Да начнётся игра!

      Яркий луч солнечного света прострелил окно, попадая мне прямо в лицо. Я сжала веки ещё сильнее, не желая пробуждаться от сладкого забвения, пытаясь удержать остатки сна, но чертов проблеск уже сделал своё грязное дело, и мне нехотя пришлось открыть глаза.       «Если хочу высыпаться, то впредь не стоит забывать, зачем тут висят блэкаут-шторы», — подумала я, потирая веки, и лениво потянулась, словно кошка на солнечном подоконнике, разминая все мышцы после крепкого сна. Взгляд, наконец, нашёл часы…       Чёрт побери! Как всегда, на грани опоздания!       Выпутавшись из одеяла, я соскользнула с кровати и понеслась в ванную комнату для проведения экспресс-ритуала утренних процедур — быстрый душ, умывание, чистка зубов, легкий макияж, — и отправилась одеваться.       Сегодня мой выбор пал на короткий топ на молнии, который я просто обожала носить без лифчика, камуфляжные карго брюки с заниженной талией, заправленные в высокие гриндерсы. Прямо-таки «Агуни-стайл», не считая короткого, зато чёрного топа.       Застёгивая поясную кобуру, расположенную ровно на три часа под правой рукой, я задумалась. Одна дерзкая мысль завладела моим мозгом, и я не могла себе отказать в совершении этой забавной глупости, хотя знала, что мне потом за это может хорошенько влететь.       Взяв второй пистолет, я вытряхнула из него все патроны, засунув между ремнём и штанами, и, удовлетворённо взглянув на себя в зеркало, вышла из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.       Подойдя к лифту, я нажала кнопку, чтобы подняться на этаж выше. Пройдя по длинному коридору, добралась до номера «816» и, не стуча, открыла дверь, осторожно входя внутрь.       В этой комнате — так же, как и в моей, — кое-кто с таким же упорством игнорировал существование блэкаут-штор. Но тот утренний луч солнца, который так жестоко нарушил мой сон, оказался бессильным перед спящим в этой комнате. Не один, и даже не тысяча лучиков не смогли бы разбудить этого человека.       Я вытащила пистолет и сняла его с предохранителя. Раздавшийся характерный щелчок всё же достиг сознания спящего парня. Он пошевелился, пробурчал что-то невнятное, недовольно морщась, но глаза так и не открыл.       — Я тебе сейчас мозги вышибу, — произнесла я самым серьёзным тоном, прикладывая холодный металл пистолета к его лбу. — Вставай, мы опаздываем! И почему, чёрт возьми, ты спишь в одежде?       Парень в ответ лишь сонно зачмокал губами.       — Надрался вчера как скотина? И дошло до того, что раздеться не смог? — продолжала я, наращивая негодование в голосе, сильнее прижимая пистолет, буквально вдавливая ему в лоб.       — Стреляй, — лениво произнёс Нираги, по-прежнему не открывая глаз.       Ну раз настаиваешь…       Я нажала на курок, раздался щелчок; Сугуру вздрогнул и подскочил с кровати как ошпаренный:       — Больная, что ли?! — заорал он, взбешенный, но зато полностью разбуженный.       Я почти не могла говорить от смеха.       Да, этот пистолет, разумеется, был не заряжен.       — Зато как быстро ты проснулся! Никакой будильник не сработал бы лучше. И благодари, что не перепутала пистолеты, — я всё ещё продолжала давиться смехом.       — Когда-нибудь я тебя точно пристрелю, — угрожающе заявил Сугуру.       — Когда-нибудь, но не сейчас, — почти нараспев ответила ему я, заглаживая свою шалость лёгким поцелуем.       Нираги, чертыхаясь, нехотя пошёл выполнять утренние процедуры, чтобы справиться с последствиями вчерашнего вечера, а я продолжала улыбаться, вспоминая его перепуганное лицо. В комнате вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом воды, доносящимся из ванной.       С комфортом устроившись в большом кожаном кресле, я забросила ногу на ногу и достала сигарету, поднесла к губам, но вместо ожидаемого аромата табака к моим ноздрям внезапно подступил отчетливый запах марихуаны.       Чёрт, перепутала. Это на потом, после встречи с боссом.       Вспыхнув зажигалкой, закуривая обычную сигарету, я мысленно усмехнулась, вспомнив, как однажды явилась на встречу группы полностью обкуренная. И во время того, как Агуни с убийственно серьёзным выражением лица неистово толкал какую-то назидательную речь, я внезапно сказала ему, что он похож на морскую свинку.       Всем это необыкновенно понравилось, кроме, разумеется, самого Агуни. На этом собрание закончилось, а я чудом избежала наказания быть выгнанной из фракции боевиков и вместо оружия носить купальники, как все остальные пляжники.       После этого инцидента босс ввёл правило: никому не приходить на собрания пьяным или обдолбанным. Видимо, он больше не хотел, чтобы его сравнивали с морскими грызунами.       «Какой же он скучный», — подумала я с блаженной улыбкой, затягиваясь сигаретой.       — Сколько у нас ещё есть времени до начала собрания? — спросил Нираги, выйдя из ванной комнаты и на ходу заплетая волосы и неуклюже путаясь в них так же, как и в собственной жизни.       — Вообще нисколько, — резко вставая, сказала я, затушив сигарету, словно она сжигала не только табак, но и время само по себе.       — Не может такого быть, — ухмыльнулся Сугуру, притягивая меня к себе и жадно целуя.       — Пойдём уже, — я сделала попытку выскользнуть из его цепких объятий.       — Ты несколько дней не подпускала меня близко, — недовольно протянул парень, снова хватая меня за руку и разворачивая к себе.       — На то были причины, ты же знаешь, — ответила я, отстраняясь от него. — Прекрати, мы уже и так опоздали.       — Абсолютно похуй, — произнёс Сугуру, обхватив мои щёки ладонями, прижимаясь ко мне всё сильнее и целуя всё настойчивее. Он напирал всем телом, прижимая к стене за моей спиной, и я чувствовала, как ускоряется ритм его сердца, а вся комната заполняется его бешеной энергетикой. — И сейчас я намерен затрахать тебя до смерти.       Он нахально улыбнулся.       Мне не оставалось ничего другого, как подчиниться. Я знала, что, когда Сугуру возбуждён, сопротивляться бесполезно, иначе в лучшем случае я окажусь привязанной к кровати, а он всё равно своего добьётся.       — Что ж… Не самый плохой вариант умереть, — смеясь ответила я, погружаясь в эту сладостную атмосферу граничащего с безрассудством желания, и мои пальцы, дрожа от нетерпения, начали быстро расстёгивать пуговицы, мешавшие мне наконец снять с него эту чёртову рубашку, которая отделяла от прекрасного и каждый раз заставляла меня терять самообладание. Я еле сдерживалась, чтобы не разорвать её с треском.       К слову сказать, эта рубашка являлась для меня ярким символом одного из смертных грехов мужского стиля и коробила мой взор каждый раз, когда я её видела. Хотя Сугуру, кажется, совершенно не обращал внимания на мои стилистические придирки, с невозмутимым упрямством продолжая облачаться в этот кошмарный предмет одежды.       Лишь потом я увидела, что в его гардеробе скрывалась целая коллекция таких одинаковых рубашек, каждая из которых вызывала во мне желание сжечь их все дотла. И всякий раз я с особой радостью и яростным блеском в глазах избавляла его желанное тело от этой вещи.       Сняв эту мракобесной расцветки рубашку, я провела пальцами по его обнажённой спине, слегка впиваясь ногтями в кожу, ощущая, как под моими прикосновениями его тело отзывается теплом и напряжением.       — Зря ты это сказала, детка. Сейчас мы точно никуда не пойдём, — Нираги уже шипел, толкая меня к кровати, расстёгивая молнию моего чёрного топа, оголяя грудь и облизывая торчащие соски.       Я чувствовала, как возбуждение проходит по моей коже, как оно разгорается и устремляется в самый низ живота. Запрокинув голову, я запустила пальцы в его гладкие волосы, портя свежесделанную прическу, еле сдерживаясь, чтобы не застонать.       Он потянул меня за руку, упав на кровать и увлекая за собой так, что я, оказавшись поверх него, ощутила, что он уже завёлся, и начала тереться об его затвердевший член, отчётливо выделяющийся под тканью джинсов.       Нираги двумя руками схватил меня, притянул к себе и начал облизывать мои губы. Я слегка приподняла лицо, и его язык заскользил по моей шее, подбородку, снова коснулся губ, и обратно. Каждое его движение меня обжигало, Сугуру умел заводить моё тело как никто и никогда раньше.       Немного отстранившись, я выпрямилась, ёрзая на его ногах, пальцами сквозь джинсы очерчивая вставший член, которому, судя по всему, уже было слишком тесно. Я начала расстёгивать молнию, ладонью другой руки упираясь в твёрдую выпуклость.       — Все уже собрались. Агуни ждет вас уже пять минут, — раздался голос, я обернулась и увидела в дверях… раскрашенное лицо Ласт Босса, который, наведя в нашу сторону катану, исподлобья, без всякого интереса смотрел на то, чем мы собрались заняться.       — Чё?! Ты охуел вконец?! — взревел Нираги, приподнимаясь на локтях и поворачивая разъяренное лицо в сторону Такаторы. А я в это время слезла с Сугуру и отвернулась от взгляда Ласт Босса, быстро застёгивая топ.       Хотя причины для смущения я не находила. Такатора, казалось, был сущностью, лишённой всех человеческих желаний и страстей. Я не раз задумывалась о том, не был ли он евнухом в прошлой жизни, потому что за всё время моего пребывания тут я не видела его ни с девушкой, ни с парнем и никогда не слышала о его романтических увлечениях; он вообще не проявлял никакого интереса к другим людям. Казалось, что единственный вид удовольствия, который он признавал, — поглаживание своей катаны, словно лишь это действие было способно пробудить в нём эмоции, будучи неразрывно связанным с его сущностью.       — Передай ему, что уже идём, — быстро сказала я, желая предотвратить стычку между двумя идиотами.       Дверь захлопнулась.       Лицо Сугуру было перекошено от злобы, и во взгляде всё ещё читалось выражение «какого хуя?».       — Если этот уёбищный ещё раз вломится в мой номер, я отстрелю ему расписную башку! — парень не находил себе места от злости. — Чертов мудак Шляпник со своими разъёбанными замками!       Я подошла к нему, несмотря на свой не низкий рост, мне всё же пришлось немного приподняться на мыски, легонько поцеловала его в уголок губ и ласково сказала:       — Не заводись. Как вернёмся — продолжим.       Но проще было усмирить грозовую тучу, чем взбешённого Нираги. Он промолчал, но всё ещё оставался настолько зол и раздражён, что, с остервенением схватив рубашку и пытаясь её надеть, пару раз попал мимо рукавов.       Я отвернулась, прикрывая рот рукой и едва сдерживая смех, поспешно вышла из комнаты, коротко бросив:       — Жду тебя в коридоре! Сугуру злило всё. Буквально всё. И обычно он выплёскивал все эмоции на ближайшего человека, которым оказывалась я. Если же одушевлённого предмета рядом не находилось, то доставалось всему, что первым попадалось ему под руку. В этот раз его гнев упал на безобидную картину, висевшую у изголовья кровати.       Вздохнув, я покинула комнату, не сожалея о картине, но беспокоясь о Сугуру.       Этот коктейль из гнева и адреналина делал его неудержимым, он весь закипал, будто злость бурлила в каждой его вене и вихрем мчалась через тело, всегда была его единственным спасением в любых ситуациях.       И эта злость отводила его от меня всё дальше и дальше…

***

      Открыв тяжёлую скрипящую дверь конференц-зала, мы невольно стали центром внимания десятка пар ждущих глаз, некоторые из которых, казалось, испепеляли нас своим молчаливым гневом. Среди этого моря враждебных взглядов выделялся один особенно тяжёлый и мрачный — он принадлежал боссу нашей фракции — Агуни Моризоно, — человеку, стоящему всего на одну ступеньку ниже вершины нашей идеальной утопии.       Он смотрел на нас осатаневшим, налитым кровью взглядом, с яростью перекидывая во рту зубочистку.       Опускаясь на один из холодных металлических стульев, я мысленно вздохнула и невольно поежилась, ощущая, как неприятный холодок беспокойства медленно пробирается по моей спине. Мысли кружили вокруг возможного наказания, которое последует за очередное опоздание. Память услужливо подсказывала, что прошлая досрочная отправка на игру чуть не стоила Сугуру жизни.       — Вчера у меня был разговор со Шляпником, — сказал Агуни тоном, не предвещавшим ничего хорошего.       И все присутствующие в нетерпении замерли, поглощённые напряжением момента и ожидая продолжения.       — Шляпник убежден, что ситуация на Пляже выходит из-под контроля. — произнося эту фразу, Агуни переводил злобный взгляд то на меня, то на Сугуру, заставляя каждого из нас почувствовать себя виноватым. — Количество людей на Пляже увеличивается, а количество принесённых карт уменьшается, — Агуни замолчал, и желваки снова заходили ходуном на его скулах. В зале, словно по немой команде, повисла гробовая тишина. — Это значит, что игроки начали прятать свои карты. Поэтому Шляпник желает, чтобы мы обыскали каждого и наказали, как полагается.       Все участники группы облегчённо переглянулись между собой.       «И что? Только это?» — подумала я, чувствуя, как расслабление медленно растекается по телу.       Я считала это решение вполне справедливым. Платой за удобства, предоставляемые Пляжем, были карты. Те, кто не готов был следовать этому простому обмену, не заслуживали места среди нас. Всё было строго, но по справедливости.       — Но не спешите радоваться. Это ещё не всё, — внезапно продолжил Агуни, и моё сердце почти замерло, а облегчение мгновенно испарилось.       — Чёрт, Агуни, что там ещё? — лениво спросил Сугуру, его голос был полон вызова.       — Шляпник ввёл новое правило. И теперь вы будете молить о том, чтобы всё закончилось простым обыском, — Агуни обвёл взглядом всех присутствующих. — С этого момента, — он сделал короткую паузу и продолжил, — каждый, кто захочет покинуть Пляж, будет убит. Проще говоря — смерть предателям! — произнёс Агуни, превратив зубочистку в щепки.       Зал мгновенно наполнился рокотом встревоженных голосов.       Услышав заявление босса, я вздрогнула и сжала зубы, украдкой взглянув на Сугуру, который со свойственной ему непоколебимостью лишь хмыкнул и прикоснулся к винтовке, будто не услышал ничего, что стоило бы волнения.       А я ведь хотела предложить ему уйти, как только закончится собрание. Покинуть эту утопию и проходить игры, рискуя только ради себя самих, а не ради чужих амбиций. Да и не то, чтобы я сильно верила в эту теорию о возвращении. Но теперь, с новым правилом Шляпника, любая мысль о побеге стала приговором к смерти.       Я жаждала свободы, стремилась уйти из этих стен к жизни, где мы могли бы больше не подчиняться безумному Шляпнику. А Сугуру? Реакция на новость о карательной мере за попытку побега словно открыла мне глаза на его истинное мировоззрение. Видимо, он видел в этом всём не столько угрозу, сколько развлечение или, по крайней мере, очередную игру, в которой можно выиграть или проиграть.       Смерть предателям.       Эти слова отгремели в моей голове, как приговор, заставляя сжать руки в кулаки так сильно, что ногти вонзились в ладони. Я чувствовала, как раздражение вперемешку с негодованием поднимаются откуда-то из груди, рискуя выплеснуться наружу.       Агуни продолжил свою речь, говоря устами Шляпника об общности и семье, о сплочённости, коллективном разуме и прочих иллюзиях, словно пытаясь замаскировать жестокость новых правил красивыми словами об утопии, в которые, как мне казалось, никто не должен был верить.       Однако они верили.       Повернув голову к окну, я задумалась.       Допустимо добивать тех, кто так или иначе умрёт, потому что у нас нет врача и некому лечить раненых и покалеченных. Я, как судмедэксперт, не в счёт: с живыми людьми мне не приходилось работать.       Но не давать людям выбор — это был последний гвоздь в крышку гроба моего уважения к Шляпнику. Видение управления, которое я когда-то, как и все здесь, разделяла, только что окончательно рассыпалось в прах под тяжестью его мании величия.       Шляпник определённо чокнулся, и я отчетливо понимала, что его лидерство перешло все мыслимые и немыслимые границы и в итоге обернулось тиранией, а утопия превратилась в диктатуру.       «Такеру давно пора убрать», — размышляла я, бесконечно удивляясь бездействию Агуни в отношении Шляпника.       Почему он до сих пор этого не сделал?       Наверняка здесь кроется нечто большее. Между ним и Шляпником, без сомнения, существовала некая тайная связь, истоки которой уходили вглубь их общего прошлого. Ведь если бы не это, Агуни, с его непреклонным характером и решительностью, уже давно бы избавился от Такеру, размазав мозг лидера по шёлковой наволочке.       — Ты меня слушаешь?! — ударив кулаком по столу, разъярённо проорал мне Агуни.       — Разумеется, да, — ответила я, отводя задумчивый взгляд от окна. Мой ответ звучал скорее как автоматическая реакция, в то время как мысли продолжали плавать за пределами этого помещения. — Я просто не могу понять, как ты, Агуни, всё ещё можешь терпеть его, — мои слова вырвались прежде, чем я успела их остановить. В зале мигом повисла напряжённая тишина. Все знали о сложных отношениях между Шляпником и Агуни, но открыто обсуждать их было равносильно самоубийству. Мои слова звучали вызывающе, нарушая обычный порядок собраний, где вопросы к действиям босса не приветствовались.       Агуни, обычно представляющий собой непреклонную силу и власть, на мгновение казался застигнутым врасплох моим вопросом. Но реакция не заставила себя ждать. Его глаза сузились, в них мелькнул огонь, предвещающий бурю.       — Есть вещи, которые ты пока не понимаешь. Иногда, чтобы убрать одну угрозу, нужно играть по правилам, которые тебе не нравятся. В каждом решении есть свои потери и свои приобретения. Просто запомни это.       Его ответ был короток и резок, не оставляя места для возражений или дальнейших вопросов.       Агуни не видел альтернативы текущему положению вещей; для него вопросы морали и справедливости уступали место реалиям власти и контроля. Его жесткость и прямота оставляли мало пространства для дискуссии, подчёркивая безнадёжность нашего положения и глубину его решимости мириться с действующим порядком вещей.       Мимолётный взгляд на Сугуру лишь усилил мои опасения. Он сидел, слегка откинувшись на стуле, с руками, скрещенными на груди, взгляд его был прикован к нам, словно анализировал каждое слово, каждую эмоцию, проходящую между нами. Ни одна деталь не ускользала от его внимания. Не сводя с Агуни взгляда, он впитывал каждую букву.       Нираги был далеко не глуп — скорее наоборот, — но его вспыльчивость и импульсивность часто затмевали разум.       Он доверял Агуни и был готов следовать за ним в огонь и воду, видя в нём истинного лидера. Это было понятно: Нираги искал в нём ту опору и уверенность, которую не находил в себе самом. А, как следствие, босс нашей фракции являлся единственным человеком, способным укротить вспыльчивый нрав Сугуру, поэтому он был в какой-то степени нужным человеком.       В моём воображении Агуни всегда был силой, способной изменить ход событий на Пляже, но его непонятная мне непреклонная верность этой искажённой утопии лишь углубляла моё разочарование.       Но вот Шляпник, с его жаждой власти и контроля, его желанием держать всех нас за шею, убивая неугодных ему людей нашими руками, обещая блага в обмен на беспрекословное послушание, вызывал во мне только отвращение.       Он чертовски хитро манипулировал нами, давал право каждому члену Совета высказаться, внести свою идею или предложение, однако последнее слово всегда оставалось за… самим Шляпником. Поэтому в итоге пожелания остальных не имели никакого значения, если они не совпадали с его мнением.       Нет, я не испытывала ни малейшего опустошения, ни огромного бремени вины за смерть других. В моём сердце не было места для таких чувств, поскольку убийство, по моему мнению, хоть и было абсолютно жестоким поступком, оставалось неизбежной частью нашего мира — как реального, так и Пограничья. Это было элементом жизни, к которому не стоило относиться слишком серьёзно до тех пор, пока оно сохраняло умеренность и держалось под надлежащим контролем.       Но новое правило Шляпника бесцеремонно сметало всякие границы и понятия умеренности.       Слова Агуни о новом правиле — «смерть предателям», — заставили мой мир качнуться, как корабль в шторм. Планы о бегстве, которые я только начала рассматривать как возможность освободиться от этой утопии, теперь были обречены на провал.       Это правило превращало нас всех в потенциальных жертв, ведь «предателем» мог стать каждый, кто не угодил Шляпнику.       И этими людьми в любой момент могли оказаться и я, и Сугуру. Осознание этого замёрзло во мне льдом.       Меня охватило чувство бессилия.       Последнее время в Лидере утопии стало проявляться какое-то жестокосердие и та особая нетерпимость, которая свойственна тем, кто чувствует своё превосходство над другими… Я понимала, что наша борьба за свободу и справедливость в этой утопии обернулась диктатурой того, кто когда-то обещал нам рай.                   — Сиана, ты меня слушаешь?! — разъярённый голос Агуни снова ворвался в мои размышления.       Я почувствовала, как к горлу прижимается холодная сталь катаны Ласт Босса, который, услышав Агуни, в одно мгновение оказался рядом со мной, с нескрываемым удовольствием пользуясь моментом, чтобы напугать.       — Слушаю, да, — ответила я, потупив глаза, и аккуратно отодвинула от себя катану, исподтишка даря Ласт Боссу взгляд полный ярости и презрения, которого было бы достаточно, чтобы убить на месте, если бы взгляды могли убивать.       Как только Агуни произнёс последнее слово своей напыщенной речи и дал знак, что собрание окончено и всем можно расходиться, я сорвалась с места и стремительно покинула зал, случайно хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, создавая эффект снегопада прямо в зале.       По моим венам бешено прокатывалась волна злости. Я просто отказывалась верить, какое же дерьмо сгущается над нашими головами и как всё стремительно превращается в полный пиздец.

***

      Поднявшись на забытую временем крышу высотного дома и окинув поддёрнутый серой пасмурной дымкой город, я на мгновение замерла, позволив себе вдохнуть полной грудью холодный, свежий воздух, доносящийся со стороны реки.       Этот воздух, насыщенный ароматами водной стихии и городской пыли, на мгновение позволил забыть о тревогах, охвативших мой разум. С шумным выдохом я отпустила напряжение, словно пыталась выгнать из себя все тяготы последних дней.       Надо успокоиться и трезво оценить ситуацию.       Смотря на опустошенные улицы Токио, я растворилась в своих мыслях, думая о том, что делать дальше и чем ещё нам может грозить новое правило, введенное Шляпником. Пока одно было понятно точно: это нововведение обещало перевернуть уже и без того хаотичный мир, в который превратилась наша повседневная жизнь. Пляж был собственной игровой ареной Шляпника, где выживали не смелые и умные, а те, кто лучше всего приспосабливался к его безумию.       Я стояла на крыше высотки, скользя взглядом по заброшенным улицам, где ветер играл с обрывками газет и пустыми оболочками былой суеты.       Некогда оживлённые улицы сейчас были мертвы, как и наши надежды после последних новостей от Шляпника. Его новое правило казалось мне очередной бомбой, готовой взорвать наш и без того крошащийся мир.       Вокруг меня царило молчание, такое густое и насыщенное, что могло заглушить даже беспокойные мысли. Порыв ветра, внезапно пробежавший по крыше бодрящей прохладой, коснулся моих распущенных волос и заложил уши свистом.       — Опа, — услышала я голос и вдруг почувствовала руку, толкающую меня вниз. Я потеряла равновесие, оступившись, и, не найдя опоры, моя нога зависла в воздухе, грозя увлечь в безмолвие городских улиц. В ту же секунду чья-то рука обхватила меня за талию, мощным рывком притянув назад, возвращая на безопасную поверхность крыши. Я вскрикнула и обернулась.       — Блять, Сугуру, что ты себе позволяешь?! — пытаясь унять расколотившееся сердце, зло спросила я, когда обернулась, чтобы столкнуться с его взглядом.       Нираги сбросил с плеча винтовку и расхохотался, в его глазах сверкали задор и дерзость, словно это была самая забавная шутка в его жизни.       — Теперь мы квиты, да, детка, — с довольной ухмылкой сказал парень, намекая мне на то, что мой утренний розыгрыш полностью отыгран.       — Молчал бы ты лучше, идиот, — фыркнула я в ответ.       — Ещё слово — и ты полетишь вниз, — то ли всерьёз, то ли не очень пригрозил Нираги, двумя руками сжав мои плечи и снова толкая к самому краю крыши.       Почувствовав холодный прилив адреналина, я инстинктивно отпрянула, хотя в душе знала, что он не сделает этого, ведь я единственный человек на всем Пляже, который ещё не отверг его присутствие. Он это знал, и поэтому я, почти ежедневно находясь с ним, была не только жива, но и не покалечена.       Прижавшись спиной к его груди и ощущая тепло мужского тела, я положила голову на плечо Сугуру и улыбнулась. Он же продолжал смотреть без малейшего намёка на улыбку.       Но я привыкла к тому, что никаких нежностей и ответных реакций он не признавал, явно считая это проявлением слабости и безоружности. За всё время нашего знакомства он не сказал мне ни одного ласкового слова, будто его губы так и не научились формировать слова утешения или любви.       Нираги вообще не был многословен и, в основном, открывал рот для того, чтобы выругаться или влить туда алкоголь. Его мир был наполнен действиями и решениями, которые редко сопровождались объяснениями. Сугуру всегда отличало полное отсутствие желания делиться своими чувствами или мыслями. Но его молчаливость была не менее громкой, чем крики других.       Однако где-то в глубине души я всё ещё надеялась услышать от него что-то, что было бы адресовано только мне, давая знать, что моё присутствие в его жизни — это не просто совпадение обстоятельств, а выбор.       И всё же, стоя так близко, я спиной ощущала каждый удар его сердца, словно оно стучало прямо в мою душу, напоминая о живом человеке рядом со мной. Лишь этот стук давал мне понять, что у Сугуру вообще оно есть. Сердце, которое так часто ошибается, зато никогда не обманывает. Мне так хотелось знать, что оно чувствует и что подсказывает, но Нираги не пропускал меня к нему, пряча под слоем нелепой брони, ледяной и истерзанной.       Перед нами расстилался пустынный город, окутанный сизой дымкой, на тоскливые улицы которого было интересно и одновременно странно смотреть.       — Что думаешь о новом гребаном правиле? — я всё-таки решилась нарушить тишину, заставить Нираги размышлять вместе со мной о том, куда мы катимся.       — Мне насрать, — бесстрастно отозвался он тоном, лишенным эмоций.       Его слова, простые и резкие, казались отражением его внутреннего мира — мира, где чувства и моральные дилеммы были отодвинуты на задний план ради выживания.       — Ты хочешь убивать людей без причины? — я не могла сдержать дрожь в голосе, пытаясь найти в Нираги хоть крупицу сомнения или раздумья.       — Насрать, сказал же, — раздражённо ответил Сугуру, отрезая все мои попытки продолжить разговор, словно сам вопрос был для него пыткой.       Я упрямо поджала губы, чувствуя, как разочарование и тревога смешиваются во мне с обидой на его равнодушие, которое заставило замолчать, понимая, что сейчас не самое подходящее время для таких разговоров.       Внезапно его рука скользнула в карман моих штанов и достала смятый недокуренный джойнт вместе с зажигалкой. Мы сели на край крыши, молча передавая друг другу косяк после каждой затяжки. И это действие казалось маленьким актом бунта против всего, что пыталось нас сломать.       Совсем скоро под влиянием джойнта в голове приятно поплыло; восприятие времени стало замедленным, словно кто-то нажал на паузу, давая нам возможность отдохнуть от постоянного напряжения. Мысли превратились в вязкий и тягучий кисель; восприятие мира постепенно и мягко искажалось, становясь менее острым, более терпимым; мышцы тела начала захватывать приятная волна расслабленности, которая охватила нас обоих. Голову вскружило; усилились все органы чувств.       Воздух стал казаться чище, мысли — легче, а сердце — спокойнее.       Мои пальцы нежно обвились вокруг запястья Нираги, и это простое прикосновение к его коже вызвало цепную реакцию ощущений, вызывающих волны приятного напряжения, что делали моё дыхание более частым и поверхностным.       Сугуру развернулся и притянул меня к себе. Я почувствовала, как его влажный язык начал скользить по моей шее, отвечая с такой страстью, что внизу живота горячей лавой растеклось чувство возбуждения. По его настойчивым движениям и тяжёлому дыханию я понимала, что он сдерживает себя с большим трудом. Все ощущения разом обострились до предела.       — Пойдём в номер, — срывающимся от накатившего волнения голосом произнесла я.       — Зачем? К черту номер, я хочу тебя прямо тут.       В глазах Сугуру сквозило неудержимое желание, глубокое и всепоглощающее; от его слов голова приятно закружилась, а щёки загорелись.       — Пойдём в номер, пожалуйста — настаивала я, пытаясь сохранить хоть каплю разума и поддаться желанию в более уединённом и комфортном месте, в то время как всё во мне предательски стремилось сдаться этому моменту здесь и сейчас.       Но всё же я поднялась на ноги и попыталась повести его за собой.       Нираги, несмотря на свою непоколебимую волю к моментальному исполнению желаний, всё же согласился с тем, что их эпицентр должен быть перемещён в более приватную обстановку, и через несколько минут он буквально втолкнул меня в свой номер, уже в дверном проходе срывая одежду.       Его ладони с длинными красивыми пальцами были везде, по всему моему телу, обжигая прикосновениями. Внизу живота начало томительно жечь, я вся изгибалась под его руками, ухватившись за его прекрасные смоляные волосы, чтобы не упасть от охватившего меня возбуждения.       Я едва успела скинуть ботинки, как он буквально швырнул меня на кровать, двумя руками стаскивая с меня штаны с нижним бельём заодно. Топ был отброшен ещё в коридоре.       Нираги быстро справился с собственным ремнем, после чего джинсы с боксерами отправились к его ногам. Туда же полетела и его жуткая рубашка. Освободившись от одежды, Сугуру сразу навалился на меня, проехавшись твёрдым, с потекшей смазкой, членом по моему животу, обхватил ладонями лицо и начал ласкать мои губы своим горячим, влажным языком, раздвигая их и вторгаясь в мой рот.       Он делал это жёстко, уверенно, и этим заставлял желать его с почти животной страстью, сносящей всё на своём пути.       Нираги подался чуть ниже, коленом разводя мои ноги, и я почувствовала, как головка его стоящего члена скользит по моему набухшему клитору. От этого прикосновения пальцы на моих ногах сжались, а мышцы на внутренней стороне бёдер заныли.       Одной рукой взявшись за свой напряжённый член с набухшими венами, Сугуру провёл пальцами от влажной головки по всей длине, распределив появившуюся смазку, и вошёл полностью одним резким движением, вогнав член сразу на всю длину. Я вскрикнула и впилась пальцами в его шею.       Ощущение наполненности, которое я чувствовала сейчас внизу, словно молния, пронзило моё тело. Я изогнулась, подаваясь ему навстречу и прижимаясь к разгоряченному телу всё сильнее, не сдерживая сладостных стонов, пока Сугуру двигался в грубом и неровном ритме.       Первый оргазм настиг меня очень быстро. Охваченная его неистовым желанием, я кончила с чувством эйфории, в разы усиленным воздействием марихуаны.       — Охуенно, — тяжело дыша, произнёс Сугуру, ускоряя движения и чувствуя, как я кончаю на член, сжимая его внутри себя. — И мне сейчас абсолютно насрать, если кто-то опять сюда заявится — Ласт Босс, Агуни или сам Бог, — я не собираюсь останавливаться.       Я заулыбалась.       Сугуру всегда полностью отдавался страсти и разврату, но никогда не умел быть нежным. Секс с ним словно стихийное бедствие, сметающее все границы стыда и здравого смысла.       Я зарылась пальцами в его волосы, притягивая Нираги к себе ещё сильнее и покусывая его губы.       — Кусай сильнее, — прохрипел он.       Я оттянула его нижнюю губу, усиливая нажим зубов. Нираги нравилась эта боль; я почувствовала, как судорога удовольствия волной прошлась по его телу.       Наши лица были мокрыми, потому как в диком порыве страсти я водила своими влажными губами по лицу Сугуру и терлась щеками о его рот.       Я выгнула спину, чувствуя, как его грубые толчки снова приближают меня к оргазму.       Язык Нираги коснулся моего уха внутри, и я вся взвилась, не в силах терпеть такое прикосновение. Он знал, как я реагирую на это, знал, что меня раздражает, а его возбуждало, как я вся извивалась под ним, отворачивалась и скулила. Сугуру взял мои руки в свою одну, а другой резко заломил их наверх, соединяя над моей головой, чтобы я не могла сопротивляться и препятствовать ему.       — Тихо! — прошипел он, крепко удерживая меня, продолжив касаться языком моего уха и трахая меня всё интенсивнее.       Его сердцебиение ускорилось, дыхание совсем сбилось. Я ощущала, как напрягся его член, уже готовый излиться в меня горячей спермой.       Нираги, почувствовав близость разрядки, ускорил темп; его движения стали рваными. Он сделал резкий толчок, впиваясь зубами мне в плечо, и, едва сдерживая стон, кончил, сотрясаясь всем телом.       — Охуенно, детка, — порывисто дыша, произнес Сугуру, обессиленно скатываясь на простынь и закидывая руку за голову.       Это была святая правда. Улыбнувшись, я удовлетворённо кивнула в ответ. Сегодня это было быстро, но зато дико, головокружительно и с той ноткой безрассудства, которая делает моменты запоминающимися.       Некоторое время мы просто лежали в тишине. Положив голову ему на грудь, я слушала ритм его сердца и лениво поглаживала пальцами мужскую горячую ладонь, пытаясь продлить это ощущение тепла и близости.       Его сердце под моей головой билось ровно и спокойно, и я, удерживая его ладонь в своей, задавалась вопросом, как могут в одном человеке одновременно уживаться такая буря страстей и безмятежное спокойствие.       Но моменты безмятежности были недолгими.       Докурив сигарету, Сугуру внезапно встал и начал одеваться. Я сразу же уловила сквозившую в его движениях нервозность и даже тревожность.       — Мне надо выпить, — сказал Нираги. Его слова прозвучали как вынужденное извинение или объяснение, хотя я и не требовала ни того, ни другого.       Одевшись, он схватив винтовку и вышел из номера.       Я молча проводила его немигающим взглядом, чувствуя, как сердце скручивает тоской, которая медленно заползала в мою душу.       Прошло несколько минут после его ухода, прежде чем я смогла собрать свои мысли.       Меня тревожил не сам факт его ухода, а скорее то, что он так и не научился доверять моментам неги, всегда ожидая подвоха.       Он так и не научился доверять мне.       Что-то в его поспешном уходе говорило, что внезапный порыв к бутылке был не просто жаждой алкоголя, а попыткой убежать от собственных мыслей или чувств, которые он не хотел или не мог признать. Что-то ему не давало покоя, и это точно не утренний визит Ласт Босса. И точно не новое правило, введённое Шляпником: Нираги не из тех, кого волнуют чужие жизни, — его своя собственная-то не слишком сильно заботит.       Но теперь, наблюдая за спешным уходом, я не могла избавиться от ощущения, что в его жизни появилось что-то, заставившее встревожиться.       Что же беспокоило его так глубоко и неотвратимо?       Ответ оставался за пределами моего понимания.       Каждый раз, когда я пыталась осторожно затронуть тему его прошлой жизни, мне в ответ летели не просто слова отказа, а целые угрозы, и далее шёл целый список того, что меня ждёт, если я посмею снова наступить на эту мину.       Он не просто отмахивался от моих попыток — он активно воздвигал барьеры, заставляя отступать под тяжестью его словесных снарядов.       Я перестала пытаться, оставив наши разговоры на поверхности, и это только усиливало чувство эмоциональной пропасти между нами.       Секс был взрывным — это факт.       Но нас ничего больше и не связывало.       Близость между нами не была построена на любви.       В какой-то момент я ловила себя на мысли, что мои чувства начинают переходить в нечто большее, но Нираги, казалось, специально ставил преграды на пути этих эмоций, не давая им развиваться, всячески избегая того, что я могла узнать его ближе. Он, словно чувствуя моё приближение к границе души, укреплял преграды ещё сильнее, оставляя мне лишь возможность изучать контуры его тела, не давая ни малейшего шанса заглянуть глубже. Мне было абсолютно неведомо, что происходит у него внутри, его чувства, его мысли. Я видела и знала только то, что он хотел показать, оболочку, не позволяющую приблизиться к истинному «я». Он не подпускал меня ни на шаг дальше и лишь злился на попытки сблизиться не только телами. Грубая манера общения, холодное отношение ко всему происходящему будто маскировали что-то важное, что он не хотел или не мог показать. Это был какой-то замкнутый круг его эмоций, куда для меня не было допуска.       Нираги был не просто человеком с трудным характером, и не просто злым, он был озлоблен. Я была уверена, что его жизнь вне Пограничья была лишена привлекательности и тепла, подозревала, что в нём похоронено слишком много обид, нерешённых и заброшенных. Посредством подобного поведения Сугуру прятал в себе какую-то душевную рану, которая явно так и не смогла зажить, наложив тяжёлый отпечаток на его психику. Но что именно являлось источником этой проблемы? Проблемы со сверстниками, равнодушие родителей или, может быть, кто-то, кем он дорожил, нанёс ему неизлечимую рану?       Какая история была написана в книге его жизни до того, как наши пути пересеклись?       Об этом я могла только гадать.       Казалось, что его жизнь была непрерывной борьбой. Борьбой с самим собой, с окружающим миром, и он не видел возможности окончания этого конфликта, находя лишь временное успокоение в сексе, алкоголе и марихуане.       Я потянулась за сигаретой, нащупала пальцами зажигалку и, наблюдая за игрой дыма под потолком, вспомнила тот день, когда познакомилась с Нираги Сугуру и попала на Пляж.       День, который казался спасением, но превратился в проклятие.       Эти воспоминания были словно маяк в тумане, напоминание о том, как всё начиналось, и о том, насколько далеко мы ушли от тех первых дней, когда казалось, что всё может быть иначе.