В ожидании тепла

***

В том пространстве, где всё вечно,

Начался процесс с начала,

И так не понял я, конечно, Отчего ж Судьба скучала.

Шумели листья на том древе,

Чья жизнь не стихнет и чрез век;

Оно в своём укрыло чреве

И предоставило ночлег.

Суждено уж было

Сгинуть демону в огне,

Но угнетение простыло,

Удачу выгнало вовне.

Хотелось мне всё прекратить, Заснуть навеки и забыть,

Что были беды, была грусть,

Что был свет и была радость!

Но не приняло к себе

Меня моё Небытие.

Оно мне рявкнуло в мольбе:

«Отринь скорей забытие!».

***

Двенадцать лет назад.

Небытие.

***

      Было… холодно. Как и всегда. Для *** было привычным такое состояние, и оттого уже совсем не волнующим. В целом, он мог бы с уверенностью заявить, что для него понятия «температура» не существовало, так как оно потеряло свою ценность уже очень давно.              Вот только оставалось загадкой, насколько весомым и тягучим было это «давно».              *** не хотелось о чём-либо думать. Двигаться. Всё казалось таким… таким! Не получалось подобрать точного слова, дабы описать те ощущения, что окутывали его на протяжении некоторого промежутка времени. Должно быть, он просто-напросто забыл о нём как и о многом другом.              В голове гуляла пустота. Но она не заставляла морозец завихрениями своими заглядывать внутрь каждой щёлочки и дырочки его черепа как делала это ранее. Она ощущалась… вязко. Да. В самом деле вязко. И спокойно. Полнейший штиль. Да-а-а-а… То, что было ему нужно. И больше ничего. Только эта истинная тишина.              Доселе каждый из дней, проведённый им в бесконечной погоне за ушедшим Я, представлялся ему глупой фальшью; скверно отыгранной в спектакле ролью. Часы, дни, недели, месяцы, годы — все они смотрелись однообразной, серой, безликой субстанцией, наполненной суматохой, которую хотелось бы пропустить мимо себя. Однако… по какой-то причине *** всё же позволил ей затронуть струны своей молчаливой души; позволил этой суете разогнать застоявшееся безмолвие, которое просто обязано было закоченеть в нём.              Но сейчас всё это было неважно. Ошибки, допущенные ранее, так же утратили свой смысл, как восход солнца поутру; как стук собственного сердца; как дыхание; как бег; как усталость или как голод.              Как жизнь.              *** ненароком прислушался к обстановке вокруг, лениво её изучив. Окружение походило на однородную массу: то ли хладную, то ли тёплую толщу чего-то, в чьих слоях и затерялось его не могущее колебаться ломкое, но в то же время невероятно упругое тельце.              Его слабо качало из стороны в сторону: буквально на считанный фэнь смещался он: вправо… влево… Методично.              *** не было интересно открыть глаза, чтобы увидеть сие странное явление; не было интересно прощупать его. По его мнению, не было резона двигаться вовсе.              Ведь было так хорошо… спокойно… И тихо.              Пожалуй, он мог с уверенностью заявить, что по блаженной тишине ему удалось истосковаться больше всего. Ничто в мире — в каком-либо из «Н» имеющихся — не могло бы сейчас заставить его пожалеть о своём отсутствии.              А вот тишина — вполне. *** знал, что, попытайся в сей миг хоть кто-нибудь, хоть одна живая иль мёртвая душа отобрать у него этот долгожданный покой, он вытряс бы жизненную искру из варвара, удавил бы собственными руками и утопил бы её, утопил… Дабы затушить.              *** не ведал, как, почему, откуда взялось это чудное чувство. Кто дал своё дозволение на его жизнь?.. Кто… позвал его к нему?..              …Создавалось впечатление, будто где-то глубоко-глубоко внутри него всё ещё дребезжало в смутном волнении «что-то». Оно крутилось, визжало и царапалось, шипело. Точно переживало о том, что всё не позади; что всё же может случиться что-то эдакое из-за чего придёт его крах.              Мучительный крах.              Под опущенными веками, несмотря на установившееся несильное давление, мелькали отсветы солнц. А может, и не солнц вовсе. *** не мог с точностью до сотой понять, что же конкретно это было: впрямь солнце или же что-то другое? Однако он мог согласиться, что от этого «нечто» веяло теплом — притом немалым. Оно как будто… обжигало. Неприятно. Оно сдирало с него заживший слой кожи и бросало его куда-то прочь; испепеляло.              Любой здравый ум наверняка понял бы, что владыкой его кошмара был священный огонь, которым н-ное количество часов-дней-лет назад полыхала гора Луаньцзан; который уничтожал каждую сшитую бабушкой Вэнь для малыша А-Юаня тканевую куклу, разъедал своей кислой агрессией ласковые стежки; в котором исчезали признаки жизни; который подпитывали сырые прогнившие по сердцевину доски и окровавленные флаги именитых орденов. Этот самый священный огонь пожирал всё на своём пути.              Даже заблудший в потёмках; даже утонувший в стылых водах, покрывшихся тиной, маленьких лужиц лисёнок, который столь отчаянно пытался от жестокого люда бежать и зарывался как можно глубже в свою нору, в итоге в ней же и сгорел, не смогши уйти прочь.              То, чего он столь боялся, всё-таки и случилось.              Но *** не сопереживал ему, пусть и пытался царапать кошмар, что настойчиво прогонял его на сторону яви. Он всё сильнее и сильнее жмурился, дабы увеличить количество мрака, прохлады и ухватить за хвост тишину, что — как *** быстро догадался — начала от него прытко ускользать.              «Что за невезение!», — всплеснул бы руками в горьком разочаровании он, будь у него на это силы и желание. Даже сейчас… даже в этот миг!.. Что-то, к чему он оказался небезразличен, стремительно от него убегало.              Неужто… *** настолько… плох и отвратителен, грязен… раз никто не желал остаться с ним?..              Люди… вещи… тишина — отчего ж все покидали его, оставляя вокруг него лишь глухое одиночество, которое уж точно нельзя было назвать верным соратником? Безусловно, то был враг, жаждущий вонзить свои пальцы, похожие на иссохшие сучья, ему в плоть, пролезть между мышцами к костям, прошить собой органы и щекотать их, щекотать…              *** внезапно ужаснулся тому, как переменилось его состояние. Недавно ему было так хорошо в этой ленивой тьме, а теперь… всего спустя… спустя!.. Сколько же прошло времени?.. Ха-ха… Да неважно уже… Теперь всё обернулось против него. Из прогорклого тумана показались вращающиеся в своих лунках выпученные глазные яблоки, что смотрели на него, смотрели… И вытаскивали из него что-то безусловно важное! По чуть-чуть; по жалкой нити. Они забирали немного, но *** знал, что ещё хотя бы малое промедление – и он расползётся по швам! Он… рассыплется на мельчайшие частицы и исчезнет пеплом.              Не сказать чтобы его испугал подобный исход. Ему… больше было страшно из-за возможной потери чего-то изведанного. То место, в котором он уже довольно долгое время пребывал, представлялось ему чем-то родным, важным и донельзя сильно нужным; спокойным; схожим с домом или колыбелью, в которой укладывают своих детей спать ласковые матери. В нём было так уютно, так безмятежно, что *** готов был цепляться за его края изо всех сил — лишь бы только не позволить варварам вытащить его оттуда, украсть.              Однако именно это сейчас и делал миллион призрачных рук. *** невольно увидел в них демонов «той» стороны, которые встретили его некогда в туманном лесу. Они выпрыгивали на него из мглы, дабы разодрать, измельчить, изжить, сделать себе подобным.              *** понимал, что и сейчас они не отступали от задуманного. Дождавшись подходящего момента, вредители обхватили каждый фэнь его тела, сдавили, оплели собой, лишив и шанса на движение, и потащили, потащили прочь.              Чувствуя себя стремительно ослабевающим, *** вдруг овладело отчаяние, плавно перетекающее в ярость несогласия.              Почему он должен уступить? Почему он должен покориться?!.. Сколько можно… Сколько уже можно?!.. *** не знал, был ли его безумию предел. Однако он уж точно не желал с лёгкостью позволить тому руководить собой.              …Сколько можно было бороться за право найти свой покой?.. Что… ему нужно было ещё сделать, чтобы к нему перестали цепляться, точно стервятники, окружающие его демоны?..              Неужели всей той боли оказалось недостаточно?.. Какое… зло он совершил?.. Неужели… он заслужил всё это?              Огня под веками стало больше. Брови *** резко дёрнулись к переносице, дабы обозначить хмурость, и столь же отрывисто вернулись в прежнее положение, вернув ему на лицо выражение спокойствия и невозмутимости. Ему показалось, будто ему в глаза тыкали дюжиной зажжённых факелов. Будто… они все игрались с ним; гадали — как долго продержится? Как скоро… языки пламени всё же дотянутся до него?              В уши стал бить шелест плещущихся волн, которые неясно откуда взялись. Они омывали собой «что-то» и заползали *** в ухо, заползали… Он невольно сравнил их с червями, которых на удивление не получалось отбросить от себя.              Всё быстрее и быстрее в нём просыпалось… раздражение.              …Вдруг, помимо плеска волн, слуха коснулось чьё-то заволновавшееся щебетание. Как будто бы щеглёнок, чему-то обрадовавшийся, запел на всю чащобу. *** озадачился: откуда бы тут взяться птице? Правильно, неоткуда. Это всё сон, а значит, бред.              Но с каждым мгновением становилось всё более ясно, что это никакой не бред… Равно как и то, что эмоцией, пронизывающей восклицания, было ненаигранное возмущение.              — Ну когда же он наконец проснётся?! — досадливо заканючил юношеский голос. *** этот всполошённый визг саданул по внезапно чувствительным барабанным перепонкам. «Вакуумное» состояние исчезло, будто в уши резко закачали воздух или поменяли природу окружающей среды, отчего каждый из звуков стал в стократ громче и чётче. — Ты говорил, что ещё немного осталось! Что он просыпается! А что в итоге?!              — Всему своё время, малыш, — невозмутимым преспокойным тоном успокаивал юнца обладатель старческого баритона. Только по одному нему можно было легко понять, что мужчина никуда не спешил, ибо знал, что всё время мира у него в запасе. — Оно имеет свою меру. Справедливо: нам не по силам с предельной точностью оценить долготу его сна, но что поделать. Остаётся ждать. Присядь…              — Надоело мне сидеть! — напустился юноша – по его тонкому голосочку *** предположил, что тому было лет четырнадцать – на старца и забрюзжал нарочито громким и высокомерным тоном. — Всё только и говоришь: сидеть, сидеть, сидеть, ждать, ждать, ждать!.. Мне что, вечность тут торчать?              Старец невозмутимо заметил:              — Ты не обязан коротать свои дни здесь. Ты можешь…              — Умолкни! — шикнули на него и как будто бы отмахнулись. — Знаешь же, подлец, что я никуда не уйду без него! Даже если здесь всё сгинет в одночасье! — юноша грозно понизил тон и на манер змеи прошелестел. — Так и знай: не доставлю тебе удовольствия своим уходом и не позволю ничего с хозяином учинить. Уяснил?              — Ты напоминал мне об этом далеко не раз, — примирительно согласился старик. — Конечно же, я не выпускаю из головы твою решимость и верность родителю. Только лишь считаю своим долгом разубедить тебя: в моих замыслах нет места корысти иль умыслу злому.              В слова просочилась ядовитая ирония:              — О да, — манерно растягивая слова, юноша съязвил. — Ты же всё делал раньше, чтобы жизнь хозяину облегчить; всё ему во благо. И заклинателей на территорию свою пустил, и все пути им расчистил – ни одного признака сопротивления не было при осаде! И никого из Вэней к тому же не укрыл, хоть и знал, насколько хозяин этими людишками дорожил. В самом деле, с чего бы во мне такое недоверие? Каюсь! Мне должно впрямь быть куда поч-ти-тель-не-е к благодетелю!              Мужчина тягостно вздохнул и как будто бы покачал головой, очевидно бросив идею пытаться вести с юношей мирную беседу. Отчего-то у *** создалось впечатление, словно тот привык к колкости представителя молодого поколения и уже не слишком обижался на такое поведение в свою сторону.              *** отстранённо подумал, озадачившись:              «И чего это они голосят прямо у меня над ухом? — и грозно ощетинился. — Смерти захотели? Что за глупый народец… — он дрогнул уголком рта, задумавшись. — Где это я…».              Вдруг причитавший всё это время юнец замолк на полуслове и настороженно притих. С его стороны флюидами принялось исходить взволнованное ожидание. Точно его цепкий взор внезапно заприметил некий признак, предвещающий появление чего-то весьма радостного и без прикрас долгожданного.              — А-Юй? — недоумённо протянул старик. — Чего это ты встал?              Тот шикнул на него:              — Тихо, деда!              *** против воли почувствовал, как будто бы этот самый юнец над ним склонился, начав изучать. Демону стало некомфортно от ощущения присутствия чужака у себя над душой. От этого где-то в груди свернулось жгутом досадливое раздражение, требующее выхода. Спонтанно захотелось вскинуть руку и отодвинуть от себя назойливую физиономию в сторону, дабы та не испускала на него свои флюиды и… не дышала на него полным предвкушения азартом.              — Хозяин? — после недолгого затишья прошептал мальчишка. *** не хотел отвечать ему, ибо разомкнуть губы не было по его мнению простой — хотя бы возможной чисто гипотетически — задачей. Ежели быть честным, то он намеревался продолжать лежать невесть в какой плоскости в объятиях непонятной природы субстанции и… пытаться вернуть внутренний покой.              Однако юнец, похоже, не намеревался предоставить ему возможность для отдыха.              Должно быть, ему надоело ждать ответа, потому как мальчишка — к превеликому возмущению *** — решился на то, чтобы постучать по его переносице пальцем и пропеть поторапливающим тоном:              — Эй. Хозяин. Вы тут? Мне кажется, что вы уже не спите. Или всё-таки дрыхнете? — буквально кожей *** смог уловить, как мальчишка нахмурился и надул губы, а после пространство слабо колыхнулось, оповестив демона о чужих передвижениях. Юнец наклонился к нему и, очевидно, прислушался.              — Дурачок, — тихо посмеялся старик. — Да разве ж услышишь ты от него дыхание? Он призрак, не забыл?              Юноша огрызнулся:              — Когда он был нормальным, то дышал! Я помню! Это ты меня нагло обманываешь, дед! — скулу мягко огладил лоскут материи, отчего *** прознал о напыщенном повороте головы мальчишки. — Даже и не думай ввести меня в заблуждение! Ты, бесстыжая труха! Я прекрасно знаю, что ты носишь под сердцем свои тёмные планы, пусть и пытаешься меня в этом разубедить. Посему напоминаю: не смей думать, будто я не помешаю тебе осуществить их. Не подпущу к хозяину!              Старик цокнул:              — Ты уже говорил об этом.              В высокий в силу юности тон просочился саркастичный яд, а после фантазия *** мигом дорисовала предположительным нежным чертам острую, как лезвие, едкую ухмылку:              — Я буду повторять это до тех пор, пока твоя рассыпчатая башка не уразумеет таковую простую вещь. Таким, как ты, нужно ведь по миллиону раз повторять одно и то же, чтобы наконец дошло, не так ли?              — Ты в курсе, что весьма груб, А-Юй? — пробрюзжал старик и закряхтел, как будто бы присаживаясь. — Наверное, от А-Сяня в своё время нахватался…              — Возможно, — надменно протянул А-Юй. — Но это не твоё дело. Будь добр, смести свою мозговую деятельность на удержание в разуме мысли: «Не приближаться к моему хозяину», — он прогудел. — Иначе я глотку тебе вспорю!              Очевидно, старец либо же «дед», либо же «бесстыжая труха», либо же «рассыпчатая башка» устал молча сносить обиды. Голос его ощутимо остыл, а слова зазвучали безучастно, без наигранного тепла:              — Убить то, что мертво нельзя, юноша.              — Но я постараюсь, — идентично ему ответил мальчишка, тихо фыркая и по новой склоняясь над ***, и рявкнул. — Динь-дон! Пора вставать!              — Не голоси, — попытался оборвать его мужчина. — Если бы он тебя слышал, наверняка встал бы, — дальше он ещё что-то хотел сказать, однако его бесстыже перебила вскинувшаяся рука ***, которая ладонью полностью закрыла миниатюрное личико и оборвала его чересчур громкий зов на корню.              На удивление А-Юй тотчас замолк. Он застыл в исключительно нелепой позе, отказавшись сдвинуться и на фэнь в сторону, дабы обеспечить себе более устойчивое положение. Казалось, ему было удобно и так: стоя в планке на весу.              *** не выдержал и приоткрыл веки. Кажется, даже послышался хруст, который возникает обычно при попытке раздвинуть обложку старой-старой книги и тем самым обнажить её содержание. Он в упор посмотрел на юное лицо, которое почему-то показалось ему знакомым, и сухо прохрипел:              — Тихо.              Большие глаза причудливого сиреневого цвета в удивлении расширились, а после озарились счастливым блеском. Щуплая фигурка заёрзала на месте, будто от нетерпения, но по какой-то причине мальчишка не предпринял попыток отодвинуться от ледяной мокрой руки, что столь грубо его заткнула.              *** прервал случайно установившийся зрительный контакт с юнцом и перевёл взгляд на белую руку, что, очевидно, принадлежала ему. Внутри откликнулось нечто отдалённо напоминающее изумление, а мысль сию гипотезу подтвердила:              «Это что, моя рука?», — он отнял ладонь от чужого лица и лениво покрутил её перед глазами, рассеянно рассматривая, а после согнул, разогнул пальцы, дрогнув кончиком брови. — Двигается. Похоже, в самом деле моя, — когти, должные, по мнению ***, вызвать щекочущие ощущения, никоим образом свою задачу не выполнили, несмотря на то что он поводил ими по ладони, инстинктивно ожидая почувствовать.              Очевидно, *** думал, что скребущиеся длинные когти должны были спровоцировать появление табуна мурашек своими остриями, однако те не сделали этого. Его рука, пусть и повиновалась ему, молчала.              «Ничего не чувствую, — *** сжал кисть в кулак, а после медленно распрямил её, смотря на перекаты костей под натянутой кожей, что походила на сотворённое великим мастером скульптурного искусства безумие. — Отчего же?..».              — Хозяин!.. — шёпотом позвал его А-Юй, плюхнувшись на клочок земли, бывший в изголовье «ложа» ***, и упёр руки в массивные изогнутые корни чёрного древа, нависнув над ним ещё сильнее. — Вы меня слышите?..              Игнорировать мальца не то чтобы получалось. Любуясь рукой, *** невольно видел эту любопытную физиономию, что не желала уходить. Назойливая… Что же тому было нужно от него?              *** плавно опустил руку на прежнее место и скосил глаза вниз, когда осознал, что её в свои объятия забрала покрытая бликами чёрная вода. Остального его тела не было заметно. *** прислушался к нему и понял, что двигать им может, а значит, оно по-прежнему в его власти. Это успокоило. Однако…              Он не то чтобы чувствовал своё тело.              Оно воспринималось плетью, инородным объектом, который по неведомой причине оказался в его распоряжении. Его ноги валялись невесть в каком положении, и *** далеко не сразу удавалось понять, как именно они лежали. Туловище никоим образом не отзывалось: оно молчало, равно как и каждая из прочих «его» частей. *** отчего-то досадливо поморщился про себя, разочарованно признав, что даже после продолжительного пребывания в одной позе у него ничего не болело, не ныло и не тянуло — хотя бы чуть-чуть!              Полная тишина. Но не такая, какую бы ему хотелось…              Лоб сверлил чужой изучающий взгляд. Также *** знал, что и тот старец, чей голос он «имел счастье» слышать ранее, неотрывно глядел на него, будто бы чего-то ожидая. От подобного внимания к собственной персоне *** хотелось сжаться в клубок; съехать вниз по водной толще и затеряться на дне, которого он не ощущал.              — Хозяин… — насупился юноша, от которого более явно стала ощущаться злость. — Прекратите меня игнорировать!              — А-Юй, он только проснулся. Не дави на него, — примирительно одёрнул юношу старик, оказавшись поразительно близко к ним. *** про себя выругался, поняв, что им было полностью пропущено его приближение.              Вскинув исподлобья взгляд и чуть запрокинув голову, *** позволил своему взору перемахнуть через корневую перекладину и упереться в лицо старика, который также оказался ему знаком. Тот на фоне светящейся лиственной кроны выглядел таинственно и волшебно. Один только его вид убеждал: перед тобой не человек.              Поймав его взгляд, старик ласково улыбнулся, отчего морщины проступили более ярко и окружили белёсые глаза без зрачков.              — Здравствуй, А-Сянь.              Сморщив кончик носа, юноша, через плечо которого теперь общались, пробурчал:              — А ну прочь! — он махнул на старика рукой. — Потом побеседуешь с ним. И то, если хозяин захочет терпеть твоё общество после всего того, что ты сделал!              — А-Юй, — пропустив в тон строгость, нахмурился мужчина, сложив на пояснице руки. Обычно люди солидного возраста так делали, дабы уменьшить нагрузку на спину при ходьбе, однако у *** не возникло ощущения, будто бы этот незнакомый знакомец в самом деле испытывал неудобства при передвижении на своих двух. — Прекрати.              — Прекрати-прекрати, — передразнил его А-Юй и закрыл *** своим телом, спрятав от того морщинистое лицо. — Я сказал: «Прочь», — значит, «прочь». Что ж ты такой тугодум! Всё тебе по несколько раз повторять надо! Недалёкая древность!              Между ними мигом вспыхнула перебранка. *** даже удивился тому, что разразилась она лишь сейчас. Он только за последние несколько минут был свидетелем немалого количества яда, сарказма и неприязни в летающих туда-сюда репликах. Ни в одной из них *** не уловил и признака истинного тепла, отчего предположение о том, что эта ругань была не чем иным, как пустым звуком, отпадало.              Юноша отвернулся от ***, на некоторое время о нём позабыв. Он вскочил на ноги, тряхнув копной кудрявых волос, стянутых в высокий хвост красной бечёвкой. Их пряди мелькнули перед сонным взором *** и исчезли где-то в изголовье, за корнями. Чисто в теории, он мог бы по новой запрокинуть голову, чтобы увидеть сценку своими глазами, однако *** не то чтобы в самом деле хотел сделать это.              Ему попросту не были интересны чужие распри.              Единственным, что понял ***, было желание тишины и покоя. А их он не мог получить там, где были эти недоразумения, которые никак не могли существовать рядом друг с другом на мирной ноте.              Руководствуясь этим мнением, *** решил сменить местообитание. Скованно сев, он рассеянно проводил взглядом упавшие на водную гладь мокрые тяжёлые пряди.              «Что же всё-таки это за место?».              Обведя глазами округу, *** пришёл к выводу, что он совершенно не представлял, где находился. Всё было таким… странным, отчуждённым и незнакомым. Как бы ни старался, *** не мог отыскать в памяти что-то хотя бы отдалённо похожее на то, что сейчас предстало вокруг него.              Поверхность некоего водоёма простиралась, казалось, на многие ли. Этой блестящей черноте не было конца и края. *** невольно задумался: а был ли в самом деле всему этому предел?              По лиловому небу тянулся чёрный градиент, отчего потолок казался не менее тёмным, чем бесконечный водоём, вследствие чего создавалось ощущение, будто все они оказались либо в пустоте, либо в закрытой наглухо шкатулке, в которой не было и намёка на малейшее просветление.              Единственным источником света было, как ни странно, дерево. *** обернулся через плечо, чтобы смерить бесцветным прищуром причудливое растение, чья крона, казалось, полыхала в этой абсолютной темени ярче солнца иль самого сильного священного костра.              *** склонялся к мнению, что это был именно клён, а не какое-либо иное древо. Его чёрный массивный ствол указывал на то, что произрастало оно тут уже многие века, однако он был предельно твёрдо уверен, что этот клён был чрезвычайно молод и что количество возрастных колец было весьма и весьма обманчивым. Объяснить свою уверенность у него не выходило: было лишь чувство, которое не давало усомниться в верности убеждения.              Ветки раскинулись широко. Будто бы они обнимали собой пространство либо же держали на своих хрупких плечах небесный потолок, тем самым уберегая их, тщедушных душ, от скорой безнадёжной гибели. Листья колыхались точно на лёгком ветру: *** недоумённо провёл языком по тыльной стороне ровнёхонького ряда зубов, гадая над сутью этого явления. Он не ощущал и малейшего признака ветра, однако крона шевелилась, решительно доказывая обратное.              Толстый чёрный ствол витиевато сползал с верхушки в низ: прямо в центр холмика небольшого островка, который, как предполагал ***, был единственным участком суши во всей этой необъятной пустоте.              Массивные корни вздымались, показываясь из-под земли ближе к кромке воды. Большую часть земли они не трогали, отчего на её поверхности смог родиться лужок с ярко-красными ликорисами, чей свет и цвет мерк по сравнению с сиянием гегемона клёна. Ближе к воде корни словно утолщались и становились жёстче, сплетались в плотную сеть и причудливо огибали собой выемку в острове, укрепляя её края и не давая им размыться. *** сухо удивился: куда делся внушительный кусок земли? Кто посмел вырвать его из без того скудного участка суши? Да и по какой такой причине… корни укладывались друг на друга столь необычно, неестественно ровно?              Проведя рукой по выпуклой поверхности корней, *** сжал их на пробу, а после пропустил в голову ассоциацию, что громко стрельнула в вязкой тишине его разума:              «Так похоже на колыбель».              Сидеть — тут *** оцепенел, ибо доселе он думал, будто дна здесь не было, а его тело всё это время парило в невесомости водной толщи, но на деле оказывалось, что что-то под ним всё же находилось — более не представлялось возможным: надоело. Хотелось пройти дальше, увидеть больше, ощупать.              И наконец-то понять, где же именно он находился.              Старец и юноша до сих пор продолжали спорить и придумывать всё более и более изощрённые оскорбления друг для друга. Мальчишка — на беглый взгляд *** — был ещё совсем малым и без прикрас щуплым: разве мог он что-то противопоставить в равной схватке — словесной или же физической — кому-либо? *** не был уверен, что тот дал бы отпор даже своему ровеснику — что уж говорить о «старике».              Против воли внимание на том, кто отчего-то столь яро и ревностно его защищал от представителя «иссохшей древности», задержалось. *** склонил голову набок, придирчиво оценив его внешний вид.              Фигура у мальчишки была до безобразия тощая и нескладная. Возможно, существовал шанс сбросить ответственность за эти непотребства на взросление и цветущий подростковый период, однако *** не был настроен давать юноше спуску в своей оценке. Мальчишка был худ и хрупок, будто бы сильно недоедал. Активно жестикулирующие руки являли всеобщему обозрению тонкие запястья, которые, казалось, можно было переломить двумя пальцами без лишнего труда.              Что примечательно: при его неудачном и незавидном телосложении юнец был очень даже высокого роста. Он возвышался над стариком, как гора Тайшань над смертными. Но даже так не исходило от него чувства превосходства — совсем не впечатлял, не вызывал трепета и священного ужаса. Жалкие попытки задавить и занять угрожающую позицию не окупались и вызывали один лишь смех.              На что *** обратил внимание: цвет прядей у юнца был яркий, здоровый, несмотря на то что основная часть его облика выглядела достаточно болезненно. Копна волос выходила внушительной и будто бы намного большей, чем его голова. У *** возникло насмешливое сравнение с вороньим гнездом, что посмело занять место приличной причёски.              Лица видно не было, но *** не было нужды вновь увидеть его, чтобы проанализировать его черты.              «Почему… — обернул он тонкой линией губы. — Его лицо кажется мне таким знакомым?».              Решив закрыть хотя бы один из насущных и почему-то заинтересовавших его вопросов, *** медленно поднялся на ноги, не отрывая взгляда от юноши.              Должно быть, именно раздавшийся тихий всплеск привлёк внимание спорщиков, отчего те мигом замолчали и повернулись к нему.              Юноша — или же А-Юй — порывисто крутанулся на носках, вследствие чего концы кудрей хлестнули его по щекам, что вмиг запунцовели, стоило взору наткнуться на него. Гулко сглотнув, он открыл и закрыл рот, но так и не нашёл нужных слов. *** с лёгкостью различил среди общего вороха необходимые ему чувства, которые объясняли странную реакцию: неловкость и смущение.              — Вы…              Старика, что естественно, оказалось не так уж и легко удивить. Его белёсые глаза не расширились в изумлении, не заметались из стороны в сторону, не желая смотреть на что-то, кроме его лица. Они остались всё так же невозмутимы и по-старчески мудры.              Сложив руки за спиной, мужчина лениво обогнул юношу и встал с краю островка, спокойно на *** глядя и притом нисколько не смущаясь. Редкие волны, что по некой причине замедлили свой ход, почти что касались собой носков его затёртых сапог.              — А-Сянь.              *** склонил голову набок в другую сторону, совсем не обратив внимания на то, как хлестнули нагую спину мокрые пряди. Оторвав глаза от юноши, что весь подобрался, стоило старику выйти вперёд, *** уставился на морщинистое лицо, пытаясь понять, где же именно он его видел и почему тот обращается к нему таким безвкусным именем, чьё звучание неприятно нажимало ему на висок.              Он не произнёс и слова в ответ на ласковое приветствие, однако мужчина его не поторопил. Беглым взглядом осмотрев его, старик бегло улыбнулся:              — Пожалуй, тебе всё же стоит одеться, а то А-Юй не может себе места от смущения найти.              — Это кто тут смущается! — рявкнул А-Юй, загоревшись от гнева. Он подскочил ближе и отпихнул старика в сторону, мигом заняв его место. Взгляд, полный решимости и боевого настроя, уколол ехидством пошатнувшуюся фигуру и обратился к ***, которому было предельно всё равно, на кого конкретно смотреть. — Хозяин.              Должно быть, в нём просто обязано было что-то да откликнуться. Однако *** не ощутил ничего, кроме пустоты: ни узнавания, ни намёка на возможный ответ. Ни-че-го.              Казалось, юноша тоже об этом догадался, и потому задохнулся от возмущения, отбросив кудри на спину:              — Так вот значит как! — он фыркнул, напыщенно скрестив руки на груди, и напустился на него, принявшись сурово отчитывать. — Я на протяжении года не ел, не спал, только вас сторожил, а в итоге! В итоге вы меня не узнаете, не помните! Как же это может быть так?!              — А-Юй, — вклинился в его стенания старик. — А-Сянь только пришёл в себя. Его душа сейчас находится в нестабильном состоянии. Сомневаюсь, что он помнит хотя бы себя.              *** показалось, что с губ юноши чуть не сорвалось: «Да плевать мне! Сколько моих стараний, чаяний было вложено, а он не в состоянии даже узнать меня!».              Старик устало покачал головой и тяжко вздохнул. Но, что было примечательно: движение это у него вышло механическим, скованным, наигранным. Будто это была лишь сила давней привычки — не более. Будто он пытался имитировать поведение прежнего себя, дабы сохранить иллюзию того, что прошлое всё ещё не утрачено.              — Не гневайся, А-Юй. Я же говорил тебе: всему своё время. Позволь А-Сяню прийти в себя. Уверен, он оценит твою преданность впоследствии.              Хмыкнув и обиженно от *** отвернувшись, А-Юй надул губы и замолчал, отчего старик «вздохнул» с облегчением. Вновь приблизившись, мужчина достал из бездонного кармана крестьянской рубахи тонкую чёрную накидку и подал ему со словами:              — Надень. Нечего абсолютно нагим простаивать.              И только сейчас *** понял, что его тело было полностью обнажено. Но не то чтобы сей факт его взволновал. Он обвёл свою фигуру незаинтересованным взглядом и чисто механически принял в руки одежду, а после накинул мантию на себя и рассеянно завязал алый пояс, без капли вины позволив подолу рухнуть в воду и намокнуть.              — Уже куда лучше, — ободряюще кивнул ему старик. Впрочем, какой-либо реакции он не дождался на свои слова – да и не то чтобы мужчина ждал её. — Выбирайся на берег. Не стой в воде.              *** сухо сощурился и прохрипел:              — Нет.              — Не упрямься, А-Сянь, — заломил брови старик, начиная уставать от перебранок. — Мне хватило А-Юя за этот год!              Однако эти жалобы не заставили *** сменить свой ответ. Он всего лишь добавил в него холода и глухой угрозы:              — Нет.              На это старик лишь взмахнул руками, сдавшись:              — Хорошо… Ладно... Стой в воде, если тебе так хочется.              А-Юй, который, казалось, решил забыть об их существовании, прыснул со смеху, стоя по-прежнему к ним спиной:              — Так тебе и надо, старик! — пропел он оттуда. — Пусть хозяин никого не помнит, он знает, что слушать тебя – себе дороже!              — А-Юй! — рявкнул на него мужчина. — Помолчи.              — А ты мне рот не затыкай! — напыщенно фыркнул юноша, обернувшись, и надменно выгнул брови, буравя старца вороньим взглядом. — Думаешь, сказал мне «помолчи» — и я тотчас тебя послушаю? Ха! Не неси вздор!              Воспользовавшись тем, что эти двое снова от него отвлеклись, *** решил, что это его шанс по-тихому уйти. Двинувшись вбок, он без лишних усилий поднялся на корневой край «колыбели» и на миг поразился своей устойчивости: надо же, даже не пошатнулся.              Взор обратился к тому самому древу, от которого всё это время исходили свет и такое уютное тепло. *** с секунду на него поглазел со своего места и направился прямиком к нему, ибо что-то внутри него категорично возжелало незамедлительно оказаться подле основания клёна.              Трава, казавшаяся такой ненастоящей, щекотала так, будто в самом деле была живой. *** на секунду даже притормозил, поразившись этому.              «Когтей не чувствуют руки, а вот траву ноги воспринимают столь непринуждённо и полно… — не сдержав любопытства, он нагнулся и легко провёл над светло-зелёными стебельками ладонью, а после дрогнул глазами в намёке на недоумённую хмурость. — Как странно. Руки и тут молчат – не то что ноги, — в голове созрело предположение, которое *** незамедлительно решил проверить. Слабо покружив когтем указательного пальца по стопе, он сморщил кончик носа от нужных ему ощущений, что не заставили себя долго ждать. — Выходит, что ноги мои весьма чувствительны, в отличие от рук. Отчего ж?».              Ему бы хотелось продолжить думать в этом направлении, однако что-то внутри него подсказало: «Не стоит; истина не придётся по нраву тебе». Посему *** пришёл к выводу, что задерживаться более не было нужды, и потому возобновил движение вверх по почти что полностью заросшей тропке.              Ликорисы не качались из стороны в сторону и не задевали собой своих «соседей», но, едва его ноги показывались в поле их зрения, лепестки мягко обнимали стопы и ласкали пальцы, словно приветствуя. *** на такое проявление радушия не отвечал: просто-напросто отмахивался от него, отбрасывая небрежным движением от себя цветы, которые, несмотря на его грубость, продолжали к нему преданно льнуть.              Только тогда, когда он оказался в основании древа, спорщики спохватились и тотчас нагнали его, лишив возможности привести в порядок мысли в гордом одиночестве.              — Хозяин! — воскликнул А-Юй, полный воодушевления. У *** возникло ощущение, что тот захотел чисто назло старику пребывать рядом с ним, наступая на горло своей обиде, и что тот стойко намеревался не предоставить «сопернику» и шанса вставить слово. — Вы пришли в себя?              *** нахмурился и студёно обрубил прежде, чем смог остановить себя:              — Прочь, — он не то чтобы желал завязывать с кем-либо из них разговор, ибо знал, что те зацепятся даже за одно его слово и уже не отстанут. Впрочем, они и так не отступали от него.              А-Юй упёр руки в бока и дерзко вздёрнул подбородок:              — А вот и не уйду! Между прочим, вы задолжали мне мои потраченные на вас время и нервы!              *** сухо обернулся и слабо сощурился, спрашивая напрямую и не ходя вокруг да около:              — Что тебе нужно от меня?              В лицо ударила чужая растерянность. Будто бы юноша не ожидал подобного прямого вопроса. Он открыл, закрыл рот и хлёстко бросил, меняя тему:              — Хватит ерундой страдать, хозяин! Не задавайте глупых вопросов. Лучше приходите давайте в себя как можно скорее, и мы наконец-то, — и неприязненно зыркнул на старика, сделав краткую, но такую многозначительную паузу. — Уйдём отсюда, оставив в этом захолустье весь набивший оскомину дряблый хлам.              Чуть качнув головой, *** испытующе на него воззрился, решив, что лучшая защита – нападение, и начав заваливать юношу вопросами, прежде чем те успели опередить его:              — Где – отсюда?              — А? — захлопал глазами А-Юй. — Где мы? — недопонял он, а после хмыкнул, обведя руками окружение, и простодушно пропел. — Нигде.              Должно быть, в его взгляде мелькнула искра недоумения, отчего юноша поспешил то ли цокнуть, то ли небрежно фыркнуть:              — В прямом смысле: нигде. Смертные называют это «Небытие».              «Вот как, — бесцветно подумал ***, возводя глаза к «небу» и теряя их в листве, что изо всех сил старалась загораживать от него эту темень, напоминая о существовании света. — Так я умер».              — Я мёртв, — констатировал он.              — Истинно так, — подтвердил его заключение старец, не обращая внимания на мигом повернувшегося к нему А-Юя, который, очевидно, жаждал сказать на его ненужное вступление в разговор «пару ласковых». — Однако душа твоя не спит.              — Странная формулировка, — выдал честную оценку ***. — Исправься. Или не разговаривай со мной, — пожевав щёку, но так и не ощутив и искорки боли, он сморщил кончиком носа и отрезал. — А вообще. Уходите. Оба.              — Я расскажу, расскажу, — поспешил заверить его мужчина, дабы успокоить и заставить забыть об их незаслуженном изгнании, и перехватил кратким движением руку А-Юя, которая занеслась для гневного удара в бок. — Нет нужды гнать нас взашей. Всё-таки мы целый год преданно ждали твоего возвращения.              — Возвращения? — зацепился за слово ***, вознамерившись вытрясти из этих двоих ответы на свои вопросы, а после сиюсекундно исчезнуть, оставив их наедине друг с другом на глухих просторах Небытия. — Возвращения откуда?              — Из забвения, — старик улыбнулся ему и проковылял к основанию древа, позже усевшись рядом со стволом и прислонившись к нему спиной. От него флюидами исходили безмятежное спокойствие, расслабленное понимание собственной вечности и полное довольство всем и вся, что несколько раздражало ***, который с каждой минутой начинал ощущать себя всё больше и больше похожим на пороховую бочку.              *** никак не мог понять, кем же эти «люди» были. Голова была донельзя тяжёлой и мутной, рассеянной; самой что ни на есть чугунной! Мысли, которые пытались бегать по черепной коробке, дабы анализировать окружение, провоцировали возникновение тянущего чувства в висках и звона в ушах.              Тело как будто бы разрывало на куски…              Паршивое состояние. *** хотелось бы вернуться в прежний сон или же «забвение», из которого его столь ждали, ведь там было по-настоящему спокойно и тихо, а в этой реальности… царила одна лишь пустошь. Даже это дерево, которое являлось единственным источником света и борцом за жизнь в чащобе мрака, нисколько не смягчало ситуацию на его циничный взгляд. *** здесь в полной мере ощущал на себе влияние кислой коррозии, а безмолвие, которое ему так сильно хотелось вернуть в своё распоряжение, заставляло жаждать ёжиться от дискомфорта, но никак не растекаться по плоскости довольной лужицей.              Так странно. Как тишина могла быть желанной и нежеланной одновременно? Вот и *** не понимал этой разницы, хоть и чувствовал её на себе.              Наверное… ему просто-напросто хотелось покоя. Сейчас всё в нём пробуждалось, начинало двигаться — подобное и близко не стояло рядом с «беспамятством», отчего рождался где-то глубоко внутри диссонанс, — и потому находиться в этом пространстве, из которого не было выхода, становилось тяжело. Нудно. Мучительно.       «Забвение… — прокатил это слово на языке ***. — Но если мы сейчас «нигде», то как я мог прибыть из какого-то «забвения»? Разве «Небытие» и «забвение» не одно и то же?».              Сморщенная кисть, что глухо похлопала по земле рядышком с собой, насильно вытащила его из омута-болота гремучих мыслей:              — А-Сянь. Присаживайся. Знаю, у тебя много вопросов. В твоей голове господствуют полнейшая смута и вязь. Ты ничего не понимаешь, а процесс анализа даётся с трудом – это вполне объяснимо. Твоя душа усердно трудилась над восстановлением своего Я в течение целого года. Дай ей немного времени, чтобы полностью проснуться, и только потом думай.              …Честно?.. *** не желал садиться рядом с ним. Ни за что. По какой-то причине в груди сгущалась мерзостная горечь, которую так и хотелось сплюнуть — желательно, в чью-то конкретную физиономию. *** ощущал собственное отвращение при взгляде на этого «человека», но не мог понять, чем была вызваны эти пренебрежение и злость; что именно тот сотворил, чтобы поселить в нём эту ненависть к нему?              — Ты же всё делал раньше, чтобы жизнь хозяину облегчить; всё ему во благо. И заклинателей на территорию свою пустил, и все пути им расчистил – ни одного признака сопротивления не было при осаде! И никого из Вэней к тому же не укрыл, хоть и знал, насколько хозяин этими людишками дорожил…              «Этот юнец… — *** скосил на того непроницаемый взгляд и тут же поймал его блестящие глаза. Создавалось впечатление, будто А-Юй только и ждал, когда на него посмотрят. Наверное, как раз-таки из-за этого он и не поспешил отвернуться, не стушевался, хоть и предполагал *** отчего-то именно обратную реакцию. — Очевидно, что они говорили всё это время обо мне. Очевидно, что этот старик взрастил во мне таковое отношение к себе из-за тех поступков, — словно потеряв к А-Юю интерес, *** вновь установил зрительный контакт с мужчиной, который всё ещё не торопил его, не спешил заваливать уговаривающими словами. Он терпеливо молчал – только и всего. Будто бы знал, что ему нужно время, чтобы всё обдумать. — Но какое мне дело до других? Особенно лю-ди-шек, — когти с пару раз царапнули ладонь, но по-прежнему ничего в нём не откликнулось. — Почему я ничего не помню?.. Такая… Пустота. Не только в голове, но и в сердце. Ерунда».              — Я постою, — зачем-то всё-таки сказал ***. — А ты ответишь на мои вопросы.              Старик невозмутимо кивнул:              — Как тебе угодно.              — Мы в самом деле в Небытии?              — Да.              — Вы ждали меня из забвения, — получив утвердительное «мгм», *** развил мысль. — Разве «Небытие» и «забвение» не одно и то же? Второе: зачем вам меня было из него ждать? Кто вы такие? И кто я такой?              Краем глаза *** заметил, как скривилось лицо А-Юя, который плюхнулся в ликорисы, устроившись в их гуще в позе лотоса. Он обнял пальцами нагие стопы, просунув запястья под лодыжки, и по-птичьи склонил голову, захлопав недоумённо своими зенками, похожими на блеклые цветные камушки. Надув губы, юноша качнулся вперёд, назад и принялся рассматривать его куда внимательнее, пристальнее. У *** создалось впечатление, будто всё это время мальчишка не верил в его растерянное состояние, в котором он не мог вспомнить даже собственного имени, и считал, что его «хозяин» просто лишь издевался над ним.              — Нет, — начал последовательно отвечать на вопросы мужчина. — Небытие – пустота. Забвение – место, в котором не существует даже этой пустоты. В Небытие со стороны яви уходит всё, ибо «энергия не приходит из ниоткуда и не уходит в никуда»; ей нужно куда-то перетечь, когда на стороне жизни запас энергии иссякнет; оно есть конечная точка мироздания, а забвение – уничтожение «склада» всего и вся; памяти в целом. В Небытии хранятся нити воспоминаний в эфемерном виде. Оно всё бережёт. А забвение уничтожает. Оттуда возврата нет. Если души, попадая в Небытие, уходят на круг перерождений и получают новую жизнь, то, попадая в забвение, исчезают навсегда.              Лениво погладив большим пальцем цветок ликориса, который ненароком коснулся его локтя, старик заговорил вновь:              — Мы не могли не ждать тебя оттуда, А-Сянь. Ты дорог нам. Не хотелось бы забыть тебя, — на лице юноши отразилось скептичное выражение, мол, «ну да, ну да», однако мужчина сделал вид, точно не заметил таковой реакции на свои слова. — А-Юй – твой преданный последователь, помощник. Вы с ним хорошо ладили до осады горы. Когда ты попал в забвение, он возжелал отправиться вслед за тобой, чтобы сопровождать тебя даже там, однако не смог в силу своей жизни. Его максимумом были Небытие и это древо. Дальше него в «темноту» он уйти не может, — мужчина улыбнулся. — Но это было не то чтобы нужно. Всё-таки ты восстанавливал свои силы подле клёна, подпитываясь его духовной энергией, а не где-то ещё. Поэтому А-Юй терпеливо ждал твоего пробуждения всё это время здесь, со мной.              — А кто ты? — мерным тоном протянул ***, поторопив и таким образом попросив исключить из речи лирические отступления.              — А я Луаньцзан, — он склонил голову набок, отзеркалив позу ***, и вкрадчиво спросил. — Неужто в твоём сознании ничто не откликается, А-Сянь? Совсем ничего не помнишь?              ***, конечно, ощущал, что этот «человек» был ему знаком, равно как и А-Юй; знал, что слабая дрожь в груди, имеющая уникальную окраску, была не чем иным, как его отношением к ним. Однако… В голове не возникало и малейшего намёка на то, чтобы сложить картинку воедино.              — Неважно, — отрезал он. — Отвечай на вопросы, а не задавай свои.              — Я дух горы, — покорно продолжил Луаньцзан. — Когда ты «родился», я был рядом с тобой, наставлял и всячески помогал встать на ноги, — увидев, что *** надоело пережидать многозначительные паузы, дух перешёл к другому пункту. — А ты Вэй Усянь, при рождении Вэй Ин.              *** сухо выгнул бровь:              — Кто?              — Вэй Усянь, — по новой повторил Луаньцзан. — Я зову тебя ласково «А-Сянь». Для меня ты как ребёнок. В своё время ты дал мне своё дозволение на существование моей маленькой блажи.              — Мне всё равно, как ты меня зовёшь, — с ощутимым безразличием в голосе произнёс *** и отстранённо оправил съехавшую на плечо мантию. Он надолго замолчал, прежде чем спросить. — Значит, меня зовут Вэй Усянь?              — Да.              — При рождении Вэй Ин?              — Да.              — Кто дал мне это имя?              — Цаньсэ Саньжэнь и Вэй Чанцзэ.              *** положил ладонь на висок, напрягая голову, чтобы отыскать в ней хотя бы слово об этих людях. Но ничего… не нашёл.              — Ты лжёшь.              — Нет, — лаконично парировал Луаньцзан, смотря на него не мигая. — С чего ты так решил?              — Если бы эти люди дали мне имя, я бы помнил их.              — Думаешь?              *** не ответил, ибо посчитал это лишней тратой сил. Вместо этого он опустил руку вдоль тела и оставил её болтаться безвольной плетью, глядя в никуда и о чём-то усиленно размышляя.              «Они сказали, что я в течение года был на стороне этого «забвения». Должно быть, именно оно и уничтожило все мои воспоминания, — *** медленно повернулся в сторону водной глади, из которой только недавно появился. — Сначала малец, потом Луаньцзан сказал, что это Небытие. А Небытие хранит в себе память, — он слабо сощурился, а после расслабил лицо, будто удерживать на нём мимическую активность и эмоциональность было донельзя тяжело. — Если моё тело восстанавливалось в воде, то и воспоминания должны быть именно там».              Не произнеся более и слова, *** целенаправленно двинулся к водоёму, утратив интерес к дереву, у которого изначально желал отдохнуть. Очевидно, восстановление памяти плавно перетекло на передний план его мыслей, затмив собой преспокойное пребывание на островке наедине с тихим рокотом листвы.              Луаньцзан выпрямился, словно возжелав окликнуть его, но вместо него это сделал Юй, что оперативно подскочил на ноги и вприпрыжку припустил за ним.              — Хозяин! Вы куда? Уходите? Ну и правильно! Нечего здесь больше делать. Унылое место, унылое! Я так устал, находясь среди этой скукотищи. Ни дня, ни ночи здесь нет — всё едино. А этот дед так и вовсе раздражал меня больше всего!              *** встал на месте и обратил на него взгляд. Но, вопреки ожиданиям Юя, он бросил:              — Не иди за мной.              — Как это – не иди? — обиженно воскликнул Юй. — Я ваш птенчик! А значит, пойду за вами! Ишь чего удумали! — он едко ухмыльнулся. — Не обманывайте меня. Я знаю, что без меня вам придётся тяжко! Я нужен вам. Ведь, стоило нам разминуться, вы уже в объятия забвения кинулись. И где это видано?              Решив воспользоваться шансом узнать что-то и притом не искать информацию об этом в чёрных водах, *** перебил неподконтрольную болтовню юноши:              — Как я попал в забвение?              Юй тряхнул головой, отбрасывая в сторону все свои возмущения, и цокнул, будто бы обвинив:              — Попытались уничтожить свой прах.              — Мой… что? — не понял *** и чуть выгнул бровь, после возвратив её на место.              — Прах, — Юй пожал плечами и заговорил шёпотом: точно это могло помочь оставить Луаньцзана, всё ещё сидящего у клёна, в неведении. — Я не знаю, что это, но определённо что-то очень важное. Я выудил эту информацию из старикашки. Прах — важная для вас вещица, которую нужно было беречь как зеницу ока. Но вы её кинули в огонь! Да! — и замахал на него руками. — И не смотрите на меня так, я тут не при чём!              *** моргнул, словно таким образом прогоняя холод и пристальное изучение. На кожу до сих пор ложились терпким слоем чужие эмоции, но, если быть честным, *** не знал, как заставить их прекратить это делать.              — В общем. Вы добровольно туда отправились.              — А почему тогда… я вернулся? — вкрадчиво поинтересовался ***, гадая над мотивами прошлого себя.              «Если я хотел уйти, значит, не желал возвращения. Должно быть, именно этот «прах» удерживал меня там, откуда я бежал. Ежели я уничтожил его, то и вернуться я не мог. Как же…».              — Луаньцзан вам помешал. Он же гора! Вот и поглотил ваш прах, прежде чем его сожгло пламя, и, насколько я знаю, некоторое время хранил его для чего-то в подземном озере, где ещё раньше лёд был и ликорисы цвели, — с кислой миной признался Юй. Заметив нотку озадаченности в чертах ***, он поджал губы, нахохлившись и пояснив. — Это должен был сделать я!              Юй недоговорил, однако *** при помощи своей загадочной способности смог прознать о содержании невысказанных слов:              — Мне претит, что этот ублюдок помог вам! Я целиком и полностью на вашей стороне, и потому желаю быть полезным! Именно я хотел бы спасти вас из забвения! Я желал бы защитить вас! Почему же эта труха, которая думает только о себе и явно не чиста, протянула вам руку помощи?!              — Ты ненавидишь его? — напрямую задал вопрос ***.              Юю не нужно было много времени, чтобы понять, о ком шла речь. Он фыркнул и тряхнул плечами, бойко заявляя и ничуть не стесняясь в выражениях:              — Он – мутный тип. Мне не нравится, что этот дух весь такой добренький, а, как дело пахнет жареным, творит что-то своё. Кто бы мог подумать: пустил в наш дом чужаков, хотя должен был от них беречь! — Юй стиснул зубы. — Я бы понял, выставь он защиту! Луаньцзан — проклятое место; богами забытое. Жуткие чащобы полны тёмной ци и загадок, отчего простым смертным, пусть хоть трижды заклинателям, тяжело в ней должно было прийтись. Они бы пришли ослабленными, помятыми!.. А так… Ни пылинки, ни соринки. Даже их причёски с этими… этими… — Юй поцокал, пытаясь то ли слово вспомнить, то ли путём логических рассуждений прийти к общепринятому в людском обществе названию, но, очевидно, эта затея им была отброшена, потому как юноша махнул рукой и буркнул. — Блестящие металлические штуки на голове! У них ещё волосы в них держатся! Такие нелепые. Убожества просто! О чём это я… А. Да. Даже причёски их приглаженные не испортились. Пришли тут свои порядки творить. Всех перебили они, всех! А вы… — Юй сморщил кончик носа и вороньим взглядом исподлобья на него воззрился. — Попытались уйти.              И тут случилось кое-что, что заставило *** опешить: Юй пихнул его кулаком в бок, отчего его деревянная фигура слегка пошатнулась.              — Бесстыжий вы, хозяин! Ушли, даже не попрощавшись! Я так за вас испугался! Вы дурак, самый настоящий дурак! Как вы посмели уничтожить то, что нужно было беречь? Вроде бы умный, но на деле такой глупец! Это ж надо – своё сокровище уничтожить! Глупость, дурость, высшей степени безобразие!              Скованно нахмурившись, *** ломкими движениями перехватил запястье Юя и отвёл его руку от себя.              — Не трогай меня.              — Какие мы гордые! — словно обиделся Юй и вырвал запястье из хватки. Он отвернулся, точно один вид *** провоцировал в нём бурную фантазию на оскорбления.              Но не ушёл.              *** решил, что, раз этот юнец больше ничего нужного ему не говорил, можно было приступить к первоначальной идее. Плавно присев на корточки, он боязливо притронулся к воде. Можно было подумать, что *** забыл, как та ощущалась, хоть и покинул он её объятия всего несколько минут назад.              Ожидаемо, водоём ответил ему своей влажностью и ничем больше. Никаких странных ощущений не возникло, а в голове не прояснилось и детали.              «Возможно, — попытался разгадать тайну ***. — Нужно войти глубже, чтобы что-то отыскать. Возможно, именно пребывание на суше тормозит возвращение памяти, — он с долей сухой неприязни взглянул на обиженную физиономию юноши. — Или они».              — Куда это вы? — задохнувшись от ужаса, воскликнул Юй и, подскочив к нему, обхватил его за туловище, попытавшись помешать погрузиться в воду. — Опять туда? Нет уж! Вы там год пробыли! Хватит уже! Пойдёмте домой!              — Что ты собрался делать, А-Сянь? — полюбопытствовал неясно в какой момент подоспевший Луаньцзан.              Вероятно, ему стоило бы что-то сказать, объяснить. Но *** пришёл к выводу, что «не твоё дело» не то чтобы послужит достойным ответом, и потому красноречивое молчание обязано было послужить его синонимом.              К приятному удивлению ***, Луаньцзан подтекст в безмолвии уловил, оттого принялся наблюдать за его действиями со стороны, дабы отыскать в них необходимое пояснение.              *** повёл плечами, желая сбросить с себя руки Юя, но потерпел в этом неудачу. Хрупкие руки оказались неожиданно сильными. Их наличие на скупом на чувства теле неприятно отозвалось в ***. Он не мог объяснить свою реакцию, но идти против своих внутренних желаний не собирался. Всё же ему не нравилось. А раз не нравилось, то и терпеть не стоило, хоть и молчала голова.              — Отпусти.              — Ещё чего! — взбрыкнулся Юй. — Вы же уйдёте от меня! Оставите меня одного в неведении наедине с этим старикашкой! Оставите и бросите! Ни за что! — внезапно бывший всё это время наглым голос взмолился. — Хозяин, не серчайте! Не знаю, чем заслужил вашу немилость, но, прошу, не оставляйте меня здесь!              — Что ты мелешь? — холодно бросил ***, по новой дёрнув плечом. — Прекрати.              Но мальчишку оказалось не то чтобы легко сбросить с себя. После пары идентичных движений *** убедился в том, что простые пинки в бок не помогали.              По горлу поднялась тёмная злоба.              — Прочь! — прошипел он, и Юй моментально оказался отброшен на несколько чи назад.              *** мигом расслабился и покосился на свои плечи, с которых уже исчезала чёрно-красная дымка. Он уже хотел было добавить сей пункт в список своих вопросов и оставить его на потом, но Луаньцзан уже спешил отвечать на него, попутно помогая бледному больше прежнего Юю встать.              — Это твои силы, А-Сянь. Пока что они ещё дремлют в тебе. Нужно больше времени, чтобы ты вновь обрёл над ними власть. Такой ущерб, который ты нанёс себе, за раз не проходит. Эта дымка, — указал дух глазами на успевшую очиститься спину. — Есть не что иное, как твоя демоническая энергия.              — Ясно, — сухо мыкнул *** и, не потратив и секунды на то, чтобы поблагодарить за услужливость, продолжил погружаться в воду.              — Ты так и не скажешь, что намереваешься отыскать в водной толще? — не сдержал своего любопытства Луаньцзан, поглаживая Юя по голове. — И да: не будь жесток с А-Юем. Он этого не заслуживает.              — Я не жесток, — отчуждённо отозвался ***, разгребая ладонями плотный слой и пробираясь глубже. — Мне просто всё равно, — когда вода оказалась ему под подбородок, он попытался нащупать то самое чувство невесомости, которое окутывало его по пробуждении. Но ничего хотя бы отдалённо похожего не обнаружил.              «Должно быть, оно было вызвано моим сном. И невесомость существовала в «забвении», которое я покинул, — сделал вывод ***, делая очередной сложный шаг вперёд. — Почему мне кажется, что вода не должна быть такой плотной?».              — Я ищу свои воспоминания, — расщедрился он на ответ. — Не ходите за мной. Не мешайте мне. Иначе… — грозно понизил *** тон.              — Иначе, — только и сказал Луаньцзан, усаживаясь подле изголовья «колыбели». — Что ж, это дело благое. Ты с самого «рождения» был самостоятельным, не любил присутствия наставника рядом. Всё сам, всё сам. Ну, в таком случае мы ничего поделать не можем. Нам остаётся только ждать. Вспоминай, А-Сянь, вспоминай. И возвращайся. Мы с А-Юем будем ждать тебя.       

***

      Первым, что предельно ясно понял ***, так это то, что Небытие — чрезвычайно странная, абстрактная, непредсказуемая вещь; что в нём могло произойти всё что угодно и предположить следующий его витиеватый оборот было как нельзя сложно.              Сначала перед глазами был один лишь неизменный мрак. *** ещё на суше понял, что его зрение обладало незавидной остротой: ему удавалось видеть частички пыли в далёком-далёком «небе», прожилки на светящихся листьях и лепестках ликорисов. Здесь же… он не видел ничего.              Однако это не длилось долго. Спустя некоторое количество времени и невесть сколько пройденных ли *** вышел на плохо, но всё же освещённую лунным светом поляну, окружённую плотным рядом тонких скрюченных древ. В очередной раз в нём при беглом взгляде вспыхнуло тусклым пламенем дежавю и осело пеплом на краю подсознания, заставив *** глотать сухость.              Стопы поёрзали по сухой безжизненной земле, а пальцы поспешили в неё зарыться, чтобы попытаться считать те знания, которые тут испокон веков хранились.              Вокруг лениво плыл туман. Гуща тьмы не желала разгоняться — наверное, потому что не было ничего, что могло бы заставить её сделать это. Цепкий прищур ***, который пытался выудить из этой безликой массы хотя бы один отголосок своей памяти, гулял среди рощи и замечал мелькающие то и дело силуэты, но ничего из того, что было ему так нужно.              Ступая вперёд, *** видел, как те проносились мимо него, то ли не находя, то ли боясь задержаться рядом с ним.              Как бы то ни было, *** чувствовал их страх. Не перед бедствием каким-либо, не перед смертью — перед ним. Словно именно он и никто другой олицетворял эти два понятия, совмещал их в себе и вселял в чужие сердца — живые иль мёртвые — священный ужас.              Пейзажи не менялись по мере его продвижения вглубь. Всё было едино: точно множество зеркал поместили в это ограниченное туманной завесой пространство, дабы заставить путника поверить, что всё здесь имело только один-единственный облик.              По какой-то причине *** не находил в себе боязни иль неуверенности. На его месте справедливо было устрашиться уходить куда-то дальше, ибо был велик риск заблудиться и потерять дорогу назад. Образы обязаны были пугать; принуждать жаться к стволам, сотрясаясь и съёживаясь. Это была обитель кошмара, в которой обрели свой вечный дом многочисленные ночные твари.              Однако он не боялся. Поступь его была тверда и лишена дрожи: лишь уверенность и цель. Точно знал наверняка ***, что в норах, ямах, дуплах, гнёздах и пещерках непременно хранились фрагменты его воспоминаний, которые могли бы помочь без помощи сторонних лиц собрать картинку воедино и составить беспристрастное, не зависящее от чьих-либо суждений мнение.              Завитки тьмы — как удалось ему заметить ещё в первые секунды — боязливо приминались и уползали прочь при его приближении. *** показалось это забавным, но не более того. Возможно, стоило бы обратить на это внимание, попытаться распутать загадочный клубок тайны, ибо существовал шанс, что это привело бы к разгадке сути собственного Я.              Но *** не считал это важным. Он просто шёл вперёд, надеясь, что это к чему-то да приведёт…       

…

             Время… Такое странное сейчас понятие. *** не мог трезво оценить его. Чем дольше он шёл, тем больше погружался в мысли. Он думал, думал и думал. И неясно, о чём конкретно. Всё это походило на бесформенный клубок омерзительного нечто, который хотелось только лишь выкинуть да забыть.              Однако… Каким бы глупым занятием это ни казалось, размышления понемногу уточнялись, переставая напоминать собой субстанцию иль бред сумасшедшего, отчего *** сделал вывод, что всё не было бессмысленно.              Оттого более не одёргивал себя.              Идти — как он начинал понимать — ему придётся долго, ведь в голове не рассеивались тучи, не сбегал из неё туман. А значит, не оставалось иного выбора, кроме как поселиться в этой самой чащобе на некоторое количество часов, дней, недель.              Пусть даже вечности.       «Что есть время? — задумался ***, проходя мимо очередного поворота и провожая незаинтересованным взглядом мохнатое угловатое существо со светящимися точками вместо глаз. — Некогда оно что-то для меня значило. Я мог его посчитать. Почему же сейчас – нет?».              Иногда ему надоедало нарезать круги, и тогда он садился подле самого приятного на вид дерева, принимал позу лотоса, расправлял подол мантии и скрывал под ним свои белые нагие ноги. *** закрывал глаза на немного, чтобы отбросить хотя бы на чуть-чуть надоевшее окружение.              Но это несильно помогало. Что тут мрак, что там — всё… едино.              «Почему у меня такое ощущение, будто бы такая тишина мне несвойственна? — прислоняя затылок к острозубому стволу, *** желал ощутить его колкость, шероховатость, но у него не получалось. — Мрак и холод воспринимаются как что-то естественное, пусть и чужое, новое. А бесчувственность… как-то болезненно даже... Вот так парадокс».              Слух его также поражал своей чуткостью. *** пару раз задумывался об этом, ибо по некой причине что-то в нём находило это удивительным нонсенсом, но никак не считало сие умение за базовое, каждому присущее.              «Я же мёртв, — в конце концов пришёл он к одному-единственному логическому заключению. — Люди могут плохо слышать, видеть, а мёртвые – нет, хоть и ходит поверье, что призраки слепы, немы и глухи».              — Стой, — приказал как-то *** существу, которому не повезло оказаться замеченным.              Мохнатое, местами лысое скорченное чудовище с костлявыми длинными руками и ногами затихло, наивно понадеявшись, что это поможет *** забыть о его присутствии здесь. Но, на его беду, *** не желал забывать или отпускать его с миром.              — Иди сюда, — зазвенела в голосе сталь и сила. *** не то чтобы контролировал свой тон и настроение, пронизывающее его. Всё, что было для него ясно: ему хотелось рассмотреть одного из местных жителей поближе; утолить своё любопытство.              Чудовищу, как бы оно ни хотело этого, воспротивиться не удалось. Подрагивающие тонкие конечности скрипуче разогнулись и позволили ему шатко приблизиться к невозмутимому прекрасному силуэту.              *** склонил голову набок, проходясь по не приятному глазу комку меха и гниющей плоти оценивающим взглядом. Чуть наклонившись к нему, он равнодушно прошелестел:              — Ты такой уродец.              Существо жалобно зарокотало, стыдливо понурившись, вследствие чего во взоре *** мелькнул холодный интерес.              Вплотную приблизившись к его морде и схватив чудовище за острый подбородок, он в него пытливо вгляделся, отчего радужки полыхнули зловещим алым, а создание хрипло заревело, глубоко прогнувшись в спине и забив конечностями по земле.              Взметнулась дорожная пыль, усугубив туманную плотность. А по тропе и траве разбросались куски плоти, которые доселе просто лишь свисали с костей, а теперь, когда при методичных грубых ударах о землю им стало тяжело держаться, они отвалились, украсив собой дорогу.              — Жалкое созданьице… — прошелестел ***, уподобив взгляд кукольному. — Так ты бывший человек?              Существо тонко завыло, словно таким образом моля прекратить рыться в его голове.              Небрежным движением отбросив от себя его морду, *** откинулся обратно на древесный ствол и лениво принялся наблюдать за попытками чудовища подняться и сбежать.              «В бывшем человек… — он прицокнул и куда более внимательно осмотрел тело, даже близко не походящее на человека. Ему казалось, что это было невозможно; что воспоминания лгали, однако чем больше *** наблюдал, тем чётче видел сходства. — Руки и ноги той же длины, в том же количестве. Челюсти. Уши. Два глаза, рот. Черты лица. Форма черепа. Всё точно такое же, как у обычного человека. Вот только… почему так сильно исказилось?».              В воспоминаниях, насильно просмотренных, *** увидел статного мужчину, которым это чудовище, судя по всему, некогда было. Его лицо не было писаной красоты, но уж точно не уродливым. Обычное телосложение — ничего шибко выдающегося, но уж точно не скрюченное и не худое. Костей видно не было, а сейчас — очень даже. Волосы были длинны и своим ярким цветом убеждали в пышущем здоровье мужчины. Отчего же те сейчас покинули его голову и сместились на отдельные участки тела, делая его вид исключительно неприятным?..              «До чего же жалко, — цинично протянул про себя ***, всё ещё не давая существу уйти. — Каким образом человек, не уродливый человек, простой, здоровый… обернулся этим?».              По новой вспыхнули радужки, а только-только замолчавшее чудовище опять завыло, корчась и мечась по земле. Оно оглушительно выло на всю округу от боли, которая буквально разрывала его голову.              Но ничто в *** не дрогнуло на звук протяжного крика, не смягчилось от сочувствия, хоть и заурчало что-то в нём, откликнувшись на знакомый звук. Им двигал сугубо холодный интерес; желание досконально изучить диковинку, что так кстати попала к нему в руки. Он без сомнений разобрал бы её на составляющие частицы, чтобы ничто не посмело пройти мимо его взгляда, будь у него таковая возможность.              За неимением собственных воспоминаний его начинала охватывать скука. А, как известно, эта самая скука порой жестока и пагубна.              *** с упоением принялся рыться в чужой голове, жизни; детально рассматривать каждый из её моментов…              …Оказывается, это исключительно уродливое существо при жизни было мелким торговцем в Илине. Скверных поступков не совершил и карму не испачкал, но всё же почему-то, по мнению Судьбы, заслужил подобную участь. Всё, что он делал, кружилось вокруг простой честной работы, заработка денег и содержании своей семьи: жены и малой дочери.              *** часто видел их во фрагментах чужой памяти. Деловые сделки, купли-продажи — всё это меркло по сравнению с местом этих двух фигур в мыслях «мужчины».              «Любил, — лаконично объяснил это ***. — И всё ещё любит. Тоскует».              В этих воспоминаниях, помимо пронизывающей их любви, не было ничего примечательного, значащего – по меркам ***. Обычная человеческая жизнь, обычная рутина, наполненная всеми теми вещами, которые осуществлял каждый.              Но тем не менее *** невольно засмотрелся на семейные моменты, пропитанные теплом. Он непременно прыснул бы со смеху, будь у него таковая возможность и не будь в нём полой тишины. Что за лицемерие! Всё равно да не всё равно. Будь ему в самом деле безразлично, акцентировал бы он внимание на этих моментах? Ничуть. Выходит, что всё же была та самая особенность, которая привлекла его.              Будучи вольным слушателем-призраком на семейных ужинах, *** внезапно застыл, поняв, что лицо дочери «мужчины» не было для него блеклым: это значило, что некогда он её видел.              Проживая вместе с «мужчиной» каждый из его дней, *** активно гадал над тем, где же он мог эту простую девчонку из Илина видеть. Сколько там детей? Немало. Разве всех запомнишь? Разумеется, нет.              Но это лицо он помнил. По мере просмотра оно только уточнялось, становилось более светлым и цветным. *** так и продолжил бы пребывать в мучительном неведении, не прострели его голову внезапное воспоминание.              «Так ты… — хмыкнул ***, оглядываясь на сцену, которой некогда был свидетелем вживую. — Отец однажды спасённой мной из леса девчонки?.. Мир, воистину, тесен».              Воспоминания были теплы и прекрасны, но до поры, до времени. ***, ежели быть честным, не удивился этому, ибо знал, что каждый праздник ждало своё завершение.              В пору, когда господствовал орден Цишань Вэнь, когда шла полным ходом Аннигиляция Солнца, особенно свирепствовали адепты со знаменем кровавого солнца. Отыгрываясь на простых жителях, они срывали на них злость от всё прибавляющихся и прибавляющихся в их список поражений. Адепты думали, будто это поможет им как-то победить в будущем; думали, что это умалит их злобу, и потому давили, давили… давили…              Одним из таких несчастных оказался и этот мужчина, который по незнанию — или же по глупости — был чрезмерно справедлив и честен. Отнёсшись к одному из адептов клана Вэнь, как к обычному покупателю, он отказался продать товар, ибо плата была предоставлена неполная: лишь четверть от указанной цены.              Разумеется, сие требование было сочтено варварским, дерзким и воспринято как неуважение к посланникам благословенного Небесами ордена Цишань Вэнь. И потому мужчину без промедлений уволокли, заставив того встретить свой конец на печально известной всеми жителями Цзянху горе Луаньцзан…              …Покинув омут памяти, *** прикусил нижнюю губу с внутренней стороны.              «Вот как. Выходит, если человек умирает на горе Луаньцзан, спустя время его душа превращается… в это?».              Едва проклятая ци отпустила чудовище, оно упало наземь, тяжело отдыхиваясь и пытаясь прийти в себя после той боли, что окутывала его на протяжении долгого времени.              «Неужто и я таким стану, если пробуду тут ещё немного? — задумался о таковом развитии событий ***, но следом твёрдо добавил, опровергая предположение. — Нет. Такой, как я, не станет монстром».              Ведь с какой-то стороны он уже был им.              В то же время… каким бы жестоким, каким бы холодным и циничным *** ни был, что-то в нём отказалось отправлять проклятую горой Луаньцзан душу восвояси и оставлять всё в неизменном виде. Что-то сжалось и кисло зашипело в груди: точно металл, на которой пролили едкое вещество, возмутился.              Вразвалочку поднявшись, *** приблизился к чудовищу и приподнял его над землёй за шкирку, ничуть не обратив внимания на его испуганный вой и лишь кратко буркнув:              — Не вой, — а после ноги сами понесли его куда-то по тропе, точно он знал наверняка о верном пути и не допускал и мысли о своём возможном промахе.              Стоило бы усомниться, заподозрить в подозрительной удаче ловушку, но *** не тратил силы на то, что явно было лишним. Он уже смирился с тем, что в его сознании отсутствовали многочисленные воспоминания вследствие чего чуть ли не каждое из положений подвергалось критике, и потому отныне не считал нужным вдумчиво подходить к каждому своему шаг, ведь…              Ощущения не лгали. Тело помнило больше, чем он сам.              *** не просто верил — он знал, что каждая из выбранных им дорог была верной; что ни за что у него не выйдет заблудиться; что он непременно вытащит этого монстра из глухой чащобы, оборвав его мучительные бесцельные блуждания.              В конце концов они вышли к водоёму, уходящему в никуда. Света на бережке было куда больше, чем в чаще, полной путанных ходов. *** равнодушно оглянулся и обвёл кукольным взглядом оставшийся чёрный след, который тянулся за ними с самого леса. Существо истекало вязкой жидкостью, с какой-то стороны напоминающей собой кровь. *** хмыкнул на это и безразлично отвернулся, быстро утратив интерес и не подумав при этом, насколько огромной была причинённая им боль, раз само создание ночи теперь за ними оставляло такой длины «полосу-свидетель».              Оказавшись подле кромки воды, *** знающе вошёл в неё по колени, а после, подняв чудовище за волосы на уровень своих глаз, прошелестел:              — Свободен, — и швырнул его как можно дальше.              Взметнулись на краткий миг брызги блестящей чистой воды. Скудный солнечный свет отразился в её каплях и больно резанул по глазам ***, который привык ко тьме, заставив зашипеть и приставить ко лбу раскрытую ладонь на манер козырька.              Чудовище быстро потонуло в водах, а чернота его тельца сбежала по поднявшимся течениям, которые, как *** досконально знал, поклялись унести проклятую душу в сторону кленовых рощ, путь к которым был открыт всем, кроме него.              …Когда всё стихло, *** рассеянно зарылся пальцами ног в мягкий песок и подумал о том, что здесь тот был куда теплее и приятнее, нежели возле светящегося клёна, в колыбели которого он очнулся.              «Спокойно, — признал ***, проводив глазами очередной блик на воде, и повернул назад, в сторону леса, от которого даже с внушительного расстояния веяло холодом. — Но это не мой покой, не моё тепло. Мне здесь места нет. Мне… нельзя красть его у тех, кому вся эта драгоценность принадлежит».              Лес радушно встретил его, пусть и сделалась поступь *** куда более ленивой и неспешной. Доселе ему хотелось как можно больше обойти, как можно больше увидеть, но теперь ему не хотелось совершать лишние телодвижения — он всего-навсего изредка менял своё положение, когда прежнее совсем уж надоедало. *** отыскивал в этом мраке речушки, приятные на вид полянки и покрытые мхом камни. Ему нравилось там сидеть подолгу, прислушиваясь к току вечности вокруг и пытаться выудить из него что-то про себя.              …Попервой *** думалось, что здесь не было каких-либо звуков, но теперь он убедился в собственной неправоте. В этом лесу голосило всё. Каждый из жителей, каждое из растений выли от наносимых им ежесекундно ран и печали, жадно выгрызающей по внушительному куску из и без того искалеченной души. Абсолютно всему было больно и тоскливо здесь: теням, монстрам, флоре.              …***, когда только пришёл в себя, думал, что если хотя бы не без труда, то с минимальными затраченными усилиями отыщет свои воспоминания, сможет убедиться в том, что Луаньцзан и Юй ему не лгали и покинет этот проклятый курган. Думал, что раз они в Небытии, то осталось хоть что-то о нём в этих дебрях.              Но время шло. Бежало неумолимым потоком, пусть и напоминало всё ещё собой патоку, тянущуюся с ложки. И ничего… так и не обнаруживалось. *** всё чаще и чаще от безысходности и скуки вылавливал из мглы чудовищ и тени, не позволяя им пройти мимо себя. Он заглядывал в омуты их памяти и рылся в них, рылся… Изучал чужие жизни, надеясь таким образом вспомнить что-то о себе, как было это с тем мужчиной.              «Заставьте меня вспомнить, заставьте… Заставьте!!!.. — в отчаянии шипел он, разрывая плоть чужого разума в очередной раз. — Убедите, что всё не напрасно. Убедите, что я всё же не оказался забыт подчистую. Что… всё же осталось что-то, хранящее память обо мне…».              Что было удивительным: после своего насилия *** не оставлял монстров бесхозно валяться посреди леса, оправляясь от агонии. Он неизменно приходил вместе с ними на залитый блеклым солнечным светом бережок и отправлял их израненные веками страданий тела в сторону кленовых рощ, помогая им наконец-то покинуть этот ад в качестве акта благодарности за откровения.              Однажды ему попалась особенно осознанная душа, которая обрела способность говорить после «нежного» изучения собственной памяти.              — Кто… ты?.. — просипела тень с расползшимся лицом. Её руки, похожие на тельце улитки по консистенции, волоклись за ними мёртвым грузом по песку и оставляли протяжённый неглубокий след. В полых глазницах не было яблок, отчего и понять, куда эта бесформенная масса смотрела, было нельзя. Но, как показала практика, *** всегда знал, что именно на него был направлен слепой взгляд.              На вопрос *** не ответил, ибо не видел в этом смысла. Какой толк разговаривать с душой, которая вот-вот покинет его, обретя надежду на спокойное, светлое будущее? Да и к тому же… разве знал он, кем был?..              — Кто… ты?.. — по новой просипело то, что осталось от некогда уродливой внешне, но такой прелестной внутри молодой девушки, которую забили со скуки сельские босяки, а после сбросили на гору Луаньцзан, не желая оставлять умирающую женщину на дороге и притом кладбище искать. — Святой?..              *** застыл от удивления, стоило последнему слову сорваться со смазанных рваных губ, которых, по сути, и не было. Рот по большей части напоминал собой дыру, выделяющуюся на общем фоне только по факту своего движения.              Скосив глаза вниз, *** холодно обрубил:              — Ты дура, Чэнху?              Тень как будто бы посмеялась, отчего чёрные склизкие капли, стёкши с подобия щёк, окропили собой золотистый песок.              — Может… — она не вертела головой, не предпринимала попыток высвободиться из грубой хватки – лишь глядела неотрывно на того, кто только что освободил её из двухвекового кошмара. — Скажи… Прошу… Ответь… мне… на вопрос… Ты святой?              *** цокнул, отворачиваясь и возобновляя ленивое движение в сторону воды:              — Я ошибся. Мне не стоило спрашивать. Ты в самом деле дура.              — Какое… твоё имя?.. — не унималась Чэнху. — Молю… Благодетель… Не откажи…              — Какое тебе дело? — холодно шикнул на неё ***. — Через пару минут мы расстанемся на веки вечные. Ты уйдёшь в кленовые рощи, где тебя будет ждать перерождение. Ты всё забудешь. На кой чёрт тебе моё имя?              Рваные губы разомкнулись и зашептали:              — Клянусь… Я пронесу ваше имя в свою следующую жизнь… Недотёпа Чэнху непременно запомнит ваши фамильный и именной знаки, позабыв свои… Не откажите, благодетель…              Замерев на выверенном уровне в воде, *** бесцветно воззрился на зажатую в своих руках тень. Она размеренно качалась, зацепившись своей рваной грудью за его пальцы. Кости рёбер торчали, слабо впиваясь своими остриями в его кожу, но всё ещё не доставляли каких-либо ощущений.              — Прощай, Чэнху. Надеюсь, следующая твоя жизнь будет удачнее.              — Прошу! — оживилась тень и вскинула свои склизкие руки, которыми она обхватила его кисть. — Назовите… назовите мне… своё имя.              Беспристрастный луноликий юноша с красными глазами ни на секунду, ни на чуть-чуть не изменил своего выражения лица. Он как продолжал взирать на неё с ледяной надменностью, так и взирал, не говоря и слова в ответ на эти лихорадочные причитания.              Какой во всём этом смысл? Да и вообще. По какой такой причине эта тень сморозила такую дурость? Святой… Вот уж точно! Кто святой? Он? Не смешите.              «Такая глупость, — цокнул в мыслях он, приготовившись бросить тень на глубину. — Святой… Нет. Во мне нет ничего святого. Такой, как я, слишком холодный, чтобы быть тем, кого все превозносят».              — Я… не хочу… забыть… вас! Вы… спасли меня, мою душу… Прекратили… весь этот… кошмар, — сипло прорыдала Чэнху, пачкая своими алыми слезами воду. — Прошу, позвольте… мне запомнить о своём… кровном долге жизни! Я хочу… помнить… о том, кто… подарил мне… шанс… на перерождение.              *** на миг изогнул в едкой гримасе губы:              — Даже если это будет имя беспощадного демона?              — Вы… такой же, как и я, — возразила тень. — Несчастный узник! Не демон. Не зло. Может…. Может, вы всё-таки и стали злом… — сбивчиво согласилась она, стоило бровям юноши едко изогнуться. — Но… но я обещаю!.. Что… Освещу его с… свои…ми… молитвами… в следующей… жизни…              Не будучи убеждённым, *** насмешливо фыркнул:              — Это ложь. Забудешь ведь. Непременно забудешь.              — Я…              — Но, если тебе так будет легче, — равнодушно протянул ***, будто бы делая одолжение. — Меня зовут… — на миг он призадумался, отчего взгляд рассеялся. Впрочем, когда имя всё же отзвучало, взор не стал осознанным, а так и продолжил зрить куда-то далеко: куда угодно, но точно не на тень, чьё слепое обожание, вызванное благодарностью, бегало по его лицу, впитывая черты и запоминая их. — Сюань Су.              Поток алых слёз только усилился, и тень напоследок счастливо просипела, прежде чем Сюань Су без лишних промедлений забросил её как можно дальше:              — Спасибо, Ваше… Превосходительство… Сюань Су… Спасибо…              Сюань Су ни на миг не задержался в воде, как делал это в прошлые разы. Не проводил взглядом уплывшую по течениям тень. Он только лишь целенаправленно двинулся в объятия ставшей родной тьмы, чей холод и тихий звон будто бы слился с ним, обернувшись необходимой для его успокоения составляющей…              …Таковые «спасения чужих душ» длились до тех пор, пока во всём лесу он не остался один.              В некий определённый миг прислушавшись к округе, Сюань Су… в самом деле не обнаружил и шороха. У него не было дыхания, ничего в нём не подавало признаков жизни, и потому он просто не мог — даже при всём желании — издать и звука.              Во всём лесу… было тихо. С одной стороны, это было то, чего он добивался, верно? Никаких назойливых шумов, ничего постороннего. Только он один и тишина. Его долгожданный покой.              Но почему-то внутри… удовлетворения не было. Сюань Су, как бы ни рылся в себе, не мог отыскать и крупицы одобрения сложившейся ситуации. Ни осколка прежнего него, ни присутствия чьей-либо души. Совершенное одиночество без намёка на свет.              Снова почему-то потянуло к клёну…              Сюань Су прошипел что-то нечленораздельное и со всего маха ударил кулаком в дерево, отчего все остальные повалились вслед за ним, обернувшись трухой.              «Почему… — с толикой ледяного гнева взревел он. — Почему только я один… не могу уйти отсюда?.. Может, я тоже жажду переродиться! Может… Я тоже жажду оставить прежнего себя и обрести счастье… тепло! Может, я тоже жажду снова получить шанс на жизнь!».              Также угнетало понимание:              «Ни черта тут не нашёл я! Ни черта не сохранилось! Я узнал обо всех, но ничего… про себя. Ни-че-го!.. А теперь… Теперь…».              Крушить, бесспорно, хотелось. Но Сюань Су не дал себе продолжить делать это. Всё упиралось в: а какой в этом толк?              Находиться в лесу Сюань Су больше не желал. Он с сожалением — в первую очередь для своей гордости — признавал, что к «колыбели» ему хотелось вернуться, несмотря на его первоначальное отношение к ней: то ему было не так, это ему было не так; коррозия на него влияла, обстановка его душила.              А теперь он видел и соглашался, что у того дерева ему было по-настоящему тепло, тихо и безмятежно. «Там», в отличие от «здесь», всё в самом деле давило на него. И это был не каприз. Всё вынуждало его ощущать себя мечущемся по клетке раненым зверем. Не хотелось никак сидеть здесь и наслаждаться окружением...       

…

             В тот же день либо же ночь Сюань Су покинул проклятый лес. Ноги сами вывели его к пылающему материнским теплом клёну, у которого его смиренно ждали Луаньцзан и Юй. Последний понуро водил носом по водной глади и болтал ногами. От него ярко исходило волнами разочарование и уныние, которое, как бы ни старался, не мог разбавить горный дух.              Едва его силуэт показался на горизонте, юноша подскочил, отчего его более серое и усталое лицо озарилось счастливым светом и жизнью.              — Хозяин! — казалось, он даже забыл о своих обиде, злости и решении отречься от этого наглеца. Юй топтался от радости на месте, искренне тепло приветствуя его. — Ну что, ну что, вспомнили? Теперь мы уйдём наконец-то домой?              Луаньцзан одёрнул его:              — Не торопи события, А-Юй. Кто знает, что могло случиться. Те дебри – проклятое место. Это та скверна, от которой мне ни за что не излечиться. Я не понаслышке знаю, насколько сильно она путает и сводит с ума, — а после старик обратился уже к нему. — Нашёл что-нибудь, А-Сянь?              Сюань Су сухо мотнул головой, манерно чеканя:              — Нет.              — Жаль, — искренне сочувствуя, «вздохнул» дух. — Не горюй. В токе Небытия сложно разобраться. Может, сейчас оно играется с тобой, присматривается, проверяет на прочность. Но когда-нибудь оно обязательно откроется тебе.              — А тебе оно открылось? — вдруг поддержал разговор Сюань Су.              Луаньцзан печально улыбнулся, пожимая плечами:              — Нет. Такому, как я, двери в познание чего-то столь сложного и многогранного закрыты.              Сюань Су сузил глаза, злобно хмыкая:              — А мне, значит, открыты? — коготь по привычке царапнул гладкую, точно нефрит, ладонь, но, ожидаемо, не получил необходимого. — Мне даже не переродиться. Неужто ты думаешь, будто я могу познать Небытие?              — Как раз-таки потому, что ты не можешь переродиться, — вкрадчиво возразил его скептицизму Луаньцзан. — Тебе и доступно это знание. Тебе Небытие может покориться. И оно это сделает, — он по-старчески мудро сощурился, лукаво на него исподлобья взглянув. — Ежели будешь достаточно крепок и силён. Не робей перед трудностями, А-Сянь. Порой необходимо чуточку надавить, дабы желаемое получить.              Сюань Су с глухой злостью отмахнулся от его слов и вышел на сушу, двинувшись к подножию тёплого дерева. Подобная категоричность говорила о том, что он не верил ни единому слову духа.              А тот нисколько не обиделся. Лишь примирительно бросил ему вдогонку:              — Эх, А-Сянь. Ты ничуть не изменился. Это, знаешь, с какой-то стороны даже радует меня, старого духа. Я имел счастье наблюдать за тобой, твоим «ростом», и потому твои отличительные характерные черты особенно греют моё призрачное сердце. Рад, что ты их всё же сохранил, несмотря на год, проведённый на территории «забвения».              — Да в чём тут радость?.. — пробурчал себе под нос Юй, угрюмо следуя за Сюань Су хвостом. — Он упёртый, как баран! Не желает с нами как нормальный человек говорить. Мы так вечность тут просидим впустую!              — Вполне возможно, — простодушно согласился Луаньцзан, не отставая от него.              Всё было точно таким же, каким Сюань Су запомнил в первый и последний свой визит сюда. Неизменно шелестела загадочная полыхающая священным светом крона, обнимали его трепетно ликорисы, что как будто бы заявляли: «Мы скучали».              И Сюань Су всё так же не понимал: что опять привело его сюда? Почему ноги сами переставлялись и настойчиво толкали его к клёну? Что же всё-таки заставляло его желать быть здесь, а не где-либо ещё?              — А-Сянь, — тихо окликнул его Луаньцзан, выросши позади него. — У тебя много времени, чтобы отыскать разгадку. Порой спешка лишь вредит. Отдохни. Приди в себя. И только потом без оглядки беги за ответом на все свои вопросы.              — Не хочу просто так просиживать, — холодно процедил Сюань Су. — Делал я это в том лесу!              Юй, не сдержавшись, возмущённо воскликнул:              — То есть я тут переживал все эти два месяца, а вы прохлаждались в каком-то лесу?! Отчего ж в таком случае не вернулись как можно скорее, раз ваше пребывание там не имело какого-либо смысла?!              — Тише, А-Юй, — попытался его вразумить Луаньцзан. — А-Сянь не оставлял надежду. Он старался, но не вышло. Это не беда, а опыт. Не гневайся на него, — и постучал пальцам по его темечку, отчего юноша буквально вскипел и принялся махать на него руками, отбрыкиваясь. — Сытый голодного не поймёт. Твоя память всё ещё при тебе.              Тем временем Сюань Су, полностью абстрагировавшись от их болтовни, по наитию положил раскрытую ладонь на некоторую область на стволе клёна и с наслаждением впитал его тепло. Казалось, под корой в одном определённом месте — там, куда и прислонил свою руку Сюань Су — пульсировало что-то, походящее на сердце: горячее и живое. Оно дребезжало и будто бы рвалось к нему навстречу, напрочь игнорируя материальную преграду и желая наконец-то попасть к нему в руки.              «Что же ты такое? — даже как-то ласково воззвал к загадочному созданию, запертому внутри древа. — Тянешься ко мне? — на лице мелькнула тень краткой холодной улыбки. — Ластишься…».              Вопреки предположениям Сюань Су, не только пылающие светом листья обдавали жаром, но ещё и ствол, представляющийся при первом взгляде ледяной и бесчувственной частью неоднозначного целого. Сюань Су невзначай предположил, что весь клён был пронизан горячими жилами, точно кровеносными сосудами человек.              «Так вот почему и в колыбели было так тепло и спокойно, — догадался он. — Ведь и корни… тоже тёплые. Оттого и в воде…».              — А-Сянь, — ворвался в сознание голос Луаньцзана, который держал на расстоянии брыкающегося Юя и пытался наладить с ним контакт. — Нет нужды гоняться за воспоминаниями по Небытию. Я могу поделиться ими с тобой, ведь…              — Ты можешь солгать, — сухо возразил Сюань Су, перебивая его и отнимая руку от коры, и с чувством болезненного разочарования и скорби по чему-то потерянному понуро согнул, разогнул пальцы, смотря на них как на что-то, хранящее частички утраченной драгоценности.              — Могу, — согласился Луаньцзан, не юля. — Но не стану. Я не для того сохранил тебе жизнь, удержав от окончательного исчезновения в забвении, чтобы сделать своим узником. Если бы я хотел это сделать, то не позволил бы тебе «родиться» четыре года назад.              Сюань Су спешно обернулся к нему и обвинительно процедил, впив когти в ладони:              — Зачем ты меня вытащил из забвения?.. Зачем… помешал уйти?.. — он сердито заломил брови и прищурился. — Мне… Мне там было хорошо и спокойно! Не было… — и нетерпеливо взмахнул руками, встряхнувшись всем телом от злого отчаяния, которое смело пробиться даже сквозь его бесчувственность. — Этого! Я не думал!.. Не было нужды искать воспоминания, искать этот самый покой! Ведь он уже был у меня! — Сюань Су прошипел. — Ежели я уничтожил свой «якорь», значит, желал уйти! Почему наплевал на мои намерения и желания? Почему сделал так, как хотел ты? Эгоист! Зловредный ирод!              — А-Сянь, — не обозлился на него за резкие слова дух. — Ты ещё не понимаешь, но… Именно этот третий шанс на счастье тебе как нельзя нужен был.              — Третий? — насмешливо переспросил Сюань Су. — Уж целый третий! Даже не второй! А потом воспользуемся и четвёртым, и пятым, да? — съязвил он.              — Да, — легко подтвердил Луаньцзан, смело глядя ему прямо в искрящие холодным гневом и глухой ненавистью глаза. — Потому что надо бороться, а не сдаваться на полпути. Уйти всегда можно, а вот попытаться что-то изменить – нет. Другой возможности это сделать у тебя не будет. Ты должен понять эту простую истину. Когда всё же сделаешь это, тебе станет легче.              Сюань Су презрительно фыркнул, скривившись точно от попадания чего-то кислого на язык и категорично отвернувшись:              — Я тебе не верю.              — Когда-нибудь обязательно поверишь, — будучи предельно уверенным, заверил Луаньцзан. Он хотел было сказать что-то ещё, но Сюань Су его грубо перебил:              — Где мой прах?              — У меня, — честно признался Луаньцзан и прежде, чем Сюань Су успел сказать своё слово, оборвал его намерения на корню. — Но я тебе его не отдам.              — По какой такой причине?! — взвился Сюань Су, сердито полыхнув радужками. — Это моя вещь! Как смеешь ты красть её и не желать отдать?.. — его лицо устрашающе исказилось, равно как и тон. — Удавлю-ю-ю…              — Твоя, — не испугался дух и, пропустив в тон строгость и холод, отрезал. — Но разбрасываться своей жизнью я тебе не дам. Делай что хочешь, но, уничтожив меня, прах ты не отыщешь, — Луаньцзан протянул. — Не беспокойся, он в надёжном месте. Скрыт от всех Трёх Миров там, где никому, кроме тебя, не достать.              — И что это значит? — едко произнёс Сюань Су. — Будешь мучить меня загадками? Замечательно. Не думай, что я оставлю эту идею. Я непременно пойму, куда ты зарыл мой прах, и знай: после этого непременно уничтожу, не оставив и клочка от твоей душонки.              — Если от этого тебе станет чуточку легче, то, пожалуйста, — равнодушно пропел Луаньцзан, устраиваясь на своём излюбленном месте подле древесного ствола. — Я не воспротивлюсь. Тем более что тебе есть за что меня корить.              — Это верно, — вклинился в разговор Юй, а после заметил. — Но уж точно не за сохранение праха, — и в упор посмотрел на прямую фигуру Сюань Су. — Хозяин, даже не думайте о том, чтобы совершить нечто подобное вновь!              Сюань Су процедил:              — По какой такой причине вы считаете, что вправе за меня что-то решать?..              Луаньцзан и Юй не ответили, но их лица были весьма красноречивы.              «Вы дурак или маленький ребёнок — одно из двух. За вами нужен глаз да глаз».              — Прекрасно, — вбил гвоздь в крышку гроба их беседы Сюань Су, отрезав, и отвернулся, думая над тем, на какой участок острова от этих двоих сбежать, дабы не видеть их мерзких рож.              — Хозяин, — подал голос Юй. — Сколько вы хотите ещё тут пребывать?              — Не знаю, — отрезал Сюань Су и поспешил «закинуть удочку». — Ты от меня не зависишь. Можешь уходить, — а после притих, ожидая, что тот всё же не выдержит и обозлится на него, и уйдёт. Но юноша просто-напросто открыл и закрыл рот, пропустив в черты весь объём узнанной им ранее нецензурной брани. Очевидно, его посетила мысль о том, чтобы вступить с ним в полемику, однако что-то убедило его, что это глупая идея — зачем с идиотами спорить? — и потому он поспешил одёрнуть себя и притихнуть.              Сюань Су пробуравил его тяжёлым взглядом, словно пытаясь подначить сказать хоть что-то из своих возмущений, но Юй, по всей видимости, собирался вовсю пользоваться своим правом хранить молчание.              — Что это за дерево? — спросил демон, поняв, что подразнить мальчишку у него не выйдет, и запрокинув голову. — В лесу я таких не видел. От этого… теплом веет. А от тех — лишь холодом одним.              — Это дерево выросло недавно, — послушно начал свой рассказ Луаньцзан. — Не смотри на то, что у него много колец. Оно весьма и весьма юно.              — Сколько ему?              — От силы год.              Сюань Су выгнул бровь:              — Настолько юно?.. Как же оно смогло таким вымахать за год?              — Так ведь дерево это не простое, — со снисходительной улыбкой проговорил Луаньцзан. — В Небытии время течёт иначе. Да и к тому же оно духовных сил полно. Родилось древо… — вдруг дух улыбнулся, и Сюань Су увидел в ней что-то значимое, сокрытое, оттого поторопился навострить уши. — От слезы очистившегося от бремени ненависти Божества.              — Чего?              — А что тебя смущает в моих словах? — продолжал странно улыбаться ему дух. — Одно Божество некогда очень много страдало, и потому его душа обозлилась на весь мир. Когда раскинул свои руки священный огонь, тот забрал с собой его ненависть, обиду, тем самым хотя бы на чуть-чуть очистив. Демоны плачут кровью. А в тот миг, когда оказались сброшены все грехи, слеза очистилась, сделалась прозрачной, человеческой; полной многих-многих чувств. Она просочилась сквозь землю и упала в озеро, в котором ей удалось созреть и пустить свои корни. В общем, из божественной слезы и родилось это самое что ни на есть божественное дерево, которое уж точно — я тебе обещаю — проживёт вечность.              — Вечность… — протянул Сюань Су, прокатив это слово, отдающее кислинкой, на языке. — В Небытии, кажущимся сладким долгожданным сном…              «У всего должно быть имя, — рассеянно подумал демон, кружа указательным пальцем по вроде бы шершавой, но в то же время гладкой поверхности ствола. — Даже меня одна из душ вынудила им обзавестись, потому что я… — в мысленный тон просочилась слабая ирония, смешанная со странным чувством. — Святой. Благодетель. Спаситель, — и после произнёс он как можно более безразлично. — Всё это, конечно, фальшь. Такое безродное отродье, как я, которое, вероятно, опозорило предков и совершило несчётное количество злодеяний, не может быть спасителем и святым».              Большим пальцем Сюань Су с силой нажал на острозубый выступ коры, жаждая получить некий результат. Возможно, ему подсознательно хотелось увидеть выступившую на коже кровь вследствие появившегося пореза. Возможно, ему хотелось, благодаря своей поражающей силе, оставить на этой гладкой поверхности неприятную глазу вмятину, дабы это дерево более не было таким идеальным. Возможно, ему было нужно что-то ещё.              «Мне дали имя, ибо я спас. Ты в каком-то смысле тоже спасло меня, — сейчас, в своих мыслях, Сюань Су больше обычного не походил на человека. Его тон, его рассуждения – всё звучало странно, сухо, безжизненно и механически. — Выходит, мне стоит дать тебе имя? — он на манер куклы скованно наклонился ближе. — Или ты само себе его дашь?».              Должно быть, со стороны эта картина выглядела весьма причудливо: он, ласкающий рукой дерево; его пронизывающий взгляд, направленный в одну точку, и его отрешённость от всего и вся. Но, если честно, Сюань Су было плевать, что могли подумать о нём Луаньцзан и Юй. По какой-то причине он знал, что подобное поведение было вполне в его стиле, а двое его невольных спутников были не очень-то удивлены.              Сюань Су тем временем прислушался. Ему ответили лишь неизменно существовавший в их «Всём» шелест листвы и усталое дыхание Юя, которое звучало несколько тише и реже, чем в их прошлую встречу. Сие наблюдение в голове незамедлительно оформилось в ясную лаконичную заметку и врезалось в стенку его черепа, пообещав в скором времени, когда с насущным будет покончено, вновь о себе напомнить.              «Молчишь… — холодно прогудел Сюань Су, отпрянув. — В таком случае я выберу сам. Не кори меня в вечности за самовольство, — и резко отступил, отворачиваясь от клёна. — Дерево Юньхэн Мэн ».