В ожидании тепла

***

Звенит тишина, опускается снег, Приходит зима – выключается свет. Все, опускается занавес – и твоей пьесе конец. На насыпи белой пестрит ликорис. Слезная изморось тихо взлетит. А я засыпаю навечно, Медленный выдох – прощальный итог, Словно как зарево вечное...

*** 31 октября *** год. 21:00 … Ему было всё равно, но кровь гоняло ещё живое отчаянное сердце. …

      Падение было недолгим – почти мгновенным. Так показалось ныне безучастному к своей судьбе Вей Усяню. Он смотрел чётко перед собой из-под полузакатившихся глаз. Окружение сменялось донельзя быстро, не позволяя толком рассмотреть что-то конкретно одно.       Он почувствовал – нет, увидел, – как сменилась траектория его падения. На краю сознания прозвучал противный хруст – кажется, то был остаток его руки из-за столкновения с одной из пик, что как раз-таки и скорректировала его направление.       Бам! – новый хруст, и его повело влево. Онемение охватило правую сторону лица и скулу – то была вина все того же второго столкновения.       Вей Усянь несколько раз перекрутился в воздухе, и его крупно и исключительно грубо тряхнуло перед тем, как он окончательно замер: тело больше не падало и находилось без движения, изредка колыхаясь.       Сквозь пелену и покрывало ресниц Вей Усянь отстраненно отметил, что висит в нескольких чжанах над землей и что не хватает одной из его рук – кажется, правой. Стоило бы поднять болтающуюся в тон остальному телу безвольную голову, дабы отыскать свою правую руку и понять, за что он зацепился и тем самым удержался от падения, но Вей Усянь был не в силах этого сделать – хотя, наверное, он не хотел этого делать, ибо пожелай он узнать, то непременно нашёл бы в себе силы.       Что-то неприлично горячее потекло по тому, что он называл своей правой рукой – так Вей Усянь понял, что она наверху, над ним, – похоже, что именно благодаря ей его падение прекратилось. Но возникал новый вопрос: как и за что он зацепился? У него, очевидно, не было возможности и интереса держаться за пику своей полуживой рукой.       В темноту и беспроглядный туман упало несколько капель – Вей Усянь не понял, какого они цвета: пожелай он узнать их цвет и природу, то не смог бы, ибо стоящая вокруг темень не позволяла увидеть что-либо дальше собственного Я.       Вей Усянь слегка качнулся на начинающем буйствовать ветру. Левая рука безвольной плетью повисла вдоль тела и никоим образом не выказала желания помочь своему хозяину освободиться и вернуть ему возможность функционировать самостоятельно, отдельно от вставшей на его пути пики.       Перемазанные в крови спутавшиеся волосы упали на лицо и загородили весь обзор – но не то чтобы он в самом деле желал увидеть место, в котором оказался; скорее, то было легкое любопытство и не более.       Послышался откуда-то сверху треск – странно, что бы это могло быть: его кости или же что-то ещё?       В темя тяжело плюхнулся маленький камушек: судя по острым грубым краям – недавняя часть чего-то целого.       Прошло ещё всего мгновение, и Вей Усянь продолжил полёт, но и этот не продлился долго, ибо до земли было всего пара чжанов. Уже спустя жалкие секунды его лицо встретило неровную каменистую поверхность – Вей Усянь осознал свое падение лишь потому, что в нос ударил запах сырости и железа, а в правую сторону лица что-то уперлось.       Вокруг было тихо и безлюдно – о, как удивительно, – лишь ветер шелестел, колебля ветки вековых сухих древ, что выглядели уныло и жалко: должно быть, от нехватки воды, солнечного света и просто-напросто из-за давящей в этой местности энергии обиды. Вей Усяню было всё равно, что он оказался среди них: в любом случае ему уготована судьба поселиться здесь и пустить в чуждую землю свои корни, подобно этим жалким деревьям; ему было всё равно, что ему была уготована судьба стать одним из них.       Непроизвольно Вей Усянь сделал вдох – повергало в искреннее изумление и даже как-то забавляло то, как его организм всё ещё пытался цепляться за жизнь и принуждать его делать, пусть мизерные, но всё же хоть какие-то шажки в сторону спасения собственной шкуры.       В нос ударил более явный привкус пыли и горячей крови, что буквально обжёг слизистую и заставил хрипло закашляться. Из его глотки вырвались свистящие выдохи, что ясно свидетельствовали о поврежденных легких – должно быть, в них впились сломанные от падения рёбра.       Вей Усянь приподнял веко, увидел сквозь полуразмытую картинку лишь безжизненное пепелище и опустил его обратно, ибо созерцать это безобразие было слишком уныло и бессмысленно с рациональной точки зрения.       Лучше преспокойно пролежать здесь, наслаждаясь относительной тишиной и мнимым спокойствием в свой последний час жизни – воистину, за случившееся с ним за этот день Вей Усянь был невероятно рад возможности просто полежать, не испытывая при этом унижения, порицаний и причинения боли от других.       Всё же, даже пытки не смогли отобрать у него присущий ему, пусть сомнительный, но всё же оптимизм – ищем в жизни плюсы! – даже если это плюс на его собственной могиле.       Уже погрязший в пучины беспамятства Вей Усянь на периферии сознания уловил чьи-то шаркающие шаги. В груди едва уловимо мелькнула искра раздражения и недовольства, но он не предпринял попытки узнать личность посетившего его человека – а Вей Усянь был уверен, что это не человек и скорее всего принадлежащая ему предсмертная галлюцинация в виде призрака далекого прошлого.       Прямо перед его глазами в нескольких цунях остановилась пара сапог – о, и Вей Усянь не прогадал, – они были тёмно-фиолетовыми: совсем как у кое-кого ему очень знакомого.       Он не выказал и малейшего интереса к пришедшему, ибо знал, что это лишь мираж, далекий от истины.       Подошвы шаркнули, извещая о смене позы. Некто сел на корточки, упер ладони в согнутые колени и смиренным стеклянным взглядом уставился на Вей Усяня, ожидая, когда тот посмотрит на него: смотрели терпеливо, как бы говоря, что будут ждать и сидеть у него над душой столько, сколько потребуется.       Вей Усянь буркнул:       – «Хватит.»       – «Не могу. Ты же знаешь.»       Он отхаркнул то загущающуюся, то разжижающуюся кровь и в отстранённой злости проскрипел:       – «Прочь. Ты либо глюк, либо одна из озлобленных душ, что пришла ещё на тёплую кровь... Тц, в любом случае мне всё равно. Через час я сдохну и стану таким же, как ты. Так что, либо пользуйся моментом и пей мою кровь, либо вали отсюда. Я всё равно не в состоянии даже встать и уйти от тебя.»       – «Ложь.»       Вей Усянь едва закатил глаза:       – «И в чём же я лгу?»       «Цзян Чен» пальцем ткнул его в плечо:       – «В том, что ты не можешь встать.»       – «Ты видел меня? В каком я состоянии. Думаешь, мне по силам?»       «Цзян Чен» равнодушно хмыкнул:       – «В каком таком смысле «думаешь»? Ты разговариваешь сам с собой. Я – проекция твоего подсознания, принявшая облик того, кого ты бы хотел видеть сейчас рядом с собой или перед кем испытываешь чувство вины. Предполагаю, что второе.»       – «И почему же я чувствую вину перед Цзян Ченом?»       – «Ты дал обещание.»       – «Какое такое обещание?»       «Цзян Чен» сузил белесые глаза без зрачков:       – «Ты обещал, что дождёшься его в том посёлке. Ты обещал, что вы вместе отпразднуете ваши Дни Рождения. Ты обещал подарить ему годовой запас фиников. И после всего оговоренного ты хочешь так просто сдохнуть здесь и не предпринять каких-либо попыток к собственному спасению?»       Вей Усянь бросил:       – «Какое спасение? Я труп. С такими ранениями без фрукта линчи не живут.»       – «Я и не говорил про сохранение жизни. Выйди за пределы горы, умри там, дабы стать демоном, и вернись домой.»       Вей Усянь холодно хохотнул:       – «Это приказ?»       «Цзян Чен» безучастно протянул:       – «Напомню: ты говоришь сам с собой. Ты сам сторонними путями пытаешься заставить себя встать. Если воспринимаешь мои слова как приказ, то держи в голове, что его отдаешь ты сам.»       Вей Усянь устало прикрыл глаза:       – «Как сложно.»       – «А кто говорил, что будет легко?» – «Цзян Чен» легко поднялся, отряхнул ладони и бросил. – «Ты обещал вернуться – так вернись. Помнишь, ты и сам хотел вернуться домой, обнять их и сказать, что любишь – так вернись, обними и скажи. Чего развалился на земле, смиряясь со своей судьбой? Не стыдно ли тебе?»       – «Отвали.»       «Цзян Чен» фыркнул:       – «Куда я от тебя денусь. Я твое…»       Вей Усянь буркнул:       – «Да-да, ты моё подсознание, никуда не денешься и будешь продолжать капать мне на мозг.»       «Цзян Чен» вскинул бровь:       – «Ну так сделай с этим что-нибудь.» – он качнулся на стопах, рассуждая. – «Ты сказал Вень Чжао, что вылезешь из Преисподней и заберешь его с собой…»       – «И?»       – «Ну тогда почему не вылазишь? Почему лежишь? Думаешь, что сдохнешь и сможешь выйти отсюда? Вспомни. Чем сильнее озлобленный дух, тем сильнее барьер, сдерживающий его. Неужто полагаешь, будто сила твоей затаённой злобы окажется настолько невероятной, что барьер не выдержит? Самонадеянно.»       Вей Усянь психанул и, со злым хрипом совершив над собой в ледяном гневе усилие, перевернулся на спину, после тяжело откашливаясь, дыша и хрипя:       – «Как же ты меня уже достал! Даже сдохнуть спокойно не дадут…»       «Цзян Чен» невозмутимо парировал:       – «Ну а как иначе. Дурная голова ногам покоя не даёт. Всё из того же заявления проистекает. И вообще, спорить с самим собой, Вей Усянь, – первый признак сумасшествия.»       Вей Усянь рассеянно бросил:       – «Но разве я не сошёл с ума? Когда на меня что-то вылили. Я помню, что это была моя последняя мысль, а уже потом один лишь туман. Почему я до сих пор способен думать?»       «Цзян Чен», нарочито внимательно и сосредоточенно осматривая местный фэн-шуй, кратко пояснил:       – «Фрукт линчи.» – на непонимающий взгляд в свою сторону он фыркнул и развил мысль. – «Забыл? Он несколько восстанавливает причиненный ущерб. С учётом того, сколько в тебя было вколото его сока, неудивительно, что за десять часов тебе вернулась ясная способность мыслить. Конечно, адекватным тебя назвать отныне сложно: предполагаю, что у тебя теперь есть проблемы с эмоциональным восприятием, ты стал много заторможенным и пустым; из тебя, как бы сказать, выкачали всю твою чувствительность и эмоциональность, заменив на пустоту и отчужденность. С того момента и впредь ты совершенно другой человек.»       «Цзян Чен» вернулся к нему, замерев над головой, и вновь сел на корточки, продолжая говорить:       – «Помимо эмоционального фона, стоит указывать на очевидный признак твоего сумасшествия?»       Вей Усянь уколол:       – «Говори, раз начал.»       «Цзян Чен» легко улыбнулся во все тридцать два – и эта улыбка вкупе с исключительно белыми глазами без цветных вкраплений на фоне местности горы Луаньцзан выглядела весьма жутко – и пропел, направляя указательные пальцы обеих рук аккурат на себя:       – «Я.»       Вей Усянь вздёрнул бровь:       – «Ты?»       – «Я твоё подсознание. В реальности не существую, но ты меня видишь. Говоришь и споришь ещё. Ты посмотри только! И без меня сам знаешь и понимаешь всё, что я говорю тебе, но задаёшь полные искреннего недоумения вопросы! Смех да и только.»       Вей Усянь болезненно скривился:       – «Уйди…голова болит из-за тебя.»       – «Ты не чувствуешь боли, отчего тогда мне мозги пудришь?.. И к слову, мы тратим драгоценное время… Конечно, если ты потерпишь неудачу, то нам придётся торчать здесь вечность. Мило, безусловно, что мы можем с тобой так задушевно поболтать, но всё же я предпочёл бы остаться на краю твоего сознания.»       – «И? Предлагаешь мне каким-то чудом подняться – подняться! Смешно, ведь у меня больше нет ног – и доползти до…До? Я даже не знаю, куда идти. Бессмысленная трата сил и нервов.»       «Цзян Чен» сердито щёлкнул у его глаз пальцами:       – «Дурья башка. Отвыкай. Нет у тебя больше нервов. Их выжгло напрочь. Вот про бессмысленную трату сил я бы ещё согласился с тобой – хотя тоже палка о двух концах. Посмею всё же возразить тебе: пока мы летели и торчали на той пике, я – то есть, ты – смог увидеть планировку местности. Вень Чжао благодаря своим чопорности и высокомерию не стал далеко заходить, отчего мы находимся довольно близко к выходу с горы.»       – «К чему ты клонишь?»       – «Я не клоню, а прямо говорю. Мы, если поторопимся, можем выйти с горы, подохнуть за пределами барьера и восстать. Ну разве не мило?»       Вей Усянь скривил губы:       – «Справедливо. Но как ты себе представляешь мой подъем? Я ничего не чувствую, кроме, пожалуй, головы – и то, тут ещё как посмотреть.»       «Цзян Чен» мыкнул:       – «Привыкай к этому состоянию. Придется постараться, чтобы желаемое получить. Любишь кататься – люби и саночки возить… А ещё. Помнишь? «Стремись достичь невозможного». Ну так стремись. Из кожи вон вылези, но достигни. Думай, Вей Усянь, думай. Твоя задача подняться и выйти за пределы горы.»       Вей Усянь чуть сощурил глаза и спросил:       – «Сколько времени у меня осталось?»       «Цзян Чен» задумчиво возвёл глаза к небесному потолку:       – «Пока летели – минут пять, максимум, прошло, ибо падали сильно равноускорено; пока мы тут задушевно болтали минут десять-пятнадцать. Итого: сорок минут; берем на опережение: полчаса. Но если принять во внимание лишние дозы фрукта линчи, то они нам чисто в теории могут насобирать ещё полчаса. Итого: полчаса-час у тебя есть со всеми потерями.»       Вей Усянь безучастно протянул:       – «…Какой ты всё-таки нудный.»       «Цзян Чен» хохотнул:       – «Помнишь же, да, что я…»       – «Я это ты, а ты это я. Помню. В таком случае, следует поправиться: я душный и нудный.»       – «Миленько, что ты это понимаешь.»       «Цзян Чен» изящно поднялся, завел руки за спину и неспешно поскакал в сторону направления – ног – Вей Усяня.       Тот прохрипел:       – «И куда ты поскакал? Я ещё даже не встал. Хочешь, чтобы я тратил время и тебя в потёмках искал?»       «Цзян Чен» из-за спины легко бросил:       – «Если я буду стоять подле тебя, то ты не встанешь, а продолжишь лежать. Мотивирую! И да, никуда я не потеряюсь. Я твоё подсознание – куда мне деться с подводной лодки? Стоит уточнить: ты сам диктуешь себе направление.»       Вей Усянь пробурчал:       – «Очевидно, да…» – он напрягся, дабы встать, но не преуспел в этом, ибо тело оказалось ему совершенно неподконтрольно. Оно налилось свинцом, отказавшись шевелиться, и, казалось, напрочь отделилось от головного отдела. Скривившись и исказив до неузнаваемости лицо, Вей Усянь проскрежетал: «Да твою мать!.. Почему я не могу даже пошевелиться?!»       – «Потому что все твои клетки…м… – как бы понятней и точней выразиться? – они в ахуе. После того солёного «душа» от Вень Чжао было бы удивительно, встань ты легко и беспроблемно.»       – «И как ты предлагаешь мне встать?»       – «Пытаться, пытаться и ещё раз пытаться. Стремись достичь невозможного. Встань, Вей Усянь, встань.»       Вей Усянь сжал зубы, напрягая всё своё более или менее живое естество: вены на висках, лбу и шее вздулись, в горле встала новая порция крови, а с губ слетели рычащие хрипы. Едва успевшая приподняться голова упала обратно на землю, и Вей Усянь сипло задышал.       Голос «Цзян Чена», раздавшийся в отдалении, стал куда более суровым:       – «Ты когда-то сказал: старшие братья всегда возвращаются к младшим. Ты обязан вернуться. Это уже не твоё желание: ты обязан… Поднимись!»       Вей Усянь дернулся снова, утробно крича и хрипя от натуги. Но вновь потерпел поражение, пусть голова поднялась уже гораздо выше.       – «Поднимись, Вей Усянь! Поднимись!»       Новая попытка – даже хуже предыдущей.       – «Поднимись! Ты же заклинатель. Для чего ты совершенствовал свое тело и дух, если даже встать не в силах? Ты жалок. Чувствуй ты боль, я бы понял причину неудачи. Но ты бесчувственен! Используй это. Напряги все силы, что есть, что остались! Всё равно через считанные минуты они канут в никуда! Поднимись! Сделай последнее усилие в своей жизни, слабак! Последнее усилие!.. В жизни! Вей Усянь, ты осознаешь это? В жизни!!! Это последнее, что ты можешь сделать. Неужели на смертном одре ты не в состоянии превозмочь себя?» – «Цзян Чен» цыкнул. – «Тоже мне, первый ученик Ордена Цзян.»       Вей Усянь в ледяном гневе зарычал, напрягая всё то, что у него осталось, пробуждая кровь, что гоняла тепло и – некогда – духовную силу по телу. Если у него получилось перевернуться несколькими минутами ранее, значит, и встать он сможет! Нужно…постараться…превозмочь себя…       Но у него не вышло.       С тяжелым хрипом он плюхнулся назад.       В стороне цыкнул суровый голос:       – «Слабак.»       Вей Усянь принялся размышлять: пытаться встать вот так не выходило – и справедливо – нужно по-другому. Что у него ещё способно двигаться?       Он на пробу попытался шевельнуть пальцами на руках: крайние фаланги левой руки с ощутимым хрустом подогнулись, а вот на правой – ни в какую. Вей Усянь прислушался к каким бы то ни было ощущениям и осознал, что вообще не чувствует власти над ней. Он подорвался было скосить свой взгляд, но ему пришёл на помощь «Цзян Чен»:       – «На правую руку не рассчитывай. От неё ничего не осталось. Вспомни на чём ты висел… – … – Когда ты упал, то при полёте налетел правым запястьем на острую пику, что благодаря скорости и какой бы то ни было остроте смогла проткнуть твои мышцы, кости и буквально насадить тебя на себя. Ты, наверное, подумал, а как тогда ты упал потом? Всё просто. Конец пики, на который ты налетел, не выдержал рывка под тяжестью твоего веса и обломился. Сейчас из твоего запястья торчит кусок камня. Отныне, можно сказать, правая рука – лишь бесполезный груз и балласт, что будет волочиться за тобой по земле.»       Вей Усянь не стал тратить силы на ответ. Он сконцентрировался на том, чтобы перенести весь вес и силы на левую руку. Удалось поднапрячься и с горем пополам лечь на правый бок.       Восстановив дыхание, он продолжил попытки.       Вопреки своим словам, «Цзян Чен» не исчез из поля его зрения, ибо остался стоять на том расстоянии, на которое успел дойти, пока Вей Усянь собирался с силами.       Левой рукой он оттолкнулся от земли и с невероятными усилиями смог сесть по прошествии нескольких минут. Но ненадолго. Ибо тотчас качнулся и завалился носом вперёд.       – «Ты жалок. Тратишь столько времени на то, чтобы только подняться. Так тебе точно не вернуться домой. Соберись!»       «Я обязан выйти за пределы горы…Я обещал Цзян Чену, что дождусь его…Я обещал…Я обещал…»       Оказалось, что, опираясь на одну руку и используя полуживые колени, вполне можно ползти – а если как следует разозлиться и не зацикливаться на слабости и прочих моментах, то очень даже резво.       Ведомый собственным подсознанием Вей Усянь дополз до новой пики, что концом уходила в вышину – то была пика, что являлась составом горного хребта, оттого размерами обладала немалыми: потому можно было с легкостью опереться на неё плечом недееспособной руки и, уже отталкиваясь от стены, передвигаться куда быстрее.       «Цзян Чен» периодически уведомлял:       – «Времени мало. Прислушайся к самочувствию. Порядок?»       Вей Усянь обращал на состояние организма и изменений не находил. Похоже, что теория подтвердилась и действие фрукта линчи будет много дольше, нежели полчаса.       Это несказанно радовало.       Прошло полчаса: изменений ноль. Прошло сорок минут: изменений нет. Прошло пятьдесят минут: по-прежнему тишина.       Но и Вей Усянь не стоял на месте: он полз и полз, превозмогая сковывающую его тело слабость. Он продолжал передвигать обрубки, что некогда были бодрыми и сильными ногами, отталкиваться более или менее целой рукой и ползти, ползти, ползти…       «Цзян Чен» шёл чуть поодаль от него, помимо времени не говоря и слова: должно быть, он считал свою основную задачу выполненной.       Окружение не особо-то и менялось: Вей Усянь начинал постепенно склоняться к мысли, что местные озлобленные души приняли облик Цзян Чена и обманули его, сославшись на личину его подсознания, дабы завести в укромное место и убить. Но если честно, Вей Усяня это нисколько не трогало – напротив, он со временем вошёл во вкус и посчитал, что хотя бы умрёт с чистой совестью: с осознанием, что он что-то сделал для себя, а не покорно принял судьбу.       Вскоре вдалеке показался проблеск света, тотчас резанувший по чувствительным глазам. То был свет фонарей, мигавших ему с порогов домов жителей Илина.       Отстранённо мелькнула мысль, что после смерти родителей он остался в Илине, и впоследствии, когда пришла пора умирать, он вновь оказался в Илине – что это, если не судьба?.. В каком-то смысле воссоединение с семьёй…Звучит неплохо.       Вдруг «Цзян Чен» встал подле последней возвышающейся пики, коя вместе со своей «сестрой» образовывала проход, отстраненно похожий на арку, указал пальцем на относительно освещенную дорогу – более освещенную, нежели та, по которой они шли, – и протянул:       – «Пойдешь по ней, выберешься за деревья, спустишься к подножию и можешь расслабиться: там кончается территория Луаньцзан. Дойдёшь и можешь спокойно помереть.»       Вей Усянь хмыкнул:       – «Вот спасибо.» – он повернул голову, чтобы спросить кое-что ещё, но Цзян Чена на своём месте не оказалось. Он исчез. – «Н-да, уже испарился…Ну и хер с тобой.»       Вей Усянь прикрыл глаза, глубоко вдохнул несколько посвежевший воздух и приготовился оттолкнуться от земли, дабы кубарем скатиться по нисходящей тропе и тем самым быстрее добраться до подножия.       Но неожиданно ощутил, как на выдохе грудь в области сердца опалило колким холодом – таким…мертвым…       Он озадаченно открыл глаза и уставился на грудь: из неё витиевато вздымался к облакам черный дым, сопровождаемый алыми каплями по коже. Вей Усянь отхаркнул густой фонтан крови, сипло захрипел, закатил глаза и повалился навзничь, ибо тело от макушки до…колен… онемело полностью, словно став суверенной системой.       Стоило ему повалиться обратно в туманную мглу, раздался влажный шлепок. Краем глаза Вей Усянь смог увидеть, что под ним образовалась огромная лужа крови, что всё расходилась и расходилась…       Руки его широко распластались по земле, остатки ног несколько разъехались в стороны, отчего он стал похож на звезду, пусть и очень израненную и поломанную.       Вей Усянь задумчиво нахмурился и уставился на грудь, равнодушно гадая над природой этого явления. Спустя секунду дымок развеялся, а в нескольких чи от его головы, вглубь горы, послышался чавкающий звук и приглушенное рычание.       Из любопытства Вей Усянь скосил глаза выше. Увиденное заставило его в отвращении поморщиться.       В кровавой луже лежало его собственное сердце, кое две озлобленные души безжалостно вырвали на ходу. Трубки аорты, вены и клапаны рваными кусками торчали в разные стороны, мышца судорожно сокращалась, словно была не в силах поверить в то, что её столь грубо вырвали из тела хозяина.       Две дымки с черными плотными ядрами бесновали вокруг бедного сердца, намереваясь поглотить его, но претерпевая в этом неудачу благодаря стороннему присутствию. Пока одна из душ уж собиралась вонзить свои зубы в пышущую теплом плоть, соперница оказывалась тут как тут и отталкивала её в сторону. Так они и вертелись беспорядочным клубком.       Наконец, одной из всё же удалось накинуться на сердце, но случилось нечто весьма странное – да странное настолько, что даже Вей Усянь округлил глаза: когда зубы темной сущности коснулись плоти, из глубин мышцы вырвался горячий и невообразимо яркий золото-красный свет, что своей ударной волной отбросил на несколько чжанов прочь озлобленные души и уже с расстояния испепелил.       Когда захватчики оказались повержены, свет потух, словно его и не было.       Вей Усянь содрогнулся и, кривясь, судорожно закашлялся, отхаркивая обильные фонтаны крови. Похоже, что время его жизни подходило к концу, ибо капли становились всё более жидкими и жидкими, постепенно приходя к нормальному состоянию.       Он прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Но тело отказалось с ним говорить. Если раньше Вей Усянь с легкостью мог понять, где лежит его рука, нога, в каком они положении, затекли ли или же им удобно, а сейчас…у него не выходило. Словно он бесформенной массой лёг на землю, не имея при себе материальной оболочки…       …Вей Усянь наконец смог себе признаться, что ему было несколько печально умирать, потерпев перед этим неудачу. Ему было несколько напряжно умирать, ибо неизвестность пугала.       Что с ним будет? Неужели он уподобится тем душам, что вырвали ему сердце и приложенной к нему силой забросили его обратно во тьму, скрыв от света людских фонарей?..       Какая ирония…       Столько смелых и нахальных слов – и что в итоге? Лежит не в силах подняться уже окончательно? Бессердечный Вей Усянь…Вот умора.       Сколько ему осталось? Вей Усянь не знал. По расчётам и начинающей течь всё сильнее и обильнее крови ему осталось около двадцати минут. Может, меньше.       Какая ирония…       Он так ждал этот день – и что в итоге? Вместо шариков, поздравлений, торта и подарков Вей Усянь получил пытки, сломанную психику и тело, а также…забвение на Богами забытой горе Луаньцзан. Вечность в обличье озлобленной души, что не помнит ни себя, ни собственного имени.       Какая ирония…       Вей Усянь понял, что ему несколько неспокойно лежать с закрытыми глазами. Совсем как покойник, – пусть он знал, что это сравнение подходит ему прекрасно, но… – лежащий в ожидании погребения. А ему ведь осталось совсем ничего…Более того он уже не услышит, как остановится его сердце, ибо и оно уже вырвано...       Какая ирония…       Даже сердце отобрали!..       Вей Усянь понял, что сможет только осознать момент своей окончательной смерти по замершему дыханию и мыслям. Интересно, это будет так же, как на пыточном столе у Вень Чжао, или же иначе?       Он не осознал, как сделал глубокий вдох и следом рвано закашлялся.       «Скоро у меня не будет возможности дышать…Ах, точно…Я же хотел насладиться свежим воздухом ещё на площади Покаяния Грешников…И у меня не вышло из-за всё того же Вень Чжао…А сейчас…Сейчас я едва могу сделать вдох, ибо следом начинаю безудержно кашлять – какое уж тут наслаждение свежим воздухом…» – Вей Усянь фыркнул носом, обозначая таким образом краткий смешок. – «Да и здешнюю атмосферу вряд ли можно назвать «свежей» …В каком-то смысле я ничего не теряю.»       Но в противовес мыслям он дышал – по крайней мере, пробовал, заставляя себя делать глубокие вдохи и выдохи, словно запоминая сам процесс и ощущения от него, ибо Вей Усянь был уверен, что более он никогда этого сделать не сможет.       Не зная куда деть свой взгляд, он упер его в небесный потолок и невольно залюбовался им.       Раньше, когда у него было всё время мира, Вей Усянь не особо обращал внимания на небо. Да, конечно, частенько выдавались погожие деньки и, лежа под ласковыми солнечными лучами, он устремлял свой взор в вышину, но…Не так.       Вей Усянь вообще мало времени уделял мелочам. Небо и небо: не падает – уже хорошо. Когда он слышал размышления мыслителей о бесконечности бытия и неба, то снисходительно фыркал, не находя в созерцании «потолка» ничего особенного.       Сейчас же, на смертном одре, вдыхая и выдыхая сквозь саднящий хрип и гнусавый кашель, Вей Усянь внезапно оценил его прелесть.       Огромное…И в самом деле бесконечное…Когда его выносили на ту площадь, то светило солнышко и было жарко. Почему же сейчас набежали тучи, грозящиеся разразиться безудержным дождём? Неужто оно сострадает ему?.. Вздор. Точно бред сумасшедшего! Но…       Вей Усяню понравилось думать, будто небо сочувствует ему и оплакивает его. Это…утешало. И успокаивало. Дарило ощущение того, что кто-то всё же будет скорбеть и скучать по нему: пусть и в такой метафорической форме.       Ему…было одиноко. Стоило признаться в этом хотя бы сейчас.       Ему было одиноко в той камере, ему было одиноко на площади до «душа», ему было одиноко и сейчас.       Пусть даже эта мысль никогда бы толком и не оформилась в его голове, но глубоко внутри он ужасно печалился по тому, что в момент своей смерти одинок. Что никто не сидит у него в изголовье и не говорит с ним.       Ах, как ему хотелось с кем-нибудь поговорить! Даже с тем «Цзян Ченом»! Пусть так бы создалась иллюзия, что его маленький братец здесь, с ним…       По вискам скатилась влага – Вей Усянь осознал свои слёзы, потому что их капли неприятно упали на шею, заставив внутренне поёжиться.       А вдруг…ему не будет больно, страшно и одиноко на той стороне? Что если все печали и тяготы оставят его душу?.. Такая глупая, отстранённая надежда несколько утешала.       Вей Усянь не мог осознанно сказать, что ему грустно сейчас. Да, он сожалел, что не исполнил данного Цзян Чену обещания, но…Он не оплакивал собственную гибель. В этом вопросе ему было всё равно – теперь всё равно. Пусть и было глупое, непонятно откуда взявшееся – может, из той осознанной жизни? – желание глубоко-глубоко внутри, что толкало его, невзирая на всё, туда, вниз, в сторону Пристани Лотоса. К тем людям, что наверняка переживают за него.       Точно! Наверняка они переживают за него! Скучают…Вей Усянь не имеет права заставлять их тревожиться, но…Разве он может с этим что-то поделать?       Ах, он и в самом деле бессилен.       При созерцании неба голова опустела. Точно все сожаления устремились ввысь, оставляя его позади, в этой прогорклой темноте и грязи.       Какой же он был грязный сейчас…Ни за что не отмыться – даже будь у него шанс опуститься в горячую ванну.       Когда ему позволили искупаться после постели Вень Лонвея, он терся мочалкой с невероятным усилием – да так, что кожа вмиг покраснела и будто захрустела от чистоты. Но…ему казалось, что этого недостаточно, что он всё ещё грязный.       Не отмыться…       Но по крайней мере, его сожаления, несбыточные мечты и надежды не останутся здесь вместе с ним. Утешало, что перед смертью он смог сделать что-то полезное: а именно, отдать своё золотое ядро Цзян Чену. Так хотя бы его чаяния и стремления в стезе заклинательства продолжат жить вместе с ним…       Уголки губ тронула улыбка. А вместе с этим вспомнилось, что Вень Чжао разрезал ему рот: отныне ему не было нужды искренне улыбаться, ибо радость уже изображена на его лице.       Интересно…Сколько сейчас времени?.. Приблизительно, десять часов вечера…       Вей Усянь отстраненно подумал, что будь это самый обычный год, то сейчас бы он, Цзян Чен и его многочисленные шиди вовсю гуляли в Пристани: пили вино, пели песни, играли в карты и всячески веселились.       Ах да, точно…       И его многочисленных шиди уже нет на свете. Все они погибли при падении Пристани…       Вот оно как…       Ну, по крайней мере…Вей Усянь хотя бы в вечном беспамятстве сможет воссоединиться с ними…Пусть это будет лишь мираж, ибо его многочисленные шиди гораздо более счастливые, нежели он, – и Вей Усянь был этому несказанно рад, в своей новой особой манере, – они вступят на круг перерождений и получат новую жизнь. У них всё будет хорошо…       Тучи сгущались, отчего небо становилось темнее, но Вей Усяня это не пугало. Он смотрел на него, смотрел…И будто успокаивался. Вся его глухая злость, что кое-как проклевывалась сквозь толщу льда и соли, испарилась и уступила место блаженным пустоте и спокойствию. Неким смиренности и покою…       Темные тучи не вызывали у него негативных эмоций. Напротив, они походили на пушистое покрывало, собирающееся заключить его в теплые, мягкие объятия, дабы дать, наконец, погрузиться в долгий, долгий сон…       Вей Усянь осознал, что дыхание становится намного тяжелее, нежели до этого. Грудь поднимается и опускается всё медленнее и медленнее…А свистящие вдохи и выдохи затихают и затихают…       «Неужели…таков мой конец?..» – отстраненно подумал Вей Усянь. – «Как глупо, недостойно, грязно и…в то же время спокойно…Хорошо, что фрукт линчи позволил мне осознать последние свои минуты…Теперь мне…несколько легче. Пусть и жаль, что я уже не буду в силах вернуться домой, поужинать с шицзе и Цзян Ченом тем горячим супом…»       Как бы Вей Усянь не бахвалился, как бы не бушевала в его душе мертвая пустота, вызванная пытками, его одно единственное желание было настолько искренним и сильным, что ничто в мире не способно свести его на нет.       «Я так хочу домой…»       Усилился ветер, закачались сухие ветки и заскрипели сучья. Попрятались по своим норам озлобленные души, ибо последний отчаянный рывок некогда пылающего светлого сердца знатно их распугал, заставив зарыться в свои промозглые лежбища поглубже.       Вей Усянь устремил свой взгляд в вышину, словно желал вслед за взором отправиться наверх.       Кровь потекла из его сосудов и ран быстрее, а вместе с ней потекло и тепло – хотя, может, все тепло стало покидать его много раньше, а именно, вместе с его бедным израненным сердцем…       Вместе с каждой потерянной каплей ему становилось ощутимо холодней.       Мороз медленно пополз от коленей к бедрам, от уцелевших пальцев к локтям. А вскоре и вовсе охватил всё его естество: душу, разум... Вей Усяню на миг почудилось, что весь он покрылся колкими иглами инея.       «Я так…хочу…домой…»       …       «Как…же…холодно…Почему мне…холодно?.. Кто-нибудь…верните мне сердце…С ним…Было тепло…Верните…мне…мои года…Я…не хочу…умирать…Рано…Рано... Рано…»       …       Вдох…       «Я…»       Выдох…       «Так хочу…»       Вдох…       «Домой…»       Выдох…       …       Вдох…Выдох…Вдох…Выдох…Вдох…

Тишина.

      Стеклянный взгляд, заволокшийся мертвенной пеленой, уставился в никуда, растеряв все свои чувства сожаления, печали и тоски, утратив всё на свете и приобретя мертвую безмятежность.

31 октября *** год. 22:00 Вей Усянь мёртв. Остановилось дыхание, сердце вырвано, кровь больше не бежит. Тишина. …

      Тридцать первое октября – его День Рождения. Тридцать первое октября – День его смерти…       …Он умер тридцать первого октября. В день, или уже ночь, когда ему исполнилось восемнадцать. Вей Усянь умер, так и не найдя истинного себя и собственного счастья. Умер в мучительном одиночестве, что скрашивало лишь бескрайнее небо, дававшее ему некоторое ощущение свободы от всего сущего и умиротворения….       Он умер, похоронив на бесчувственной земле вместе со своими костями его жизнь и радость, смеха перезвон и улыбки солнечной тепло…       Его смерть, несмотря на заверения, так и осталась неузнанной, а он сам печально забытым в единственно бесконечной суровой зимней стуже…

***

      – «А-….Н…»       «Чей это голос?»       – «А-…Н!..»       «Непонятно…»       – «А-Ин.»       «Кажется…кто-то зовёт меня…Но кому я нужен?.. Кто…зовёт меня?..»       Он нахмурился во сне.       У него не было желания просыпаться. Было…хорошо?.. Тепло и уютно…Словно он чем-то укутан и лежит в бережных объятиях, согревающих его со всех сторон.       Горячая ладонь – непривычно мягкая, но ощутимо сильная, аккуратная; должно быть, женская – огладила его лицо и слабо ущипнула за щёку.       – «Кто это у нас тут такой соня?»       Над головой усмехнулся низкий, но приятный мужской голос. Его обладатель, вероятно, улыбался, ибо баритон звучал донельзя сладко, умиротворённо и довольно:       – «Солнышко моё, А-Ин спит. Устал, видимо. Пусть ещё немного отдохнёт…»       Женщина весело возмутилась:       – «Вот ещё! А ночью он что делать будет? Прыгать, бегать и нам спать не давать? Ну уж нет уж-ки!»       Ребёнок нахмурился сильнее, замычал что-то недовольное и повернулся на бок. Ладошками обнял сам себя за плечи и вознамерился вновь уснуть.       Но ему таковой возможности не дали. Под смех, звучащий перезвоном колокольчиков, его подхватили на руки и, крепко прижав к груди, закружили:       – «Ну мой А-Ин! Ну мой маленький зайчик! Ну что ж ты какой соня!»       Вей Ин невольно приоткрыл глаза и с приглушённым недовольством уставился на женщину, кою называл ласковым словом «мама». Он сонно потер ладошками глаза и пробурчал:       – «Спать хочу…»       Цансэ Саньжэнь рассмеялась:       – «Я понимаю, мой лучик, но если ты сейчас как следует отдохнёшь, то не уснёшь ночью! Что ж ты делать будешь, когда мы с папой устанем и захотим поспать?»       Вей Ин проговорил:       – «Тоже буду спать.»       Женщина легонько щёлкнула его по лбу:       – «Ну нельзя же столько спать! Чанцзе, в кого наш мальчик такой? Я столько не сплю!»       Мужчина в знак капитуляции поднял руки, мягко улыбаясь:       – «Должно быть, в меня. Твой муж ужасно сонлив и ленив.»       Саньжэнь заулыбалась, указывая на него пальчиком:       – «Большая соня и…» – она подбросила ребёнка в своих руках и звонко чмокнула его в щёку. – «Маленькая соня! Что ж мне с вами двумя делать?»       Вей Ин зевнул:       – «Спать вместе с нами.»       Женщина перезвоном колокольчиков искренне расхохоталась:       – «Какой у меня умный мальчик! Слышал, Чанцзе? Твой сын говорит, чтобы я тоже спала!»       Вей Чанцзе непринужденно пожал плечами, беря осла под уздцы:       – «Пожалуй, это не выход. Тебе много отдыхать вредно, моё солнышко. Всё-таки твоей энергии на всех нас хватит. Если будешь много спать, то что же будет?»       Голубовато-серые глаза женщины подобно звёздам счастливо загорелись, а ресницы взлетели:       – «Будет хаос!» – и вновь залилась заливистым хохотом, попутно тормоша всё ещё сонливого ребёнка. – «Ну, А-Ин! Ну же, мой хороший, отчего ты так не хочешь просыпаться? Обычно ты не такой соня! Неужто мы тебя так загоняли за этот день?»       Вей Ин замычал, всё ещё не желая открывать глаза. На что Саньжэнь задумчиво надула губы, обвела взглядом окружение, прислушалась и, что-то придумав, солнечно улыбнулась:       – «Ай-я, кажется, у меня есть идея!» – она ловко запрыгнула на осла, устроила перед собой в сидячем положении сына, воинственно указала пальцем на северо-запад и велела. – «Ну же, мой драгоценный муж! Веди нас на северо-запад!»       Вей Чанцзе смерил их ласковым, полным обожания взглядом, мягко улыбнулся и мурлыкнул:       – «Ваш покорный слуга сделает всё, что угодно, моя солнечная госпожа. Веду.»       Оказалось, что озорная «солнечная госпожа» заприметила в той стороне речку, что счастливо журчала, запевая летние мотивы. Раз уж мальчик не желал просыпаться так, женщина решила испробовать другой способ.       Стоял поздний довольно жаркий летний день. В такую погоду хотелось развалиться и в теньке мирно посапывать. Но у одной госпожи, что была переполнена задором и счастьем, были иные планы.       Задрав подол по колено, она с веселым визгом опустила босые ноги мальчика в прохладное течение. Вей Ин мигом проснулся и бодро подтянул ножки к груди:       – «Ну мама!!!»       – «Не мамкай! Купаться! Смотри, какая водичка!» – она подцепила кончиками пальцев воду и брызнула ему в лицо прохладными капельками, заставив поёжиться и нахохлиться. – «Ну какой же ты, а! Весь в отца!»       Вей Чанцзе нарочито уязвленным тоном воскликнул:       – «А я-то что? Видишь, моё солнышко, я вообще-то…» – он картинно топнул в воде. – «Уже умываюсь!»       Саньжэнь важно кивнула:       – «Вот и правильно. Подавай ребёнку пример! А-Ин! Посмотри, как папа делает!»       Дабы подкрепить мотивацию Вей Ину, она поставила его на ноги, принудив опуститься разом по пояс.       Вей Ин воскликнул:       – «Ай-я! Холодная!»       – «Ничего не холодная! Закаляться надо. Давай, давай!» – Женщина взяла его за ручки и подняла их над головой. – «Ну-ка, ну-ка! Давай, не бойся, мой лучик, привыкнешь! Попробуй. Нехолодная же ничуть.»       Вей Ин заморгал и неуверенно буркнул:       – «Ну да…»       Спустя пару кругов в воде ему очень даже понравилось. Скоро зазвучал детский заливистый смех и полетели брызги.       Саньжэнь белозубо улыбалась:       – «А-Ин, А-Ин, смотри-ка, как папа беззаботно стоит!» – она понизила голос до озорного вкрадчивого шепота. – «Он просто боится купаться!.. Вот скажи, тебе же понравилось?»       Вей Ин довольно кивнул и в тон матери солнечно улыбнулся:       – «Понравилось!»       Саньжэнь ласково потрепала его по голове и продолжила:       – «Давай ему поможем! Подтолкнем к купанию! Чтобы ему тоже было весело.»       Ребёнка на озорство долго уговаривать не надо было. В ту же секунду мать и сын полетели с боевым кличем на привольно устроившегося в солнечных ваннах мужчину, что нисколько не подозревал о нападении. Он опомниться не успел, а его уже окатило водой с ног до головы.       Вей Чанцзе уподобился намокшей сове и округлил глаза под перезвон смеха женщины и мальчика.       Вей Ин весело прыгал на месте и показывал на отца пальцем:       – «Папа теперь тоже мокрый! Папа мокрый! Папа, пойдем купаться! Пойдем, пойдем, пойдем!»       Мужчина вытер лицо и словно молящий о подаянии нищий воскликнул:       – «Ну А-Ин! На чьей же ты стороне? Мама тебя утащила на темную дорожку?!»       Саньжэнь важно пожурила его:       – «Не-а, как раз-таки растормошила и показала ребёнку, что такое настоящее веселье! Как тебе не стыдно, Вей Чанцзе! А-Ин так старается, чтобы тебе тоже было весело. А ты противишься!!»       Вей Чанцзе вытянул лицо:       – «Моё солнышко! Что же ты мне в вину ставишь…И ничто я не противлюсь…»       – «Ну вот тогда пойдем!»       Мужчина вдруг хитро сощурился, и от него флюидами стали исходить недобрые намерения. Саньжэнь настороженно вытянулась по струнке:       – «Чего удумал, негодник?!»       Вей Чанцзе по-лисьи оскалился:       – «Да так…» – и порывом ветра подлетел к не успевшей очухаться женщине, подхватил её на руки и с боевым кличем вместе с ней опрометью упал в воду с головой, подняв столп брызг и огромные волны.       Вей Ин весело засмеялся и невольно закачался от прошедшихся по воде колебаний. Он стоял на мелководье, но из-за его возраста даже такая глубина была внушительной.       Из-под кромки воды показались переполошенные взрослые и подобно малым детям принялись обрызгивать друг в друга и шутливо переругиваться. Вокруг них создался такой хаос, что Вей Ин не выдержал и плюхнулся в воду с головой…       …Вей Усянь резко сел и широко раскрыл глаза и рот, делая судорожный вдох. Он мирно спал. Ему было хорошо и тепло, но вдруг его окатило ледяной водой…       Юноша с силой моргнул, вытер ладонями лицо и возмущённо уставился на человека сверху.       Цзян Чен довольно ухмылялся, держа в руках пустой таз, и с искорками задора взирал на него с высоты своего обзора.       – «Ну как, Вей Усянь, тебе водичка? Прохладная?» – его ещё не сломавшийся голос оказался переполнен искренним довольством от успешно выполненной шалости.       Вей Усянь нахохлился и воскликнул, указывая на него пальцем:       – «Ай-я, бесстыдник! Я же так хорошо спал! Ни стыда, ни совести у тебя, мой маленький братец!»       Цзян Чен весело фыркнул, упер ногу на выступ причала и нагнулся к нему, восклицая:       – «Это у тебя ни стыда, ни совести, Лисёныш! Тебе матушка что сказала делать? Правильно, драить причал да снасти латать. А ты чем занят?! Почему дрыхнешь в лодке вместо того, чтобы заниматься делами?! Лентяй!»       Вей Усянь фыркнул, недовольно отворачиваясь и скрещивая руки на груди:       – «Балда. Посмотри внимательнее на причал! Он весь блестит от чистоты. А снасти? Целы и выглядят на вес золота! Как новенькие! Я так старался, так старался и работал…Неужто не заслужил минутки отдыха? Посмотри, как светит солнце! Грех не поспать под его лучами. Тепло так…»       Цзян Чен ухмыльнулся, ставя таз на брусок:       – «А теперь тебе прохладно. Видишь, какой я заботливый! Освежил тебя.» – он отряхнул руки. – «Ладно, пойдет. И в самом деле, причал и снасти выглядят приемлемо. Вылезай давай, обедать пойдём.»       Вей Усянь хмыкнул, но пререкаться не стал. Он поспешил подняться на ноги, но из-за того, что лодка была привязана слабо, да и материала она была не вот тебе качественного, не выдержал и с громким воплем грохнулся в воду с головой…       …Вей Усянь окатил лицо прохладной водичкой из умывального таза и следом задумчиво сощурился.       В Облачных Глубинах стояли на редкость жаркие деньки. Занятий не было – а даже если бы и были, то при таких градусах можно было вздёрнуться! Душная погода и душный Лань Цижень…До чего же ужасная комбинация!       Заниматься чем-то важным и занудным было не нужно, потому юноши быстренько решили пойти купаться на одну из речек, что имела приемлемую температуру: не горячая и не ледяная, прохладная – то, что нужно!       Собралась вся их компания: Цзян Чен, Не Хуайсан и ребята из других кланов. Но Вей Усяню показалось, что кого-то не хватает.       Он бодро хлопнул в ладоши, воскликнул «минутку» и припустил по направлении библиотеки.       В помещении было на удивление прохладно, но всё же духота несколько витала…       Над кипой свитков, древних фолиантов и рукописей склонился в благопристойной позе Лань Ванцзи, что со всем вниманием и усердием выводил некие иероглифы. На переносице образовалась складка, что убеждала в его усиленной мыслительной деятельности.       Вей Усянь вприпрыжку приблизился к столу и плюхнулся на циновку напротив.       Лань Ванцзи нахмурился сильнее и отнял взгляд от документов. Взор окрасился в недовольные тона, а голос зазвучал сурово:       – «Что ты здесь делаешь?»       Юноша лишь фыркнул, развалился на нефритовой поверхности, исключительно наглым образом подвинул в сторону стопку книг, размещая на их место свои локти и голову, и во все тридцать два белозубо улыбнулся:       – «Лань Чжань, а, Лань Чжань! Чего такой угрюмый в столь солнечный денёк?»       Лань Ванцзи стиснул челюсти и нарочито вежливо проговорил:       – «Если ты пришёл бездельничать, то попрошу уйти. Мне нужно заниматься делами.»       Вей Усянь надул губы:       – «Лань Чжань! Ну нельзя же быть таким серьёзным постоянно! Посмотри-ка!» – он бодро указал пальцем за окно. – «Такая солнечная погода! А жара-то… В Облачных Глубинах это первый день, когда от духоты сдохнуть можно.»       – «Что ты от меня хочешь?» – тон его прозвучал невозможно резко.       Вей Усянь картинно схватился за сердце:       – «Ай-я, Лань Чжань, нельзя же так! Мы же приятели! Не нужно на меня дуться. И вообще, что я такого сделал, чтобы вновь впасть в твою немилость??»       Лань Ванцзи холодно бросил:       – «Я не дуюсь. И да, мы не приятели.»       Вей Усянь фыркнул:       – «А что ты делаешь, если не дуешься? Видел бы ты свой взгляд! Брр, как будто заморозить хочешь! И как это мы не приятели? Не неси вздор!» – он порывисто сел на колени, оперся локтями на стол и наклонился к самому лицу Лань Ванцзи. – «Быть таким хмурым в столь яркий день – преступление, ты знаешь, Лань Чжань?»       Неумолимый взор был ему ответом. Но Вей Усянь не унимался:       – «Ну же, улыбнись. Давай! Это совсем не сложно! Давай-ка я тебе покажу! А то вдруг, ха-ха, ты не знаешь, как улыбаться!»       Вей Усянь сел как положено, поднёс указательные пальцы к уголкам рта и легко растянул их в стороны, вырисовывая на лице обворожительную солнечную улыбку.       – «Ну вот видишь! Всё предельно просто. Давай, Лань Чжань. Попробуй. Для способного заклинателя вроде тебя это не должно быть такой уж непосильной задачей, верно? Ха-ха-ха!»       Лань Ванцзи крепко зажмурился и обрубил:       – «Вздор. Уйди…прочь. Не шуми. В Облачных Глубинах запрещён шум.»       Вей Усянь цокнул:       – «Какой же ты бука, Лань Чжань!»       Его смерили ледяным взглядом:       – «Уходи! Ты мешаешь мне заниматься. Или я тебе и другим бездельникам найду работу.»       Вей Усянь округлил глаза и схватился за сердце – в который раз:       – «Ну Лань Чжань! Зачем ты так? Я же от всей души! Беспокоюсь о своём приятеле, что сидит взаперти в погожий денёк, склонившись над скучными книжками. Это же ужас, Лань Чжань! Нельзя так!..» – он демонстративно закрыл одну из книг. – «Пойдем с нами купаться. Мы с ребятами планируем пойти на одну из ваших речек, что имеет достойную температуру. Не замёрзнешь – как в ваших источниках, и не запаришься – как в некоторых заливах Юньмена. Самое то!»       Мочки ушей Лань Ванцзи беспомощно покраснели, но он сам нисколько не поменялся в лице и твердо отверг его:       – «Благодарю за предложение, но предпочту отказаться. Меня это не интересует. Всего доброго.»       Вей Усянь печально сдвинул брови, но всё же ушёл…       …Пока он двигался в сторону места сбора, то заметил нечто странное. Ребята сказали, что будут его ждать, но их на том месте не оказалось.       Вей Усянь отстраненно подумал, что, должно быть, задержался, потому они решили подождать его уже на речке.       Что ж, это рационально.       Посему он, нисколько не колеблясь, свернул на тропу к речке.       С каждым пройденным чжаном становилось всё безлюднее и безлюднее. Адепты показывали свои головы всё меньше, а какие бы то ни было звуки пропали.       «Что произошло? Почему так тихо?»       Вей Усянь сложил ладони на манер рупора и прокричал:       – «Цзян Чен! Не-Сюн!» – но его слова разошлись эхом по округе и адресата не достигли. Это заставило напряженно нахмуриться, но всё же он продолжил путь.       На его памяти лес с каждым пройденным кварталом становился реже и реже, а после и вовсе открывал вид на утёс, водопады и речку. Но теперь всё было иначе…       Света стало много меньше, а раскидистые кроны, что пропускали солнечные лучи, уплотнились и, казалось, наклонились к земле, дабы придавить его своей массой.       Вей Усянь тревожно поёжился, обнял себя за плечи и шепотом попробовал позвать ещё раз:       – «Цзян Чен…Не-сюн…Вы где…»       Трава неестественно ломко хрустела у него под – …босыми? – ногами. Он опешил и глянул вниз, дабы убедиться в правдивости мысли. В самом деле, его стопы были оголены – как так вышло?.. Он же помнил, что был в своих сапогах…       Стоило присмотреться к остальному своему внешнему облику, и становилось очевидно, что и одежды приглашённого ученика Ордена Гусу Лань сменились на дорогого материала, но всё же однотонного типа и весьма не привычные ему одеяния.       Вей Усянь покрутился вокруг себя, но ничего не изменилось. Полы верхних одежд полупрозрачным шифоновым полукругом пролетели на воздухе и после мягко опустились вдоль его тела.       Стало совсем темно. Не было видно ничего дальше собственного носа. Казалось, будто по углам и норам таились туманные кошмары, жаждущие растерзать его на малые куски.       Происходящее сбивало с толку.       Как он здесь оказался? Почему всё так резко переменилось? Отчего одежды сменились…       Он схватился за голову, отстранённо отмечая, что волосы непривычно распущены, и поморщился.       Голова вибрировала и кружилась. Благодаря этому Вей Усянь чувствовал себя ещё больше дезориентированным.       Какое сегодня число?..       Весьма странный вопрос, но почему-то Вей Усянь не знал на него ответа. И в самом деле, какое?..       Оставаться посреди этого кошмара не хотелось, посему юноша принял решение пойти дальше, ибо дорога за спиной таинственным образом размылась и покрылась неясной дымкой, из-за которой раздавались помехи, шумы и чьи-то неугомонные завывания.       Вей Усянь гулко сглотнул и, обнимая себя за плечи, поспешил дальше. Он решил, что стоит всё же периодически смотреть назад и наблюдать за состоянием дороги, по которой только что прошёл. В самом деле, повторилось то же, что и в тот раз: тропинка размылась и её нагнала дымка.       Отчего-то ему стало до одури страшно. Что если эта дымка поглотит и его?.. Неужели он подобно тропинке размоется и станет лишь неясным образом?..       Он поджал дрожащие губы и припустил вперёд. Дымка не отставала. Через несколько чи Вей Усянь и вовсе сорвался на бег.       Шумы вокруг стали куда громче. Благодаря этому удалось отстранённо услышать, как неясные частоты складываются в слова:       – «Ещё один…»       – «Заблудшая душа…»       – «Бедный какой…Такой юный ещё…»       – «Забытый…Забытый…Всеми забытый…»       Остальные подхватили реплику последнего, отчего одно лишь слово стало эхом расходиться по лесному потолку и бить ему точно в голову:       – «Забытый, забытый, забытый…»       На глаза навернулись слёзы. Вей Усянь на бегу всхлипнул и несогласно воскликнул:       – «Я не забытый! Отстаньте! Я не забытый! Меня…меня помнят!»       Голоса злорадно рассмеялись:       – «Тогда почему ты здесь?»       – «Если ты не забытый, если ты не такой же, как мы, почему ты плутаешь здесь, ю-но-ша?»       – «Забытый, забытый, забытый…»       Вей Усянь стиснул зубы, резко затормозил и с внезапно всколыхнувшейся злостью обернулся, гаркая:       – «Я сказал: Я не забыт! Меня помнят! Меня…Меня ждут! Я просто заблудился! Сейчас я отсюда выйду и попаду домой! Да…Да. Да! Я вернусь домой, вернусь!» – в груди загорелось яростное желание опровергнуть сказанные ему слова. Почему это он должен быть забыт? Ни за что! Он не канет в Небытие, нет!       Страх, печаль и тревогу как рукой сняло. Вей Усянь резво развернулся и куда быстрее побежал по тропе. Голоса вслед ему смеялись и пристально наблюдали за его отчаянными попытками отыскать отсюда выход.       Он в праведной злости рычал себе под нос:       – «Я не буду забыт! Ни за что!» – руки яростно раздвигали ветки и кусты перед собой. – «Я выйду отсюда. Я вернусь домой! Я хочу быть счастливым! Я ни за что не окажусь…осколком воспоминаний…»       Ноги побежали ещё быстрее.       Перед взором нарисовалась развилка из множества дорог. Какая из них приведет его домой?.. Неясно…       Голоса засмеялись:       – «Ну что, отыскал свой выход?»       Один из них отделился и сочувствующе вздохнул:       – «Юноша, одумайся. Мы уже сотни лет здесь плутаем и выбраться так и не смогли. Нас забыли. Оставили наши останки гнить здесь. Мы…мы обречены на вечные скитания в этой чащобе... Не глупи. Не трать силы зазря. Коль ты уж оказался здесь, то всё кончено. Ты один из нас, и скоро это место сведёт тебя с ума, сделает одним из осколков воспоминаний, что пылится на задворках памяти. Прими это…»       Вей Усянь яростно воскликнул, махнув в их сторону рукой:       – «Нет! Я не смирюсь! Я сказал, что вернусь домой, – значит, вернусь! Никто из вас не сможет мне помешать! Если понадобится..., если окажется, что верная дорога лежит через ваш зловещий морок, то я смело шагну в него! Я не желаю оказаться забытым!» – подобное желание на ряду с чаянием о возвращении домой стало загораться всё ярче и ярче в нём. – «Меня. Не. Забудут!»       Голоса в тумане завизжали, ибо там, где у Вей Усяня было сердце, загорелся яркий золото-красный свет. Он завороженно опустил взор, любуясь неожиданно ослепляющими лучами.       Огонёк приобрел форму дымки, вылетел из груди, а после закружил вокруг него подобно ласкающемуся зверьку. Вей Усянь перезвоном колокольчиков рассмеялся и свел раскрытые ладони вместе, позволив огоньку сесть на них.       Он имел плотное ядро. Вокруг него видимым шлейфом расходилось тепло. И в самом деле, огонёк…Маленькое солнышко! Или же…нет, не солнышко…Это самая настоящая звёздочка!       Вей Усянь наклонился и тихонько шепнул:       – «Как мне выйти отсюда?..»       Огонёк заметался на ладонях, после взлетел, покружил вокруг его головы, заставив весело захохотать от трепетной щекотки, и повёл юношу за собой в сторону одной из тропинок. Вей Усянь не запомнил, какая, по итогу, была верной – да и не было нужды.       Не прошло и десяти минут, как Вей Усянь вышел на просторный бережок, конца и начала которого видно не было. Здесь…было очень светло. Сияло солнышко, небо переливалось в нежно-голубых тонах. Воздух приятно ласкал нос и забирался свежим потоком в лёгкие. Хорошо…       Он весело заулыбался, покрутил головой в поисках огонька, но того уже не было рядом с ним. Юноша озадаченно нахмурился и всмотрелся в ту сторону, от которой пришёл: в ней также всё изменилось.       Чащоба исчезла, и не было даже намёка на её существование. Была лишь бесконечная пустота: продолжение берега, уходящего в никуда.       Вей Усянь глубоко вдохнул и смело замер у кромки воды.       Та выглядела вроде как обычно, но в то же время странно. Казалось, жидкость натянулась и непременно разошлась бы вязкими колебаниями, коснись ее инородный объект.       Чутьё заклинателя говорило, что это не к добру, что вода слишком странная и нужно держаться от неё подальше, но…Отчего-то Вей Усянь был уверен, что благодаря ей сможет дойти до берега, сокрытого горизонтом. Он был уверен, что именно там найдёт дорогу домой.       Нога храбро опустилась на воду и, ожидаемо, устояла на поверхности. Второй шаг дался бодрее, а третий – и подавно. И вот уже Вей Усянь во всю прыть бежал по зеркальной поверхности в сторону противоположного берега, в сторону своего спасения.       Неизвестно, сколько прошло времени. Но Вей Усянь ни на секунду не сдавался: он продолжал бежать, бежать и бежать, не сбавляя темпа.       В конце концов, ему удалось. И по его скромному мнению, достичь той стороны оказалось вовсе не затруднительно.       Вей Усянь бодро опустился на берег. Ступни, отвыкшие от тепла и бежавшие довольно долгое время по ледяной поверхности, с явным удовлетворением зарылись в горячий песок. Он блаженно прикрыл глаза, наслаждаясь спокойствием, присущим местности.       Юноша размялся и пошёл дальше, ибо в отдалении виднелось несколько деревьев и лужок. Даже издалека удавалось разглядеть растущие на нём цветы.       Он с видимым любопытством ступил на влажную от росы траву и огляделся.       С первого взгляда то был простой лужок, окружённый несколькими елями. Вей Усянь присмотрелся к ним и поёжился от слабой, отдалённой тревоги, ибо ели – древесные проводники в Мир Мёртвых. Вдалеке, уже за лугом, возвышалась роща из рыжих клёнов: если как следует напрячь слух, то можно было услышать даже, как, сидя на них, запевают иволги.       Из цветов – что примечательно – росли одни лишь испускающие утонченный аромат кроваво-красные ликорисы.       Он расслабленно вдохнул цветочное благоухание.       Несмотря на очевидную странность происходящего, ему было спокойно и хорошо.       Вей Усянь позволил себе передохнуть после долгого пути перед его продолжением. Он опустился на траву среди цветов, прикрыл глаза и блаженно задышал, наслаждаясь мирными звуками здешней природы и умиротворением.       Безусловно, Вей Усянь понимал, что здесь ни за что не останется, ибо на всём белом свете существовало лишь одно единственное место, в которое стремилось его душа: в Пристань Лотоса. А эту поляну…можно смело назвать превосходным тихим уголком для приведения мыслей в порядок и для душевного отдыха.       Заколыхались на мнимом ветру цветы. С них слетела пыльца, что плотно окутала ступни и ладони Вей Усяня. Раздался женского смеха перезвон:       – «Что, юноша, отдыхаешь?»       Вей Усянь не испытал тревоги и дрогнул уголками губ в намёке на солнечную улыбку:       – «Мгм.»       – «Куда путь держишь?»       Вей Усянь простодушно ответил:       – «Домой.»       – «А где твой дом?»       – «Далеко. Сестрица, тебе известно такое место, как Юньмен?»       – «Юньмен…» – женщина покатала это название на языке и весело цокнула. – «Что-то знакомое, но не думаю, что я когда-либо там была. Думаю, Юньмен очень красив и хорош, раз такая светлая душа рвётся туда!»       Вей Усянь заулыбался во все тридцать два:       – «Да, воистину, живописные края. Сестрица…» – он покрутил головой. – «Откуда же ты говоришь со мной?»       Женщина рассмеялась:       – «Я здесь.» – вновь колыхнулись цветы, а пыльца блеснула. – «Мы все здесь.»       – «Кто "все"?»       Юношеский голос ответил:       – «Мы.»       Старческий голос развил мысль:       – «Все мы обернулись цветами. Нам не суждено покинуть этих мест, но наши души, не обретшие покоя и дома, обосновались здесь и сделали эту поляну своим новым домом.»       – «Мы долго пробыли здесь. Так же, как и ты. Сидели, сидели, ждали момента, когда же свершится чудо!..»       – «Но оно не свершилось…» – с сожалением протянул совсем молодой девичий голос.       – «Да. Мы так и не вернулись домой к своим семьям. Вот потому и обрели новый облик, дом и семью.»       Вей Усянь в любимой манере склонил голову и озадаченно воскликнул:       – «Но как же! Ведь стоит пройти дальше... Вот туда!» – он указал пальцем на рощу из клёнов. – «И там будет дорога, ведущая домой! Я знаю!»       Голоса мягко рассмеялись.       – «Мы тоже так думали. Но…»       Старческий голос печально продолжил:       – «Роща из клёнов доступна лишь тем, кто свободен.»       – «А мы…Мы узники.»       Вей Усянь задумчиво протянул:       – «Узники?..»       – «Гора Луаньцзан не отпустит нас.» – один из цветов наклонился и потерся своими лепестками о его палец. – «Не печалься, юноша. Всё уже позади. Остаётся только смириться. Ты выбрался из той чащобы – а это самое главное. Немногим хватает сил, чтобы добраться сюда. Нужна стальная воля.»       – «И желание жить.»       – «Конечно, не умри мы на Луаньцзан или не останься наши останки здесь, то мы могли бы переродиться…»       – «Или даже восстать!»       – «Да…или даже восстать. Но увы и ах…Судьба распорядилась иначе.»       Вей Усянь спросил:       – «Скажите. Вы…сколько вы уже здесь находитесь?.. А откуда…восстать?»       Старик ответил:       – «Вот уж пятый век пойдёт.» – он помолчал и аккуратно пояснил. – «Из мертвых восстать, юноша. Из мертвых.»       Девичий и юношеский голос одновременно бросили:       – «Два века.»       Женщина мягко мурлыкнула:       – «Пять веков.»       Вей Усянь ужаснулся:       – «Как это: «из мертвых»?! Что это значит?! Разве я мертв? Нет…Я не могу быть мертв!» – цветы в искреннем сочувствии нагнулись к его ногам и ласково погладили своими листьями. Вей Усянь покачал головой, сопоставляя в голове произнесённые числа, и обессиленно проговорил: «Но ведь это очень долго! Как же…С ума ведь сойти можно! Столько лет сидеть на одном лишь лугу!.. И вы даже не переродились?..»       Старик весело усмехнулся с его наивности:       – «Юноша, какое тут перерождение! Мы мертвецы с горы Луаньцзан. У нас у всех был билет только в один конец…»       …Неожиданно небо потемнело, сделавшись таким черным, что на душе стало неспокойно. Нахлынул ветер, что смахнул с рук и ног Вей Усяня пыльцу и затрепал в своих яростных потоках цветы.       Вей Усянь встревоженно вскочил и воскликнул:       – «Что происходит?!»       Но в ответ ему было лишь завывание ветров.       Он закрутился на месте. И пространство вместе с ним.       Ели принялись водить вокруг него хоровод, а после с глухим грохотом полностью исчезли под землёй. Цветы осыпали свои лепестки, завяли и сгнили, а их «прах» тотчас исчез от ветряных языков.       Чернота вязкими каплями стекла на землю и поглотила всё окружение. Уже не было зелёной травы с росой, не было живых елей, рыжих клёнов вдалеке, не было свежего воздуха и пения иволг.       Была лишь беспроглядная тьма и ледяной пол под босыми ногами.       Раздалось эхо из мириад голосов, что смеялось над ним:       – «Забытый, забытый… – … – Погрязший во тьму… – … – Всем миром забытый…»       Вей Усянь всмотрелся в «стены» и увидел некий мираж из мелькающих на нем призраков.       Он видел фиолетовую тень с голубыми глазами, что взирала на него с холодной ненавистью и шипела:       – «Совсем утратил человеческий облик…»       Он видел тени из множества цветов: белых, желтых, красноватых, сиреневых…Все они в унисон плевались ядом и указывали на него пальцем:       – «Отступник…»       – «Монстр…»       Вей Усянь растерянно бегал глазами и шептал:       – «Почему вы все так смотрите на меня…Не смотрите на меня…Не смотрите…»       Пол под его ногами под оглушительный грохот покрылся трещинами. Вей Усянь испуганно закричал и отступил на несколько шагов назад, но не выдержал и упал, дополнительно споткнувшись о что-то.       Он перевернулся на живот и, упираясь на локти, попытался встать, но потерпел в этом неудачу. Вей Усянь подобно слепому котёнку старался подняться, но раз за разом поваливался обратно.       Наконец, ему это надоело, и он посмотрел на свои ноги, дабы понять, отчего не может встать, и в ужасе вскричал. Голеней и ступней у него не было. На их месте были лишь обрубки, облачённые в белоснежный по краям рваный шифон.       Вей Усянь сел и, загнанно дыша, ошалело забегал глазами по округе.       Всё стихло. Было слышно лишь его учащённое дыхание. Кошмарные тени исчезли и оставили его в покое. Тех «духов-цветов» тоже не было, они растворились в потоках суровых ветров, что, казалось, сдули весь оазис спокойствия.       Была одна лишь мгла и ледяной треснувший пол под его ногами, и больше ничего.       Вей Усянь устал вглядываться во тьму, потому опустил взгляд и тут же испугался настолько, что не смог даже вскрикнуть.       На полу у его ног лежал он сам. Вей Усянь понял, что это он, больше интуитивно. Нельзя было сказать, что в лежащем у его ног…человеке… юноша мог беспрепятственно узнать себя.       Местами синее, с кровоподтеками лицо, кровавая улыбка, вырезанная на щеках. Подернутые мертвой пеленой стеклянные тускловато-серые глаза.       Кровавое месиво вместо живота, рваная дыра в области сердца. Неестественным образом выгнутые руки, на плечах и предплечьях которых не хватало кусков плоти, а заместо них из пустующих углублений торчали сломанные кости.       Вей Усянь внимательно присмотрелся и с ужасом понял, что такие же раны были на нём самом. Было и несколько исчезнувших неясно куда пальцев, и такие же оторванные ноги.       Откуда…у него эти раны?..       Голова качнулась вниз и резко вернулась в исходное положение.       Точно…Он же…Мертв…       А как он умер?.. Почему он умер?.. Где он?..       Вей Усянь потускнел и внимательно уставился в стеклянные глаза перед собой. Тому, мертвому «Я», было всё равно, что у него желали отыскать ответы на вопросы. Он лишь…лежал и смотрел в никуда.       Вей Усянь аккуратно пихнул «его» в плечо:       – «Эй… – … – Ты же ведь не Я, правда?.. Ты же – мираж?.. – … – Скажи хоть что-нибудь…Где я?.. Почему так темно?.. Почему вдруг стало так холодно?.. Где…Где та поляна с ликорисами и кленовыми рощами?..»       Рука затрясла «себя» сильнее и нетерпеливее:       – «Говори же!!! – … – Отвечай! Где я! Что произошло! Я…Я…Я ведь не мог и вправду умереть?! Цзян Чен, шицзе, шиди…Все они ждут меня! А…А дядя Цзян и мадам Юй! Они же потеряют меня! Как я могу…Как я могу…»       Вернувшиеся фрагменты воспоминаний встали на свои места и заставили голову низко опуститься, а руку – крепко сжаться на «чужом» плече:       – «…Они…не потеряют меня…Они тоже…уже мертвы…» – глаза заволокло влагой. – «Я…»       Губы задрожали, а горло сдавило судорогой. В носу защипало, а дыхание не пожелало поступать…Дыхание? Тут он внезапно осознал, что необходимость в кислороде, как таковую, не испытывал...       Вей Усянь ощутил, как дрожь охватывает каждую частичку его тела:       – «Пожалуйста!.. Не молчи…Ты же не мог умереть! Вей Усянь! Ты просто дурачишься! В который раз! Дурачишься! Прекрати! Это зашло слишком далеко! Прекрати, прекрати, прекрати!»       Но лежащему у его ног телу было всё равно на крики и слёзы. Ему было все равно, что подле его головы колотили по полу и что его исключительно грубо трясли.       – «Вей Усянь! Бесстыдник! Как ты мог!.. Как ты мог?! Ты же обещал!!! Неужели…неужели это…всё?.. Конец?.. Я ничего не могу сделать?..» – скрипнули зубы, а голос сорвался. – «Вздор! Вздор, вздор, вздор!» – каждое слово сопровождалось сильным ударом ладони по полу. – «Я не мог! Я не мог!!! Ты должен подняться! Поднимись! Мы же…Мы же никогда не сдавались! Мы же хотели вернуться домой! Я хотел вернуться домой…Тогда почему я не встаю?.. Вей Усянь!!! Вставай!!! Вста-вай!!!»       Вей Усянь попытался просунуть ладони под уже остывшее тело, дабы насильно поднять его, но не вышло. Оказалось, что он даже коснуться был его не в силах: пальцы проходили сквозь кожу, словно тело являлось лишь иллюзией…Хотя, может, это он сам был ею?..       – «Сегодня же тридцать первое октября!!! Помнишь ещё, дурак, что это за день?! Это твой День Рождения!!! Это мой День Рождения!!! Разве могу я остаться здесь навсегда?! Разве могу стать одной из не помнящих своего собственного имени душ?! Вей Усянь!!! Прекрати подводить меня!!! Ты подвёл меня, когда позволил Вень Лонвею взять себя, ты подвёл меня, когда позволил Вень Чжао пытать себя…Не подводи меня ещё раз!!! Не смей исчезать среди груды пыли и грязи!!! Ты…Ты…Я…Не должен быть забыт…»       «Вей Усянь, все забудут тебя! Никто даже не узнает, как и когда ты умер! Бьюсь об заклад, что никто даже не узнает, что ты вообще-то умер!»       На безучастное лицо упали прозрачные капли.       – «Никто…не узнает…»       И ещё капли. И ещё.       – «Я…не мог в самом деле умереть…У-у меня же…ещё столько лет было…Вся жизнь впереди!.. Разве я не должен был прожить те года, что у меня отняли?.. Я не хочу умирать!.. Я не хочу засыпать! Я не хочу исчезнуть!» – Вей Усянь сорвался на крик. – «Слышишь?! Я хочу домой!!! Я должен попасть домой!!! Под-ни-мись!!!» – руки продолжили тщетные попытки поднять тело, но раз за разом не преуспевали в этом.       Вей Усянь зарыдал:       – «Пожалуйста…Пожалуйста…Не подводи меня и в этот раз…Сделай мне…подарок…Мне…Мне же…Мне же сегодня восемнадцать…Это же мой День Рожденья…Как…Как я могу у-умереть…Пожалуйста…Не умирай…Не умирай, Вей Усянь…»       Но он не мог умирать. Ведь Вей Усянь уже был мёртв.       Глаза Вей Усяня в треснувшем изумлении округлились. Нет, не потому, что он внезапно осознал всю бессмысленность своих слёз или попыток поднять собственное тело.       Он удивился, потому что капли утратили свою прозрачность. На лице бесчувственного тела напротив красовалась россыпь из следов кровавых слёз.       Вей Усянь поднёс уцелевшие пальцы к лицу и убедился в своей догадке. Он и в самом деле…плакал кровью…       Невольно глаза скосились чуть в сторону, на всё тот же пол. Оказалось, что всё это время в нём можно было узреть собственно отражение. Видимо, «ледяная холодность» – отнюдь не метафора, а вполне реальное качество. Пол под ним был кристально чистым льдом, что, несмотря на природные свойства, мог прекрасно отразить его изображение от себя.       Ресницы печально дрогнули. Зрачков у Вей Усяня не было. И радужка больше не сияла своим привычным звёздным блеском. Была лишь призрачная белизна, подобно той, что зияла в глазницах слепцов.       Спазм прошёлся по телу, заставив ронять слёзы чаще и чаще, больше и больше. Вей Усянь всхлипнул и, сложив локти на манер «подушки», обессиленно упал на "самого себя", позволяя себе сорваться на безутешный плач.       – «Я хочу домой…» – голос звучал приглушённо из-за того, что Вей Усянь произносил слова, уткнувшись в ткани и локти, но для него это не имело значения. Какая разница?.. Все равно…его никто не услышит. – «Пожалуйста…Кто-нибудь…Прошу…Побудьте рядом со мной…Не оставляйте меня одного…Мне страшно…Не оставляйте меня в темноте…Мне сегодня восемнадцать…Почему никто из вас не пришел поздравить меня?.. Где вы все?.. Шицзе…Маленький братец…Мне страшно…Заберите меня домой…Умоляю…»       Из трещин показалась вода, что начала неимоверно быстро затапливать пол. Прошло всего ничего, а её уровень уже достиг середины бедра Вей Усяня.       Ощутив то, как мороз сковал его…ноги…Вей Усянь поднял голову и с заплаканным лицом уставился на поглощающие его темные ледяные пучины.       Вей Усянь всхлипнул и уставшим движением мазнул рукой, дабы закрыть «себе» глаза и больше никогда не видеть этого стеклянного, до ужаса мертвого взгляда. Он сидел и смотрел, как вода покрывает «его» лицо полностью. Всего ничего – и «Вей Усянь» исчез, похороненный в толще беспроглядной до одури ледяной воды.       Скоро уровень достиг его плеч, а после – линии челюстей. Против воли, чисто инстинктивно, Вей Усянь задрал голову как можно выше, дабы мочь вдыхать кислород – он делал точно так же, когда случайно оступался на незнакомом берегу и носками пытался вернуться назад.       Вода почти поглотила его. И прежде чем ей удалось захватить его целиком, Вей Усянь сокрушенно шепнул:

– «И весь мир забудет меня…*»

***

      Буря бушевала, ломая сухие ветки и стволы многочисленных усталых деревьев, населяющих гору Луаньцзан. От дневной жары не осталось ничего: холодные порывы ветра заставляли ёжиться, содрогаться и недоумевать переменчивости погоды.       В Илине было неспокойно. Засидевшиеся допоздна люди, видя угрожающе нависшие над их головами тучи, прогнозировали ливень, оттого усерднее убирали лотки с товарами в лавки, накрывали себя брезентовыми изделиями и быстрее передвигали ногами, дабы как можно скорее достичь теплого, уютного дома.       Мужчина средних лет задумчиво протянул, прикладывая ладонь к глазам на манер козырька:       – «Что-то погода сегодня совсем бушует...»       Добротная женщина в возрасте с закатанными рукавами, убирающая последнюю партию мешков риса в сарай, бодро согласилась:       – «Да уж…Никак иначе Небеса гневаются.»       К их разговору присоединился один из прохожих, что вкрадчиво шепнул:       – «Слышал, на гору Луаньцзан ещё одного несчастного буквально час назад скинули.»       Торговцы вытянули лица:       – «Да ну?.. Во Имя Небес…Кто же этот несчастный?.. Орден Цишань Вень сбросил?»       Мужчина махнул рукой:       – «Конечно, он. Кто же ещё будет столь жесток? Сбросить человека погибать на Луаньцзан…» – он с состраданием покачал головой. – «Как жестоко…Вот уж действительно, ужасная судьба!»       Женщина вытерла руки по локти и спросила:       – «А кого сбросили? Не знаешь?»       Прохожий заломил брови:       – «Свидетели, видевшие пролетавшего самого второго молодого господина Вень со своей свитой на мечах, говорят, что несли под локти какого-то юношу! Совсем низко пролетали. Да так низко, что удалось увидеть, в каком бедняга был состоянии! Ужас, что с ним было! Весь в крови, измученный и побитый.» – он тяжко вздохнул, возводя глаза к небу. – «Хоть бы случилось нечто из ряда вон выходящее и он выжил…»       Женщина в усталом раздражении буркнула:       – «Да какой там. Если сбросят, то все – ты не жилец. Не выползешь. Повезет, если от простого падения умрёт и он прекратит думать. Лучше уж так, нежели осознавать свой конец…»       Мужчина цокнул:       – «Похоже, кого-то достойного и выдающегося этот грешный Средний мир потерял…Глядите, как беснует природа. Кажется, будто Небеса нынче разверзнуться и потопят в своих слезах весь Цзянху…»       – «Сплюнь!» – женщина с сожалением мазнула возвышающуюся в отдалении мрачную гору и отжала из мокрой тряпки влагу. – «Нам остаётся только помолиться за его душу…»       Прохожий обессиленно выдохнул:       – «Да кому молиться-то? Одни Боги Войны да Литературы. Нет никого отвечающего за подобное ремесло. Разве что можно парочку благовоний возжечь в храме Богини Гуаньинь – и то, как знать, поможет ли: а если и поможет, то чем?» – он цокнул. – «Ну, хотя…даже Богам Войны можно помолиться. Авось, и Орден Цишань Вень свергнут...»       Торговцы шикнули на него:       – «Потише, братец! Мало ли, кто тут по углам сидит. Если недавно здесь пролетал сам второй молодой господин Вень, то, как знать, вдруг и другие адепты здесь бродят. Не шуми! Беду накличешь…»       Прохожий хлопнул себя по губам:       – «Да-да…Спасибо большое, братец, сестрица…»       Все трое не сговариваясь посмотрели в сторону Луаньцзан и тяжко вздохнули…

***

      «Когда-то давно, когда ещё не было никакой горы, а жители Илина не ведали бед, простиралось здесь на многие ли цветущее, богатое духовной ци поле.       Тут были красочные клёны, источающие чудный аромат цветы…       Но боль и жестокость прогремевшей невероятно кровавой битвы осквернили их... Пропитали своей ненавистью одухотворённые земли, просочились через почву по корням в яркие клёны и благоуханные цветы…       Жил на одухотворённых землях слабенький, но добрый дух…Родился он от естественной светлой энергии, что царила здесь, и от счастливых улыбок приходящих сюда людей. Из-за этого ему было дано тонко улавливать и понимать эмоции и чувства смертных…Благодаря духу атмосфера в Илин была невероятно сказочной и умиротворённой…       Но духа отравила ненависть. Сердце окропили кровью и страданиями всех павших здесь воинов…       Цветы погибли, клены завяли, а зелёная трава покрылась инеем и слоем грязи…       Дух плакал…И внимал всем мольбам павших душ, чьи тела так и не нашли покоя и пристанища…Их ведь так и не забрали оттуда. Вчерашние враги обрели единое последнее место, в котором были вынуждены отыскать свой укромный уголок для вечного сна…       Шли годы…тела сгнили подобно цветам и клёнам, кости обернулись трухой – а из их многочисленных гор начала образовываться новая, единая…Суровые дожди и неумолимые ветра вытачивали в течение сменяющих друг друга лунных циклов, точно искусные мастера, одну величественную, исполинскую гору, среди массивов которой навеки уснули всем миром забытые бесстрашные воины…       Дух плакал…Он молил Небожителей о помощи. Молил Богов литературы – да хоть кого-нибудь! – чтобы несчастным помогли уйти в следующую более счастливую жизнь, где никто из них не был бы забыт! Где каждый из них смог бы быть по-настоящему любим и ценен! Чтобы у каждого из них был теплый дом и уютная постель…       Дух плакал, но мольбы были тщетны. Небесные столпы лишь посмеялись да отмахнулись, сказав, что это не их стезя – смертным должно самим отпевать своих воинов: коль развязали битву – пусть и заботятся о последствиях.       Но никто не пришёл о почивших позаботиться. Несчастные из-за не погребённых тел и не произнесённых в их честь тёплых слов от горячо любимых и дорогих сердцу близких так и не смогли отыскать дорогу к мосту Найхэ. Так они и остались навечно потерянные и всеми забытые на одном печально известном поле битвы, что стало именоваться величаво «Луаньцзан» …       Тогда дух Луаньцзан озлобился. Он впитал большую часть ненависти погибших, дабы смочь стать сильнее и грознее. Дух так желал защитить всех павших! Так радел за них!.. Благодаря его отчаянному желанию образовался барьер, что должен был укрывать и защищать почивших…       Впоследствии никем не узнанных трупов стало много больше, а гора выросла вместе с ними. Оттого тёмная ци стала нависать над местными землями всё страшнее и страшнее…       Темный путь всегда был «скользкой дорожкой». Несмотря на искренние порывы духа горы, созданная ограда мутировала и обернулась против погребённых здесь душ, сделавшись крепкой решёткой в их импровизированной темнице…       Дух совсем погряз в вязких пучинах темной ци и унынии и уснул на долгие годы в подземных водах. Но перед тем, как уйти, он в гневе и отчаянии поднялся на самую высокую пику, возвёл полные слёз очи к Небесному потолку и взревел:       «Пусть однажды Небеса покарают тех, кого смертный люд называет Богами! Пусть однажды Небеса пошлют для «Небесных Столпов» и грешников мира смертного свою кару! Пусть однажды ступит на земли Луаньцзан тот, кто будет способен нести справедливость и ратовать за истину!       Достойный вознесения…       Он испытает на себе всю жестокость мира, но станет от неё лишь сильнее! Мои земли напитают наречённого силой, неисполненные чаяния тысяч погибших несчастных наполнят горячее сердце тем, что поможет ему поднять свой меч и направить его на врага!       Этот Луаньцзан будет беречь его и наставлять, и тогда «Небесные столпы» раскаются и испытают на себе гнев справедливости!       Родится на землях Луаньцзан новое Небесное Бедствие, что заставит содрогнуться Небесный Пантеон!       И имя ему будет: Непревзойдённый!»

***

      …На самой горе было много хуже. Казалось, циркулирующая здесь энергия инь в тысячу раз уплотнилась и вобрала в себя невозможную печаль и ненависть.       Уже остывшее тело лежало на выходе из самой тёмной части горы, перед главной Аркой.       Какая ирония…Даже перед смертью ему не удалось пересечь её…       Стеклянный взгляд устремился в никуда, а вокруг конечностей и шеи витали едва заметные всполохи темной ци.       Под телом виднелось мрачное пятно из уже впитавшихся нескольких литров крови. Земля намокла и несколько промялась…       Громыхнуло. Яркая молния рассекла тучи и озарила зловещим светом Цзянху. Дождь полил плотной стеной, словно силясь смыть всё.       Небеса и в самом деле…разверзлись…Они и гневались, и печалились, и скорбели…Должно быть, оплакивали одного из своих погибших детей…       Благодаря обильной влаге земля размякла вконец. Сошло несколько оползней, завалились норы, упали и разбились пополам сухие древа.       Почва под телом также не выдержала и промялась, но…причудливо. Она провалилась чётко под трупом и сделала это медленно. Выглядело так, будто земля поглощала его, втягивая в себя, подобно зыбучим пескам. Секунда! И тела уже не было. Остались лишь рваные земельные края, перепачканные в крови, и зияющая дыра, в которую заглянешь и ни черта не увидишь, ибо господствующая мгла не давала и одной возможности разглядеть что-либо.       Тело падало…падало…падало…пока наконец не встретило идеально ровную поверхность кристально чистого озера. Похожие на хрусталь капли взметнулись вверх и вальсирующими снежинками опали, распуская нежную рябь. Всего пара мгновений, и вода вновь успокоилась. Словно её ничего не тревожило.       Труп погрузился на несколько чи в глубину. От него видимым шлейфом разошлась кровь и окрасила своим мрачным цветом хрустальную чистоту.       Но что же это?.. Не только кровь приняла участие в изменении цвета, но и…Все остальное тело…Оно неспешно, но в то же время стремительно, подобно крупицам снега на ладони, таяло и таяло, исчезая в водной толще. Не успел бы запылать жаром камин, а тело уже испарилось. Осталась лишь шифоновая накидка, что, витиевато кружась, опустилась вниз, исчезая в беспроглядной мгле – неизвестно, достигла ли она дна…       Но было ли там дно вообще?..       …       Вроде бы…озеро имело колоссальный размер, но…что же это?.. Растаяло тело, оставив после себя кровавый градиент, и вот, от маленькой лужицы на глубине растеклись алые всполохи и поглотили ледяную прозрачность всего озера, заглушив её напрочь.       Вода приобрела мутный оттенок, будто бы в ней потопло бессчетное количество раненных людей, ибо цвет ныне она имела весьма и весьма насыщенный.       …       Судя по всему, озеру чужое вмешательство и испорченный внешний вид не пришлись по нраву. Разошлись по водной толще колебания, что подняли бушующие волны, достигающие немыслимых высот!       И вот уж вместе с Небесами бушевало озеро, грозясь смыть всё сущее на своём пути…       «Да…вот оно…»       …       Казалось, вода кипела при высоких температурах – так она бесновала.       …       «Неужели…я дождался того момента?..»       …       И Небеса разверзлись, и воды взбеленились, весь мир агония снесла…       …       «Не зря я верил…Справедливость восторжествует…»       …       Грохочет гром и сверкает дождь, пуская по черепицам дрожь…       …       «Небеса ниспослали мне своё благословение…»       …       И слёз печальных колыбель уж не слышно в буре роковой…       Ведь Бедствие Небесное весь мир в моменте потрясло.       …

– «И весь мир…вспомнит меня…»

*** Примечание: музыкальное сопровождение сцены: Focalors Sacrifice (cutscene)** …

      Дождь стих. Ветра выровнялись и теперь уже не трепали верхушки деревьев и ветхие крыши смертных домов. На просторах Цзянху в полночь воцарилась блаженная тишина, ничем не нарушаемая. Вышла на Небосвод яркая луна, что замерла, казалось, аккурат над дырой, в кою провалилось бесчувственное тело.       Вода в озере тоже уже не сходила с ума. Она успокоилась и вернула себе прежний хрустально чистый цвет.       Стоило лунным лучам коснуться водной глади, как от места их соприкосновения пополз мороз…Озеро…заледенело…       Лёд по всему периметру блеснул серебром. А сразу после сквозь его кромку стали проклёвываться ярко-красные ликорисы, что тотчас распустились пушистыми шариками и свесили свои богатые длинные лепестки.       Лунные лучи уплотнились и сконцентрировали всё свое серебристое свечение в середине – точно на тёмной сцене для выступления одного артиста…Они стали почти осязаемыми и выглядели точно легкие ткани полупрозрачных газовых одежд танцовщиц.       Ликорисы заблестели. И с каждого, будто от лёгкого дуновения, смахнулся фейерверк маленьких красных звёздочек.       А посреди образовавшейся поляны…в том самом серебристом островке света…в тех лунных осязаемых лучах…появился едва различимый алый силуэт: только присмотревшись чересчур внимательно, удавалось разглядеть его черты.       Силуэт стоял, понурив голову и опустив вдоль тела руки, стопы сведены вместе – весь покорен и спокоен…       Тронулись чьими-то нежными пальцами клавиши пианино. Чувственная, неспешная, спокойная мелодия, похожая на начинающийся весенний дождь, полилась буквально из ниоткуда – может, то лишь игра воображения или же этого странного места. Аккомпанемент от скрипки, что протяжно запевает в тон «сестре», передавая всю печаль и тоску…А после появились и колеблющиеся колокольчики, что придали оттенок лёгкой, едва заметной фривольности.       Фигура чётко подняла голову и развела руки.

Танец начался.

      Подобно мотыльку, ведомому сменившимся на более бодрый, но не менее чувственный мотивом, она переступала кончиками пальцев по льду, аккуратно, не задевая цветов и лавируя между ними.       Силуэт отскакивающим от пространства колокольчиком двигал кистями и кружился по цветочному полю, звуча в тон играющей для него композиции. Казалось, что та пропиталась мыслями, чувствами, чаяниями и страданиями танцовщика, оттого она даже не пела, а плакала вместе с ним.       Ступня скользит по льду, перетекает на носочек, вторая вытягивается и описывает вокруг фигуры полукруг, невесомо пролетая легким соприкосновением с полом.       Поясница чуть прогнулась, спина отклонилась, рука вытянулась, а пальцы отчаянно раскрылись, словно жаждали уцепиться за что-то…       Виртуозный разворот, сопровождаемый все таким же непринужденным скольжением по льду. Одна рука поднялась над головой, устремляя кончики пальцев в вышину, а вторая осталась во всё том же положении. Одна из ног взлетела на уровень пояса и вытянула носок.       Ах, эта поза! Точно танцовщица из маленькой шкатулки!       Фигура кружилась, кружилась. Она меняла положение рук, ног, пальцев, кистей: казалось, всё естество, каждая частичка перетекает вслед за повествованием мелодии. А каждый разворот придавал танцу стремительность и изящность качающегося в ветряном потоке яблоневого лепестка…       Пыльца слетала с ликорисов и цеплялась за пролетающую мимо фигуру, что нисколько не волновалась их наличием: должно сказать, что её в данный момент не заботило ничто, кроме танца.       Силуэт выпрямился, свёл ноги вместе, устоял на носочках и потянулся к сияющей в вышине луне…Скрипка взлетела вслед за ней, после тревожно запев и на пару секунду замолчав. Полная тишина.       Руки резко припали ко льду, а колени – согнулись, позволяя своему хозяину элегантно опуститься.       Тронули клавиши пальцы: вновь, подобно вечернему весеннему дождю, что звучал особенно мелодично и тонко, будто плач невинной души. В тон пианино переступили ноги на всё тех же кончиках пальцев. Движением лебединых крыльев перетекли руки.       Снова присоединилась скрипка, что пела уже не так бодро, как несколькими секундами ранее: она страдала, вытягивая ноты так же, как вытягивала всю себя фигура.       В лунных лучах силуэт утончённо прогнулся в спине, точно желая затылком аккуратно лечь на пол, а кисть потянулась к серебряному светилу, будто намереваясь тыльной стороной пальцев, подобно чуткому любовнику огладить черты.       Луна приняла высказанные в движениях чувства.       Кисть, что доселе сияла лишь призрачным миражом, уплотнилась: стала видна бледная, словно из этих же лунных лучей сотканная кожа; длинные заостренные белесые когти, что смотрелись весьма органично с музыкальными юношескими пальцами.       Боком фигура перетекла в прямое положение, не переставая по-лебединому кружить каждым миллиметром рук. Босая ступня мазнула лед, скользнула в лунных лучах, будто зачерпывая его свет, и в идеальном продольном шпагате нога поднялась к замершей в ожидании неё руке. Здоровые пятки, подвешенные поверхности стоп и совершенные пальчики – всё обрело форму и плоть, вобрав в себя энергию ночи и полной луны.       Растеклись черным шелком блестящие волосы по изящной спине, кожа которой сверкала, выглядя подобно статуе, вышедшей из-под ласковых рук мастера.       Уже обретший плоть юноша всем телом изогнулся, вытягиваясь в сторону потолка, и, стоя на носочках, текуче покачал руками по воздуху, поднял их к голове, очевидно приготовившись к некому приёму, оттолкнулся и закружился снежным вихрем вслед за таким же течением волнующейся скрипки. А вместе с этим кручением из ниоткуда, подобно расправившимся парусам, поплыли полы черных одежд с золотой вышивкой, изображающих драконов и перья феникса на себе.       Юноша летал по цветочному полю, впитывая в себя и лунный свет, и скрипичный аккомпанемент, и «пыльцу» ликорисов, что искренними обожателями взирали на чувственный танец.       Он скользил на босых ногах, припадал грудью ко льду, широко разводя руки в стороны точно птица, парящая в небесах.       Скрипка стихла, уступая единственным клавишам пианино, что дарили печальное завершение. Юноша переступил на носках точно дождевые капли по лужам и замер в маленьком островке серебра среди замолкших ликорисов. Он опустил на лебединый манер крылья и кружащейся снежинкой опустился на лёд под слёзы природы аккомпанемент, понурил голову, заставив гладь из шёлковых волос обрамить утонченное, по-зимнему прекрасное, безмятежное личико.       Юноша затих, а вместе с ним и музыка – точно её тут никогда и не было. От одного из цветов отделилась последняя крупица света и нарисовала на бледном высоком лбу метку в виде тонких огненных всполохов, аккуратно перетекающих друг из друга и образовывающих отдалённо похожий силуэт грациозного феникса.       Он сидел на коленях, опустив на них раскрытые к верху ладони, словно ожидающий подаяния нищий.       И в самом деле, возле его рук проклевал самый большой из местных цветов – ни одного такого здесь не вырастало доселе – и, положив свою пышную голову к нему на аристократичные пальцы, воспламенился и в ту же секунду сгорел, оставив после себя на бледных ладонях вычурную серьгу из серебра с кроваво-алыми вкраплениями рубинов.       Длинные ресницы затрепетали, точно юноша собирался открыть глаза. Но пухлые губы всё же раскрылись раньше и ровным тоном, звучащим зимней чистотой, шепнули в никуда:       – «И весь мир вспомнит меня…»       По «пещере» прокатился неясный смех – не удавалось понять, принадлежал он мужчине или женщине – и эхом прозвучало:

– «С днём Рождения, А-Сянь.»