В ожидании тепла

***

— Целитель — Я целую забытые ранки И на них вырастают цветы. Жертва вековой лихоманки. Заложник твоей красоты. Я целую разрезы на плоти, Зашиваю их собственным ртом. Не утонем мы вместе в болоте. Мы спасёмся от ливня зонтом. Я целую души твоей травмы. Там на дне дотлевают угли. У любви нашей буквы заглавны. Мы с тобою её сберегли. Я целую места ниже рёбер, Куда стократно вонзались ножи. Я б своими руками угробил… Всех тех, кто того заслужил. Ты целуешь меня нежно в губы, И цветы прорастают во мне. Мы ни Боги, ни монстры, мы – люди. Мы два сердца, потерянных в мгле. Мы с тобой океаны печали, Куда Немезида наплакала слёз. Мы отомстим им, поверь, но в начале Дай залечить, подожди, чтоб Срослось. Я целую тебя всё смелее, Вливая сил громадный поток. И рисунок проклятый на шее, Исчезнет как и мой мотылёк… Автор стихотворения: @mary (из тик тока; ссылка: https://vt.tiktok.com/ZSF7Cyfpw/)

      

***

      Было холодно.       Вэй Усянь чувствовал себя так, будто бы он горит. Мучительно. Безудержно. И сжигает его не пламя костра, а колкая метель и агония из давно забытой боли.       Ломало кости – в принципе, вполне ему знакомо. Ведь когда-то он уже перенёс нечто подобное – даже, на его взгляд, много хуже.        Но отчего-то ощущать то, как твои кости буквально трещат от беснующей в сосудах демонической ци, стремительно разрывающей твоё тело от внесенного ненужного насильного корректива, было, мягко говоря, ужасно и безумно больно. Сводяще с ума.              …       Вэй Усянь, вопреки всему, мог совершенно трезво сказать, что он сумасшедший. Безумец. О, Вэй Усянь никогда и ни за что не назвал бы себя здравомыслящим.       ...       И вот вопрос: как сошедший с ума продолжал делать то же самое?.. Был ли его безумию предел?       ...       Вэй Усянь искаженным голосом взвыл и стиснул зажатое в своей руке нечто. Следом раздался неприятный хруст и сдавленный выдох боли.       — Вэй Ин! — знакомый голос. Вэй Усянь вспомнил, что слышал его, пока был в забытьи. Именно он вывел его из темноты и холода бесконечных коридоров его сознания (или... Той... Стороны).        Как странно... Вэй Усянь же уже здесь?.. Почему тогда Некто продолжает его столь отчаянно звать?       "Отчаянно"... Кто же этот Некто, что столь искренне нуждается в нем, раз настолько..."отчаянно" пытается достучаться до него? Пробиться к нему сквозь толщу льда в несколько чи – а быть может, даже ли – и не гнушаясь и не страшась окунуться в чертовски холодную воду, что грозилась искромсать твои клетки в первую же секунду и не оставить в них и крупицу жизни?       Больно...        Эфемерное понятие для него. Он знал, как это слово звучит, откликаясь в перемалываемых костях и вытекающей из тела крови. Вэй Усяню было известно, какого это, когда всё естество горит.        И именно поэтому его тело неизменно молчало.       Молчало оно, конечно, и до сих пор – сложно было назвать на самом деле спектр ощущений, испытываемый им сейчас, таким же по силе, как тот. Но Вэй Усянь не мог сказать, что боль нисколько не затронула его истончившихся душевных струн.        Все вибрировало, трещало и звенело. Должно быть, осязаемая брешь – вполне реальная, материальная, – созданная в его вместилище Цзинь Лином, внесла дисбаланс в его гомеостаз и развеяла сложившийся за последнее время порядок. Оттого-то демоническая ци и сходила с ума, а Вэй Усянь – вместе с ней.       — Вэй Ин! — по запястью разлилось тепло. Пожалуй, его при определенном случае можно было назвать приятным. Но Вэй Усянь не смог.        Оно ощущалось таким... Обжигающим... Как будто его поместили в пламя священного костра, в огне которого некогда сожгли бедного мальчишку Юнь Цихао.        Отнюдь не приятные воспоминания...       Вэй Усянь отстраненно хмыкнул про себя:       «Неужто... Время моего чистилища настало?..»       В уши ударило чужое сумасшедшее сердцебиение. Казалось, будто бы мышца готова была разорваться от охвативших ее чувств.       — Ты... — просипел чей-то сдавленный, словно задушенный от невысказанных слез непонимания, скорби и горечи голос. — О чем ты?.. Вэй Ин?.. Ты слышишь меня?       Вэй Усянь озадаченно заморгал. Его действия со стороны выглядели много заторможенно и воспроизводимыми с явным усилием. Перед глазами все было видно смутно, смазано и ничуть не понятно: что к чему относилось? Какие такие образы мелькают ныне перед взором?       — Ты слышишь меня?       «Слышу... Но кто ты?», — вновь мысленно протягивает Вэй Усянь, не особо задумываясь над происходящим, ведь все уже давным-давно утратило своё значение.       — Я ..нь...Ч...н... Помнишь меня?       Вэй Усянь будто во сне морщит кончик носа и искренне сам себя заверяет, ведь все происходящее – лишь плод его обострившегося безумства, не правда ли? Кто ещё, кроме него самого, будет взывать к нему и пытаться вернуть?       «Ни в жизни, ни после неё – нет».       Таинственный голос не отвечает ему. Но Вэй Усянь улавливает: загадочному Некто больно; он чувствует бессилие, вытекающее в ярое отчаяние...       Подобные открытия заставили его равнодушно усмехнуться. Как часто он уже применил это слово по отношению к этому "Некто"? Почему же тот сгорает от яда этого понятия?       Большой палец Вэй Усяня съезжает несколько вниз и невольно нащупывает пульсирующую венку, рассказывающую о чужой сердечной боли.       Странное пламя священного огня уже не трогало его – как понял Вэй Усянь, едва заслышав его слова о чистилище, ток поступающей светлой духовной ци перекрыли. Это радовало, ведь сей жар был чрезвычайно неприятен.       Но это...       Вэй Усянь всем своим Я зацепился за факт этого вида тепла, сосредоточенного в сокровище, пойманном им в царстве кошмаров и студеных коридоров, пронизанных вечной мерзлотой.       Он ухватился за величайшую драгоценность обеими руками и завороженно уставился на неё замыленным взглядом чуть съехавшихся к носу глаз.       «Что это?», — озадаченно хмурится Вэй Усянь.       — Моя рука, — предельно четко и понятно отвечает на поставленный вопрос Некто.       «Как же ты знаешь, о чем я думаю?», — смутно раздражается Вэй Усянь. Но не надолго. Ведь тепло привлекло его внимание больше, чем что-либо иное в этом мире.       Он подобно плохо видящему пресмыкающемуся потянулся к единственному, столь внезапному, но тем не менее такому долгожданному нежному огоньку, что не обжигал, а, напротив, дарил чувство уюта и спокойствия.       Дарил давно забытое чувство тепла.       Интересно... Откуда сие сокровище и чудо взялось?.. Чем Вэй Усянь его заслужил?       Неясно....        Но в одном он был уверен абсолютно и наверняка: раз уж наконец поймал, никогда и ни за что более не отпустит.       — Какая горячая... — едва слышно хрипит не своим голосом Вэй Усянь.        — Вэй Ин?       — Горячая... — точно умалишённый в крайне обострённой фазе повторяет Вэй Усянь. — Горячая...       Он подносит чудо к лицу и даже с расстояния в пару цуней чувствует исходящий от него жар – приятный; не то что от духовного огня. Этот факт заставляет приподнять уголки губ в смазанной улыбке.       Мельком проносится мысль о том, чтобы приложить пылающее солнышко к своему лицу. Но эта идея нисколько не задерживается в его голове, потому как зияющая дыра в теле перетягивает одеяло приоритетов на себя.       Вэй Усянь ведёт чудо ниже и прижимает его к области над сердцем. Едва тепло касается промозглой кожи, он сипло выдыхает, а черты разглаживаются:       — До чего же... Тепло...        Восприимчивый эпителий быстро улавливает, как подле лица, всего в нескольких цунях, опускается точно такое же тепло. Дикие пальцы раненного и замученного холодом зверька взвиваются и впиваются в сокровище ревностным драконом, не оставляя и шанса на бегство – пусть мысль об этом самом бегстве "жертву" не посетила.       — Ещё... Одно... — на языке крутилось ласковое "сокровище", но отчего-то оно не смогло оформиться в ясное слово и прозвучать. В горле саднило точно от сильной жажды и мешало говорить.       Вэй Усянь остервенело стискивает в ладонях урванные с Небес огоньки и прижимает к своей груди. Он не замечает, как подтягивает в детской манере колени к груди и сворачивается калачиком в защитную позу.       А два маленьких сокровища по-прежнему окружены плотным кольцом его рук и стеной из его прогнившего и ломкого после продолжительных низких температур тела.       — Тебе холодно? — раздается над ухом на расстоянии в несколько цуней: вежливая дистанция. Но такая вынужденная...       Не понимая зачем, Вэй Усянь, шаркнув шершавой щекой по подушке, кивнул.       — Очень. Мне... Так холодно... Не забирай у меня их... Они горячие... Такие горячие... Хорошо...       Казалось, на это голосу было нечего ответить.       После непродолжительного затишья чуткий нос уловил источник "жара" и... Как уж заведено... Он потянулся к нему навстречу.       Всё-таки он лис. А для них вполне естественно ластиться к тому, что им нравится. Искать защиты и греться у того, кто способен дать им хотя бы крупицу тепла.       Вэй Усянь не исключение.       Он ужом скользит вперёд и в два счета обвивает руками и ногами не сопротивляющуюся долговязую фигуру: на удивление астеничную и в некоторой степени хрупкую. Вэй Усяню хочется защитить её.        Конечности плотно обхватывают тело рядом с собой и отстраненно понимают, что обнимают человека.        Но сейчас это не имеет веса. Не волнует. Не пугает.       Тянет. Не прочь – к нему.       Голова сама устраивается на чужой груди, а ухо без всяких проблем и сторонней указки находит чужое сердце. На лице вырисовывается сонная улыбка счастья и умиротворения, когда слух трогает взволнованное сердцебиение.        Оно как иволга в клетке мечется, жаждая выбраться на свободу и порхать вокруг кого-то, но ставни держат его крепко, лишая таковой возможности и пресекая все какие бы то ни было мечтания и чаяния на корню.        А ладони – Вэй Усянь только потом поймет, что это были именно они, – продолжили лежать подле его безмолвного сердца, что благодаря чужим ушедшим надеждам и жертве сейчас пыталось слабо трепыхаться в надежде забиться как прежде когда-нибудь вновь. 

***

Настоящее время.

Облачные Глубины.

...

      Было... Странно. Вроде холодно, но его окутывало тепло. Словно глыбу льда поместили в хорошо отопленное помещение и оставили таять.        В ухо бил пульс живо бегущего сердца. Живого человеческого сердца.       Ах! Вэй Усянь на все сто мог сказать, что музыка чужой жизни была слаще и спокойней тысячи и одной колыбельной.        Вэй Усянь внезапно почувствовал себя пригретой на груди змеёй. Такой же холодной, слепой, одинокой и отчаянно жаждущей тепла. Возможно, именно это объединяло их с тем загадочным Некто: отчаяние.       Тело под ним было покорно. Лежало без движения, боясь сделать чересчур громкий или неосторожный вздох. Как странно... Почему же так? Неужто боится его разбудить? Вздор. Сусу, что за самомнение!       Но Вэй Усянь одновременно с тем думал, что, пока его не гонят, он точно не уйдет от этого чуда, что оказалось способно тронуть его ледники и сколько бы то ни было прогреть.       Как будто из-под воды Вэй Усянь слышит чей-то голос. Настороженный. Напряжённый. Не такой, как тот, что взывал к нему. В некоторой степени холодный и угрожающий.       Сокровище ответило ему и, казалось, смыло своим неспешным звучанием тот деготь, окропивший их при заявлении о себе нежеланного гостя.       Вэй Усяню хотелось зарычать и выставить вперёд усы, когти, чтобы недоброжелательно настроенный человек бежал прочь от них! Не посмел отравлять их идиллию.       Металлическое сердце окропили кислые сомнения. А что, если... Тот, кто пожаловал к ним, хочет забрать у него его сокровище?.. Не бывать тому!        Пальцы выгнулись, впившись в тело. Его обладатель нахмурился от лёгкой боли – Вэй Усянь даже чуть дрогнул, когда уловил эту эмоцию. За время, проведенное в смертном теле, он уже порядком отвык от своей способности столь ярко улавливать чужие чувства…       — Он?.. — спрашивает кто-то.       — В беспамятстве, — Некто качнул головой, а аура грусти сгустилась более явно и плотно. — Ему плохо. Я не знаю, чем помочь. Отвергает светлую ци.       — Разве не видишь? — краткий выдох усталости и неоднозначных эмоций, похожих на безнадежно запутавшийся клубок, бьёт Вэй Усяня по голове. — Ванцзи, разве тебе не очевидно, почему ему неприятна твоя духовная энергия?       Брови Вэй Усяня дрогнули.       Ван...цзи?.. Тот Ванцзи?..       Забурлил бунтарский дух, побудивший Вэй Усяня взбрыкнуться. Его спина выгнулась дугой, а голова глубоко запрокинулась. Каждая клеточка тела вдруг резко возжелала оказаться как можно дальше от этого запретного тепла. Выросшие когти порывисто царапнули то поднимающуюся, то опускающуюся грудь.       Лань Ванцзи сдавленно мыкнул от саднящей боли свежих порезов:       — Вэй Ин!       — Не трогай меня! — воет Вэй Усянь, до конца не осознавая происходящего и себя. Руки рвано тянутся к лицу и закрывают его ладонями. Кожу тотчас пачкает горячая липкая жидкость, кою Вэй Усянь скорее по привычке тут же размазывает по щекам. — Нет...       Судорога прошлась по мышцам от кончиков пальцев ног до макушки. Вэй Усянь раненным зверем завыл, забившись в угол и вонзив по самый конец когти в свои предплечья.        Боль, весьма ожидаемо отрезвила – пусть и немного. Искры из глаз сыпались уже не так хаотично, и потому картинка пред взором звенела теперь не настолько раздражающе.       — Вэй Ин... — аккуратно позвал Лань Ванцзи. — Ты узнаешь меня?       Вэй Усянь закачал головой и утробно прогудел:       — Где я?..       — В Облачных Глубинах, — тотчас отозвался Лань Ванцзи. — Не беспокойся. Ты в безопасности.        Но ледяная злость, стремительно начинающая набирать обороты из-за отвратительного состояния, сводящего с ума, не позволила Вэй Усяню покорно согласиться и сойти на мирный лад разговора. Напротив, лёд воспламенился и стал похож на беснующую лаву, которая грозилась похоронить под своими волнами все живое и уже после – как законами природы заведено – навечно застыть.       Он зарычал и со всей злости хлопнул раскрытой ладонью по стене за собой. Здание содрогнулось и, кажется, даже зашаталось. От места удара пошли опасные трещины, а лица двух мужчин побелели:       — Вэй Ин! — Лань Ванцзи потянул к нему руки, но вопреки думам дикого лиса остановился на расстоянии в несколько цуней, обязавшись не приближаться более. — Вэй Ин. Даже если не узнаешь меня. Послушай меня. Ты же улавливаешь мои слова? Ты же слышишь мой голос?       Вэй Усянь исподлобья посмотрел на Лань Ванцзи обезумевшим, затравленным взглядом, не говоря и слова. Глаза пронзили не двигающиеся ладони и застыли.       Лань Ванцзи тем временем говорил, используя спокойный – насколько было в его силах – тон:       — Тебе плохо. Хочу помочь. Не угроза. Скажи, что я могу для тебя сделать? Что ты позволишь мне сделать?       Вэй Усянь молчал. И выдерживал тишину так долго, что Лань Ванцзи уже было подумал, будто ему не ответят. Но хриплый, рычащий рокот развеял его зародившиеся страхи и бессилие в груди:       — Избыток. Демоническая ци, — непроизвольно вырвалось искаженное змеиное шипение. — Дав-в-и-и-т-т.... Разрыв-а-а-е-т-т... Избавь меня от этой оболоч-ч-к-ки. Легче... Будет.... Легче...       Лань Ванцзи застопорился:       — Избавиться от оболочки? — он мимолётно оглянулся на точно такого же озадаченного Лань Сичэня и переспросил. — Что это значит?       — Уб-б-е-е-е-й Мо Сюаньюя... Этого жалкого смертного слабака... Его тело не может меня удерживать...       — Нет! — побелел Лань Ванцзи. — Что ты такое говоришь? Не неси вздор! Я не убью тебя.       Ответом ему был хрипящий смешок вперемешку с влажным кашлем:       — Меня ты не убьешь... Силенок маловато... Мо Сюаньюй ведь уже давно сгинул, а его оболочка мне нахуй не сдалась! Ежели предлагаешь помощь – делай, что велят!        — Молодой господин Вэй, — вклинился Лань Сичэнь. — Прошу прощения, что врываюсь в ваш разговор, но позвольте попросить Вас не быть таким резким. Вы просите слишком много.       Вэй Усянь зло цыкнул:       — Много! — казалось, его искренне рассмешила эта оценка. — Да вы даже не представляете, как выглядит мое "много"! То, что я прошу, – ничтожная малость! Если этот смертный не в силах осилить даже ее, то в Небесных Чертогах видал я его бессмысленные, жалкие потуги!       — Вэй Усянь! — не сдержался Лань Сичэнь. — Следи за языком! Ты находишься в Облачных Глубинах, а не...       — Брат, — болезненно остановил его брань Лань Ванцзи, покачавший головой. — Прошу, не надо, — Лань Сичэнь клацнул челюстями, но послушно отступил, пусть и складка недовольства между бровей никуда не делась. Лань Ванцзи вернул все свое беспрекословное внимание Вэй Усяню. — Вэй Ин. Молю, не гневайся. Возможно, ты прав. Моих сил недостаточно, чтобы помочь тебе. Но я правда очень стараюсь. Мое желание облегчить твои муки истинно.       — Муки... — усмехнулся Вэй Усянь и покатал это слово на языке. — Муки... — он прыснул со смеху, а после в голос расхохотался, звуча при этом как гогот сумасшедшего, искаженный неисправным цинем. — Дурак! Что за вздор! По-твоему, это... — он насмешливо обвел свою физиономию когтистым пальцем. — Муки? Для мен-н-я?..        Кровь закапала с ещё щек быстрее, потому как трещины от уголков рта разошлись дальше.       — Это... — невольно наклонившись ближе, к самому лицу Лань Ванцзи, Вэй Усянь глумливо акцентировал. — Детский лепет. Уничижительный плевок в сторону моей смерти. Не смей называть это муками, потому как мне очень хорошо известны истинные страдания и мучения.        Лань Ванцзи слился с цветом своих одежд, но все же твердо заверил:        — Вэй Ин. Ты безусловно прав. Мне, — горло и лёгкие сковал спазм, отчего следующие слова прозвучали много тише. — Не понять, не узнать мучения, которые ты испытал. При смерти. Ты прав. Я глупый смертный. Но тем не менее этот глупый смертный по-настоящему желает помочь тебе. Скажи, как мне лучше это сделать, не.. принося тебе новой боли, лишая жизни твое вместилище.        Вэй Усянь слушал его не перебивая, а после долгое время безмолвствовал. Наконец он цыкнул, зарылся в свои колени и выгнул плечи:        — Избыток ци. Забрать.       Лань Ванцзи два раза повторять не нужно было, и он тотчас подставил руку:       — Я готов принять столько демонической ци, сколько потребуется.        — Дурень, — с смешком покачал головой, елозя лбом по коленным чашечкам, Вэй Усянь. — Помрёшь. Даже миллионная часть окажется для тебя, человеческой, слабой души, смертельным ядом.        — Тогда... Что?       Вэй Усянь обвел глазами пространство и указал пальцем на курильницу из чистейшей яшмы, напитанной огромным количеством духовной энергии за своё долгое пребывание в Облачных Глубинах.       Лань Ванцзи проследил в выданном направлении и без малейших раздумий отдал Вэй Усяню на растерзание, бесспорно, одну из ценнейших драгоценностей своего Ордена.       — Ванцзи... — больше для дела выдохнул Лань Сичэнь, ясно понимая, что боль Вэй Усяня волнует Лань Ванцзи больше, чем "жизнь" артефакта.       — Держи, — без промедлений подал Лань Ванцзи Вэй Усяню курильницу.        Когти тотчас подцепили яшмовые ручки, дико переудили изделие в единоличное владение и сжали до хруста.        Едва подушечки пальцев коснулись хладной поверхности, та покрылась ржавчиной и вмиг сгнила. Зараза расползлась от места соприкосновения по всей площади курильницы и не оставила от него даже трухи. От опустевшей ладони ввысь вскинулся алый дымок и исчез.       С губ сорвался тихий выдох облегчения. Вэй Усянь даже дрогнул превращающими кровоточить уголками рта в намеке на улыбку:       — Так-то лучше, — следом глаза его закатились, он бесхозной куклой съехал по стене, повалился на бок и провалился в пустоту.              

***

             Приходил Вэй Усянь в себя как всегда донельзя медленно. Тело ощущалось легким – почти невесомым. Видимо, сыграло свою роль долгожданное облегчение после снятия напряжения.              Ничьего присутствия рядом не наблюдалось – сие несказанно радовало, потому как Вэй Усянь уж точно не желал видеть кого-то с самого утра – или же вечера, или же ночи, а может, и вовсе – дня, кто знает. Ему всё равно, какой сейчас час.              Вэй Усянь сладко потянулся, удовлетворенно щурясь, и едва ли не заурчал, когда несколько косточек хрустнуло, встав на место.              Каждую его мышцу сковывало опустошение – и это отнюдь не удивительно, ведь его демоническая ци – а также, безусловно, его демоническое Я – буквально сходила с ума несколькими часами раннее, пытаясь разорвать смертное тело на куски и помочь ему вырваться наконец на свободу.              В голове было пусто. Даже слишком. Вэй Усяню хорошо было знакомо это состояние. Навалившаяся лёгкость, пусть и являлась своеобразной отдушиной, оставляла после себя мазок дегтя на душе, заставляя внутренних сестричек и хули-цзин скрестись, точа коготки — и делая это прямо по металлической поверхности его сердца, издавая характерные раздражающие звуки, блять!              У Вэй Усяня, если честно, не было сил раздражаться. Даже с учётом скребущихся на душе лис. Оставалось сорок дней до его дня смерти, а это значило новый приступ апатии и ухода в себя. Он терпеть не мог этот период, ведь поделать с этим, увы, ничего не мог. Радовало лишь то, что приступы «желания» более не охватывали его – вот уж четырнадцать лет в его сердце царило соответствующее затишье: и ему не хотелось ни за что его прерывать. А также, Вэй Усянь искренне надеялся, что хули-цзин не заявит о себе в весьма неожиданный момент…              Вэй Усяню было безусловно известно, что под вечер его накроет первой волной. Это значило необходимость покончить со всеми делами насущными как можно раньше, дабы отыскать укромное местечко, распушить хвосты и с чувством подремать в своей уютной норке.              Скрипнула дверь – а вслед за ней и бедное желание уединения Вэй Усяня. То был Лань Ванцзи, что ни за что не мог надолго оставить его одного.              — Как ты? — спросил он, присаживаясь на стул подле кровати. Вэй Усянь отметил, что тот расположился на пристойном расстоянии от него, дабы не дразнить его потребность в личном пространстве. Что бы Вэй Усянь не говорил, а подобное проявление уважения к его границам всегда сглаживало в общении углы и настраивало на нужный лад – пусть и не всегда, ибо характер у него незавидно скверен.              — Достойно, — отмахнулся Вэй Усянь и как бы невзначай отодвинулся поближе к стене, дабы ощутить деревянную прохладцу спиной. — Всё-таки удобные в Гусу кровати. Помогают выспаться. Отрадно.              Настрой Вэй Усяня можно было назвать весьма не плохим. А такое явление – редкость и большая удача! Лань Ванцзи с ужасающей глаз и уязвляющей сердце частотой нарывался на выстроенные Вэй Усянем в обширный ряд вокруг себя ядовитые иглы, потому им были особенно ценны моменты, когда колкий и тяжелый в разговоре мужчина делал милость и плевался ядом хотя бы через десять реплик.              Но, на какое бы то ни было удивление Вэй Усяня, что помнил, как улучшалось настроение Лань Ванцзи вслед его расположению духа, тот не выглядел сколько-либо счастливо или просветленно.              Вэй Усянь легко выгнул бровь, даже не удосуживаясь придать этому движению привычную глубь:              — Что ты милый мой не весел? Что ж ты голову повесил?              Лань Ванцзи на эту попытку растормошить не ответил, лишь продолжил смотреть на него своим давяще тоскливым и до одури болезненным взглядом.              — Ты собрался играть в «молчанку»? — и вновь тишина. — Ну ладно, — усмехнулся Вэй Усянь, ведь для него чужое безмолвие давно перестало быть ранимым. Его изящная стопа легко выползла из-под прохладной белой простыни, свесилась с кровати и принялась играючи покачиваться туда-сюда, не задавая единого темпа и двигаясь хаотично. — Ты чрезвычайно удачлив. Потому как начался замечательный, — он покачал пальцами, обозначая кавычки. — Период для меня. Буду ходить сонной цикадой и напрочь игнорировать кружащихся вокруг меня воробьёв. Мило, да? Но пока всё не столь критично, и я лишь нахожусь в рассеянности и лёгкости. Будто бы пьяный или под действием дурман-травы. Понимаешь, да? — Вэй Усянь оскалился, обнажая выступающие больше обычного клыки. Складка меж бровей Лань Ванцзи стала более яркой, а золото потускнело, вкусив царской водки из утренних колкостей Вэй Усяня. — Понимаешь, — ничуть не смущаясь и не отягощаясь молчанием собеседника, кивнул сам себе Вэй Усянь. — Так вот, к чему это я. Нехорошо будет, если играть в молчанку будешь ты один. Нужна же компания для игры, а? Я ведь, — он тёмно усмехнулся, цокая. — Люблю принимать участие в разного рода играх…              На лице Лань Ванцзи не дрогнул и мускул. Но витающая вокруг него скорбь по чему-то далёкому, желанному, дорогому и утерянному стала буквально осязаема.              — Не могу я бросить тебя одного наедине с твоей – не очень уж, конечно, завлекающей – игрой. Давай поиграем. Кто кого перемолчит, — лениво фыркнул Вэй Усянь и затих, всем видом показывая, что теперь будет придерживаться произнесенного им слова. Всё-таки он же честный игрок!              Первым сдался Лань Ванцзи:              — Вэй Ин…              Вэй Усянь резонанса никакого не дал. Ему, словно в самом деле было безразлично, с каким придыханием и задушенностью произнесли его имя. Как подрагивал в межстрочье его голос, когда произносил его имя. Он молчал, никоим образом не реагируя. Лисьи щёлки равнодушно скользили по выточенным из нефрита чертам и нисколько не трогались их печальной красотой.              — Ты долгое время пробыл в беспамятстве из-за ранения, которое нанёс тебе Цзинь Лин. И ты… твоё состояние… — этот бессвязный лепет многое говорил о крайней степени смятения Лань Ванцзи. Не нужно было далеко ходить, чтобы понять, что тот непременно выл бы и кричал во весь голос, будь он кем-либо другим. Лишь в силу своей природы лицо его оставалось невозмутимо. Непоколебимо. Неумолимо. Как всегда идеально.              Но сколько же за этой возвышенной безупречностью невысказанных чувств… Эмоций, жаждущих проявиться.              И сколько же там непроизнесенных слов.              Вэй Усянь вдруг из чистого любопытства возжелал нарочно продолжить цепляться за «молчанку», дабы вынудить Лань Ванцзи говорить. Интересно ему стало, что скрывает за своей стеной Второй молодой господин клана Лань, чья душа вечно являлась для него потемками, несмотря на все его приобретенные исключительные навыки.              — Я думал ты вновь умрёшь, — тихо закончил Лань Ванцзи. Золото блеснуло и задрожало, безоговорочно приковав против воли всё внимание Вэй Усяня. — Я думал, что ты истечёшь кровью прямо у меня на руках. Ничего не помогало. Ничего! Ни лучшие снадобья, ни заклинания, ни даже духовная ци, — он покачал головой и непроизвольно чуть наклонился вперёд. И это несдержанное движение вывело все его переживания на чистую воду. Пальцы впились в торцы стула. — Я носился по запретной секции библиотеки в течение дня и ночи. Пусто! Ничего, что подходило бы под твой случай. А это ведь… обычное ранение мечом.              Лань Ванцзи затих, переводя дыхание, но Вэй Усянь вставлять своё слово не спешил.              — Поначалу тебя лишь лихорадило. Колотило так, что я думал, будто если мне не хватит сил удержать тебя, то больше не ухвачу, не верну. Я списал всё на слабость твоего нового вместилища. Но… — уголки рта дрогнули вниз, точно всколыхнувшаяся муть ещё болезненных воспоминаний отравляла сердце Лань Ванцзи. — Потом твои глаза заискрили алым. Появились когти и клыки. А рот… — будь Лань Ванцзи кем-то другим, то он непременно бы передернулся. — На лицо за считанные секунды, невзирая на все мои рьяные попытки воспротивиться, выползла кровавая улыбка от уха до уха. Будто… кто-то мечом её вырезал.              Лань Ванцзи осмотрел внимательно слушающего его Вэй Усяня и внутренне с облегчением выдохнул, потому как уже привычное лицо было нежно, гладко и по-человечески прекрасно.              — Я подумал, что тебя прокляли. Это было сделать, к моему превеликому сожалению, не трудно в тот момент. Все-таки суета. Но… потом твоё тело начало излучать демоническую ци. Точнее: энергию обиды, — он в упор посмотрел на него. — Не просто темную ци. Энергию обиды. Как у демонов. И чем дальше, тем хуже. Уже даже колокол миньши начинал качаться, а ведь он находится на достаточном расстоянии от цзинши. Твое состояние стремительно ухудшалось. Энергия обиды концентрировалась сильнее. И я ничем не мог тебе помочь. Ничем, — Лань Ванцзи опустил взгляд и чуть – плечи, и прошептал. — Абсолютная беспомощность. Бессилие. И это… самая страшная участь.              Тут Вэй Усянь не сдержался:              — Думаешь? — на вопросительный взгляд усмехнулся. — Пожалуй, соглашусь: бессилие – страшная участь. Вот только, боюсь, мы рассматриваем её с тобой с разных сторон.              Лань Ванцзи рассматривал его на протяжении нескольких минут в абсолютной тишине, прежде чем нашел в себе силы прошептать:              — Вэй Ин.              — Да-да?              — Ты – демон?              Вэй Усянь ехидно склонил голову на бок и по-лисьи осклабился:              — А ты как думаешь? — он ясно понимал, что можно уже не скрывать, ибо…              Лань Ванцзи никоим образом не дурак.              — А что, разве не похож? — Вэй Усянь сладко рассмеялся и размял плечи. — Отчего ж я слышу в твоем голосе сомнения?              До этих его слов Лань Ванцзи выглядел так, будто всеми фибрами души надеялся на собственное заблуждение. Пожалуй, это был один из немногих – редчайших – случаев в его жизни, когда он всем сердцем желал ошибиться.              Но сейчас эти надежды умерли.              — Значит, — плечи опустились ещё ниже, а золото потускнело так, что можно было уже начать сомневаться: а вернется ли в него прежний блеск? — Это правда. Ты демон.              Вэй Усянь как бы невзначай поправил:              — Истина.              — В чём разница между правдой и истиной? — непонимающе нахмурился Лань Ванцзи.              — Правда – то, во что верят. Истина – реальное положение вещей, — на удивление без лишних пререканий пояснил Вэй Усянь.              Лань Ванцзи сметливо вздохнул, давая понять, что услышал. Его переполненный скорбью взгляд продолжил оставаться на лице Вэй Усяня, и потому тот знал, что разговор не окончен.              — Вэй Ин.              — Говори, раз начал, — без тени злобы отмахнулся Вэй Усянь. — Мне лень вытягивать из тебя клещами слова.              — Это ты сожрал Сюэ Яна в городе И?              Вэй Усянь удивился настолько, что даже переспросил:              — М?              Лань Ванцзи впил пальцы в колени, но повторил – и даже тверже, чем до этого:              — Смерть Сюэ Яна не от проклятия. Ты сожрал его, — уже даже не вопрос. Вэй Усянь хохотнул:              — Как уверен в своих словах, — он повёл плечами и с искренним интересом сощурился. — И что же заставило тебя усомниться в выдвинутом мной заключении? Неужто открытие того, что я – демон, повлияло на твою непоколебимую уверенность? Думаешь… — в тон проскользнул злой яд. — Раз я демон, то, значит, повинен во всех темных делах?              — Нет, — закачал было головой Лань Ванцзи, но Вэй Усянь перебил его с циничной ухмылкой:              — Правильно делаешь.              — Что?.. — сдулся Лань Ванцзи.              — Говорю: правильно думаешь. Без шуток. Именно я превратил темного заклинателя в кучку обглоданных костей, — видя, как позеленело лицо Лань Ванцзи, Вэй Усянь снисходительно улыбнулся. — Лань Чжань. Ты же сам сказал: я – демон. Что тебя так удивляет? Демоны любят человечину. Конечно, — он махнул рукой. — Я не являюсь острым любителем столь специфичной… кухни… Но иногда могу скользнуть на «темную тропу» - если ты понимаешь, о чём я.              Лань Ванцзи открыл и закрыл рот, так и не найдясь с ответом. Глаза, вопреки его обычному эмоциональному состоянию, округлились и заискрили так, будто Вэй Усянь вонзил в его сердце ядовитый клинок.              — И ты… так спокойно относишься к этому?.. Тебя нисколько не волнует факт, что ты ел живого человека?..              Вэй Усянь даже как-то призадумался:              — Думаю… Попервой меня это беспокоило. Но потом, когда я провёл достаточно времени среди мне подобных, мне стало как-то всё равно. За эти годы я многое повидал, и, поверь мне, я ещё очень хороший демон. И, чтобы тебя успокоить, отвечу честно: человечина не есть моё пристрастие, потому употребляю я её только тогда, когда моя энергия обиды даёт сбой и я нахожусь… — он неопределённо замычал. — В острой стадии-фазе – называй как хочешь – безумства. Тогда я был очень зол на Сюэ Яна и… мой внутренний демон изъявил желание выпотрошить его. Как-то так.              Но Лань Ванцзи подобное объяснение нисколько не успокоило. Пожалуй, ему оказалось слишком тяжело принять тот факт, что его Вэй Ин не просто призрак – но ещё и демон. Озлобленный дух, чья смерть была настолько ужасной и трагичной, что смертная земля приковала его навеки, лишив покоя.              Брови его дрогнули, равно как и голос:              — Вэй Ин…              — Что? — устало вздохнул Вэй Усянь.              — И ты ни разу не задумался над тем, чтобы… — он застопорился, потому как заставить себя произнести вслух «развеять свою энергию обиды и подарить своей душе заслуженный покой, отправив её на круг перерождений» у него не вышло.              К счастью или же нет, Вэй Усяню не было нужды слышать окончание его мысли. Он знал её и так, и потому расплывчато улыбнулся:              — О. Я пытался. Знаю, ты думаешь: как заклинатель, посвятивший свою жизнь борьбе с озлобленными тварями, сам стал озлобленной тварью и спокойно принял этот факт. Когда-то… моё отчаяние достигло пика и я разочаровался в своём собственном существовании после смерти. Мне хотелось уйти насовсем, — Вэй Усянь рассмеялся. — Но не вышло. Как видишь, — взгляд его посерьёзнел и помрачнел. — Лань Чжань. Не забывай и не строй иллюзий. Заклинатель давно мертв. Нет больше Вэй Усяня из ордена Юньмэн Цзян. Есть только Арлекин. И его великое множество иных прозвищ.              — Арлекин? — тупо переспросил Лань Ванцзи.              — Он самый, — Вэй Усянь откинулся на подушки и по-лисьи сощурился. — В мире демонов не принято расхаживать со своим человеческим именем. Поэтому каждая новорожденная тварь придумывает себе новое имя.              — И твое – Арлекин?              — Не совсем. Это прозвище, которое мне дали в Нижнем Мире. Так я звучу в обиходе в разговорах чиновников Небесных Чертогов и жителей мира демонов. Язык сломаешь называть меня каждый раз по титулу. У моих приятелей тоже прозвища есть. Они короткие и простые. Сразу понятно, о ком речь. К примеру, Градоначальник, Черновод.              — А какой у тебя титул?              — Всё-то тебе расскажи, — без тени злобы, точно дав щелбан маленькому любопытному ребенку, уколол его Вэй Усянь. — Нечего смертному знать мои титулы и личность в Верхнем и Нижнем мирах, — он цокнул. — Хватает и того, что ты теперь знаешь, что я демон. И знаешь мое прозвище. Этого с головой хватит. Человеческое должно оставаться с человеческим. Демоническое – с демоническим.              — Ясно, — сдал позиции Лань Ванцзи. — Спасибо, что поделился. Для меня это очень ценно.              — Да не за что, — Вэй Усянь после этих слов вдруг почувствовал себя как-то странно. Этот клубок специфических ощущений сдавил его со всех сторон и скрутил мышцы. Стало некомфортно. Он внутренне передёрнулся и отвернулся, приобняв себя за плечи. — Кстати. Почему ты вдруг вспомнил о Сюэ Яне?              Лань Ванцзи опустил ресницы:              — Я и не забывал. После тогдашнего нашего разговора у меня было некоторое помутнение в сознании, и мне долгое время было не до него. Но… происшествие с тобой и… новое знание напомнили мне.              — Ясно, — буркнул Вэй Усянь.              После продолжительного молчания Лань Ванцзи спросил:              — Вэй Ин. Могу я задать ещё один вопрос?              — Мгм.              — Ты… спокойно жил эти тринадцать лет?              Вэй Усянь вскинул взгляд:              — О чем ты?              Лань Ванцзи выпрямился, возвращаясь в свое прежнее безупречное, невозмутимое состояние:              — Мне многое не ясно из того, о чем ты поведал мне в обрывках фраз. Из них мне не составить целостной картины. Одно лишь важно. Ты говорил, что у тебя есть титул. Значит… ты уважаем там?              — Где – там?              — В Нижнем Мире. Тебе… хорошо там? Спокойно?              — Почему тебя волнует это? — по вмиг поджавшимся губам и давящей ауре вокруг Лань Ванцзи Вэй Усянь понял, что лучше не спрашивать. Равно как и вопрос «почему ты защищаешь меня» лучше оставить без ответа. Так проще. Им обоим.              Вэй Усянь дернул уголком рта:              — Забудь, — он отвернулся и подтянул край одеяла к лицу, зарываясь в него глубже. Уже оттуда пробурчал. — Ты спрашиваешь, уважаем ли я там, — Вэй Усянь странно усмехнулся. — Вполне. Я один из членов «верхушки» Нижнего Мира. Даже Небесные Чертоги с Пантеоном Божеств считаются со мной, — Лань Ванцзи озадаченно заморгал. — Да, Лань Чжань. Звучит странно, но – да. Небожители – не вымысел. Это вполне себе реальные существа. Когда-нибудь, если судьбе будет угодно, я расскажу тебе об этом чуточку подробнее.              Лань Ванцзи поднялся, качая головой:              — Ты сказал, что человеческое должно быть с человеческим. Нет нужды рассказывать то, что мне знать не дозволено.              Пусть Лань Ванцзи и не преследовал каких-либо корыстных целей, говоря это, в Вэй Усяне загорелся бунтарский огонь и желание вывалить все как на духу. Но он вовремя прикусил язык и дал мысленную затрещину, обвиняя себя во всех грехах.              Тем временем Лань Ванцзи подал ему чашку с горячим чаем и тихонько проговорил:              — Я рад, что тебе там хорошо, — и добавил ещё тише, отворачиваясь. — Лучше, чем было здесь.              Должно быть, он произнес последние слова настолько тихо, чтобы выговориться и остаться неуслышанным, но Вэй Усянь, на его беду, обладал превосходным слухом:              — Этому миру я чужой. И потому мне здесь было плохо.              Лань Ванцзи застыл, так и не коснувшись пальцами дверной ручки. Его вмиг прошиб озноб и тошнота. Стало так плохо и горько, что почти невыносимо.              — В этом мире есть люди – пусть чуть-чуть, пусть даже и один, - которым ты никогда не был чужим. И которые тебя… ждали и будут всегда ждать, несмотря на все, — в конце концов раздался ломкий шепот. — Мне жаль, что тебе здесь плохо. И мне жаль, что мне не по силам это исправить, — договорив, Лань Ванцзи исчез за порогом – да столь скоро, что Вэй Усяню подумалось, будто тот побежал, силясь как можно быстрее уйти от него или… от обуревающих его чувств, которым он не мог найти выход.              

***

             Впоследствии они встретились с Лань Сичэнем, который старательно делал вид, будто бы ничего критического не произошло, и исследовали украденную из комнаты Цзинь Гуанъяо голову Не Минцзюэ.              Вэй Усянь со всем усердием, сидя в темном уголке, скрытом от солнечных лучей, анализировал просмотренные воспоминания. Мозговой штурм принес свои плоды и помог при последующей помощи Лань Сичэня с запретной секцией библиотеки клана Лань установить связь между систематической игрой мелодии Очищения от Цзинь Гуанъяо и смертью Не Минцзюэ.              Лань Сичэнь порывался было прямо сейчас отправиться в Башню Кои к Цзинь Гуанъяо, дабы всё узнать лично от него, но Вэй Усянь грубо настоял на том, что нужно обождать, обосновав это тем, что бросаться в омут с головой, не имея при себе какого бы то ни было плана, – такая себе идея.              Тело Не Минцзюэ было передано Не Хуайсану, а они сами залегли на дно восстанавливать силы, ведь после того фарса с мечом ни у кого не возникнет отныне сомнений в том, что кошмар Цзянху вернулся.       

И тишина воцарится в Поднебесной ещё не скоро.

      

…

      

      Вечерело.              Вэй Усянь всё больше и больше погружался в состояние апатии, потому как лунный свет всегда действовал на него по-особенному после смерти.       Братья Лань витали в облаках отягощенного молчания. Каждый думал о своем. Вэй Усянь догадывался, о чем размышлял Лань Сичэнь, но то, что мучило Лань Ванцзи, оставалось для него непосильной загадкой. Голова не хотела работать от слова совсем и не позволяла ему продвинуться в изучении такой сложной – даже, можно сказать, практически непосильной – головоломки для него под названием «Лань Ванцзи».               Он искоса посматривал в его сторону, но только и всего. Не было сил пытаться выведывать что-то у него, дабы отыскать некоторое успокоение для отчего-то вдруг распушившейся в груди лисы после блуждания по коридорам собственной памяти.              Когда ими было решено расходиться, Лань Ванцзи тихо известил:              — Я пойду к дяде.              Лань Сичэнь в мрачной рассеянности кивнул:              — Можешь не торопиться. Я провожу молодого господина Вэя обратно.              Вэй Усянь чуть закатил глаза и по-лисьи сморщил кончик носа:              — Не нуждаюсь в сопровождении. Мне по силам дойти самостоятельно до комнаты. Путь помню.              — Мы пойдём не туда, — возразил Лань Сичэнь. — Прошу, молодой господин Вэй, не воспринимайте это слишком остро.              Он цыкнул:              — Как угодно, — натянув на пальцы рукава, Вэй Усянь пробурчал. — В таком случае, ведите.              

***

      

      Ступали они медленно, вальяжно, прогулочно. Вэй Усянь неосознанно покусывал внутреннюю сторону щеки и с садистским – а точнее, мазохистским – удовольствием пил выступавшие капли собственной крови.              Ему хотелось как можно скорее избавиться от навязанного общества, но вопреки всем его стараниям "общество" покидать его не спешило.              Выражение лица Лань Сичэня, едва в конце коридора исчез Лань Ванцзи, помрачнело ещё сильнее – как догадался Вэй Усянь, тот не хотел обременять младшего брата своими печалями и тревогами больше необходимого.               В Облачных Глубинах господствовала тишина – как и всегда, впрочем-то, - только теперь она приобрела сонные оттенки, ибо близился час отбоя.              Адептов на глаза попадалось все меньше, дорожки все сужались и сужались, уходя в низину; пушистые рукава сосен, припавшие к мощенным тропинкам, трепыхались, покачиваясь вверх-вниз, будто приветствуя их в обители, кою они старательно скрывали от сторонних глаз. Птицы не пели, поскольку большая часть уже покинула эти края, а меньшая по-любому видела в данный миг десятый сон.               Окружившая их обстановка Вэй Усяню импонировала, но в то же время будоражила неприятный студенистый осадок на дне его подсознания, услужливо подбрасывающий ему ассоциацию с кошмарным мороком многочисленных перипетий дорог той стороны горы Луаньцзан. Так упала карта, что сейчас даже самая незначительная деталь отбрасывала его в тот роковой день.               Лань Сичэнь по собственным причинам его тягостное настроение разделял, потому не оскорблял глаз Вэй Усяня своей привычной вежливой полуулыбкой на лице. Плывущие на нём ныне эмоции даже в какой-то степени понравились ему, ведь сделали Главу Ордена Лань таким настоящим и похожим на человека, а не на учтивую куклу, что Вэй Усянь не мог невольно не проникнуться симпатией к "новому" Цзэу-Цзюню.               Вокруг него витали миазмы страха, недоверия, разочарования, боли, обиды, скорби и растерянности. Вэй Усяню даже не нужно было находиться в истинном воплощении, чтобы ощущать весь этот непрезентабельный спектр на собственной коже. А также, не было надобности быть самим собой, чтобы знать, что к нему есть разговор.              Они одновременно уловили стук чьих-то юных сапог по ступенькам, торопящихся к ним, и обернулись, замирая. Из-за поворота показался адепт, несущий в обеих руках два увесистых глиняных сосуда. Взгляд его искрил, а щеки смущенно горели. Завидев Вэй Усяня и Лань Сичэня, он покраснел ещё больше, но тем не менее смело подскочил к ним и, протянув Вэй Усяню сосуды, взволнованно залепетал:              — Доброго вечера. Глава Ордена. Молодой господин. Это... — он кашлянул. — Это попросил передать вам Ханьгуан-Цзюнь. Я столкнулся с ним в коридоре, и он попросил, чтобы я догнал вас и сказал, что он придет несколько позже, чем мог бы. И просил также передать свои извинения.              Вэй Усянь закатил глаза и мысленно буркнул:              "Сдались мне твои извинения, Лань Чжань. Какая мне разница, где ты бродишь", — он лениво принял сосуды, повесив их за бечевки на свои музыкальные пальцы и протянул:              — Спасибо. Свободен, — тон, правда, им был задан весьма властный. Что уж говорить тут, от многолетней привычки за пару недель не избавишься. И что, что сейчас он говорил не со своим подчиненным или подопечным? Он – Непревзойденный Князь Демонов. Божество на худой конец! Он вправе сам решать, какой тон и с кем задавать.              Лань Сичэнь на подобное обращение с собственным адептом ничего не сказал, пусть и имел полное право возмутиться. Он кратко кивнул адепту, позволяя мальчишке спокойно уйти.              Проследив за его уходом взглядом, они продолжили путь.              

...

             Как оказалось, идти оставалось совсем немного – каких-то пара чжанов. Из-за стройных стволов показалась скромная хижинка: вполне себе ухоженная, построенная по стандартам клана Лань. Но что точно привлекло его внимание, так это цветочное поле.              Для существа, родившегося на лугу из ликорисов, места из цветочной когорты не могли оставаться ему чуждыми. Вэй Усянь неизменно тормозил подле живописных морей кустов, лугов разного цвета и любовался, находя с этим чудо-творением природы некое родство.              Раскинувшееся вокруг неприметной хижинки море из ультрамариновых горечавок приковало к себе все безоговорочное внимание Вэй Усяня и напрочь покорило. Тихий шелест колышущихся стебельков и трущихся друг о друга лепестков ласкал слух и распутывал свернувшиеся в иероглиф "бян"* его душевные струны.              Похоже, что он замер, потому как Лань Сичэнь остановился тоже. Проследив за направлением взгляда Вэй Усяня, по громкости наравне с шелестом природы пояснил:              — Горечавки всегда были любимыми цветами нашей с Ванцзи матери. Это поле – та самая малость, которую ей позволили.              Вэй Усянь отвлекся:              — Вашей матери? — он искоса глянул в сторону хижинки и выгнул бровь дугой. — Здесь был ее дом?              Лань Сичэнь поджал губы:              — Если бы. Пожалуй, это здание будет вернее назвать её тюрьмой.              Сие заявление оказалось настолько удивительным и неожиданным, что на лицо Вэй Усяня проступили эмоции:              — Тюрьма? — он вновь посмотрел на здание. — Для вашей матери?              Похоже, его живое непонимание вызвало искреннюю усмешку у Лань Сичэня:              — Что вас так удивляет, молодой господин Вэй? Что жена Главы Ордена может быть узницей? — Вэй Усянь в ответ лишь вскинул бровь, тем самым красноречиво говоря "вполне". — И такое может случиться, да... — взор Лань Сичэня утяжелился в тысячу цзиней, когда нашёл хорошо знакомую, некогда полную присутствием человека хижину. — Молодой господин Вэй, должно быть вы знаете и помните, что мой отец почти все время своей жизни провел в уединенной медитации, потому делами ордена и фактический пост Главы занимал мой дядя.              Вэй Усянь подумал, что сейчас вставлять свои саркастичные комментарии будет неуместно, поэтому предпочел прикусить язык, собирая новую информацию, которая, быть может, способна будет оказаться полезной. Он продолжил молчать и делать вид участливого слушателя, впитывая каждое слово и запоминая. Вдобавок ко всему, сегодня был тот самый случай, когда из него активный собеседник невозможен – а его и так, даже в основном состоянии, нельзя было назвать разговорчивым.              — Много ходило слухов, знаю. Но ни один не оказался приближен к правде. Причиной уединения отца стала наша с Ванцзи мать.              Вэй Усянь выпятил губу:              "Любовь... Как банально".              — Так вышло, что, вернувшись однажды с ночной охоты, отец повстречал в Гусу мою мать, — Лань Сичэнь наклонился и трепетно огладил колышущиеся лепестки горечавок. Тон его остался схож с пением окружавших их в этот миг цветов. — Говорят, это была любовь с первого взгляда.              Он выровнялся:              — Вот только она любви к нему не чувствовала. К тому же, именно ей был убит один из учителей моего отца.              — Вот это поворот, — не удержался циничный Вэй Усянь. — Должно быть, тот ей чем-то насолил.              — Может, — рассеянно выдохнул Лань Сичэнь. — Но факт остаётся фактом: она совершила непростительное преступление. Отец не мог позволить членам своего клана убить его возлюбленную, и потому взял ее в жены, дабы уберечь от смерти, а после ушел в уединенную медитацию в знак принятия наказания.              Вэй Усянь опустил ресницы и дрогнул пальцами, хлестко прошелестев:              — Вот так любовь. Ай да возвышенные чувства: запереть возлюбленную. Да лучше уж смерть, чем пожизненное заключение. Так хотя бы сможешь принять заслуженную кару с поднятой головой, а не как... Узник, — он отвернулся и почувствовал на языке привкус соли. — Я бы выбрал именно такой путь.              "И я выбрал этот путь сохранения гордости. Пусть и судьба не была благосклонна к моему решению, отобрав и ее у меня напоследок", — взгляд метнулся к закрытым вот уж многие годы двери и окислился. — "Госпожа Лань. Да ваша участь тоже весьма горька", — ногу щепнула сквозь штанину одна из горечавок. Искоса глянув в её сторону, Вэй Усянь протянул. — "Может быть, поэтому именно они были вашими любимыми цветами".              — Может, мой отец был не прав, — бесцветно вздохнул Лань Сичэнь. — Но... Позволить возлюбленной умереть – невыносимая мука.              — Верно, мука. Но тогда это эгоистичная любовь, — холодно обрубил Вэй Усянь. — Чтобы самому не страдать, сохранил ей жизнь. Любовь – все во благо любимого. Цинхэн-Цзюнь все равно лишил ее жизни. Какая разница, что без крови?              Лань Сичэнь побелел и сжал челюсти:              — Вот... Каково ваше мнение... — после довольно-таки продолжительного и напряжённого молчания, он заговорил вновь. — После нашего рождения меня и Ванцзи передали на воспитание другим людям. А едва мы подросли, нас отправили на обучение к дяде. Мой дядя… он от природы всегда был бесхитростным и открытым. Поскольку отец из-за матери разрушил собственную жизнь, он еще сильнее начал ненавидеть людей, не желающих вести себя подобающе. А потому вложил все силы в наше с Ванцзи обучение. При этом он был особенно суров. Нам позволяли видеть мать лишь раз в месяц, в этом доме.              Застывший после этих слов Вэй Усянь, пожалуй, не смог бы понять всю горечь и соль, не будь у него Яньли. Его малышки А-Ли, которую он растил с малых лет. Она стала ему дочерью, которую он.. – да... наверное, все же так... – бесконечно любит.              И проведя параллель, и представив себя и А-Ли на месте почившей госпожи Лань и Лань Сичэня, и Лань Ванцзи, Вэй Усянь почувствовал, будто его металлическое сердце царапнули несколько раз ржавым гвоздем, оставив на и без того неприглядной поверхности глубокие рваные борозды.              Тема родитель-ребенок всегда была для него болезненной. Даже после всего перенесенного им…              Вэй Усянь принялся сверлить своим тяжёлым взглядом сосновую дверь, будто бы намереваясь проделать там зияющую дыру и выпустить замученную женщину на свободу.              Стоило ему поставить себя на место почившей госпожи Лань, представить, что кто-то посмел отобрать у него его маленькую А-Ли и позволить – какое мерзкое слово – видеться с ней лишь раз в месяц.... Пожалуй, Вэй Усянь перемолол бы в труху этот жалкий домишко сразу же после выдвинутого условия, а затем прибил бы того, кто осмелился такое сказать и потребовать от него.              А-Ли... его хорошая А-Ли... Такая маленькая, несмышленая, боящаяся грозы. Как она, будучи совсем ещё крохой, привставала на носочки, чтобы дотянуться до его руки и хваталась за его мизинец, держась и ища защиты. Она всегда очень пугалась, когда он уходил надолго - а если ещё и грохотала буря в его отсутствие, то и вовсе было недалеко до потока слез ребяческого ужаса.              Если не оглядываться на чувства женщины, у которой отняли детей - ей не так плохо, она взрослая, - то, что говорить о двух маленьких мальчиках, которые ещё не успели окрепнуть, которые ещё многого не знают о мире и так нуждаются в объятиях им близкого взрослого. Объятиях мамы или папы.              В голове против воли возник образ одного конкретного мальчика, что лежит излишне прямой линией в постели, идеальной даже с его присутствием. Личико его ровно и бесстрастно, но глаза округлились и вытаращились так, что стали похожи на пару мячиков. Маленькие пальцы чуть подрагивают и прячутся в изгибах ладоней, даже не комкая одеяла, ведь... оно помнется же?              За окном гремит гром, а суровые тучи нависают, грозясь постучать в твои окна.              Но рядом с тобой никого нет. Холодно, и даже одеяло не спасает от уличной сырости. Хочется зажмуриться, спрятаться, накрывшись с головой, но задранная благородными мужами планка требований не дает этого сделать. Остается лишь лежать неподвижно, сгорая от страха, и глотать слезы, старательно сохраняя невозмутимость.              И никто не присядет рядом с тобой. Не обнимет. Не утешит. Не укроет от всех угроз в своих ласковых, нежных объятиях. Есть только ты. И все потому, что кто-то решил, будто вправе наказать не только женщину, но ещё и её ни в чем не повинных детей.              Вэй Усянь, ведомый этими размышлениями, не думал о двух мальчиках. Он думал об одном конкретном. Перед глазами стоял образ мальчишки, что топтался перед дверями хижинки в море из горечавок, ожидая, когда же распахнутся эти жестокие врата, дабы пропустить его внутрь к маме.              "Это ли... не есть вопиющая жестокость? Разве можно было поступить так с невиновными детьми, которые просто появились на свет? Чем же он провинился, раз лишился мамы?", — сердце скребли гвозди, и Вэй Усянь в негодовании поджимал уши. — "Моя А-Ли всегда крутилась рядом со мной. Почему же у Лань Чжаня не было того, вокруг ему крутиться? Хвататься за мизинец и требовать объятий? Чем же он заслужил этот холод в своем детстве?", — Вэй Усянь с проступившим в мысленный голос злым ядом процедил. — "Лицемерные праведники. Ничего от вас нового. Кричите о добре, но сами проявляете немыслимую жестокость по отношению даже к собственным детям. Даже демоны... будут в этом вопросе человечнее вас".              Лань Сичэнь его хода мыслей не замечал:              — Когда мы с Ванцзи навещали мать, она никогда не жаловалась на то, как скучно сидеть взаперти, без возможности даже шагу ступить за порог. Лишь спрашивала про нашу учебу. Ей особенно нравилось дразнить Ванцзи, но он… чем больше его дразнишь, тем меньше он разговаривает, тем хуже выражение на его лице. Он был таким с самого детства. Однако, — Лань Сичэнь коротко рассмеялся, — пусть даже Ванцзи никогда этого не говорил, я знал, что он каждый месяц с нетерпением ждал дня встречи с матерью. Точно так же ждал ее и я.              Последовавшая за этими словами тишина уплотнила вес и нажим гвоздя, водившего по лезвию Куйсуна своим извилистым носиком.              — Но потом дядя сообщил нам, что больше не нужно сюда приходить. Матери не стало.              Сам не зная зачем, Вэй Усянь вдруг спросил:              — Сколько?              — Что? — не понял Лань Сичэнь.              — Лет. Сколько ему было лет?              — Ах, вы про Ванцзи, — он опустил ресницы и выдохнул через нос. — Шесть, — Вэй Усянь сжал челюсти и впил ногти в ладони. — Он тогда был еще слишком мал и не мог понять, что значит “не стало”. Сколько бы другие ни утешали его, сколько бы дядя ни бранился, Ванцзи все так же приходил сюда каждый месяц, садился на веранде и ждал, когда кто-нибудь откроет ему дверь. С возрастом он понял, что мать больше не вернется, что эта дверь уже никогда не откроется для него, но все равно продолжал приходить сюда.              Вэй Усянь прошелестел со странной эмоцией:              — Ещё бы он не приходил.              Лань Сичэнь кивнул:              — Ванцзи всегда был чрезвычайно упрям, — немного помолчав, он закрыл глаза, достал Лебин, и порыв ночного ветра подхватил и унёс прочь плачущий звук сяо. Глубокий, словно вздох.              Вэй Усяню доводилось слышать игру Лебин. Он всегда считал, что её пение – олицетворение настоящего Лань Сичэня. Не Главы Ордена Лань, а именно Лань Сичэня. Сейчас он предельно чётко слышал в музыкальном межстрочье чужую тоску и прочий пестрый ураган чувств, который разгоняла, точно не могущие как следует разгореться угли чья-то аристократичная рука, вооруженная расписным веером.              Вэй Усяню не было жаль Лань Сичэня. Ни капли. Не потому, что у него были некие неприязненные чувства к нему – пожалуй, ему было просто-напросто всё равно на него, потому и не жаль.              Но звон потяжелевшего в груди меча, которого бросили в агрессивную среду и заставили корродировать, испуская в кровь свои железные ионы и равняя алую жидкость по тяжести и густоте с сердцем, уведомил его о том, что кого-то ему всё же жаль.              Лань Сичэнь закончил играть и тихо признался:              — Пожалуй, мне не стоило обо всём этом рассказывать, ведь мы с Ванцзи обычно не распространяемся о подобном.              — Может, — согласился Вэй Усянь. — Но есть то, о чём стоит услышать цветам и шелесту ветра, ведь им нужно то, о чём молчать.              — Необычная формулировка, — улыбнулся Лань Сичэнь. — Спасибо, — он аккуратно спрятал за пазуху сяо и оправил растрепавшуюся ленту. — В любом случае, Ванцзи всё равно не стал бы скрывать эту страницу своей истории от вас.              — Не думаю, что я спросил бы, — возразил Вэй Усянь. — И не думаю, что он рассказал бы сам. Поэтому…              — Вы правы. Таков уж Ванцзи, — тон его несколько стих. — И таковы с некоторого времени вы.              Вэй Усянь выгнул бровь:              — К чему вы клоните?              — Раньше вы бы непременно спросили, — пожал плечами Лань Сичэнь. — Ещё будучи приглашенным учеником, вы показывали себя как любознательного молодого человека. К тому же, вам было интересно общество Ванцзи. А теперь…              — Теперь это не так.              — Хотите сказать, вам не интересно общество Ванцзи? — зацепился за фразу Лань Сичэнь.              — Мне ничьё общество не может быть интересно, — не в бровь, а в глаз ткнул Вэй Усянь. — Неужто ему должно стать моим исключением?       — Не знаю, — вздохнул, нахмурившись, Лань Сичэнь и покачал головой. — Вы так изменились в свое время, молодой господин Вэй. Буквально в одночасье. И никому не удалось даже край рукава вашего прошлого Я ухватить – столь стремительно это было. Не мне уж, конечно, спрашивать, но для всех будет загадкой ваше тогдашнее кардинальное изменение.              Вэй Усянь расплывчато протянул:              — В мире происходит великое множество вещей. И все они приводят к разным исходам. Какие-то возносят нас на самые вершины и укутывают нас в перину облаков. А другие оглушительно роняют с этих самых вершин в липкую грязь, ломая кости и пачкая так, что никогда за течение вечности не отмыться. Всё бывает, всё случается, и именно это всё меняет нас: вот только, в какую из сторон медали – другой вопрос. Тут решает вероятность и судьба.              Лань Сичэнь задумчиво всмотрелся в него:              — Хотите сказать, что новый Вы – воля судьбы?              — Знаете, есть такое выражение: как карта ляжет. Кто-то всего лишь положил мою карту так, как угодно было именно ему. Судьбе было всё равно. Она в тот момент утратила свою волю, поскольку ей была уготована участь марионетки, чью вагу** взяли в свои руки неравнодушные ко мне закулисные фигуры, — Вэй Усянь вперил в Лань Сичэня свой взор и резко сменил тему. — Лань Сичэнь. Ответь мне. Что ты намерен делать с Цзинь Гуанъяо?              — Я… — замялся не ожидавший подобного поворота Лань Сичэнь. Уклон разговора, пожалуй, переменился слишком скоро, и ему пока не удалось столь же скоро перенастроиться. — Что вы имеете в виду?              Вэй Усянь сузил свои кукольные глаза и прошелестел:              — Что вы намерены делать, когда я прижму его как сучонка?              — Молодой господин Вэй…              — Нет. Не надо, — он сделал вкрадчивый шаг в сторону Лань Сичэня, на что тот нахмурился. — Мне не нужна вода. Мы оба знаем, что, если я сказал, что прижму его, – значит, прижму. И мы оба знаем, что никто из вас не свяжет мне руки, — Вэй Усянь темно усмехнулся. — Вообще, мало что в силах укоротить поводок демону.              — Вы ранга свирепый? — выпалил Лань Сичэнь.              — Почти. Вот только, — уклончиво мурлыкнул Вэй Усянь. — Чуточку, — он изобразил большим и указательным пальцами длину в цунь. — Самую чуточку сильнее обычного представителя ранга свирепый. Но вам лучше помнить, что не стоит меня недооценивать. Аукнется. И сделает это больно. Со мной лучше не ругаться.              Лань Сичэнь бесцветно проговорил:              — Ругаться с демоном – вообще сомнительная затея.              Вэй Усянь улыбнулся уголками губ:              — Каков умница. Сразу видно: Глава Ордена, — он по-птичьи склонил голову и мурлыкнул. — Я жду.              Опустив ресницы и краешки рта, Лань Сичэнь прошептал:              — Я не знаю. Понимаю прекрасно, что он должен ответить в полной мере за свои проступки…              — Не проступки. Преступления.              — Да… преступления… — согласился с поправкой Лань Сичэнь. — Я прекрасно знаю, что за ними следует соответствующее наказание, но…              — Но? — подсказал Вэй Усянь.              Взгляд Лань Сичэня треснул:              — Его убьют. Точно убьют, ибо А-Яо никогда не вызывал доверия у других заклинателей. Так же, как и вы. Правда прорвется наружу и наставит острия мечей на его горло. И среди них будет и ваша рука. Мне не известны ваши мотивы, но это знание не поможет мне защитить его от клинка, брошенного вами.              — Вы хотите сохранить ему жизнь?              Лань Сичэнь неопределенно дернул плечами:              — Я не желаю ему смерти. А-Яо дорог мне, и его казнь ранит меня. Боюсь, так сильно, что я даже не представлю, насколько.              Вэй Усянь фыркнул носом и на пару мгновений затих:              — Я подумаю.              — О чем? — удивился Лань Сичэнь.              — О ваших словах, — небрежно парировал двинувшийся в сторону хижины Вэй Усянь из-за плеча. — Быть может, Небеса и Сюань Су будут к вам благосклонны и я вспомню о вашем желании, когда лезвие моего ножа будет всего в фэнь от его шеи, — темно ощерившись, он обернулся к нему в пол-оборота. Дьявольские огоньки заплясали во взгляде, сделав его вид воистину демоническим. Указательный палец припал к губам, «призывая к тишине». — Ты бессилен сейчас, Лань Сичэнь. А когда люди бессильны и у них есть только их надежда, знаешь, что они предпринимают?              — Что же?              — Они молятся, — видя чужое замешательство, Вэй Усянь безумно улыбнулся во все тридцать два и хихикнул. — «Ничего не осталось? Обратитесь к Богу». В таком случае: молись, Лань Сичэнь, молись, и быть может, Боги тебя услышат, — он возобновил ход к хижине и отсалютовал двумя пальцами от виска. — Доброй ночи. Пора спатеньки.              Лань Сичэнь проводил его тяжелым, непонимающим взглядом, чувствуя себя исключительно потерянным.              

И только ночь и поле из горечавок были их разговору свидетелями.

             

***

             Вэй Усянь вальяжно прохаживался вдоль сосновых стен и, повинуясь наитию, легко водил по ним подушечками пальцев.              Когда-то здесь жила несчастная женщина, а гостями этих стен были точно такие же несчастные дети. Похороненные меж досок негативные эмоции – куда более превалирующие, нежели счастливые – увлекали за собой и подначивали Вэй Усяня погрузиться в свою историю.              Вэй Усянь помассировал висок, когда понял, что мыслей о Лань Ванцзи становится намного больше, чем об А-Ли или о чём-либо другом.              Его стало слишком много.              Им было принято решение отвлечься. И как нельзя кстати подвернулись под руку переданные через адепта сосуды с вином. Алкоголь расслабляет, рассеивает внимание. На смертное тело он должен лечь куда проще, нежели на его вечное – к тому же, это спиртное – не что иное, как сама Улыбка Императора: разве можно ею пренебречь?              Вэй Усянь устроился вразвалочку на постели, свесил ногу, оставив ее незатейливо покачиваться в воздухе, и откупорил кувшин.              Но зародившейся улыбке не было суждено расцвести. Черты Вэй Усяня неприязненно окаменели, а зубы сжались. Он опасно сощурился, качнул сосуд, повел носом и цокнул:              "Вода?", — а следом его догнал собственный голос из недавнего прошлого:              "Вэй Усянь прикончил остатки алкоголя и захлопал в ладоши. Он осмотрел комнату и не обнаружил места, где можно было оставить пустые сосуды. Так что, он наполнил их водой, закупорил крышкой.       — Ибо нехуй бить мои сосуды с вином, — поставил обратно и приладил на место доску. — И не скажешь, что тайник был обнаружен. Ну а если Лань Чжань решит испробовать свои запасы и обнаружит вместо вина - воду, то… как я уже успел подумать: «ибо нехуй»".              

— Ибо нехуй, —

             Вэй Усянь подумал, подумал, хохотнул, мотнув головой, и небрежно разжал пальцы, роняя кувшин на звонкий пол и разбивая того на острые осколки. Половицы мигом заблестели - и правда: вода. Он быстрым движением облизнул губы и цыкнул, насмехаясь над самим собой:              — Ну да, Сусу, ну да... Ибо нехуй. Глядишь наперед... — отряхнув ладони, Вэй Усянь шикнул, потому как увлажнившиеся глаза резануло.              Сквозь кровавые слёзы проглядывались дымчатые образы, то и дело мелькающие. Они выныривали из пространства и исчезали, будто бы являлись плодом его воображения - может, конечно, так оно и было, но Вэй Усянь склонялся к мнению, что накопившиеся здесь эмоции потянулись к его восприимчивой душе, дабы увлечь за собой и поведать ему обо всех несчастьях и редких радостях.              Находиться в доме стало невыносимо. Помимо призраков собственного трагичного прошлого, что с уходом Лань Сичэня настигали его всё настойчивее и грубее, теперь его тормошили и чужие.              Вэй Усянь, распахнув дверь и случайно уперев взгляд в чистое ночное небо с сияющей в нем полной луной, замер и, не долго думая, парой юрких движений ступней стянул сапоги, оставшись босым. Дерево даже как-то приятно закололо пятки и подушечки пальцев, но Вэй Усянь не обратил на эти ощущения внимания. Весь он устремился к лугу из горечавок, жаждая погрузиться пальцами в мокроватую от росы траву.              Едва его желание исполнилось, с губ сорвался краткий выдох облегчения и наслаждения. Он прикрыл глаза и расслабленно опустил плечи. Пальцы перебрали пространство, словно могли чувствовать каждый его лоскут и повелевать им по наитию собственной воли.              — Хорошо...              Воспоминания о босоногом беге грызли его кости и оставляли после себя вязкость в полости рта и горле. Ему не нравилось ходить не обутым, потому как это состояние казалось ему уязвимым.              Но почему-то в такие дни, как сейчас и последующие сорок, Вэй Усянь получал особенное удовлетворение от брожения босиком. А если под ногами оказывалась трава, он едва ли не мурлыкал и не пищал, раскручивая хвостами из стороны в сторону.              Зазвенели от порыва ветра горечавки. Ветерок сделался ласковым и отнюдь не буйным, как в любое иное время. Вэй Усянь дрогнул уголками губ, ощутив на себе такую чуткую заботу и внимание, и своеобразное чувство такта от природы, ведь сей период был периодом скорби о нём. Его трогало, что хоть кто-то из года в год вместе с ним переживает этот "кризис".              В такие дни он был сам не свой. Легко уходил в себя – еще больше, чем обычно. Действия зачастую лишались какого бы то ни было смысла и крутились вокруг событий его смерти.              Радовало то, что после восстания на озере Юньхэн*** Вэй Усянь более не испытывал тяги к мужчинам. Будто бы он... излечился. Зараза покинула его и наконец-то спилила ядовитые когти, и оттого выпустила из своей цепкой хватки. Тема секса и какой-либо романтики была ему чужда отныне – даже в столь "критичный месяц" ему было все равно – и это будоражило так, что Вэй Усянь как будто бы вспоминал, каково это – чувствовать и искренне радоваться.              Что может быть лучше того, чтобы быть свободным? Не чувствовать, как тебя оплетают липкие лианы навязанной похоти и как ты лишаешься здравого смысла, невзирая на все усилия, ступая на поводу у собственной слабости?              Его слабость... Его позор... Теперь это в прошлом.              Губы и брови Вэй Усяня легко дрогнули в намеке на хмурость.              Но, пожалуй, риск для его установившегося равновесия все же был. И существенный. Имя ему было Лань Ванцзи.              Как же это раздражало... Ревностно цепляться за свой контроль в течение стольких лет, чтобы он вновь полетел к чертям, стоило в поле зрения показаться... любимцу его внутренней Хули-Цзин. О, Лань Ванцзи воистину удачлив! Собрал в себе всё то, что ей так нравится: строгость, неумолимость, красота и хладнокровие.              ... Чем же Вэй Усянь так провинился, что теперь, даже стоя у руля судьбы всего и вся, он оказывается её заложником? Как же так выходит, что, имея в своем арсенале немыслимую силу и будучи существом, стоящим на самом верху, он всё ещё чувствует, как холенный и лелеянный контроль утекает сквозь пальцы, когда рядом с ним оказывается он?              Он... Он... Его имя жжет язык горечью и морозом, а потом заставляет его неметь. Им не суждено идти вместе по одной дороге, но Вэй Усянь не может сказать точно и наверняка, что сможет легко отпустить Лань Ванцзи после всего случившегося.              Разве... можно позволить ему уйти? Смертному, что заставляет его слабеть? Это угроза.              А ещё... Разве можно позволить этому чудному человеку, столь трепетно относящемуся к нему, уйти в никуда, оказавшись смытым течением времени, и раствориться в вечности, став всего-навсего одним из его многочисленных воспоминаний?..              "О чем я думаю?.." — зло подумал Вэй Усянь. — "Лань Чжаню было достаточно несколько раз заявить о своем намерении бескорыстно защищать меня, уважать границы и слышать четкое "нет" - и Хули-цзин уже поплыл. Мерзость. Гадость. Лань Чжань мужчина. И этого с лихвой достаточно, чтобы держать его на расстоянии тысячи ли от себя. Не хватало ещё сорваться по старой памяти и с ним...", — Вэй Усянь передернулся. — "Даже в страшном сне не представишь, будто я пересплю с ним. Ни в одной из секунд вечности!" — без толики ярких эмоций процедил он. — "Да и к тому же. Лань Чжань не отрезанный рукав. Да. Он ни в коем случае не такой. Он благородный человек. Чистый. Не стоит оскорблять его даже такими мыслями. И уж тем более нельзя посметь добить себя, наступить в который раз на себя и свою поломанную гордость и осквернить человека, что помогает тебе, пусть сам и не знает зачем..."              Действительно... зачем же... тот ему помогает?              Вэй Усянь, ведомый хаотичным, скорым ворохом из потоковых мыслей, схожих с диким роем ос, плавно провел раскрытыми к низу ладонями по пространству и по-лебединому качнул ими.              "Лань Чжань… что бы я о нем ни говорил, хороший человек. Всегда таким был. Благородный господин клана Лань, что всей душой верит в добродетель. Он светлый. Чистый. Разве может такой, как он, быть..." — Вэй Усянь перетек с пятки на носок и поплыл вперед, лавируя между горечавками и не задевая их. — "Неизвестно, что конкретно движет им, но... Навряд ли это что-то грязное. Можно подозревать в чем-то превратном кого угодно, но только не его. Лань Чжань... Не посмеет разочаровать меня. Ему запрещено лгать", — чуть подпрыгнув, Вэй Усянь развернулся и медленно возвел руку ввысь, царапая ноготками хорошо знакомые ему небеса. — "Он сказал, что хочет помогать мне, - быть может, это связано с его большим сердцем, наличие которого игнорировать просто нельзя. Лань Чжань всегда протягивал руку каждому страждущему", — он тихо-тихо усмехнулся. — "Разве мог он миновать и меня? Вздор".              Тело, как обычно, само принялось танцевать. Ноги без сторонней указки поплыли по земле, а каждая его черта изгибалась, следуя за ходом мысли. Невозможно устоять на месте, в то время как голова в хаосе.              "Да. Хороший человек помогает сошедшему со светлой тропы демону. Заклинатель давно на подсознательном уровне почувствовал погрязшую во тьме душу и испытал смутное сострадание, желая отправить на покой. Нет... ничего иного или потенциально опасного для меня. Он помогает не мне, а демону. И делает это просто так, не преследуя липкого умысла. Да...", — Вэй Усянь про себя в сильно приглушенном раздражении сетовал. — "Нужно... Прекратить думать о нем. О его словах, причинно-следственных связях. Прижмем сучонка, и я уйду. Никак иначе. Все будет хорошо. А пока... пусть будет рядом, если тому того так хочется. Ведь... ничего страшного же не случится? Даже с учетом моего слабого смертного тела и.… уязвимости. Лань Чжань не причинит мне вреда".              Но исчез ли Лань Ванцзи после этого из его головы? Отнюдь. Пусть мысли и улетели прочь, побелев, и все тело опустело, став чрезвычайно легким, точно перышко, невесомым и отдельным от всего сущего.              Какая разница, зачем ему помогает Лань Ванцзи? Какая разница, что тот хочет оставаться с ним рядом вопреки всему? Ведь...              — Если ты решил сыграть ведущую роль в этом спектакле, то, пожалуй, я хочу быть рядом, чтобы смочь занять ту роль, которая поможет довести твою постановку до конца.              Нога взлетела, описав полукруг, и тронула кончиком пальца одну из горечавок. После, чуть-чуть задевая землю, скользнула к своей "сестре" и обеспечила выгнувшемуся дугой Вэй Усяню опору. Он прогнулся в спине, волнообразно изгибая руки и задавая себе последующее направление.              Какая разница, зачем Лань Ванцзи рядом? Не имеет значения. Они расстанутся. Неизбежно. Стремительно. И на этот раз навсегда. Случайность свела их вновь, но то был единичный случай. Вэй Усянь не позволит ему повториться, ибо...              Он не наступит на одни и те же грабли.              Его вечность существует отдельно от его человеческого прошлого. Всё, что некогда окружало его, должно умереть вместе с первым учеником ордена Цзян, смешаться с пылью горы Луаньцзан и погореть.              Он не тот, кого зовут Вэй Усянь — больше - нет. Он Непревзойденный Князь Демонов, Четвертое Великое Небесное Бедствие. Дьявольская трель, влекущая во мрак и топи. Арлекин. Привратник Пристани Сиу. Азартник. Кукловод. Он Повелитель Мертвых, Властитель Небытия. Бог Пространства и Той Стороны. Он всё, что было, есть и будет. Он — Небытие. Он Сюань Су.              И Сюань Су не суждено будет встретиться вновь с человеком по имени Лань Ванцзи.              Сотканный из лунных лучей призрак с человеческой личиной скользил по цветочному лугу, качая ультрамариновые головы и звоня в них, точно в колокола — пусть и их звон был слышен не громче самого тихого шепота.              Припозднившийся Лань Ванцзи, что застал чужие метания, борьбу с самим собой и сбор собственного Я воедино, замер в тени магнолий. Его широко раскрытые от удивления глаза восторженно заблестели, потому как представший золотому взору танец был выше всяческих похвал. Никакое ранение иль недомогание не сковывало движений, а каждый наклон или же разворот был вызван смертельной надобностью, тягой, необходимостью и жаждой — не просто зазубренным движением.              Вальсирующим меж горечавок был не Вэй Усянь. И даже не Сюань Су.              Просто... он. Настоящий он. Не прикрытый множеством толстенных картонных масок, имеющих свою историю и свой защитный механизм. Не исписанный множеством корявых ядовитых слов и колкостей. Просто он — волшебный, неземной; далекий, но близкий. Родной. Таинственный. Такой, что дыхания не хватает, а ноги смущенно дрожат из-за заходящегося где-то в грудной клетке птицы. Будоражащий. Нежный. Ласковый, точно поток кружащегося вслед за ним ветерка. Прекрасный.              Таков настоящий он.              Лань Ванцзи даже при всем своем желании не посмел бы заявить о себе. Он знал, что застал Вэй Усяня за чем-то личным. Но превозмочь свой искренний восторг и восхищение не мог. Это было чем-то за гранью. Всё в мире будто бы сократилось до него с его текучими пируэтами, мановениями тонких рук и отрешенным выражением лица: таким отягощенным, задумчивым, увлеченным чем-то неописуемо важным и морозно жгучим.              Да, стоило, наверное, заявить о себе, ведь подсматривать – неприлично...              Но Лань Ванцзи не мог сдвинуться с места. Он смотрел... смотрел... и пылал сердцем, душой. Ему казалось, будто его чувства перекинулись на него самого - даже с такого расстояния в несколько чжанов. Лань Ванцзи по-прежнему не ведал, что тяготило Вэй Усяня, о чём тот сейчас размышлял, танцуя, но ему хотелось - правда хотелось - присоединиться к нему, облегчить его участь или в самом худшем из исходов погореть вместе с ним.              Лишь бы только его драгоценный Вэй Ин не был один.              Но несмотря на все его желания и порывы, прогоняющие его и подгоняющие, Лань Ванцзи не двинулся с места. Не сделал шага ни вперед, ни назад. Он просто... застыл в благоговении и растворился в искусстве его Я.              Вэй Усянь несколько раз развернулся и застыл в позе танцовщицы из вычурной, резной заводной шкатулочки, а после листопадом осел наземь и слился с перецветом горечавок.              Лицо Лань Ванцзи побелело. Забоявшись, что Вэй Усяню могло стать плохо, он без раздумий сделал тот самый шаг вперед — и пожалуй, далеко не один...              — Вэй Ин! — подскочил Лань Ванцзи с взволнованным шепотом. Он хотел было начать осторожно обследовать Вэй Усяня на предмет травм или ухудшения имеющихся ранений, но застопорился, когда прозревшему взгляду удалось увидеть сонное умиротворение на прекрасном лице и в разгладившихся чертах. Задумчивость покинула их и порядком облегчила, почти тем самым вернув им юное, невинное очарование. — Вэй Ин... Как ты? — не удержался Лань Ванцзи от аккуратного вопроса.              Тот тихо промычал:              — Не знаю... может быть, невесомо? Спокойно. Здесь хорошо... — неожиданно рука как бы невзначай приподнялась, вставая на локте, и приглашающим жестом указала на место подле себя. — Ложись рядом. Почувствуй тоже.              Лань Ванцзи хотел было возразить, по привычке сказав, что лежать на земле запрещено: одежда испачкается. Но язык оказался прикушен сам по себе, а он сам уже через какую-то пару мгновений на вежливом расстоянии в несколько цуней от другого тела разлегся на траве, окруженный горечавками, под лунными лучами рядом с разомлевшим Вэй Усянем.              Пролежав в благопристойной тишине и бездействии с добрых пятнадцать минут, Лань Ванцзи всё же решился скосить взгляд.              Вэй Усянь лежал, смиренно сложив руки на груди, подобно покойнику в гробу – но отчего-то у Лань Ванцзи именно таковых ассоциаций не возникло.              Он видел сейчас перед собой не страшного, грубого и всемогущего старейшину Илина-демона-призрака – или ещё кого – нет. Мужчина видел перед собой умиротворённого, невероятно уязвимого Вэй Ина, что устало прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной луга с горечавками.              Сердце у Лань Ванцзи защемило. Он прикрыл глаза и наслаждается. Расслаблен. Вэй Ин с ним расслаблен – удивительное нечто!              Золотые очень теплые глаза бегали по спокойному лицу, впитывая столь непривычные оттенки на любимых чертах.              Затекла рука от неудобного положения, но Лань Ванцзи не сдвинулся, чтобы лечь поудобнее. Честно говоря, он боялся даже вздохнуть — мужчина полагал, что сдвинься он на чуть-чуть, вздохни он на децибел выше, то этот момент с треском разобьётся, исчезнет в лунном свете и цветочной пыльце; что этот сказочный и прекрасный Вэй Ин, открывшийся ему с иной стороны, растворится и вновь пропадет, оставляя его либо одного, либо наедине с тем колким и жестоким некто – вроде привычным, но таким незнакомым...              Внутри все приятно крутилось, кружилось и вибрировало – словно бабочки порхали! Лань Ванцзи был готов задрожать от того, насколько ему сейчас хорошо и спокойно! Вот бы его Вэй Ин... всегда был таким... таким!..              Зазвучал тихий звон колокола в отдалении, извещающий об отбое. Брови Лань Ванцзи свелись, а губы в досаде поджались.              Пора спать, но... Разве мог он сейчас встать? Разве мог он сейчас уйти?! Разве мог он сейчас коснуться его предплечьями, разбудить и сбросить тот чаровный морок, окутывающий их нежной пеленой?..              Лань Ванцзи невольно прислушался к ощущениям: земля была довольно холодна. Тут вспомнилось, что Вэй Ин постоянно мёрзнет – разве должно им лежать тут так?..              Ладно... Пусть Лань Ванцзи не желал разбивать этот... до невозможности сокровенный момент... но... он знал и верил, что не имеет права думать о себе. Вэй Ин ранен и не до конца восстановился. Разве... смеет он лежать с ним дальше... вот так?..              Лань Ванцзи нехотя приподнялся на локте, намереваясь встать, пробудить Вэй Ина и отправиться в дом, дабы отойти ко сну и согреться.              Но тут его плечо двумя ледяными руками обхватили. Мужчина удивлённо посмотрел на прижавшегося к нему всем телом Вэй Усяня, что уткнул свой нос куда-то в изгиб его мышц.              Лань Ванцзи робко шепнул:              — Вэй Ин?..              Вэй Усянь поелозил кончиком носа по его плечу и так же тихо ответил:              — Останься, – несмотря на хрипотцу и едва слышное произношение, это «останься» прозвучало донельзя властно и грубо, словно Вэй Усянь не собирался учитывать пожелания Лань Ванцзи: если сказал останься – значит, останься.              Но Лань Ванцзи отчего-то почувствовал, что, невзирая на тон, Вэй Усянь не посмеет помешать ему: если он и вправду пожелает уйти, то тот покорно опустит руки и не сделает даже мизерного шажка, чтобы принудить его.              Лань Ванцзи прерывисто вздохнул и шепнул:              — Хорошо, – сейчас мужчина почувствовал себя точно наедине с диким котом, что неожиданно позволил погладить себя.              Вэй Усянь подтянул колени к груди и в самом деле свернулся в клубок, подобно коту у человеческой руки, жаждущему ласки и укрытия.              Он вновь поелозил кончиком носа по плечу и вернул:              — Хорошо...              Им в самом деле... было в эту ночь хорошо....              

...вдвоем...