Да начнётся игра!

«Как часто мы сталкиваемся с выбором

между желанием знать правду и страхом

перед тем, что она окажется не той,

на которую мы надеялись?

И как часто решение приходит

не через рациональные рассуждения,

а через внезапное порывистое действие,

когда сердце берет верх над разумом?»

***

В жизни многих из нас наступает момент, когда сердце и разум сталкиваются на перекрёстке неизвестности. Желание знать правду — это зов разума, желающего осветить темные углы неизведанного. Оно словно факел в ночи, ищущий прозрение среди тени сомнений. Но страх перед неизвестным — это глубокая, застывшая вода в нашей душе, куда редко проникают лучи сознания. Это воды, в которых отражаются наши самые тёмные чувства, наши сокрытые страхи и неизлечимые раны. Именно тут, в этих тёмных водах, иногда происходит внезапное порывистое действие, ведомое не рассудком, а внутренней необходимостью. И каждый раз, когда кажется, что весы склонились в пользу привычного порядка, неожиданно может вмешаться сердце — бесстрашный, порывистый и непредсказуемый игрок в этой вечной игре. Решение, приходящее через внезапный порыв, не всегда означает отсутствие рациональных рассуждений. Иногда это итог долгой внутренней борьбы, когда все аргументы уже выслушаны, и остаётся только сделать шаг в туман неизвестности. Это момент, когда сердце, уставшее от колебаний, выбирает путь, который может и не быть самым безопасным, но который обещает внутреннее освобождение от мук выбора. И так, между рассудком, жаждущим ясности и стабильности, и сердцем, требующим страсти и подлинности, мы ведём свой вечный танец, пытаясь найти гармонию или, по крайней мере, примирение.

***

Мы продолжали мчаться по Радужному мосту, окутанному густым, почти мистическим туманом. Этот мост, обычно мерцающий разноцветными огнями, создавал иллюзию пути в фантастический мир, но теперь, лишенный своей привычной пестроты и яркости, он казался лишь тенью, зыбкой и невидимой в ночной мгле. Здесь, над заливом, который тянулся нескончаемой тёмной лентой, где водная гладь ловила и мрачно отражала каждый жалкий проблеск фар, создавая иллюзию света там, где его почти не было, туман казался ещё более плотным, а видимость уменьшалась с каждым метром. В воздухе отчетливо засквозило напряжение. Ощущая неописуемый дискомфорт, я прикрыла глаза, удерживая эмоции под жёстким контролем и попыталась отвлечься хотя бы на мгновение, пытаясь избежать этого ощущения всеобъемлющей неопределенности, которая захлестывала меня. Прежде я никогда не была на Одайба - искусственном острове развлечений, жизнь на котором всегда била ключом. Район Одайба считался настоящим символом беззаботного времяпровождения, предлагая бесконечное множество развлечений на любой вкус: здесь можно было покататься на гигантском колесе обозрения, наслаждаясь панорамным захватывающим видом на залив, забраться на смотровые площадки, расположенные на крышах футуристических зданий или посетить один из многочисленных аквапарков и аттракционов, мерцающих неоновыми огнями даже в самую темную ночь. Уютные кафе и шумные рестораны предлагали деликатесы со всех уголков Японии. Пляжи Одайбы с их мелким, почти белым песком казались идеальным местом, чтобы отдохнуть и забыть о городской суете. Все что я знала об этом острове было взято с глянцевых страниц путеводителей и ярких рекламных брошюр, которые обещали незабываемые впечатления и увлекательные приключения. Однако, несмотря на всю эту праздничную атмосферу, Одайба всегда казался мне чужим и недостижимым, словно он был частью другого мира, не принадлежащего мне, как другая планета, не предназначенная для моего посещения. Возможно, я просто не умела с легкостью отдаваться радостям, которые он предлагал. Не умела подвергаться общему веселью, не стремилась стать частью этой яркой, шумной толпы, не научилась разделять всеобщую эйфорию. Мне не хватало желания забыться в вихре беспечных празднеств, делать бесконечные селфи у каждой достопримечательности или экспериментировать с новыми вкусами экзотических десертов. Или, возможно, причина крылась в отсутствии того самого человека, который мог бы заразить меня своим энтузиазмом, схватить за руку и увлечь в этот водоворот развлечений. Киёми — девушка, с которой я жила до попадания в Пограничье была слишком слишком замкнутой и домашней. Рядом с ней даже я выглядела образцом общительности, хотя это и казалось парадоксом. Задумавшись о Киёми, я не могла не задаться вопросами: что сейчас с ней? всё ли у неё хорошо? живет ли она все теми же тихими буднями или её жизни коснулось чарующее безумие? Эти размышления оказались неожиданно горькими — мысли о прошлом всегда влекли за собой тень сожалений и неизбежности утрат. Звук удара машины о шероховатое покрытие, когда мы съехали с мостовой конструкции на обычную дорогу, резко прервал мои размышления. Я мгновенно открыла глаза, ожидая, что после того, как мы съедем с моста, Нираги остановит машину где-нибудь на берегу залива, но мы продолжили нестись по пустынным дорогам, куда-то вглубь острова. Ночь за окном машины казалась живым существом, жадно поглощающим все звуки и краски мира. Тусклый свет фар, словно острые когти, царапал эту непроницаемую тьму, выхватывая из нее искаженные тени деревьев и зловещие изгибы дорог. Вдоль заброшенных улиц, под толстым слоем мха и вьющихся лиан болотного оттенка, скрывались ряды разбитых фонарей. Они беспомощно ютились, отражая бесконечное одиночество серой, забытой тропы, которая, казалось, вела в никуда. Несмотря на то, что мост был уже позади, Нираги даже не думал сбавлять скорость. Очередной крутой поворот в одном из узких тёмных переулков и… руль внезапно выскользнул из его рук будто отказываясь подчиняться. Я почувствовала ощутимое давление на тело от скользящего корпуса машины. Доля секунды и столкновение с фонарным столбом с моей стороны было бы неизбежностью. Однако с невероятной реакцией Нираги каким-то образом успел снова схватиться за руль и развернуть машину вправо, в последний момент перенеся инерционный занос на свою сторону. Маневр был настолько жестким, что я не успела удержаться и влетела виском в боковое стекло. Все произошло слишком быстро, когда машина, с диким визгом шин, вильнула в сторону, избавляя меня от непосредственного столкновения. Но несмотря на все усилия Нираги, она всё же задела ближайший столб линии электропередачи. Звон стекла. В небо взметнулся ослепительный, словно фейерверк, круговорот искр, за которым последовала звенящая тишина. После произошедшего я некоторое время оставалась в абсолютной неподвижности, ошеломенная случившимся. Затем почти вслепую нащупав ручку, я толкнула дверь и почти выпала из салона на прохладный асфальт. Голова гудела, мир вокруг начал кружиться. В воздухе витали запахи бензина и горелой резины. Я изо всех сил старалась не потерять сознание, делая глубокие вдохи, борясь с подступившей тошнотой и головокружением. Тяжёлый звон в ушах заставлял меня крепче зажмурить глаза, в отчаянной попытке избавиться от болезненного давления. Глухой хлопок двери автомобиля и тяжёлый вздох Нираги, казалось, преодолели километры прежде, чем достигли моего сознания. — Эй… — прямо возле уха раздался голос. Нираги сел на колено, вглядываясь в моё лицо, и в ту же секунду я почувствовала как, бережно обхватившие руки, подняли меня с асфальта. — Ты в порядке? Я едва могла встать на ноги. Колени подгибались, голова кружилась, по телу растекалась слабость. Язык словно онемел, не давая выговорить ни звука, кроме тихого хрипа. Я лишь неопределённо качнула головой, пытаясь прийти в себя, но картинка перед глазами продолжала плыть и мутнеть вызывая тошноту. Пришлось прикрыть глаза. На мгновение я вновь почувствовала страх, но он был лишь отголоском только что пережитого. Выпрямившись, я отыскала силы, чтобы запрятать панику глубоко внутри. Реальность понемногу начала пробиваться сквозь туман моего сознания вместе с ощущением тепла от прикосновений мужских рук. С трудом разомкнув, ставшие вдруг очень тяжелыми веки я сразу столкнулась с темными, как окружавшая нас беззвёздная ночь, глазами, в которых через край переливалось… нет, не привычное раздражение, а то, чего можно было увидеть реже, чем солнечное затмение, искреннее беспокойство, которое поначалу казалось невозможным, вперемешку с заботой и чем-то еще, тщательно спрятанным. Внутри ёкнуло. Он смотрел на меня так, словно хотел извиниться, но слова потерялись где-то на полпути. — Я… в… п… порядке… — пробормотала я и зажмурившись, уткнулась лицом в его шею, улавливая слабый аромат, исходивший от кожи. Что-то теплое и цитрусовое. Но металлический привкус крови, который я внезапно почувствовала во рту, заставил меня отшатнуться. В непонимании я медленно провела пальцами по своим губам, ощущая липкую влагу и испуганно подняла глаза на Нираги. — Поранился … кажется, — как можно небрежнее бросил он, однако голос его звучал хрипло и глухо. И только тогда я увидела, что произошло. Осколок бокового стекла попал Нираги в лицо, распоров ему щеку. Рана, хоть и не представляла серьёзной опасности, но выглядела кровопролитной и устрашающей. Глядя на его порез, я почувствовала как слезы, горячие и бесконтрольные, пробились сквозь все мои барьеры, которые я так старательно возводила, чтобы удерживать себя в руках. Они беспорядочно скатывались по моим щекам и, смешиваясь с каплями крови, которые я все еще чувствовала на губах, стекали по подбородку. Все тщательно подавляемые за последний час эмоции внезапно нашли выход и вырвались наружу в виде этих слёз. Нираги всегда относился к проявлениям человеческих слабостей с пренебрежением, а слезы вызывали у него особенно резкую реакцию. Однако сейчас они были моим неизбежным ответом на вихрь болезненных эмоций, охвативших меня после аварии. — У тебя ужасный порез… — всхлипывая, я протянула руку к его лицу. Кожа вокруг раны была горячей. — Больно, да? — Прекрати реветь. Сейчас же! — Нираги грубо оттолкнул мою руку. Он стойко делал невозмутимое лицо, но тайком морщился от каждого движения. — Не веди себя как дура. Заживёт. Он держался так, словно эта рана — всего лишь царапина на чести самца, который никогда не признает, что его может что-то задеть. Нираги всячески делал вид, будто это не имеет значения и что он ничего не чувствует. Но его боль имела значение. Он сам имел для меня значение, гораздо большее, чем я готова была признать. Мне было трудно стоять рядом и видеть его в таком состоянии, зная, что любое моё слово или жест могут быть встречены с недовольством или грубостью. Но это был Нираги в его характерном проявлении: маскировать всё за фасадом равнодушия. Однако, всё в его поведении говорило о внутреннем конфликте: между желанием быть сильным и необходимостью осознать, что иногда сила заключается в способности признать свои ошибки и слабости. Наступала вечерняя прохлада, но напряжение между нами словно разжигало воздух. — Что будем делать? — я слегка кивнула головой в сторону поврежденной машины. — Не твоя забота. Сам разберусь, — отрезал Нираги, направляясь к автомобилю. В его голосе продолжало звучать раздражение. Наблюдая за его упрямством, я понимала, что ему было чертовски сложно смириться с тем, что случилось по его вине, и поэтому он ведет себя так как будто не произошло ничего серьезного, словно не он только что подверг нас обоих опасности из-за своей безрассудной езды. Нираги избегал зрительного контакта со мной, но все же единожды мне удалось зацепить его взгляд и прочесть в глазах что-то, что можно было принять за толику раскаяния вперемешку с сожалением. Но я знала, что он скорее умрёт, чем позволит себе сознаться в этом. Мне стало искренне его жаль. Нираги подошёл к машине и попытался завести её. Мотор захрипел, издал несколько непонятных звуков и заглох. Нираги выругался и зло пнул колесо без того разбитой машины, словно вся вина за произошедшее лежала на ней. — Я заведу эту груду металла, — процедил он сквозь зубы. Его действия были полны разочарования и ярости — не только к себе, но и к машине, которая теперь казалась ему предателем. Он резко открыл багажник, и начал лихорадочно что-то искать внутри. Я отошла в сторону, оставив Нираги наедине с машиной. Потирая ладонями глаза и виски, я разглядывала унылую местность в надежде отвлечься и вернуть ясность сознанию. Глубокая дрожь, прошедшая по телу, была последствием испытанного напряжения, словно отголоски только что пережитого ужаса ещё играли по нервам, оставляя за собой след из мурашек на коже. Туман, который так долго обволакивал всё вокруг, постепенно рассеивался и из-за облаков вынырнула луна. Она окутала пространство мягким серо-голубым светом, погружая опустевший остров в ауру мистики и безысходности. Вокруг простирались улицы, захламленные обломками, высокие здания с выбитыми окнами, которые чередовались с разграбленными магазинами, обросшими плотными слоями мха и лиан, как давние раны, покрытые грубыми шрамами. Было так странно видеть это место впервые именно в таком запустении. Некогда яркие и шумные парки аттракционов, теперь стояли в тишине, пустые и заброшенные. Карусели застыли в мрачной неподвижности, их яркие цвета поблекли и облезли. Колесо обозрения, ранее радовавшее туристов, замерло навечно, как гигантский скелет, его сломанные кабинки, висящие на ржавых тросах покачивались на слабом ветру, издавая скрипучие звуки. Заброшенные павильоны, покрытые слоем пыли и лишенные своих ярких красок, служили убежищем лишь для странствующих теней и эха ветра. Вокруг была глубокая пугающая тишина, вобравшая в себя звуки прошлого, которые когда-то наполняли это место жизнью, и унесшая их в бездну забвения, оставив после себя лишь человеческие страхи и надежды, брошенные на произвол судьбы. Я шла вдоль улицы, глубоко вдыхая свежий ночной воздух. Мои шаги эхом разносились по пустынным переулкам. Свет луны, пробивающейся из-за тонких облаков, выкраивал из тьмы силуэты зданий, и мне казалось, что их длинные, извилистые тени тянутся ко мне, словно живые существа, стремясь затащить меня в свои мрачные объятия. Дойдя до конца улицы, я свернула вправо к площадке, открывающей вид на залив, и осмотрелась вокруг. Там возвышались большие тории, силуэт которых, чёрными тенями выделялся на фоне мерцающей водной глади. Захватив по дороге несколько небольших камней, я поднялась на площадку, чувствуя, как легкий ветерок развевает мои волосы. Остановившись недалеко от ворот, я на мгновение задумалась, охваченная внезапным порывом ностальгии. Ритуал «Нагаши-гиу» я помнила еще с самого детства, когда я и соседские дети могли часами соревноваться друг с другом, кто оставит больше камней на верхней перекладине тории. Согласно традиции, камень, задержавшийся на верхней перекладине тории считался знаком того, что желание или молитва были услышаны и приняты. Но о загадывании желаний в тот момент никто из нас не задумывался; ведь тогда настоящее счастье было в каждом беззаботном моменте под ярким солнцем и голубым полотном небес, которое казалось таким же бесконечным, как и наше детство. Скорее играюче, чем из искренней веры, в шутливом жесте, я подбросила один из камней на верхнюю перекладину тории. К моему удивлению, камень удержался на ней, заставив меня мысленно улыбнуться. «С первой попытки, а?» — прошептала я себе под нос, испытывая смешанные чувства. Внутри меня даже пробежала тень сожаления, что я кинула камень ради забавы, чем всерьез о чем-то просила. Я уже собралась подняться по лестнице вверх, чтобы пересечь ни-но-тории, как вдруг, нарушая тишину, раздался громкий рев мотора, заставивший меня невольно усмехнуться. Желание, загаданное в шутку, сбылось быстрее, чем я ожидала — Нираги, видимо, сумел починить машину. Но эта новость означала, что наша неопределённая поездка все же продолжится, хотя я до сих пор не имела ни малейшего понятия куда мы направляемся, и к чему это приведет. Несмотря на краткий проблеск радости, тяжёлые мысли на мгновение затмили мой разум. Ведь это не была увеселительная прогулка, и радоваться на данный момент было совершенно нечему. Я взяла в руки еще несколько гладких, холодных камней. Но на этот раз я загадала желание, сосредоточив мысли на своем сердце, сжимая камни в руке, словно они могли передать его небесам. Это желание было простым и искренним. Оно сочетало в себе все, что я так сильно хотела: возвращение к нормальной жизни. Подготовившись бросить камень, я не просто исполняла ритуал; я отправляла крик души в надежде, что когда-нибудь для меня снова засияет солнце. С этими мыслями я подкинула камень к верхней перекладине тории, мечтая о том дне, когда однажды окажусь на этом, вновь ожившем острове, в самый разгар дня, среди играющей музыки и толп туристов, где дети визжат и резвятся на увлекательных аттракционах, и может быть, впервые в жизни, решусь прокатиться на американских горках и буду пищать от восторга, впиваясь пальцами в коленку любимого человека, а после сяду на гигантское колесо обозрения. И, вполне возможно, я захочу сделать еще с десяток бесполезных, но веселых вещей, чувствуя себя живой и счастливой. Если это случится, то значит, что мир, который я всегда знала, вернулся, а если я счастлива, то все мои близкие и дорогие люди тоже живы и в безопасности. Мне отчаянно хотелось верить в это. Но и второй, брошенный с той же надеждой, камень, также как и первый не удержался на перекладине и скатился вниз. В ту же секунду я услышала нетерпеливый гудок машины. Это был сигнал от Нираги, что он готов и ждет меня. Мне следовало поторопиться. Я попытала удачу в третий раз, но камень так и не смог задержаться на тории. Разочарованная, я с досадой швырнула оставшиеся в руках камни, некоторые из которых с упрёком ударили по столбам ворот. Я знала, что этого делать нельзя, но раздражение в этот момент было сильнее здравого смысла. И еще эта авария… Хотя всё произошло всего лишь полчаса назад, воспоминания о случившемся были нечёткими, размытыми будто сцены старого фильма, снятого на плохо проявленную плёнку. События разворачивались так быстро, что я едва успевала осознавать, что происходит, когда машина с оглушительным скрежетом врезалась в столб. Понимание всего произошедшего пришло ко мне лишь спустя время. В памяти остались лишь громкий треск, резкий удар, а затем открывшаяся дверца машины. И руки... обычно такие суровые и грубые, подняли меня неожиданно нежными и бережными прикосновениями. А потом я увидела его жуткий порез на лице, кровь на котором казалась почти чёрной. Проще говоря, на данный момент ничего вокруг не внушало оптимизма, но это не было поводом для того, чтобы расстраиваться из-за каких-то дурацких ритуалов с камнями, придуманных для успокоения душ, которые раньше я никогда всерьёз не воспринимала. А тем более сейчас, когда казалось, что никакие ритуалы и молитвы уже не в силах изменить ничего в этом мрачном мире, где спасение было не более, чем иллюзией. Когда я вернулась к месту аварии, Нираги уже сидел в машине. Несмотря на то, что ему удалось ее завести, его настроение было далеко от оптимистичного, а раздражение только возросло. Я села рядом с ним, молча, без лишних вопросов о его дальнейших планах. Нираги молча отвернулся и рывком тронул машину с места. Мне уже было всё равно. Казалось, что самое плохое, что могло случиться в этом тумане уже произошло. Я лишь заметила, что Нираги продолжает злиться, но сдерживает себя, стараясь вести машину более аккуратно и внимательно следя за дорогой. Однако внутреннее напряжение чувствовалось в каждом его движении. Мы въехали в жилой район и миновав несколько улиц, остановились у подъезда одного из высоких жилых зданий. — Куда мы приехали? — невольно вырвалось у меня, хотя я и понимала, что вскоре всё станет ясно. — Ко мне домой. — Так ты живешь тут… на Одайба? — моему удивлению казалось не было предела. — То есть… я имела ввиду жил… До пограничья. На мой вопрос Нираги отреагировал молчанием. Он всегда так делал, когда считал вопрос исчерпанным или слишком банальным для утомительных разъяснений. Нираги вылез из машины, и, не оборачиваясь, решительно направился к дому, а я, тревожно сжимая пальцы, последовала за ним, стараясь не отставать. Мысли путались, а вопросов, которыe меня терзали становилось ещё больше. Идея о том дне, когда я впервые переступлю порог его квартиры, никогда не мелькала в моих размышлениях до этого момента. Но я точно знала, что не хотела бы, чтобы это произошло в таких обстоятельствах как сейчас — в этом чужом мире, в дали от всего привычного, после аварии, в тени его молчаливого раздражения, с сердцем, полным тревоги и горьких обид. Когда мы поднимались по лестнице я начала чувствовать странное волнение, колеблющееся на грани возбуждения, от того, что я узнаю о Нираги что-то новое. Ведь до сегодняшнего дня, я даже не знала места, где он обитал до попадания в Пограничье. Каждый шаг по холодному бетону ступенек отдавался глухим эхом в моем сердце. А мрачные стены, покрытые трещинами и забытыми воспоминаниями, казались свидетелями его тайн, которые вскоре могли стать и моими. Перила жгли пальцы. — Ты всегда жил в этом месте, где столько света и шума? — неожиданно для себя спросила я, стараясь скрыть волнение в голосе. Нираги замер на мгновение, словно делая выбор между ответом и молчанием. — Нет, не всегда, — не разворачиваясь, отрывисто бросил он через плечо. — А где ты жил до того, как поселился в Одайба? — осмелела я, настаивая на конкретном ответе. Нираги молчал слишком долго и я подумала, что он не собирается отвечать мне, когда он вдруг заговорил. — В том районе, который карты предпочитают игнорировать, детка, — криво усмехнулся он. Санъя?! Не может такого быть! Ведь именно Санъя был тем самым районом, который являлся позором для Токио, и о котором предпочитали молчать в туристических буклетах, и даже нетуристические карты стыдливо обходили эту местность стороной, словно желая стереть его с лица земли, как пятно на идеальном костюме. Этот район исторически ассоциировался с рабочими, занятыми временной работой и бездомными, и являлся одним из самых печально известных и бедных районов Токио. Моё воображение застыло на мгновение, словно фильм, поставленный на паузу в самый напряжённый момент. «Нираги жил там?» — Я не могла поверить в это. — Ты шутишь?! — вырвалось у меня. Но в воздухе повисло долгое молчание. Нираги ничего мне не ответил, продолжая подниматься по лестнице вверх. Я лишь заметила тонкую волну напряжения, пробежавшую по его осанке, и ладони, на мгновение принявшие форму кулака. Это было почти незаметно, краткий момент, когда каждая мышца в его теле напряглась, словно струны перед разрывом. И хотя я шла за ним и не могла видеть его лицо, я почувствовала изменение в его движениях. Его шаги стали резче и тяжелее, будто каждый его шаг теперь отталкивался от ступенек с невидимым усилием. Мне стало ясно, что его слова вовсе не были шуткой, а мое неосторожное и необдуманное восклицание коснулось его глубже, чем я предполагала, и теперь это напряжение передалось и мне. Возможно, Нираги стыдился, что когда-то жил в месте, которое ассоциируется с нищетой, отчаянием и социальным исключением. В этот момент я поняла, что мои слова могли показаться невольным осуждением его прошлого, чего я никак не хотела. Это осознание заставило почувствовать себя неудобно и неловко за то, что я, так бездумно подлила масла в огонь его внутренних переживаний. Конечно, никто бы не хотел по своей воле жить в этом мрачном уголке Токио, который сулил лишь одиночество и отчаяние, поглощая все хорошее, что могло случиться с его несчастными обитателями. И если жестокая судьба кого-то забрасывала в это гиблое место, где каждая секунда напоминала о том, что надежда, как и свет, здесь только иллюзия, это служило явным признаком того, что в его жизни уже ничего не оставалось, что можно было бы назвать хорошим и она уже скатилась на дно. — Прости… — едва слышно прошептала я и запнулась, стараясь подавить в себе внутреннее сопротивление этому признанию, которое было похоже на плохо склеенный коллаж из разных жизней, как несоответствие, в которое моё сознание отказывалось принимать. В отличие от безнадежного Санъя, куда не стремится ни одна здравомыслящая душа, район Одайба, безо всяких сомнений, казался созданным для Нираги, подходящим ему лучше любой другой локации в Токио. Очевидно, что здесь, где каждый уголок был переполнен развлечениями и последними новинками гейм-индустрии, где жизнь кипела и вибрировала в ритме технологических инноваций, он находил своё истинное удовольствие. И эта атмосфера вечного праздника, обещанная всем приезжающим сюда, как ничто другое соответствовала беспокойной, жаждущей впечатлений, душе Нираги. Какими были его дни здесь, перед тем как всё поглотило это Пограничье? Моё воображение разгонялось и набирая обороты, уже вовсю рисовало красочные и до боли играющие на нервах, картины его прошлой жизни. Наверняка, каждый вечер Нираги проводил в каком-нибудь кафе или ресторане, знакомясь с очередной девушкой, ищущей острых ощущений, чтобы потом привести ее домой для продолжения вечера в более уединённой обстановке. И я предполагала, что его предложение продолжить вечер у него дома, это было не столько приглашением, сколько командой, не оставляющей им выбора отказаться. Его решение поселиться именно в Одайба после Санъя говорило о многом: здесь, в этом технологическом и развлекательном районе, преданный соблазнам, Нираги, без сомнений нашёл именно то, что искал, и его жизнь, определённо была насыщена всякими знакомствами и переполнена всеми видами удовольствий, которые только мог предложить этот неоновый рай. Внезапно возникшая мысль крайне неприятно ужалила меня. Болезненный укол ревности жгуче разлился по венам и напомнил мне о том вечере, когда едва лишь узнав друг друга, я позабыла все моральные принципы и позволила себе отдаться безудержной страсти, словно не было завтра. Именно тогда Нираги невозмутимо сообщил мне, что ни один его вечер не проходит в одиночестве. С тех пор я запрещала себе думать об этом, заталкивая эти непотребные мысли в самые глубокие уголки своего сознания, и поклялась забыть об этом навсегда. Конечно, я не относилась к числу тех, кто считает, что мужчину до свадьбы должен ласкать только ветер, однако сегодня, стоя у порога его дома, прошлые, давно подавленные чувства ревности и собственничества вновь нахлынули на меня с неожиданной силой. Ведь, по сути я никогда по-настоящему не знала, что за человек Нираги и могла только строить интуитивные предположения о том, что скрывает его сердце, этот бесконечный лабиринт, где я так и не смогла найти ни одного знакомого пути. Он всегда оставался для меня человеком, которого я знала лишь по осколкам его поведения и случайным словам. Нираги был как книга, написанная на непонятном языке, страницы которой перелистывались случайным порывом ветра, открывая то вполне миролюбивые, то жестокие строки его души. Я часто задавалась вопросом, что именно удерживало рядом со мной такого развязного, вспыльчивого, часто агрессивного человека как Сугуру, который никогда не скрывал своей страсти к ярким впечатлениям и откровенной сексуальности, в то время как я всегда предпочитала более уравновешенный образ жизни и тишину. Его существование было полным беспечных и мимолетных удовольствий. Словно вечный искатель приключений на определённую часть тела, Нираги охотно растворялся в беспорядочных сексуальных связях и был готов ко взрывам страстей на каждом шагу, что явно контрастировало с моей замкнутостью и сдержанностью. Мои радости были не такими яркими, но более постоянными и предсказуемыми. Наши внутренние миры сталкивались, но не смешивались: его — полный импульсивности и волнения, мой — замкнутый и флегматичный. Все равно что сравнивать небо и землю. Земля — спокойствие, терпение, постоянство, а небо — безрассудство, пьянящее одурение от разреженного воздуха, авантюризм от потери контроля и спонтанных действий. Мы были полными противоположностями. Но, говорят, что они притягиваются. Однако, с самого начала нашего знакомства я не питала иллюзий о том, что Нираги могло привлечь во мне что-то большее, чем простая жажда секса. Было очевидно, что он пылал страстью и первобытным инстинктом, но спустя время мне хотелось верить, что он он все же начал ко мне привязываться и у него появились чувства. Тем не менее, мне было неизвестно, что он думает обо мне, и думает ли вообще, как он на самом деле ко мне относится: важна ли я для него или же он видит во мне лишь удобную опцию, что всегда находится под рукой для исполнения его прихотей? Что касается секса, Нираги определённо предпочитал доминировать, как хищник, ловящий свою добычу, наслаждаясь моментом когда можно властвовать. Ему нравилось чувствовать сопротивление. Но я не противилась, не играла роли жертвы, а лишь позволяла ему всё без излишнего драматизма, искренне отдаваясь его желаниям. И это заставляло меня сомневаться, действительно ли он оставался со мной из-за сильного влечения, вопреки тому, что вокруг было множество тех, кого он, с помощью своей винтовки, всегда мог заставить делать то, что ему нравится, получая сколько угодно его дикой душе, сопротивления, которое так чертовски заводило этого наглеца. Я вынуждена была признать, что моя неуверенность в себе и в нём, порождали тихую ревность к каждой его ночи без меня, к его неизвестному прошлому, которое он так искусно скрывал. И вот сейчас по неведомой мне причине он решился приоткрыть завесу этой тайны… Я настолько глубоко ушла в свои рассуждения, что даже не сразу поняла на каком этаже Нираги остановился. Подойдя к одной из дверей, он навалился на нее всем корпусом и резким движением выбил ее плечом. Лязг сломавшегося замка, уступившего его силе, и удручающий грохот распахнувшейся двери, разрезали тишину коридора, обнажая решимость Нираги, которая тянула меня за собой, словно невидимая сила. Он первым зашел в квартиру, даже не обернувшись проверить, следую ли я за ним. Его силуэт мгновенно растворился в темноте. Я медлила, ощущая как тонкий лёд моего внешнего спокойствия начинает трескаться под внезапным натиском возможных откровений. Каждый атом моего тела сопротивлялся этому шагу в неизведанное. За этой дверью начинался его мир. Мир, в котором каждый предмет мог рассказать мне о его прошлом больше, чем он сам. Мне стало ясно, что я не просто следую за Нираги в его квартиру, а шагаю навстречу всему тому, чего подсознательно боялась и желала одновременно. Мои руки задрожали, а дыхание стало частым и поверхностным. Однако стоило признать, что мои тревоги начались задолго до того момента, как я оказалась перед дверью квартиры Нираги. Они зарождались медленно, как дождь, начинающийся с редких капель и постепенно перерастающий в настоящий ливень. С каждым днём, проведенным с Нираги, я чувствовала, как всё больше втягиваюсь в вихрь его мира, где каждый поворот скрывал потенциальные открытия и потенциальные разочарования. И сейчас я действительно боялась. Искренне боялась обнаружить в его прошлом что-то такое, что заставит меня его осудить или поменять мое мнение о нем в непоправимо худшую сторону, что-то необратимо мерзкое или непростительное, чего-то такое, что не смогу понять, чего-то, с чем не смогу смириться и это навсегда оттолкнёт меня от него и заставит переосмыслить все те чувства, которые я испытываю к нему. Я уже привыкла ничего не знать о его прошлой жизни, и наше совместное пребывание на Пляже, да и в целом, в Пограничье, делало наш мир закрытым, а о происходившем за его пределами ранее, мне было страшно узнавать. Тем более, что, Нираги постоянно старался тщательно это скрыть, и если поначалу я горела желанием что-то выяснить, то со временем его категоричные отказы превратились в мое сознательное нежелание узнавать о нем больше, из-за смутного беспокойства о том, что, нечто из его прошлого может разрушить наши и без того зыбкие отношения. И я привыкла к его молчанию, принимая его уклончивость как данность. Нираги слишком непредсказуем и я понимала, что меня могли ожидать любые сюрпризы, только вот оказывается я отнюдь не ко всем была готова. Ведь иногда знание — это змей, крадущийся к сердцу с ядовитым укусом. Мне было страшно признаться самой себе, что неведение дарило уют. Также меня тревожило, что открывая дверь в его прошлое, я неизбежно открою дверь и в своё собственное. Стоя перед выбором, я понимала, что любое открытие о Нираги заставит меня заново оценить свои принципы, свои границы и своё отношение к прошлому. Это было похоже на шаг в неизведанное, где каждая деталь его жизни могла вызвать эхо в моей собственной душе. Эти мысли придавали мне тягостное ощущение. Ведь часть меня всегда стремилась к близости и пониманию, но сейчас, другая часть боялась, что истина может оказаться не такой уж приятной или вовсе неприемлемой. — Ну заходи уже, — тяжелый и холодный голос раздался из глубины комнаты. — Чего застряла? Я медлила. Мысли кружились в хаотичном водовороте. Передо мной стоял выбор: шагнуть вперёд, чтобы столкнуться лицом к лицу с неизведанным или отступить, забыв те бури и страсти, которые однажды встревожили мою душу. Раздражение, липким чувством, медленно пробирающимся под мою кожу, сводило с ума, заставляя внутри всё перекручиваться. Это было подобно стоянию на краю пропасти, глядя в бездну, которая обещала либо поглотить меня целиком, либо предоставить шанс на новое начало. Но страх перед возможной болью и разочарованием заставил меня отступить. Я опустила руки по бокам от себя, крепко сжимая ладони в кулаки и повернувшись сделала решительный шаг прочь от двери, от квартиры, от Нираги и его тайн, обратно к моему спокойствию. Я не хотела знать о нем ничего больше. — Задержись, — раздалось со спины. Но я уже направилась к лестнице, продолжая сжимать руки настолько сильно, что ногти воткнулись в ладони. — Стой! — велел Нираги. И, прежде чем я успела возразить он приблизился ко мне, двумя размашистыми шагами преодолев расстояние между нами. Я дернулась, на его искривленных губах заиграло нечто, что никак улыбкой не назовешь. — Не уйдешь! — внезапно рявкнул он. — Ты же хотела знать правду?! Сейчас самое время! Грубым жестом хватая за локоть, Нираги насильно заставил мое тело подчиниться его воле и переступить порог его жилища, который казался мне границей между двумя мирами — его прошлым и нашим общим настоящим, тем самым вынуждая погрузиться в пучину страхов и желаний, так парадоксально переплетенных в моем сердце.