Уроки французского

26 июня, 1943

      У меня трясутся руки, пока я записываю это. Забавно… Когда такое было в последний раз? Если бы сегодня утром мне кто-то сказал: «Эй, Дениз, в мире нет никого страшнее мужчин — особенно мужчин в гестаповской форме», то я бы точно назвала этого человека придурком. К любому носителю пениса в штанах можно подобрать подход — стоит только лучше присмотреться. Всегда найдётся тот самый уродливый изъян, за который ему будет стыдно. Стыдно до такой степени, что он выполнит любые твои условия. Взять того штандартенфюрера, с которым я ходила сегодня на званый ужин, — природа явно обделила его не только интеллектом, но и мужским достоинством, иначе он бы не был таким обходительным (как он дослужился до такого звания?). Ему не был нужен переводчик с немецкого на французский — я поняла это с первого «здравствуйте» — он желал красивую женщину себе в эскорт. Смешно… Что мне оставалось делать, как не воспользоваться толстеньким мешочком рейхсмарок? Он был мил, лепетал на ломаном французском комплименты, надеясь на более приятное продолжение вечера, но его приятель…       Этот экземпляр оказался сложнее.       Он не представился, полковник также не позаботился сделать это за него. За весь вечер человек-инкогнито не сказал ни слова, однако всё время буравил меня пытливым взглядом, будто я отняла у него его любимую пивную кружку (или что там этим немцам дорого?..). Признаюсь, встреча с таким человеком весьма заинтриговала. Мне было тяжело усидеть на одном месте, а выражение лица держать непроницаемым. Я оставалась холодной, когда нужно было смеяться, и смеялась, когда этого не стоило делать. Наверняка кто-то счёл, что у меня истерический припадок. Я их не виню, но кто бы из них, будь на моём месте, смог выдержать напор испытующих глаз. Этот мужчина словно препарировал меня ими и, ища за что зацепиться, неприкрыто угрожал, как угрожает своим видом самый яркий ядовитый цветок. Да, мне понравилось его внимание, но всё же мне куда больше нравится оставаться живой. Найдётся ли кто, что сможет понять: что у этого майора было на уме?..       Дениз, закрыв баночку с чернилами, устало откинулась на спинку стула и закурила. Сигаретный дым приятно растекался по лёгким раскалённым воском. Она с несколько минут глядела в стену перед собой, наслаждаясь полной пустотой в голове. Но когда внутренний тремор утих, а перед глазами вновь замелькали воспоминания, девушка, потушив о дно пепельницы остатки сигареты, заново открыла чернила, взяла перо и продолжила запись:       Кое-что он всё же сказал.       У меня не было в планах задерживаться допоздна, потому стоило солнцу за окном зайти за горизонт, как я начала собираться домой. Штандартенфюрер очень расстроился из-за этого и не хотел меня отпускать, хотя никаких надежд о продолжении я не давала. Мужчины частенько путают вежливость с флиртом… Но стоит отдать немцу должное: в отличие от многих клиентов, с кем мне приходилось иметь дело, он вызвался найти машину (хотя у самого была своя). В этот момент мне стало немного стыдно за то, что я так бессовестно развела его на деньги, но чувство это исчезло так же быстро, как и возникло. Тогда-то майор и заговорил…       Ещё никогда мне не было так страшно ездить с мужчиной в одной машине. Я мучила себя вопросами: почему он вызвался меня отвезти? Зачем ему это нужно? Чего он от меня хочет? Теперь, когда майор сидел рядом так близко, что холодный подол его кожаного плаща касался моих коленей, я застыла в ожидании. Не знаю, каких сил мне стоило не трястись от страха. Даже сейчас мне не по себе… Пожалуй, будь он более сговорчивым, мне бы не составило труда взять себя под контроль, но он снова молчал… Этакая чёрная лошадка…       Может, это какая-то их тактика? Пугать жертву неизвестностью?       Долгое время мне казалось, что везут меня вовсе не домой, что вот-вот и водитель свернёт в соседний переулок, но эти опасения, к счастью, не оправдались. Довезли меня прямо к парадной двери. Тот, что привёз нас, открыл дверь майору, а тот, в свою очередь, открыл дверь мне. Этот факт показался мне очень забавным, поэтому, может, из-за продолжительного нервного напряжения, вышла я из машины с глупой улыбочкой. Несмотря на всю холодность и отчуждённость человека-инкогнито, рука его оказалась горячей и в миг согрела мою. Вопреки чувству самосохранения, мне не хотелось её отпускать, не хотелось тратить оставшиеся секунды нашей первой и последней встречи на переживания. На удивление, майор не только тоже не торопился отпускать мою ладонь, но и заговорил.       Его голос обволакивал в кокон из спокойствия и противоположной угрозы. Мужчина говорил несколько ленно, придавая каждому слову свой особенный окрас. Почему-то в тот момент я окончательно успокоилась, начав его анализировать. Оказалось, что майору был нужен не переводчик, как я могла ранее подумать, а педагог, способный обучить бравого немецкого воина французскому языку.       Зачем майору Третьего рейха учить язык народа, который они презирают?       Почему он решил, что я способна его обучить?       Чем дольше я молчала, пытаясь казаться спокойной и задумчивой, тем сильнее мужчина сжимал мою ладонь, нащупывая большим пальцем пульс на запястье. Какой же я была глупой, что не ответила сразу! Моё молчание понесло за собой более серьёзные последствия, чем сжатая ладонь или глумливая улыбка напротив. Когда я всё же дала согласие (по-другому и быть не могло), в голове этого дьявола уже роилось полчище мыслей и подозрений на мой счёт — это было видно по тому, как он на меня смотрел. Плотоядно. Так, будто всё понял.       Невероятно, как может себя повести человеческий мозг в стрессовый для него момент! Почему-то следующие слова майора он запомнил с поразительной точностью, но записывать их сюда у меня нет никакого желания. Пусть лучше они умрут вместе со мной, чем обретут форму и останутся на бумаге на века.       Завтра будет наше первое занятие.       Теперь мне нестрашно. Теперь я понимаю, что от него ожидать.

27 июня, 1943

      Всё прошло хорошо. Мы встретились на нейтральной территории, в библиотеке, — это было моим главным условием — и провели вместе целых два часа. Каждый разговор был по теме урока, и никаких провокационных вопросов я более не услышала. Первым открытием для меня стало то, как легко майор поддаётся обучению. Вторым, как нелегко мне даётся преподавание, которым ещё не доводилось заниматься. Никаких подозрительных взглядов или насмехающихся улыбок от него я не заметила.       Следующая наша встреча состоится через три дня. Пусть вчера майору удалось застать меня врасплох — такого больше не повторится.       На днях нужно заглянуть к месье Байо. Может, он поделится опытом?..

5 июля, 1943

      Я всё ещё жива, но очень устала. Со всей суматохой, что свалилась на мои плечи, я совсем забыла про ведение дневника. Сегодня была в театре Монпарнас — сопровождала в переговорах с мадам Жамуа какого-то очень известного немецкого драматурга, имя которого я также, как и все остальные до него, не удосужилась запомнить. Он хочет поставить своего «Фауста» в этом сезоне. Мадам Жамуа согласилась. А что ей ещё оставалось делать? Надо будет сходить.       Тем не менее оставалось всего одно неизвестное до сих пор мне имя, которое всё же хотелось узнать. Интересно, он когда-то представится, или лучше взять всё в свои руки? Прошлое занятие прошло неплохо. Я могла бы быть лучше, но майор, вроде, не в претензии. Месье Байо, услышав, что я принялась обучать немецкого штурмбанфюрера, строго-настрого запретил оставаться с ним тет-а-тет (будто я этого не знала) и дал «парочку дельных советов». Они правда оказались дельными — этот урок ощущался мной намного лучше предыдущего. Надо занести старику его любимый эль. Может, расскажет ещё что-то?..       Начала замечать за собой долгие взгляды на руки и губы майора. Многие мужчины, особенно в наше время, совсем не следят ни только за внешним видом своих ногтей, также как многих не заботит след от снятого обручального кольца, но и за тем, куда они пытаются пристроить эти руки — зачастую, не туда, куда следовало бы. Этот был другим. Во всех смыслах.       У майора активные мимика и жестикуляция. Он часто облизывает губы, прежде чем заговорить, и также регулярно кривит их в улыбке, пусть и старается быть серьёзным. Мне нравится наблюдать за ним, когда он пишет — тогда он по-хорошему сосредоточен и не кажется таким зловещим.       Пишу слишком сумбурно. Надеюсь выспаться перед завтрашней встречей. Хотя кого я обманываю? На часах уже три ночи, а я распинаюсь про то, как же меня цепляет какой-то мужчина. Совсем свихнулась…       Надо узнать его имя. Почему я до сих пор этого не сделала?..

***

      Нацепив деланную улыбочку, Дениз Ле Бре горделиво вышагивала по набитому людьми аукционному залу, обвивая рукой, подобно лиане, правую руку драматурга Отто Шмидта, переводчиком которого ей довелось быть второй по счёту день, пока левой он придерживал за талию незнакомую подглуповатую француженку. Для лучшего из лучших происхождений Отто был невысок, плотной комплекции, с высокими седеющими залысинами и потными ладошками. Однако эти, казалось бы, недостатки совсем не мешали ему быть тем ещё ловеласом. Не держи его Дениз за руку, он бы пристроил её туда, где лежала его вторая, ненавязчиво спустившаяся с талии незнакомки на узкие бёдра. Этот тошнотворный факт навеял воспоминания о ночных записях. Дениз на миг задумалась, расслабив лицо, и её улыбчивая маска дала трещину.       С другой стороны, пошла трещинами она задолго до этого момента, тогда, когда вместо бравых немецких офицеров, сопровождающих драматурга Шмидта в Монпарнас, Дениз увидела его. Пожалуй, майора она узнала бы из тысячи других солдат рейха. В отличие от всех остальных он выглядел вычурно даже для таких, как он, переводчица была в этом уверена. Чёрная гестаповская форма и чёрный плащ — вот главные атрибуты этого мужчины. Однажды Дениз услышала, что такого рода форму носила немецкая полиция в тридцатые, когда партия только сформировалась, потом же это стало таким же моветоном, как ношение на голове павлиньих перьев. Тогда отчего майор продолжал так расхаживать?       Дениз вновь улыбнулась. На этот раз шире обычного, в попытках скрыть недавнюю задумчивость. Она не могла быть уверена, где именно шёл майор, но точно ощущала затылком его колкий взгляд. Ей определённо льстило такое чуткое внимание к своей персоне. Теперь, вне стен библиотеки, он снова был таким же отчуждённым и молчаливым, как в первую их встречу.       Сели за небольшой круглый, покрытый белой скатертью столик под номером 54, зарезервированный на имя Отто. К слову о нём, Отто не просто сел — он завалился на стул, подтягивая к себе под бок хохочущую француженку, — в то время как Дениз и таинственный майор, многозначительно переглянувшись, устроились по левую сторону. Перед ними раскинулась небольшая зашторенная фиолетовым занавесом сцена, с которой в скором времени начал вещать люцитатор.       Аукцион открыла продажа старинных бриллиантовых серёг якобы одной из любовниц Людовика XV, цена на которые за считанные секунды подскочила от тысячи рейхсмарок до трёх. Такая математика была явно по душе Дениз, только, к сожалению, такого рода ценовые метаморфозы её совершенно не касались. Герр Шмидт, вероятно, пришедший сорить деньгами, купил серёжки не за тысячу и даже не за три, а за четыре с половиной тысячи немецких рейхсмарок. И, несмотря на безумную щедрость немецкого драматурга, ничего из того, что было представлено на аукционе, он более не приобрёл.       К одиннадцати часам мероприятие переросло в праздничный вечер. К Отто подходило множество знакомых Дениз людей, имеющих не последнее значение в столице. Ей нравилось общаться с ними, ловить их нескрываемое восхищение её красотой, отличной от всех француженок, и принимать знаки внимания. Для себя она определила всего один путь: либо ты, либо тебя, и неуклонно ему следовала. Дениз не казалось чем-то зазорным перекинуться парой заигрываний или лёгких прикосновений, чтобы мужчина, с которым она вела беседу, потерял голову и отдал контроль над собой. Ей не составляло труда быть мягким, покладистым оленёнком или властной стервой, если того требовали обстоятельства. Это открывало путь к такой желанной власти.       Оказавшись в родной стихии, Дениз напрочь позабыла про волновавшего ранее майора, всё ещё сидящего рядом.       Зал поредел. За столами осталось не так много людей, потому Отто Шмидта и его компанию более никто не беспокоил. Пьяный драматург, не скрывая низменных мотивов, просил Дениз дословно переводить пошлые мерзости, с чувством отвешенные его юной пассии, не забывая попутно флиртовать с ней самой. Впервые за долгое время Дениз стало тошно: от себя, осознанно закрывающей глаза на несправедливости, от роли лёгкой французской переводчицы и, в конце концов, от мужской вседозволенности. Сложно сосчитать, сколько раз и какими словами она проклинала напыщенного боша, имя которого невольно залегло на подкорках сознания.       Невидимая тень слева от Дениз лишь курила и сохраняла молчание. Временами, когда удавалось посмотреть на майора без лишних глаз, Дениз замечала его жёсткое, непроницаемое выражение лица, на мгновения сменяющееся презрительной ухмылкой. Считал ли он Отто мерзкой свиньёй? Как же хотелось в это верить!       — Эй, Дитер, как тебе Мими́? — отчего-то обратился Шмидт к майору слишком свободно после долгого отвратительного поцелуя с подружкой.       Дениз замерла, впитывая каждой клеточкой тела долгожданное имя, что как разряд тока пронзил её сознание. Словно после долгого голода, она пробовала его на вкус, то смакуя каждую букву, то заглатывая, так и не прожевав.       «Дитер, Дитер, Дитер…» — эхом звучало имя в ушах до тех пор, пока этого снова не стало мало. Дениз необоснованно хотелось большего, хотелось знать о нём всё, пустить корни в его жизнь.       — Задница у неё тощая, как у всех француженок, — продолжал Отто, приобняв переводчицу за плечи, чтобы лучше видеть собеседника, — а вот сиськи — загляденье. Среди немок таких не найти.       — Шлюха как шлюха, — хлёстко ответил Дитер, испепеляя взглядом лежавшую на плече Ле Бре руку драматурга.       — А ты, что думаешь, Дениз? — весело поинтересовался Шмидт, поправляя смявшиеся рукава на бархатном платье и посмеиваясь. — Кажется, Дитер не ценитель женских прелестей…       — Я думаю, что штурмбанфюрер весьма щепетилен в плане отбора женщин, — предположила Дениз, мило улыбаясь. Встретившись сверкающими карими глазами с раздражёнными майора, она дополнила: — Либо француженки ему просто не по вкусу.       — Не могу в это поверить! Неужели ни одна женщина здесь не вскружила тебе голову? Большое упущение, Дитер, очень большое… Да, везде найдутся уродины, без этого никак, но взять, например, великолепную фройляйн, — Отто сально взглянул на декольте Дениз, — прекрасна, где на неё не посмотри.       — Ох, вы мне льстите, герр Шмидт, — притворно рассмеявшись, сказала Дениз. Ей хотелось поскорее вернуться домой и отмыться от грязи бесконечного мерзкого дня.       — Я не говорил того, что мадемуазель Ле Бре — уродина, — вероятно, слова Отто рассмешили майора, потому говорил он спокойно, не скрывая якобы любезной ухмылки. Слишком приторной, чтобы быть правдивой. — А француженки меня и правда не интересуют… — невзначай прибавил он, расплывшись в ещё более ядовитой улыбке. Голубые глаза изучающе осматривали лицо Дениз, ища в нем хоть один намёк на какую-либо реакцию, но она оставалась неприступной, словно зеркало, отвечая той же улыбочкой.       Потеряв интерес к скучному военному, Отто Шмидт вновь переключился на томящуюся рядом особу, сам шептал ей на ухо выученные за время проживания в Париже слова комплиментов и трогал за все доступные места, на что юная француженка лишь хихикала и стеснительно краснела. Дениз закрыла глаза и глубоко вдохнула, пытаясь абстрагироваться от разворачивающейся под боком картины. Её передёргивало от каждого отвратительного слова немецкого драматурга, но если бы она всякий раз показывала своё раздражение людям, то не сидела бы сейчас здесь, на этом месте, среди тех, к кому хотела пробиться.       К столу подошёл официант и, обновляя содержимое трёх бокалов, заинтересованно поглядывал на Дениз. Никого не дожидаясь, она сразу пригубила налитое шампанское. Жизнь стала чуть сноснее, а тихие постанывания рядом значительно приглушённее.       — Чего уставился? — грубо спросил майор у разносящего напитки парнишки. — Нечем заняться?       Неуверенно извинившись перед штурмбанфюрером на ломаном немецком, официант быстро ретировался, скрывшись из виду за углом соседнего, более маленького пустующего зала.       «Что на него нашло?» — задалась вопросом Дениз, умиляясь.       — Я рассмешил вас? — раскуривая новую сигарету, произнёс Дитер приветливым тоном у улыбающейся переводчицы.       — Немного, — храбрясь, ответила она, одаривая майора кокетливым взглядом. Ей не было нужды скрывать от него свою явно нездоровую симпатию, пусть то и выходило за грани профессиональной этики. Хотя… Кого она вообще волновала во время войны?       — Чем же? — на этот раз серьёзно спросил Дитер и, выпуская изо рта дым, уселся поудобнее.       — Вы не пьёте, герр майор? — перевела тему Дениз и, ловя на себе колкий взгляд, натянуто улыбнулась.       — Ту мочу, что здесь подают, я не стану пить даже под дулом пистолета.       — Выходит, вы, штурмбанфюрер, избирательны не только в женщинах, но и в выпивке? — сама того не понимая, почему-то поинтересовалась переводчица. Ответом послужила выразительно выгнутая левая бровь над глазами, полными показного непонимания.       — Даже представить не могу, что подтолкнуло вас сделать подобные выводы… — скупо улыбнувшись, Дитер демонстративно отвёл взгляд на зал, шарясь им по оставшимся людям и негласно озвучивая переводчице об окончании разговора.       Дениз не могла поверить в происходящее! Любой мужчина без каких-либо серьёзных усилий поддавался её чара. Но этот изначально не был любым. Его холодность наталкивала девушку всего на одну до ужаса примитивную мысль: а был ли майор в целом любителем женщин? Дениз не могла нормально вдохнуть и даже едва не расплакалась, ощущая как больно впиваются в плоть осколки разбитого эго. В момент высшего самобичевания о себе дал знать Отто, обратившийся к переводчице за помощью, чем сильнее распалил её гнев. Благо он был слишком пьян, чтобы запомнить едкость, с которой ему оказывалась та самая помощь.       Через десять минут, семинильными шажками обступая оставшиеся одинокими столы, блестящий паркет заполнили танцующие пары. В стельку пьяный Шмидт, завалившись лицом на сложенные на столешнице руки, уснул, предоставляя молодой пассии попытку перевести дух от нескончаемых домогательств, а переводчице и майору минуты покоя и тишины. Стоило только Дениз обуздать гнев и обиду, как те вспыхнули с новой силой после прямого утверждения штурмбанфюрера, даже не попытавшегося начать с формального вопроса:       — Идёмте танцевать, мадемуазель Ле Бре.       «Нет, он такой же, как все остальные, — категорично рассуждая, Дениз вложила свою руку в протянутую майором ладонь и снова позабыла обо всех обидах, как только коснулась его мягкой кожи. — Будто никогда не держал в руках ружьё».       Началась игра, правила которой Дениз вызубрила наизусть. Горделиво вскинув подбородок, она шла за Дитером уверенным шагом в центр зала, задумавшись. Он снова задумал очередную провокацию? Зачем ждал удобного момента? Переводчица не знала точного ответа, но понимала, что скоро его получит.       Дитер собственнически положил ладонь на открытую спину Ле Бре и, притянув её к себе крайне близко, так, словно они были любовниками, повёл в незамысловатом танце. Дениз не отпускала его вторую ладонь, переплетаясь пальцами, прижималась так близко, что теперь могла ощущать биение живого сердца под мёртвой чёрной формой. Дитер неотрывно смотрел на переводчицу, смотрел так, будто та была величайшей загадкой человечества, на разгадку которой не хватало последнего не найденного факта.       Дениз затаила дыхание, когда горячие пальцы на её пояснице ласково огладили кожу. Тело охватил жар, расползаясь языками пламени. Улыбчивый Дитер на этом не остановился и, поднеся ладонь переводчицы к губам, запечатлел лёгкий поцелуй на тыльной её стороне. Голубые глаза продолжали гипнотизировать. Ноги неустанно подчинялись любому направлению их танца.       Всё это казалось неправильным Дениз — она должна очаровывать, а не очаровываться.       — Чего вы добиваетесь, штурмбанфюрер? — спросила переводчица, стараясь сохранять спокойствие, в то время как всё её естество молило о побеге.       — Добиваюсь? — невинно переспросил Дитер и, неожиданно резко развернув Дениз спиной к своей груди, тихо проговорил прямо в тёмные волосы: — Я хочу услышать ответ на свой вопрос, мадемуазель Ле Бре.       — Понятия не имею, о чём идёт речь, — незамедлительно отрезала Дениз, развернувшись обратно. Возможно, ей не следовало так себя вести с немецким майором, но на провокации она привыкла отвечать той же монетой.       Всего на секунду в глазах штурмбанфюрера разожглись раздражённость и гнев, делая радужку кристально чистой. А затем Дитер рассмеялся. Цинично. Недолго, но более чем достаточно, чтобы Дениз прочувствовала глупость своего бесполезного сопротивления.       — Что ж, мне несложно его повторить тебе, — отбросив все формальности, раскрыл свою истинную личину майор Третьего рейха. Речь его была холодна и резала острее лезвия, наконец вынуждая сердце Ле Бре проникнуться презрением. — Ты ведь не француженка, Дениз? Кто ты такая?       Как получилось, что игра переросла в допрос? Или она изначально была им?       — У меня богатая родословная, Дитер, — сделав акцент на имени майора, ответила переводчица, собрав волю в кулак. Дениз не собиралась унижаться перед ним. Особенно перед ним. — Однако паспорт гражданки Франции даёт мне право называть себя так, как вы, военные, привыкли называть нас, женщин, живущих в этой стране… — сделав небольшую паузу и заметив на лице мужчины вопрос, она закончила: — Французская шлюха, если вам так угодно, герр?..       Каждое слово Дениз было пропитано иронией и ненавистью — от былой симпатии остался лишь интерес к личности штурмбанфюрера. Расправив плечи, она смотрела на мужчину с вызовом, не зная чего от того ожидать. Дитер и не спешил предпринимать что-либо. Смерив строптивую девицу насмешливым взглядом, он неожиданно ласково покрутил её вокруг своей оси и снова прижал к груди.       — Теряете хватку, мадемуазель, — как ни в чём не бывало произнёс он, от чего по спине Дениз пробежался холодок граничащего с паникой страха. Чуть наклонившись к её лицу, так, что нос едва касался побледневшей щеки, Дитер сладко дополнил: — Я думал, что вы уже всё обо мне узнали.       — Вы не так значимы для меня, штурмбанфюрер, чтобы я тратила своё время на что-то, что не будет связано с нашими занятиями. К тому же, вы повели себя крайне невежливо, не представившись.       Дитер остановился, вынуждая Дениз последовать его примеру.       — Прошу прощения, мадемуазель Ле Бре, — штурмбанфюрер убрал руку с её поясницы, оставив после себя горячий след, сделал полшага назад и, пригнувшись в поцелуе к лежащей в его руке ладони, продолжил: — Разрешите представиться — Дитер Хельштром.