В ожидании тепла

***

Ах, Арлекин, мой Арлекин! Печальный, скорбный Арлекин... Зачем играешь ты чужого, Отнюдь не близкого, родного? Сними же маску и поверь, Что истина откроет дверь. Забудешь ты чужую роль и впустишь в сердце свой покой…

***

      Было холодно, но его окутывало тепло.       Вей Усянь сидел, помещенный в кокон из одеял, предназначенных для зимы, в который его поместила заботливая шицзе.       Едва они с Цзян Ченом прибыли в один из военных штабов ордена Юньмен Цзян, Цзян Яньли, завидев приближающихся мужчин издалека, издала задушенный плач и рванула к ним. Она еще долгое время держала их в крепких-прекрепких объятиях – даже Цзян Чен не сдержался и просипел: «Сестра, задушишь!», но, конечно, он, по итогу, не сделал и попытки уйти от этого проявления сестринской ласки.       Впоследствии Цзян Яньли прижимала к себе только одного Вей Усяня в полной тишине, наверное, минут пять. Затем отстранилась, утерла выступившие слезы и шепнула: «Я очень рада, что ты вернулся, А-Сянь».       Естественно, от чуткой девушки не укрылась бледность и холодность ее любимого младшего брата, за взрослением которого наблюдала в течение многих лет.       Вей Усянь не забудет, как в тот момент глаза его шицзе сурово сузились, и она велела – даже буквально приказала – ему идти принимать горячую ванну – чуть ли не в кипяток лезть, – а после обязательно залезть под одеяла.       Они сидели втроем, окруженные шатром из мягкого мерцания свеч, и ужинали свежеприготовленным супом со свиными ребрышками.       Трапезничали в тишине. Разговоров не заводили. Но украдкой бросали друг на друга теплые взгляды, полные бесконечной радости от столь долгожданного воссоединения.       Их маленьким оазисом уединения стала укромная комнатка в глубине мощного здания, укрепленного со всех сторон. Благодаря её расположению до них не доносились посторонние шумы и суета, присущая военному пункту. Не разрушали хрупкий момент крики и бойцовская ругань; не звучала, пусть и шутливая, но надоедливая – и в данный момент ничуть не уместная – солдатская нецензурная брань. Не клацали пряжки на сапогах, не звенели мечи тренирующихся адептов – никаких мелодий грядущей кровопролитной битвы, никаких дум о стратегии и ведении боя, а также – опасений по поводу возможных потерь. Лишь умиротворение в застывшем моменте наедине с теми людьми, кои друг друга называли сокровенным словом «семья».       Цзян Чен, наконец почувствовав спокойствие и установив гармонию в душе благодаря возвращению любимого брата, привольно развалился подле зашторенного окошка, так же укрывшись пушистым одеялом и спрятав босые после омовения ноги в домашние носки. Палочки для еды уже перетаскали большую часть содержимого тарелки в рот своего хозяина, оттого теперь лениво царапали фарфор, всего-навсего лишь играясь. Цзян Чен не говорил и слова, но блуждающее на его лице довольное, сытое и сонное выражение говорило за него.       Цзян Яньли не могла прекратить улыбаться. Белоснежные зубки блестели в свечных отблесках, ослепляя взор от невозможной солнечности. Глазки ее сверкали от непролитых слез счастья, делаясь от этого донельзя сияющими и теплыми, родными. Она бегала взглядом то к Цзян Чену, то к Вей Усяню и не могла нарадоваться, что наконец-то все собрались дома. Целые и невредимые. Что наконец-то бесконечные бессонные ночи, полные тревожных раздумий и липкого страха закончились.       Цзян Яньли и Цзян Чен друг другу ни разу не признались – и не сделают этого впоследствии, – что регулярно каждую ночь сжимали до треска зубы, возжигали купленные благовония, несмотря на ярое неверие в Божеств, молясь за благополучие пропавшего без вести солнечного брата. Они ни за что друг другу не скажут, что, послав подбадривающую улыбку и скрывшись в темноте собственных покоев, прятали треснувшие черты под плотными ладонями и глотали дрожащие слезы.       Но сейчас они дома. Теперь все будет хорошо.       Вей Усянь вмиг опустошил выданную порцию. Жар от бульона постепенно растекался по мертвому телу и проникал в каждый его уголок, согревая и словно оживляя. Он доселе не задумывался над собственным состоянием. Но вернувшись к близким людям, осознал, насколько сильно не замечал весьма очевидных вещей. Сидя после горячей ванны в одеялах и вкушая приготовленный заботливой шицзе ужин, Вей Усянь совершенно ясно понял, что ему все это время было невероятно холодно. Он и в самом деле за эти три месяца будто бы обернулся глыбой льда, могущей выполнять лишь самые простые функции: ходить, видеть, слышать, говорить – и то, как Вей Усянь на инстинктивном уровне успел заметить, оказывается, он делал это излишне медленно. И, бросив все свои силы и внимание на месть и преследование, Вей Усянь отнюдь не обратил свой взор на то, что в самом деле закоченел. Ему… было все равно на собственное состояние. Имело значение лишь то, как вернуться домой и отомстить. Теперь же, когда перед глазами появился яркий контраст, Вей Усянь как никогда убедился, что ему чрезвычайно холодно. И ему очень хотелось это исправить.       Но сейчас он дома. Теперь... есть те самые люди рядом, что помогут ему согреться, стать вновь живым и тем же, кем он был прежде. Отныне все будет хорошо…       Цзян Яньли, завидев, что Вей Усянь все доел, просияла и, лучась ласковой улыбкой, спросила:       – «Вкусно, А-Сянь?»       Вей Усянь отнял кукольный взгляд от пустой тарелки и, казалось, совершил над собой усилие, дабы его глаза, пусть неровно, но все же окрасились в некое подобие участливых и солнечных оттенков. Голос едва-едва уловимо хрипел, но старательно пытался повеселеть, когда он, изобразив гримасу, должную стать нежной улыбкой, ответил:       – «Вкусно, шицзе! Ты всегда великолепно готовишь. Я очень соскучился по этому супу, ты бы знала! Спал и видел, как вернусь домой и ты меня им накормишь!» – нарочитая веселость резала Цзян Чену и Цзян Яньли слух, но сейчас было не время им спрашивать про нее, ибо все они понимали, какое ныне время за окном и какая на душе усталость.       Цзян Чен лениво фыркнул:       – «Вернулся бы скорее и ел бы на здоровье. А то бродил хрен знает где с три с лишним месяца!..»       Цзян Яньли мягко и чисто для вида пожурила его:       – «А-Чен. Кто знает, что было с А-Сянем. Думаю, он вернулся так быстро, как только смог. Верно, А-Сянь?»       Не отрывая от девушки своего немигающего взгляда, Вей Усянь на кукольный манер растянул уголки губ выше, изображая белозубую улыбку:       – «Верно, шицзе!»       Черты Цзян Яньли потеплели. Она ласково погладила Вей Усяня по макушке:       – «Но я хочу поругать тебя. Почему не следил за своим здоровьем, м? На улице зима. А ты в таких легких одеждах ходил! Неудивительно, что ты замерз.»       Вей Усянь спрятал глаза в полу и выдавил сквозь широкую улыбку:       – «Да. Неудивительно…» – его лисьи щелки вскинулись и, щурясь, заискрились чьим-то задором. – «Но теперь шицзе рядом! Теперь я точно не замерзну! Сянь-Сянь такой глупый и несмышленый, что не в силах позаботиться о себе как должно!..»       Цзян Яньли прикрыла рот ладошкой и тихонько захихикала:       – «Дурачок!» – она обняла его за шею и, прижав к груди, поцеловала в макушку. – «Что маленький, что большой! А-Сянь, тебя хоть одного не оставляй.»       Цзян Чен не преминул возможностью вставить свои пять копеек:       – «Вот-вот. Я ему то же самое сказал.»       Вей Усянь чуть извернулся и показал Цзян Чену язык:       – «Сказал он мне.» – и тотчас вернул все свое внимание Цзян Яньли, и по-детски заканючил. – «Шицзе, ну шицзе! Я не специально же!»       Цзян Яньли оставалось лишь покачать головой:       – «Что ж нам с тобой делать, м?»       Вей Усянь уязвленно вскинул брови:       – «"Нам"? Это кому это "нам"?»       Цзян Чен важно задрал подбородок:       – «Сестре и мне.»       На это Вей Усянь «опасно» сузил глаза:       – «Это отчего это еще тебе? Ты же мой маленький братец! Это мне за тобой следить надо.» – эта реплика вызвала искренний хохот у Цзян Чена.       – «О, да. Конечно. Вот только вредно для здоровья оставаться тебе на попечение, Вей Усянь!» – он нахально ухмыльнулся. – «Да и вдобавок. Я – глава Ордена. Теперь ты мой подчиненный!»       Подобное положение вещей заставило Вей Усяня по-лисьи ощериться и в той же манере зашипеть:       – «Ну!.. Страх какой... Маленький братец должен оставаться маленьким братцем. Не буду я твоих приказов слушаться!» – по-детски капризно отвернувшись, зажмурившись и спрятав нос в плече Цзян Яньли, он пробурчал. – «Не буду – и все! Хочешь сказать, будешь стоять у меня над душой, следить за каждым моим шагом и бурчать?!»       На удивление, Цзян Чен не стал спорить с ним и как-либо язвить. Лишь с легкой улыбкой покачал головой и махнул на него рукой:       – «Куда мне деться с подводной лодки?»       Вей Усянь невольно закаменел.       «Куда мне деться с подводной лодки?» – кажется, эти слова в «его» исполнении он уже слышал…       «Я – твое подсознание. Куда мне деться с подводной лодки? – … – Вставай, Вей Усянь, вставай.»       – Вей Усянь! Надо… Надо что-то делать! Ну же! Не сиди бесчувственной глыбой! Заметят, заметят, таким боком скоро всё заметят! Ты же не хочешь, чтобы им было больно? Отомри, посмотри! Они начинают что-то подозревать! Возвращайся в реальность!       «Я… Я…» – так как Вей Усянь ранее плотно закрыл глаза, перед взором, соответственно, замерла беспроглядная мгла. Стоило всего-навсего распахнуть веки, чтобы получилось увидеть шицзе и маленького братца, чтобы получилось убедиться, что он… Но у него не выходило. Все будто бы судорогой сдавило… – «Где я?.. Темно… Темно… Холодно. Почему мне так холодно? Что я такое? Я могу двигаться? Я могу что-либо делать? Разве у меня есть тело? Здоровое, функционирующее?.. – … – Отчего так тесно?.. Давит… Давит… Со всех сторон давит… Будто бы всего меня опутало чем-то плотным и стягивает на манер удавки!.. Снаружи жарко, но внутри так холодно… Я сейчас сойду с ума!.. Прекратите… Как выйти… Хочу наружу…»       Но на его мысль «я сейчас сойду с ума» в голове запел чей-то язвительный, но все же знакомый голос:       – Сойдешь с ума? Забудь. У тебя, как и нервов, больше нет здравого ума. Нет рассудка, ха-ха-ха! – некто вовсю забавлялся, но, по сути, по-настоящему – нисколько. И правда, после сказанных слов прорезалась грубая прохладца. – Очнись. Остатки разума все-таки есть. Собери их воедино самостоятельно. Ты привлек их внимание. Прекращай. Возвращайся в себя. Отшутись. Нужно сослаться на усталость и уйти в свою комнату. Вот там безумствуй хоть до утра!.. ... ... Вей Усянь!... ... Вей Усянь!       – «А-Сянь!..» – его плечо аккуратно трясли, а теплый голосок шицзе наполнился волнением. – «А-Сянь!..»       У Вей Усяня появилось очень навязчивое желание перехватить тормошащую его руку за запястье и до хруста сжать. Он не понял, кто его беспокоил, но сломать наглецу парочку костей ему очень захотелось.       «Как меня смеют трогать?.. Не хочу… Не хочу, чтобы меня касались… Мерзость…»       – «Лисеныш!» – его перехватили под локти, дернули назад, порывисто развернули и отвесили легкую, бодрящую пощечину, заставив вздрогнуть.       Вей Усянь точно от удара током скаканул и во все глаза уставился на обеспокоенного Цзян Чена.       – «Лисеныш! Ты в порядке?»       Рот открылся и закрылся, так и не выпустив и слова. Вей Усянь замер и блюдцами вперился в лицо, мелькающее перед ним. Его мысли все ещё пребывали в потоке невозможного хаоса и… мешали ему воспринимать Цзян Чена как Цзян Чена, а не…       Вей Усянь продолжил таращиться на него и молчать. На что тот заволновался еще сильнее и затряс его соответствующе:       – «Лисеныш, эй! Ты меня слышишь?»       Тут подключилась и Цзян Яньли, что принялась растирать его плечи и успокаивающе шептать:       – «Ш-ш-ш, А-Сянь, мы здесь, все хорошо…»       Но Вей Усянь не воспринимал их слова. Может, Подсознание – да, но он точно нет. Его рассеянное внимание устремилось к одному моменту.       «Как часто Цзян Чен моргает… А я?.. Я моргаю?.. Кажется, нет… Но я же жив, да? Мне полагается моргать… Но… почему я… не испытываю в этом необходимости?» – его голова склонилась с глухим щелчком на бок и застыла. – «Может, мне тоже нужно так делать?.. – … – А как он понимает, что ему нужно моргнуть? Я… не знаю, как часто требуется... – … – О… может, мне стоит моргать вместе с ним? Подмечать каждый взмах ресниц не составит труда… Ну-ка…»       Цзян Чен снова моргнул – и Вей Усянь тоже. И еще. И еще.       «Вроде как выходит…»       Он все еще продолжал пребывать в прострации, но тело вдруг стало двигаться само по себе. Словно оно обрело сознание и начало функционировать, не оглядываясь на него.       «Вей Усянь» устало улыбнулся, моргнул, понурил голову, помассировал виски и тихим голосом отмахнулся:       – «Я просто устал. Очень. И… ещё не до конца осознал, что я дома. Не выспался, вот и схожу с ума.»       Цзян Чен пихнул его в плечо и сердито прошипел:       – «Кретин! Чего пугаешь нас?! Шутить тут удумал?!»       Цзян Яньли погладила Вей Усяня по макушке:       – «А-Чен, не ругайся. Мы все очень устали. И ты, и А-Сянь. Время сейчас тяжелое.» – она мягко улыбнулась, потянулась чуть вперед и увлекла в объятия и Цзян Чена. – «Нам всем стоит как следует отдохнуть, а не ругаться.»       Цзян Чен фыркнул и, кратко обняв в ответ, отстранился:       – «Н-да уж. Стоит бы.» – он гаркнул не двигающемуся Вей Усяню. – «Эй, Лисеныш! Ну-ка. Марш спать! Чтобы ты мне больше таких приколов не выдавал! А то у меня так крыша поедет. Ну, или седина раньше времени прорежется.»       «Вей Усянь», передразнивая его, уколол:       – «И ты марш спать, А-Чен. А то вон нервный какой. Так и до седины недалеко.»       Глаза Цзян Чена увеличились до размера расплющенного, но весьма возмущенного медяка:       – «Ах ты!»       Цзян Яньли и слова сказать против не успела, а ее очень уставшие братья уже стали вовсю пихать друг друга в бока, намереваясь опрокинуть противника в стопку раскиданных по полу одеял.       – «Мальчики, хватит!»

***

      Придя в собственные покои, скрыв себя от людских глаз, Вей Усянь осел на пол и схватился за голову с глухим, чуть искаженным рычанием.       Подсознание, стоящий прямо над ним, сузил в гневе глаза и рявкнул:       – «Что это, мать твою за ногу, было?!»       Вей Усянь зашипел:       – «Заткнись…»       – «Ну нет уж!» – «юноша» опустился, схватил его под подбородок и хлестко ударил по лицу. – «Я тебя ясным языком спросил. Что. Это. Было?!»       Вей Усянь рывком махнул на Подсознание рукой, дабы ударить в ответ, но нащупал лишь пустое пространство. Отшатнувшись и забившись в угол, он утробно загудел:       – «Хватит…»       Подсознание скривился:       – «Ах, да, забыл, что ты у нас нежная особа. Госпожа наша!» – он зашипел. – «Поехавшая и, видимо, совсем отупевшая!»       – «Я не знаю, почему внезапно утратил над собой контроль! – ... – Что это вообще было?!»       «Юноша» подошел к нему медленными, крадущимися шагами, опустился на корточки и прошелестел:       – «Помнишь, мы с тобой как-то краем уха слышали в лазарете Облачных глубин, пока залечивали твои раны, полученные по неосторожности, кое-что про психические заболевания?»       Вей Усянь сплюнул:       – «Ну и?»       – «Есть такое расстройство, как делирий*. И вот его симптомы проигрались у тебя! Понимаешь, что это значит?» – он едко развел руками. – «Поздравляю, мы определили одно из твоих психологических отклонений!» – Подсознание зашипел. – «Вот только его наличие ничуть не меняет положение вещей. Нам по-прежнему стоит быть осторожными. Тебе стоит быть осторожным. Осмотрительным. Ты понимаешь, что если бы я не взял контроль над телом, то весь наш спектакль кончился бы, не успев начаться? По-любому они уже хотели прощупывать твои меридианы! А сделай они это, то непременно бы наткнулись на леденящую пустоту! И их под занавес чудного вечера счастливого семейного воссоединения настиг бы просто великоле-е-епный сюрприз! С Днем Рождения, называется, блять!»       Вей Усянь, по-прежнему держась за голову, сузил глаза:       – «Ты взял надо мной контроль?»       Подсознание уселся на пол в позу лотоса, дабы было удобнее, и поправил:       – «Не над тобой, а над телом. Пусть я и подсознание, но на оболочку тоже право имею. Хоть и в меньшей степени, чем ты. Все же, ты, так скажем, самая главная личность, от которой отошла побочка в виде меня.»       Вей Усянь едко уколол:       – «Ну спасибо тогда, что прикрыл меня перед шицзе и Цзян Ченом.»       «Юноша» ощерился:       – «Ничего я тебя не прикрыл. Лишь позволил сбежать... – ... – Вот черт! По-любому с этого момента они оба будут смотреть за тобой куда пристальнее! Если не Цзян Чен, то шицзе точно.» – чуть помолчав, он обессиленно, без прежней злости бросил. – «Дурень.»       Вей Усянь тоже утратил запал и, немного посидев в тишине и спасительном одиночестве, вернулся к ставшему привычным холодно-равнодушному состоянию:       – «Я буду действовать осмотрительнее.» – Подсознание рассеянно кивнул, словно не был уверен в том, что это действительно будет так. – «Как думаешь… Точнее… Как я думаю, что стоит сделать, чтобы подобных ситуаций больше не случалось?»       «Юноша» простодушно бросил:       – «Забыть все и сдохнуть.»       Вей Усянь помрачнел:       – «Я серьезно.»       – «Ну так и я.» – Подсознанию, видимо, надоело сидеть, потому как он встал и принялся нарезать круги по комнате. – «Если бы не прощальный и завершающий подарок от Вень Чжао, то все могло быть иначе. Проще. Конечно, после перенесенных пыток ты не остался бы здоровым, но…» – он красноречиво кашлянул. – «Таких проявлений и затруднений ты бы не наблюдал. Все же, соленая вода, выжегшая тебе все нервные окончания, была много круче, чем другие пытки. Посему можно сказать, что твои беды с башкой не исправит ничего, кроме полного забвения.»        Вей Усянь «весело» протянул:       – «Вау.»       Подсознание кивнул:       – «Да, я умею поддержать.» – он обернулся к наблюдающему за ним Вей Усяню, сидящему в углу. – «Но знаешь, приторные слова «все будет хорошо», «ты справишься» тебе нисколько не помогут. Надо мыслить трезво. И отныне это моя задача доносить до тебя эту самую трезвость. Эмоции – какие бы то ни было – не помогут тебе научиться существовать один на один со своей новой ипостасью. Не помогут тебе освоиться и влиться в общество людей – к тому же, заклинателей – без всяких проблем. Чтобы остаться незамеченным, стоит думать на шаг вперед, понимаешь? Анализировать то, как ты делаешь, что именно ты делаешь и что, по итогу, следует сделать дальше… Ты утратил чувствительность. Не возвращай ее в таком формате. Это лишь вставит палки в колеса, а не поспособствует успеху.» – «Юноша» умолк, давая ему переварить свой монолог.       Вей Усянь помолчал и холодно съязвил:       – «А говорил, что ты – олицетворение прошлого меня-человека.»       Подсознание вскинул брови:       – «А что не так?»       Вей Усянь дернул краем рта и прикрыл глаза, устраиваясь поудобнее в своем уголке и очевидно намереваясь провести там всю ночь:       – «Человеком я не был такой ледяной язвой, хладнокровно, стратегически продумывающей все наперед. – ... – И я никогда не бросал людям правду-матку в лицо.»       Подсознание пожал плечами:       – «Что поделать. И я не избежал изменений.»       Вей Усянь не двинулся, чтобы ответить или сделать что-либо еще. Он продолжил сидеть в неизменном положении, дабы отключиться на ночь для «перезагрузки».       Хотя, пожалуй, все же на инстинктивном уровне ему хотелось сделать кое-что еще.       Рука змеей скользнула во внутренний карман мантии и выудила маленький зачарованный сверток.       Подсознание загрустил и куда мягче проговорил:       – «А ведь если бы он не пытался помочь нам, то был бы цел. Мы смогли бы его спасти…»       Большой палец любовно огладил вышивку из бисера на коже:       – «Да. Но он был человеком слова. К тому же, по всей видимости, я что-то задел тогда в его душе.»       Бровь Подсознания вскинулась:       – «Думаешь, он видел в тебе своего почившего внука?»       Вей Усянь расчехлил сверток и достал из него аккуратно сложенную алую ленту. Такую, какую он носил еще в бытность человеком в далеком-далеком прошлом.       Не скрывая притупленного сожаления в голосе, Вей Усянь шепнул:       – «Не знаю. Но вот то, что он – старый дурак, совершенно ясно. Не мог подождать немного? Зачем было лезть на рожон?»       Подсознание также не сдержал собственных порывов, вернулся, присел на корточки и кончиками пальцев погладил защищенную рунами светлых заклинаний ленту:       – «Он не мог иначе. Разве не помнишь, что сказали тот юноша?»

***

Несколько дней назад, поздний вечер. Площадь Покаяния грешников. Дом Кандалов. …

      Вей Усянь не спеша плыл по мраморной дорожке и, покручивая в пальцах флейту, "любовался" местным пейзажем. На его лице блуждало скучающее выражение, несмотря на то что перед взором предстали весьма живописные красоты.       Украшенные пушистым снежком, сияющим в лунном свете, веточки деревьев, с которых, помимо прочего, свисали замерзшие дождевые капли, услаждали неравнодушную к романтичным настроениям душу. А благодаря руке тонкой чувственной натуры матушки-природы, подобная картина донельзя завораживала дух и приковывала взгляд. Вот уж воистину, чудо!       Но Вей Усяню было все равно на это самое чудо. Его не трогал свисающий с веток «ледяной дождь». Не колыхали внутренние настроения пушистые снега. Он пришел сюда за конкретной целью – а именно, за одним человеком, которому был обязан, как минимум, полученному утешению на смертном одре.       Он считал, что обязан отплатить человеку, что на свой страх и риск оказался рядом с ним в тот момент, когда никто в мире не был готов протянуть ему руку помощи, и облегчил его страдания – пусть совсем чуточку, но облегчил.       Ему претила мысль, что действительно хороший человек может продолжать находиться в месте такого рода.       Вей Усянь не хотел, чтобы человек, что по его дурости будет носить в своем сердце последнее желание умирающего ребенка, не мучился и не тяготил свою душу ненужными сожалениями.       Он должен был найти его и сказать, что больше не нужно передавать Цзян Яньли и Цзян Ваньиню о его смерти, что теперь Вей Усянь самолично заявится на пороге своей семьи и задумается о словах, которые необходимо будет сказать.       Думая над обещанием, взятым у Лао Цзана, Вей Усянь понял, что это было донельзя жестоко.       Принудить заверить умирающего юношу – совсем еще ребенка – в том, что непременно расскажет его близким о его же гибели… Заставить носить в сердце эту неприподъемную тяжесть… Бесчеловечно.       Обременить надобностью думать над тем, что сказать людям, которые все еще теплили надежды на его возвращение. Какие слова надобно подобрать? С чего вообще начать? А как… вести себя, когда все же заставишь себя произнести задуманную речь? И как… вынести то, что ты станешь вестником чужой смерти? Свидетелем горя? Тем, кто разрушит хоть какие-то надежды и уронит их осколки в кровавое месиво?..       О. Непременно. Они захотят знать, как именно их солнечный мальчик умер. Но… разве смог бы Лао Цзан сказать все, как есть? Спрятать раненные чувства в дальний ящик и со всем цинизмом посвятить в подробности? Поведать о том, что их солнечного мальчика не просто пытали и вследствие чего превратили в перемолотое нечто, а еще и исключительно грязно и бессовестно надругались над ним перед этим? Немыслимо.       Думая над взятым обещанием, Вей Усянь уверился в мысли, что так нельзя. Тем более… после того, как восстал. Лао Цзан должен знать об этом. И он должен знать, что все сковавшие его по рукам и ногам шипастые кандалы обязательств сброшены. Что он больше ничего ему не должен.       Каблуки не стучали по звонкому камню. А длинный подол, похожий на лисьи хвосты, пусть и плыл по воздуху, нисколько не выделялся.       Вей Усянь не знал, куда конкретно идти, чтобы найти Лао Цзана, но его это нисколько не напрягало, ибо всегда была возможность припереть к стенке первого попавшегося человека или же попробовать нащупать его энергию ян.       Закрепленный за брошь на поясе веер легонько колыхался, болтаясь, при каждом сделанном шаге. Вей Усянь, раз за разом невольно бросая на него взгляд, начал раздумывать над тем, чтобы сменить флейту на веер по выполнении задуманного.       Как Вей Усянь уже успел убедиться: лисью интуицию нельзя недооценивать. Потому, когда ноги сами завели его на площадь Покаяния грешников, он ничуть не удивился и принялся сосредоточенно осматривать местность.       Впрочем, недолго он изучал окружение, ибо буквально с ходу глаза уперлись в мужчину, болтающегося в петле веревки, закрепленной на знакомых ладонях статуи.       Вмиг Вей Усянь с окаменевшим выражением оказался подле печально известного помоста и кукольно-удивленным взглядом уставился на синее лицо мертвеца.       Он гудящим голосом позвал:       – «Лао Цзан…»       Рука порывисто дернулась, и веревка порвалась, словно полоснувшие по воздуху когти коснулись и ее. Тело, потеряв крепление, полетело вниз, грозясь грубо встретить камень, но от падения его спас подоспевший Вей Усянь, что ловко подставил руки.       – «Лао Цзан.»       Вей Усянь подумал с секунду над тем, куда поместить мужчину, не желая сажать того на помост, и, по итогу, остановился на ногах статуи. Облокотив старика на мраморные голени Вень Цзинсю, он легонько потряс его:       – «Лао Цзан.» – но, разумеется, тот не мог ему ответить. Стеклянные глаза, исчезнувшие наполовину под веками, ничем не могли ему помочь. Рот Вей Усяня задергался. – «Лао Цзан!» – пальцы впились до одури сильно – и кажется, от этого сломалось несколько костей. – «Эй, старик! Я к тебе обращаюсь! Ты… ты…»       «Как ты мог умереть?! Что… Что произошло?!.. Кто… Кто посмел?! Я не позволял тебе подохнуть, старик! Как же так?! Я же… Я же…»       Ухо дернулось, встав торчком, ибо уловило хруст веточки под чьим-то ботинком.       Вей Усянь мигом ощерился, угрожающе искажая лицо на манер рычащей лисы. Глаза его полыхнули алым:       – «Кто здесь?»       Юноша пискнул и вскинул ладони:       – «Я!» – осознав, что ненароком ответил на вопрос, он клацнул челюстями и испуганно замолчал.       Вей Усянь медленно поднялся на полусогнутых ногах и несколько опустил голову, точно хищник, припавший к земле перед броском на жертву. Голос искаженно гудел:       – «Кто – я?»       Губы юноши – совсем еще мальчишки – дрожали:       – «Я-я…» – он гулко сглотнул, а пальцы крупно затряслись от охватившего его испуга. – «М-мое им-мя Лю Минцзе… Я-я-я… один из-з слу-у-г…»       Вей Усянь сделал крадущийся шаг вперед:       – «Слуга, говоришь…»       Оттого что ступал он на полусогнутых ногах, поступь выходила чрезвычайно ломаной и жуткой. Лю Минцзе едва не испустил дух прямо на месте, но лишь благодаря благословению праотцов тотчас не отправился прямиком к ним.       Стоило бедному пареньку только моргнуть, а страшный некто уже ударил стену подле его вжавшейся в камень головы и прошелестел, нависнув:       – «Знаешь, что, слуга?» – большие глазищи мальчишки уставились на белесое лицо над собой и заволоклись пеленой слез. – «Сейчас я весьма зол… А тебе известно, почему?» – юноша замотал головой, отчаянно силясь сдержать плач. Вей Усянь указал когтистым пальцем на сидящего у статуи мертвеца. – «Видишь тот труп? Некогда он был тем, кого все звали Лао Цзаном. И когда мы в последний раз виделись, этот старый дурак был жив. Почему же сейчас я нашел его повешенным? Кто посмел?..»       Юноша сильнее затрясся:       – «Я в-все вам рас-с-скажу! Только н-не… н-не убивайте м-меня!»       Вей Усянь, чуть умерив пыл, шикнул:       – «Хорошо, я отпущу тебя, если ты мне все расскажешь без утайки. А если прекратишь запинаться, то уйдешь отсюда целым и невредимым… Не люблю, когда мямлят.» – видя то, как сжался малец, Вей Усянь «ободряюще» улыбнулся во все тридцать два. – «Ну же, золотце, не бойся. Рассказывай.»       Лю Минцзе сжал стучащие друг о друга зубы, сделал порывистый вдох и сбивчиво поведал:       – «Это случилось около месяца назад. Я пришел сюда не вот тебе давно, но успел узнать, что в конце второго месяца осени в дом Кандалов был доставлен юноша, на три-четыре года постарше меня. Его… истязали и убили. Вроде как сбросили умирать на гору Луаньцзан…»       Вей Усянь поторопил его:       – «Ну и?»       – «А-а…» – начал было Лю Минцзе, но, вспомнив, что настигнувшее его бедствие не любит заиканий, замолчал на секунду и плаксиво сглотнул, дабы успокоиться и ровно продолжить. – «А дедушка Цзан очень сострадательным был. Среди слуг ходил слух, что он обещал тому погибшему юноше, что любой ценой выполнит просьбу. А эта самая просьба заключалась в передаче его родственникам известия о смерти. Ну вот он и…»       Вей Усянь начал терять терпение:       – «Меньше воды, больше слов.»       – «Когда уже началась Аннигиляция солнца, то недалеко от дома Кандалов произошло столкновение ордена Цишань Вень и восставших Орденов. Среди бунтовщиков в том бою был и орден Юньмен Цзян вместе со своим главой, Цзян Ваньинем. Я слышал, что погибшим юношей был адепт ордена Юньмен Цзян. Вот и… дедушка Цзан поспешил воспользоваться шансом встретиться с главой Ордена, дабы тот передал известие семье погибшего. Вот только… Вень Чжао тоже был тут и, узнав от завистников и предателей «обслуживающего слоя» поместья, что дедушка планирует делать, поймал его. Уже после битвы, завершившейся ничьей, Вень Чжао созвал всех слуг на эту площадь и показательно казнил дедушку Цзана, повесив и подвергнув заклинанию, мешающему разложению тела. Он… Он сказал, что это будет уроком для всех нас; что мы будем ходить мимо болтающегося в петле товарища и думать над тем, что можно делать, а что – нельзя. Вень Чжао говорил, что дедушка Цзан переступил границы дозволенного; что если он не убил его сразу же после тех оказаний мизерной помощи заключенным, то это не значит, что можно так «наглеть» у него под носом. По всей видимости, дедушка помогал пленнику, на которого Вень Чжао больше всего точил зуб… Вот и… Повесили его…»       Вей Усянь застыл, уподобившись статуе. Его немигающее гротескное выражение приблизилось на пару фэней ближе к юноше и обдало морозцем:       – «Говоришь… хотел выполнить обещание, но… был пойман?»       Лю Минцзе быстро кивнул:       – «Все так. Я слышал сплетни, что в тот день Вень Чжао был особенно не в духе; что таким образом на дедушке сорвали злость от не выигранной битвы. Поговаривали, что Вень Чжао всегда знал, что дедушка Цзан помогает понемногу пленникам, но закрывал на это глаза чисто из собственного «господского снисхождения». Но тут, по всей видимости, как я и сказал, он протянул руку тому, к кому у Вень Чжао была особенно сильная ненависть.» – мальчишка шмыгнул. – «А еще он повесил в тот день одну из наших девчонок.»       Вей Усянь прогудел:       – «Какую… девчонку?»       Юноша всхлипнул:       – «Не знаю. Я никогда ее не видел воочию. Но… но… Но я знаю, что ее тело до сих пор висит в резиденции почившего Вень Лонвея за помощь все тому же пленнику. Так же в качестве назидания остальным. Кажется, она просто попала тогда под горячую руку. Вень Чжао было мало одного дедушки Цзана…»       Вей Усянь резко отпрянул, а выражение сделалось совсем страшным. Но несмотря на все всколыхнувшиеся опасения Лю Минцзе, он не стал причинять ему вред. Лишь отпрянул на несколько шагов и рассеянно шепнул:       – «Вот как…» – он странно усмехнулся и ломаной поступью вернулся к телу Лао Цзана, плюхнулся подле него на колени и замер, опустив плечи.       Лю Минцзе проводил его взглядом и следом осел на землю. Он прекрасно знал, что сейчас говорил с мертвецом, что сейчас его чуть не убил демон. Но… то, что юноша увидел впоследствии, заставило закрыть ладошками рот и молча лить слезы.       Вей Усянь, нисколько не реагируя на зрителя, пристально всмотрелся в синее закоченевшее лицо:       – «Какой же ты дурень, Лао Цзан…» – с его губ сорвался смешок – но никто так и не смог бы определить, какой именно эмоцией он был вызван. – «Как же… Как же ты додумался до этого?.. Это же было чересчур опасно и глупо!.. Этот риск того не стоил, ведь… Вень Чжао был здесь. А это значило, что он запросто может тебя поймать и наказать!..» – Вей Усянь тряхнул мертвеца за плечо. – «Скажи мне, как труп трупу. Зачем было так рисковать? Зачем нужно было пренебречь собственной безопасностью и броситься в омут с головой, дабы выполнить обещание, данное какому-то мальцу, что совершенно тебе чужой?.. – ... – Отвечай мне! Лао Цзан! – ... – Поговори со мной! Я же… Я же тоже мертв! Тогда почему ты не хочешь говорить со мной?!» – он вновь тряхнул его, но уже на порядок сильнее, и рявкнул. – «Отвечай!»       Видимо, Вей Усянь тряс его с внушительной интенсивностью, ибо всего через пару движений из кармана выпало нечто. Ма-а-аленькое такое. Из кожи сделанное и обшитое красно-золотым бисером. Вей Усяню хватило беглого взгляда, чтобы понять, что это ручная работа. И выполненная весьма достойно. На вкус Вей Усяня – просто великолепно. Должно быть, вышивший эти лотосы мастер вложил в работу всю душу.       Выражение Вей Усяня треснуло:       – «Это…»       О. Он прекрасно ощущал исходящую от свертка энергию ян. Знакомую ему энергию ян.       Пальцы несмело коснулись кожи, опустили изделие на ладони и поднесли к глазам.       В лунном свете лотосы выглядели еще красивее. Камушки играючи блестели и будто бы ласково смеялись. Лишь только смотря на них, Вей Усянь мог почувствовать щекочущий слизистую носа бриз от лотосовых озер родного Юньмена.       Он боязливо подцепил завязки и аккуратно раскрыл сверток, дабы заглянуть внутрь и узреть содержимое.       Но стоило ему это сделать, Вей Усянь чуть не умер, в который раз, прямо на месте.       В свертке лежала педантично, со всем вниманием и заботой сложенная край к краю алая лента. Та самая ленточка, что украшала его волосы, когда он был человеком. По прибытии в резиденцию Вень Лонвея ее забрали вместе со всей одеждой, что была на нем до всего этого кошмара. Вей Усянь уже думал, что ее и все его перепачканные лохмотья давно выбросили; он был уверен, что у него больше не осталось и одной вещицы, могущей хранить в себе его энергию ян. Частичку его жизни.       Вей Усянь искренне удивился.       Почему от этой ленточки по-прежнему исходила его энергия ян? Прошло уже столько времени!… Она должна была уже сто раз выветриться!       Но как оказалось, стоило только присмотреться, по бокам свертка и на той бечевочке, что удерживала ленту в сложенном состоянии, красовались руны заклинаний светлого пути, что помогали энергии ян сохраняться в материальном носителе неограниченное время и не пострадать от агрессивной внешней среды.       Уголки рта Вей Усяня плаксиво дернулись:       – «Это…» – он сжал губы в тонкую линию и сделал глубокий вдох, дабы нащупать шлейф энергии ян и запах. – «Моя лента…» – Вей Усянь искаженным темной горечью голосом взревел. – «Это моя лента!!!..»       Лю Минцзе похолодел:       «Так это… тот погибший юноша?..»       По щекам побежала кровь:       – «Дедушка Цзан… Ты… Такой дурень…» – ладони, держащие сверток и ленту, плотно закрыли лицо. Вей Усянь дрогнул плечами и опустился лицом на колени мертвеца. А уже там – обернулся смазанным пятном, что после покрылось черным блестящим мехом.       Лис свернулся в клубок на коленях погибшего мужчины, спрятал нос и сверток под лапами, опустил подрагивающие уши на холку и горько завыл. Многочисленные хвосты обмотали ноги, руки Лао Цзана, словно таким образом желали укрыть собой дедушку от мороза, ведь… зима уже, да?.. А у старцев кровообращение плохое… Мерзнут легко…       Слыша протяжный вой лиса, Лю Минцзе и сам не удержался от слез. Руки сильнее вжались в рот, заглушая плач; голова опустилась и спряталась в подтянувшихся коленях.       И никто из них – ни Вей Усянь, ни Лю Минцзе, ни Лао Цзан, ни кто-либо другой – не видел, как дымчатый силуэт юноши в белоснежных шифоновых одеждах, содрогаясь от рыданий, уткнулся в колени мертвеца и раненным зверем взревел, оплакивая потерю:       – «Дедушка Цзан!!...»       «Прости меня… Прости… Во Имя Небес… Умоляю, прости…»

***

      Проснулся Вей Усянь излишне рано, по Гусуланьскому режиму, разбитый и помятый – впрочем, как всегда. Протерев глаза и поднявшись, он решил чуть-чуть прогуляться по военному пункту и после спокойно позавтракать с шицзе и Цзян Ченом.       Прошерстив каждый уголок в облике бесплотной тени и удовлетворившись осмотренным, Вей Усянь вернулся обратно, дабы уже как все порядочные люди выйти за порог. Но не тут-то было. На подоконнике приоткрытого окна сидела причина, по которой намерение позавтракать пришлось отложить на минут десять позже.       Пребывающий в отнюдь не располагающем настроении Вей Усянь выставил палец на выжидательно на него глядящую морду и буркнул:       – «Чего? Разучился сам себя кормить, бездарь?»       Юй возмущенно каркнул, словно говоря «это я-то бездарь?»       А Вей Усянь, будто бы поняв суть его карканья, закатил глаза:       – «Ну ладно, так и быть, пернатое чучело.» – он приглашающе вытянул руку и взглядом указал на нее. – «Прошу.»       Ворон каркнул, а-ля грубая и нецензурная версия: «вот спасибо», и грациозно опустился своими когтистыми лапами на любезно подставленное запястье.       Вей Усянь погладил птицу под клювом и прошелестел:       – «Хрен тебе, а не черви. Их сам наловишь. Так что, получишь то, что найдем на кухне.» – ответом ему было сокрушенное «кар».

…

      Набрав – а вернее, нагло умыкнув, – еды на десятерых человек и спрятав ее в мешочек цянькунь, Вей Усянь вразвалочку отправился на террасу той самой комнаты, в которой они вчера ужинали. Он думал, что наткнется там на пустоту, ибо было довольно-таки раннее утро, но неожиданно его встретила сидящая на кушетке задумчивая и обремененная некими раздумьями Цзян Яньли, занимающаяся вязанием.       Она, безусловно, удивилась его приходу, поскольку она знала Вей Усяня с детства и на ее памяти он ни разу не вставал раньше девяти утра. А ныне было всего лишь полвосьмого. Но изумление не помешало ей приветливо улыбнуться и отложить спицы в сторону:       – «Доброе утро, А-Сянь. Не ожидала тебя увидеть.»       Вей Усянь улыбнулся уголками губ:       – «Доброго, шицзе. Взаимно.»       Взгляд девушки лучился теплом и лаской – и продолжил лучиться, даже когда наткнулся на замершего на плече ворона.       Ее губки округлились:       – «А-Сянь, это…»       Вей Усянь, будто только сейчас вспомнив, что на нем сидит Юй, небрежно бросил:       – «А, ворон, да. Приручил во время мотаний туда-сюда.»       Цзян Яньли мягко улыбнулась:       – «Красивый.»       Вей Усянь побегал глазами от птицы к девушке и предложил:       – «Он не кусается. Очень послушный. Хочешь погладить?»       Девушка просияла:       – «Хочу, конечно.» – было видно, что она всеми силами старается скрыть слишком детскую радость, но, по всей видимости, ее количество оказалось чересчур велико, оттого оно показывало себя во всех нежных чертах. – «Только если он не будет против.»       Вей Усянь фыркнул:       – «О. Ничуть.» – и нахально улыбнулся ворону, как бы говоря «у тебя нет выбора; только попробуй ее укусить или расстроить – на суп пущу».       И уже спустя пару секунд бедный голодный Юй с глазами, полными жалкой мольбы, просил Вей Усяня из чутких девичьих объятий хотя бы немного крупы – да, он был охотно согласен уже и на нее, лишь бы только дали пожрать.       Цзян Яньли, разумеется, не могла не заметить, какие взгляды бросает птица своему хозяину, оттого рассмеялась:       – «А-Сянь, кажется, я ему не слишком нравлюсь.»       – «Что за чушь? Шицзе всем нравится. Даже этому чучелу.» – он угрожающе сощурился, словно намекая на возможные последствия. – «Пернатый просто есть хочет.»       Цзян Яньли улыбнулась:       – «Я могу его покормить.» – пальчик аккуратно погладил ворона по клюву, отчего тот не удержался и блаженно зажмурился. – «Что он обычно любит кушать?»       Вей Усянь пожал плечами:       – «Много чего. Он у меня всеядный.» – обращенная Юю белозубая красноречивая улыбка положительных откликов у последнего ничуть не вызвала. – «Но фаворитами остаются черви.»       – «Может… ему орешков каких-нибудь? Или ягод. Птицы вроде как их любят.» – задумчиво протянула Цзян Яньли.       – «Можно. Я же говорю, он всеядный. А с твоих рук, шицзе, даже кусок камня охотно слопает. Да, Юй?»       Цзян Яньли пожурила его:       – «Нельзя так со своим питомцем, А-Сянь. Посмотри, какой у тебя Юй хороший… Да, Юй, ты же хороший у нас?»       Юй как правдашний запричитал, горестно каркая, будто таким образом активно сетуя на свою несчастную судьбу и нерадивого хозяина; на что вышеупомянутый хозяин пораженно округлил глаза на льющуюся из клюва воронью брань.       С выражением, полным возмущения, он одними губами шепнул, глядя на явно попутавшую берега птицу:       – «Совсем опух?» – но отвернувшийся к девушке ворон даже не пожелал каркнуть ему что-либо в ответ.       Видя, что Вей Усянь совсем скис и стал напоминать незалюбленного, несправедливо обиженного ребенка, Цзян Яньли ласково позвала его к себе тем тоном, с каким обычно сюсюкаются с маленькими детьми.       – «Идем ко мне, мой маленький А-Сянь. Стоит такой печальный в стороне…»       Вей Усянь быстро кивнул:       – «Да. Потому что ты какому-то нахлебнику уделяешь слишком много внимания!»       Цзян Яньли рассмеялась и погладила присевшего подле ее ног Вей Усяня по макушке:       – «Ну что ты, А-Сянь. Не стоит ревновать меня к вороне.» – но Вей Усянь надул губы, всем своим видом показывая, что стоит. – «Все равно я тебя очень и очень люблю. Ты же мой маленький А-Сянь.»       Вей Усянь пробурчал:       – «Вот и правильно. Люби меня и гладь по макушке тоже меня. А не Юя. Ему хватит. А то наглеет уже.»       Юй уже было зачирикал, но, увидев выражение хозяина, прикусил язык, ибо понял, что подобрался близко к черте дозволенного, и успокоился, принявшись сидеть тихо-мирно, пока его не позовут.       Цзян Яньли мягко улыбнулась ему:       – «А-Сянь, буду гладить тебя по макушке столько, сколько пожелаешь.» – и шутливо добавила. – «Должно быть, у моей маленькой повилики ужасная потребность в объятиях? Ведь мы не виделись целых три месяца.»       Сверля девушку кукольными блюдцами, Вей Усянь ответил односложным:       – «Да.» – но про себя подумал, что потребности в объятиях не испытывал уже давно, ибо у него был передоз прикосновений за эти три месяца – да такой, что не хотелось касаться кого-либо вообще и уж тем более не желал, чтобы до него кто-либо дотрагивался.       Но то была шицзе, которую Вей Усянь очень любил. Ее объятия не ассоциировались у него с чем-то порочным, грязным или страшным. Ему, напротив, было бы, порой, необходимо ощутить ее присутствие рядом и теплую руку у себя на макушке.       Да. Ему все еще не хотелось, чтобы его кто-либо касался, но для шицзе и в некоторых моментах для Цзян Чена он мог сделать исключение из правила.       Но что-то внутри все же бунтовало при мысли, что шицзе сейчас его обнимет, заключив в плотное кольцо рук. Что-то пушистое и внезапно возмущенное. Колкое, выгибающееся и шипящее. Вей Усянь знал, что то была хули-цзин; но по какой причине та не доверяла даже такой светлой душе, как его шицзе, он не ведал.       Времени на раздумья не было. Цзян Яньли уже склонилась, чтобы прижать Вей Усяня к своей груди и крепко обнять одной рукой, ибо вторая была занята пристально наблюдающим за ними Юем.       Ворон переступал с лапы на лапу, не зная, что ему сейчас делать. Благодаря установившейся связи и просто проведенному времени вместе он мог уловить образовавшуюся сумятицу на душе своего хозяина, но… в силу возраста и еще не окрепшего сознания, что имело уровень трехлетнего или пятилетнего ребенка, не мог уразуметь, какие именно действия ему стоило предпринять: уйти или же остаться?       Вей Усянь никаких приказов ему не давал. Получается, предоставлял свободу действий. И потому… Юй позволил себе остаться на тонком девичьем запястье немного на подольше.       Хули-цзин тем временем утробно рычала от того, что ее обнимают. Скорее, то была манера ленивого уличного кота, которого без разрешения погладили – так еще против шерстки.       Но недолго ей пришлось рычать, ибо Цзян Яньли довольно-таки быстро отстранилась со словами:       – «Давай покормим Юя и потом уже поговорим, хорошо?»       – «Мгм.» – Вей Усянь растерял какое-либо желание капризничать – ведь оно и всколыхнулось-то лишь благодаря ярому стремлению примерить на себя роль прошлого «Я», – и потому спокойно восседал с неестественно прямой спиной и равнодушным взглядом наблюдал за тем, как он сам протягивает мешочек цянькунь шицзе, как она отыскивает в бесконечных просторах ежевику и голубику, собирает ее в ладонь и с улыбкой протягивает ворону в качестве завтрака. Тот топчется, нерешительно смотрит на хозяина, но тот дает молчаливое согласие. Уже ничем не сдерживаемый ворон нападает на ягоды и погружается в процесс поедания сладкой ежевики с головой.       Цзян Яньли ставит птицу на бортик тумбочки подле себя, пересыпает ягоды в близстоящую пиалу и, погладив ворона по голове, оставляет его за трапезой.        – «Ну вот, А-Сянь, теперь я могу уделить все свое время тебе.» – ее выражение несколько посерьезнело, но искренняя мягкость никуда не делась. Вей Усянь заметил – точнее, хули-цзин, – что ее настроение поменялось. Хотя… наверняка лиса знала об этом с самого начала, и потому рычала, готовясь защищаться. – «А-Сянь. Мы очень переживали с А-Ченом за тебя, когда ты пропал без вести.»       Вей Усянь не нашел ничего лучше, чем ответить на намеренную паузу девушки лаконичным:       – «Мгм.»       Но Цзян Яньли это не напрягло, напротив, она восприняла это как знак того, что ее словам уделяют должное внимание:       – «А-Сянь. Мы близкие люди. И мы очень любим друг друга. Я понимаю, что произошло невероятно много событий, что вы с А-Ченом поменялись – особенно, ты, ведь мне не нужно много времени, чтобы подметить разницу. Я знаю, что ты не обязан ничего мне рассказывать и, если ты все же не захочешь этого делать, не буду давить и требовать, но…»       Вей Усянь продолжил за нее:       – «Но ты хочешь, чтобы я рассказал о том, где я был все эти три месяца и почему так сильно поменялся?»       Цзян Яньли восприняла эти слова как укоризну, потому быстро замахала руками:       – «А-Сянь, я не имею в виду ничего дурного. Ты же знаешь, как я беспокоюсь за вас с А-Ченом. Места себе не нахожу из-за сложившейся ситуации. Вы же… для меня всегда будете моими маленькими братьями, что постоянно прыгали по лужам босиком, а потом получали от матушки нагоняй. Я знаю тебя с малых лет, ты рос у меня на глазах. И я… не могу пустить ситуацию на самотек, понимаешь?»       Вей Усянь спрятал кукольный взгляд в коленях:       – «Понимаю, шицзе.» – все внутри буквально свернулось, ибо даже лиса внутри него не знала, чего ожидать. Как пойдет разговор? Что, если его раскроют? Шицзе будет больно? Будет. Он знал это и так. Расскажет Цзян Чену? Конечно, расскажет. И что тогда будет?.. Неужели… они упокоят его душу?.. Вздор. Он не хочет засыпать! Он… хочет быть с близкими людьми и жить! Но даже сгорая от ледяной тревоги, что начала впивать с изнанки свои ядовитые иглы в слизистую, Вей Усянь сохранил тон и выражение нейтрально-спокойным и лишенным каких-либо волнений. – «Спрашивай. Я постараюсь ответить.»       Он думал, что если будет держать свои эмоции ровными и не допустит в тон вороватой подозрительности, то шицзе ничего не заметит, успокоится! Но получилось так, что после его лаконичных слов, обещающих содействие, глаза Цзян Яньли наполнились слезами.       На участливый вопрос «Почему ты плачешь?» она покачала головой:       – «Ты изменился. Очень сильно, А-Сянь. И… мне даже страшно представить, что именно произошло с тобой, чтобы разница между тем маленьким мальчиком, которого я оставила в Пристани Лотоса перед отъездом в Мэйшань, и тем мужчиной, которого я встретила на пороге военного пункта вместе со своим другим маленьким братом, стала столь велика. Ты всегда…» – Цзян Яньли всхлипнула и утерла уголок глаза кончиком пальца. – «Был таким солнечным ребенком. Какие бы горести не выпали на твою долю, ты всегда улыбался. Отец рассказывал, что, даже будучи беспризорником на улице, сражающимся с собаками за объедки, ты сиял своей неизменной, лишь тебе присущей белозубой улыбкой, полной летнего тепла. А когда ты стал расти с нами как полноправный член семьи, мне посчастливилось видеть, как такой солнечный ребенок, как ты, дарит другим людям одним своим присутствием радость и любовь к жизни. Помнишь, А-Сянь, как мы каждый новый год зажигали фонари?.. Ты всегда прибегал по утру самым первым – это был единственный день в году, когда ты вставал раньше обычного, – и с таким детским восторгом во всех твоих чертах рассказывал о том, какой рисунок изобразишь на своем фонарике в этом году. Глаза твои… так блестели всегда в эти моменты…»       Она помолчала, давая передышку в первую очередь себе. Вей Усянь слушал ее не перебивая, ибо понимал, что ей необходимо выговориться. Чувства, кои сейчас испытывала его горячо любимая шицзе, обволакивали его, точно вымоченная в очень горячей воде марля, и кололи кожу ледяным спиртом – то была горечь и скорбь.       Безусловно, Цзян Яньли сейчас испытывала теплые чувства, поскольку предавалась приятным воспоминаниям о былом, – проявление радости обеспечивала «горячая марля», а вот скорбь и горечь об утрате заявляли о себе благодаря «спирту».       Переведя дух, Цзян Яньли продолжила:       – «Ты всегда бегал по округе как савраска…» – тут она не удержалась и печально усмехнулась. – «Матушка тебя постоянно так называла. Ты и секунды не мог переждать на одном месте. Вечно крутился вокруг своей оси, подобно волчку. Если тебя все же заставляли сидеть, то ты неизменно ерзал, что-то теребил в руках, играя с бусинами или пряжками, а твои сияющие глазки, что впору сравнить с большими звездочками, прыгали с одного на другое, не останавливаясь на чем-то одном конкретном.»       По щеке скатилась хрустальная слеза. Вей Усяню стало так плохо, словно он снова оказался в том состоянии безнадеги и отчаяния, в котором варился, находясь один на один с равнодушной тишиной камеры, – то было влияние чувств человека, коего Вей Усянь считал близким и родным, оттого испытываемые Цзян Яньли эмоции не могли не наполнить непроизвольно тянущегося к ней и в своей новой манере сочувствующего Вей Усяня.       – «А теперь ты… Словно застыл, А-Сянь. Я… Я…» – она с трудом проглотила вставший в горле ком. – «Дело даже не в непривычной бледности или холодности рук – хотя те тоже вызывают у меня неимоверно много вопросов. Ты… По возвращении ты не пожелал рассказать нам о том, что с тобой приключилось. Хотя раньше ты первым делом с упоением вываливал на нас на протяжении долгого времени красочный рассказ о самых незначительных, но таких важных для тебя мелочах. Мы не виделись три с лишним месяца, произошло столько всего, но ты… не нашел той самой мелочи, с которой мог бы поделиться с нами.»       Рука ее не выдержала и переместилась обратно на макушку, и принялась трепетно гладить ее, словно успокаивая – то ли себя, то ли своего маленького А-Сяня, то ли их обоих.       – «Мне горько видеть, как изменился ты, А-Сянь. Конечно, я не говорю, что ты должен был вечно быть тем ребенком, что бегает по лужам и с упоением радуется каждой произошедшей с ним мелочи, безусловно нет. Но… не столь же быстро, верно?.. Даже наш хмурый А-Чен сохранил в себе большинство тех качеств и черт характера, что я видела на протяжении всего его взросления. Я с легкостью могу узнать своего А-Чена, пусть он и возмужал, став серьезным главой Ордена. А тебя… Тебя я не узнаю совсем. Да, я вижу те глазки, изредка лукаво щурящиеся; нос, губы, брови – лицо твое, пусть и чересчур белое. Я вижу, что передо мной стоит мой А-Сянь, но… сердцем… чувствую, будто ты совершенно другой человек.»       Вей Усяню вдруг очень захотелось ей возразить. Нагло перебить и сказать, что все не так, что он все еще ее маленький А-Сянь. Он возжелал воскликнуть, что просто-напросто устал и не успел рассказать обо всем и понемногу, но голос Подсознания, зазвучавший в голове эхом воспоминаний, пресек его намерения на корню.       «С того момента и впредь ты совершенно другой человек.»       Похоже, что Подсознание тогда не соврал… Он… действительно, изменился до неузнаваемости.       Цзян Яньли, наконец, видимо, осознала, что сдерживать свои слезы бесполезно, и потому разразилась горьким плачем, спрятав лицо в ладонях.       Вей Усянь не нашел ничего лучше, кроме как подсесть чуточку поближе и аккуратно тронуть ее за локоть:       – «Шицзе…» – голос его был тих и ломок; точно провинившийся ребенок, что раскаивался в содеянном. Похоже, Вей Усянь и вправду винил себя в слезах горячо любимой шицзе. – «Шицзе, прости меня… Я…»       Цзян Яньли тихо усмехнулась и отняла руки:       – «Дурачок мой…» – она поманила рукой, призывая Вей Усяня сесть рядом с ней на кушетку. И как только он это сделал, Цзян Яньли крепко прижала его к себе и уткнулась носом ему в изгиб плеча. Одна из рук остановилась на лопатке, а вторая – обняла шею, растопырив пальцы. – «За что же тебе просить прощения?»       Вей Усянь помялся, но обнял ее в ответ:       – «За то, что заставил плакать. За то, что изменился.»       Цзян Яньли покачала головой:       – «Какой дурачок ты у меня… А-Сянь…» – она прерывисто вздохнула. – «Главное, что ты вернулся. Я… и А-Чен… мы так по тебе скучали…» – несколько слез скатилось по щекам и после окропило алый ворот. – «Мы так волновались, не зная, где ты. Мы так боялись, что больше не увидим тебя никогда.» – она замолчала, словно давая время на приведение мыслей в единый строй. А пальцы на шее и лопатке впились в кожу сильнее, но осмотрительнее, более выверенно.       По прошествии пяти минут каскад слез не уменьшился – напротив, лишь усилился. В груди Цзян Яньли будто бы образовалась немыслимого размера глубокая дыра вместо сильно раненного, оттого кровоточащего сердца; будто бы ее пронзили тысячи мечей в одной и то же место, доведя рану до состояния рваного отверстия диаметром в несколько цуней. Ей стало так горько, так обидно и невозможно больно, что легкие и горло сдавливало тисками до нереальности совершения вдоха. Ей в буквальном смысле захотелось выть. Так же она себя чувствовала, когда ее настигли вести о смерти родителей и падении родной Пристани Лотоса.       Но… одно дело – слышать о трагедии и не иметь возможности увидеть самое жестокое ее проявление, а другое дело – видеть перед своими глазами и осознавать, что все бессмысленно, что ты уже ничем не сможешь помочь, что ничего уже не исправить, а время не повернуть вспять. Когда… слышишь, то воспринимается легче. Но когда трагедия стоит у тебя прямо перед лицом, побитым котом с пустыми глазами просит ласки в своей новой манере и льнет к груди, прося о тепле и утешении… это … тяжело.       И потому Цзян Яньли, не справившись, плакала, проливая слезы навзрыд.       Осознание верности догадки, осознание того, что твои надежды были тщетны, ударило по ней слишком больно и сильно – да так, как Цзян Яньли не ожидала и как она была не готова. Ей не хватило времени прочувствовать этот факт, не хватило времени упереть ноги в землю так, чтобы суровая истина не пошатнула и не повалила наземь.       Ей было больно. Очень.       Наконец, она выпустила Вей Усянь из своих рук, ласково огладила ровное – чересчур, блять, ровное – выражение и с болью в голосе шепнула:       – «Прости, что шицзе не смогла уберечь тебя.»       Вей Усянь не понял:       – «Шицзе?»       Цзян Яньли качнула головой:       – «Я должна была быть рядом с вами, когда Пристань Лотоса пала. Я должна была быть рядом с вами, когда вы крылись по кустам в надежде на спасение…» – она тихо всхлипнула. – Я должна была рядом, когда ты попал в беду…»       Взгляд Вей Усяня неуловимо, чисто на интуитивном уровне смягчился:       – «Хорошо, что тебя с нами не было, шицзе. Хорошо, что ты была в безопасности.» – он аккуратно стер слезы с влажных щек и шепнул. – «Хотя бы кто-то из нас не должен был пострадать, понимаешь? Мы с Цзян Ченом рады, что ты была в безопасности и оказалась цела и невредима. Мы смогли вынести все, потому что знали, что ты ждешь нас, переживаешь. Это был стимул переставлять ногами, дабы пройти лишний чжан.»       Вей Усянь хотел такими словами успокоить Цзян Яньли, умерить поток слов, но добился ровно противоположного. С притупленной тревогой в голосе он спросил, протягивая девушке платок:       – «Может, принести чаю?» – Цзян Яньли быстро кивнула. – «Тогда я заодно и Цзян Чена притащу. Вместе попьем чая, хорошо? И попутно я расскажу, где был. Я побывал на празднике в одном из городов Цинхе Не, ты не представляешь, как там красиво.» – и снова ответ согласием. Очень охотным и порывистым согласием.       Вей Усянь поднялся и направился в сторону двери, на ходу вытягивая руку. Юй, понимая приказ без слов, сорвался с места, благодарно каркнул Цзян Яньли за ласку и приземлился на подставленное запястье.       Цзян Яньли сквозь влажную пелену смотрела на удаляющуюся прямую спину с плывущей походкой, и, каждый раз смаргивая слезу, она невольно видела вместо этого серьезного, непоколебимого мужчины прыгающего при каждом шаге мальчишку, что раскидывал на манер птичьих крыльев свои руки в стороны и хохотал, щебеча: «Смотри, смотри! Я как птица! Ну же, мой маленький братец! Не серчай! Что ж такой угрюмый сегодня? Опять не в духе! Давай, попробуй, как я! Это весело!»       Она смотрела на удаляющегося мужчину и понимала, что того мальчишки больше нет.       Едва бесшумный силуэт исчез за порогом, выждав пару минут для верности, Цзян Яньли издала задушенный плач, медленно сползла на пол, зажала рот рукой и съежилась в комок, будто ее пронзил невыносимый болезненный спазм.       «Прости меня, А-Сянь, что шицзе не была рядом, чтобы защитить тебя. Прости, что шицзе не уберегла тебя. Мой солнечный младший брат… Прости меня, что ты замерз… Прости, что я больше ничего не смогу с этим поделать; что, несмотря на все мои старания и желания, ты не станешь и на градус теплее… Прости меня, А-Сянь… ведь…»

- «Сердце твое больше не бьется.» -