Пропащие ребята

I hear the roar of a big machine Two worlds and in between Hot metal and methedrine I hear empire down… I hear empire down… I hear the roar of a big machine Two worlds and in between Love lost, fire at will Dum-dum bullets and shoot to kill, I hear Dive, bombers, and Empire down…

«Lucretia my reflection» — The Sisters of Mercy.

1983 год. Замерев посреди опустевшей залитой рассеянным солнечным светом комнаты, Микаса неторопливо оглаживала взглядом голые стены места, которое служило ей пристанищем в течение недавнего времени. Оказалось, что весь этот отрезок жизни, показавшийся вечностью, смог уместиться в три безликих чемодана. Всего лишь вещи, которыми она окружала себя из желания запечатлеть в материальном мире свое имя, личность и характер. Когда-то для этого хватало всего пары-тройки личных вещей. Неслышно пройдя к окну, скользнула пальцами по замершему в безмолвии пианино, еще неделю назад наполнявшему весь дом живыми мелодиями и сложными нотными созвучиями. Все еще казалось странным, что она умеет так. Из окна, едва прикрытого легким тюлем, расстилался привычный глазу вид: соседский плимут красного цвета, который Микаса уже успела обозвать «Кристиной», залитая солнцем лужайка голубого дома, пышный розарий, крупнотелая соседка в косынке, поливающая газон из шланга. Через час вернется ее муж, а к вечеру снова напьются и начнут грозиться убить друг друга. Новая жизнь казалась донельзя нелепой, но не переставала удивлять. Машинально провела пальцами по темным прямоугольникам на выцветших обоях, где раньше покоились многочисленные плакаты с группами. Грусти от очередного переезда не испытывала. За последние три года этих перемещений произошло слишком много, чтобы привязываться к новым местам, какими бы красивыми они ни казались. Но теперь было иначе: впервые вместо того, чтобы переезжать в новый город или даже материк, они возвращались туда, где все началось, в единственное место, которое порой пробиралось в сны, тянуло обратно. И это пугало. В том городе прошло ее детство и самые знаковые вехи ее жизни. Но без лишней сентиментальности, не присущей ей в принципе, Микаса понимала, что вряд ли обнаружит там даже блеклые призраки прошедших детских дней. Ее пребывание там не оставило отпечаток, не стало тенью на стене, которую можно будет легко отыскать и провести пальцами. Все новое в родном городе будет очередным напоминаем о том, чего уже не вернуть. Она не узнает ни улиц, ни лиц друзей, ни своего собственного лица, отраженного в витрине любимого музыкального магазина. Оттуда будет глядеть другая, уже не ребенок — девушка, знающая много больше, чем раньше. Стоило лишь отвернуться на пару секунд, и привычная реальность перекроила саму себя заново. И Он наверняка теперь совсем другой. Не тот, кого она знала еще недавно и не тот, кем был когда-то очень давно. «Микаса! Десять минут!» — вздрогнула от звонкого голоса матери с улицы. Раздался автомобильный гудок. Путь предстоял неблизкий: три часа на машине, два на пароме и снова машиной. Подхватив сумку с пола, кинула последний взгляд на свою бывшую комнату и спустилась по лестнице на первый этаж. Мать уже успела убрать все их фотографии с камина, распихать по сумкам одежду из шкафов, уложить книги и прочее барахло, с которым они курсировали из города в город. Идзуми уже стояла у своего зеленого датсуна и, глядя куда-то вдаль, привычно изящным движением подносила к красным губам тонкую сигарету. Микаса звучно хлопнула дверью, вырывая мать из размышлений. Та вздрогнула и обернулась, снова пряча обуявшую ее в последние дни нервозность за улыбкой. Микаса и без этого неумелого притворства понимала, чего ей стоит вернуться в город, из которого они уехали практически с позором. Единственный отпечаток, который наверняка остался на все эти долгие три года, — их репутация, о которой вряд ли забыли добрые и внимательные соседи. — Я готова, — поправив ворот кожаного плаща, кивнула Микаса. Мать с легкой улыбкой осмотрела полностью черную одежду дочери и кивнула. — Ноги не устанут в колодах? — уже пристегиваясь в машине, спросила она, кивнув на грубые ботинки на ее ногах. — Устанут — сниму, — отмахнулась Микаса, натягивая ремень безопасности. — Надо тренироваться, чтобы при встрече уверенно прошагать по черепам врагов. Идзуми нервно засмеялась, указательным пальцем переключая станции зашипевшего радио. — Если бабушка разболтала о нашем возвращении, соседи наверняка уже точат вилы, — покачала головой женщина, никак не находя нужную волну. — Кто к нам с мечом придет, тот от него и падет, — Микаса раскрыла сумку и, покопавшись в ней пару минут, вынула кассету. — Не против готического пост-панка британцев? Приятель демку передал. Идзуми приняла кассету и внимательно вгляделась в написанное на клейкой ленте название. — Сестры милосердия? — вскинула бровь и покачала головой. — Вечно ты найдешь что-нибудь… Через пару мгновений после щелчка, с которым магнитола проглотила запущенную в ее нутро кассету, послышался тугой басовый ритм и ритмичные удары барабанов. Микаса глянула из окна на деревянный двухэтажный дом, в котором они прожили без малого год, и, глубоко выдохнув, мысленно попрощалась с так и не ставшими родными стенами. Автомобиль с мягким урчанием движка тронулся с места, медленно приближая к проклятой Сине, затерянной на побережье Парадиза.

***

Can you remember, remember my name

As I flow through your life?

A thousand oceans I have flown

And cold spirits of ice,

All my lifeI am the echo of your past.

I am returning the echo of a point in time.

Distant faces shine.

A thousand warriors I have known

And laughing as the spirits appear.

All your life

Shadows of another day.

And if you hear me talking on the wind,

You've got to understand:

We must remain

Perfect Strangers…

— «Perfect Strangers» — Deep Purple

— Заедем на заправку, хочу кофе, — передернув плечами под тканью джинсовой рубашки, Идзуми широко зевнула и сощурила глаза, пытаясь разглядеть полутемную трассу. — Я предлагала повести за тебя немного, — протянула Микаса, не отрывая взгляда от страниц книги. — Еще не хватало попасться и добавить к моей репутации использование ребенка в качестве ночного извозчика, — хмыкнула женщина голосом, чуть охриплым после полуторачасового сеанса подпевания песням на пару с дочерью. Микаса неслышно усмехнулась. Их зеленый датсун с тихим шорохом шин и урчанием двигателя разрезал лучами фар полутьму ночной трассы, на которой изредка встречались проносящиеся цветными вспышками автомобили подобных им ночных путешественников. Уютную темноту салона разбавляли тусклые маячки света датчиков на приборной панели, наполнял мягкий мурлычущий голос Нила Даймонда, сменившего своими неторопливыми балладами рваные и витиеватые ритмы психоделического рока, к которому мать и дочь питали одинаковую слабость. Пальцы прошлись по шершавой поверхности старой книжки, которую она прикарманила еще в библиотеке японского исторического университета и не собиралась возвращать. Мелькающие лучи фонарных столбов слабо освещали контуры гравюр — попытку воссоздать события давно минувших дней, о которых осталось столь мало сведений и, что еще хуже, подтверждённых фактов, что история Парадиза до всемирного Гула приобрела черты религиозного верования и стала источником многочисленных догадок, домыслов, источником вдохновения поэтов, писателей и художников, которые так и не могли приблизиться к истине в своих творениях. Кончики пальцев обвели острые черты древнего островного божества: грозный разлет бровей, хищные глаза, оскаленная зубастая пасть. Таким в многочисленных картинах передавался дьявольский образ древнего хранителя острова, одного из девяти могучих титанов, формировавших мир таким, каким его получили потомки. Ни имен, ни свидетельств, ни артефактов — лишь обрывки чужих воспоминаний, редкие археологические находки в земле, по легенде, перетоптанной колоссами много лет тому назад. В современном, нацеленном на прогресс мире, веру в Гул и титаническую войну снисходительно принимали за своеобразную религиозную ветвь, и в школах касались лишь в качестве ознакомления с островной мифологией. Угол накрашенных темной помадой губ чуть дрогнул. Многие верили и в то, что титаны могли быть обычными людьми, наделенными божественными способностями. Другие говорили, что они были порождением воли Дьявола, отправившего своего наместника в мир простых смертных, чтобы исполнить чудовищное наказание. Миф, легенда — не более. Микаса скользнула взглядом по изображению исполинского тела колоссального титана. Вовсе не похож. Взгляд оттененных черной дымкой серых глаз остановился на белом красивом профиле женщины на водительском сидении. Идзуми едва слышно подпевала под нос меланхоличной песне о превращении девочки в женщину. Неизменная ярко-красная помада на губах чуть смазалась, под аккуратно подведенными глазами залегли тени от недосыпа, собранные в высокую прическу длинные черные волосы слегка растрепались. Они были в дороге уже почти целые сутки, и до Сины все ещё оставалось порядка двухсот километров. Микаса отрешенно наблюдала, как мать плавно чуть покачивает головой в ритм песни, как в стальных серых глазах отражаются блики тусклого света ночной трассы. В новой жизни ее мать превратилась в завидную красавицу, вслед которой сворачивали шеи мужчины. В женщину, которая плевала на чужие моральные устои, курила сигареты, ярко красилась, слушала рок-музыку (чем и покорила в свое время отца), бегала на концерты и в бары по молодости (чем и привязала к себе влюбившегося Аккермана), носила раздражавшие всех вокруг джинсы. Но, как и раньше, неизменно не могла быть счастлива, разве что теперешние страдания не шли ни в какое сравнение с тем, что было когда-то. В последнем Микаса не была уверена. Как и родная дочь, Идзуми неплохо могла прятать свои истинные чувства, не позволяя никому узнать о том, что ее гложет. Была уверена лишь в одном: в этот раз она сама могла что-то изменить, ведь больше не была маленькой девочкой, скованной по рукам и ногам первобытным страхом. — Ох, господи храни японский автопром, — протянула Идзуми, сладко потянувшись, когда датсун остановился у круглосуточной заправки. Микаса окинула сонным взглядом пустынный прямоугольник заправки, подсвеченный неоном рекламных баннеров и неспящего придорожного кафе. Потянувшись, Микаса устало прислонилась к дверце машины, прислушиваясь к тихой возне с заправочным шлангом с другого бока. По едва различимой серой полосе трассы с гулом пролетел грузовик, и все снова погрузилось в полутьму и хрупкую тишину. Кажется, три года назад она так же стояла и глядела на сливающийся с небом зубастый частокол черных елей рядом с дорогой. — Тебе как обычно? — зевнув, уточнила Идзуми. Микаса, встрепенувшись от неожиданности, кивнула. Ладная фигура женщины в джинсах и рубашке развернулась и поплыла постепенно уменьшающимся пятном к сияющим дверцам кафе. Три года назад тут была лишь заправочная станция да допотопная маленькая забегаловка для дальнобойщиков. Теперь и не узнать ее за всем этим неоновым сиянием и стеклянными стенами. Глубоко вдохнув терпкий ночной воздух, она посильнее закуталась в плащ и запрокинула голову. А вот небо осталось прежним. В чернильном куполе на своих привычных местах увязли точки созвездий: медведицы, Дракон, Цефей. Звезды немо мерцали, холодным неподвижным сиянием глядели белые точки далеких планет. Микаса глубже вдохнула и прижала ладони к вискам, чтобы в поле зрения осталось лишь звездное небо. Совсем как тогда, давно, и ничуть не изменилось. Словно прямо сейчас оглянется и увидит широкие неосвоенные равнины вместо заправочной станции, походный костер, услышит далекий смех. Лишь миф, легенда, такая же далекая, как и звезды на небе. Подобно небесным светилам, жизнь которых уже могла давным-давно оборваться в далеком космосе, оставив после себя один только призрачный образ для наблюдателя с Земли, все те воспоминания стали лишь зыбкими призраками, отзвуками и отсветами, давно изжившими себя. Так и не поняла, рада ли была, что вспомнила. — Держи, астроном, — рядом раздался мягкий смешок. Микаса опустила руки и благодарно улыбнулась, приняв горячий картонный стаканчик с кофе. Сделала глоток сладкого дешевого напитка и снова уставилась на темную поросль леса. А сама не стала ли призраком? Призраком того человека, которым была когда-то. Теперь, заговорив с ней, Он бы мог и вовсе не узнать ее. Но она бы узнала, ведь он всегда оставался собой. — Волнуешься, — больше утвердительно выдохнула Идзуми с табачным дымом тонкой сигареты. — Возвращаться в старые места всегда волнительно, — Микаса неопределенно дернула плечом. — Еще не поздно повернуть назад. — Поздно, — хмыкнула она, — хозяин уже выставил дом на продажу. Идзуми тихо рассмеялась и покачала головой. — Мы все решили, — более серьезно добавила Микаса. — Отступать сейчас будет ошибкой. Нужно продолжать бороться. Перевела взгляд вбок, встречаясь взглядом с внимательно глядящими на нее раскосыми глазами. Изящная ладонь взлетела в воздух и мягко заправила выбившуюся прядь за ухо, пальцы скользнули по скуле. — И в кого ты у меня такая? — вздохнув, обернула руку вокруг ее плеча и притянула ближе к себе. — Летучая мышка. Микаса прикрыла глаза, вдыхая сладкий запах японских цветочных духов от шеи матери. Воспоминания о былом сильно ранили в свое время, когда память сыграла с ней злую шутку. Но они и были той необходимой гнетущей тьмой, которая оттенила свет и ясность новых дней. Они напоминали о важности каждого прожитого дня и ценности времени, которое теперь текло иначе, не измеряясь количеством потерь и пролитой крови. Они напоминали о том, что когда-то давно она могла лишь мечтать о возможности обнять собственную мать.

***

— Паровоз гудел, колеса стерлися, — скрипуче протянул грудной женский голос. Микаса потерла слипающиеся глаза и уставилась на пожилую женщину на крыльце дома. Та, одетая лишь в длинный шелковый халат темного цвета, деловито оперлась плечом о балку веранды и курила сигарету в мундштуке. Манерно стряхнула пепел указательным пальцем со свежим длинным маникюром. — И тебе здравствуй, мама, — вздохнула Идзуми, выйдя следом за Микасой, и раскрыла багажник. — Очередного кобеля не притащила между делом? — усмехнулась женщина. — А то у тебя на них особый нюх. — Ты не замерзнешь в одном халате торчать? Еще только апрель, — проигнорировав колкость, спросила Идзуми. — Скажи спасибо, что я не подхватила старческий маразм подобно остальным, и не бегаю голышом по округе, измазывая стены дерьмом, — хмыкнула женщина, не двигаясь с места. — Чего-то такого я и ждала, — шепнула Микаса матери, вынимая вместе с ней очередной чемодан из багажника. Идзуми тихо засмеялась. — Что ты бормочешь, девочка? Уж не о том ли, как рада видеть меня? — Вы как всегда проницательны и безошибочно догадливы, — закивала Микаса, поднимая пару чемоданов и сумку, пока мать закрывала двери машины. — Пошла бы обняла любимую бабушку, — женщина изогнула бровь. — Как только ее увижу, обязательно так сделаю. А пока, — она потрясла чемоданами, — руки заняты. Женщина закатила глаза и втоптала окурок в дно пепельницы. — Жизнь с матерью не пошла тебе на пользу. — Полно, мама, мы сутки в дороге, а ты тут со своими разговорами, — жалобно протянула Идзуми, всходя на крыльцо со своей ношей. Не вслушиваясь в перепалку женских голосов на крыльце, Микаса обернулась на залитую робкими лучами рассветного солнца дорогу. Дом соседей напротив выглядел иначе, явно сделали ремонт. Привычные глазу сосны срублены, цветы еще не распустились. Микаса сделала пару шагов вперед и вгляделась в серую ленту дороги, уходящую спусками и подъемами вдаль, между тихих деревянных и каменных домов, зелени деревьев, частоколов низких заборов. Когда-то по этой дороге носились на велосипедах наперегонки. А еще раньше, совсем давно, ее и вовсе нельзя было бы разглядеть. — Микаса! — она обернулась на зов матери, жестом указывающей проходить следом за ней в дом. Залитая хрупкими лучами восходящего солнца прихожая мгновенно вызволила из глубин памяти воспоминания о том, как, приходя домой с прогулки или после школы, часто встречалась с запахом свежей пиццы и звуками рока с виниловых пластинок. А басовитый голос отца вечно начинал напивать одну из песенок типа «Sweet Caroline», приветствуя дочь дома. Теперь встречал лишь мерный стук настенных часов и негромкие разговоры женщин, скрывшихся в гостиной. Микаса прошла следом, вяло таща за собой чемоданы. Светлая уютная гостиная, которую она помнила еще из детства, едва ли изменилась за три года, что они провели в переездах. Исчезли лишь многочисленные растения в кадках, которые мать выращивала чуть ли не с самого ее детства. На полке над камином расположились странные ритуальные предметы, образовывавшие вместе своего рода алтарь. Микаса приподняла бровь, подойдя ближе, чтобы рассмотреть засушенный терновый венок в окружении подтаявших свечей и нацарапанных на камнях рун. — Господи, что ты сделала с моим домом? — ахнула Идзуми, бросив сумки на пол посреди комнаты. — Сохранила его. Я слышу недовольство, девочка? — бабушка деловито подбоченилась. — Это… — женщина с недоверием пригляделась к склянкам, заполнившим одну из бывших книжных полок. — Это что, крысиные хвосты и птичьи лапы?! Мама… Что за средневековье, таким давно никто не пользуется. Только тараканов разведешь. — То, что всякие дилетанты не уважают традиции и придумывают стерильные способы, не моя проблема, — хмыкнула женщина и вырвала из рук дочери банку, бережно поставила на место. — У тебя тут, может, и галлоны крови по банкам расфасованы? — Как раз перед твоим приездом закончились, представь себе. — Обалдеть можно. Какая-то хижина сумасшедшего, — тяжело вздохнула Идзуми и прошла к зашторенному окну, чтобы впустить в комнату немного света. — Я бы попросила, дорогуша. В нашем деле необходимо полное погружение в процесс и духовного, и материального. А то придумали, с бумажными листочками разговаривать, будто кто-то оттуда вылезет… Микаса сощурила глаза, наблюдая, как лучи солнца оживляют окрашенные персиковым цветом стены, добавляя им теплых медовых оттенков. Такой и была задумка, когда семь лет назад они затеяли небольшой ремонт. Идзуми хотела, чтобы гостиная ассоциировалась со словосочетанием «дом восходящего солнца», а отец шутил, что это словосочетание обозначает тюрьму. Отрешившись от спора за спиной, Микаса неторопливо касалась кончиками пальцев предметов, словно считывая с них застарелые воспоминания: виниловый проигрыватель и низкая этажерка с огромным количеством пластинок от джаза до металла — отец оставил большую часть своей коллекции после ухода; книжный шкаф с до боли знакомыми затертыми корешками книг, среди которых незаметно поселились оккультные труды и демонические справочники бабушки; пальцы скользнули по прохладной гладкости крышки пианино у окна, клавиши которого молчали три года. Взгляд сам собой метнулся на стену напротив, где висели оставленные дома фотографии в рамках. На одной — ее десятый день рождения еще в Штатах, и она улыбается, уже зная, что скоро семья поедет в путешествие на далекий остров Тихом океане; на другой — она у отца на коленях держит свою первую электрогитару и пытается подобрать выученные с помощью отца первые аккорды; на третьей — ее мама в безупречном шелковом кимоно, с ярким макияжем в японской традиции замерла для фотографии в новогоднюю ночь; на четвертой — одно из лучших воспоминаний беззаботного детства. Лето, берег океана, музыкальный фестиваль местных групп, на который отец сопровождал детей и разрешил им гулять до глубокой ночи. С фотографии смотрели улыбчивые лучезарные глаза, приветствовала светлая взъерошенная макушка; переплетенные руки, смугловатые, светлые и ее, бледные, перепутались в крепких объятьях; серые глаза, еще неумело подведенные тенями и карандашом в попытке подражать Стиви Никс, лучились светом и энергией; яркие малахитовые глаза глядели пронзительно и горели, не оставляя и шанса отвести взгляд; белозубая улыбка, едва заметные ямочки на еще по-детски припухлых щеках и чуть отросшие каштановые волосы. Микаса сама не заметила, как почти перестала дышать, глядя на фотографию. В этом мире им было отведено несравненно больше времени на беспечные радости скоротечной молодости. В этом мире его глаза горели биением жизни и страстью к музыке, летним вечерам и времени с друзьями. В этом взгляде не было тьмы, смирения предреченного гибели человека, обремененного грехами и собственной силой. В этом мире Он был другим, чуть больше времени было отведено на беззаботные радости юности, и в груди каждый раз последние два года ныло от жестокой иронии. Микаса перевела взгляд в сторону, откуда ощутила пристальное внимание. Глаза оттенка выцветшего болота внимательно изучали ее, не мигая на морщинистом, но по-прежнему статном лице. Бабушка сделала нечитаемое движение бровями и медленно кивнула. Микаса помедлила, снова поглядев на фото, а затем на покоящийся над развешанными фотографиями меч, бывший на своем месте с самого их переезда в этот дом, сменивший с ними несколько мест жительства. Оглянувшись на бабушку, коротко кивнула и подхватила сумки. На остаток дня предстояло еще выспаться и заново обжиться в старом доме.

***

The days are bright and filled with pain Enclose me in your gentle rain The time you ran was too insane We'll meet again, we'll meet again Oh, tell me where your freedom lies The streets are fields that never die Deliver me from reasons why You'd rather cry, I'd rather fly…

«The Crystal Ship» — The Doors.

— Ну как, будоражит? — заглушив двигатель автомобиля, Идзуми чуть вытянулась на сидении, чтобы поглядеть на безупречный макияж на своем лице в зеркало заднего вида. Микаса поджала губы, оглядывая через окно залитый солнечным светом двор перед своей бывшей школой. Вывалившиеся на перерыв старшеклассники млели от тепла на лавках детской площадки. — Все то же унылое чистилище, — безразлично хмыкнула она, незаметно выглядывая во множестве лиц своих бывших знакомых. Мать коротко рассмеялась, подкрашивая кончиком красной помады губы. — Мрачно, очень мрачно. А значит, для тебя — в самый раз, — убрав помаду в маленькую сумочку, она открыла дверь водительского сидения. Микаса последовала за матерью, исподлобья разглядывая почти не изменившийся двор. В паре лиц, пославших заинтересованные взгляды им вслед, с трудом разглядела вчерашних девятиклассников, едва успевших вытянуться и разменять чистую кожу на изрытое подростковыми прыщами лицо. Невольно втянула голову в плечи и подняла ворот плаща, надеясь привлечь как можно меньше внимания, что было практически невозможно, идя позади статно вышагивающей на высоких каблуках матери. Джинсы и рубашку сменил элегантный юбочный костюм глубокого синего цвета, обнаживший стройные длинные ноги. Микаса всегда восхищалась тем, как мать продолжала заботиться о своей внешности и не стремилась прятать свою красоту даже после всего произошедшего. Но сегодня казалось, что явно перестаралась, словно назло обалдевшим зевака, сворачивающим шеи вслед смутно знакомой парочке. Знакомые стены и привычные школьные запахи обступили со всех сторон, вызволяя ворох ассоциаций и воспоминаний, смущавших в и без того неловком положении. Белые туфли звучно цокали впереди, отдаваясь чётким стуком в шуме оживленных коридоров и вынуждая старшеклассников оборачиваться на источник звука. Микаса мельком разглядела в толпе коротко стриженную макушку, вытянувшееся повзрослевшее лицо и округлившиеся карие глаза. Конни так и не вырос за прошедшие три года. Микаса поспешила отвести взгляд и ускорила шаг. Зная его, распространение новости о возвращении Аккерманов не заставит себя долго ждать, как и нежелательное общение. И все же не могла не оглядываться украдкой, в надежде выцепить знакомую светлую макушку или каштановые вихры. Дверь кабинета директора встретила в конце длинного коридора третьего этажа, неподалеку от зала, в котором проводили абсолютно бессмысленные школьные танцы. Мать коротко постучала в закрытую дверь. — Ну начинается, — недовольно протянула она, не получив ответа. Издалека послышались торопливые шаги. Микаса обернулась на выходящего из-за поворота другого коридора коренастого мужчину в деловом костюме и с тонкой полоской усов над губой. Узнала почти сразу, но не успела удивиться. — Не стучите, меня там нет, — на ходу проговорил мужчина, звеня ключами. Микаса сощурила глаза, делая пару шагов в сторону, чтобы разглядеть в проеме коридора замершую на подоконнике фигуру. — Теперь я здесь, — за ее спиной щелкнул механизм открывающегося замка, который она едва расслышала из-за тяжелого биения крови в собственных висках. Взгляд нервно обежал высокую фигуру, широкие плечи под темной футболкой. Ладонь скользнула по затянутым в узел на затылке каштановым волосам. — А вы, простите?.. — Род Райс, директор школы. — А господин Эрвин Смит? — Микаса тяжело сглотнула, не вслушиваясь в диалог за спиной, жадными глазами оглядывая незнакомца из прошлой жизни. Не таким она предполагала застать его. — Директор Смит подался в городскую полицию пару лет назад. Работает с трудными подростками. — Вот как… Микаса! — девушка вздрогнула, тут же подлетая к матери, кивнувшей на дверь. Еще не хватало, чтобы увидел ее прямо сейчас. — Итак, госпожа… как я могу к вам обращаться? — устроившись на своем месте, директор кивнул на два стула напротив своего рабочего стола. — Аккерман, — улыбнулась Идзуми, явно наслаждаясь удивленным взглядом мужчины. — Я оставила фамилию мужа. С трудом успокоив расшалившееся сердце, Микаса исподлобья принялась оглядывать кабинет. Полутьма, разрушаемая тонкими полосками света сквозь спущенные жалюзи; ненароком развешанные во всю стену грамоты и награды; причудливые безвкусные статуэтки и репродукция «Колосса» Гойи. Микаса недоверчиво приподняла бровь, покосившись на покрывшегося испариной то ли от духоты, то ли от диалога с Идзуми директора. — …Я понимаю вашу ситуацию, госпожа Аккерман, но при все уважении, — пухлая рука вынула из нагрудного кармана платок и утерла взмокший лоб, — мы не советуем переводить учеников в новую школу за три месяца до окончания. — При всем уважении, директор, я не употребила слова «совет» в своей речи, — ровно произнесла женщина, не меняясь в лице. — Мы уже переехали в Сину и собираемся оставаться здесь некоторое время. Моя дочь уже училась в этой школе, так что вполне знакома с ее требованиями и порядками. — С порядками директора Смита, — мягко поправил мужчина, подняв указательный палец в воздух. — С момента его увольнения многое изменилось. Школа улучшила свои показатели во многих областях, изменились нормативы и… — При директоре Смите школа была одной из лучших в округе, — перебила Идзуми. — Так что вы сейчас либо лукавите, либо принижаете достижения своего предшественника. — Ни в коем случае, я… — открыл было рот, но смутился, видя, как Идзуми, не обращая на него внимания, вынимает из сумочки портсигар, вкладывает меж губ тонкую сигарету и поджигает ее кончик. — У нас не курят. Тонкие брови приподнялись. — А это разве не пепельница? — удивленно спросила женщина, кивая на стоящую на краю стола стеклянную пиалу с ребристыми краями. Микаса прикусила губу, силясь не рассмеяться. Взгляд скользнул на нервически покачивающуюся ногу матери. Как обычно: она могла излучать одуряющее спокойствие и граничащую с наглостью уверенность в себе, но мелкие детали выдавали тревогу и нервозность, с которыми ей давалась эта игра в сильную и пробивную женщину. — Поймите, — тяжело вздохнув, снова начал Райс, — я лишь беспокоюсь о том, как ваша дочь вольется в учебный процесс. Все-таки экзамены на носу, а… — Вы знаете, — выдохнув облачко дыма с вишневым ароматом в сторону, задумчиво протянула Идзуми, — в Японии есть поговорка: сильный ястреб прячет когти. Я к тому, что не стоит недооценивать способности моей дочери только потому, что вы ее впервые видите. Микаса дернула уголком рта. Не впервые, пусть он и вряд ли помнил об этом. Взгляд серых глаз скользнул на фотографию на рабочем столе. На ней Род улыбался, обнимая за плечи одну из своих дочерей, хорошенькую блондинку Хисторию. Микаса видела ее несколько раз, когда та уже была старшеклассницей и имела репутацию конченной хорошенькой девочки с синдромом отличницы. А затем оказалось, что хорошая девочка бросила школу и отца-чиновника, прочившего ей великое будущее в своем бизнесе, и сбежала в штаты со своей подружкой Имир. Эти сплетни принес Армин, когда навещал Микасу в Японии спустя год после ее отъезда. С тех пор Род Райс, которого Микаса ни раз видела на городских мероприятиях, как-то постарел. — … Она в состоянии сдать все необходимые вступительные испытания, если этого требует ваша школа, — ровным голосом продолжала мать, закапывая обливающегося потом мужчину. Микаса дернула уголком губ. Самонадеянно. Точные науки, как и в детстве, давались ей с большим трудом, но, несомненно, они обе могли сделать так, чтобы возможные экзамены прошли успешно. — И насколько мне известно, государственное учебное заведение обязуется принимать любого ученика в любое время учебного года. Или я не права? — с нажимом уточнила Идзуми. Райс шумно вздохнул, чуть усмехнувшись. — А вы подготовились… Микаса кинула короткий взгляд на мать, расправившую плечи словно в подтверждение его слов. По закону, который Идзуми изучала до переезда, школа действительно должна была принять ее, но едва ли для дочери шлюхи, опорочившей имя известного в Сине врача, этот закон должен был работать. Райс, зная о происшествии трехлетней давности, прекрасно понимал, что подобные действия могут сказаться на репутации школы, но и противопоставить явно ничего не мог. С директором Смитом, не доверявшим сплетням и досужим разговорам, все было бы куда проще. — Что ж, — наконец, выдохнул мужчина, признав поражение, — тогда придется заполнить некоторое количество документов… — Разумеется, я даже ручку взяла, — улыбнулась Идзуми, раскрывая сумочку. — Микаса, ты иди пока поброди по родным коридорам, я скоро. Микаса согласно кивнула и с готовностью вышла из кабинета, не вызвавшего никаких приятных эмоций. У Смита, насколько она помнила по редким визитам в кабинет директора после школьных драк, всегда было безукоризненно светло, чисто, а на краю стола стояла ваза с конфетами. Опустевший школьный коридор встретил звенящей тишиной. Микаса, оглядываясь по сторонам и едва слышно ступая, шмыгнула в коридор, где некоторое время назад видела того парня с хвостиком. Пальцы прошлись по прохладной поверхности пустующего подоконника. Вероятно, уже начались занятия. Услышав тяжелый, стремительно приближающийся топот, едва успела обернуться, как ее снесло с ног крепким захватом и облаком свежего одеколона. Машинально выставленная вперед рука угодила в лоб скорчившегося от боли мальчишки. — О господи! — Микаса накрыла губы ладонями, в ужасе глядя на потирающего голову Армина. Тот успел вытянуться, хотя все еще оставался ниже нее, и срезать свои извечные пшеничные вихры до аккуратной стрижки. — Армин! — Четкий удар, — одобрительно проскулил он, приоткрыв лазурные глаза. Микаса с готовность заграбастала его в объятья, тут же ощущая, как он со смешком выдохнул в ее плечо и обнял крепче, обвив руками. Даже будто сильнее стал, шире в плечах. — Конни сказал, да? — тепло усмехнулась Микаса. — Кто же еще, — засмеялся Армин и отстранился, отошел на шаг, оглядывая ее с ног до головы. — С ума сойти, как ты изменилась. Еще краше стала! Микаса смущенно улыбнулась, шутливо повертевшись перед ним и изо всех сил стараясь заглушить поток воспоминаний о том времени, которого Армин явно больше не помнил. — Где твои локоны, Ланселот? — жалобно протянула она, взлохматив его макушку. — Отжили свое, — отмахнулся Армин и перехватил ее руку, крепко сжав своей. — С ума сойти. Мы с тобой года два не виделись, да? — Так точно. — Обалдеть, — в который раз протянул Армин, будто не замечая своих повторений. — Ну вы теперь навсегда приехали или.? — Пока не знаю, — уклончиво пожала плечами Микаса. — Школу точно заканчиваю здесь, а там посмотрим. Армин покивал и, явно не зная, что еще сказать, подошел и снова крепко обнял вызывая у подруги смех. — Мне прям не верится, что ты снова здесь. Как раньше, — выдохнул Армин. Едва ли теперь все может снова быть как раньше. — Ты со своими локонами и желание учиться отрезал? — усмехнулась Микаса, чуть отстранившись. — Почему не на уроке? — Да как Конни сказал про тебя, я сразу отпросился выйти, — закивал Армин. — Это всяко лучше, чем слушать нудные лекции мадам Джинкс, — он выпучил глаза и перекрестился, поплевав через плечо, в попытке сымитировать поведение чересчур набожной и суеверной учительницы словесности, постоянно крестившейся при упоминании дьявольских титанов. — Она все еще преподает? — округлила глаза Микаса. — Представь себе, — хмыкнул Армин. — А мы все думали, что ей пара понедельников осталось. Микаса рассмеялась вслед за другом. — А что же, — голос предательски дрогнул, когда все же решила заговорить на избегаемую тему, — Эрен? Остался? — Да нет, он, — Армин запнулся, поджав губы, — он еще полчаса назад ушел. Сказал, какие-то срочные дела дома. Микаса покивала. Значит, это все-таки был он, и он услышал, как ее зовет мать, или увидел. Решил сбежать. — Нам надо как-нибудь всем втроем посидеть, как в старые-добрые, — с жаром заговорил Армин, а затем чуть стушевался. — Или ты… не очень хочешь с ним видеться после… после всего? — Да нет, нет, можно, — кивнула Микаса, нервно теребя край длинной юбки. — Мы просто только три дня назад приехали, так что… — Ах, ну да, надо еще обжиться заново, понимаю, — он почесал затылок. За спиной послышались ритмичные постукивания каблуков. — Армин Арлерт, — протянула Идзуми, остановившись рядом с Микасой. Армин просиял, округлив глаза, и учтиво склонил голову. — Госпожа Аккерман, очень рад вас видеть! Как всегда, прекрасны, — вежливо улыбнулся. Микаса приподняла бровь, сдерживая смех. Похоже, отношения пошли ему на пользу. Идзуми добродушно рассмеялась. — А ты такой же милашка, как и прежде. Все улажено, тебя приняли, — повернувшись к Микасе, продолжила она. — Я бы сейчас съела огромный бургер в том кафе в пригороде. Что скажешь? — Можно, — кивнула Микаса и, шагнув вперед, снова обняла Армина на прощанье. — Тогда увидимся позже? — Да! — с жаром закивал, обнимая в ответ. Следуя за стуком каблуков материных туфель и щебетом ее мелодичного голоса, Микаса оглянулась на удаляющуюся спину пружинисто идущего по коридору Армина. На мгновение поверх его голубой рубашки и темных брюк почудились тугие ремни УПМ.