В ожидании тепла

***

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее — увековечить, Безличное — вочеловечить,

Несбывшееся — воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый, Пусть задыхаюсь в этом сне, — Быть может, юноша веселый В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его? Он весь — дитя добра и света, Он весь — свободы торжество!

«О, я хочу безумно жить!»,

— А. Блок.

***

      Было холодно, но в то же время — будто и тепло. Осень на удивление выдалась самой что ни на есть золотой и не то чтобы суровой. Смертные ограничивались простыми шалями да тонкими накидками, провожая мирный сентябрь.             Деревья пожелтели, но не до конца: ещё виднелись признаки гулявшего какой-то месяц назад лета. Ветра порой завывали, засовывая свои языки под ворот одежд и холодя, но то была редкость, и в основном было тепло. Пусть и был велик шанс продрогнуть поутру.             Однако, как бы ни было весело и тепло сейчас в царстве смертных Цзянху, Ванцзи практически не замечал ток празднества вокруг. Комфорт и уют проплывали мимо него, а смех таял, едва приближаясь к нему на расстояние в чжан. Яньли что-то продолжала щебетать ему, а он слушал в пол-уха.             Они уж как четвёртый час бродили по Среднему Миру, наложив на себя особое заклинание, которым из раза в раз пользовались, что Небожители, что служители их Дворцов. Для Ванцзи оно стало привычным — сложно выполнять какие-то задания, как разведчик, когда на тебя и твою форму глазеет смертный люд. А кому, как не ему, хорошо знать, насколько быстро распространяется молва в народе? Ему — как минимум ему — не стоило привлекать чужое внимание, ибо его внешность была довольно-таки известна в Поднебесной и нежелательно было бы, узнай кто-нибудь, что после своего загадочного исчезновения полгода назад прославленный Ханьгуан-Цзюнь вдруг показался в родных краях.             Благодаря богатому убранству Храмов, устроенному в честь долгожданного Праздника Середины Осени, улицы смотрелись пёстро и довольно-таки волшебно. Ванцзи с трудом узнавал строгие просторы городка Цайи, до которого им удалось дойти после кривого приземления на границе провинции Цзянсу.             Всё казалось таким… чужим. Несмотря на то что покинул он этот мир каких-то полгода назад, Ванцзи чудилось, будто минул целый век, а то и больше. Это было настолько странно, что он не мог дать этому необычному явлению объяснения. Всё-таки он прожил здесь тридцать шесть лет. Внушительно! Как же за полгода всё сможет перемениться так, что родные края вмиг обернутся чуждыми?..             Ванцзи считал, что в этот раз, ступив на земли провинции Цзянсу, он пришёл не домой, а в гости — на самом деле так оно и было. Ведь теперь его дом на далёком-далёком севере, на горной пике под названием Хули Чаншэн Чу.             А если быть куда более честным, то дом Ванцзи был прикован к одному конкретному демону, постоянного местожительства которого не имелось: тот прыгал с одного края Поднебесной на другой — или вовсе менял миры, — то коротая вечность в Пристани Сиу, то отлёживаясь во Дворце Чунтянь, то захаживая полюбоваться красотами из окон своего Дворца Хуоху Люлан Ци в Небесных Чертогах.             Единственное, в чём был уверен Ванцзи: его дом не здание, а тот, кого он бесконечно любит. И от этого ясного понимания не было тягостно от мысли, что материального дома, в который люди могли и могут вернуться, у него нет.             Конечно, Облачные Глубины всегда будут готовы раскрыть свои врата перед ним, но Ванцзи знал, что никогда за все годы, которые ему до конца его жизни отведены, не воспользуется нежным приглашением и не станет вновь частью клана Лань. Он отрёкся от него. Навсегда. И это неизменно. В его душе цвело лишь одно яркое, пылкое, светлое чувство — и Ванцзи отдавал ему всего себя. А Облачные Глубины и лобная лента этому только мешали, сковывая его по рукам и ногам, а после затягиваясь на горле крепкой-крепкой удавкой…

…      

      По прошествии нескольких часов ходьбы тоска много поутихла, напоминая о себе лишь слабым тянущим ощущением в низу живота. Виды города Цайи приелись и били в глаз не столь резко. Они теперь снова казались такими привычными, знакомыми. Казалось, будто он только недавно был здесь, а теперь вернулся назад.             Чтобы вновь уйти на неизвестное число дней.             Куда большее место в его голове занимало внезапное откровение Яньли, которым она случайно поделилась. Несмотря на уговоры Ванцзи и всё ещё не сошедшее на «нет» чувство вины девушки, та наотрез отказывалась продолжать ненароком затронутую тему. Казалось, Яньли себя только и делала, что корила:             «Язык — мой враг!», — ругала она свою глупую лисью натуру, что порой теряла от радости голову, и, старательно делая вид, будто ей ничего такого не было сказано, переключала внимание Ванцзи с одного на другое. Причём неожиданные объекты её внимания могли принадлежать совершенно разным плоскостям и областям!              Когда мужчина хотел было снова завести разговор о набившей уже даже ему горькую оскомину Горе Тунлу, Яньли внезапно захотевалось откушать чего-то сладкого или её цепкий лисий взор что-то исключительно прелестное замечал.             Ванцзи не был дураком и прекрасно понимал, что говорить с ним об этом не хотели. Однако отступить было не в его силах, ибо это касалось напрямую не абы кого, а самого Вэй Ина, чьё благополучие Ванцзи ставил даже превыше собственного.             Из книг, посвящённых территории погибшего от природного катаклизма государства Уюн, Ванцзи знал: раз в сто лет врата горы Тунлу открываются, чтобы позволить демонам со всех Нижнего и Среднего миров сразиться друг с другом до полного и окончательного забвения, дойти до Медной Печи и определить наисильнейшего.             В конечном итоге, когда вулкан даст о себе знать, из его недр покажет свою голову новое Великое Небесное Бедствие. Непревзойдённый.             Что, собственно, напрягало во всём этом бедламе Ванцзи? Все демоны от мала до велика чувствуют зов горы, когда та открывается. И происходит это, как он знал, весьма шумно, хаотично и болезненно. Чем выше, больше сила, тем внушительней будет удар по демону.             Конечно, Ванцзи не брался недооценивать Вэй Ина. Ибо тот в момент своей смерти перенёс такое, о чём и подумать было страшно. Самые тяжёлые муки ему были уже знакомы. Навряд ли это будет хуже!             Однако Ванцзи — даже с учётом этого — просто-напросто не хотел, чтобы Вэй Ину было больно. Хоть тот трижды бесчувственен. Хоть тот перенёс самые тяжёлые муки из возможных и в конце концов умер. Пусть тот уж давно сошёл с ума и вообще невозможно сломать разбитое.             Ванцзи просто не хотел, чтобы Вэй Ину было больно. Даже если эта боль по его меркам будет ничтожно мала.             Чем больше Ванцзи ломал голову над тем, как бы миновать влияние Горы Тунлу, тем ярче и чаще мелькал перед его глазами… нюанс. Тот заставлял его хмуриться, а тучи над головой – сгущаться. Атмосфера вокруг него ощутимо портилась, становясь гнетущей. Благодаря заклятию невидимости, смертные не могли замечать их с Яньли фигур, но ауру – ещё как. Наталкиваясь невольно своим восприятием на чужие мрак и напряжение, они невольно ёжились и, пугаясь, уходили прочь, находя подобное явление странным, оттого донельзя страшным.             Он задумался: как так вышло, что Вэй Ин стал Непревзойдённым, если Гора Тунлу открывается только сейчас? С момента его смерти уж точно не прошло сто лет!             Усиленная мозговая деятельность не давала результатов, потому как не хватало исходных данных. Всё упиралось в то, что стать Непревзойдённым Князем Демонов без Горы Тунлу невозможно. Просто-напросто не существовало другой такой Медной Печи, в которой возможно было бы обрести немыслимой мощи силу!             Однако факт оставался фактом: именно Непревзойдённым и никем иным был Вэй Ин.       Яньли же в это время изо всех сил делала вид, будто этого не замечает. Дурой она уж точно не была, оттого ей не составляло труда додуматься, что невесёлые мысли её спутника были далеки от Праздника и всё дальше и дальше погружались в топи тяжести. Девушка всё изощренней в мыслях бранила себя за поспешность, за допущенный промах и испорченный для Ванцзи повод отдохнуть. Стараясь исправить положение, Яньли также понимала, что ничто в мире сейчас не было способно отвлечь мужчину от потенциальной угрозы тому, кого тот безмерно любил.             Однако она изо всех сил пыталась свою ошибку исправить.              Они гуляли без остановки; зажигали в честь Сюань Су благовония, а Яньли увлечённо расспрашивала его о Среднем Мире, заставляя говорить, а не только лишь слушать. Вэй Усянь в своё время на слишком о нём распространялся, а книги были в основном о мирах Нижнем и Верхнем. Но никак не о Среднем. И потому теперь они, фактически, поменялись местами. Некоторое время назад Яньли просвещала Ванцзи насчёт порядков в мире нечисти и богов; теперь настал черёд мужчины сделать то же самое, пусть и относительно мира людей.             С каждым заданным вопросом и сорванным с его губ непроизвольным, точно машинальным, продиктованным давней привычкой преподавателя ответом Ванцзи всё больше и больше чувствовал, что он просто-напросто обязан вернуться в реальность.             Пребывать в прострации ему было несвойственно, но так вышло, что за последний год он совершил много чего, что никак не подходило под его привычный алгоритм действий.             Казалось… в тот вечер в храме Гуаньинь вместе с открывшейся ему истиной… Ванцзи стал совершенно другим человеком.             Сломленным.             Возможно, истина не должна была так сильно ударить по нему; истина не должна была разбить. Но так уж получилось, что именно это она и сделала.              Откровения обернулись ядовитой иглой — а может, даже тысячью, миллионами таковых! — и вонзились ему в сердце, прокрутились, погрузившись в предсердия, желудочки; пролезли в аорту и там и остались, начав коррозировать и отправлять его тело, душу.             Ванцзи знал, что Вэй Ину было в тысячу, миллион раз больнее. Всё же для него это было реальностью, которая оставила на нём неизгладимый след, не могущий со временем исчезнуть. Это был шрам, что уж слишком часто кровоточил, напоминая о себе и заставляя проживать тот самый роковой день как в первый раз. Ванцзи имел представление о тех событиях лишь на словах; через историю, заключённую в циничных, жестоких чертах, являющих себя на страницах книжки, обёрнутую в потрёпанный серый переплёт. Но и этого холодного, лишённого чувств, подобного рапорту рассказа хватило, чтобы с разбега выбить его из колеи и сделать человеком, который был почти что диаметральной противоположностью прошлого себя.             А что говорить… о том… кто испытал всё это на своей шкуре?..             Именно по этой причине Ванцзи должен был быть сильным; не позволять дать себе слабину. Он был не вправе разрешить себе сломаться, ведь если он всё же сделает это — посмеет, — то… кто будет сильным для Вэй Ина?..             Печалило Ванцзи то, что Вэй Ин столько лет просуществовал со своей трагедией и болью один на один и что в итоге не нашлось никого — абсолютно никого, — кто смог бы хотя бы попытаться на самую малость облегчить тьму, грызшую его призрачные кости. Вэй Ин отдавал всего себя утешению других, своих верующих; был для них Богом Мёртвых, что, несмотря на свою область ответственности, дарил им столь желанный душевный покой.             И за все эти тринадцать лет… За все те усилия, что были приложены… Судьба не облегчила его боль, обиду; не вырвала с корнем его ненависть, не растопила лёд, покрывавший душу. Вэй Ин даже спустя столько лет был по-прежнему глубоко несчастен. Ни на цянь не уменьшилась в размере эта скверна!..              Как же тошно было от понимания, что Вэй Ину так и не подарили шанс сбросить с себя колкий груз, который до невозможности сильно промораживал призрачные внутренности. Хотя бы за то… какой была его смерть… Хотя бы за… стремление быть тем, кем он был до того момента, когда его растоптали, окунув в грязь…              Почему же… За каждое из его чаяний; за того мальчика, что всё же, несмотря ни на что, жил глубоко внутри этого молчаливого сердца… Судьба не пожелала пойти ему навстречу, а лишь беспристрастным судьёй осталась стоять подле него, позволяя руководить собой во имя спасения других, но не разрешая проделать всё то же самое для себя?..             Ванцзи угнетало понимание, что, несмотря на то что Вэй Ина окружало великое множество лиц, не равнодушных к нему, его состоянию, среди них не отыскалось ни одного, кто осмелился бы… погрузиться в эту скверну с головой, чтобы уничтожить её.       Ведь, если бы всё же нашёлся… Было бы ему по-прежнему холодно?..             На миг остановившись, Ванцзи подогнул пальцы, прикрыл глаза и принялся глубоко медленно дышать, позволяя теплу, гуляющему в толпе проходящих мимо людей, наполнить его.              В основном было много семей. Как раз-таки их любовью, выражающейся без слов — лишь мимикой, языком тела, — и напитывал себя Ванцзи, позволяя себе полностью оттаять. Согреться. Перестать вконец быть тем Ханьгуан-Цзюнем, вокруг которого в атмосфере круглый год сверкала своим великолепием зима.              Про него всегда говорили, что он был словно соткан изо льда и нитей снега. Лань Ванцзи представлял собой совершенное великолепие; походил на сошедшего с Небес Небожителя — глаза его полнились строгой невозмутимостью, неумолимостью и беспристрастностью. Казалось, ничто не затронет его сердца; не смягчит его.             Настолько то было холодно.             Люд не верил, что у этого молодого господина из Облачных Глубин всё же жива была способность любить где-то в глубине души; что та далеко не молчалива, как все думали.             Народ считал, что Лань Ванцзи, он же Ханьгуан-Цзюнь, — совершенство, коему чужды привязанности. Он никогда не оступается, не допускает ошибок; думает одной лишь головой, ибо сердце его мёртвое, стылое, пусть и благородное.             Воистину, Второй Нефрит ордена Гусу Лань был олицетворением времени года под названием «зима».             Однако отныне для неё места не было. Ванцзи в сей миг отрекался от неё так же, как некогда от фамилии, клана и ордена. Он отпускал того, кем прежде был, чтобы позволить себе обернуться кем-то новым. Тем, кто всё-таки сможет стать сильным, по-настоящему стойким и способным что-то изменить. Для этого нужна была весна.       Ханьгуан-Цзюнь был силён и стоек — бесспорно. Для него не составляло труда принять серьёзное, верное решение в ситуации, когда было необходимо думать быстро. Его гибкому уму можно было только позавидовать.             Но он не всегда умел любить: пылко, глубоко и самозабвенно. Ханьгуан-Цзюнь конечно же не был бесчувственен: напротив, он был одним из самых эмоциональных и эмпатичных людей, которых знала история Цзянху. Просто не всем хотелось сквозь маску невозмутимости заглянуть, дабы узреть настоящего его.             Ханьгуан-Цзюнь с детства был приверженцем справедливости, праведности и чёткости. Он считал, что правила, запечатлённые на стене Послушания, — основа; что если их придерживаться, то всё будет в жизни понятно и не будет бед.             А для простого исполнения правил чувства не нужны.             Когда Ханьгуан-Цзюнь разрешил себе пойти у них на поводу, пострадала глубоко и трепетно любимая им мама. Маленький Лань Ванцзи не знал, что с ней стало, но был уверен наверняка: в её исчезновении был повинен не кто иной, как он и его чувства, поспешность и нерациональность. Послушай он правила, мама не пострадала бы.             Погубила матушку его ошибка.             С тех пор Лань Ванцзи клялся себе в том, что больше ни за что и никогда не позволит сердцу открыться миру; что каждое из многочисленных правил отчеканится на тыльной стороне его черепной коробки и несмываемыми следами останется там на века.              Чтобы больше не допустить… непоправимого.             Благодаря этому, Лань Ванцзи не заметил, как… закоченел. Утратил способность жить, любить ярко и самозабвенно; так, чтобы смочь совершить всё что угодно ради милого сердцу человека. Зачем же это делать? Ведь есть же правила и наставления дяди.             Всё остальное — лишнее.             Однако Лань Ванцзи не сразу — далеко не сразу — понял, что чувства его не исчезали; они лишь спали глубоко-глубоко внутри, по чуть-чуть проклёвываясь и вновь делая его живым.              И растопил все эти ледники, высотой в невероятное число ли, не кто иной, как Вэй Ин. Он ворвался в его жизнь солнечным ураганом; смёл с подоконников сугробы и запретил холодам заходить на чай; пропустил в коридоры его Я тепло, которое, вопреки возмущениям трезвости, рассудка, помогло росткам светлого чувства предоставить Лань Ванцзи шанс вспомнить; ожить.             Именно Вэй Ин напомнил ему, что он вовсе не пародия на человека; что он тоже жив и может чувствовать; напомнил, что не зазорно открыто проявлять ласку и что не стоит бояться быть осмеянным за неё. Именно Вэй Ин, проламываясь вперёд и непреклонно разбивая голыми руками лёд, напомнил ему, что не на правилах со стены Послушания зиждется всё. Что они не есть основа жизни.             Одним лишь своим существованием; одной лишь своей улыбкой Вэй Ин его спас.             И потому… Ванцзи знал наверняка, что теперь пришёл уже его черёд сделать ровно то же самое. Что… теперь настал уже его час спасти Вэй Ина от этого жестокого холода в сердце так же, как некогда тот спас его самого.             Пора было уже окончательно сбросить с себя корку льда и уничтожить на протяжении многих лет спящие на ресницах острые иглы инея; закрыть наглухо ставни, настрого запретив ветрам показывать свой нос; и… стать тем, кем он изначально был.             Наполнить себя чувством. Стать полностью живым. Начать гордиться тем, что человек, а не остервенело гнаться за чем-то недостижимым, пытаясь быть похожим на кого-то, чья ипостась, по сути, не нужна. И помочь ожить ему.       Пора бы им обоим наконец-то… согреться.             Яньли не торопила его — лишь молча и печально смотрела на него, стоя в отдалении; ненавязчиво наблюдала за этой мучительной борьбой с самим собой и за этим приходом к истине, время наступления которого наконец настало.             «Всему своё время», — гласила мудрость матушки-судьбы. И сейчас для Ванцзи настал тот час, когда тепло всё же перестало кружить вокруг и просочилось к нему внутрь: прямо в сердце и маленьким солнышком воспылало, оставив в теле лишь лёгкость и непоколебимую решимость.             — Пойдём, — кратко сказал он, когда понял, что простаивать посреди дороги больше не было смысла. — Куда бы ты хотела сходить?              Полностью открыв глаза, Ванцзи увидел, как Яньли осеклась, точно едва не сказала об одном: о том, куда она на самом деле хотела бы пойти, и криво улыбнулась, нарочито бодро воскликнув, будто убеждая в своих словах не Ванцзи, а саму себя:             — Куда угодно, но только не в Ланьлин! — заметив странный взгляд Ванцзи, она высокомерно подбоченилась и нахально ухмыльнулась. — Чего ты так смотришь? Там такие скряги! Ужас. Они мне противны. Только и знают, что грязью лис поливать! Насмотрелась я уже на их помпезные красоты. Идти в такое светлое торжество в окрестности провинции Шаньдун — только время зазря тратить, — на секунду она замялась, а после тряхнула головой, сбрасывая с себя некое чувство, при котором «солнцем» крутились хвосты, а уши взволнованно дрожали, вставая торчком на макушке. — Да и вдобавок… Я обещала тебе поход в Облачные Глубины! Вот! — загнула Яньли указательный палец. — Это раз. А во-вторых… — она, совсем забыв загнуть ещё один палец, резко хлопнула в ладоши, мол, вспомнила. — Мы же с тобой ещё не сделали фонарики! — вольно схватив Ванцзи за локоть, девушка потащила его вперёд, не слишком церемонясь с людьми, которых они, будучи незримыми фантомами, расталкивали, нагло пробираясь вперёд. — Сделаем два самых лучших фонарика, покроем заклинаниями и запустим ввысь!             Задорно подмигнув, Яньли промурлыкала:             — Кто знает, может, наши фонари станут решающими? И папа победит и в этом году?             Покорно следуя за Яньли и не высказывая недовольства, Ванцзи пытался приспособиться к внутреннему решению позволить себе сегодня полностью прочувствовать атмосферу торжества. Он полюбопытствовал, делая шаг навстречу праздничному настроению:             — А кто выиграл в том году?             Раздувшись от гордости, Яньли широко оскалилась и, звонко щёлкнув пальцами, воскликнула:             — Папа! — и хихикнула. — Именно поэтому мы обязаны постараться. По-любому, господин Чэнчжу из-за нашей прошлогодней победы возжелает реванша! Мы не вправе позволить ему осуществить свой коварный замысел!             Уголки рта Ванцзи непроизвольно дрогнули в улыбке и смягчились:             — Мгм, — бровь его слабо выгнулась. — Сколько у нас есть времени?             — Ещё достаточно много, — надула губы Яньли, прикладывая ко лбу прямую ладонь на манер козырька. — В полночь, когда воцарится абсолютная темнота, Небеса озарит великое множество фонариков. Так сделано для того, чтобы показать, что Божества не позволят Тьме господствовать долго. Что свет их ауры разгонит мрак и не даст верным последователям потонуть во мгле. Как-то так!             Мужчина поравнялся с лисицей, без труда ступая в одном темпе с ней:             — Как мы поймём, что победили? Сколько фонарей всего изготовлено?             Яньли сверкнула глазами и таким тоном, каким обычно делятся страшным секретом, промурлыкала:             — Ханьгуан-Цзюнь, ты же знаешь, что фонари, которые запускаются на Праздник Середины Осени, очень дорогие и что не все могут себе позволить поболеть за своё Божество? — получив кивок на риторический вопрос, она продолжила щебетать, с важным видом объясняя все тонкости и как и прежде раздуваясь от самодовольства, ибо ей донельзя сильно нравилось поучать кого-то. Притом Яньли до одури не любила, когда оказывалась на месте «ученика» она сама. — Именно поэтому у большинства Божеств не то чтобы много фонарей. В районе восьмисот. Даже пятисот! И это со всего Цзянху! А вот Дворцы Хуоху Люлан Ци и Сяньлэ бьют все рекорды, ибо на стороне Сяньлэ есть самый главный козырь в лице господина Чэнчжу, а на стороне Хуоху Люлан Ци — весь Цзянху преданных последователей и статус Непревзойдённого Демона у шифу, — Яньли криво улыбнулась. — Конечно, папа не жульничает, пусть и лис. Он не любит использовать свою демоническую ипостась в играх различного рода, ибо считает, что ему и без неё по силам одержать победу. Ему, по сути, всё равно, кто победит в Состязании Фонарей, — девушка твёрдо припечатала. — А вот нам с воронятами — ничуть. Мы носом землю роем, но выдаём на сотню фонарей больше, чем в прошлый год! Таким образом нам удаётся спасать себя от форс-мажоров и достойно состязаться с Хуа Чэном.             Ванцзи озадаченно отозвался:             — Разве не Его Высочество заинтересован в победе?.. — он был уверен, что ради его рвения к первенству Непревзойдённый Демон горы сворачивал и ронял Небеса, однако по тому, как покачала головой Яньли, Ванцзи понял, что всё обстояло не так, как он думал.             — Нет! Его Высочество такой же, как и папа: с равнодушием относится к соревнованию. Так что по большей части это война между нами, самыми близкими последователями своих Божеств. Это борьба работников Дворцов, а не их руководителей! — она захохотала. — Вот так! Именно поэтому, Ханьгуан-Цзюнь, мы просто обязаны не оплошать и выложиться на все сто! Если есть шанс изготовить лишнюю парочку фонарей, то мы просто не вправе пренебречь этой возможностью!       Потеплев глазами, Ванцзи внезапно загорелся пламенем азарта и с готовностью кивнул:             — Сделаем не два, а целых десять фонарей.             Одобрительно поцокав, Яньли оценила по достоинству его рвение, задрав к небу палец и состряпав куда более серьёзную мину:             — Мне нравится твой настрой, — тон у неё сделался самый что ни на есть важный. Но, несмотря на это, она была больше похожа на распушившего свои перья воробья, который пытался бравировать и уверять, что он ничуть не уступает по своей мощи бывалому орлу. — Так и поступим, — и подмигнула. — А потом понаблюдаем за нашим триумфом с вершины одной из гор Облачных Глубин, — Яньли вдруг набрала в грудь воздуха и захлопала его по плечу, будто её голову только что посетила идея. — Или с крыши папиного храма! У вас же есть на территории резиденции святилища!              Несколько замявшись, Ванцзи непонятливо протянул:             — Зачем? — неясно было ему, для чего подбираться к бывшему дому настолько близко.             Чётко улавливая его настроения, Яньли посерьёзнела и спокойно разъяснила:             — Ханьгуан-Цзюнь, неизвестно, когда в следующий раз тебе удастся вернуться в эти края. А уж тем более — побывать дома. Что бы ты ни говорил, а по Облачным Глубинам ты скучаешь: чувствуя я это. Живёт в тебе этот жалкий осколок тоски по месту, в котором ты родился и вырос. Необходимо попрощаться с ним. Ты бы и это хотел сделать. Мне кажется, Праздник — светлый праздник — отличная возможность для этого, — она остановилась и притормозила призадумавшегося Ванцзи, ободряюще приподняв уголки рта и дёрнув за край рукава. — Что думаешь?             С несколько мгновений поразмыслив, Ванцзи вскинул ресницы и выдохнул, не ощутив при этом тяжести на сердце:             — Я не против.      

***      

      Облачные Глубины, ожидаемо, спали. Ванцзи и Яньли, не страшась быть обнаруженными, ступали по мощёным дорожкам, скрывающимся от лунного света под крылом пушистых магнолий, что сохраняли свою свежесть до сих пор благодаря горной свежести, и не говорили и слова, будучи погружёнными в свои мысли.             Девушка увлечённо крутила головой, впитывая в себя красоты резиденции в снежных вершинах. Несмотря на то что Хули Чаншэн Чу располагалась на севере, в обители было тепло круглый год. Там почти не бывало снега: ни на пиках, ни в самом Дворце. Для маленькой лисички радостью было, когда, выбираясь в Призрачный Город, отец прогуливался с ней по тропам, ещё принадлежащим миру смертных, и не отказывал ей в забавах в снегу. Тогда Яньли очень полюбила зиму, но встретить её как полагается ей удавалось от силы пару раз. Оттого-то уже покрытые инеем веточки, казавшиеся зачарованными, вызывали в молодой деве наибольший отклик и интерес.             Год назад ей не удалось под шумок прийти сюда вместе с Сычжуем и Цзинъи в открытую, поэтому сейчас, пусть украдкой, она считала своим долгом детально рассмотреть то место, которое те, кого Яньли про себя искренне именовала ласковым словом «друзья», называли своим домом. Да и в конце концов… Тут и её живой шифу в юности коротал деньки, а спутник, ступавший в сей миг подле неё, также некогда был жителем белокаменных строгих замков и лаконичных домиков из угольно-чёрной сосны. Неправильно было бы отнестись к этому приходу в Облачные Глубины небрежно и пропустить мимо внимания каждое из проявлений строгой обители не менее строгих смертных.             Было… тихо. Яньли это поражало. Она искренне считала, что Хули Чаншэн Чу являлся самым спокойным и безмолвным местом во всех Трёх Мирах, но сейчас лисица, своими глазами увидев, убедилась, что всё же существовал на свете уголок, который давал ему по своему умиротворённому молчанию и одухотворённости фору.             И это удивляло. До глубины души трогало! Яньли с детским любопытством трогала своими лисьими чарами пространство и всё шире и шире распахивала глаза, ибо… Здесь было столько… людей! Самых что ни на есть живых существ! А им всем не чужд шум! Они… Они постоянно куда-то снуют, болтают и смеются. Громко дышат и так или иначе беспокоят своими непроизвольными звуками чуткий слух хули-цзин. Яньли знала наверняка после своей самовольной вылазки в Средний мир год назад: люди донельзя говорливые и громкие; от них не стоит ждать тишины, ведь те, даже когда спят, способны не позволить лисице спокойно вздремнуть.             Однако здесь же… Спало всё: природа, люди.       Ветра не выли, не колыхали ветки, сбрасывая с них пушистые иголки. Не кусалась прохладца. Не рокотали цикады, как будто всерьёз отказавшись тревожить ночную тишь своими песнями. Вода представляла собой ровное зеркало: Яньли с трудом могла уловить шелест её течений и разбивающихся о гладкие камни капель. Совы не ухали — должно быть, покинули эти места и спустились в низину, чтобы позволить себе поохотиться: всем было известно — и даже зверям, — что в Облачных Глубинах запрещено убивать.             Адептов практически не было видно: немудрено, уж девятый час доходил. Ученики разбрелись по комнатам, заканчивая приготовления ко сну. Если и виднелись стройные станы, то Яньли знала: то были неумолимые стражи, что, несмотря на усталость, появившуюся после тяжёлого рабочего дня и занятий, по всем канонам стерегли покой своих товарищей.             Сердечко Яньли невольно забилось куда быстрее при мысли, что, возможно, удастся сейчас встретить Сычжуя и Цзинъи. Пальчики задрожали и принялись крутить Тяньфа в попытке чем-то себя занять. Она сощурилась, начав пытливо обводить глазами окрестность, дабы не пропустить силуэт друзей, который вероятно мог вырасти здесь.             Но никого не было: ни Цзинъи, ни Сычжуя. Должно быть, те уже давно омылись и устроились в постели, начав медленно, но верно засыпать, не ведая о приходе подруги. Яньли при этой мысли непроизвольно опустила свои плечи, удручённо прийдя к заключению, что хотя бы краем глаза увидеть тех, кто, несмотря на её лисью суть, считал её своей подругой, не вышло.             А свой следующий приход в Средний Мир Яньли предсказать не могла. Сегодня был отличный шанс свидеться, побеседовать и узнать как друг у друга дела. Однако тот, несмотря на то что был максимальным, себя не оправдывал — и навряд ли сделает это. Яньли поняла, что госпожа Судьба не пошла к ней навстречу и устроила всё так, что даже, придя в их дом, ей не удалось встретить друзей.             «Против Судьбы и её решений не пойдёшь, — сказал ей однажды отец. — И, как бы ты ни пыталась исправить заложенный ею сценарий, сколь угодно сил бы ты ни приложила, всё случится так, как должно, — и под конец тогда отрезал. — Без исключений».             «Видимо, не судьба», — с сожалением признала Яньли и решила, что узнать хотя бы, каким был дом её друзей, было величайшим подарком и оказанной милостью.             Ванцзи в это время, прикрыв глаза наполовину, с тишиной на душе осматривал бывшие родными места и чувствовал, что все его опасения оказались напрасны: даже спустя полгода, даже из-за сумбурного прощания его не тянуло остаться здесь на подольше. Да, Облачные Глубины всегда будут занимать особое место в его сердце, однако… Вернуться у него желания не было: даже после того, как нога опустилась на эти промозглые земли, а носа коснулась еловая и сосновая свежесть.              Архитектура ничуть не изменилась: ожидаемо. Глупо было бы предположить, что за каких-то полгода всё кардинально здесь изменит себя. Однако Ванцзи стойко чудилось, будто минул уж целый век, и потому всего того, что было ему так знакомо, уж не было и в помине, ибо оно растворилось в течении времени.             Но всё было. Словно Ванцзи оставил свою прошлую жизнь какой-то день назад, а не… полгода назад.             Ванцзи не сдержался и проводил взглядом адепта, имени которого он не помнил, но лицо — ещё как. Этот ученик был способным, но кротким. Ванцзи в своё время не успел как должно познакомиться с ним и обучить, хоть и был уверен, что тот столь же способен в обучении, сколько и Сычжуй. Спина юноши быстро удалилась: хотя, наверное, это для Ванцзи время изменило своё понятие, а не ученики стали ходить по Облачным Глубинам куда скорее.             Тряхнув головой, Ванцзи тоже ускорился, желая как можно скорее оказаться на крыше святилища и запустить в честь Вэй Ина фонари, что сейчас покоились в мешочке цянькунь. Конечно, торопился он не из боязни расчувствоваться; соскучиться по месту, в котором вырос, и по людям в принципе. Он просто лишь боялся не успеть зажечь фонарики и допустить даже маленький риск того, что Вэй Ин сегодня проиграет в состязании.             Несмотря на то что Яньли обозначила незаинтересованность Вэй Усяня в победе, Ванцзи знал: такой азартный игрок, как Вэй Ин, в глубине души очень ждал своего выигрыша, пусть и отрицал яро, что его ничто не волновало и не заботило: особенно такая глупая забава.             Плавно взлетев по ступенькам, чтобы зажечь благовония перед подъёмом на крышу, Ванцзи глубоко выдохнул и с одобрением отметил ухоженность залы. Всё-таки его драгоценный сюнчжан не пренебрегал заботой о храме, несмотря на всё былое и узнанное.             Яньли остановилась подле него и уже открыла было рот, чтобы что-то — наверняка колкое — сказать, попутно сунув руку в мешочек цянькунь, но тут их ушей коснулась чья-то неуверенная, расстроенная поступь.             Что девушка, что мужчина, моментально вытянулись по струнке и юркнули к утончённому стану статуи, опасаясь, что один из учеников мог ненароком наткнуться на невидимых них и раскрыть их приход сюда.             Ванцзи прикусил с внутренней стороны нижнюю губу, внезапно испытав укол совести. Мало того что они проникли сюда, можно сказать, насильно, используя «ту» сторону бытия и минуя таким образом барьер, так ещё и прятались теперь! Словно какие-то воры. Однако Яньли, втянувшая голову в плечи, его слабого самобичевания не разделяла, ибо она никогда не отвечала за порядки, существующие в Облачных Глубинах, и не ловила нарушителей, а после не вставала вдруг на их место. Девушка лишь беззвучно хихикала в кулак, неясно от чего веселясь. Наверное, ей было смешно с выражения лица Ванцзи. А может, из-за ситуации: всё же такому благородному мужу, как Ханьгуан-Цзюнь, не то чтобы доводилось прятаться от учеников, подобно хулигану, нарушившему некое правило иль запрет.             Затаившись, Ванцзи и Яньли с долей опаски и любопытства воззрились на дверной проём, ожидая того, кто вознамерился на ночь глядя посетить храм Божества. Интерес мягко тронул их сердца: кто же тут такой верующий среди заклинателей, привыкших быть атеистами? Неужто случилось в сообществе совершенствующихся что-то настолько невозможное и печальное, что все внезапно уверовали?             Видимо, при подобной мысли в голове Яньли оформился некий комментарий, от которого она прыснула со смеху. Ванцзи взглядом шикнул на неё, искоса глянув и вытянувшись по струнке. Взор его так и говорил: «А что, если нас обнаружат? Тише!».       Но Яньли, казалось, уже не могла себя притормозить. Безобидная шпилька, которую хотелось вставить, из-за сдерживаемого смеха обернулась таким бедствием, что можно было подумать, будто свершилось что-то чрезвычайно смешное, а не то, о чём подумала Яньли.             Раскрасневшись и зажав рукой рот, девушка прикрыла слезящиеся глаза и, благодаря чарам хули-цзин, проникла Ванцзи в сознание, и всё же пошутила:             — Вот это папа предприниматель у нас! Ха-ха-ха! Ой, не могу! Вот, что значит, – талантище! Так грамотно привлекать на свою сторону новых последователей и заслуги при этом зарабатывать: одним лишь своим появлением в Цзянху год назад заставил заклинателей-атеистов в Богов поверить! Ха-ха-ха-ха!..              Ванцзи устало покачал головой и только благодаря опыту отъявленного терпилы не вздохнул тяжко. Поджав губы, он молча, оттого красноречиво выказал своё отношение к этой шутке и едва ли не катающейся по полу от своего «гениального комментария» краснощёкой Яньли. Казалось, чем больше та заставляла себя быть тише, тем сильнее её распирало от хохота.             — Ну всё, хватит! — строго воскликнул в мыслях Ванцзи, призывая девушку к порядку и надеясь, что та его всё же слышит.       Он всё верно подумал: Яньли беспроблемно уловила его укор и призыв быть спокойнее, взрослее в конце концов, но Ванцзи несколько запоздал со своим возмущением благонравного воспитателя: Яньли уже было не остановить.             Тем временем, пока они препирались, в храм уже кто-то пришёл. Тот не то чтобы торопился, оттого и шума никакого не издавал: так и не прознаешь о его присутствии. Юноша был тих и степенен. Каждое движение его было плавно и пронизано тоскливым умиротворением, которое не терпело наличия сумятицы и суеты.             Когда Ванцзи всё же обратил на него внимание, то невольно задержал дыхание.              Яньли, уловив изменение в его настроении, беззвучно закашлялась и сквозь слёзы в немом вопросе на него воззрилась, но наткнулась лишь на полное безразличие к себе и направленный куда-то вниз печально-удивлённый озадаченный интерес.             Ресницы её взлетели, узнав в загадочном прихожанине святилища Сычжуя, а рот открылся, не успела даже протестующая мысль оформиться в голове.             Однако Ванцзи как чуял, что язык Яньли среагирует быстрее, чем её голова, и потому немедленно использовал излюбленное им заклятие молчания, благодаря которому ярко-красные губы девушки тут же намертво слиплись, запретив восклицанием своим раскрывать их местонахождение.             Не решившись остервенело потереть рот ввиду наличия на нём косметики, Яньли обвинительно уставилась на Ванцзи — только ногой ещё не топнула, потребовав вернуть ей способность говорить. Нечего её затыкать! Как он посмел!             В ответ Ванцзи лишь приставил указательный палец к губам, как бы говоря:             — Тише.             Про себя побурчав, Яньли привстала на носочки, вмиг избавившись от угрюмости и сердитости, и схватилась за плечи «каменного шифу», показав из-за него свой лисий нос и радостный от всё же свершившейся встречи прищур.             Сычжуй их, ожидаемо, не замечал. Размеренно зажегши благовония, он расставил всё по своим местам и убрал начавшие гнить фрукты, заменив их на пиалу с тофу.              Глазки Яньли мигом заблестели, а язык закололо сухостью. Плотоядно сглотнув, она припала к плечу статуи и хищно уставилась на пиалу — правда, спустя пару секунд стоически отвела от неё взгляд, ибо «это не для неё, а для шифу». Вместо того, чтобы мучить себя мечтами об угощении, которому не суждено было достаться ей, она принялась бегать взором по Сычжую, должному в скором времени начать то ли икать, то ли чесаться из-за направленного на него пристального взгляда, что как будто бы приготовился прожечь в нём дыру.             Ванцзи тоже выглянул из-за плеча «Сюань Су», по привычке и внутреннему убеждению не задев его и краешком ткани своих одежд. Он остался стоять за «его» спиной на вежливой дистанции, не заставляя при этом запотеть глянцевое покрытие нефрита.             Сычжуй сидел на циновке в благопристойной позе и молча любовался божественном ликом статуи. Печальные глаза, полные множества не высказанных чувств, мягко, ненавязчиво гладили черты, будто по новой вспоминая.              Отчего-то у Ванцзи возникло ощущение, что делал это юноша далеко не в первый раз. Стойкое убеждение в том, что именно так всё и было, только росло, и Ванцзи не мог толком объяснить, с чем оно было связано. Поделись мужчина с Яньли этими мыслями, та наверняка пожала бы плечами и непринуждённо воскликнула бы что-то наподобие: «Интуиция растёт! Молодец, Ханьгуан-Цзюнь. Теперь мы принимаем тебя с чистой совестью и душой в нашу маленькую лисью семью! Горжусь».             Искоса глянув на Яньли, что развалилась на спине «Сюань Су», Ванцзи подумал о чём-то своём и вернул всё своё беспрекословное внимание Сычжую, что сделал краткий вдох, будто намереваясь начать говорить.             — Здравствуйте, Ваше Превосходительство, — говорил юноша тихо, размеренно, как подобает ученику ордена Гусу Лань. Но Ванцзи отчётливо улавливал в нём слабую хрипотцу и сиплость. Неуверенность.             Сейчас в облике Сычжуя сторонний наблюдатель не отыскал бы ничего примечательного из-за чего можно было бы напрячься: просто адепт клана Лань, который пришёл о чём-то побеседовать наедине с нефритовой статуей. Однако Ванцзи видел: плечи ныне располагались ниже, чем он помнил; взор не искрил жизнью и кипучей любознательностью, детской наивностью, и потому теперь тот смотрелся…       Взрослее.             Едва взгляд зацепился за эту деталь, Ванцзи начал всматриваться в лик Сычжуя цепче, и оттого впоследствии смог отметить, что те сделались более статными, пусть и в равной степени морозными. Поза приобрела взрослую серьёзность и твёрдость, хоть и в сей момент, сидя наедине с беспристрастным обликом Божества, она позволила себе умалить их, пропустив ту мягкость, которая была так хорошо знакома Ванцзи.             — Сегодня Праздник Середины Осени. Цзинь Лин сказал, что это важное торжество для Божеств. Я… — он слабо усмехнулся и чуть поправил стоявшую и без того идеально пиалу с тофу, очевидно просто не зная, куда деть свои руки, и чем себя занять от охватывавших его чувств. — Пришёл поздравить Вас, — Сычжуй опустил ресницы и вернул на колени руки, чуть скомкав подол верхней мантии. Лента перекинулась через плечо и упала на грудь, огладив правую сторону его лица на манер чьих-то ласковых пальцев. — Знаю, Вы, наверное, все в делах – не услышите. Но… Но я надеюсь, что мои слова до Вас всё же дойдут. Когда-нибудь…             Сычжуй прерывисто вздохнул сквозь почти плотно сжатые зубы и куда более тихо добавил:             — Как и все мои прошлые мольбы.             Яньли и Ванцзи озадаченно переглянулись: о каких таких молитвах говорил Сычжуй?             Ванцзи рассеял взгляд, залезая в недра своего сознания. Всё же за последнее время он проводил немало времени в архивах и бухгалтерии Дворца Чунтянь, куда поступало великое множество молитв со всех уголков Цзянху: с провинции Цзянсу тоже доходили прошения! И… Ванцзи ни разу не видел и не слышал, чтобы среди прочих молений была хоть одна задокументированная строчка от Сычжуя. Ежели быть предельно честным, то ни от кого из Облачных Глубин не отправилось и одной записки!             Склонив голову набок, Ванцзи попытался припомнить: не слышал ли он ранее хотя бы обрывок чужой фразы во время рабочего дня касательно Облачных Глубин? Правда, после недолгой заминки пришёл к выводу, что в самом деле ничего об этом не слышал и из резиденции заклинателей не поступало и одного прошения: что уж говорить о многочисленных.             Пока Ванцзи усиленно думал, Сычжуй тем временем заговорил вновь:             — Я понимаю, что Вам не хотелось бы вспоминать свою жизнь в Среднем Мире, но… Но я не могу оставить это без внимания и промолчать, так и не обсудив это с Вами!..       Яньли озадаченно протянула, обратившись к Ванцзи:             — О чём он? — тот в ответ лишь покачал головой, показав, что не очень понимает.       Вскинув взгляд, Сычжуй поджал губы и тихо-тихо обратился:             — Сянь-гэгэ.             Ванцзи и Яньли оторопело застыли и вытянулись по струнке, услышав подобное обращение.              Во-первых… Неужто Лань Сичэнь рассказал Сычжую о том, кто такой на самом деле Сюань Су?             Во-вторых… «Сянь-гэгэ»?             — Почему он таким образом назвал шифу? — моргнула Яньли, склонив по-птичьи голову в знакомой Ванцзи манере, которую он столь часто видел раньше в чужом исполнении.              Мужчина промолчал, пусть и знал ответ на этот вопрос.

      …      

      Безмолвие горы Луаньцзан встретило его удушливо, тяжело и мрачно. Лань Ванцзи казалось, что иссохшие голые сучья древ обернулись плотоядными руками и теперь тянулись к нему в отчаянном порыве, возжелав в клочья разодрать.             Земля под ватными ногами хрустела, а подошва сапог постепенно всё больше и больше пропитывалась кровью, что не успела толком вымыться из почвы.              В воздухе витал призрачный запах гари и застоявшейся крови, влаги — он сдавливал глотку, а после – и лёгкие Лань Ванцзи, как бы прогоняя.             «Не место мне здесь», — всё чаще и чаще мелькала в голове его сия настойчивая мысль. Будь он куда более собран сейчас, Лань Ванцзи непременно заметил бы странность в своём мышлении, ибо он не был склонен считать, что ему не место там, куда он целенаправленно явился.             Отсюда напрашивался вывод: сидящие на «той» стороне бытия невидимые фантомы вовсю неприязненно буравили Лань Ванцзи своими полыми глазницами и отнюдь не радовались его приходу в их промозглую обитель грязной одинокой смерти.             Вонь сделалась невыносимой, проникнув в нос и в пазухах застряв. Лань Ванцзи захотелось закашляться и упасть, ибо ноги не желали держать его.             Несмотря на то что приближалось завершение января, свежести, присущей зиме, и привычного этому времени года холода не было. Их место заняла духота и спёртость воздуха, что будто бы превратилась в сальные руки, жаждущие выдавить из случайно забредшего сюда путника жизнь, дабы безжалостно поглотить её в надежде утолить не угасающий ни на секунду голод, который заставлял похожий на бездну желудок до одури сильно ныть.             Мороз, гулявший по позвонкам, больше напоминал дыхание смерти, которая позволила себе подобраться слишком близко и вплотную. Лань Ванцзи то и дело оборачивался, не решаясь придать своей походке привычную ему грациозность.            Просто-напросто не было на это сил. Как бы Лань Ванцзи ни старался, а думать о чём-либо другом, кроме одного, не выходило. Молодой человек рвался вперёд в надежде, что всё то, что удалось ему услышать, — лишь глупая ложь; сказка, выданная ему на поруганье, дабы отвадить его от бесчувственной горы Луаньцзан и убедить, что делать ему там в самом деле нечего.             Но Лань Ванцзи не слушал. Не хотел. Не считал нужным делать это. Несмотря на то что быстро-быстро бьющееся сердце сдавливало болезненными спазмами, благодаря чему угрожающе сильно темнело в глазах, он не замедлял шага, продолжая пробираться вперёд, насильно раздвигая встававшие перед его лицом колкие ветки.             Редкий снег шелестел, ведомый внезапными порывами грубого ветра. Его крупицы били Лань Ванцзи по щекам, вынуждая пожалеть о своём прибытии сюда.             Но Лань Ванцзи знал: ничего не заставит его сегодня уйти, не исполнив задуманное: ни непогода, ни что-либо иное, существовавшее в Поднебесной.       Поступь его была до безобразия крива. Лань Ванцзи мотало из стороны в сторону, а хриплое дыхание, срывавшееся с сухих белых губ урывками, раздавалось в звенящей тиши и вое недружелюбной зимы донельзя громко. Доходило до того, что Лань Ванцзи непременно заткнул бы свои уши, не будь у него более важной насущной задачи.             Где же он?..             Вокруг не было и души: видимой. Абсолютная пустошь, разбавленная редкими обломками-остатками пребывания здесь людей несколькими днями ранее. Флаги, порванные во многих местах и испачканные до неузнаваемости, уже не могли поведать, какому конкретно клану служили. Потерянные воинами мечи торчали из зарослей и грозились проткнуть зазевавшегося гостя, дабы пригласить на призрачное чаепитие. Копья, щиты, обрывки талисманов и крошки киновари валялись под ногами, нарочито ярко красуясь на грязном снегу, который также разобрать было весьма сложно, ибо в чёрно-красной мешанине практически нельзя было узнать такое чудо зимы, как снег.       Опираясь на кривые стволы, Лань Ванцзи пробирался вперёд, усиленно следя за своим дыханием и не давая себе упасть без признака чувств. Он знал: у него нет права потерять сознание здесь и сейчас. Особенно тогда, когда каждая секунда на счету. Было важно — жизненно важно — отыскать его. убедиться, что, всё сказанное для него братом, — не что иное, как наглая-наглая ложь, которую только и хотелось, что развеять.             Однако пока что выходило так, что всё было чистой правдой.             — Вэй Ин… — сипел он в отчаянии. Надрывно, хрипло. Тихо-тихо. Заря, снизошедшая для того, чтобы показаться на горизонте и хотя бы на чуть-чуть разогнать ночную мглу, слепила чувствительные ко всякому свету глаза и побуждала Лань Ванцзи жалко щуриться. — Вэй Ин! — звал Лань Ванцзи.             Но никто не отвечал ему.             И Лань Ванцзи знал глубоко внутри, что никто и не ответит.             Находиться на территории горы Луаньцзан было невыносимо. Так хотелось сбежать, что сложно было себе представить эту степень тяжести, пришедшей на его душу!             А Лань Ванцзи, несмотря на это, знал, что не уйдёт даже с учётом этого, пока не найдёт его. Ибо верил. Верил в глупые надежды; в убеждение, что он всё же жив.       Такой, как он, просто не мог умереть.             Узкие тропки были такими же, какими он видел их в первый и последний раз. Они петляли, уходя в темноту чащобы, в которой Вэй Ин ориентировался просто превосходно: немудрено, ведь это был некоторое количество времени его дом. Кто знает свои владения лучше хозяина?             Правильно, никто.             И потому Лань Ванцзи был вынужден, подобно слепому котёнку, отчаянно метаться из угла в угол, то и дело натыкаясь на тупики, и искать. Искать, искать, искать.             Одна из дорожек наконец-то вывела его к подъёму к пещере Фумо. Глаза Лань Ванцзи, бывшие доселе тусклыми, загорелись от слабых слёз и глупой надежды найти хотя бы что-то.             Ноги против воли наполнились силой и понесли его вперёд куда более бодро и быстро. Лань Ванцзи крутил головой и водил руками по пространству, неосознанно надеясь, что это ему хотя бы как-то поможет.             Хотя чем это должно было помочь? Неясно. Лань Ванцзи и сам в душе не понимал, чем же. Однако продолжал, подобно раненному зверю, крутиться вокруг собственной оси и сходить, сходить, сходить с ума, отчаянно водя глазами по округе, надеясь выцепить из общего фона то, что было ему так сильно нужно.             Не осознавая свои передвижения, Лань Ванцзи спустя одну палочку благовоний выбрел на просторную площадку перед горным ущельем. Пики чёрных массивов царапали небо и угрожающе опасно кривились, играючи дразнясь и обещая упасть на его голову, а после похоронить под своими осколками.             Лань Ванцзи таковая перспектива не пугала, ибо он считал, что если им не будет найдено что-либо здесь; что если всё же сказки окажутся не чем иным, как болезненной, горькой реальностью, то и жить ему незачем. И если всё-таки эти самые горные пики, которые перенесли на своём веку всё, что только можно и нельзя, вдруг упадут ему на макушку и прибьют, то он не будет против, ибо это будет значить, что хотя бы на «той» стороне они встретятся с Вэй Ином.             Озадаченно нахмурившись и гулко сглотнув, не обратив при этом внимания на царапнувшую горло боль, Лань Ванцзи шатко бросился вперёд, ибо обуглившаяся больше всего конкретно в этом участке земля привлекла его напряжённое донельзя внимание, заставив позабыть о первоначальном решении посетить пещеру Фумо.       Повсюду на Луаньцзан земля была черна, точно смоль. Лань Ванцзи за проведённое здесь время уже привык к этим видам, однако… сейчас он убедился, что чернее той мглы, что он уже успел увидеть, всё же было кое-что: участок перед этими самыми горными массивами, что изображали собой подобие входной арки.                   «Обуглилось?», — опешил Лань Ванцзи, а после скис, подумав, что, возможно, здесь пылало немыслимой силы пожарище, когда все четыре ордена пришли бороться со злом.       Сердце забилось против воли быстрее, вызвав очередной приступ спазма. Лань Ванцзи пошатнулся и опёрся плечом на уже известную чёрную пику, схватившись за грудь и тяжело, рвано задышав.             Запах гари проник через ноздри в дыхательные пути, вызвав новую порцию кашля.       Как странно. Вроде как пепел уж должен был улечься и не провоцировать нюх бывшим здесь несколько дней назад кострищем. Однако пустошь не желала забывать человеческой жестокости, и потому она была счастлива при первой же возможности показать одному из представителей заклинателей последствия непростительной стадной слепоты, ткнуть в неё носом и цыкнуть, покачав головой и пожалев, что ничего уж изменить нельзя.             Насилу оправившись от нового приступа, Лань Ванцзи отклеился от пики и попытался проследовать вперёд.              В обособленном закутке, который защищало от всего мира кольцо из горного массива, цвело одно лишь бесчувственное пепелище. Ничего не осталось! Лань Ванцзи, пойдя против здравого смысла, прочесал каждый здешний закуток, несмотря на то что перед глазами простиралась одна лишь равнина: донельзя пыльная, грязная и унылая.       Пустая.             Возвращаясь ни с чем назад, Лань Ванцзи еле заставлял себя переставлять ноги. Он всё больше и больше был уверен в том, что гора медленно, но верно убивала его. Ему не рады были здесь. Ничуть. И это неизменный факт, аксиома. Гора Луаньцзан отвергала людей, ибо те несли одну лишь жестокость и боль.              Однако он по-прежнему стойко держался за своё намерение отыскать хотя бы что-то, что могло остаться от Вэй Ина.              Выйдя за пределы того закутка, Лань Ванцзи по наитию двинулся вниз, намереваясь теперь дойти до пещеры Фумо, как он изначально и планировал.             Но, пройдя несколько чжанов, Лань Ванцзи застыл. Точно каждый фэнь его тела резко промёрз, обернув молодого человека ледяной статуей: холодной, безжизненной и испуганно-удивлённой. Внутри всё замерло, а сердце пропустило удар. Пальцы задрожали, а дыхание участилось, махнув рукой на то, что это могло только усугубить положение дел из-за гипервентиляции лёгких.             Детский плач.             Конечно, Лань Ванцзи допускал то, что это могла быть тривиальная ловушка какого-нибудь голодного духа, который не мог поверить своему счастью и тому, что ослабший смертный пожаловал в их захолустье.             С каждый пройденным чи скорость шага Лань Ванцзи увеличивалась. И вот он уже не шёл, а бежал. Пару раз он чуть не упал, прокатившись по грязи и не утопши в болоте, которое образовалось на дне канавы. С горем пополам добравшись до дерева, со стороны которого как раз-таки и доносился этот плач, Лань Ванцзи уронил себя на колени, сунул нос в дупло и обомлел.             — А-Юань?.. — просипел он.             Мальчик, свернувшись в коконе из тёплых тканей, которые пропитались землёй и кровью, крепко хватался за своё «гнездо» белыми от натуги и бессилия пальчиками и кривился во сне, изнывая от постепенно убивающей его лихорадки.              Он не замечал ничто и никого вокруг. Казалось, голоса призраков, что хотели в конечном итоге свести его с ума, больше не оказывали на него никакого влияния, и теперь мальчик страдал лишь от болезни, обуревавшей его.             — А-Юань! — хрипло воскликнул Лань Ванцзи, ясно услышав пульс. Дыхание.       Потрясши ребёнка за плечо и не дождавшись его реакции, Лань Ванцзи спешно, но тем не менее аккуратно вытащил мальчика из дупла покорёженного дерева и коснулся губами лба: донельзя горячий.             От прикосновения ласковых и таких испуганных губ А-Юань дрогнул бровями и, задрожав ресницами, сквозь замыленный взгляд воззрился на того, кто побеспокоил его.       Ему потребовалось довольно много времени, чтобы узнать держащего его в объятиях Некто. И когда всё же удалось это сделать, то А-Юань слабо позвал:             — Богач-гэгэ…             Прерывисто и длинно выдохнув через рот, Лань Ванцзи трясущимися руками прижал мальчика к груди и порывисто поднялся на ноги, чуть не упав от резкости движения и по новой закрутившись вокруг собственной оси.             Убедившись, что никого и ничего рядом не было, Лань Ванцзи вновь позвал мальчика:             — А-Юань?.. А-Юань!.. — он понимал, что нельзя медлить, ибо лихорадка потихоньку усугублялась, забирая жизнь ребёнка. Необходимо было возвратиться в орден в срочном порядке, дабы предотвратить надвигающуюся трагедию. Но…             Как же Вэй Ин?..             Несмотря на то что ему было до одури плохо, А-Юань нашёл в себе силы улыбнуться. Прикрыв глаза, мальчик приподнял губы в мягкой и тёплой улыбке:             — Гэгэ, я так рад, что ты пришёл…             Лань Ванцзи поджал губы и после минутного раздумья, совершив над собой невозможное усилие, резко развернулся на пятках и быстрым шагом полетел вниз с горы, не чувствуя на удивление никаких препятствий при этом.             Казалось, что-то в нём с грохотом упало вниз и умерло, оставшись где-то позади. Где-то там, в пустоши, выжженной огнём ненависти. В чащобе из сухих коряг и топях с вязкой трясиной. Что-то в Лань Ванцзи разбилось и свернулось в клубок, плача.              Ему так хотелось вернуться! Так хотелось остаться здесь на множество часов! Просто чтобы… Просто чтобы продолжить искать! Лань Ванцзи жаждал бы потратить столько времени, сколько было нужно; столько сил, сколько было необходимо для того, чтобы…       Найти Вэй Ина.             Однако на его руках теперь сопел А-Юань и что-то под нос бессвязно бормотал. До Лань Ванцзи урывками доносились его слова, ибо весь он плакал и звенел внутри. Хотелось… рыдать во весь голос! Рыдать так, чтобы просто-напросто задохнуться, разорвав лёгкие!..             Так звучало его отчаяние. Горе. Скорбь.             Ему хотелось бы сбежать отсюда: настолько гора Луаньцзан его душила. Но вместе с тем Лань Ванцзи мечтал бы остаться здесь навеки, просто чтобы увериться, что Вэй Ин всё же где-то здесь: он и так знал, что — да. Ему хотелось бы отыскать его душу, холить и лелеять её, собирая по осколкам, а после вытащить из этого ада, дабы подарить возможность на перерождение.             Однако на его руках был А-Юань, который столь же отчаянно, как и он, Лань Ванцзи, надеялся, что кто-то его всё-таки спасёт; что его не бросил целый мир умирать где-то в пустоши под названием Луаньцзан среди озлобленных душ.             Лань Ванцзи… было до невозможности сильно больно! Сердце разрывалось на куски, и эти самые осколки впивались в рёбра; лёгкие, мешая дышать, и в каждый из его органов, мучая и угнетая. Лань Ванцзи мечтал бы узнать и удостовериться, что с Вэй Ином на самом деле всё хорошо! Что он… Что он не ушёл!             Но, к превеликому сожалению, истина была такова: он не выстоял и погиб. Теперь Вэй Ин — часть этой самой пустоши; пыли и грязи под ногами, и не сыскать во всей этой куче его праха.             Лань Ванцзи в самом деле… опоздал. И ничего… Ничего уже не сделать. Ни скорбь, ни слёзы ему ничуть не помогут. Он бессилен! Он опоздал! Он… Он не успел ему помочь!.. Хоть что-то для него сделать!             Однако…             — Тётя Синь сказала, чтобы я был послушным мальчиком, — бормотал А-Юань. — Она сказала, что мы поиграем в прятки, пока Сянь-гэгэ встречает гостей. Чтобы мы с ней не мешались ему и не путались под ногами. Она велела мне сидеть в дупле и ждать, когда за мной кто-нибудь придёт.             Лань Ванцзи чётко и ясно понимал, что кое-что для Вэй Ина он всё же сможет сделать: спасти ребёнка, для которого он некогда выскреб шанс на жизнь.             — Тётя Синь не вернулась за мной. Было… так шумно… Но… даже когда стало тихо-тихо… — А-Юань тихо вздохнул и свернулся в клубок на груди Лань Ванцзи, уткнувшись носом в его мокрый от слёз ворот. — Никто не пришёл за мной, — мальчик улыбнулся. — Только богач-гэгэ пришёл. Ты пришёл поиграть со мной?..             Тогда Лань Ванцзи ограничился тем, что погладил мальчика по спине и плотнее закутал в свои верхние мантии, скрыв от завываний январских ветров. Спустившись с Луаньцзан, он вскочил на Бичэнь и улетел прочь, в Облачные Глубины, намереваясь оставить маленького А-Юаня в своём ордене и подарить ему ту жизнь, которую для него хотел бы Вэй Ин.             Лань Ванцзи бежал тогда быстро, скоропалительно; подгоняемый собственным горем и скорбью.             Он исчез с порога молчаливой одинокой обители так стремительно и отчаянно, что даже не заметил, как тьма, клубящаяся в чащобе меж древ, вдруг раскрыла свои глаза, похожие на глаза старца, и скрипучим голосом вдогонку бросила:             — Спасибо, человек. За то, что хотя бы ты остался человеком.

      …      

      Яньли медленно моргнула, прогоняя морок чужих воспоминаний, который она просмотрела, не спросив разрешения хозяина. Отвернувшись так, будто каждая из её мышц закоченела, она воззрилась на что-то всё это время тихо говорившего Сычжуя и заломила брови, подумав о чём-то своём. Вся какая бы то ни было весёлость исчезла, уступив место взрослой меланхолии. Сейчас она была похожа на сошедшую с Небес Небожительницу: прекрасную, отрешённую и одухотворённо молчаливую. Пожалуй, именно её смех и задор, присущий характеру, и делал её живой.             Человечной.             Пальцы расслабились, стекши по рукам нефритовой статуи, и остановились на локтях. Прижавшись щекой к плечу «отца», она опустила ресницы, продолжив из-под них смотреть на Сычжуя, который даже не подозревал о том, что за ним наблюдали.                   Ванцзи отвлёкся, когда неясно каким образом смог почувствовать чужую смену настроений. Это было странно, ведь он никогда не слыл настолько эмпатичным человеком. Ощущать испускаемые людьми флюиды было для него тяжко; разбираться в чужих чувствах так же представлялось для него задачей со звёздочкой. И то, что ему вдруг удалось уловить посетившие Яньли мрачные думы — да притом столь легко и непринуждённо, — показалось ему довольно странным.             Однако это было не то, на чём он хотел бы заострить своё внимание. Гораздо более важным являлось состояние Яньли, взгляд которой внезапно приобрёл гнетущую тоску, которой обладают только взрослые, имеющие богатый жизненный опыт.             Дёрнув девушку за рукав, Ванцзи заглянул ей в лицо, слабо выгнув бровь в молчаливом вопросе. Та перевела на него взор, покрытый то ли сонной, то ли одурманенной пеленой. Словно она только что оказалась далеко-далеко отсюда и не совсем понимала, кто и что от неё хочет.              Пару раз моргнув, Яньли улыбнулась и покачала головой, как бы отмахнувшись или заверив, что всё в порядке.             По сети духовного общения она проговорила:             — Вот как… Так значит, это Сычжуй – тот мальчишка Вэнь из твоих воспоминаний, которого в своё время спас шифу? — вопрос был риторическим, и потому Ванцзи отвечать не стал. Улыбка Яньли почему-то сделалась в разы загадочней, а взор окрасился в тона ностальгии и чего-то тёплого. — Любит же папа всё-таки детишек-брошенок спасать.              Ванцзи более явно выгнул бровь, потребовав пояснений, но Яньли предоставить их не пожелала и не прокомментировала свою последнюю фразу. Однако мужчине хватило ума предположить, сопоставив наблюдения, что под «детишками-брошенками» она понимала ещё и себя, а может, и кого-то ещё.             Допытываться Ванцзи не стал. Лишь вернул себя обратно А-Юаню и тяжко вздохнул, пожалев о своём нынешнем бессилии и невозможности обнять его.             Были заметны в отсветах свечи слёзы молодого человека. Тот кусал нижнюю губу в попытках их заглушить. Но Ванцзи чувствовал, что ему тяжело; что тот на грани. Возможно, так было потому, что Сычжуй отчаянно желал бы поблагодарить человека, который спас его, вопреки собственному благополучию; тому, кто отдал многое, если не всё, чтобы он жил, не зная бед. А может, Сычжуй уже знал больше, чем предполагал Ванцзи, и потому для него куда более невыносимо было знать, что его спаситель потерял шанс на своё столь желанное место среди людей ради помощи ему.             В конце концов Сычжуй, так и не дождавшись ответа, глубоко поклонился, уперев лоб в сложенные на полу руки, и надолго так застыл, пока его не потревожил пришедший на поиски товарища Цзинъи.             Смерив сложным взглядом статую, за которой сейчас, притаившись, замерли Ванцзи и Яньли, он похлопал Сычжуя по спине и пробормотал:             — Ну хватит спину гнуть. Идём. Скоро фонари запускать, — эти слова будто бы послужили сигналом к действию.             Мигом выпрямившись, Сычжуй расправил плечи нарочито явно и, шмыгнув, улыбнулся, тоскливо осмотрев нефритовый лик Божества:             — Да? Так быстро? — с трудом поднявшись, молодой человек расправил подол мантии и повернулся к Цзинъи, что не сводил с него глаз. Опустив ресницы, Сычжуй качнул головой, перебрав пальцы. — Я в порядке, Цзинъи. Не переживай за меня.       Хмыкнув, Цзинъи повёл плечами, уколов взором исподлобья статую:             — Он так и не ответил?             — Нет, — лаконично отозвался Сычжуй, забрав из рук Цзинъи свой фонарь. — Но… Это не страшно. Учитель Вэй ведь занятой. Сегодня… Праздник Середины Осени. Навряд ли он внимает прошениям верующих.             — Он и в предыдущие дни не слишком им внимал, — скептическим тоном парировал Цзинъи. Дёрнув щекой, молодой человек поднял руки в капитулирующей манере, случайно стукнув бортиком своего фонаря о фонарь Сычжуя, и сменил гнев на милость, умалив количество яда в тоне. — Сычжуй, я понимаю, что тебе хочется выразить свою благодарность Учителю. Но… Думаю, ему не то чтобы она нужна.             Вероятно, Сычжуй и сам догадывался об этом. Даже не догадывался, а досконально знал. После того, что поведал им в двух словах спустя пару недель после «смерти» Вэй Усяня Цзинь Лин, он кардинально переосмыслил всё то, что было им узнано. Не в его праве было винить Вэй Усяня за равнодушие к своей персоне, потому как тот уже сделал всё и даже больше во имя его благополучия. Просить внимания было бы слишком нагло.       Но Сычжуй, вопреки этому, продолжал из раза в раз посещать храмы Сюань Су в надежде выразить свою признательность ему. Просто… чтобы он знал. Чтобы услышал. Сычжую лишь хотелось, чтобы это дошло до него. А большего ему и не нужно было.             — Верно, — в конце концов проговорил Сычжуй, пальцами впитав шершавость покрытия расписного фонаря. — Но я не могу иначе, ты же знаешь.             Цзинъи вернул ему его же ответ:             — Верно, — протянув руку и потрепав друга по плечу, он ободряюще воскликнул. — Но, пусть даже Учитель не желает слушать твои благодарности, мы можем сделать это по-другому, да? — Цзинъи широко улыбнулся, приковав глаза Сычжуя к фонарю, который он потряс, желая добавить веса своим словам. — Цзинь Лин сказал, что для Божеств состязание фонарей играет ключевую роль. Так скажем, забава их. А это значит, что мы, как преданные последователи Сюань Су, просто не можем опоздать! Пойдём на утёс Сиван. Оттуда открывается лучший вид. Быть может, и на Небесную Столицу! Кто знает. Мы просто обязаны запустить наши фонари! — схватив меланхоличного Сычжуя за руку, Цзинъи побежал прочь из Храма, попутно оглядываясь, чтобы их не заметили, и тараторя. — Возможно, именно они и приведут Учителя к победе, а после он снизойдёт до нас!             Позволив себя вести, Сычжуй вдогонку бросил, улыбнувшись — уже куда более искренне:             — Может.             Едва молодые люди исчезли с порога Храма, Ванцзи и Яньли позволили себе выдохнуть. Плечи их опустились, а из тел испарилось напряжение, которое хочешь, не хочешь, а присутствовало ввиду нахождения в непосредственной близости от них смертных.             В страхе быть раскрытыми они даже не дышали.             Кашлянув и хрустнув шеей, Яньли тихо хлопнула в ладоши и повернулась к Ванцзи с нарочито яркой улыбкой:       — Ну и нам пора, я думаю, — она заговорщически сощурилась. — Ханьгуан-Цзюнь… А пойдём-ка… Тоже… На утёс Сиван фонари запускать?             Поняв её замысел, Ванцзи выгнул бровь. Но отказа не выказал. Он лишь отвернулся от девушки и поплыл вслед за юношами. Яньли подбоченилась и фыркнула, а после, забоявшись отстать, нагнала трусцой Ванцзи и, ступая вприпрыжку, начала что-то тихо щебетать, отвлекая их обоих от мрачных дум.

…

      Утёс Сиван был точно таким же, каким помнил его Ванцзи: ничего не изменилось за полгода его отсутствия.              Замерев подле Яньли на краю выступа одной из пик горного массива, мужчина скосил глаза и увидел, что в низине — там, где с Вэй Ином они тогда встретились — копошились с фонарями Сычжуй и Цзинъи. Последний что-то слишком громко бурчал, сетуя на нерасторопность товарища и говоря, что тот ставит фонарь наизготовку не так, как нужно.              Сычжуй, конечно, порывался извиняться и исправляться, однако выходило у него это из ряда вон плохо, отчего бубнёж и брюзжание Цзинъи только распалялись, а руки, упёртые в бока, всё чаще и чаще мелькали перед взором невольных слушателей.             Яньли присела на валун, привольно скрестив ноги в позе лотоса, и хихикнула, подперев подбородок кулачками. Глаза наполнились нежностью и теплом — всё же, какой бы сварливой гордячкой она порой ни была, по друзьям она соскучилась. Ванцзи знал: девушке хотелось бы сейчас присоединиться к ним. Будь Яньли кем-то другим, лисица непременно воскликнула бы что-нибудь боевое и невероятно счастливое сейчас, окликнув мальчишек; замахала бы рукой и спрыгнула бы к ним, дабы вместе запустить в честь любимого Божества фонари.             Но она была тем, кем была. И потому Яньли не давала себя обнаружить. Ей оставалось лишь сидеть в вышине на валуне, не чувствуя его холода в силу своей божественной натуры, и радоваться тому, что теперь у неё всё же есть друг в лице Ванцзи, ведь до этого года она встречала Праздники Середины Осени в основном в одиночестве: Юй и отец были заняты, а среди воронят девушка так и не отыскала себе товарища иль подругу.             Ванцзи стал для неё близким другом: тем, с кем можно было и трапезу разделить, и тренировки провести, и за играми посидеть, и праздники встретить. Пожалуй, только благодаря Ванцзи, Яньли было не так грустно от мысли, что у неё не было возможности объявить о своём присутствии первым друзьям не только из Среднего Мира, а вообще, из какого-либо Мира.             …Стремительно темнело. Конечно, уже и так до этого смеркалось, однако по некой причине светло было как в час петуха.              Небо окрасилось в оттенки мрачной ночи и загудело в ожидании скорого расцвета. Оно застыло, гадая, в какой же момент ей станет тепло. Ванцзи невольно засмотрелся на вышедшие на свою смену звёзды и глазами поискал Небесную Столицу, о которой было немало разговоров за последние полгода, но так ничего и не нашёл.             Яньли широко зевнула, после надув губы и покрутив перед глазами полностью готовый к запуску фонарь, и бросила:             — Если ищешь Небесную Столицу, то прекращай: не сыщешь. Та надёжно скрыта за периной облаков и занавесями ночи. Да и к тому же она столь высоко, что запросто не разглядишь её.             Ванцзи отвёл взгляд и сухо отозвался:             — Ясно, — чуть нахмурившись, он воззрился на Гусу и Цайи, огоньки которых пестрели в низине. — Как скоро будем запускать фонари?             С несколько раз согнув и разогнув в задумчивой манере пальцы, Яньли выпятила губу:             — Сейчас, первые фонари покажутся — и запустим, — она по новой нырнула вниз, дабы заглянуть на изнанку фонарей, дабы в последний раз убедиться, что они не забыли оставить заклинание, благодаря которому отличали в этой общей массе и уже после считали фонари беспристрастные судьи-небожители. Слабо хлопнув ладонями по их бортам, Яньли фыркнула. — Ну всё, мы на низком старте.              В этот же момент где-то внизу взорвался Цзинъи:             — Да твою мать! Руки-крюки! Сычжуй! Неужто со своим уходом Ханьгуан-Цзюнь забрал всю твою аккуратность?! Что это такое?!             — Да что?! — обиженно воскликнул Сычжуй. — У всех бывают плохие дни! Я всего лишь человек! У меня нет возможности всегда быть идеальным!             Цзинъи фыркнул:             — Ври больше! Неидеальный он, — отобрав фонарь и устроив его у себя на коленях, молодой человек принялся в экстренном порядке исправлять нанесённый ему ущерб. — Ладно-ладно, не гневайся, — примирительно бросил Цзинъи. — Садись. Щас я всё исправлю, и запустим фонарики.             — Как ты можешь сидеть? Тут же грязно! — пробубнил Сычжуй, но гнев на милость всё же сменил, упав рядом с Цзинъи.              — Грязно, — согласился тот. — Но сегодня у нас день нарушения правил! — и хихикнул. — Рядом же нет Ханьгуан-Цзюня, который мог бы нас пожурить. Он же всегда был ответственен за наказания! А сейчас – нет. Пользуемся моментом, пока никто не видит, и творим безобразия!             Сычжуй тяжко вздохнул, благопристойно устроив на коленях руки:             — Интересно, как там Ханьгуан-Цзюнь в Нижнем Мире? Прижился? А Яньли? Что с ней?             Не отвлекаясь от работы, Цзинъи рассеянно предположил:             — Вероятно, Ханьгуан-Цзюнь всю нечисть построил в первый же день, — на озадаченный взгляд Сычжуя он пожал плечами. — А что? Это же Ханьгуан-Цзюнь! Наверняка от его краткого неумолимого взгляда и молчаливой укоризны все демоны внезапно уверовали в Сюань Су и перестали творить бесчинства. Я бы за него не переживал.             — Думаешь?             — Думаю, — приладив на место одну из деталек, Цзинъи довольно воскликнул. — Готово! — и после чихнул. — А про Яньли… Эта стерва вообще безобразница! Ни привета, ни ответа от неё! Хоть бы весточку, что ли, послала! Неужто, уйдя из Среднего Мира, она про нас совсем забыла? — он надул губы, а после, спрятав хитринку во взгляде и умалив яркость мимики, отчеканил, спародировав чей-то тон и чью-то манеру. — Бесстыдство!              Прыснув со смеху, Сычжуй миролюбиво проговорил:             — Будет тебе. Яньли же как Учитель Вэй. Наверняка она занята. Равно как и Ханьгуан-Цзюнь, от которого ни слуху ни духу. Быть может, у них нет возможности попасть в Средний Мир и отправить нам весточку. Не будь к ней столь суров.             — Ага, — буркнул Цзинъи, не желая сознаваться в том, что реагировал он так, потому что просто-напросто соскучился. — Но всё же! Бесстыдница и стерва она. И этого не изменит ничто, — задрал Цзинъи подбородок.             Сычжуй с улыбкой покачал головой и хотел было ещё что-то сказать, но тут он вскочил на ноги и воскликнул:             — Цзинъи! Цзинъи! Смотри! Фонари поплыли!             — Где? — непристойно широко раскрыл свой рот Цзинъи и тут же его захлопнул, ибо спина у него зачесалась, будто от чьего-то недовольного взгляда. — И правда! — спохватился он. — Быстрее запускай! Мы должны быть первыми!              Пока они возились с фонарями, запуская их, Яньли вовсю хихикала, пихая Ванцзи локтем в бок:             — Слышал? — шептала она. — «Хорошо, что здесь нет Ханьгуан-Цзюня»! Ха-ха-ха-ха! Каков кошмар! Если это первый раз, когда он позволил себе нарушить правила, руководствуясь тем, что ты его не видишь и не сможешь обругать и наказать, то Цзинъи чёртов «везунчик»! Ха-ха-ха! — загоготала Яньли, схватившись за живот в припадке истерического хохота. — Ой, не могу!             Ванцзи одёрнул её:             — Тише, — и красноречиво сузил глаза. — Приличнее.              — Какой ты бука! — отмахнулась от него Яньли и подхватила на руки первый фонарь, торжественно воскликнув. — Посвящаю первый фонарь своим друзьям! Дорогой папулик, одари же их своими милостью и благословением! — протараторив пожелание, она подула на фонарь, снабдив его духовой силой для скорости и спокойного набора высоты, и помогла ему взмыть ввысь.             Пока Ванцзи думал, она подняла на руки второй фонарь и, проделав всё то же самое, бросила ему вдогонку:             — Второй фонарь посвящаю тебе, папа! Люблю тебя!             Когда Яньли уже отправила третий фонарь с пожеланиями для Цзинь Лина, Ванцзи по-прежнему стоял, тупо глядя на то, как девушка своими действиями освещает небо. Юноши внизу уже также отправили в вышину два своих фонаря и теперь с детским восторгом в глазах их провожали.             Стоя на краю выступа, Ванцзи обеими руками держал фонарик и неоднозначным взглядом на него смотрел. Можно было подумать, что тот хранил ответы на многие его вопросы, однако, разумеется, это было ошибочным. Но по некой причине Ванцзи думал именно так.             Расставаться с фонарём мужчина не спешил отчего-то. Глядя на него, он будто бы напитывался исходящим от него теплом и взамен отдавал что-то своё. Вот только Ванцзи не знал, что именно им отдавалось.             Размышления заняли много времени. За тот промежуток Яньли успела запустить все заготовленные ими фонари и проводить каждый с особенным пожеланием. Ванцзи невольно поразился, узнав новую сторону лисицы: какой бы своенравной, высокомерной и эгоистичной та порой ни была, она думала о многих — если не о всех, — и в светлых пожеланиях не забыла ни про кого: ни про друзей, ни про отца, ни про возлюбленного, ни про воронят, ни про Юя, ни про верующих, ни про ушедших навсегда людей, ни про зверей.             Забота о благополучии незнакомцев и близких сыпалась из Яньли точно из рога изобилия. Ванцзи изумлялся тому, как такая шумная гордячка могла быть в то же время донельзя внимательной и человечной по отношению к другим. Это умиляло и помогало понять, что Яньли ни в коем случае нельзя было назвать однозначной личностью: девушка была многогранна, сложна, и Ванцзи не думал, что ему когда-нибудь удастся полностью её узнать.             Закончив, Яньли упёрла руки в бока и с солнечной улыбкой выжидательно посмотрела на Ванцзи, как бы подбадривая и говоря: «Я подала тебе пример. Твоя очередь, Ханьгуан-Цзюнь!».             Нерешительно сжав торцы фонарика, Ванцзи глубоко вдохнул и выдохнул, нежно запуская в небо с кончиков пальцев маленькое расписное солнышко. То вспорхнуло и медленно поплыло на Небо, присоединяясь к своим товарищам.             С губ Ванцзи не сорвалось ни слова, но мысли были более чем полны мольбами:       «Вэй Ин. Моё милосердное Божество. Посвящаю свой единственный фонарь тебе одному. Моим… единственным желанием будет: чтобы тепло наконец-то посетило тебя. Чтобы… ты наконец-то согрелся. Мне больше ничего не нужно. Лишь об одном молю: позволь мне позаботиться о тебе, — Небеса, как и было предсказано Яньли, озарились множеством маленьких светил. Теперь уж не было места мраку, и… стало как будто бы теплей. Словно все ветра смолкли, а холод остался где-то далеко-далеко позади, запретив себе приближаться. Стало так тихо, так спокойно, столь светло на душе — не то что вовне. — Моё милосердно Божество, посвящаю этот фонарь тебе, — проводил Ванцзи взглядом и словом фонарик. — Молю, одари себя благословением».             — Ну что, пойдём? — дёрнула его за рукав Яньли, вырвав из омута дум. Улыбка сверкала на девичьем лице, делая его живее. Ванцзи невольно засмотрелся на неё, отыскав в этом свете, тепле и счастье осколок кого-то. Глаза Яньли полыхали голубизной, сияли — Ванцзи думалось, что на их дне легко можно было отыскать чей-то мудрый взор, который некогда так же завлекал в свои воды, приглашая в себе утонуть.       Казалось, Яньли понимала каждую из его мыслей. И потому не торопила. Она позволяла смотреть на себя как на кого-то другого; позволяла видеть в своей улыбке отражение навсегда ушедшего человека; позволяла за свой счёт оправляться от скорби и избавляться от ядовитого холода.             Потому что знала, насколько это важно.             — Пойдём, — наконец прохрипел Ванцзи, насилу отворачиваясь, потому что видеть в чужом облике того, кого уже ни за что не сыскать, стало невыносимо.       Яньли одним лишь кратким морганием смазала всколыхнувшуюся в ней грусть и куда более ярко улыбнулась, потрепав Ванцзи за плечо:             — Воронята наверняка тако-о-о-ой ужин сделали, — она хихикнула. — С моим, конечно, не сравнится, но тоже… вполне себе ничего.             Не заметив, как кратко улыбнулся, Ванцзи хмыкнул:             — Мгм.             — Но сначала!.. — вдруг заговорщически пропела Яньли и подскочила к краю выступа, потянув за собой Ванцзи. Тот озадаченно на неё воззрился, а после округлил глаза, поняв, что девушка сняла с них заклинание невидимости.              — Что…             — Ну же… — прошептала Яньли, сжав свободную руку в кулачок и напрягшись всем телом в тревожно-радостном ожидании иль предвкушении. — Посмотрите сюда… Ну же… Не спешите уходить… Посмотрите!.. — молила она друзей, которые пока что ни о чём не подозревали, собираясь домой как ни в чём не бывало.       Однако Яньли зря сомневалась в том, что молодые люди могли просто так уйти, ничего странного не заметив. Всё же они были заклинателями именитого Ордена, которые ежедневно совершенствовали тело и дух.              Ощутив на себе чужое пристальное внимание и присутствие после снятия заклинания сокрытия, Сычжуй и Цзинъи напряглись всем телом, однако в то же время и озадачились. Почему же не исходило угрозы? Зачем кому-то скрываться в тени и столь пристально наблюдать за ними, если при этом не помышляя что-то пагубное и тёмное?       Сычжуй и Цзинъи синхронно обернулись и обомлели, одновременно выдохнув:       — Яньли?!             А Цзинъи гулко сглотнул и сипло выдавил, точно сдувшийся мячик:             — И Ханьгуан-Цзюнь…             Исполнив задуманную шалость, Яньли шкодливо заулыбалась и по-лисьи подло захихикала, замахав бодро рукой. Ей не было что-либо сказано или сделано, помимо взмахов ладонью. Она таинственно улыбнулась и повернулась на носках, утянув за собой «в никуда» Ванцзи, сменив приветствие на прощание. Рука лениво пару раз качнулась в воздухе и растворилась в пространстве, равно как и их с мужчиной силуэты.       Юноши вновь их позвали синхронным криком и со звоном выпустили мечи из ножен, мигом на них вскочив и воспарив к тому самому выступу, на котором видели секунду назад Яньли и Ханьгуан-Цзюня.             Однако более там никого не было. Тишина да редкие огоньки светлячков, лениво пролетающих по своим делам, всего-навсего встретили их. Молодые люди цепко обвели глазами пространство, но так ничьего присутствия и не обнаружили.             Плечи их понуро опустились, а брови сдвинулись:             — Неужто нам показалось?.. — пробубнил Сычжуй.             Цзинъи ядовито буркнул:             — Тогда поздравляю нас с одновременно поехавшей крышей и одинаковыми галлюцинациями. Какие хорошие мы с тобой друзья! Такие близкие! Настолько, что даже идентично бредим!              Сычжуй лишь искоса на него глянул, никоим образом не прокомментировав пронизанный сарказмом и ядом тон.              А Цзинъи тем временем спешно одёрнул себя от злого плевка наземь и ущипнул кожу на запястье, дабы убедиться в собственной трезвости. А то так недолго было и до паранойи: вот и нарушай правила! Совесть в лице Ханьгуан-Цзюня привидится!       Они уже хотели были разочарованно двинуться обратно, но тут эхообразно разошёлся по пространству девичий заливистый хохот, который был им очень даже знаком:             — Дурачьё вы!.. — голос будто бы приближался, а после сбегал далеко-далеко. Лоскуты материи словно щипали Сычжуя и Цзинъи за щёки, точно дразнясь, а шелест елей и сосен всё больше и больше напоминал собой мягкий смех и улыбку. — Счастливого Праздника Середины Осени!.. До свида-а-анья!..             Сычжуй и Цзинъи, возведя глаза к Небу, к фонарям и опустив ещё ниже плечи, оторопело в один голос проговорили, ответив голосу, певшему им из-за кулис:             — Счастливого Праздника Середины Осени…