после школы лягу в гроб

Цветастая неоновая вывеска перед входом в подпольный и явно дешёвый клуб. Андрей чуть вжимается в кудрявого, почему-то чувствуя тревогу на душе. Паша лишь зазывал вперёд, пока Саша осматривался. — Ты чего? — Марголдин поворачивает голову на парня, который уже стал трястись. — Я боюсь, что будет, как в прошлый раз, видимо паничка какая-то, давай выйдем? — Абдрашитов схватился за его руку, крепко сжимая пальцы и даже царапая ногтями несчастную кисть. Ваня бросает вслед Саше и Паше что-то вроде «Мы сейчас вернёмся», и поднимается с парнем по лестнице. Марголдин заводит парня за угол дома, начиная крепко обнимать. Он шептал что-то приятное на ухо, всеми способами пытался успокаивать. — Андрюш, если хочешь, то мы... — Пацаны, пиздец! Это не просто обычный клуб, это гей-клуб! Я в ахуе, столько эмоций я в жизни не получал! — Фраев неожиданно выскочил из-за угла, отчего директор подпрыгнул. — Может, по домам? А то Андрею что-то вообще не очень... — Нет, всё нормально, поехали в другой лучше, а то не особо хочу там ебальником светить, — Абдрашитов чмокнул своего парня в щёку и чуть отстранился. По приезде в клуб, в котором они были в тот роковой день, внутренняя тревога Андрея увеличилась. Он буквально не отлипал от Вани, пока Саша был радостнее всех. — Бля-я, кайф! Я безумно рад, что праздную день рождения с вами! — Блаженский повернулся к друзьям и обнял всех сразу, улыбаясь от своего счастья. — Сань, да мы только рады, — очень мягко и осторожно произнёс Паша, слабо улыбаясь. Четвёрка заходит в ночное заведение и сразу плюхается за столик с круглым диваном. Абдрашитов уже вроде успокоился, так что просто тихо сидит рядом с солистом, положив голову ему на плечо. — Кто сходит со мной до бара? — кокетливо поинтересовался Блаженский, облокачиваясь на спинку кожаного дивана. Марголдин вызвался составить компанию, ведь парни договорились ходить парами, чтобы лишний раз не провоцировать зависимость Вани и не тешить тревожность Андрея и Паши. Как только фронтмен с барабанщиком отошли, Абдрашитов сразу же придвинулся к Фраеву. — Можем поговорить? — Выкладывай, — гитарист откидывает голову и прикрывает глаза. — Блять, я не знаю, что со мной... Я вроде беспокоюсь за Ваню, хочу находиться рядом, а вроде ничего к нему и не чувствую... Он мне симпатичен, но любовью с моей стороны это назвать сложно... Я, если честно, не знаю, что мне делать, я боюсь с ним расставаться, боюсь что он что-то сделает с собой, — Андрей вытащил сигарету из пачки и положил её за ухо, — понимаю, что мне нужно с ним поговорить, обсудить, сходить к его психологу, может, но я всё также боюсь. Может, если я переключусь на кого-то ещё и сравню, то пойму, что мне делать? — Блять, Абдрашитов, ты идиот? Ты собрался изменять? Этот вонючий секс ничего не стоит. Что ты таким образом узнаешь? Что ты мудак? Можешь знать это заранее, — Павел стукнул кулаком по столу и даже чуть зашипел. — Ну а что мне ещё делать? Просто бросить без объяснений? — Ты головой не привык думать? Поговорить, блять, а не нести хуйню. В прошлый раз были неправы оба. Здесь же будешь не прав только ты, — Фраев всё крепче сжимал кулак, сидя с явно недовольным лицом. Непонятно, что его так разозлило - слова и будущие действия Андрея, или же взбушевавшийся в крови алкоголь. К столику с целым подносом шотов подошли Ваня с Сашей. — А чё ебальники грустные? Празднуем же! — после ваниного возгласа директор и вовсе удалился в туалет. — Две минуты, я вернусь. — Что уже успело случиться? — каким-то приказным тоном воскликнул Блаженский. — Семейные разборки, опять. Андрей просто конченный еблан, потом сам убедишься. — Объясняй давай... — Дрюш, всё в порядке? — Марголдин стоял, уперевшись спиной на кафельную стену голубоватого цвета, около кабинки, из которой доносилось тяжёлое дыхание и кряхтение. — Андрей? Может выйдешь? Расскажешь, что случилось, я попробую тебе помочь... — Всё нормально, иди к Саше с Пашей, я позже приду, — Абдрашитов, обнимая колени, размышлял у себя в голове о том, что ему всё же стоит делать. — Мне дверь выламывать? Открывай, — спустя несколько минут таких уговоров, директор всё же открыл дверь, на что Ване предстал довольно унылый вид. — Ты обиделся на что-то? — тёмный отрицательно мотал головой, протягивая руки вперёд, отчего фронтмен сразу же прижал парня к себе. Абдрашитов тихо сопел и шмыгал носом, но не плакал. Бился в истерике он лишь только внутри себя от непонимания собственных чувств. Эта неопределенность раздражала и выводила из себя, пока Ваня ничего не осознавал. — Дрюш? — Давай потом это обсудим, я сейчас не готов, — промямлил тот и встал во весь рост, после чего втянул в поцелуй, пытаясь всё же что-то осознать, но получалось плохо. Андрей отстраняется и крепко обнимает парня. — Тогда позже всё расскажешь. Люблю тебя, Андрюш, — сердце сжалось вроде от непонятной колкой боли, а вроде и от такого по-особенному тёплого и, даже, интимного момента. Директор долго собирался с мыслями чтобы наконец произнести «и я тебя люблю», и это удалось, но уже без прежнего придыхания и чувственности. Приехала парочка домой около трёх часов ночи. На пороге их встретила мама Андрея. — Ух, вижу, как вы отпраздновали сашин день рождения... Спать идите. Только переоденьтесь! — женщина ушла в свою комнату, а парни направились к себе. Тревожными были оба, а алкоголь лишь усугублял ситуацию. Сняв джинсы, Марголдин сел на краешек кровати и опустил голову. Тёмный же быстро залез под одеяло, поворачиваясь на бок и смотря ему в спину. Поймав на себе горький взгляд, кудрявый всё же лёг буквально на самый край кровати. — Вань... А ты ко мне не хочешь лечь? Ну, или на меня... В обнимку спать... Тебе же это нравилось... — в ответ было только молчание. Внезапно он и вовсе вскочил, и убежал в ванную, закрылся в ней и включил воду, чтобы не было слышно его плача и сдавленных криков от причиняемой самому себе боли. Абдрашитов терпеливо ждал, боялся идти к нему, ведь он не был уверен, что сможет хоть как-то помочь. Что в итоге-то с Андреем? Скорее всего, обычная привязанность. Но осознавать это очень трудно, очень грустно, да и вовсе не хочется. Популярность их группы растёт, работать вместе и дальше придётся, но уйти из группы никто не мог. Ваня - фронтмен, солист, его уже видели многие, а ещё больше человек слышали его голос. Андрей - директор, который заправляет всей группой, принимает предложения о выступлении и ищет площадки. Расставаться тоже не хотелось - больно привыкли друг к другу. Прошло уже полчаса, но Марголдин не возвращался. Андрей встал с кровати и тихо, на цыпочках, подошёл к двери. Как бы солист не старался скрыть то, что происходит в ванной, всё равно были слышны всхлипы. Тёмный прошёл в коридор, взял первые попавшиеся ключи и повернул ими замок. Парень приоткрыл дверь и заглянул за неё, на что Ваня выключил воду. Он сидел на бортике ванной, положив окровавленную руку на раковину, и смотрел вроде и на Андрея, а вроде в пустоту. Абдрашитов проскользнул внутрь и закрыл за собой путь в коридор. Он молча сел рядом и положил голову парню на плечо. — Вань, нам нужно поговорить... — кудрявый молчал, понимая, что сейчас будет что-то неприятное. — Я не понимаю себя, не понимаю свои чувства... Давай неделю поживём раздельно... — Ты паузу хочешь? — челюсть предательски дрожала, а слёзы уже наливались в глаза. — Нет, просто будем жить также, как раньше. — Я смогу тебе хотя бы писать? Или это тоже под запретом? — Марголдин повернул голову в сторону зеркала, мельком взглянул на свою руку, а потом и вовсе закрыл глаза. — Конечно можешь. Просто мне нужно время подумать над всей ситуацией, чтобы не вышло, как в прошлый раз. Может, это переизбыток эмоций, а может привыкание к такой обстановке... — не успел Андрей договорить, как его перебил солист. — У тебя кто-то появился? — Что? Нет, конечно! Я с тобой откровенен, если бы это было так, то я бы тебе сказал, — парень берёт холодную руку того в свою, на что Ваня быстро убирает её к себе на колено. — Поверь, у меня никого нет, можешь даже переписки почитать, у Паши спросить, всю мою телефонную книгу пересмотреть! — Ты любишь меня? Молчание. Долгое, убийственное молчание. Оно уже расправилось со всеми бабочками в животе Марголдина, которые жили там с первого дня их отношений. — Ты любишь меня? — задыхаясь, повторял тот, глотая солёные слёзы. — Ты любишь меня? Чуть затупившееся лезвие, валявшееся на стенке раковины, вдруг оказалось в той холодной руке. Ваня не собирался угрожать самоубийством, скорее это просто так выглядело. Поднеся нож к вене на руке, тот повторил вопрос. — Т-ты любишь меня? — кашляя и заливаясь слезами, продолжал он. Андрей вскакивает с места и, отобрав часть бритвы, заключает его в объятия. — Я люблю тебя. Марголдин плачет навзрыд. Он ненавидит такие разговоры и такую обстановку, ненавидит свои шрамы и порезы, ненавидит кровь и лезвия, ненавидит неопределенность и расставания. Он мог бы прямо сейчас покончить с отношениями и собой, умереть во имя любви, но слаб. Физически, морально - неважно. Абдрашитов чувствует что-то непонятное. Его прикосновения тёплые, мягкие, но в то же время грубые и бесчувственные. Он целует его волосы, держит его окровавленную руку в своей, вытирает его слёзы, смотрит в его глаза. — Я... Я завтра же уеду к маме, ты... Ты не переживай, я... Я не буду тебе писать... — Ваня трясётся, нервно топает ногой, зажмуривает глаза, заикается и опускает голову. — Солнышко... — Андрей сам не понимал, как такое ласковое слово могло из него вырваться, — то, что я предложил разъехаться на время - не значит, что мы берём паузу, расстаёмся, забываем друг друга и уезжаем по разным городам, — он чуть отстраняется и тянется к шкафчику с аптечкой. Снова директор заматывает руку солисту, снова вытирает его слёзы, снова успокаивает. Ваня медленно приподнялся, на что Абдрашитов его сразу же подхватил, и те направились к кровати. Марголдин падает на подушку, а его парень заботливо накрывает мягким пледом с рисунками каких-то кошек, сам садится рядом, обнимая Тигрулю. — Я не переживу, если мы опять расстанемся. — Не говори это слово. — Хорошо... — он сглотнул. — Мы будем созваниваться по вечерам, переписываться, снимать друг другу кружочки и присылать фотки. Если захочешь, то мы можем и гулять, — тёмный лёг рядом. — Ванюш, я правда люблю тебя, это вынужденная мера, я не хочу терять нашу нежность и страсть, не хочу становиться каким-то холодным... — Ты можешь лечь сверху? Пожалуйста... — Андрей послушно выполнил просьбу. — Я завтра поеду к родителям. Не оставляй меня, прошу, я не хочу снова быть один, — Марголдин смотрит ему прямо в глаза. — Я тебя не оставлю.