохистским удовольствием опробовал неделю назад новое увлечение. Врубал погромче музыку, курил прямо в комнате, раскрыв настежь окно, чтобы хорошенько проморозило. Лежал на полу и представлял в мельчайших деталях, копируя позу ее хладного трупа. Представлял, как лезвие раз за разом вонзалось в мягкие ткани живота, распарывало с влажным чавканьем ее тело; как кровь пропитывала ее рубашку и юбку; как в глазах стояли слезы и размытое изображение перекошенного лица полоумной наркоманки; как последние мгновения жизни она провела с невыносимой болью, окутанная запахом мочи и дерьма, холодеющая под мерно падающим снегом в луже собственной крови, четко осознающая, что дышать становится все тяжелее, а тепло покидает ее тело. Остается лишь холод, запах мочи, крови и дерьма, тупая монотонная боль, спутанность сознания и понимание, что не успела сделать что-то важное. Понимание, что ее жизнь закончится в гребаной подворотне всего в трехстах метрах от полицейского участка, где не подозревают о ней, умирающей. Наверняка хрипела из последних сил, зовя на помощь. Наверняка звала его по имени, просила своего Эрена прийти, пока ее Эрен разлагался с приятелем под пиво и болтовню ни о чем. Она звала, а он даже не думал о ней, все мысли были заняты поездкой в Японию. Разочарование в том, что его мать оказалась обычным смертным человеком. Не сотканным из солнечного света Беневенто и сладости персикового крема для рук волшебным существом, а обычным телом, которое умирает от лезвия ножа, холодеет и гниет в земле, пока не истлеет полностью. — Эрен, — он моргнул, ощутив на плече ладонь, которая тут же перекочевала на сжатый в его мокрой руке стакан, чтобы забрать. Перевел взгляд на лицо Ханнеса. — Как ты? Разочарование в идиотских бессмысленных вопросах, на которые никто не хочет знать правдивого ответа, которые задают лишь из вежливости. Он и не ответил, просто глядел в глаза мужчины, не понимая, чего он ждет. Как он? Он приходит домой, видит следы присутствия матери и понимает, что мир продолжает существовать, а она больше никогда не вернется, словно ее и не было. — Да, — тяжело выдохнул мужчина, словно прочитав в его глазах ответ на свой вопрос. — Твоя мама была… очень хорошим человеком. Еще один разочаровывающий момент в каждой попытке поддержать. — Я знаю, какой она была, — с трудом вырвались первые за сутки слова, разлепив губы хрипом. — А какой она будет, уже не узнаю. Не стал разглядывать эмоции в округлившихся глазах мужчины. Высвободив плечо из-под его ладони, прошел к дверям отделения, чтобы оказаться снаружи. В лицо ударил промозглый декабрьский ветер. Свинцом нависли снежные облака. Меньше, чем через пару недель должен наступить Новый год, первый в череде многих грядущих с момента, как жизнь потеряла всяческий смысл. Прикрыв ладонью дрожащий огонек зажигалки, прикурил. Взгляд задержался на оттиске гор на металлическом боку. Если бы он не был так поглощен мыслями о возможности хоть на десять дней увидеть Микасу, мать могла быть жива. Может, Дина Фриц и убила ее ударами ножа, но ведь это он сделал так, чтобы это стало возможно. Направил мать туда, в промозглую ночь, в подворотню искать его, чтобы там так глупо и бессмысленно закончилась ее жизнь. Ладонь крепко сжала холод зажигалки — напоминание о том, что он своими руками погубил все самое дорогое в своей жизни.

***

Had a friend once in a room, Had a good time But it ended much too soon. In a cold month in that room We found a reason For the things we had to do. I'm a blind man, I'm a blind man, Now my world is cold. When a blind man cries, Lord, you know, he feels it from his soul…

«When a blind man cries» — Deep Purple.

— Микаса звонила. Снова. Отец снял очки, потер привычным движением глаза, чтобы перевести взгляд на спустившегося на первый этаж сына. Эрен незаинтересованно посмотрел на него, ушел на кухню, чтобы запить таблетки. Теперь принимал по часам. — Ты бы ответил ей хоть раз, она переживает, — Эрен запрокинул голову, сглатывая две таблетки вместе с холодной водой. Взгляд зацепился за календарь. Новый год, надо же, а он и не заметил. В доме было по новой традиции тихо и пустынно, только слабо пахло какой-то едой. Обратил внимание на убого сервированный стол с кое-как прожаренной индейкой и глинтвейном в графине. Отец попытался создать подобие праздника, хотя сам не притронулся к еде, засев в гостиной за столом со своими врачебными бумажками. Тенью скользнул обратно в гостиную, чтобы подняться к себе и снова забыться в музыке, пока не срубит эффект от снотворного. — Там еще куча сообщений на автоответчике, — снова произнес отец. Эрен устало прикрыл глаза. Сообщения от Микасы слушал только первые пару недель. Дрожащим голосом просила перезвонить; не дождавшись звонка, плакала и говорила слова поддержки прямо так, в сообщение, пока не кончалась пленка. Как же бессмысленно. Опустив руку с деревянных перил лестницы, прошел вглубь комнаты к молчащему телефону. На дисплее горели красным десять непрочитанных сообщений. Помедлив под внимательным взглядом отца, нажал на кнопку, чтобы стереть все разом. — Эрен, — тяжело выдохнул Гриша. — Мне нечего ей сказать, — дисплей потух в черное пустое окошко. — И ничего нового не услышу. — Эрен, подожди, — скрипнул стул, когда Гриша встал, чтобы пойти следом за сыном, вышедшим из гостиной. Замер на второй ступени лестницы. — Прошу тебя, давай поговорим. Я не собираюсь ругать тебя из-за сигарет и прочего, я понимаю, что ты так справляешься с горем. Просто поговорим. У нас теперь никого не осталось, кроме друг друга, — в голосе отца задрожали слезы. Сам не понял, почему вдруг обернулся и, не глядя на него, вернулся в гостиную, сел на диван, на который вскоре приземлился Гриша. Совсем как тогда, когда несколько часов ждали звонка, оборвавшего жизнь. Отец долго молчал, подбирая слова, взял безвольную ладонь в свои руки, сжал. Эрен продолжал глядеть в черный экран молчащего телевизора, видя лишь тусклые очертания их отражений, блеклых и нечетких. — Я сегодня был в церкви, — вдруг выдохнул Гриша глухо. — Не знаю… Почему-то потянуло. Говорил со священником… обо всем. И знаешь, можешь смеяться, но это меня немного отрезвило, — он сделал паузу, очевидно, надеясь, что сын ответит что-нибудь. Эрен продолжал молча глядеть в пустоту. — В общем… То, с чем мы столкнулись, это большое горе, но оно горе лишь для нас. Мама отправилась в лучший мир. И самое важное, что мы можем сделать, оставшись здесь, — чтить ее память. У нас была очень… — он судорожно вдохнул, стянул дрожащей рукой очки с носа, борясь со слезами. — Очень разобщенная семья. И это моя вина. Я относился к тебе как… Это было неправильно, и я прошу у тебя прощения, — рука отца обвила плечи и притянула к себе. Эрен не двигался, покорно позволив обнять себя и поцеловать в лоб. Руки отца легли на колючие от проступившей щетины щеки. Вгляделся в пустые зеленые глаза. — Ты мой единственный сын, самое дорогое, что осталось у меня. Я… мне жаль, что нам пришлось пройти через такое, чтобы я понял, как много боли тебе причинил своим отношением. Если бы я не давил, не ругался, то… она могла бы быть жива, — в его глазах блеснули слезы, тут же вытекли на впалые щеки. Шмыгнул носом, утирая лицо. — Прости меня, Эрен. Прости, — снова притянул к себе, утыкаясь мокрым лицом в жесткое неподвижное плечо. — Прости, что тебе пришлось искать ощущение семьи у других людей, что приходилось терпеть мои выходки. Но теперь мы, — он снова отстранился, вглядываясь в зеленые глаза, — мы постараемся сделать все по-другому, чтобы чтить ее память, чтобы ее смерть не была напрасной. Мы станем семьей. Мы должны попытаться преодолеть эти разногласия и быть рядом друг с другом, грести в одном направлении. Господь явно наказал нас за то, что не ценили, что ругались и были жестоки друг с другом. Я не виню тебя ни в чем, сын, я люблю тебя, — снова с жаром притянул к себе и крепко поцеловал в макушку, сжав в объятьях. Эрен безучастно позволял отцу выплакаться и вдоволь выразить чувства, хлынувшие как из прорванной плотины. Лишь мысленно задавался вопросом: отчего сам не чувствует ничего? С самого детства гнался хоть за каким-то принятием с его стороны, за проблеском отцовской любви и уважения. И вот они, только руку протяни, сам дает их. Но отчего-то вдруг все это потеряло смысл. Ни благодарности, ни облегчения, ни желания обнять в ответ — ничего, кроме тупой ноющей сквозняком боли в пробитой за ребрами дыре. Будто Дина Фриц между делом и к нему заглянула после убийства матери, чтобы вырезать какие-то жизненно важные органы вместе с плотью, оставив пульсирующую рваными краями рану. Это что-то, что она вырезала, умело чувствовать, желать, злиться. Она ли? Может, и он сам вырезал. — Эрен… — глухо проговорил отец в его макушку. — Я тоже хочу тебе сказать кое-что, — без эмоций произнес Эрен. Отец чуть отстранился, позволив ему снова сесть ровно и уставиться в черный экран на свой размытый силуэт. — Я больше не буду с тобой бороться, не стану перечить. Оказалось, что ты с самого начала был право во всем, — перевел отсутствующий взгляд на замершего в ужасе отца. — Я действительно чудовище, которое уничтожает все, чего касается. Мне нужно было потерять двоих дорогих людей, чтобы понять это. — Эрен, я вовсе не это… — начал было Гриша, побледнев и сжав его плечо. Эрен снова повернулся к черному экрану. — Если бы тогда думал о семье и своем будущем, а не о детских мечтах, ей бы не пришлось искать меня ночью. Если бы я слушал тебя, если бы повзрослел и начал жить в реальном мире, она бы не умерла. Можно сказать, я своими руками погубил ее… — Эрен! — Гриша схватился за его ладонь, побледнев еще пуще прежнего. — Моя бессмысленная ярость все уничтожает, поэтому больше ее не будет. Иначе однажды я действительно уничтожу мир, — поднялся с места, обернулся на мертвецки бледного отца, все еще сжимающего его повисшую плетью руку. — Прости, что ради этого осознания, нам пришлось потерять маму, — по застывшему маской шокированному лицу отца скользнули новые дорожки слез. Эрен чуть сжал его ладонь своей, прежде чем вытащить ее. — С Новым годом, отец.

***

— Я нихера не понимаю, — задумчиво произнес Армин, крепче кутаясь в теплую джинсовку. — Если она хотела искать тебя, знала, где общага, то почему вообще поехала к полицейскому участку? — Тебе не все равно? — Эрен выдохнул табачный дым, тут же рассеявшийся с порывом шквалистого ветра над рокочущим заливом. Ощутил, как долгий взгляд голубых глаз уставился на него, но так и не обратил на друга внимания, поглощенный разглядыванием набегающих друг на друга кобальтовых волн, яростно пенящихся и разрывающихся брызгами при каждом столкновении. — Участок находится на севере, — терпеливо вздохнув, продолжил Армин, показывая расположение руками на мокрых перилах. — Общага на юге. Чисто физически не было смысла делать такой круг в абсолютно противоположную сторону. Зачем? — Ханнеса решила проведать, — безразлично пожал плечами Эрен, поднял ворот замшевой куртки от пробирающего до костей ветра. — Эрен, я серьезно. — Я тоже. Чего ты хочешь? — устало глянув на него, выдохнул он. — Убийцу нашли, посадили, дело закрыто. Все. — Да где все? — Эрен прикрыл глаза, терпеливо выдыхая. — Может, убила и она, но почему твоя мама… — Да какая нахуй разница почему? — гаркнул он, раздраженно уставившись на притихшего Армина. — Ты с этими охуенными умозаключениями в полицию пойдешь? Так пиздуй, скажи им, что у тебя лево с право не сходится, а я посмотрю, — Арлерт загнанно поглядел на него, будто сжавшись. — Я блядские пороги обивал, что с Микасой, что с ее матерью. Толк был? Не было нихуя. Сейчас, по крайней мере, они нашли убийцу, посадили. Что изменится от того, что ты мотивы узнаешь? Моя мать уже не воскреснет, — одарив ледяным взглядом, попытался затянуться, но в промокшую от брызг сигарету прошел лишь воздух. — Сука! — смяв, отбросил в сторону волн, со всей дури двинув ногой по перилам. Те натужно завибрировали. В сквозной дыре болезненно заныло, когда, отвернувшись от Армина, оперся локтями о боковые перила и тяжело задышал, гоня нарастающую панику и налившийся ком в горле. Армин тихо всхлипнул за спиной. — Я просто пытаюсь понять. Не может быть все так глупо, — Эрен болезненно усмехнулся, утирая собственные мокрые щеки. С другом увиделся впервые за полтора месяца со дня похорон. И вот как назло, сразу прорвало. — Это же бред какой-то. Ехала в одно место, оказалась в другом. Так не бывает. — Именно так и бывает, Армин, — хрипло выдохнул Эрен, вглядываясь в едва различимые тени далеких скал, сжимающих залив в полукруг. — В реальном мире только так глупо и бывает. А нам пора повзрослеть. За спиной раздался горький смешок. Армин встал рядом, ненавязчиво коснувшись его локтя своим. — Не знал, что взрослые люди бросают девушек через письмо, — Эрен прикрыл глаза, ощутив, как болезненно кольнуло еще не зарубцевавшуюся ткань внутри. — Микаса постоянно про тебя спрашивает. Не мог поговорить с ней по-человечески? — Не мог, — без эмоций произнес он. В мыслях против воли, садня в краях открытой раны, расцветали образы объятий и отчаянных поцелуев на пирсе. Звучало эхо обещаний, которым не суждено отныне сбыться. — А чего так? Боялся, что решимость иссякнет, если ее голос услышишь? — издевательски давил Армин. — Может и так. — Общее горе обычно должно сближать людей, слышал такую поговорку? — Если бы я хотел слушать про поговорки, позвал бы ебаную мадам Джинкс, — огрызнулся Эрен и снова оттолкнулся от перил, чтобы отойти обратно на край пирса, наверняка напоминая загнанное животное. Армин прошел следом. — Просто объясни: зачем? — глухо произнес и тронул его за локоть Арлерт. — Вы оба пережили такой кошмар, что сейчас самое время держаться друг за друга пуще прежнего, а не расходиться и еще больше травить друг другу душу. — У меня нет ни сил, ни возможностей поддерживать эти отношения, — устало выдохнул Эрен. — Мы живем за девять тысяч километров, — почти раздельно произнес он, — у нее пиздец с матерью, у меня мать вообще мертва. Я не могу поддерживать ее и вывозить еще и свое дерьмо. А скидывать все на нее — слишком жестоко и эгоистично. Я не могу говорить ей о любви, когда у меня внутри не осталось ничего, что может чувствовать. Там просто огромная ебаная дыра, и я не хочу, чтобы она занималась блядским спасательством, вытягивая нас обоих из дерьма. — Но она любит тебя, — сдавленно прошептал Армин. Эрен сжал губы, силясь держать себя в руках. — Ей очень больно от того, что ты даже не поговорил с ней нормально, но и злиться не может, потому что переживает за тебя и любит. — Это пройдет, — выдохнул он, утирая мокрую щеку. — Ты с ней поступил как… — Как Кит, — кивнул Эрен, сглотнув тяжелый ком в горле. — Обещал, что сможем, что будем вместе, что заберу, и бросил. Знаю, что возненавидит меня, пусть лучше так. Пусть найдет себе хорошего парня в Японии, который будет любить ее, а этот гребаный город и меня пусть забудет как страшный сон. Пусть будет счастлива с тем, кто сможет ей что-то дать. Потому что мне ей дать нечего. И мучать ее, лишь бы не остаться одному, я не хочу. — Ты ведь тоже ее любишь, — всхлипнул Армин. — Да, — шмыгнув носом, Эрен утер обеими ладонями намокшие щеки. — Поэтому отпускаю. И прошу тебя не заговаривать о ней впредь, не показывать фотки, когда вернешься от нее, не напоминать. Мне так будет легче. Армин глухо усмехнулся. Затем вдруг со всей дури несколько раз подряд ударил ногой по задрожавшим перилам, надсадно закричав в оглушительно рокочущий океан. — Сука, сука, сука! — не желая собственных кулаков, обрушил их сверху мокрых железок, ударяя на каждый надрывный выкрик, пока, наконец, не вздрогнул и, ослабнув, не съехал на холодный камень пирса, заходясь в рыданиях, дрожа плечами. Эрен с болезненно ноющей грудью наблюдал за страданиями друга, не делая попыток приободрить или остановить. Бессмысленно. — Этот ебаный город будто проклят, — гнусаво выдавил Армин сквозь судорожные вдохи. Эрен задержал дыхание. В мыслях далеким эхом растекся голос отца: «Не оставляешь ты ему шанса, господи. Уж проклял так проклял». Йегер усмехнулся, подавая другу руку. — Не город. В тот же вечер, придя домой, разложил по коробкам все вещи, напоминавшие о Микасе, ее семье, собственных детских мечтах и воображаемом мире, в который он так верил. Разложил и пообещал себе больше никогда не открывать вновь, словно запрятав внутрь нечто темное и ядовитое.

***

«Эрен! Подъем! Уже семь!» Голос отца резко ворвался в сон, разорвав очередной туманный образ. Эрен вздрогнул, поднял гудящую голову от подушки. Под рукой что-то зашуршало. Проморгавшись, потер сонное лицо и поплелся к дрожащей от стука двери. Открыв ее, молча показал раскрывшему было рот отцу большой палец и захлопнул снова. Голова болела адски, разгоняя слабость по телу. Похоже, так и уснул вчера, вчитываясь в дневниковые записи, которые вел по просьбе Ханджи, когда начал работать с ней. Докторша все пыталась найти какие-то ответы в его прошлом. Эрен же, прописывая эти свои — как их там? — чувства, испытывал только невыносимое желание вскрыть себе глотку, вынужденный заново проживать весь кошмар из прошлого. Пройдя обратно к кровати, остановился. Пальцы приподняли раскрытую тетрадь, последнюю, что он заполнил, не зайдя дальше первой половины 1981-го, которую помнил довольно смутно из-за постоянных побегов от реальности не самыми здоровыми способами. Из исписанных нервным почерком страниц выпал помятый лист, испещренный болезненными словами, перечёркиванием и ложью. Поднял к глазам, вчитываясь в черновик, написанный им самим в шестнадцать лет. «Так будет лучше для всех… Глупо надеяться, что мы сможем выдержать три года, кормясь одними звонками… Я не смогу дать тебе то, чего ты заслуживаешь… Не хочу мучить нас. Ты была права: есть случаи, в которых борьба невозможна… Ты будешь счастлива с тем, кто достоин тебя, кто сможет дать тебе больше… Прошу тебя только об одном: когда прочитаешь это письмо, выкинь чертов платок и забудь обо мне. Не думай обо мне и живи свободно».