В ожидании тепла

***

Возвращаюсь я домой И тихо изумляюсь Тому, какой в очах огонь горит, Где прежде равнодушными углями тлело. Тепло в руках твоих – отрадно, что скажешь тут; Не грустно мне, не смею я скорбеть, не смею унывать, Что ведь в моих глазах, увы, былого не видать, И радостно вдвойне мне созерцать Твою светлейшую улыбку…

***

      Ему было все равно – даже больше, чем когда-либо.       Налитые свежей кровью радужки, полные студеной сосредоточенности и безразличия, не мигая вперились в одну точку перед собой, точно знали, что им нет смысла смотреть куда-либо ещё, ведь путь и так был уже известен.       Легкие полы черных одежд без изысков в виде вышивки бесшумно шелестели по грунтовке, сметая невидимые следы. Каблуки, высотой в два цуня, не цокали, неспешно ступая, не оставляли после себя на поверхности маленькие округлые углубления.       Ярко светила убывающая луна. В её свете и без того бледная кожа юноши выглядела так, точно напрочь лишилась крови, и приобрела потусторонний оттенок. Уши, припавшие к макушке уже по привычке, мягко подрагивали при ходьбе, подлетая на пару фэней при каждом сделанном шаге.       Многочисленные украшения, увенчавшие высокую и столь полюбившуюся господину прическу в виде пучка с двумя выправленными прядями с красными кончиками, не звенели, покачиваясь на ветру и ударяясь друг о друга. Исключительно бесшумные…       На Цзянху, укутавшуюся теплым белоснежным покрывалом, опустилась глубокая ночь, что попрятала в свою черноту пороки, страх, скорые печали, горести и наивное счастье.       Алая кисточка на кончике флейты Чэньцин крутилась озорным зверьком вокруг своей оси, празднуя скорое веселье.       Застывшее убогое зданьице в два этажа на окраине малюсенького поселения сиротливо притаилось в темноте в объятиях пушистых елей, что ревностно старались скрыть бедную почтовую станцию своими колкими боками – или, может, не его, а зарывшись в одну из ее комнат, подобно зверькам в нору, людей.       Уголок губ тронула снисходительная ухмылка. Что-что, а выкуривать из своих убежищ маленьких зверьков Вей Усянь любил, бесспорно.       Статный ворон, слившись с цветовой гаммой неба, описал виртуозный круг почета в вышине и мягко спланировал на подставленное плечо.       Длинный коготок, привыкший быть чрезвычайно острым, чуть сточился на конце, дабы ненароком не навредить своему бесценному птенчику, и почесал ворона под клювом. Глаза по-холодному ласково сузились.       Расходясь вибрациями по телу, перетекла выведанная информация об окружении и местонахождении зверьков.       А также… любопытное известие о неожиданных гостях…       Ресницы Вей Усяня дрогнули. Разумеется, он за несколько ли чувствовал приближающихся к почтовой станции иных носителей энергии ян, но…       Вей Усянь кратко мотнул головой и таким же движением подбородка велел Юю разместиться на коньке крыши и со стороны наблюдать за зрителями.       Взгляд ничуть не меняется, когда известия доходят до трезвого мозга. Мысли не роются шустрыми осами, жаля орган своими ядовитыми иглами.       Но в глубине грудины Куйсун несколько тяжелеет.       Силуэт вальяжно мелькает меж балок в вестибюле и плывет дальше, вверх по лестнице. Ладони, едва-едва касаясь, щекочут деревянные перила, а пальцы несколько раз любовно бьют их, наслаждаясь отразившимся от высоких потолков эхо.       Он слышит, как булькнул, подавившись водой, в углу одной из укромных комнатушек Вень Чжао и воровато затих, искренне надеясь, что ему показалось.       Вей Усянь не издает и звука – пока. Его каблучки по-прежнему тихи и хитры, потому не показывают носа раньше положенного.       Остается пара ступеней перед тем, как появится возможность ступить на пролет, открывающий путь к долго-долго мариновавшейся жертве. Но он остается на той самой третьей досочке и затихает, медленно переводя взгляд на углубление в крыше, через зазоры в черепице которой можно увидеть два неприметных цветных пятна – белого и фиолетового.       В любимой манере склоняется голова. Радужка на секунду загорается, разрезая мрачную темень своим хищным светом. А крыша теперь не помеха, ибо словно растворяется перед взором невозмутимого демона, вознамерившегося убедиться в положении дел самолично.       Вей Усянь видит. И видит то, как, припав к поверхности крыши и сунув нос в щелку между окном и рамой, затаился Цзян Чен в неизменно фиолетовых одеждах. Его голубые щелки внимательно следят за каждым шорохом Вень Чжао и недоумевают резкой смене настроений, ибо подозревает, что тот мог заметить их присутствие. Конечно, Вень Чжао нет никакого дела до них, ведь есть кое-кто много страшнее них.       Веки чуть приподнимаются, стоит Вей Усяню увидеть спутника своего дражайшего маленького братца. Всегда невозмутимый, такой возвышенный и прекрасный – сейчас весьма собранный и взволнованный, точно его долгое время снедают тревожные раздумья. Золотые глаза так же прикованы к Вень Чжао и, кажется, удивляются его нелепому внешнему виду: лохмотья, покрывающие голову и нижнюю половину лица, оставляют для наблюдения лишь дергающиеся из стороны в сторону расширенные в испуге глаза; трясутся перебинтованные руки, у которых, очевидно, недоставало пальцев.       Что больше всего бросалось в глаза – донельзя жалкий видок. Ничего не осталось от того заносчивого господина, коим они знали его несколькими месяцами ранее.       По-аристократичному бледная ладонь с музыкальными пальцами сжала рукоять меча и окаменела. Челюсти с силой сдавились, будто Лань Ванцзи со всем усердием старался подавить бушующие эмоции.       Вей Усянь уставился на него, не в силах оторваться. Что-то в нем было не так, ибо ощущался безмятежный Второй молодой господин Лань много иначе. Но это «много иначе» не желало оформиться ясным и окончательным ответом. Оно осталось в глубине подсознания полыхать притупленным слоем льда и соли костром, что оставлял тут и там теплые мазки по телу, по прошествии времени начинающие колоть морозцем уныния и скорби.       Пальцы подогнулись от хладнокровного переживания. Все-таки Вей Усянь успел на горьком опыте убедиться, что облаченные в белоснежные одежды суровые мужчины вызывают у его хули-цзин интерес.       И ему не хотелось, чтобы Лань Ванцзи стал одной из его жертв.       Зубы сжались, а Вей Усянь быстро прощупал свой эмоциональный спектр. Обнаружилась лишь тишина и зияющая пустота. Ничего, даже отдаленно похожего на кружащее голову безумие не наблюдалось.       Это в особой манере порадовало, но настороженность и пристальное внимание не уняло.       Наглядевшись на Лань Ванцзи, Вей Усянь перевел взгляд обратно на Цзян Чена и полыхнул радужками.       На миг стали видны ярко-красные с золотыми переливами меридианы и пышущее жаром здоровое золотое ядро.       Вей Усянь, казалось, умиротворенно выдохнул.       «Работает…»       Он тряхнул головой и обратил свой взор на съежившегося в комнатушке Вень Чжао. О, Вей Усянь ясно слышал, как колотится его сердце, как с губ и носа срывается свистящее дыхание… А хули-цзин с наслаждением слизывала текущий по воздуху шлейф аппетитного страха.       «Что ж…» – Вей Усянь не заметил, как начал опасно и безумно улыбаться. – «Коль уж зрители на местах… пора начинать…»       Хвост улизнул под подол и затерялся в естественных тенях. Уши припали к волосам и спрятались в шелковых прядях, растворяясь и сливаясь с цветовым фоном. Заместо них на положенном месте появились обычные человеческие уши с вставленной в левую мочку серьгой.       Кровь вскипела, но лишь за тем, чтобы угаснуть и уступить место серой тусклости грозового неба.       Когти врослись, а на их месте остались обычные ногти, кои пристало иметь ухоженному молодому господину его положения.       Нарочито громко в возникшей тишине скрипнула половица. На фоне ночи каркнул ворон, вторя певучему дереву.       Заслышав чьи-то вальяжные шаги, которые им позволили услышать, Вень Чжао вздрогнул и истошно заверещал, истерично мотая головой и буквально отпрыгивая в другой конец комнаты – в сторону, противоположную входу:       – «Демон! Демон!» – он закрыл ладонями лицо и весь съежился.       Вень Чжулю нахмурился, сунул руку в карман и стиснул стопку талисманов Изгнания Нечисти. С пальцев соскользнуло несколько искр, означающих, что уникальная способность собирается пуститься в ход.       Каркнул ворон вновь. Звуки пропали, создав вакуум. А со всей скрупулезностью выпущенная щепотка демонической ци заставила воздух потяжелеть.       Цзян Чен и Лань Ванцзи напряглись, быстро переглянулись и склонились ближе к окну, намереваясь улучшить обзор и узреть того «некто», что так напугал Вень Чжао и заставил нервничать Вень Чжулю.       Раздался элегантный стук каблуков. Буквально из отбрасываемой естественной тени появилась статная фигура в длинном черном ханьфу, схожем с дымкой в подоле.       Внимательные зрители свели на переносице брови и впили пальцы в раму, не понимая, откуда этот некто появился. Не мог же тот и в самом деле материализоваться из тени!       Недостаток их места обозрения состоял в том, что с этого ракурса была видна только изящная спина, коя подобно иве перетекала в такт сделанным шагам.       По одной только походке Цзян Чен и Лань Ванцзи могли сказать, что вошедший в игру незнакомец был весьма опасен и обладал незаурядными способностями, не поддающимися быстрому и четкому анализу.       Чуть костлявая рука с тонким запястьем беспечно покрутила черную флейту, взмахнув алой кисточкой, и, казалось, сим жестом широко ухмыльнулась.       Поступь стала куда более угрожающей и медлительной, стоило незнакомцу миновать порог. Голова непроизвольно наклонилась вперед, отчего длинные пряди, выправленные из скупо украшенной прически, скрыли личность посетившего сцену актера.       Вень Чжао завопил, отчаянно дергаясь:       – «Демон! Демон! Демон!» – его обрубки тряслись и прикрывали израненную макушку. Благодаря его неуклюжим метаниям, часть повязок упала и открыла вид на сильные, гниющие ожоги. В почти облысевшем и осунувшемся черепе ясно угадывались следы чьи-то зубов и неясные углубления. Он горько выл, заливая окрашенными в кровь от натуги слезами иссохшее лицо. Обрубки смазывали их, но делали его вид еще более некрасивым. – «Пожалуйста! Я умоляю! Прошу! Убей меня! Убей! Я не могу больше!»       Вень Чжулю мельком обернулся на него из-за плеча, молчаливо укоряя, и вновь воззрился на представшего перед ним луноликого господина со снисходительной полуулыбкой на дне грозовых туч.       Незнакомец заткнул флейту за пояс одним небрежным движением, лениво провел ладонями по воздуху и поцокал:       – «Ай-ай-ай… Неужто вы совсем не рады меня видеть?» – он мурлыкнул. – «А, господин Вень?» – руки на лебединый манер изогнулись и завелись за спину. – «Сегодня такая прекрасная зимняя ночь, что впору задуматься о встрече со старыми друзьями. Как вы думаете?»       Лицо Вень Чжулю едва уловимо ужесточилось. Губы поджались, но так и не приоткрылись для ответа. Носки сапог встали наизготовку, упершись в древесное полупрогнившее покрытие. Искры запылали ярче.       Незнакомец так же замер и затих, не сводя с него испытующего взгляда. Губы, глаза, брови – ничто не являло эмоций. Все было ровно и гладко, точно безмятежные, ничем не тревожащиеся воды, но на уровне инстинктов ощущалась его злая, язвительная и пропитанная ядом усмешка.       – «Тц, тц, тц. Ну и ладно. Не хотите со мной разговаривать – как хотите.» – его темный взгляд перешел на сильнее скорчившегося Вень Чжао, а он сам сошел на угрожающий шелест. – «Тогда я поговорю с ним…»       Незнакомец сделал только шаг, а Вень Чжулю отзеркалил его движение и загородил собой Вень Чжао не только от направления «Демона», но и от его взгляда.       Молодой господин едва слышно фыркнул и наклонил голову в бок. Понаблюдав своим неясным взором за Вень Чжулю, он все же скользнул им за его плечо и обратился к Вень Чжао:       – «Дорогой мой друг Вень Чжао. Если ты жаждешь завершить нашу замечательную и презабавную игру, то отзови цепного пса. Он совсем не понимает, что тебе вовсе не нужна его защита.»       Губы Вень Чжао в судороге задергались, словно он и вправду собирался сейчас выкрикнуть: «Вень Чжулю, отойди!»       Но его верный охранник не двинулся. Хоть и знал, что его хозяин желал смерти. Тот всегда был донельзя слаб духом: трус и подхалим. После пережитого им за последний месяц не было удивительным, что Вень Чжао молил убить себя. Каждый прожитый час доставлял ему нестерпимые мучения. Он знал, что ему не жить – калека, перемолотая в фарш. Изломанная во всех местах, в каждой косточке. Куда ни глянь – сухожилия разорваны и сшиты вместе чьей-то злостно насмехающейся рукой в неверном порядке.       Вень Чжулю был верен не Вень Чжао. Он был верен данному им обещанию и заключенному контракту.       Его совершенный шаг был тверд и лишен сожалений, равно как и голос:       – «Я не позволю.»       Ответом ему был хладнокровный смешок, сорвавшийся с, несмотря на общую бледность, алых губ. Молодой господин дернул плечом, бросил «будь по-твоему», сорвался вперед, проходя бесплотной дымкой через грудь Вень Чжулю, и вмиг вырос возле Вень Чжао бесстрастной фигурой. Тот вздрогнул и поднял свои большие глазищи на того, кто в сегодняшнюю ночь подарит ему смерть.       Вень Чжулю схватился за сердце, в муках скорчился, пошатнулся, выплюнул сгусток темной крови и, не выдержав, упал на одно колено. Правда, ненадолго. Пара секунд – и он упал без возможности подняться.       Господин прохладно хмыкнул, упер ладонь в выставленное бедро и дрогнул кончиком брови:       – «Ты пока посиди.» – сказал он Вень Чжулю. – «Можешь насладиться маленьким подарком от меня за невозможную верность и содействие в играх. А мы…» – «Демон» элегантно наклонился, пренебрежительно подцепил край бинта на лице Вень Чжао и протянул. – «А мы насладимся последними минутами нашей последней встречи. В конце концов, после проведенных дней, наполненных мыслями друг о друге, стоит растянуть прощание немного на подольше. Что думаешь, Вень Чжао?»       Его «пешки» заволокло пеленой слез, а из горла жалко пробулькало:       – «Ты еще будешь меня мучить?.. Неужели этого было недостаточно?..»       Господин скривил свои красивые губы и невозмутимо бросил:       – «Недостаточно.» – незаметно под бинтами вырос острющий коготь, что, резанув и без того измученную кожу, рванул бинты, вынуждая их опасть на пол, а Вень Чжао – им вслед распластаться на полу с горестным воем боли.       С картинным изображением отвращения во всех своих жестах и флюидах господин отбросил от себя перепачканные в крови повязки, вытер платком пальцы, отшвырнул его прочь и, плавно развернувшись в сторону окна на крыше, проследовал к столу, запрыгнул на него и вольготно развалился на нем, закинув ногу на ногу, опершись одной рукой о поверхность, а второй – принявшись постукивать кончиками пальцев по коленке. Волосы невольно колыхнулись и послушным водопадом скользнули на спину, открывая невозможно прекрасное в тон температуре за окном лицо.       Лань Ванцзи и Цзян Чен пораженно застыли, не зная, что сказать или сделать – что уж говорить, они не знали, смогут ли сделать даже краткий вдох.       Легкие прошиб озноб, а следом и каждую мышцу буквально свернуло от тревожного испуга и недоверия.       Их взгляды, как один, уперлись в такие знакомые, но в то же время нет черты. Они непременно узнали личность актера. То был не кто иной, как Вей Усянь, что совершенно расходился с его концепцией из осколков воспоминаний трехмесячной давности. Оба молодых господ ясно сознавали и помнили, что тот, кого они с разными оттенками вкладываемых чувств звали Вей Усянь, точно не выглядит… так…       Вей Усянь… он… шебутной, шустрый, неугомонный, солнечный и просто-напросто невозможный! Человек-ветер, от которого нельзя ожидать чего-то определенного. Тот самый тип людей, на кой не стоит примерять шаблон или выработанный алгоритм, ибо тот ни за что не проиграется, заставив глубоко разочароваться в воспроизведенных вычислениях. Знакомый им – друг, горячо любимый брат – Вей Усянь не умел ходить прямо и просто, как все нормальные люди, или долго держать серьезное выражение на собственном лице – что уж говорить, это «долго» не продерживалось и пары секунд! Ведь оно вечно сияло, невзирая на погоду за окном, освещало остальным серые будни, делая их много легче.       Тот Вей Усянь, которого они оба, Лань Ванцзи и Цзян Чен, имели счастье знать… совершенно не похож на того, кто предстал сейчас перед ними.       Белоснежное лицо в тон покрывшим землю снегам. Проницательный, вальяжный и чрезвычайно ленивый, в чем-то шершавый и по-ночному темный взгляд пронизывал насквозь, прошивая каждую твою клеточку тела, точно ты был тканью его порвавшихся одежд. Алые губы чуть кривились в уголках, норовя выпустить на лицо не предвещающий благих вестей кому бы то ни было оскал – больше никакой солнечной улыбки, разгоняющей грозовые тучи, ибо эти самые тучи поселились в серой радужке, в коей некогда сверкало погожее летнее небо.       Что особенно болезненно ударило по темечкам Лань Ванцзи и Цзян Чена, так это то, что – по их памяти – на вечно живом лице не было ничего. Абсолютно. Чистый холст – такой же чересчур белесый, режущий глаза своей нарочитой яркостью, что, казалось, становилась ещё более выявленной, дабы назло ослепить смотрящего на него напрочь.       Брови не игрались, ресницы не трепетали над веками порхающей над лугами бабочкой, глазки не бегали из стороны в сторону, желая подцепить как можно больше всего интересного и искря при этом великолепием собственного внутреннего мира; расслабленная поза, преисполненная в своей лени и неторопливости, неприятно мозолила наметанный взгляд, что был готов взреветь: «Вздор! Тут все не так! Не то!»       Лань Ванцзи и Цзян Чен, растеряв контроль над собой, едва ли не распластались по стеклу безвольной, ослабшей лужицей.       Зубы Цзян Чена постукивали друг о друга, ресницы дрожали, усердно смаргивая возникший перед взором образ, тем самым старательно его прогоняя. Словно таким образом он желал смахнуть иллюзию – точно, иллюзию! – которую злосчастный некто решил воздвигнуть и подсунуть ему, дабы одурачить. Абсолютно верно! Это… это не может быть он… Кроме лица – и то, тут еще под сомнениями! – между его Лисенышем и… этим незнакомцем нет ничего общего!..       Лань Ванцзи был ни жив, ни мертв. Сердце его гулко ухало в груди, было готово вырваться наружу и приниматься биться о стекло окна, дабы насильно проникнуть в комнату и подскочить, сгорая от облегченного, но в то же время нет волнения и усталости вымученных бессонных ночей. Ах, как он искал его! Так искал, так искал!..       Стоило ему узнать о падении величественной Пристани Лотоса, все внутри перевернулось, ибо воспоминания о зверствах ордена Цишань Вень бельмом выделялись на руинах собственного клана и места, имя которого – дом. А известие о пропаже благородного господина Вей из павшего, но впоследствии возродившегося из своего же пепла ордена Юньмен Цзян едва ли не разбило его дрожащую душу и изломанное тяжестями войны и потерь сердце.       В груди теплилась отчаянная надежда – такая детская и глубокая, – помогающая ему не замедляться во время игры Расспроса в различных уголках Поднебесной, помогающая не обращать внимания на стертые до мяса пальцы. Лань Ванцзи бесконечно верил, что… что солнечный Вей Ин жив! Он не мог так легко пасть… Лань Ванцзи всем своим естеством свято верил, что такого светлого и по-настоящему сияющего своим великолепным блеском человека навряд ли сможет что-то в этом мире извести, стереть в порошок и смешать с дорожной пылью, вычеркнув из текста длиннострочной истории Цзянху.       А теперь, Лань Ванцзи, подрагивая искусанными от напряжения губами, сжимал раму, пряча предательскую дрожь подступающих к сокращающемуся горлу рыданий.       На лицо не выползало ни одной эмоции – как всегда; достойно его положения и статуса, дяде стоит гордиться им. Но во взгляде и каждой мелочи его черт проскальзывает нарастающая, точно снежный ком, скорбь. Непонимание. Желание плюнуть на все, впервые в жизни поступая исключительно импульсивно и не оглядываясь на последствия и здравый смысл. Ему хотелось прямо сейчас наполнить ладони духовной ци, вдребезги разбить и раскрошить удерживающее его по эту сторону в зимнем царстве стекло, открыть проход к тому, кого в исступлении искал на протяжении бесконечно долгих и чрезвычайно мучительных, бьющих по костям и закромам души месяцев. Бегал, носился, стаптывая и без того уставшие после продолжительных патрулей, боев, заседаний, требовавших его сосредоточенного внимания и присутствия ноги.       Лань Ванцзи хотелось в данный момент наплевать на всех и вся, поступить впервые так, как хочется именно ему, а не всем остальным. Впервые ему захотелось поступить эгоистично. Он ясно осознавал, что подле него сидит брат Вей Ина, что так же, как и Лань Ванцзи, неустанно искал пропавшего без вести близкого в каждом пыльном, запачканном засохшей кровью уголке, пропахшим не только запахом смерти, но и спиртного, пролитого ничем не обремененными гуляками. Лань Ванцзи прекрасно видел и понимал, что когда и если они доберутся до… этого Вей Ина, то он будет обязан отступить, уступить место подле долгожданной и желанной фигуры, наблюдать со стороны, как его обнимают, треплют по плечу и плачут от облегчения и наступления лелеянной в своих мечтах встречи.       Ему не будет дозволено встать рядом и сделать все то же самое.       Но так хотелось! Лань Ванцзи, пусть и прекрасно все понимал, не мог игнорировать охватившее его единое чувство, сотканное из мириад других, наполненных каждой пережитой им за последние несчетные, нарочито растянутые дни эмоцией.       Лань Ванцзи страстно желал сигануть с высокого, осыпающегося от старости потолка, смахнуть комья пыли и щебенки на полусгнивший пол, подлететь к тому, кого он так отчаянно искал, и сжать в объятиях, убедиться, что это точно он, что ничуть не ошибся, не обманулся иллюзией, приняв ее за истину. Хотел почувствовать под собой, пусть прохладное – а Лань Ванцзи отчего-то на уровне подсознания или глубинного участка в сердце, отведенного только для него одного, знал, что Вей Ин прохладен на ощупь, – но все же отдающееся, откликающееся легким теплом, знаменующим жизнь, тело.       Лань Ванцзи видел, что Вей Ин немного исхудал. Скулы уточнились, сделавшись на его взгляд излишне острыми: у него создавалось ощущение, будто о них можно запросто порезаться – и отчего-то ему подумалось, что окажется раненным отнюдь не палец, а трепещущее, полуживое сердце…       Запястья утончились, непонятно зачем сделавшись аристократичными, – Лань Ванцзи кольнуло это осознание, ибо Вей Ин всегда ассоциировался у него с теплом солнечного лета, полного задорных переливов рек и подмигивающих со своего места бликов с покрытых при наступлении раннего утра росой зарослей васильков и… лотосов. Разумеется, лотосов… Бледность и аристократичность ничуть не вязалась с его пониманием Вей Ина. Он всегда чувствовал его мелодию, как вышеперечисленные мотивы.       Задорный смех, которому аккомпанируют колокольчики и иные звучные прелести лета; загорелая, но не слишком, чуть смугловатая после пребывания в солнечных ваннах у воды кожа. Сильные, но стройные руки, которые были такими надежными и ласковыми, безопасными, стоило только оказаться в их объятьях. Мягкие черты – Лань Ванцзи невероятно смущало собственное сравнение с чувственным цветком: таким был Вей Ин, которого он знал, которого он отчаянно искал.       Сейчас же Лань Ванцзи совершенно не узнавал юношу из своих воспоминаний. Он помнил белозубую улыбку, сияющую для него даже в темноте пещеры Черепахи-Губительницы. Помнил подпрыгивающую при каждом шаге мозолящую взгляд походку, наполненную живостью цветущей юности.       Вей Ин никогда не ассоциировался у него с чем-то порочным, опасным, неторопливым и хладно-высокомерным. Холод, вообще, по его скромному мнению являлся не чем иным, как антонимом сути Вей Ина!       Вей Ин… он… солнышко – и этим все сказано. Нежный лотос, качающийся на волнах озер и рек Юньмена и дружелюбно смеющийся ему, кутаясь в солнечные шелка…       Вень Чжао, лежащий в паре чи от стола, на коем вольготно развалился Вей Усянь, всхлипнул, дрогнув.       Казалось, Вей Усянь закатил глаза от снисходительной жалости. Взор окрасился в опасные, плотоядные тона, а уголки губ не удержались и скользнули выше, вырисовывая на лице хищный оскал во все тридцать два с чуть выступающими из общего ряда клычками.       – «Что такое, Вень Чжао? Больно?»       Лань Ванцзи и Цзян Чен невольно вздрогнули при звуке хладнокровно урчащего голоса, что с наслаждением издевался и, казалось, упивался доставленной живому – ещё живому – существу непередаваемой боли.       Дело было не в том, что человеку причиняли боль и что над тем уничижительно насмехались. Дело было в том, что все это проворачивал Вей Усянь. А это было совсем им чуждо, совсем не вязалось с обликом того, кого они знали.       Такой… незнакомый… холодный… страшный… опасный… непонятный… Как вести себя с таким? Что ожидать? Чего он хочет и добивается? Кто… кто он теперь?       Цзыдянь, свернувшийся на длинном пальце Цзян Чена, полыхнул несдержанным электрическим разрядом. Губы, дернувшись, изобразили гримасу непонимания, смешанной с горечью.       Он не выдержал – и Лань Ванцзи ни в коем случае не винил его, а напротив, прекрасно понимал – и одним резким движением разбил ударом кулака стекло.       Осколки хрустальным дождем на пару с комками щебня и пыли спланировали на доски и макушку хлюпающего Вень Чжао, что жалко завопил и вжался в пол сильнее, неимоверно испугавшись.       Вей Усянь, словно будучи совершенно не заинтересованным, поднял взгляд нарочито медленно. В глазах плескалась холодная скука и ни единой искры узнавания и тепла. Злая насмешка не пропала, а напротив, вперилась в застывших изваянием зрителей.       Он оперся ладонями о торец стола и перетек вперёд, наклоняясь в их сторону и оскаливаясь шире:       – «Так, так. Кто тут у нас? Кого я вижу? Подслушиваете, м?»       Цзян Чен побелел и вздрогнул. Но в следующий миг черты потемнели. Он смело перемахнул через раму и в одно грациозное движение оказался перед ухмыляющимся Вей Усянем, что не мигая смотрел на него.       Все на уровне инстинктов отчего-то завопило, словно побуждая бежать прочь со всех ног. Но Цзян Чен, стиснув зубы, отмел эту дурость далеко и надолго. Глаза сощурились, пальцы сдавили рукоять Саньду, а он сам уставился на брата, лихорадочно того осматривая.       Радужки цвета гроз на кукольный манер отвечали ему весьма смело, точно им не было нужды тревожиться, точно они ведали об обуревавших его эмоциях и сомнениях, оттого столь открыто хихикали над ним, на уровне подсознания показывая на него пальцем и качая головой, мол, «ну ты и дурень!»       Белее снегов кожа излишне выделялась и била по чувствительным к переменам глазам. Цзян Чен привык видеть смуглость, но никак не бледность…       Ноздри суматошно раздувались, не решаясь вдохнуть или выдохнуть кислород. Пальцы до онемения мышц обтянули отлитые узоры на рукоятке преданного оружия.       Наконец Вей Усянь унял ухмылку, вернув равнодушное, мертвенно-безучастное выражение, и бесцветно хмыкнул:       – «Громко думаешь, мой маленький братец. Не лопни-ка от натуги. И не серчай. Должно быть, в течение всех этих трех месяцев теплил в своем сердце все полные праведного гнева и возмущения слова и намерения о переломе ног. Не нужно. Я не специально пропал, не сказав даже «пока». Не дуйся.» – голова наклонилась в другую сторону одним четким движением, лишенным каких-либо естественным образом существующих подрагиваний живого тела. Он скучающе скривился. – «Так и будешь сверлить меня взглядом?»       Цзян Чен совершил над собой невозможное усилие, заставив свернувшиеся в спазме мышцы гортани разойтись и дать ему сделать вдох и выдохнуть слова, и просипел:       – «Лисеныш…»       Вей Усянь не сводил с него глаз:       – «Да. Лисеныш. А ты ждал кого-то другого?»       Цзян Чен застопорился от неведомого червя сомнений, что покрался на подкорку мозга, не желая ясно извещать о посетивших вместе с паразитом думах и догадках. Но одно сформировалось точно, но весьма отстраненно и мимолетно – да настолько, что едва прозвучало замечание, Цзян Чен тотчас о нем забыл:       «Говорит будто заторможенно и с усилием.»       Он мотнул головой и прохрипел увереннее, словно в последний раз прощупывая почву:       – «Лисеныш?»       Вей Усянь терпеливо ответил, не меняя позы или направления взгляда:       – «Лисеныш.» – весь его вид так и выражал покорность, но вместе с тем обманывал, пряча под толстым слоем чего-то неизведанного настороженность распушившей свои хвосты лисы.       Вей Усянь в мыслях едко добавил:       «Ты даже не представляешь, насколько я теперь Лисеныш…»       Глаза Цзян Чена блеснули. Он низко опустил голову и сдавил зубы так, что они едва не покрошились от возникшего давления. Справившись с пронзившей горло горько-облегченной судорогой, Цзян Чен проскрипел:       – «Лисеныш.» – он прерывисто вздохнул и быстро, словно от нервов не зная, куда себя деть и что делать, ткнул Вей Усяню под нос меч в черно-золотых ножнах. – «Вот.»       Вей Усянь медленно – слишком медленно – опустил радужки на то, что ему предлагал Цзян Чен, и ровно пропел:       – «Что это?»       – «Какая разница.»       Вей Усянь, казалось, едва улыбнулся.       – «Ну раз какая разница – значит, какая разница.» – несмотря на полушутливый настрой, его ледяные щелки глядели не отрываясь на протянутый Суйбянь, руки впились в дерево, не решаясь прикоснуться к хладному металлу. Все его черты вконец окаменели точно от тяжких раздумий и нерешительности.       Цзян Чен не выдержал, схватил его за запястье, не заметив тотчас потемневший взгляд, и поторопил, настойчиво впихнув ему в руки Суйбянь:       – «Держи.»       Вей Усянь воровато замер, не говоря и слова. Он смотрел на оружие, зажатое в собственной руке, как на самого страшного врага, что мог разрушить все в одночасье.       Но ничего не происходило.       Уголки губ дрогнули по прошествии минуты:       – «Держу.» – Вей Усянь с миг подумал и неровно улыбнулся – подобный маневр больше походил на попытку скопировать чью-то манеру, нежели взаправду подарить кому-то искреннюю улыбку; оттого и выглядело это будто исключительно не приятная гримаса.       Он медленно повернулся, положил с степенной аккуратностью Суйбянь на стол и так же отпустил. Каждое его движение было пропитано заторможенностью и невозможным дискомфортом, словно каждая мышца его закоченела.       Закончив, Вей Усянь спрятал под ресницами на мгновение неясную эмоцию, вернул свое рассеянно-вовлеченное внимание Цзян Чену и затих, должно быть, ожидая действий от него.       В любой другой день, возможно, за подобное он получил бы порцию язвительного ехидства и братского яда, но сегодня все было иначе. Голубые глаза наполнились горечью и печальной радостью от наступления встречи.       Цзян Чен не стал ждать, пока Вей Усянь родит что-либо, потому сделал маленький шажок к нему навстречу, сжал губы в тонкую линию, чтобы по его гордому мнению не дать лишнюю волю эмоциям, и замер, выжидательно глядя на Вей Усяня, словно таким образом проверяя: отпрянет или позволит? Догадается о его намерениях или же нет?       Грозовые тучи на кукольный манер неотрывно следили за каждым его действием, не откликаясь, но и не отталкивая.       Цзян Чен с плаксивым вздохом рывком приблизил Вей Усяня к себе за плечо и крепко, до хруста костей, обнял, обвивая руками несопротивляющееся тело. Он уткнулся носом в изгиб плеча и затих, пряча в нем и свое лицо, и свои прорвавшиеся бурным потоком сквозь плотную дамбу чувства.       – «Лис-сеныш… ну ты и-и кретин-н…»       Руки сцепились на чужих лопатках, а после поползли дальше, заключая Вей Усяня в ещё более плотное кольцо трепетно-змеиных объятий.       Поддавшись собственным горестям, Цзян Чен нисколько не заметил, что Вей Усянь не ответил на объятия, как было это раньше всегда: ни прислонился щекой иль макушкой к нему, дабы обозначить ответ; ни поднял рук для взаимного касания. Он… безынициативно замер. Точно статуя: холодная и равнодушная, жесткая – в прямом смысле этого слова – и неживая.       Едва соприкоснувшись с ним телами, Цзян Чен на миг вздрогнул от пронзившего его мороза. Но мысль о том, что Вей Усянь был непривычно холоден осталась на задворках сознания, обещая вернуться на пару секунд позже долгожданных объятий воссоединения.       Все, о чем Цзян Чен сейчас думал, это то, что в данный момент он держит в своих руках брата, которого в течение долгого времени неустанно искал. Что наконец-то нашел его. Что наконец-то сможет вернуть его домой.       А вот об обуревавших Вей Усяня убийственных порывах и инстинктах загнанного в угол раненного и испуганного зверя он не ведал.       Вей Усянь, едва его обняли, замер – и не вздрогнул лишь только потому, что мертв. Глаза округлились и вперились своим пустым стеклом в никуда, пребывая в данных момент в ином отрезке времени. В омуте внезапно посетившего его воспоминания.       Воспоминания о том, как его так же крепко прижимали к себе горячие руки, как они пытливыми ужиками просачивались под тесемки полупрозрачных одежд и грубо стискивали кожу до лиловых синяков. Как тот, кто изображал лицо «Цзян Чена», беззастенчиво и грязно выцеловывал его шею, лицо, руки, изгиб челюсти, а после – вылизывал рот, совершенно не задумываясь над тем, какие именно эмоции своими действиями доставляет; совершенно не задумываясь о том, как чувствовал себя Вей Усянь.       Все его естество завопило и яростно задергалось внутри. Хули-цзин встала на дыбы и выпустила клыки, норовя вонзить их в ничего не подозревающую руку, возжелавшую погладить ее по шерстке. Объятия показались ему ледяной хваткой безжалостного камня, что не спешил давать ему хотя бы одну возможность на вдох или малюсенькое движение.       Тесно, жарко.       Захотелось в исступлении задергаться, забить всеми конечностями, яростно отбиваясь и брыкаясь.       Только бы сбросить давление эгоистичного кольца. Только бы ощутить свободу. Каждая его частичка завибрировала, готовясь либо взорваться, либо обернуться дымкой иль лисой, дабы появилась возможность выскользнуть и исчезнуть во тьме.       Вей Усянь едва себя удержал от того, чтобы взаправду сделать это.       Он сдавил челюсти и бесшумно вдохнул воздух сквозь стиснутые зубы.       «Это Цзян Чен. Взаправду Цзян Чен. Мой маленький братец. Это не он… не он… Мой маленький братец не причинит мне вреда. Он… не хочет меня… Успокойся… Держи свою хули-цзин при себе… Демоническую ци – в узде… Чш-ш-ш… Тише…»       Сгорая от посетившей его паники, Вей Усянь поднял мутный взгляд и нарвался на большие глазищи Лань Ванцзи, что выглядел так, будто впервые его увидел.       Казалось, тот тоже… уподобился каменной статуе.       Что-то внутри шершаво шевельнулось и скрутилось. Сквозь заволокший картинку туман Вей Усянь видел океан переживаний в бушующем золоте – и больше ничего. Только два блюдца – как он был совершенно уверен, у него были точно такие же… только… грозовые…       Вей Усянь ответил ему, принимаясь глядеть столь же неотрывно. Стоило наладить зрительный контакт, он невольно подключился к «эмоциональному каналу» Лань Ванцзи. А едва Вей Усянь это сделал, его окатило такой волной, что он чуть с воплем не отпрыгнул назад, желая избавиться от жгучих ощущений, полных всего разного и невозможного. Каждый спектр этой волны был выкачан на максимум, а оттого звучал донельзя громко и мучительно.       Ему не хотелось гореть в огне эмоций снова.       Все же, в бесчувственности были свои преимущества, и Вей Усянь был не готов с ходу отказываться от нее после трех с лишнем месяцев пользования.       Он спешно отцепился от «эмоционального канала» и понял, что это его несколько отрезвило и, на удивление, успокоило. Вей Усянь смог ясно осознать, что находится в объятиях своего маленького братца, которого он так хотел увидеть, ради которого он поднялся из собственной могилы и ради которого он стал демоном.       Пальцы ломано подогнулись на отмерших руках. Они медленно, словно насильно, потащили себя наверх и боязливо ответили на объятия.       Вей Усянь прошелестел чуть-чуть исказившимся голосом:       – «Сам ты кретин.»       Казалось, эта фраза позволила Цзян Чену «проснуться». Он отмер, выпустил его из кольца рук, оставил ладони на плечах и фыркнул:       – «Это я-то? Ты кретин, Лисеныш. И бесстыдник! Собрался на встречу со смертью и меня забыл позвать? Это идиотизм высшей степени! А вместе с тем – и наглости! О чем твоя лисья башка вообще думала, а? Знал бы ты как я зол на тебя! Где ты был все эти три месяца, пока я ноги в кровь стаптывал, ища тебя?! Да я ноги тебе переломаю за такое!»       Вей Усянь опустил руки вдоль тела и заторможенно дрогнул уголками губ, по наитию надеясь, что это будет похоже на улыбку того самого человека:       – «То тут, то там. Много где был. Так пил на свое восемнадцатилетие, что дорогу домой забыл.»       Цзян Чен цокнул:       – «Язвишь…» – он с остатками слез в голосе прыснул со смеху и пихнул его в плечо. – «Язва.» – пальцы задумчиво ущипнули его за мышцы, а ладони размашистыми движениями потерли их. – «Ладно. Хрен с тобой. Пил, бродил, где попало, дорогу домой забыл – пускай. Главное, что вспомнил.» – болезненная от еще не успевших зажить ран, но знатно просветлевшая в своей донельзя детской радости улыбка украсила лицо, отчего оно засияло точно начищенный медяк. – «Главное, что жив остался.»       Вей Усянь вперил в его глаза немигающий взгляд и медленно потащил уголки губ наверх:       – «Да. Главное… что жив остался.»       Цзян Чен вновь пихнул его в плечо:       – «Во имя Небес! Вей Усянь, слов у меня на тебя нет. Ты будешь должен мне по возвращении домой долгий и подробный рассказ о своих похождениях! Ты погляди на себя! Что ты с собой сделал?! Тебя, как маленького ребенка, нельзя одного оставлять, в самом деле! Бледнющий, холоднющий! Тебе не дышать и не моргать – будешь точно самый реальный труп!»       Вей Усянь шершаво усмехнулся:       – «Да… совсем я себя запустил…»       Цзян Чен покачал головой, вновь порывисто обнял его и отпустил:       – «Ладно, хрен с ним. Ходи бледный и холодный – приедем домой, отогреем и «закоптим». Главное, что есть кого греть и «коптить»… Главное, что ты вернулся живым, Лисеныш…»       Вей Усянь потупил взгляд:       – «Да, главное, что я вернулся… живым…»       Цзян Чен нисколько не обратил внимания на заминку и хотел было, точно ребенок в свой день Рождения, начать рассказывать своему Лисенышу все последние новости, но его прервал чересчур хриплый голос:       – «Вей Ин.»       Братья синхронно обернулись на Лань Ванцзи и уставились на него с немым вопросом. Тот с неописуемо болезненной миной на лице дернул уголком рта:       – «Ты… почему… от тебя исходит темная ци?»       Казалось, внутри Вей Усяня все свернулось. Пальцы воровато подогнулись в воздухе, не зная, куда деться: впиться Лань Ванцзи в горло, дабы тот замолчал, либо же спрятаться за спиной, дабы никто и ни за что не увидел мнимые белесые когти с заостренными концами.       Цзян Чен так же заметил заминку в чертах Вей Усяня, но не стал как-либо реагировать на это, потому как, по всей видимости, подумал о чем-то своем и решил оставить обсуждение этого вопроса на потом. Он уверенным движением закрыл своей спиной вставшего столбом Вей Усяня и со сталью в голосе протянул:       – «Второй молодой господин Лань, вам что-то не по нраву?»       Лань Ванцзи медленно покачал головой:       – «Я просто спросил, почему от Вей Ина исходит темная ци. Он…»       Со стороны Цзян Чена донесся злой смешок:       – «О. Так вы намекаете на… на то, о чем я подумал?»       Лань Ванцзи нахмурился:       – «Я ни на что не намекаю, а говорю, как есть. Вей Ин, ты…»       Цзян Чен скрестил руки на груди и жестко припечатал:       – «Второй молодой господин Лань, говорите со мной. Вей Усянь – член ордена Юньмен Цзян. Я – его глава. Если у вас есть, что сказать ему, то будьте добры высказать свои претензии мне.» – его глаза угрожающе сузились, заставив Лань Ванцзи подогнуть пальцы и сжать их в подрагивающие кулаки. – «Говорите, что не намекаете, но… Разве это не прямое обвинение? Считаете, что Вей Усянь ступил на путь Тьмы и истязал тех…» – Цзян Чен язвительно ощерился. – «Людей из клана Вень в надзирательных пунктах?»       Лань Ванцзи болезненно скривился и сделал несдержанный шаг вперед:       – «Я не говорил об этом!.. Я… не верю, что Вей Ин мог так изувечить тех людей. Пусть даже те и являются врагами, я не верю, что Вей Ин мог поступить столь жестоко. Я… а путь Тьмы…» – он покачал головой и слегка понурил ее. – «Разве могу…»       Вей Усянь с лихорадочным блеском в кукольных глазах, будто ухватившийся за ниточку охотник или нащупавший спасательную нишу вор, прошелестел с хищным оскалом на лице:       – «Путь Тьмы?» – Цзян Чен и Лань Ванцзи тотчас повернулись к нему. – «Хм…» – Вей Усянь склонил голову в одну сторону, в другую и смело ощерился. – «Что ж, полагаю, мои нынешние практики можно назвать путем Тьмы. В таком случае, да, Ханьгуан-Цзюнь. Я в самом деле ступил на путь Тьмы, и именно поэтому от меня исходит энергия инь.» – он ядовито фыркнул. – «Я ответил на ваш вопрос, м?»       Зрачки Лань Ванцзи сузились, и он сделал резкий рывок вперед, намереваясь схватить Вей Усяня за плечо, но тот без всяких усилий, будто тысячу раз успел среагировать, увернулся:       – «Ай-я, Лань Чжань-Лань Чжань.» – на дне грозовых туч мелькнула дикая укоризна. – «Столько времени с тобой не виделись, а ты уже в драку лезешь. Слишком бессердечно с твоей стороны, не находишь?»       Лань Ванцзи лишь поджал губы, но продолжил наносить удар за ударом, желая схватить Вей Усяня за запястья или за плечо – да хоть за что-нибудь, лишь бы только он смог его хорошенько тряхнуть и пробудить.       Вей Усянь тем временем холодно возмущался:       – «А я-то думал, что мы можем считаться, как минимум, хорошими знакомыми, или, как максимум, – приятелями. Чем я заслужил твой допрос с ходу, а, Лань Чжань?»       Лань Ванцзи воскликнул:       – «Что ты сделал с Сжигающим ядра? Как ты это сделал? Это не похоже на обычные темные практики!.. Ты… скажи… это ты изувечил тех людей?!»       Вей Усянь с хищным удовлетворением оскалился:       – «Ага… Я… И что теперь будешь делать, Лань Чжань?»       Лань Ванцзи побелел, но напора не убавил – напротив, стал наступать яростнее:       – «Не верю!»       Ответом ему был язвительный смешок:       – «Отчего ж тогда спрашиваешь, Лань Чжань, если не веришь?»       – «Отвечай! Как ты это сделал? Почему от тебя исходит темная ци?!»       Вей Усянь в очередной раз танцующе увернулся и кратким движением ладони велел дернувшемуся в их сторону Цзян Чену не вмешиваться. Тот, на удивление, не стал брыкаться и, пусть и поджал губы и сверкнул глазами, отступил.       Лань Ванцзи свел брови на переносице сильнее, развернулся и, поднырнув под руку, сделал выпад, дабы точно и наверняка достигнуть цели. На его взгляд – вполне разумный, – подобный маневр не должен был оказаться сразу же разгадан; не должен был оказаться отражен. Но… Вей Усянь смог!       Он мигом повернулся к нему лицом, точно имел глаза на затылке, и, знатно потемнев лицом до холодящих кровь оттенков, выставил перед собой флейту с утробным шелестом, схожим с рычанием лисы:       – «Что ты собирался сделать? Схватить меня?.. Не пойдет… Я позволил тебе покружиться вокруг меня чуть-чуть, но это… Переходит всякие границы… Знаешь, иногда настойчивость – не есть хорошо.» – он в длительность одного моргания Лань Ванцзи подобрался к нему вплотную и, заставив остановиться насовсем, больно уткнул конец флейты под ребра, тем самым удерживая его близко, но в то же время на четкой дистанции. – «Что тебе, в конце концов, нужно от меня?»       Лань Ванцзи отчеканил каждое слово:       – «Вернись. Со мной. В Гусу.»       Вей Усянь пораженно замер и оторопело переспросил:       – «Что? В Гусу?» – он не сразу понял, что эта фраза значит, но спустя пару мгновений осознал. И это осознание чуть не заставило его искренне расхохотаться. Демон на территории Облачных глубин! Вот умора! Вей Усянь не заметил, как на лице вырисовалась безумная улыбка от уха до уха, а взгляд заискрил в тон ей. – «Ах, да… забыл… Ты и твой любимый дядя не любите отступников от праведного пути, подобных мне…» – он студено хохотнул. – «Что ж, вынужден тебе отказать.»       Цзян Чен тряхнул головой и проговорил, звеня сталью в голосе:       – «Второй молодой господин Лань, я прекрасно осведомлен о традициях вашего ордена, но привлекать Вей Усяня к суду, невзирая на пережитые вами в пещере Муси невзгоды на двоих, несколько не достойно?»       Вей Усянь по-лисьи фыркнул:       – «Вот это да. А ты возмужал, братишка. Сразу видно, Глава Ордена!»       Цзян Чен отвлекся и с заметно потеплевшим тоном язвительно бросил:       – «А ну цыц, негодник. К тебе я ещё вернусь!»       Лань Ванцзи вибрирующим голосом произнес:       – «Я не собираюсь привлекать его к суду.»       Вей Усянь хотел было ответить ему, но его опередил хмыкнувший Цзян Чен:       – «Но для чего тогда ему возвращаться с вами в Гусу? Второй молодой господин Лань. Вместо того, чтобы объединиться против общего врага, вы все еще держитесь за свои закостенелые правила.» – он едко фыркнул. – «Как узколобо.»       Лань Ванцзи, встретив отпор сразу от двух, не сдавал позиций и по-прежнему намеревался стойко стоять на своем. Он вновь обратился к Вей Усяню, не отрывая взгляда:       – «Вей Ин.» – он прерывисто вздохнул и, справившись с горловым спазмом и уколовшись о естественным образом витающие вокруг молодого человека шипы энергии инь, выдавил. – «Любой, кто пойдет по пути Тьмы, дорого за это заплатит. Во все времена не было исключений.»       Вей Усянь растянул губы в снисходительной полуулыбке, а сам подумал:       «Лань Чжань, душка, если бы ты знал реальное положение дел… Если б не необходимость объяснять мою демоническую ци, кою я не могу скрыть никак, то я бы даже не вспомнил про путь Тьмы…» – он кратко хохотнул и наклонился чуть ближе, обдавая лицо застывшего Лань Ванцзи морозной колкостью, присущей ему заместо парфюма.       – «Я в состоянии заплатить.»       Увидев пренебрежение и снисхождение вкупе со странным безразличием и усмешкой, Лань Ванцзи повысил голос:       – «Путь Тьмы разрушает тело, но еще больше он разрушает душу.»       Вей Усянь нисколько не раздражался из-за разговора, ибо облегчение после нахождения объяснения собственной темной ци, крупицы которой просто-напросто не выходило скрыть, будучи в подобном воплощении, перекрывало все остальное. В данный момент ему было изумрудно все равно на все, что ему говорили.       Но оформившуюся легенду о практике темного Пути все же необходимо поддерживать, посему…       – «Разрушает он тело или нет, и как сильно разрушает, мне известно больше твоего.»       А следом в мыслях вставил шпильку:       «Ага. Известно так, что ты, бесстыжая лиса, даже ни одного темного заклятья не знаешь! Пиздишь, как дышишь!.. Ой… Кхм… Ладно… Впоследствии надо будет хотя бы парочку изучить…»       – «Что касается души, я сам буду решать, ведь это я ее хозяин.»       Лань Ванцзи не отступал:       – «Ты не можешь контролировать абсолютно все.»       Отчего-то эти слова задели некую струну внутри Вей Усяня. Они заставили его усмешку окаменеть, а веселый настрой – угаснуть.       Это не было удивительным, ведь тема контроля нависала над ним затупленным топором гильотины вот уж долгое время – а именно, целых три месяца. Эта тема настолько сильно проела ему плешь, что Вей Усянь начинал раздражаться и испытывать мнимую головную боль от одного только слова «контроль». Недавние фатальные промахи на поприще сдерживания сущности хули-цзин изрядно потрепали ему «нервы» – тут должна быть шпилька от Подсознания, но ныне оно спит, поэтому ее не будет, – и уронили его адекватное самолюбие и достоинство в грязь, смешанную с остатками чужой похоти.       На лицо Вей Усяня наползла тень:       – «Конечно, я могу.» – голос его стал звучать еще более заторможенно, нежели до этого, и словно с ещё большим усилием, будто Вей Усянь заставлял себя проговаривать каждое слово с нужной тональностью и четкостью.       Или будто бы Вей Усянь старался таким образом убедить себя.       Лань Ванцзи, невзирая на упершуюся ему под ребра флейту, сделал шаг к нему, но не успел и слова нового сказать, когда Вей Усянь, по неосторожности сделавший шаг по направлении скользкой темы и погрязший в ее пучинах, утратил зарождения веселости вконец, возжелал на лисий манер сбежать и зарыться поглубже в нору и в всколыхнувшемся презрении к человеку, что заставил его в который раз обратить на эту тему внимание и что больно ткнул туда, куда не следовало, сощурился, желая в отместку ударить так же болезненно – если не сильнее.       В голове как под заказ закрутились многочисленные призраки осколков воспоминаний из каждого пережитого ими совместного события в прошлом, а также все сказанные слова:       «Мы не приятели.» – «Я не касаюсь посторонних.» – «Бесстыдник и убожество.»       Не остался забытым и тот морок, мелькнувший на стенах пропасти перед тем, как мгла утопила его в своих вязких водах:       «Совсем потерял человеческий облик.»       Да, разумеется, тогда это говорил не Лань Ванцзи, но… В этот момент Вей Усяню удалось легко обмануться и поверить, что тогда и – самое главное – сейчас это говорил именно он.       – «Ну, а если на чистоту, что вообще может знать о моей душе посторонний человек? И какое ему до меня дело?»       Будучи на подсознательном уровне сведущей в эмоциях других, не осознавая даже собственного понимания, хули-цзин всегда знала, куда бить и как именно надавить, чтобы было больнее.       Лань Ванцзи чуть вздрогнул – и это не укрылось от пушистой плутовки, что, казалось, на манер не знающего, куда себя деть, кота, что кусается, но тем не менее жаждет ласки, ощерилась. Он замер на миг, а после в гневе сорвался:       – «Вей Усянь!..»       Хули-цзин обиженно зашипела, а Вей Усянь в искреннем равнодушии, словно его и вправду совсем не задела смена обращения, скучающе проворковал:       – «Лань Ванцзи.» – во взгляде появилась смесь разных ноток. А на коже Лань Ванцзи заплясали огоньки животной обиды, но вместе с тем и убийственного безразличия – такого искреннего и мертвого… Они царапали и кусали молодого человека, но тот нисколько не обращал на них внимания, ведь… все оно было приковано лишь к одному Вей Усяню. – «Я все никак не пойму. Отчего ж тебе так хочется запереть меня в Облачных глубинах?..» – рука, ведомая глубинными настроениями, мстительно надавила на подреберную область и неприятно прокрутила. – «Кем ты себя возомнил? Кем себя возомнили ты и весь твой Орден? Ты в самом деле считаешь, что я не смогу дать тебе отпор?..»       «О… еще как могу… Ты не зли меня, Лань Чжань… А то, гляди… Без чести и сердца в подворотне останешься!..» – но в противовес мыслям, в груди не было тех похоти и безумства, жажды и жара, которых он испытывал, когда охотился на мужчин. Несмотря на прозвучавшие мысли, где-то глубоко внутри Вей Усянь искренне переживал – и будет отстраненно волноваться впоследствии, – что эта мысль плотно укрепится в мозгу и будет двигать его по следам Лань Ванцзи, заставляя того по собственному незнанию заходить все глубже и глубже в расставленные им сети.       Видя, что ситуация накалилась до предела, Цзян Чен решил взять на себя роль тормоза.       Он подошел к сцепившимся мужчинам, просунул между ними Саньду и с холодным тоном обратился к Лань Ванцзи:       – «Второй молодой господин Лань, сорняк клана Вень все еще не выдран с корнем. В этот нелегкий час, когда мы нуждаемся в военной поддержке, нет времени на личную неприязнь. Неужели орден Гусу Лань действительно желает контролировать все на свете? Вей Усянь на нашей стороне, вы собираетесь вершить суд над своими же союзниками?»       Вей Усянь, почувствовав себя некомфортно вблизи двух агрессивно настроенных мужчин, отшатнулся и текучей поступью приблизился к не подававшему все это время признаки жизни Вень Чжао, что желал в этот миг только слиться с полом и спокойно умереть. Он повернулся к Лань Ванцзи и Цзян Чену, между которыми промелькнула искра раздора, спиной и ледяным кукольным взглядом воззрился сверху на жалкое нечто у носков его сапог.       Его глаза полыхнули красным, а сознание помутнело – слишком много впечатлений за раз и ци начала давать сбой. Он закрыл ладонью лицо, плотоядно уставился на Вень Чжао и, ведомый заманчивой мыслью в виде поедания его сердца, быстро облизнул «пересохшие» губы.       Коготки чуть удлинились, а Вей Усянь воровато скосил глаза из-под растопыренных на лице пальцев на мужчин, дабы увидеть, не заметили ли те что-нибудь странное в его поведении?       Стоило преграде в виде Вей Усяня уйти, Лань Ванцзи смог с чистой совестью переключить свои гнев, разочарование и душевную боль на Цзян Чена, ибо сорваться на него у него были силы и смелость. Точно так же, как и Цзян Чен.       – «Я не собираюсь вершить над ним суд.» – процедил Лань Ванцзи. – «Думается мне, я это уже говорил.»       Цзян Чен ядовито цыкнул:       – «Прекрасно. В таком случае, нам больше не о чем беседовать.» – он нарочито вежливо улыбнулся. – «Простите за прямоту, Второй молодой господин Лань, но даже если Вей Усянь и не прав, это не ваше дело. Он принадлежит Ордену Юньмен Цзян. И это – я – лишь я один как глава Ордена Юньмен Цзян вправе его судить. Из сказанного вытекает следствие: Вей Усянь никуда с вами не пойдет, а вы не посмеете и пальцем его тронуть.» – стоило Цзян Чену вспомнить, как Лань Ванцзи пытался «зажать Вей Усяня в угол», его черты окаменели и опасно потемнели, а голос наполнился ещё более концентрированным ядом. – «Ни сегодня, ни завтра, ни впредь. Второй молодой господин Лань, то, чем занимается Вей Усянь – это не ваше дело, а наше.»       Начиная со слов «никуда с вами не пойдет» и заканчивая «это наше дело», Лань Ванцзи отчаянно белел и, казалось, выбивался из колеи.       Голос его дрогнул:       – «Я…»       И это «Я» вернуло Вей Усяня в себя. Почему-то. Взор прояснился, и он смог увидеть замершего у стены вразвалочку со скрещенными на груди Подсознание, что не мигая сверлил его глазами исподлобья, как бы говоря: «даже не думай».       Подсознание шепнул:       – «Я знаю, что ты хочешь. Ты прав, в некоторой степени это поможет уладить твою взбунтовавшуюся ци. Но не сейчас.» – он указал взглядом на мужчин. – «Помни про их присутствие.»       Вей Усянь мигнул, давая понять, что все уяснил. Но Подсознание уходить не спешил. Он утробно прошелестел:       – «Вей Усянь, если из-за твоего идиотизма нас раскроют, я собственными руками тебя придушу.» – Вей Усянь непонимающе на него воззрился, на что получил разъяснение. – «Не забывай имитировать дыхание и моргать. За всю вашу душевную беседу здесь ты ни разу не моргнул. Повезло, что они слегка растерянны и рассеянны, оттого не обратили на это внимания. Но кто-нибудь все-таки сможет. Привыкай. Ты вернулся. Нужно быть начеку или на тебя слетится весь скоп заклинателей, чтобы развеять по ветру! Дурень!»       Вей Усянь отмер и нарочито внимательно моргнул, слегка кивая.       Подсознание отзеркалил его движение, смерил задумчивым взглядом спорящих Лань Ванцзи и Цзян Чена и как бы между прочим бросил:       – «Не груби Лань Чжаню. У него нет недобрых намерений.» – и бесследно пропал.       Вей Усянь медленно опустил руку и отметил, что когти исчезли, а ци несколько устаканилась. Он глубоко вдохнул через нос, дабы поднялись плечи и процесс дыхания стал заметен. А также моргнул несколько раз.       К нему неожиданно присоединился Цзян Чен, что хлопнул его по плечу:       – «Что, собрался вершить правосудие без меня? Вот собака! Ты даже не лис после этого, а собака!»       Вей Усянь фыркнул, но руку с плеча не сбросил, пусть и очень хотел:       – «Где это я собрался? Стою себе, никого не трогаю…»       Они принялись шутливо переругиваться и попутно пинать сапогами тонко взвизгивающего Вень Чжао, и совсем забыли о замершем за их спинами Лань Ванцзи.       На очередной вскрик и задушенный плач Цзян Чен задумчиво протянул:       – «Че это у него голосок такой высокий?»       Вей Усянь небрежно дернул плечом:       – «Трудно сохранять голосок низким, когда кое-чего нет.»       Цзян Чен ощерился:       – «Ты ему отрезал?»       Вей Усянь смерил его взглядом «ты дурак?..» и цыкнул:       – «Зачем? У меня в арсенале была его подружка, что «в порыве страсти» откусила ему его. Думаю, Вень Чжао пришлось по вкусу…» – он оскалил зубы и с явным наслаждением во всех чертах вдавливающим движением опустил каблук между его костей на ладонь. – «А, сучонок, тебе пришлось по вкусу? Понравилось, как она с тобой играла?»       Вень Чжао плаксиво завопил:       – «Понравилось, понравилось! Господин Вей! Понравилось! Господин Вей!.. Я умоляю! Умоляю! Что угодно сделаю, только, пожалуйста – пожалуйста! – убейте меня, я уже не могу! Я не выдержу! Я…» – он болезненно вскричал, когда каблук продырявил ему плоть.       Вей Усянь с наигранным сожалением воскликнул:       – «Что-что? Не расслышал?»       Цзян Чен ухмыльнулся, втягиваясь в игру:       – «Да, твой голосочек столь высок и по-девичьи нежен, что не выходит уловить, чего ты там лопочешь.» – и опустил подошву Вень Чжао прямо на одну из язв.       Вей Усянь хотел было кое-что сказать, но, видимо, вспомнив о присутствии Лань Ванцзи, обернулся к нему и беспечно протянул:       – «Следующее вам, Второй молодой господин Лань, не стоит смотреть. Не для возвышенных глазок.» – его тон так и искрил язвительностью и сарказмом. – «Подышите-ка свежим воздухом, пока мы тут грязную работу выполняем. Полюбуйтесь зимними пейзажами. А то… глядишь, и все кровью и тухлятиной пропахнет. Как бы вас не стошнило.»       Цзян Чен фыркнул, но подхватывать его волну не стал, ограничившись формальным:       – «Второй молодой господин Лань, это вопрос кровной мести. Прошу вас оставить нас наедине.»       Лань Ванцзи тем временем нисколько не обратил внимания на него, ибо весь он был прикован к поглощенному игровым процессом Вей Усяню, что, совсем потеряв прежний облик, устрашающе скалил зубы в сумасшедшей улыбке и сверлил Вень Чжао ледяными глазами, полными выжженной пустоты, будто бы тот не был живым человеком вовсе, будто бы даже полусгнивший труп будет ему милее, нежели он.       Да, Лань Ванцзи в какой-то степени прекрасно его понимал, но… принять факт, что тот человек, стоящий с подобными взглядом и улыбкой на лице, это Вей Ин – его солнечный, лучащийся летний теплом и задором Вей Ин; именно он и никто другой. И контраст воспоминаний и реальности ржавым гвоздем вонзился в сердце и принялся прокручиваться, раздробляя его на тысячу маленьких осколков, пропитанных ядом. А вместе с тем осознание собственной беспомощности, непонимание причины столь резких перемен било по каждой частичке его тела, заставляя чувствовать себя так, будто тебя разрывает на куски.       Помолчав с минуту и так и не придумав ничего вразумительного, так и не сообразив действенной причины остаться или хоть какой-то идеи, способной вразумить или пробудить его Вей Ина ото сна, Лань Ванцзи болезненно зажмурился, поджал губы, поправил Бичень на бедре и излишне спешным для него шагом слетел по лестнице прочь, на зимний ночной воздух.       А Вей Усянь проводил его взглядом.

***

      Оставшись один на один с Вень Чжао в компании друг друга, Цзян Чен дернул в его сторону подбородок и кратко спросил:       – «Порядок?»       Вей Усянь столь же кратко бросил:       – «Да.» – его взгляд мазнул распластавшегося по полу мертвого Вень Чжулю, у которого в области сердца со спины и спереди виднелись прогнившие пролежни, что расходились от места его недавнего проникновения. – «Один готов.»       Цзян Чен с явным интересом в глазах порассматривал его со стороны и протянул:       – «Как ты это сделал?»       Вей Усянь пнул Вень Чжао под ребра от скуки и как бы между делом пояснил:       – «Парочка темных заклинаний. И яд. Ничего удивительного.»       Не сведущий в подобной стезе и очевидно доверяющий своему брату Цзян Чен лишь только мыкнул, мол, «понял» – но на самом деле он ничего не понял.       Но в данный момент их обоих не волновал уже труп. Их волновал скорый труп одного жалкого нечто, что смотрел на них заячьими глазенками со своего места на полу и конвульсивно вздрагивал.       Его глазные яблоки полностью окрасились в красный из-за полопавшихся сосудов. Разрезанный рот, раны которого кровоточили до сих пор, едва размыкаясь просипел:       – «Умоляю-ю…» – казалось, Вень Чжао смотрел только на Вей Усяня, напрочь игнорируя Цзян Чена. – «Молю о снисхождении… О милости и великодушии. Что еще мне нужно сделать, сказать, чтобы вы наконец-то меня убили?..»       Вей Усянь в раздумьях скривил губы:       – «Может… испытать ровно столько же мучений?»       А Цзян Чен, казалось, только заметил, что у Вень Чжао был разрезан рот, оттого ошалело раскрыл глаза:       – «Ты ему разрезал рот??? Зачем?!»       Вей Усянь знающе улыбнулся, но уклонился от прямого ответа:       – «Да так… я подумал, что он был не слишком весел в момент наших игр… Да, Вень Чжао? Ты согласен со мной?»       Вень Чжао быстро закивал:       – «Да. Я проявил неуважение, я посмел не улыбаться во время забав, которые для меня столь великодушно устроил господин Вей…»       Вей Усянь поднял ладонь, прерывая поток лести. А Цзян Чен присвистнул:       – «Вот это ты его выдрессировал. Что ж ты с ним такое сделал, раз он так кардинально поменялся?»       Ответом ему была загадочная полуулыбка:       – «О. Ничего особенного. Мы лишь… поиграли немного.» – Вей Усянь пихнул Цзян Чена. – «Давай-ка и ты теперь. Твоя очередь. Все же… я уже излил большую часть своей ненависти на него. А ты – нет. Тебе есть… за чьи смерти мстить.» – его глаза окрасились в красноречивые тона. Он медленно отступил на пару шажков назад, позволяя Цзян Чену встать у руля. Тот благодарно улыбнулся, а следом оскалился, переведя взгляд на Вень Чжао.       – «Да. Спасибо, Лисеныш.»       Цзян Чен занес лезвие Саньду и медленно повел его по коже Вень Чжао, едва касаясь, дабы доставить жгучее ощущение и растянуть удовольствие на подольше.       – «Что ж, думаю, и мне есть, что тебе сказать, ублюдок… Все же, ты всегда любил давить на больное место и наслаждаться этим.» – Цзян Чен обворожительно улыбнулся во все тридцать два. – «К счастью, мой дорогой Лисеныш уже позаботился о том, чтобы эти больные места были и у тебя.» – лезвие Саньду нежно погрузилось в локтевой сустав под протяжный вой. – «И как я рад, что у меня есть возможность на них надавить.»       Вей Усянь любовно наблюдал за ним, старательно не замечая собственного удовлетворения, ведь… Цзян Чен и не знал, что, мстя лишь за родителей и павшую Пристань Лотоса, он мстит и за смерть своего любимого брата.       Который как раз-таки в этот момент и стоял за его спиной и с внутренней больной радостью наблюдал, как сторонними путями кто-то близкий мстит за причиненную ему боль.

***

      Наигравшись вдоволь и оставив Вень Чжао висеть на волоске от смерти, ходить на грани болевого порога и лезвия Саньду, Цзян Чен обернулся к доселе молчавшему Вей Усяню и протянул:       – «Давай. Добьем его вместе.»       Вей Усянь благодарно прижал руки к сердцу и мурлыкнул:       – «Как мило… Вот это я понимаю, настоящие развлечения братьев!»       Цзян Чен цокнул:       – «Не язви.»       Вей Усянь махнул рукой:       – «Ладно-ладно…» – он отряхнул ладони и как бы между прочим бросил. – «Слушай, как бы тебе хотелось его прибить?»       Цзян Чен вскинул брови:       – «Как?» – а после со знанием дела хохотнул. – «У тебя есть вариант?»       Вей Усянь промурлыкал:       – «Мгм… Можем посмотреть на то, как он в мучениях умирает, как воет и просит убить его быстрее и прекратить эти страдания…»       – «О. Представление? Ну давай. Показывай, что ты там придумал.» – он обтер лезвие Саньду об одежду Вень Чжао и убрал его в ножны. – «Я весь внимание.»       Вей Усянь вскинул ладонь и играючи покачал пальцами над головой Вень Чжао, дабы тот точно их видел:       – «А ты, Вень Чжао, понимаешь, о чем я говорю?»       Глаза Вень Чжао наполнились влажным блеском, а он сам всхлипнул:       – «Прошу… Не надо… Пощади…»       Вей Усянь ласково улыбнулся:       – «Не-а…» – и рука, полыхнув красным всполохом, резко сжалась в кулак, а Вень Чжао задергался всем телом и завизжал.       Глаза, налитые кровью, выпучились настолько сильно, что, казалось, сейчас вытекут. Раны от разрезанного рта поползли выше, ибо кожа оказалась так суха и тонка, что ей не составило никакого труда, чтобы разойтись дальше.       Вень Чжао принялся кататься по полу, тереться о полупрогнившие доски и чесаться о них, отчего кожа из бело-серой стала коричнево-красной.       Цзян Чен ошарашено вскинул брови:       – «Че с ним?..»       Вей Усянь любовно проворковал:       – «Сейчас увидишь. Ползут мои хорошие.»       Глаза Цзян Чена стали ещё больше, а брови – выше:       – «Что-о?! Кто? Ползут?..»       Вей Усянь покачал пальцем свободной руки, не отрывая пристального взгляда от валяющегося в агонии по полу Вень Чжао:       – «Мои хорошие дружки, которых я душевно вывел на разок.»       Цзян Чен явно имел множество вопросов, но те отпали сами собой, когда из живота, глаз Вень Чжао, рта и бесчисленных образовавшихся дыр на руках проклевались большие толстые длинные красно-розовые кольчатые черви.       Вень Чжао принялся истекать фонтанами крови из образовавшихся отверстий и безудержно трястись. Всего пара секунд – и Вень Чжао повалился навзничь бесхозной оболочкой и затих; черви задрали свои любопытные головы и закачались плавными флажками в пространстве.       Стоит ли говорить, какие эмоции обуревали Цзян Чена в этот момент? Выражение его лица Вей Усянь запомнит надолго и будет лелеять в своей памяти, когда будет желать поднять себе настроение, рассмешив.       Крайняя степень отвращения, омерзения и красноречивое исполнение слова «меня сейчас стошнит» – весь этот калейдоскоп оказался на лице Цзян Чена, что прикрыл рукавом рот и нос. Спросите, почему не ладонью? Почему просто не оставил рот открытым? У него появилось навязчивое ощущение, пропитанное брезгливостью и паранойей, что диктовало ему побояться оставить рот открытым: вдруг, сейчас один из червей сиганет и заползет ему прямо в глотку? Прикрыть просто рукой? А вдруг… по лезвию Саньду маленькие частички этих темных тварей-червей пробрались к нему на руки, испачкав их, и таким образом…       А Вей Усянь во всю забавлялся. Но наконец он великодушно решил пожалеть Цзян Чена и, фыркнув, холодно хохотнул:       – «Уймись. Черви тебя не тронут. Твои руки чисты. Не переживай.»       Цзян Чен, казалось, отмер. Его ошалелое выражение а-ля «это что блять такое было???» или «как тебе в голову такое пришло?», или «мерзость!», или… «как мне теперь адекватно воспринимать червей?..», или просто-напросто непередаваемый Юньменский диалект.       Он гулко сглотнул, стараясь подавить тошноту, и просипел:       – «Знаешь… в следующий раз предупреждай, когда будет… подобное.»       Вей Усянь очаровательно хихикнул, точно самый милый и светлый ребенок:       – «Конечно, мой маленький братец.» – он ехидно вздернул бровь. – «Не хочешь воздухом подышать?»       Цзян Чен порывисто кивнул и, зажимая себе рот рукавом, самым наглым образом сбежал.       Вей Усянь помахал ему рукой на краткое прощание и, едва Цзян Чен скрылся за порогом, повернулся к трупу Вень Чжао и Вень Чжулю:       – «Ну-с, а теперь, завершение.» – пальцы на манер фокусника покрутились и буквально из воздуха достали карты с кроваво-красными рубашками. – «Пора бы вам, мои сердечные друзья, оказаться в ваших временных пристанищах…»       Возмущенное карканье прервало его монолог, заставив скривиться.       – «Ах, да, забыл. Идем, демонюга моя пернатая. Бон-аппетит.»       Юй благодарно спланировал с крыши и принялся клевать червей, что торчали из тела Вень Чжао.       Когда Вей Усянь говорил, что вывел червей на разок, то как раз-таки это и имел в виду: вырастил их для Юя на обед. А то этот пернатый проглот на одних крупах далеко не уедет. Растущий организм блять!       Благодаря влитой в него демонической ци и природной сути, для Юя эти черви не представляли никакой угрозы. Напротив, это он был угрозой для них. Вень Чжао выступал в роли временного хозяина в течение этого месяца, только и всего.       Закончив трапезничать, Юй счастливо чирикнул и сыто устроился у него на плече. Вей Усянь ласково почесал его под клювом:       – «Буду знать впредь, что задания ты выполняешь с большим рвением, если тебя чем-то мотивировать. Охранять и не упускать из виду носителя собственного лакомства гораздо приятнее, правда ведь?»       Юй согласился бодрым карканьем, на что Вей Усянь качнул головой, бросил карты на два бесчувственных тела, а после, поглотив их, поместил в специально заготовленную колоду.       Теперь на почтовой станции в глуши была тишь да гладь. Ничто не могло напомнить о случившихся здесь событиях.       Вей Усянь удовлетворенно кивнул, его черты разгладились и утратили какую бы то ни было эмоциональность. Он снова стал той бесчувственной куклой, что лишь механически двигается и говорит.       Но с парой существенных изменений.       Теперь он вернется домой и будет снова учиться быть человеком. При помощи близких-людей.       Теперь можно оставить месть позади и быть снова счастливым.