Leave this matter to me

Стив кричал. Он кричал, когда Джим Хоппер выносил бесчувственного Мансона из трейлера на руках. Он кричал, когда его запихнули в полицейскую машину с яркими мигалками, режущими глаза, когда его увозили куда то далеко. Он бесконечно плакал, потому что не знал, где Мансон, что с ним, жив ли он, не отдали ли его Рику на растерзание. Где его Эдди, его драгоценный мальчик, которого Стив сам себе поклялся защищать. Что Рик мог сделать с ним теперь? Все, что угодно, ведь Рик победил. Харрингтона везут в участок. Родители освободят его, Стив верит в это, не пройдёт и суток, как они его заберут. Они уже едут, точно едут, думал Стив, сидя в участке. Чем быстрее он окажется на свободе, тем меньше Рик успеет причинить Эдди вреда, в этом Харрингтон уверен, уверен всецело. Он не знает, куда пойдёт, как только будет освобождён. Он будет искать Мансона, бесконечно, вечно, пока не найдёт. Это все потому, что Стив должен извиниться перед ним, и ещё он должен сказать ему кое что важное. Он должен сказать, что он любит Эдди, что он хочет быть с ним навсегда.

***

Стива освободили спустя семь часов. Его отец презрительно скривился, сел в свой синий порше и уехал. Он сказал, что нанял из Бостона лучшего адвоката, что Стив может ехать домой и обо всем забыть. Адвокат разберётся, сказал он, залезая в машину и любуясь собой в зеркало заднего вида, ты можешь ехать домой, Стивен, тебе не о чем волноваться, ты действительно можешь делать что хочешь, так сказал он. И Стив пошел к Хопперу. Ему нужно знать, где Эдди Мансон, ему нужно знать это сейчас же. Из полицейского участка Джим направил его в больницу. Там твой Мансон, сказал он, я привёз его туда без сознания. Я думаю, с ним все в порядке. Хоппер ел сандвич, ему было все равно. Почти совсем все равно. Тогда Стив ударил по столу. Он потребовал машину, ему нужна была машина, сейчас же, потому что он должен ехать в больницу. Джим дал ему мопед. Он сказал, его не волнует, что Стив может не уметь водить такую тачку. Это уже явно не его проблема. Харрингтон показал ему фак, у него были права на мотоцикл, он отлично умеет его водить. В больнице его приняли не сразу. Полненькая дежурная медсестра требовала подтвердить родство, и Стив сказал, что он Стив Мансон, родной брат. Медсестра покосилась на него недоверчиво, но вписала имя и фамилию в бейджик. Харрингтон торопился, когда поднимался на третий этаж. Он почти бежал до указанной палаты, летел как на крыльях, его не покидало ощущение, что нечто плохое уже случилось. Что то произошло за эти семь часов. Стоит глубокая ночь, но что то уже случилось. И Стив знает, он этого исправить не сможет. Дверь в палату распахивается. Внутри очень светло, лампы на потолке горят холодным белым светом. Эдди сидит на полу недалеко от дверей, спиной прислонившись к шкафу. Стив медленно входит. Мансон не видит его. Он смотрит перед собой в пустоту. Белый, как бумага, осунувшийся, с лицом мертвеца. Его блестящие темные глаза широко распахнуты, зрачки превратились в две маленькие чёрные точки. Эдди словно впал в транс. Он не двигается, молчит, в лице ни кровинки, ноги неуклюже лежат на полу, так, словно к телу они не имеют ни малейшего отношения. Мансон, он просто в шоке. На Стива он не реагирует. По впалой щеке бежит слеза, за ней другая и третья, он не моргает. Харрингтон хочет что нибудь сказать, но вместо этого смотрит туда же, куда направлен пустой взгляд Эдди. Сначала он слышит звук, с таким звуком что то капает на пол, то, что капает, кажется это нечто густое: наполовину жидкое, а на половину — нет. И он чувствует запах. Запах больницы с трудом перебивает острый запах блевотины. Тогда Стив видит его. Ноги Рика в цветных кроссовках сантиметров на десять не достают до пола. Шнурки развязаны, и они концами лежат на полу, в луже какой то мерзкой субстанции. Штанины и белая майка испачканы блевотиной вперемешку с кровью, текущей из его рта. Его руки висят по обе стороны от тела, с них редко капает почти бесцветная желчь. Шея Рика кажется неестественно тонкой, ее пережимает красная прорезиненная верёвка, из тех, которыми пользуются альпинисты. Его голова раздута, изо рта несколькими струйками что то вытекает. Это что то бледно-розовое, со сгустками потемнее. Его глаза находятся на щеках. Они висят, слегка покачиваясь. Их держат темные сочащиеся нити, тянущиеся из уже пустых глазниц. На лбу разводы и царапины. Кажется это следы от его пальцев. Его лицо, оно все голубоватого оттенка, как у инопланетянина. Челюсть тела с тихим щелчком распахивается, и раздутый синий язык вываливается наружу вместе с новой порцией жидкости. Стива не держат ноги. Он плавно опускается на пол, стараясь не слышать сдавленного хрипа, издаваемого воздухом, покидающим уже мертвое тело Рика. Эдди резко вздрагивает, торопливо встаёт на четвереньки, худые колени в рваных джинсах разъезжаются на скользком белом полу. Его тошнит. Желудок пустой, и Мансон придушенно кашляет, плюётся. Он трясётся от сухих рыданий, ему так больно, что сердце разрывается. Слез больше совсем не осталось, и Эдди тонко и долго кричит, почти как маленькая беспомощная чайка. Бедный, одинокий детёныш чайки, он кричит снова, падает на сухой белый кафель рядом с лужицей собственной блевотины, и все кричит, кричит, истошно, жалобно. Стив закрывает глаза. Он не может пошевелится, не может сделать вдох. Кто нибудь должен прийти, обязательно, должен, их ведь не оставят одних, не оставят, не оставят. Кто нибудь, пожалуйста. Кто нибудь, вы должны прийти.