♚♛┉┉ Звериный Ум: Шах Лесному Королю ┉┉♛♚

***

Холод. Пронизывающий, безжалостный холод снега, в который меня вжимают. Я чувствую, как ледяные кристаллы впиваются в кожу, проникая сквозь одежду. Но это ничто по сравнению с ужасом, сковавшим моё сердце. Надо мной нависает фигура в маске совы. Его глаза — два тёмных провала, бездонных и безжалостных. Жёсткие пальцы впиваются в мои волосы, с силой запрокидывая голову. Боль пронзает череп, но я едва замечаю её. Потому что то, что я вижу перед собой, в тысячу раз страшнее. Моя младшая сестра. Её хрупкое тело кажется таким маленьким в лапах человека-медведя. Я вижу страх в её широко раскрытых глазах, слёзы, замерзающие на щеках. Каждый её крик — нож в моё сердце. — «Тоша! Помоги мне!» — её голос срывается от боли и ужаса. Я пытаюсь вырваться, но хватка человека-совы слишком сильна. Всё, что я могу — это смотреть. Смотреть и чувствовать, как моя душа разрывается на части. — «Смотри внимательно, Антон,» — шипит мне на ухо человек-сова. — «Смотри, как ты подводишь свою сестру.» А сбоку… Сбоку стоит Алиса. Её лисья маска кажется неуместно яркой в этом царстве тьмы и ужаса. Но ещё более неуместен её смех. Она смеётся. Смеётся над моим страхом, над моей беспомощностью. — «Бедный, бедный Антон,» — насмешливо тянет она. — «Такой слабый, такой жалкий. Даже сестру защитить не можешь.» Её слова жгут сильнее, чем холод снега. Я чувствую, как слёзы наворачиваются на глаза, но они тут же замерзают на ресницах. Человек-медведь поворачивает ко мне свою массивную голову. Его глаза сверкают злобой из-под маски. — «Ты жалок, Антон,» — рычит он, и его голос подобен грому. — «Посмотри на себя. Лежишь в снегу, не способный даже пошевелиться. Ты не достоин называться братом.» Каждое его слово — удар. Я чувствую, как что-то внутри меня ломается. Беспомощность накрывает меня с головой, я тону в ней. И вдруг… Человек-медведь делает немыслимое. Он швыряет мою сестру, словно тряпичную куклу. Я вижу, как её тело летит по воздуху, кувыркаясь, словно в замедленной съёмке. А потом… Глухой удар. Она падает рядом со мной. Время останавливается. Я смотрю на неё, такую маленькую, беззащитную. Кровь окрашивает снег вокруг неё в алый цвет, создавая жуткий контраст. Её глаза, полные боли и непонимания, встречаются с моими. Губы едва шевелятся, но я слышу каждое слово, словно она кричит:

Мне больно, Тоша.

***

Время: 6:46.

Место: Дом Антона.

(Pov от лица Антона.)

Я просыпаюсь, задыхаясь. Воздух застревает в горле, я не могу вдохнуть. Паника накрывает меня с головой. Сердце бешено колотится, готовое выпрыгнуть из груди. Каждый удар отдаётся болью во всём теле. Простыня подо мной насквозь мокрая от пота, одеяло сбилось в ком у ног. Дрожащими руками я нащупываю очки на прикроватной тумбочке. Пальцы не слушаются, и я чуть не роняю их. Наконец, водрузив их на нос, я буквально вылетаю из кровати. Ноги подкашиваются, но я заставляю себя идти. Каждый шаг даётся с трудом, словно я иду сквозь густой кисель. Ванная. Моё убежище. Я врываюсь туда, судорожно хватаясь за раковину. Пальцы скользят по гладкой поверхности. Я включаю воду, не разбирая, холодную или горячую. Брызги летят во все стороны, но мне всё равно. Я зачерпываю воду ладонями и плещу себе в лицо. Раз, другой, третий. Холодные струйки стекают по шее, за воротник футболки, но я едва замечаю это. Медленно, очень медленно, я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом со своим отражением. То, что я вижу, заставляет меня вздрогнуть. Бледное, почти серое лицо. Тёмные круги под глазами, словно синяки. Волосы взъерошены и слиплись от пота. А губа… Я и забыл про разбитую губу. Маленькая ранка, но она пульсирует болью, напоминая о реальности произошедшего. И вдруг… На долю секунды мне кажется, что я вижу «её». Маску зайчика. Она появляется на моём лице, словно наложенная поверх моих черт. Белый мех, длинные уши и эта улыбка… Жуткая, неестественная улыбка, растягивающая мои губы. Я моргаю, и видение исчезает. Но что-то остаётся. Что-то чужое, незнакомое. Голос в моей голове. Он начинает тихо, почти шёпотом, но постепенно нарастает:

«Ты слаб, Антон! Ха-ха-ха! Ты ничтожество! Слабак! Слабак! СЛАБАК!»

Этот голос… Он не мой. Он звучит злобно, насмешливо. Каждое слово — как удар ножа. Я зажмуриваюсь, крепко сжимаю виски руками, пытаясь заглушить его. Но он продолжает звучать, отражаясь от кафельных стен ванной, заполняя всё пространство вокруг меня. Я открываю глаза и снова смотрю в зеркало. Моё отражение смотрит на меня с немым вопросом:

«Что дальше, Антон? Что ты будешь делать дальше? Рыдать снова? Умолять о пощаде? Ха-ха-ха-ха-ха-ха.»

Я не знаю ответа. Я стою, вцепившись в раковину, и чувствую, как реальность и кошмар сливаются воедино, размывая границы между сном и явью. — «Заткнись, заткнись, заткнись!» — я сжимаю уши руками, слова вырываются сквозь стиснутые зубы. Мой голос звучит хрипло, надломленно. Я чувствую, как дрожат мои пальцы, вцепившиеся в волосы. Спустя несколько мучительных секунд голос в моей голове затихает. Тишина обрушивается на меня, словно тяжёлое одеяло. Я медленно опускаю руки, глядя на своё отражение в зеркале. «Я схожу с ума?» — эта мысль вспыхивает в голове, заставляя меня вздрогнуть. Механически я закрываю кран, вытираюсь полотенцем. Движения автоматические, будто не я управляю своим телом. Выхожу из ванной, спускаюсь по лестнице. Каждый шаг отдаётся глухим стуком в голове. Старые фотографии на стенах смотрят на меня безжизненными глазами, напоминая о счастливых временах, которые теперь кажутся далёким, почти забытым сном. Спускаюсь по лестнице, цепляясь за перила, будто они — единственная связь с реальностью. Семнадцать ступенек. Я знаю их количество наизусть, считал бесконечное количество раз, пытаясь отвлечься от кошмара. Запах алкоголя и застоявшегося воздуха ударяет в нос ещё до того, как я достигаю кухни. Желудок сжимается в тугой узел — то ли от голода, то ли от предчувствия неизбежного столкновения. Кухня встречает меня тусклым светом единственной лампочки, свисающей с потолка. Её желтоватый свет придаёт всему вокруг болезненный оттенок. Мать сидит за старым деревянным столом, который помнит ещё лучшие времена. Сейчас его поверхность усеяна кольцами от бутылок и глубокими царапинами. Я вижу её сгорбленную фигуру, поникшие плечи, спутанные волосы. Когда-то они были красивыми, блестящими. Теперь же… Теперь это лишь тусклые пряди, напоминающие высохшую траву. Бутылки пива разбросаны по столу, некоторые опрокинуты, оставляя влажные следы на потёртой скатерти. Запах алкоголя смешивается с запахом несвежей еды и чего-то ещё… Может быть, отчаяния? Я стараюсь двигаться бесшумно, словно тень. Каждый мой шаг рассчитан, чтобы не потревожить шаткое равновесие этого момента. Холодильник — моя цель. Старый, гудящий, как уставший зверь, он стоит в углу кухни, обклеенный выцветшими магнитами и детскими рисунками. Открываю дверцу. Холодный воздух обдаёт лицо, на мгновение принося облегчение от душной атмосферы кухни. Полупустые полки смотрят на меня с немым укором. Пакет молока, несколько яиц, засохший сыр — жалкие остатки того, что когда-то было полноценным семейным рационом. — «Это из-за тебя…» Голос матери, хриплый от алкоголя и непролитых слёз, разрывает тишину. Я замираю, чувствуя, как каждая мышца в теле напрягается, готовясь к неизбежному. — «Это из-за тебя она сейчас там!» Её слова падают как камни, тяжёлые и безжалостные. Я медленно закрываю холодильник, не в силах повернуться и встретиться с ней лицом к лицу. В отражении на хромированной поверхности я вижу, как она встаёт, покачиваясь. Бутылки падают со стола, разбиваясь о пол. Звон стекла режет слух, заставляя вздрогнуть. — «Ты ублюдок!» — её голос срывается на крик. Я чувствую запах алкоголя когда она приближается. — «Зачем ты повёл её туда? Зачем?!» Страх парализует меня. Сердце бьётся так сильно, что кажется, оно вот-вот выскочит из груди. Горло сжимается, слова застревают где-то глубоко внутри. — «Мам, я не вёл…» — слова вырываются тихим, дрожащим шёпотом. Но она уже не слушает. Удар обрушивается внезапно. Острая боль вспыхивает на щеке, перед глазами вспыхивают искры. Очки слетают с лица, падая на пол. Мир вокруг превращается в размытое пятно цветов и теней. — «Заткнись! Ты врёшь, ты всё время мне врёшь!» — каждое слово сопровождается новым ударом. Я чувствую вкус крови во рту, металлический и тошнотворный. — «Ты урод, зачем я такого родила!» Что-то внутри меня ломается. Словно тонкая нить, связывающая меня с реальностью, обрывается. Боль от ударов становится далёкой, нереальной. Я словно наблюдаю за происходящим со стороны, будто это происходит не со мной, а с кем-то другим. Последний удар отбрасывает меня к стене. Я сползаю на пол, чувствуя спиной холодную поверхность кафеля. Мать останавливается, тяжело дыша. Её расфокусированный взгляд скользит по мне, и на мгновение в её глазах мелькает что-то… Узнавание? Сожаление? Но это быстро исчезает, словно задутая свеча. Она отворачивается, шатаясь, возвращается к столу. Тяжело опускается на стул, который жалобно скрипит под её весом. Я слышу её приглушённые рыдания, прерываемые икотой. Медленно, словно во сне, я поднимаюсь. Каждое движение отдаётся болью во всём теле. Наклоняюсь, поднимаю очки. Одна линза треснула, создавая паутину на стекле. Как символично, думаю я отстранённо. Выхожу из кухни, ноги сами несут меня к лестнице. Сажусь на нижнюю ступеньку, обхватываю голову руками. Прохладное дерево под пальцами кажется единственным якорем в реальности. Мысли кружатся в голове, как стая голодных воронов, готовых растерзать последние остатки моего рассудка. «Почему? Почему это происходит со мной? С нами? Что я сделал не так?» Воспоминания о сестре вспыхивают в сознании, яркие и болезненные. Её улыбка, озарявшая комнату словно солнечный луч. Звонкий смех, похожий на перезвон колокольчиков. Маленькая ладошка в моей руке, такая тёплая и доверчивая. А теперь… Теперь остались только кошмары и боль, разъедающая душу как кислота. «Может, мама права? Может, это действительно моя вина? Но я не помню…» Чувство вины накрывает меня с головой, тяжёлое и удушающее. Я пытаюсь вспомнить прошлую ночь, но в памяти только туман и обрывки образов. Лес. Снег. Маски. И страх, всепоглощающий страх. «Я должен был защитить её. Я её старший брат. Я подвёл её. Подвёл всех.» Слёзы медленно катятся по щекам, смешиваясь с кровью из разбитой губы. Солёный вкус на языке — вкус моего позора и беспомощности. Я не пытаюсь их сдержать. Боль, страх, вина — всё смешивается в один бесконечный поток отчаяния. «Что мне делать? Как жить дальше? Я не могу… Я просто не могу больше…» Мысль о маске зайчика снова всплывает в сознании. Её жуткая улыбка, застывшая навечно. Обещание прекратить кошмар, заглушить боль. Соблазн такой сильный, что на мгновение у меня перехватывает дыхание. «Может быть… Может быть, это выход? Но нет, нет, я не могу… Или могу?» Я сижу на ступеньках, раскачиваясь взад-вперёд. Деревянные половицы поскрипывают в такт моим движениям, словно стонут от невыносимой тяжести происходящего. Слёзы продолжают течь, оставляя влажные дорожки на щеках. В голове звучит один и тот же вопрос, повторяющийся как заевшая пластинка: «Что мне делать? Что мне делать? Что мне делать?» Но ответа нет. Есть только гнетущая тишина дома, нарушаемая далёкими рыданиями матери на кухне и тиканьем старых часов на стене. Тик-так. Тик-так. Словно отсчёт до чего-то неизбежного. До момента, когда что-то должно измениться. Но что? И как? Я поднимаю глаза, смотрю сквозь треснувшее стекло очков на тёмный коридор второго этажа. Там, в конце, дверь в «её» комнату. Закрытая, нетронутая с той самой ночи. Внезапно меня охватывает непреодолимое желание открыть её, войти, прикоснуться к вещам сестры. Может быть, там, среди её игрушек и книжек, я найду ответ? Или, по крайней мере, частичку той теплоты и любви, которой так не хватает в этом холодном, враждебном мире? Медленно, преодолевая боль в избитом теле, я поднимаюсь. Каждый шаг по лестнице — как восхождение на ГолгофуНазвание холма, на котором был распят Иисус Христос. Но я иду, влекомый неведомой силой. Шаг за шагом, приближаясь к двери, за которой, возможно, скрывается разгадка всех тайн. Или новый кошмар, ещё более ужасный, чем все предыдущие. Рука дрожит, когда я берусь за дверную ручку. Холодный металл обжигает пальцы. Глубокий вдох. Выдох. И…

Тук тук тук

Резкий стук в входную дверь эхом разнёсся по дому, заставив меня вздрогнуть. Я замер, не открыв комнату сестры, и медленно обернулся. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь пульсацией в висках. «Кто это может быть в такую рань?» — мелькнула тревожная мысль. Прислушавшись, я понял, что мать никак не отреагировала на стук. Её приглушённые рыдания всё ещё доносились с кухни, смешиваясь с тиканьем старых часов и завыванием зимнего ветра за окном. Глубоко вздохнув, я решил сам спуститься и проверить. Каждый шаг по скрипучей лестнице отзывался болью во всём теле, напоминая о недавних побоях. Стук повторился, на этот раз более настойчиво. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Подойдя к двери на цыпочках, я прильнул к глазку, щурясь сквозь треснувшее стекло очков. За дверью стоял лейтенант Тихонов. Его хмурое лицо и усталый взгляд не предвещали ничего хорошего. Сердце пропустило удар. Я медленно провернул замок, чувствуя, как дрожат пальцы. Дверь со скрипом приоткрылась. Морозный воздух ворвался в прихожую, обжигая моё лицо и принося с собой запах снега и приближающейся метели. Лейтенант Тихонов, закутанный в тёплую зимнюю куртку, выглядел ещё более измотанным, чем обычно. Тёмные круги под глазами говорили о бессонной ночи, а на воротнике таяли снежинки. — «Здравствуй, Антон,» — его голос звучал хрипло, будто он долго молчал. Я попытался сглотнуть ком в горле, прежде чем ответить. — «Здравствуйте, ва-ам что-то нужно?» — Мой голос предательски дрогнул, выдавая напряжение и страх. Тихонов на мгновение замялся, его взгляд скользнул по моему лицу, задержавшись на разбитой губе и треснувших очках. — «Извини, что так рано, но ты можешь позвать родителей?» Он сделал шаг вперёд, и я невольно отступил, пропуская его в дом. Контраст между морозной свежестью улицы и спёртым воздухом нашего жилища был разительным. Запах алкоголя и застоявшегося воздуха ударил ему в нос, и я увидел, как он поморщился. В этот момент особенно громкое рыдание донеслось с кухни, и взгляд лейтенанта метнулся в ту сторону. Хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, чтобы не видеть этого сочувствующего и одновременно осуждающего взгляда. — «Понятно,» — тихо произнёс Тихонов, делая шаг назад. — «Извините, но лучше зайдите в другой раз,» — я попытался закрыть дверь, но лейтенант остановил её рукой. Его лицо стало серьёзным, брови нахмурились ещё сильнее. — «Парень, тогда давай ты пройдёшь со мной. Нужно обсудить дело прошлой ночи и по поводу твоей сестры.» При упоминании сестры я резко поднял взгляд, встречаясь глазами с Тихоновым. В груди разлилось странное чувство — смесь страха и робкой надежды. Я коротко кивнул, не доверяя своему голосу, и быстро накинул куртку. Она пахла домом — смесью старого дерева, пыли и едва уловимого аромата маминых духов, которыми она давно не пользовалась. Этот запах на мгновение вернул меня в прошлое, когда всё было иначе, когда мы были счастливы. Я тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Выходя из дома, я обернулся. На кухне маячила фигура матери — она стояла, опираясь о стену, и смотрела на меня пустым взглядом. На мгновение мне показалось, что в её глазах мелькнуло что-то — страх? раскаяние? — но это быстро исчезло, сменившись привычной пьяной мутью. Я закрыл дверь, чувствуя, как сжимается сердце. Мы с Тихоновым сели в его старенький «Бобик». Салон был едва теплее, чем на улице, и я невольно поёжился. Машина пропахла кофе, на приборной панели валялись какие-то бумаги и пустой стаканчик из-под кофе. Лейтенант не спешил заводить двигатель, внимательно разглядывая меня. — «Антон, вижу, тебе сейчас очень тяжело,» — его голос звучал непривычно мягко. Он порылся в бардачке и достал пачку салфеток. — «Вытри губу.» Я взял салфетку, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Осторожно промокнул разбитую губу, морщась от боли. — «Спасибо большое,» — слова вышли хриплым шёпотом. Тихонов кивнул и завёл двигатель. Машина тронулась, с трудом преодолевая сугробы, увозя меня от дома, который перестал быть местом, где я чувствовал себя в безопасности. Я смотрел в окно на проплывающий мимо унылый зимний пейзаж. Заснеженные дома, голые деревья с ветвями, покрытыми инеем, сугробы на обочинах дороги — всё это как нельзя лучше отражало моё внутреннее состояние. Мысли путались. Сквозь заиндевевшее лобовое стекло я едва различал очертания приземистого каменного здания, тонущего в сугробах. На улице всё ещё царила непроглядная темень, такая густая, что, казалось, её можно было потрогать рукой. Тусклый свет единственного фонаря у входа лишь подчёркивал окружающий мрак, отбрасывая причудливые тени на девственно-белый снег. Тихонов заглушил двигатель, и внезапная тишина обрушилась на меня, словно тяжёлое одеяло. Лейтенант открыл дверь, впуская в салон волну морозного воздуха, и хрипло произнёс: — «Пошли, парень.» Я вздрогнул, вырываясь из оцепенения. Мысли, которые роились в голове всю дорогу, внезапно рассеялись, оставив после себя лишь гнетущую пустоту. Механически открыв дверь машины, я вышел вслед за Тихоновым. Морозный воздух обжёг лёгкие, заставив на мгновение задержать дыхание. Снег под ногами поскрипывал, напоминая о той ужасной ночи в лесу — казалось, этот звук навсегда впечатался в мою память. Мы зашли в здание, и тяжёлая дверь с глухим стуком захлопнулась за нами, отрезая путь к отступлению. Милиционер повёл меня по узкому коридору, тускло освещённому редкими лампочками под потолком. Жёлтый свет придавал всему вокруг болезненный оттенок, словно мы находились внутри старой фотографии. По пути я не мог отделаться от ощущения, что стены вот-вот сомкнутся надо мной. Каждый шаг давался с трудом, словно я шёл на эшафот. В голове крутились мысли: «Что я им скажу? Поверят ли мне? А вдруг они решат, что это я во всём виноват? Может, сбежать, пока не поздно?» Но куда бежать в этой глуши, посреди зимы, когда за каждым деревом может таиться опасность? Наконец, мы дошли до кабинета Тихонова. Лейтенант открыл дверь, и я невольно поморщился от резкого скрипа несмазанных петель. Зайдя внутрь, я сразу заметил обшарпанные стены, выкрашенные в блеклый сине белый цвет, кое-где облупившийся, обнажая серый бетон. Здесь витал всё тот же запах кофе, что и в машине, смешанный с ароматом старой бумаги, пыли и чего-то ещё… может быть, страха и отчаяния тех, кто побывал здесь до меня? Тихонов снял свою потрёпанную куртку и повесил её на покосившуюся вешалку в углу, затем грузно опустился в скрипучее кресло за массивным столом, заваленным бумагами и папками. Я последовал его примеру, неуверенно присев на стул напротив. Старое дерево протестующе скрипнуло под моим весом, и этот звук показался мне оглушительным в гнетущей тишине кабинета. Лейтенант, кряхтя, выдвинул ящик стола и достал потрёпанный блокнот и шариковую ручку. Его усталое лицо, изборождённое морщинами, казалось высеченным из камня в тусклом свете настольной лампы. Он прокашлялся и сказал: — «Антон, я ещё раз повторюсь, что понимаю, насколько тебе сейчас тяжело. Но мне нужны твои описания произошедшего прошлой ночью. Каждая деталь может оказаться важной.» Я напряг взгляд, пытаясь сфокусироваться на лице Тихонова, но тут же опустил глаза, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Комната вокруг меня, казалось, начала вращаться. — «Извините,» — слова вырвались сами собой, словно защитный механизм, — «но если честно, я плохо помню все детали. Всё как в тумане…» Лейтенант вздохнул, откинувшись на спинку кресла. Оно отозвалось протяжным скрипом. — «Я понимаю, Антон,» — в его голосе слышалась смесь сочувствия и настойчивости, — «тебе не хочется это вспоминать. Поверь, я бы тоже предпочёл не ворошить такое. Но ради своей сестры, пожалуйста, постарайся. Расскажи всё, что помнишь, даже если кажется, что это неважно.» При упоминании сестры у меня перехватило дыхание. Её образ вспыхнул перед глазами — улыбающаяся, с косичками, в своём любимом синей толстовке с зайчиком. А потом… потом искажённое ужасом лицо, крики, кровь на снегу… Я почувствовал, как по спине побежали мурашки, а во рту пересохло. Мой взгляд заметался по комнате, словно в поисках спасения. Сердце забилось чаще, грозя вырваться из груди. Но, сделав глубокий вдох, я заставил себя успокоиться. «Ради сестры,» — подумал я. «Я должен помочь найти этих тварей. Это единственный способ всё исправить.» Собрав всю свою волю в кулак, я поднял глаза на лейтенанта и тихо, но твёрдо произнёс: — «Хорошо. Я расскажу всё, что смогу вспомнить.» Следующий один час слилился для меня в один бесконечный кошмар. Я рассказывал, запинаясь и путаясь в словах, отвечал на вопросы, пытался вспомнить каждую чёртову деталь той ужасной ночи. Каждое слово давалось с трудом, словно я вновь переживал всё это. Перед глазами вставали картины: тёмный лес, искрящийся снег, жуткие маски, горящие глаза за ними… Временами мне казалось, что я вот-вот сойду с ума от этих воспоминаний. Тихонов слушал внимательно, иногда прерывая меня уточняющими вопросами. Его ручка быстро скользил по бумаге, фиксируя каждое моё слово. Когда я закончил, он откинулся на спинку стула и, потерев уставшие глаза, подвёл итог: — «Итак, давай я уточню, правильно ли я всё понял. Ты планировал вместе с Бяшей найти Рому, и вы пошли в лес, так как в посёлке его не было. Там вы наткнулись на девочку примерно твоего возраста в маске лисы, которая назвалась Алисой, верно?» Я кивнул, чувствуя, как по спине пробежал холодок при воспоминании о ней. Лисья морда с неестественно широкой улыбкой, словно вырезанной ножом. — «После этого Бяша испугался и убежал, а эта… Алиса… пообещала тебе помочь найти Рому, и ты пошёл за ней? Почему?» — в голосе лейтенанта звучало явное недоумение и, кажется, даже нотка разочарования. Мой взгляд помрачнел, и я отвёл глаза, не в силах выдержать пристальный взор Тихонова. Чувство стыда накрыло меня с головой. — «Не знаю, я…» — слова застревали в горле, — «Я просто думал, что она не обманывает. Она казалась… доброй, что ли. Говорила, что хочет помочь.» Тихонов строго посмотрел на меня, затем тяжело вздохнул: — «Антон, ты вроде не глупый парень, а так легко доверился незнакомке в маске посреди ночного леса? Неужели это не показалось тебе странным?» Я промолчал, не зная, что ответить. Чувство вины и стыда накрыло меня с головой. Сейчас, сидя здесь, в этом душном кабинете, я и сам не мог понять, как мог быть таким наивным. Но тогда, в лесу… всё казалось другим. Словно я попал в какую-то сказку, где обычные правила не действуют. Лейтенант, видя моё состояние, смягчился и продолжил: — «Ладно, что было, то было. Дальше она вывела тебя на поляну возле обрыва, и вы смотрели на лес, так? После этого появился Кирилл с парнем в маске ворона, и с этого момента твои воспоминания обрываются. Ты помнишь только, как тебя прижали лицом к снегу, и как ты потом гнался за Кириллом, который нёс твою сестру. Верно?» Я кивнул, чувствуя, как к горлу подступает тошнота от этих воспоминаний. — «Тут у меня возникает главный вопрос,» — Тихонов подался вперёд, впившись в меня взглядом, — «Как твоя сестра вообще оказалась там? Ты говорил, что она осталась дома.» Я начал пытаться вспомнить, напрягая память до предела. Но чем больше я пытался сосредоточиться, тем сильнее путались мысли. Ужасные воспоминания накрыли меня волной паники. В висках застучало, перед глазами поплыли чёрные пятна. Дыхание участилось, я схватился за голову, чувствуя, как реальность ускользает. — «Я… я не знаю!» — вырвался у меня хриплый крик. — «Она должна была быть дома! Я не понимаю, как…» Тихонов, заметив моё состояние, быстро поднялся из-за стола и подошёл ко мне: — «Тихо, тихо, парень, спокойно. Дыши глубже.» Но я уже не слышал его. Слова вырвались сами собой, словно прорвав плотину: — «Парень… нет… чудовище в маске медведя принесло мою сестру… Они… они…» Слёзы хлынули из глаз, и я едва смог выдавить: — «Они мучали её. Я слышал её крики, но не мог ничего сделать! Ничего!» Лейтенант, услышав это, побледнел. Его лицо стало серьёзным, почти суровым. Он быстро подошёл к своему столу, выдвинул нижний ящик и достал оттуда наполовину пустую бутылку воды. Вернувшись ко мне, он протянул её и мягко, но настойчиво сказал: — «На, выпей, парень. Тебе нужно успокоиться.» Я, с трудом выровняв дыхание, взял бутылку трясущимися руками и начал жадно пить. Холодная вода немного привела меня в чувство, но ужас воспоминаний всё ещё пульсировал где-то на краю сознания, готовый в любой момент снова накрыть меня с головой. Тихонов вернулся за свой стол и тяжело опустился в кресло. Он начал массировать виски, словно пытаясь прогнать начинающуюся мигрень. Затем, взяв ручку, сделал ещё несколько пометок в своём блокноте. Я смотрел на него, чувствуя себя опустошённым и совершенно беспомощным. В кабинете повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых настенных часов да завыванием зимнего ветра за окном. Этот ветер, казалось, вторил моим внутренним демонам, напоминая о бескрайних снегах и тёмных лесах, окружающих наш маленький посёлок. Лейтенант Тихонов опустил ручку, и я услышал, как она глухо стукнула о потёртую поверхность стола. Он медленно поднял на меня взгляд, и я невольно поёжился. Его глаза, обычно острые и внимательные, сейчас казались двумя тусклыми омутами, затянутыми пеленой усталости. Морщины на его лице, казалось, стали ещё глубже за эти несколько часов допроса. — «Так, хорошо, на сегодня…» — начал он хрипловатым голосом, но не успел закончить фразу.

дзынь-дзынь

Внезапно тишину кабинета разорвал пронзительный звонок телефона. Я вздрогнул всем телом, словно от удара током. Старенький аппарат на столе Тихонова задребезжал с такой силой, что, казалось, вот-вот свалится на пол. Лейтенант, однако, отреагировал молниеносно, будто ожидал этого звонка всю ночь. — «Лейтенант Тихонов слушаю,» — произнёс он в трубку своим характерным голосом. Я невольно подался вперёд, напрягая слух, пытаясь уловить хоть обрывок разговора с другого конца провода. Лицо Тихонова менялось с каждой секундой. Я видел, как его брови то сходились к переносице, образуя глубокую складку, то взлетали вверх в явном удивлении. Его свободная рука непроизвольно сжималась в кулак, костяшки пальцев побелели от напряжения. — «Ты уверен?» — спросил он через некоторое время, и я почувствовал, как по моей спине пробежал холодок. В голосе лейтенанта появились нотки, которых я раньше не слышал — смесь тревоги и какого-то мрачного предвкушения. Моё сердце забилось чаще, адреналин хлынул в кровь. Что-то изменилось, я чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Воздух в кабинете, казалось, стал плотнее, тяжелее. Я сглотнул, пытаясь избавиться от внезапно появившегося кома в горле. — «Как понять бездействовать?» — голос Тихонова звучал почти угрожающе. Его лицо закаменело, превратившись в непроницаемую маску. Только глаза выдавали бурю эмоций, бушующую внутри. Я напряг слух до предела, пытаясь разобрать слова невидимого собеседника, но слышал лишь неразборчивое бормотание. Тихонов слушал, и я видел, как его пальцы сжимаются на трубке так сильно, что я почти ожидал услышать треск дерева. — «Я тебя услышал, скоро буду,» — наконец сказал он и положил трубку. На мгновение в кабинете повисла гнетущая тишина. Тихонов сидел неподвижно, уставившись в одну точку, словно пытаясь осмыслить полученную информацию. Затем, словно очнувшись от транса, он резко встал. Стул скрипнул по полу, и этот звук показался мне оглушительным в напряжённой тишине кабинета. Лейтенант быстрым шагом направился к вешалке, на ходу расправляя плечи, словно готовясь к бою. Его движения были резкими, почти яростными. Он схватил свою потрёпанную куртку — свидетельницу стольких расследований — и накинул её на плечи одним плавным, отработанным движением. Я сидел, застыв на месте, не в силах пошевелиться. Ощущение нереальности происходящего накрыло меня с головой. — «Извините, что-то случилось?» — мой голос прозвучал неожиданно тонко и испуганно, словно принадлежал не мне, а какому-то испуганному ребёнку. Тихонов медленно обернулся. Его лицо было непроницаемым, но в глазах мелькнуло что-то похожее на сочувствие. — «Ничего страшного,» — ответил он, но его тон говорил об обратном. — «Одевайся, я отвезу тебя домой.» Я смотрел на него, не двигаясь. Что-то в его поведении, в этой внезапной спешке, говорило мне, что произошло нечто важное. Нечто, связанное с моей сестрой и той ужасной ночью в лесу. — «Скажите, что происходит?» — выпалил я, чувствуя, как страх и отчаянное любопытство борются внутри меня. Тихонов долго смотрел на меня, и я видел, как в его глазах отражается внутренняя борьба. Он явно решал, стоит ли говорить мне правду. Я затаил дыхание, боясь спугнуть момент откровенности. Наконец, он тяжело вздохнул, словно сдаваясь. — «Мне нужно заехать к твоему однокласснику Кириллу Фролову,» — сказал он медленно, тщательно подбирая слова. — «У него появилась некая информация.» Услышав имя Кирилла, я почувствовал, как по спине пробежал холодок. Я вскочил на ноги так резко, что чуть не опрокинул стул. Адреналин хлынул в кровь, заставляя сердце биться с удвоенной силой. — «Я поеду с вами!» — воскликнул я, чувствуя, как дрожит мой голос от смеси страха и решимости. — «Это касается и моей сестры, верно? Я тоже смогу помочь.» Тихонов снова помассировал свой правый висок — жест, который я уже начал ассоциировать с его глубокой задумчивостью. Его пальцы двигались медленно, словно пытаясь прогнать назойливую головную боль. — «Парень, прости, но…» — начал он, но осёкся, встретившись с моим взглядом. Я смотрел на него, не моргая, вложив в этот взгляд всю решимость и отчаяние, которые накопились во мне за эти ужасные часы. Я не мог позволить ему отстранить меня сейчас, когда появилась надежда. Мои кулаки были сжаты так сильно, что ногти впивались в ладони, но я едва замечал эту боль. Тихонов закрыл глаза и тяжело вздохнул. Когда он снова открыл их, в них читалось смирение, смешанное с чем-то похожим на уважение. — «Хорошо, поехали,» — сказал он, и я почувствовал, как внутри меня что-то дрогнуло. Неожиданно для самого себя я почувствовал, как уголки моих губ приподнимаются в слабой улыбке. Это была не радость — скорее, облегчение от того, что я не останусь в стороне, что смогу что-то сделать. Надежда, пусть слабая и неуверенная, затеплилась в моей груди. Я быстро накинул свою куртку, чувствуя, как дрожат пальцы от напряжения и волнения. Ткань показалась мне неожиданно тяжёлой, словно впитала в себя все мои страхи и сомнения. Мы вышли в коридор участка. Тусклый свет лампочек отбрасывал причудливые тени на стены, покрытые облупившейся краской. Каждый шаг по скрипучему полу отдавался эхом, и мне казалось, что весь мир затаил дыхание в ожидании того, что произойдёт дальше. Проходя мимо других кабинетов, я заметил, что большинство из них пустовало. Только в одном горел свет, и оттуда доносились приглушённые голоса. Интересно, сколько ещё людей не спят, пытаясь раскрыть тайны нашего маленького посёлка? Выйдя на улицу, я невольно поёжился от пронизывающего холода. Мороз мгновенно впился в кожу, заставив меня плотнее запахнуть куртку. Небо на востоке уже начало светлеть, предвещая скорый рассвет. Бледная полоска света на горизонте казалась почти призрачной в окружающей темноте. Снег под ногами поскрипывал, и этот звук вызывал во мне смешанные чувства — страх от воспоминаний о той ночи и странную, необъяснимую надежду. Каждый шаг давался с трудом, словно я шёл против сильного ветра…

***

"Тревога — это цена, которую мы платим за воображение." - Пол Вальери.