Да начнётся игра!

В ванной я долго плескала в лицо ледяной водой, заставляя себя забыться, пока не наступило легкое онемение на кончиках пальцев, потом проскользнула обратно в свою комнату и обессиленно упала на кровать. Меня душили слезы, непрошенные и жгучие, унося с собой последние крохи моей стойкости. В горле пересохло, все чувства словно выключились — был лишь воздух, тяжелый, сочащийся разрушительной энергией и дикая усталость. Казалось, вечность спустя, с десятой по счету сигаретой в дрожащей руке, в попытке затуманить разум, я уже была настолько морально истощена, что не чувствовала ничего кроме безразличия, тоскливого напряжения мышц и болезненного импульса от гематомы на плече, как жестокое напоминание о реальности. В эту секунду, силы оставили меня, уступив место бесконечной апатии и неожиданной слабости. Дым, вплетаясь в воздух комнаты, раздирал горло на мелкие кусочки, я заходилась мучительным кашлем, но мои руки и ноги казались, будто прикованными к постели тяжелым грузом безнадежности, лишая меня способности пошевелиться, не говоря о том, чтобы встать с кровати и выпить воды. Даже глаза закрывались сами собою, под тяжестью, опухших от слез, век. Мне стало ужасно плохо, словно все силы разом покинули моё тело, оставив его невыносимо тяжелым. Возможно, это был не только физический вес, но и гнетущая тяжесть вновь обрушенного мира, который похоронил меня под тоннами разбитых надежд и обломками разочарований. И только сердце, отчаянно колотилось в грудной клетке. «Интересно, почему оно продолжает так упрямо биться, когда все остальное во мне уже сдалось?» «Почему оно продолжает бороться, когда все вокруг — лишь развалины прошлого и боль настоящего?» Этот отчаянный ритм в моей груди, был единственным напоминанием о том, что, несмотря на все, я все еще здесь, все еще жива, и, возможно, в этом и есть какой-то смысл.

***

Когда я проснулась, совершенно разбитой и опустошённой, солнце уже спряталось за горизонтом, оставив после себя лишь тусклый отблеск сквозь занавески, окунув комнату в сумеречный полумрак, и мне вдруг показалось, что я забыла последние несколько часов своей жизни. Это ощущение было похоже на то, когда внезапно приходишь в себя после обморока или глубокого, бездумного опьянения, только без предшествующего веселья. Сидя на мягком матрасе, я начала делать то же, что и всякий, испуганный беспамятством, человек: искать точку опоры, пытаясь подтвердить себе реальность окружающего мира, проверкой своего тела: холодные пальцы ног, щиколотки, колени. Затекшая шея. Ломота в мышцах. Замерзшие ладони. Я рефлекторно посмотрела на свое плечо, вид которого оставлял желать лучшего — растекшийся жаркий лиловый синяк, давал о себе знать саднящей болью. Чтобы как-то успокоиться, я снова закрыла глаза и задержала дыхание, заставляя сердце биться медленнее. Я подняла голову, прозревая, избавляясь от морока и подавляя беспричинный нелепый страх, который зародился в глубине моего сна, заявляя права на мою психику, и остался бы там, ни за что не просочась в реальность, не проснись я так резко. Обычно, я сразу умела взять себя в руки, однако, даже моя привычная выдержка, за последние несколько дней, дала слишком много трещин и сделалась как хрупкое стекло, готовое в любой момент разбиться на тысячи осколков от малейшего прикосновения. Я рывком села на кровати, отшвыривая в сторону одеяло. Некий глухой гул давил на уши, заполняя пространство вязким звуковым туманом. Я замерла, прислушиваясь. Эхо приносило невнятный многоголосый шум, доносившийся со стороны бассейна. Я осторожно выглянула в окно, пытаясь понять, что за суета происходит внизу. Многочисленные отголоски чьих-то испуганных воплей и уже хорошо знакомой мне ругани, сливались в неразборчивый шум. Хлопали двери, пространство наполнялось пронзительными женскими вскриками, периодически прерываемыми выстрелами, хаотично мелькали фигуры пляжников. И это вовсе не было похоже на продолжение вечеринки. Казалось, весь мир решил сойти с ума, прямо под моим окном. «Черт, только этого не хватало!» — пронеслось у меня в голове, когда я быстро захлопнула окно. В нервной спешке, пристегивая кобуру к поясу, я уже, мысленно, готовилась к худшему. Перед тем как покинуть номер, я инстинктивно, второпях, бросила взгляд на зеркало, мимолётно встретив своё отражение: помятая и встревоженная. Я не помнила, когда последний раз выглядела настолько плохо. Чем ближе я подходила к бассейну, тем отчётливее до меня долетали взволнованные крики, и смутно догадываясь, что происходит, я почувствовала, как тревожность подбирается к моим легким. В, настежь распахнутых. главных дверях отеля, толпились люди, переполненные беспокойством и напуганные. Наконец. выйдя к лестнице, ведущей к бассейну, я остановилась, с шоком уставившись на происходящее. Это был Нираги. Страшный, едва держащийся на ногах, безбожно пьяный, с широченным хищным оскалом на губах, словно собирался сожрать мир, не пережевывая, ослепший, от густой кровавой пелены ярости, застилающей его глаза. Он шатался, переворачивая и швыряя, все, что попадается ему под руку, устраивая настоящий погром. Наполненный беспредельной злобой, он маялся и орал, стрелял в воздух, стремясь вылить свой внутренний хаос на окружающих, и искал повод для ссоры с любым, кто осмеливался остаться в поле его зрения. Вокруг стоял непереносимый шум — крики перепуганных, панически разбегающихся пляжников, пытающихся найти укрытие от всепоглощающего буйства Нираги, смешивались с грохотом переворачиваемой мебели и звоном разбиваемого стекла. Каждая частица воздуха вокруг бассейна, казалась до предела насыщенной гневом Сугуру, словно сама атмосфера затаила дыхание в ожидании неизбежного беспорядка. Стиснув кулаки, я спустилась по лестнице и застыла на нижней ступени, предчувствуя беду. В моем воображении уже разворачивалась цепь событий, которая могла быть спровоцирована шальной пулей, выпущенной из винтовки Нираги, если та случайно найдет свою цель в одном из пляжников, это будет началом бунта и возможным концом нашей фракции боевиков. Напуганные и жаждущие мести игроки, поднимут мятеж, а, учитывая натянутые отношения между лидером боевиков и Шляпником, последний не оставит безнаказанным Агуни за такой промах несмотря на то, что наш босс сейчас на игре. Возможность того, что Шляпник использует эту ситуацию для своих целей и уберет Агуни с пути, под предлогом восстановления порядка, полностью распустив фракцию боевиков и лишив нас возможности пользоваться оружием, сейчас была более чем реальна. Если я допущу это, если до этого в самом деле дойдет — все закончится и для меня. «Черт, возьми!» — мелькнуло в голове, когда я осознала всю глубину пропасти, на краю которой балансировала вся наша фракция, благодаря пьяной выходке Нираги. Перспектива столь мрачного исхода, наполняла меня тревогой. Но вокруг не было никого, кто мог бы усмирить Нираги: Агуни, единственный потенциально сдерживающий Сугуру фактор, отсутствовал, участвуя в игре, а Ласт Босс, который мог бы вмешаться, невовремя куда-то запропастился. Оставалась лишь я — одна на один с необходимостью остановить Нираги, прежде чем Шляпник решит лично разобраться в причинах происходящего. И как только он вмешается, исправить что-либо будет уже невозможно. К сожалению, я знала о слепой разрушительной ярости Нираги слишком много, и я должна остановить его, пока кто-то не пострадал, но, к счастью для остальных, пока что, единственной жертвой Сугуру пала только моя нервная система. Предчувствия, что, отныне, всё может измениться в еще более худшую сторону, нахлынули так внезапно, что на миг я задохнулась, борясь с головокружением. Я перевела дыхание, стараясь не потерять контроль над эмоциями, и в тот момент, когда я решилась подойти к Нираги и попытаться усмирить его бурлящий гнев, мой взгляд уловил фигуру Шляпника, решительно и властно, направляющегося к эпицентру событий. За ним следовал Ласт Босс, царапая катаной по плитке, и, казалось, он не до конца осознавал причину и суть происходящего. Необходимость действовать быстро и решительно, стала очевидной, но варианты моих действий сужались, с уменьшением расстояния, между нами. Остановить разбушевавшегося Нираги, рискуя тем, что Шляпник в это время увидит, что происходит; или попытаться перехватить его, объяснить ситуацию, но тогда у меня не останется шанса успокоить Сугуру, что может привести к жертвам. Каждый вариант казался мне дорогой в никуда, где каждый шаг, влечет за собой цепь нежелательных последствий. Но оставаться на месте, парализованной неопределенностью, было самым худшим из возможных решений. Поэтому, взвесив все «за» и «против», я поняла, что моя задача — не дать Шляпнику увидеть разгорающийся конфликт. Главное — успеть до того, как станет поздно. Сделав сбивчивый шаг вперед, опираясь о лестничные перила, я поспешно направилась к нему навстречу, краем глаза, с огромным облегчением замечая, уходящего в недра отеля, Нираги. В тот момент, казалось, что судьба щедро подарила еще один шанс для нас всех. Приближаясь к Шляпнику, я на мгновение задержала дыхание, собираясь с мыслями и силами. Мне нужно было найти такие слова, которые могли бы убедить его в том, что все под контролем и его вмешательство не требуется. — Что здесь происходит, Накири?! — грозно и раздраженно осведомился Шляпник. — Какие-то проблемы? — Нет. Все в порядке. Случился незначительный инцидент между пляжниками, но, пара выстрелов в воздух, оказалась эффективнее любых слов, — врала я, стараясь при этом выглядеть естественно и непринуждённо. Мои слова текли медленно, обволакивая ложь тонким слоем правдоподобия, стараясь скрыть тревогу, которая вибрировала в каждом слоге. Шляпник аккуратно приподнял солнечные очки на лоб, словно этот жест мог помочь его, пронизывающему не хуже лазера, взгляду, прочесть истину в моих глазах. Секунда, другая, тонким слоем, размазанная по воздуху, тревожность. Исключительно моя. — Что ж, — медленно и задумчиво начал он, и его голос слегка дрогнул от сомнения, наполняясь ложной неловкостью. Я прекрасно понимала, что Такеру не был человеком, которого можно легко обмануть, и, наверняка, интуиция уже подсказала ему, что здесь кроется нечто большее, чем просто «небольшой инцидент». — В следующий раз, дорогая, попрошу вас… обоих, — Шляпник сделал акцент именно на этом слове, словно вешая на него весь вес предстоящих последствий, после чего продолжил. — Все вопросы, решать более тихим способом и не устраивать панику среди членов Утопии. Это сбивает с толку наших мирных граждан, и подрывает мое влияние, как Лидера этого места. Он сделал паузу, возвращая очки на глаза, давая мне время осмыслить его слова, а затем продолжил: — Поэтому, постарайся донести до Нираги мою просьбу, иначе, я буду вынужден, в следующий раз, устроить ему большие проблемы. Мне уже давно не нравится, насколько фривольно он себя ведёт, слишком много себе позволяет, чувствуя себя безнаказанным, пользуясь статусом боевика, выходит за рамки своих прямых обязанностей. Фракция боевиков, напомню, призвана устранять беспорядки, а не создавать их! Все ясно, Накири?! Глотая ком в горле, я кивнула. — Кристально, Такеру. Больше такого шума не повторится, — процедила я сквозь зубы, и мысленно добавила: «По крайней мере сегодня, потому что у Нираги всегда есть завтрашний день, чтобы разнообразить нашу жизнь очередным «инцидентом». В глубине души, я понимала всю абсурдность ситуации: как можно стараться удержать порядок в месте, которое само по себе было хаосом? — Вот и прекрасно, что мы наконец-то нашли общий язык, — почти игриво улыбнулся Шляпник, кивком головы отпуская, отрешенного от всех земных сует, Ласт Босса, который стоял рядом, с видом человека, потерянного во времени и пространстве, и, кажется, так и остался в неведении, зачем именно Такеру, потребовалось его присутствие. Мимолетно кивнув, я уже собиралась уйти, сделав шаг в сторону, обходя Лидера, как он остановил меня, едва ощутимо, словно боясь причинить беспокойство, коснулся ладонью моего локтя. — Подожди минутку, Сиана, — с непривычной мягкостью в голосе, сказал он, заставив меня остановиться и недоуменно обернуться. Такое его обращение было для меня новым, и я не могла скрыть удивление его, нехарактерной в мой адрес, интонацией. — Я бы хотел поговорить с тобой… — вкрадчиво произнес Шляпник, снова снимая очки, чтобы его глаза встретились с моими, налаживая контакт, будто он впервые увидел во мне, не просто еще одну пешку из своей армии по добыче карт, а человека. В его взгляде теперь играла, невиданная до сих пор, теплота, которая лишь добавляла мне растерянности. — Да, конечно… — слегка сбитая с толку, пробормотала я, едва улавливая собственный голос, удивлённая его дружелюбием или чем бы это ни было в его понимании. — Нет, не здесь, — тихо засмеялся Шляпник. Его смех звучал так, будто он хотел разделить со мной некую тайну, доступную лишь избранным. — И не сейчас. А в более спокойной обстановке. — Поговорить о чем? — я была не в силах скрыть, невольно вспыхнувшее во мне, любопытство. — Сиана, есть кое-что, что я считаю необходимым рассказать тебе, — взгляд Шляпника стал необычайно серьёзным. — Но это не разговор в спешке. Поэтому, я был бы рад, видеть тебя в моем номере, в любое время, когда тебе будет удобно. Я не настаиваю, но в тоже время, считаю, что тебе не будет лишним, узнать некоторые детали относительно Пляжа и… меня лично. Произнеся это, Шляпник, с легким улыбающимся взглядом, который был так нехарактерен для него в моменты серьезных разговоров в дружеском жесте, лишенном своей обычной официальности, похлопал меня по плечу и неспешно удалился, оставив меня стоять в полном недоумении. Такое неожиданное предложение, застало меня врасплох, в голове закружился вихрь вопросов и догадок о том, что же побудило Лидера утопии сменить гнев на милость по отношению ко мне и что он мог хотеть обсудить со мной наедине? Его предложение, звучало так непринужденно и в то же время наводило на размышления, относительно его истинных намерений. Находясь на границе между любопытством и здравым смыслом, я не могла избавиться от ощущения, что, может быть, это приглашение — своеобразная ловушка, тщательно замаскированная под некий доверительный разговор. В то время, как я неподвижно стояла, вконец заинтригованная словами Шляпника, провожая взглядом его фигуру, облачённую в пестрый пляжный халат, который придавал ему вид клоуна, а не хитроумного манипулятора, мысли настойчиво возвращались к более насущной и мрачной проблеме: к Нираги и к тому, что он учинил. Я злилась на него и злилась на себя, потому что, после всего, что он мне сделал, мне пришлось покрывать и выгораживать его безрассудные выходки. Пока мозг соображал, ноги уже вовсю несли в направлении номера Сугуру. Неважно, что он скажет или как отреагирует, я должна была высказать все, что думаю о произошедшем.

***

— Надеюсь, ты наливаешь в стакан воду, а не виски! — почти прорычала я, заходя в номер к Нираги. Из приоткрытой двери, звон бутылки и характерный звук льющейся жидкости, донеслись до меня еще в коридоре. — А…? Нираги едва реагирует, не отличаясь, в данный момент, мыслительными процессами от укропа или баклажана, медленно поворачивается, отставляя стакан в сторону и смотрит на меня с идиотской ухмылкой и осоловевшим взглядом, в котором нет ни капли адекватности. Его образ, в этот момент, был далек от того Нираги, которого я всегда знала: взлохмаченный, в грязной, чем-то заляпанной рубашке, с расстёгнутой молнией на обмоченных штанах — я первый раз видела его в таком жалком обличии, и все это вызывало у меня смешанное чувство отвращения и горечи. Никогда раньше он такого себе не позволял. На этот раз, в его руках красуется плоская коньячная бутылка, из которой половина содержимого уже успела исчезнуть в его глубоком внутреннем мире разочарований. «Великолепно, ещё и коньяк», — подумала я. Напившийся до полусмерти, Сугуру стирает со своего лица идиотскую ухмылку и смотрит мутными глазами, скользя вялым, с едва заметным проблеском узнавания, взглядом, от которого у меня внутри все сжимается. Он подносит бутылку к губам, прильнув к ней, как к единственному известному ему на данный момент лекарству и зажмурившись, с трудом делает гигантские глотки, издавая глухой, булькающий звук, заставляющий меня содрогнуться. Уровень жидкости в перевернутой бутылке убывает на глазах, словно это ускоренные песочные часы, где время исчисляется секундами. Ржавые струйки стекают по его небритому подбородку. Я оторопело смотрю как Нираги пьет, размякает, как краснеет его лицо и тяжелеют опухшие веки, а на висках тяжело пульсируют вздувшиеся вены. На секунду мне даже приходит в голову шальная мысль вмешаться, отнять у него эту бутылку, выбить из рук, разлить. Схватить его за плечи, встряхнуть и сказать: «Не пей! Прекрати! Хватит уже!». Но я просто ждала. Стояла неподвижно, смотря, как он напивается до состояния бесчувственной глыбы, все глубже погружаясь в алкогольную бездну. Эффекта долго ждать не пришлось. Через несколько секунд, его мозг затуманился окончательно, а глаза все труднее становилось держать открытыми. Он потряс головой, борясь с неизбежным и понимая, что окончательно теряет контроль над своим телом, делает отчаянную попытку добраться до кровати, в любую секунду, готовый провалится во тьму. Но, не дойдя нескольких шагов, падает рядом с ней. Он бессильно дергает рукой, отмахиваясь от невидимых врагов, которые теперь кажутся ему более реальными, чем когда-либо, и вторая за день бутылка пьянящей жидкости, разлетается жирными тяжелыми каплями, выплескивается на бежевый ковер, который уже не спасти.

***

Способность чувствовать чужую боль и радость, которую я когда-то считала своим преимуществом, теперь обернулась тяжёлым бременем, настоящим испытанием души. Ведь, в безграничном арсенале многоликой Вселенной, и без того накоплено избыточное количество ужасов и страданий для каждого из нас. Испытывая эту болезненную эмпатию по отношению к Сугуру, я была обречена переживать его эмоции так же остро, как и свои собственные, без малейшего шанса на передышку. С каждым днём всё глубже погружаясь в водоворот его переживаний, я словно забывала, где кончаются чужие ощущения и начинаются мои. Моменты его искренней радости, заливали мою душу ослепительным светом, его боль, мучительно пронзала меня насквозь, а его всепоглощающий гнев, оставлял ожоги на моем сердце. Каждое его ощущение отдавалось во мне глубоким эхом, заставляя постоянно находиться в состоянии повышенной тревоги и сопереживания. Это было что-то большее, чем просто сочувствие или желание помочь; это было настоящее влечение, глубокое и необъяснимое, которое заставляло меня ощущать свою связь с ним на уровне инстинкта. Однако, сейчас, прислушиваясь к себе, я, с удивлением обнаружила, что сердце мое обесточено, равнодушно к перипетиям судьбы Сугуру, что происходящее с ним меня не трогает. Мне стало, вдруг, совершенно все равно. Как будто кто-то нажал паузу на моих эмоциях, введя их в состояние анабиоза и освободил от оков бесполезной и мучительной эмпатии. Покинув порог душного номера, я словно переступила невидимую границу, почувствовав неожиданное облегчение от того, что Нираги, до завтрашнего утра, уже ничто не способно разбудить. «Сугуру действительно не повредит отдохнуть как следует, особенно, учитывая предстоящую завтрашнюю игру, а мне пора бросить эту дурную привычку всё время думать о нем и начать заботиться о собственном благополучии», — с раздражением констатировала я сама себе, осознавая, как трудно отпустить еще тлеющее, невыразимое и тонкое чувство привязанности к тому, кто так долго занимал центральное место в моих мыслях. И только неконтролируемая дрожь в руках, выдавала остатки моего пережитого за этот вечер волнения. «Достаточно» — тихо сказала я себе, сильнее необходимого сжимая в ладони сигаретную пачку, слыша, как последняя сигарета, беспокойно шурша, перекатывается между тонкими картонными стенками. Разорвав пачку на две части, я на мгновение замерла, зажигая последнюю сигарету, глубоким вздохом вместе с дымом впитывая прохладный вечерний воздух, оглядываюсь вокруг, с непривычным чувством отчуждения от всего происходящего, пытаясь найти в этой ночи что-то, что могло бы напомнить мне, кто я есть на самом деле, вдали от тяжести чужих эмоций.

***

Пляж уже вновь вовсю шумел в обычном ритме, оживленно и хаотично перебирая свою палитру разнообразных сцен из жизни идиотов в замкнутом пространстве. Последствия буйства Нираги казались уже забытыми, а карусель ночной жизни кружила с новой силой, окуная меня в водоворот громких звуков, обволакивая манящими запахами ярких разноцветных коктейлей, смешивающихся с привкусом суетливого веселья, насыщенного звенящими эмоциями и искушая неосязаемыми прикосновениями, словно бессмысленными попытками найти смысл в этом хаосе. Прожженная яркими огнями темнота, мельтешение полуобнажённых тел вокруг, которые беззаботно извивались и судорожно двигались под громкие ритмичные звуки музыки, давая волю страстям, что шли далеко за грань всех приличий, создавая опьяняющее чувство безграничной свободы, как будто в этом вихре можно было на мгновение забыться и стать частью чего-то большего. Внезапно, меня охватило давно забытое легкомыслие, вновь захотелось испытать прежнюю беззаботность. Захотелось забраться высоко на крышу, чтобы смотреть вниз, вокруг, куда захочешь, ловя порывы ветра и одуряющее чувство головокружения. Как раньше. Как когда-то, с Чишией. Взяв два безалкогольных коктейля, я неспешно поднялась по лестнице на крышу. Я знала, что увижу его там, как и каждый вечер в это время, он выбирал именно это место для своего уединения и раздумий, сидя на краю и обнимая одно колено, с невозмутимым спокойствием, наблюдая за происходящим внизу праздником жизни. Поднявшись на крышу, я остановилась на мгновение, не спеша привлекать внимание Чишии, а, вместо этого, позволила себе пару минут украдкой, молча за ним понаблюдать. Его глаза с увлечением преследовали каждое движение, каждую пьяную тень, которая беззаботно плясала под мерцающими огнями. В этом беспорядочном море лиц и тел, каждый казался поглощенным своим собственным маленьким миром эйфории и забвения, настолько, словно для них не существовало завтра. Для некоторых из этих беззаботных душ, этот вечер, действительно, мог оказаться последним, о чем они, вероятно, даже не задумывались. — Решил встретить рассвет? — мягко спросила я Чишию, наконец, решив обозначить свое присутствие, и протянула ему его любимый банановый смузи. — Романтичненько… — я уселась рядом так, что наши плечи чуть не слились в единое целое, почувствовав, как, на мгновение, напряглось его тело от неожиданности этого близкого контакта. Легкий ветерок играл в его серебристых волосах, обволакивая аурой спокойствия и умиротворения, отгоняя в сторону все заботы мира. — Я ожидал, что, однажды, увижу тебя здесь, — сказал Чишия, игнорируя обычные формы приветствия, так и не обернувшись, чтобы взглянуть на меня напрямую. — Зато я точно знала, что найду тебя именно тут… — За любым безумием лучше наблюдать со стороны, чем принимать в нем непосредственное участие, не так ли? — он коротко кивнул головой, указывая в сторону происходящей внизу, ночной суеты. Мой взгляд устремился вниз, а затем, обратно на Чишию, чей пренебрежительный тон заставил меня задуматься. — А что им еще остаётся делать, чтобы не потеряться в этом мрачном, непрощающем ошибок мире, где выживание — лишь очередная серия повторяющихся дней, лишенных смысла? — тихо сказала я, словно разговаривая сама с собой. — Реальность переполнена жестокостью и отчаянием, — я медленно произносила слова, задерживая взгляд на Чишии, ища понимания. — Настолько, что многие, столкнувшись с ней однажды, не имеют ни малейшего желания видеть ее снова. И так же, как и в любом другом месте, этого достаточно, чтобы люди отчаянно пытались забыться. Поэтому, стремясь изгнать болезненные воспоминания, они делают все возможное, чтобы уйти в забвение. Ищут убежище, погружаясь в иллюзорный мир, создаваемый алкоголем, наркотиками, безудержным сексом — всем тем, что может предложить временное освобождение от бремени собственного сознания. — И что же ты испытываешь, глядя на них? — вдруг спросил Чишия, склоняя голову набок. И я точно не ослышалась, уловив в голосе нотки заинтересованности, пробивающиеся сквозь его обычное безразличие. — Сочувствие, — мгновенно откликнулась я, не чувствуя необходимости в раздумьях. — Сочувствие? — выразительно изогнув бровь, Чишия, как-то по-особенному. взглянул на меня, словно он впервые столкнулся с чем-то редким и необычным, чем-то из ряда вон выходящим, неведомым прежде в его собственном мире холодного рассудка, то, о чем он лишь слышал, но никогда не встречался лицом к лицу. Но, для меня было абсолютно очевидно, что безрассудное стремление этих людей к эйфории, к забвению, к мимолетному счастью, скрывало за собой не что иное, как глубокую трагедию и сложные внутренние конфликты. Ведь я сама была одной из них. Одной из тех, кто также отчаянно пытается избежать столкновения с реальностью и готовы обманывать самих себя, прибегая к любым доступным средствам. Осознавая это, я не могла не чувствовать смесь сострадания и грусти, созерцая оживленное пространство под нами, где подобно маскараду, каждый стремился замаскироваться под кого-то еще, чтобы найти свой путь к забвению. Я знала, что страх подталкивал их к поискам убежища в иллюзорных мирах, где можно на время забыть об угасающих надеждах на возвращение и бессмысленности своего существования. Но также, я прекрасно осознавала, что это лишь временное решение, не более чем слабая попытка прикрыть жалким пластырем открытую рану, в то время как истинное исцеление казалось недостижимым. — Знаешь, Чишия, я их понимаю и потому испытываю сочувствие, — произнесла я с ноткой вызова, показывающей мое несогласие с его слишком категорическим мнением, пытаясь противопоставить его скептицизму свою убежденность. Чишия молчал, его взгляд скользнул куда-то вдаль, где вечность смешивается с мгновением, и я поняла — сочувствие никогда не искало своего места в его мире, существуя за пределами его понимания. — А ты? Что испытываешь ты? — поинтересовалась я, задавая встречный вопрос, пытаясь заглянуть за занавес его безразличия. — Отвращение, — резко бросил Чишия. — Они слишком слабы, чтобы смочь продолжать жить. Все они достойны своей участи. Его небрежность, с которой он отвергал человеческую уязвимость, швыряя слова, не задумываясь о том, куда они приземлятся, была почти оскорбительной. По спине пробежал озноб, я отодвинула высокий стакан, с почти нетронутым коктейлем, и обвила руками плечи, будто инстинктивно пытаясь защититься от его слов, ища утешения в собственном объятии. — Это жестоко… — мои слова дрогнули под тяжестью его суждений. — Как можно так говорить, видя, как люди вокруг тебя, борются сами с собой, пытаясь убежать от горестной реальности, украшая свое существование яркими масками радости и беззаботности, чтобы, хоть на мгновение, уйти от своего безрадостного бытия? — Я лишь констатирую факт, — спокойно ответил он, его голос звучал холодно и отстраненно, а слова не несли в себе ни капли эмоций. — Или ты считаешь, что это правильно: заполнять свою пустую жизнь этим дешевым карнавалом, безвкусным китчем, слепящей неоновой яркостью и тошнотворной вульгарностью? Несколько секунд ушло на размышления, во время которых я успела испытать целую гамму чувств, прежде чем осторожно возразить, пытаясь собрать воедино свои мысли и эмоции. — Но, Чишия… Жизнь же не может быть пуста объективно, каждый сам ее наполняет, чем захочет, — возразила я, пытаясь защитить тех, кто, по его мнению, был недостоин даже сочувствия. И, в том числе, саму себя. — Если они наполнили её тем, чем наполнили, то это, в конце концов, их выбор. Не все готовы смириться с правилами, навязанными этим миром и принять их как данность… Разве нет? — А разве, да? — его вопрос звучал почти насмешливо, будто сама мысль о противоположном была абсурдом, когда он обвел взглядом толпу внизу. — Оглянись, вокруг одни лишь маски, гримасы, вечный праздник имитации полноценной жизни. Большинство из них знает лишь инфантильно — рефлексионный тип поведения, который делает человека слабым и извращенным, — произнес Чишия, лениво растягивая каждое слово, которое казалось нагруженным тоннами сарказма. — Пир во время чумы — не самый умный выбор. — Но, при отсутствии сочувствия, ты никогда и не сможешь по-настоящему понять других людей, их мотивацию к тем или иным действиям, понять их боль и страдание, их проблемы и желания, — растерянно проговорила я, вставая, и подходя к перилам, устремив взгляд на угасающие огни вечеринки внизу, бессознательно сжав холодный, слегка заржавевший металл с такой силой, что пальцы на миг онемели от напряжения. — Сочувствие позволяет остановиться на мгновение и, хотя бы, попытаться посмотреть на мир глазами другого человека, понять его суть, — не отступалась я, продолжая терпеливо говорить, хотя тянуло сорваться на крик. — Сочувствуя другим, мы становимся более честными с самим собой. Не так ли, Чишия? Он не спешил с ответом, я лишь услышала его тихие шаги позади себя. Подойдя ко мне, он склонился вперед, опираясь на перила, и, на мгновение, замер в раздумьях. Встав рядом со мной, Чишия поддался чуть вперед, уперевшись локтями о парапет, наклонил голову вниз и, казалось, не двигался целую вечность. — Возможно, — наконец произнёс он, расслабленно подпирая подбородок ладонью. — Но, не в этом случае. Я повернула голову, пристально глядя на него, пытаясь пробиться сквозь его цинизм и увидеть в нем того человека, которого я знала раньше, найти те черты, которые когда-то делали его близким и понятным мне. Проницательный взгляд и уверенность в каждом движении. Короткие фразы, спокойный тон. Четко расставленные акценты и никакой неоднозначности. Все как всегда, но, как будто теперь, за каждым его жестом, за каждым словом, таился секрет, о котором я ничего не знала. — Вглядись повнимательнее в их лица, — продолжил он, и в его голосе прозвучало что-то безжалостное, резонирующая с грустью в моем сердце. — Видишь? Каждый из них, выкрашенный в яркие цвета клоун, который маскирует свою убогость под слоем грима. Все они лишь слабаки, и всегда таковыми были, просто скрывались под различными социальными масками, придающими им уверенность, в которых они прятали свои истинные сущности. — Ты ведь тоже мастерски пытаешься создать видимость нормальности, не так ли? — довольно холодно осведомился он, словно уже зная ответ. — Допустим, — на выдохе ответила я, решив не врать. — Но, пойми, наконец, большинство тут, стараются адаптироваться к этому миру, и не просто маскируются под образ «нормального», а меняются вместе с ним. Это тоже механизм выживания. Большинство изменений происходит не осознанно, а вынужденно, под давлением обстоятельств. Больше ни один мускул не дрогнул на его красивом безмятежном лице. Чишия молча слушал, его взгляд потерялся где-то в дали, за пределами нашего разговора. Его молчание вряд ли было согласием, а, скорее, просто утратой интереса к разговору и отсутствием желания спорить о том, что именно стало для многих единственным способом существования. Рядом с Чишией мало кто мог чувствовать себя уютно или легко; он не был тем, кто дарил ощущение комфорта. Его присутствие, скорее вызывало стремление быстро ретироваться, чем желание поделиться своими мыслями. Он был как зеркало, отражающее неудобные правды, от которых большинство, предпочитало убегать. Но не я. Некоторое время каждый из нас молчал, лишь еле слышный свист ветра, разбавлял замершую тишину. Но, даже тишина в его присутствии, не ощущалась гнетущей или натянутой. В его компании молчание казалось не обременительным, а, на удивление, естественным. Этот момент напоминал мне о прошлом, о тех днях, когда мы могли спорить обо всём на свете просто ради удовольствия, когда наши разговоры были наполнены искренним любопытством и жаждой познания. Или же просто, часами могли просидеть на крыше и молча смотреть на звёздное небо. В те дни, простота и естественность, определяли нашу связь, а беседы текли свободно, и даже наши легкие споры, зачастую, пронизанные иронией и сарказмом, возникали скорее из желания развлечься, чем доказать свою правоту. Нам было комфортно друг с другом, и обоим это нравилось. — Но в одном ты, несомненно, прав, Чишия… — Я взяла его за руку, игнорируя возможные возражения. — Находясь в таких условиях, люди превратились в открытые книги, и во многие я бы с радостью не заглядывала. Мои слова вызвали у него уважительный кивок, а уголки его губ приподнялись, застыв в какой-то полуулыбке, настолько притягательной, что мои колени предательски ослабли, сердцебиение участилось, а в голове, словно взрывом. смело все мысли. Полная пустота, только холодок по спине да колючие сладкие искры под кожей. Несмотря на то, что мое влечение к Чишии было таким очевидным, что отрицать его не имело смысла, я не спешила это признавать. — Мне нравится, что в этом мы мыслим схоже, — произнес он, наклоняясь ближе ко мне. Его глаза оказались так близко, что я могла разглядеть в них отблески звездной ночи. А мне, нравилось в нем все — жесткие серебристые волосы, неизменно спадающие две пряди у лица, упрямый подбородок с легкой ямочкой, глаза… Ох уж эти глаза…в которых я могла тонуть вечно, чувствуя себя одновременно потерянной и найденной. Его неторопливая речь, словно он взвешивает каждое слово, привычка изгибать бровь и при этом насмешливо улыбаться. Мне нравилось говорить с ним, и нравилось молчать. Просто молчать, совсем не заботясь, чем заполнить неловкую паузу, потому что не было неловкости, потому что, в этих молчаливых моментах, присутствовало только спокойствие. И, самое главное — он всегда меня понимал, как никто другой. Нас всегда объединяло нечто большее, что было за пределами слов и объяснений, что никто был не в силах ни постичь, ни отнять, ни разрушить. В этот момент, глядя на Чишию, мое неудержимое желание коснуться его кожи, становилось всепоглощающим. Бодрящая ночная прохлада, ветерком прошлась по моим распущенным волосам, а тело отреагировало лёгкими мурашками и затвердевшими вмиг сосками, которые отчётливо выделялись под тонкой тканью топа. Мой разум, казалось, сдал свои позиции, отступив перед безрассудными порывами глупого сердца и, жаждущего близости, тела. Чишия, всегда такой сдержанный, вдруг, неожиданно нарушил границы моего личного пространства. Его пронзительные карие глаза сковали меня на месте, не оставляя места для сомнений в его намерениях, а, когда его руки крепко охватили мои плечи, от его размеренного дыхания, по моему телу пробежалась неуловимая волна дрожи. Чишия наклонился ближе, зависнув в миллиметре от моих губ. Сердцебиение зашкаливало, разгоняя кровь по венам с удвоенной силой. Хлынувший в вены неукротимый адреналин, сладким ядом пульсировал во мне, заполняя каждое нервное окончание и заставляя каждую клеточку тела вибрировать от предвкушения, заставляя меня с нетерпением ожидать следующего движения, толкая к дерзкому шагу немедленно сократить расстояние между нами настолько, чтобы почувствовать, как мои соски прижмутся к его крепкой груди. Низкий и завораживающий голос Чишии, раздался рядом с моим ухом, с таким обыденным и в то же время абсурдным, в данной ситуации, вопросом. — Как насчёт того, чтобы завтра отвезти меня аптеку? — его слова обрушились на меня, как ведро холодной воды. Чишия прищурился, словно это был самый романтический вопрос, который только можно было задать в такой момент. — Я за этим приходил к тебе в номер. Это было последнее, что я ожидала сейчас услышать. — Да, конечно… Разочарованная и раздосадованная, не в силах поверить, что ситуация, вдруг, обрела совершенно другой, почти сюрреалистичный оборот, я по-прежнему улыбалась, мгновенно возвращаясь в прозаическую реальность. Все эмоции, которые накопились, словно обрушились, оставив после себя лишь легкое замешательство и тонкую улыбку на моих губах. Способность Чишии в один момент быть таким близким, а в следующий — отстраненным и деловым, заставила меня почти потерять равновесие, погружая в вихрь противоречивых чувств.