В ожидании тепла

И вот, мой друг, Стоим мы друг напротив друга И не молвим даже звука. По пальцам долгим дрожь гудит – молю, уйми её, не медли. Дождливая печаль спадает по ланитам – Отнюдь. Дозволь уж эту ношу Мне самой чрез годы пронести. Позволь же, милый мой, родной, Самой пролить непролитые слезы За те наши гордые печали, Что у нас в груди трепещут в унисон.

***

      Было холодно. Ночь совсем расцвела и вот уже опустила свое плотное покрывало на все те земли, на которые смог упасть ее мудрый взор. Погода была на редкость тиха: ветер не бушевал – лишь мягко ласкал щеки и веки, небо оказалось исключительно чисто, оттого нежные звезды выделялись особенно ярко.       Юноши, коих столь грубо отправили в постели, уже крепко спали в своих импровизированных «кроватях», нисколько, по всей видимости, не жалея, что не остались при тяжелом «взрослом» разговоре.       Кедровые ветки тихо шелохнулись, издавая приятный шорох, что невероятно точно и легко ложился в течение ночной арии. Бледный лунный свет едва заметным батистовым одеялом укутывал еще бодрствующих смертных, защищая от возможных опасностей или превратностей, что вполне вероятно крылись в устрашающем мраке. Яньли что-то тихонько зашептала, в очередной раз увлекая Лань Сиченя в разговор. Видимо она услышала, благодаря опять-таки своему невероятно острому слуху, ту до невозможности сокровенную, интимную, ласковую, открытую фразу. Слова, что были наполнены всеми обуревающими мужчину в тот момент чувствами – неприподъемную печаль, сдавливающую грудь и легкие боль, острое желание сделать хоть что-нибудь наконец, сказать хоть что-нибудь наконец!       Щеки Яньли опалило смущённым румянцем, а грудь – в противовес лицу – загорелась гневом и яростным желанием защитить.       Какого хера какой-то-там смертный лезет к ее отцу? Особенно, если учесть его обстоятельства смерти…Кем он себя возомнил?! Это…Неприемлемо!       В груди клокотала горячая ярость.

Угроза-Угроза-Угроза-Угроза.

      Одно-единственное слово проносилось в сознании и никак не желало утихать. Его черты врезались в черепную коробку, закрепляясь на ней навсегда.       Яньли сжала челюсти и глубоко выдохнула, издавая едва слышимый фырчащий звук. Сичень, что что-то шептал в ответ на ее вопрос, не обратил внимания на сию странность, ибо целиком и полностью был поглощен все так же покоящимся перед его взором телом.       Он не сознавал, что творилось вокруг него, и отвечал чисто механически. Тревога гудела во всем его естестве и мешала соображать.       Беспокойство. Страх. Нервозность.       Как же так вышло? Почему его названый брат оказался в таком состоянии?! Они же ведь его…       Лань Сичень сжал подрагивающие губы в тонкую линию и подогнул пальцы. Ресницы в напряженном волнении колыхались. Глаза бегали туда-сюда, впитывая картинку перед собой так, чтобы она полностью отпечаталась на тыльной стороне век.       Он шепнул:       – «Осталась одна голова.»       Яньли бесстрастно бросила:       – «Все так, капитан Очевидность.»       Лань Сичень прикрыл глаза, сдвинул брови и обессиленно попросил:       – «Дева Ван. Очень прошу. Не язвите. Я знаю, что…Вас случившееся не волнует. И вы молоды…»       Ему не дали закончить мысль, ибо девушка холодно отрезала:       – «Моя молодость никак не связана с опытом или восприятием событий.»       – «Вы меня не так поняли, дева Ван.» – Лань Сичень тяжело вздохнул. – «Не важно. Просто…» – он поджал губы. – «Прошу, давайте будем говорить спокойно и без «яда». Я не настроен вступать с вами в полемику. Понимаю, ваш…Шифу воспитывал вас иначе, но…»       Яньли вскинулась и зашипела:       – «Что Глава Лань имеет против моего шифу?»       – «Ничего. Лишь акцентирую ваше внимание на то, что у вас явно его характер… Вы оба…остры на язык. К тому же, сейчас я не в силах дать вашим остротам достойный ответ, потому буду рад, если дева Ван проявит снисхождение ко мне.»       Яньли фыркнула, скрещивая на груди руки, но тем не менее больше язвить не стала. Лишь мазнула взглядом застывших чуть поодаль Вей Усяня и Лань Ванцзи. Она дернула уголком рта, отвернулась к Лань Сиченю и продолжила обсуждение уже на куда более спокойных тонах.       Тем временем Вей Усянь про себя повторил слова Лань Ванцзи, словно пробовал их на вкус.

«Тогда познакомь меня с новым собой. Позволь узнать нового себя».

      Как мило. Аж плакать хочется.       «Как будто бы я желаю знаться с тобой, Лань Ванцзи.» – так и крутилось у него на языке. Но что-то внутри – пушистое, болтливое и мельтешащее – нетерпеливо затопталось и закрутилось вокруг своей оси, царапая внезапно ставшим колким мехом предсердия, желудочки и аорту Мо Сюаньюя. Это ощущение было похоже на чуткую щекотку, коя пускала по всему телу блаженную вибрацию – из груди прямо в горло, уже там расходясь мурчащим утробным звуком.       До чего же странные ощущения.       Лис внутри него так и кружился, желая почесывания за ухом, и вертел своими девятью хвостами, подрагивая от трепетного нетерпения. А он сам тоже дрожал. Но уже от отвращения, чувства снисходительной жалости к человеку за его спиной, ледяной ярости, пренебрежения. Омерзения.       Вслух он лишь морозно отрезал, совсем по-лисьи фыркая:       – «Не хочу.» – Вей Усянь по-птичьи склонил голову, оборачиваясь из-за плеча на застывшего изваянием мужчину, и в ледяном ехидстве, даже в некой небрежной снисходительности вздернул бровь, словно желал унизить за душевный порыв. – «Но спасибо за предложение.» – он дернул губами и напоследок издевательски прошипел, непроизвольно чуть по-лисьи промурлыкивая: – «Чжань-эррр.» – и отвернулся, продолжая свой путь к дочери и Лань Сиченю, а про себя лишь язвительно отметил, что ему уж очень больно понравилось звать крупно вздрогнувшего позади Лань Ванцзи «Чжань-эр».       Оставшийся в тени веток Лань Ванцзи понуро опустил плечи, а в груди его возгорелось стойкое желание:       «Я обязательно узнаю тебя, Вей Ин. То, чем ты жил, и то, чем живешь сейчас. Я желаю понять тебя, правда. И надеюсь, наступит тот день, когда ты позволишь мне сделать это.»       Золотые глаза наполнились горьким сожалением.       «Возможно, встань я тогда рядом с тобой, ты не огрызался бы так сейчас.»       Он не мигая смотрел на плавно удаляющуюся спину. Уже спустя несколько секунд его глазные яблоки яростно завопили от уколовшей их сухости. Но не получив от своего обладателя хоть один цянь милости, они забрали надлежащее им сами.       Глаза Лань Ванцзи заблестели, а картинка покрылась пущенным по водной глади колебанием. А вслед за ним изменилась и реальность.       Она больше не была темной и холодной. Было светло. И красочно.

Тепло…

      Всецело завладевший его вниманием человек вместо уже успевшей набить оскомину идеальной, плавной игривой походки энергично подпрыгивал каждый «шаг» и громко смеялся. Его аристократичные руки вытянулись во всю длину и широко растопырили пальцы, теперь мягко описывая виражи вокруг него на манер птичьих крыльев.

«Мой хороший…»

      – «Ха-ха, Цзян Чен, а, Цзян Чен?? Ты чего такой кислый? Точно лимон в одну харю умял! Ха-ха! Солнце едва встало, а ты уже не в настроении!»

«Мой солнечный и теплый Вей Ин...»

      – «Ай-я, Лань Чжань, нельзя же так! Мы же приятели! Не нужно на меня дуться. И вообще, что я такого сделал, чтобы вновь впасть в твою немилость?? Ну же, улыбнись. Давай! Это совсем не сложно! Давай-ка я тебе покажу! А то вдруг, ха-ха, ты не знаешь, как улыбаться! – … – Ну вот видишь! Все предельно просто. Давай, Лань Чжань. Для способного заклинателя вроде тебя это не должно быть такой уж непосильной задачей, верно? Ха-ха-ха!»

«Что же с тобой произошло?..»

***

Спустя несколько дней. Подножие Башни Кои.

***

      Ярко.       Вей Усянь в очередной раз недовольно поморщился, когда солнечный «зайчик» нагло кольнул его чувствительный к свету глаз.       Повсюду пестрела великолепием роскошь: сусальное золото в каждой мелкой искусно вырезанной детали, вставки из драгоценных камней, от которых впрочем-то и отражался сей надоедливый свет. Золото. Везде одно золото.       Одним словом: роскошь.       От невозможной яркости цвета Вей Усяню, привыкшему к темноте цветовой гаммы своей обители, было, мягко говоря не по себе. На протяжении всего пути непосредственно на территории Ланьлина он не переставал хмуриться, щуриться и прятать лицо в черных рукавах одежд, искренне надеясь, что они спасут его от этого невозможного аляпистого экстерьера. Правда, если судить по выражению лица, у них получалось откровенно паршиво.       Яньли тоже не выглядела особо довольной, хотя в малолетстве ей доводилось бывать в Небесных Чертогах – и Вей Усянь за ней ни разу не заметил недовольства местной архитектурой. Наоборот, она с восхищением рассматривала каждую черепицу на многочисленных вычурных крышах, каждый камешек в основаниях множества Дворцов. Особенно, ей нравился величественный фонтан на одной из площадей бесконечной улицы Шень У.       Стыдно признать, но он пришелся по нраву и Вей Усяню.       В самом фонтане вроде как не было чего-либо выделяющегося: он не обладал исключительным искусством архитектуры или материалом. Фонтан был…Обычным. Для стиля и «бала» улицы, разумеется. Но тем не менее их с Яньли он зацепил.       Отнюдь не лучистый металл, что стекал мягкими завитками ближе к основанию, привлек внимательный взор Вей Усяня ведь цепкие щелки при первой возможности мигом припали к плавающим под прозрачной поверхностью пола красно-золотым рыбкам с мягкими длинными хвостами и плавниками. Они кружились в незатейливом танце аккурат возле ног «гостей», тем самым донельзя очаровывая.       Вокруг фонтана был своеобразный «ров», в котором плавали распустившиеся чудные белые лотосы и ма-аленькие фонарики – в виде всё тех же лотосов. Благодаря рву можно было – при желании – засунуть руку и ухватить одну из этих обворожительных рыбок, а они – могли выглянуть на поверхность и поглазеть на пришедших в их скромную обитель.       Вей Усянь тогда лишь пренебрежительно цыкнул, старательно игнорируя восторженное верещание маленькой дочери. Но совсем скоро – о, чудо – в пристани Сиу на одной из главных площадей появился фонтан, что оказался куда больше того, что красовался на площади Шень У, имел цветовую гамму из темно-синих и угольно-черных тонов и, что уж говорить, по стилю и дизайну выглядел куда роскошнее и искуснее своего прототипа. А рыбы в нем были выше всяческих похвал…       Очередной блик стрельнул в глаз, и Вей Усянь зашипел. Яньли мазнула его сочувственным взглядом и легонько потрепала по плечу, мол, крепись.       Вей Усянь кашлянул и натянул черную полупрозрачную вуаль ниже, закрывая глаза.       Сегодня он решил выпендриться и как следует блеснуть уже своим великолепием перед «сливками» общества заклинателей.       На его лице предусмотрительно разместилась полупрозрачная вуаль, что выгодно не прятала от собеседника его язвительных, проницательных глаз, позволяя увидеть искрящуюся в них насмешку, и, что самое полезное, защищала от солнца. К этой самой вуали крепилась цепочка, увенчанная темно-красными камнями, что удерживала ткань на аристократичном лбу, а ее концы спадали по обе стороны от его лица, нежно обрамляя линию челюсти и скул. В качестве прически им был выбран сегодня объёмный высокий хвост с вплетенной в него алой лентой и закрепленной у его основания винного цвета заколкой в виде миниатюрной чувственной лилии – опять-таки с цепочками, которые крепились к обручу, что сцеплял в единый хвост внушительную копну волос. Был выбран официальный комплект одежды. Высокий черный воротник из плотной, но дышащей ткани припадал к изящной шее. Верхняя часть образа выгодно подчеркивала его тонкую талию вместе с повязанным на нее алым поясом, на котором неизменно болталась подвеска с лотосом и фениксом на конце. Подол вышел легким и струящимся, ни в коем случае не облегающим; благодаря невесомости материала, при ходьбе полы летуче развевались и были похожи на дымку, отчего придавали своему хозяину вид таинственный и одухотворенный. Если чересчур быстро идти, то можно было подумать, что стремительно несущийся человек вполне может раствориться в собственном тумане, оттого создавалась аура некой призрачности натуры. А также форма их концов при детальном рассмотрении оказалась схожа то ли с длинными лисьими хвостами, то ли с оперением феникса.       В левом ухе красовалась необычного вида – впрочем, как и все украшения Вей Усяня – серьга. Ушную раковину будто бы обрамляло серебристой астеничной веткой яблони, а к мочке крепился крупный рубин, от которого опять-таки спадала цепь, что по мере движения вниз преобразовывалась в едва различимую фигуру феникса.       Вид воистину роскошный и завораживающий.       Его дочурка не отстала от него и выглядела не менее великолепно.       Дабы показать свою родственную близость со своим отцом, она также выбрала черно-красную цветовую гамму.       Воротник так же, как и у Вей Усяня, был высоким, черным и плотно прилегал к шее. У его основания крепилась ромбического вида золотая застежка, что устремляла свой несколько острый конец в глубокий вырез соблазнительного декольте. К аккуратным плечикам крепились тонкие серебристые наплечники в виде свернувшихся в клубок лисичек, а с их хвостиков – в любимой Вей Усянем манере – спадали тонкие-тонкие цепи на оголенную плечевыми вырезами кожу, являясь будто бы их продолжением. Пояс был точно такой же – алый с вплетенным в него их отличительным знаком в виде брелока. Подол столь же волшебно развевался при ходьбе и словно плыл тонким-тонким слоем ртути по полу. Небольшие шпильки нежных сапожек звонко цокали по нефритовому покрытию.       Она также решила заколоть волосы повыше, дабы не мешались. Только Яньли собрала их в аккуратный пучок, из которого после выправила две длинные толстые пряди, заставив их красиво развеваться за изящным изгибом спины.       Украшений не стала добавлять слишком много – лишь увенчала прическу заколкой в виде лисички на затылке, которая как раз-таки и держала волосы. Темно-алые губы растянулись в привычной снисходительной улыбке.       Короче говоря, выглядели они оба, словно сошедшие с Небес Небожител…А. Точно.       Два Нефрита Ордена Гусу Лань, безусловно, тоже выглядели невероятно возвышенно и волшебно, но по сравнению с двумя кадрами рядом с собой резко блекли, хоть и не теряли лишь им присущего очарования.       К ним спустилась широкая платформа для величественного подъёма высокопоставленных господ с мягкими лавочками и подушками на ней.       Вей Усянь лишь чопорно дернул бровью, так же подобрал полы одежд, донельзя придирчиво осмотрел платформу, на которую собирался опустить свою невозможно дорогую и чувствительную к грязи и «излишне вычурной, павлиньей роскоши» подошву, и, кривя губы, снизошел-таки до того, чтобы забраться внутрь. Яньли последовала его примеру.       Братья Лань лишь едва заметно покачали головами на эту демонстрацию слишком уж явного отвращения.       Вей Усянь соизволил-таки опуститься на одну из предоставленных мягких подушек возле края, желая рассмотреть окружающий их пейзаж – хотя, бесспорно, был уверен, что увиденное ему не шибко-то и понравится, ибо честно сравнивать это нечто с видами, открывающимися с Небесных Чертогов или из его резиденций, было довольно трудно. А после лениво облокотился на ограждение, устремляя свой властный орлиный взор вдаль.       Лань Ванцзи примостился по левую сторону от него, не говоря ни слова и расправляя полы одежд. Правда, покорно сидеть слишком долго у него не вышло, ибо сидящий по правую руку человек просто не мог не притягивать его взгляд. А совершенно особенный вид того самого человека стремительно снижал вероятность сопротивления к нулю. Потому Лань Ванцзи – по-прежнему, украдкой – поглядывал на Вей Усяня, внутренне им восторгаясь. Расплавленное золото сияло в ясном солнечном свете и было наполнено бесконечным теплом и неподдельным восхищением.       Яньли со всей присущей госпоже ее статуса элегантностью опустилась на подушку аккурат напротив своего шифу и с такой же «господской скукой» принялась рассматривать окрестности. Правда, чем больше она смотрела, тем ярче огонек интереса разгорался в ее глазах. Должно быть, то количества позолоты, что предстало взору девушки, напомнило ей о ком-то…       Лань Сичень с самого Тянь Чжоу был донельзя молчалив и хмур. Тот их ночной разговор здорово внес смуту в его сердце.       – «Цзэу-Цзюнь.» – холодно протянул Вей Усянь без толики прежней насмешки и игривости. – «Пора подытожить все и внести ясность в положение дел. Это тело Чифэн-Цзюня. Его расчленили, а после разбросали по всему Цзянху. Этот поступок – проявление горячей ненависти и отмщения за нанесенные обиды. Задействованные в сокрытии "частей" люди имеют связь с Гусу Лань, Цинхе Не и Ланьлин Цзинь. Бесспорно, главенствующий над ними – и главный кукловод – имеет власть, коль способен дергать за ниточки.» – Вей Усянь темно сверкнул глазами. – «Если собрать все имеющиеся факты, то весь этот клубок загадок и тайн приводит нас к одному-единственному подходящему кандидату на эту роль "антагониста".»       Лань Сичень прерывисто вздохнул и шепнул:       – «Я не верю…» – его глаза быстро забегали. – «Я уже много лет нахожусь близ него… Он…не такой человек. Он не способен на это…»       Вей Усянь холодно и жестко припечатал:       – «И всё же тело Чифэн-Цзюня лежит перед вами.» – он едко вздернул бровь. – «Можете оправдывать его дальше, но положение дел это не изменит. Мне все равно, как вы относитесь к нему. Мне все равно, что он за человек. Но за то, что меня дернули с того света…» – он выдержал паузу, навис над самым ухом Лань Сиченя и хищно прошелестел:       – «Я ни за что не буду милосерден.»       После той ночи Лань Сичень вспомнил, каким может быть Вей Усянь, и все внутри него, в который раз за последнее время, сводило тревожной судорогой. Он волновался. За того человека. Лань Сичень искренне желал верить, что тот не при чем, что это какое-то недоразумение, что… Гнев Великого и Ужасного Старейшины Илина его минует…       А еще Лань Сичень очень волновался за своего младшего брата.       Он закусил щеку с внутренней стороны, скользнул взглядом на Лань Ванцзи и заметил – конечно, заметил, иное невозможно – как тот смотрит на него. Подобную смесь эмоций и чувств Лань Сичень не видел у своего брата никогда. Может, только с их матерью его младший братец умел быть чувствительным, а с остальными был неразговорчив и холоден.       Все лишь усугубилось после ее смерти.       Лань Сиченю всегда было жаль, что его брат такой закрытый. Когда в жизни Ванцзи появился такой открытый, добрый и теплый человек, как Вей Усянь, он был несказанно рад. Наконец-то кто-то сможет вытащить его брата из его добровольного затворничества! Наконец-то кому-то в этом мире не было плевать на его брата, кроме, естественно, его близких – дяди и брата.       Наконец-то появился кто-то, кого волновало, что его Ванцзи в жаркий день сидит взаперти, склонившись над древними фолиантами в одиночестве. Наконец-то кто-то тормошил его, делал живым, учил чувствовать.       Вот только это «чувствовать» зашло слишком далеко. И Лань Сичень невероятно корил себя за то, что некогда содействовал этому.       Он знал, что его Ванцзи очень привязан к близким людям. Если привяжется, то навсегда. Верный, словно пес. Будет стоять за близкого ему человека горой. А уж если за свою любовь…       И Лань Сиченю было больно.       Больно видеть своего и без того невероятно несчастного с самых пеленок брата. Его маленький Ванцзи…Необщительный, вспыльчивый, закрытый. Как он остро воспринимал любое поддразнивание!       Ранимый…       Будь Вей Усянь все тем же мальчишкой, что пришел в Гусу двадцать лет назад, все было бы много проще.       Ванцзи не страдал бы.       Не страдал сначала от того, что его возлюбленный стремительно растворяется во тьме, исчезая в ней без следа.        Потом от его смерти и тридцати трех ударов дисциплинарным кнутом. Сбор чужих личных вещей по крупицам со всего Цзянху. Поиск своего возлюбленного по всему Цзянху. Слепая надежда - такая отчаянная и мнимая, что становилось трудно дышать.       И вот его любимый вернулся. Невероятное чудо! Но его любимый все тот же человек, что растворился во тьме.       Донельзя грубый, жестокий. Бессердечный.       Да, у Вей Усяня воистину не было сердца.       Ведомые каждый своими мыслями они не заметили, как платформа с глухим, тихим стуком остановилась у величественной арки – входа в Башню Кои.       Вей Усянь наконец отмер, все с той же чопорностью и чувством собственного превосходства поднялся и переступил порог, а вслед за ним потянулись и остальные.       Великолепие декора воистину поражало.       Но только не Вей Усяня и Яньли. Они понимающе переглянулись и одновременно закатили глаза, в сети духовного общения едко комментируя чужое отсутствие вкуса и павлинью напыщенность – даже в Небесных Чертогах было лучше, чем здесь. Однозначно.       Благодаря высоким потолкам и превосходной акустике до них донеслось:       – «Орден Су из Мо Лин, прошу входить.»       – «Орден Не из Цинхе, прошу входить.»       – «Орден Цзян из Юньмэна, прошу входить.»       Едва Цзян Чен вошел, то тотчас метнул в них острый орлиный взгляд и, плавно покачивая бедрами, подошел «поздороваться».       Он едко ухмыльнулся:       – «Глава Ордена Лань, Ханьгуан-Цзюнь.»       Лань Сичень вежливо кивнул:       – «Глава Цзян.»       Цзян Чен язвительно заметил:       – «Ханьгуан-Цзюнь. Редкая удача видеть вас здесь. Что отвлекло прославленного господина Там-Где-Творится-Хаос от бесконечных странствий?»       Лань Ванцзи и Лань Сичень промолчали, но Цзян Чену ответ и не требовался. Он мигом отвернулся к Вей Усяню – так скоро и резво, что создавалось ощущение, что весь притянутый за уши диалог сейчас произошел лишь из-за того, что тот являлся причиной и возможностью заговорить с Вей Усянем.       Цзян Чен хмыкнул, вздернув бровь и с несколько сложным выражением лица осматривая статного молодого господина пред собой:       – «А я смотрю, всякий сброд научился одеваться. Ах, простите, виноват. Вероятно, хватило чувства вкуса стороннего лица, чтобы подобрать подходящий наряд.»       Вей Усянь холодно скривил губы и бесстрастно протянул с присущей ему ленцой:       – «Вы правы, глава Ордена Цзян. Каюсь, вы меня раскусили. Тут и в самом деле приложил руку истинный знаток вкуса. Куда мне до его эрудиции в подобном вопросе.» – Договорив, он многозначительно скосил глаза на Яньли, которая уже успела дерзко подбочениться и изобразить ту же гримасу, что играла на лице у ее отца.       Будучи тем яблоком, что от яблони недалеко падает, она подхватила, в том же тоне протягивая:       – «Верно, верно.» – Девушка текучим движением склонила по-птичьи голову, обнажая тонкую шею. – «Боюсь, без моих консультаций господину никуда. А то гляди…» – она улыбнулась во все тридцать два хищной ехидной улыбкой, оголяя клычки. – «Перепутает комплекты одежд и придет в бе-ло-м. Его намерения могут не так понять.»       Акцент на бе-ло-м был сделан, чтобы позволить уловить подтекст, ибо как всем известно белый – траурный цвет, и шел намек на панихиду хозяев принимающего дома.       Цзян Чен обратил на нее свой ледяной взор, внутренне удивляясь тому, что только сейчас заметил девушку. Он пробежался по ней взглядом, отстраненно отмечая, что ее мимика и цветовая гамма донельзя похожи на качества Вей Усяня.       Цзян Чен ядовито обрубил:       – «Не припомню, чтобы всяким девицам позволялось встревать в разговор взрослых. К тому же, высокопоставленных лиц.»       Яньли в тон ему вернула, опасно сверкнув глазами:       – «А я не припомню, чтобы всяким зан…Главам Орденов дозволялись колкости в сторону других высокопоставленных лиц.»       Цзян Чен, явно начиная злиться, цыкнул:       – «Позволю себе поинтересоваться. Кто вы такая?»       Яньли облокотилась на плечо Вей Усяня и выпятила бедро. Она надула губы, словно размышляла над ответом, а после звонко хихикнула:       – «Не столь важно, кто я, глава Цзян. Возможно, я кто-то из вы-со-ко-пос-тав-лен-ных лиц, а может, я просто хабалка, что не умеет держать язык за зубами. Сегодня Эта Достопочтенная щедра, потому позволит вам самим сложить впечатление о ней.       Цзян Чен нахмурился и ядовито скривился, а после открыл рот, дабы отпустить что-либо колкое, но их прервал вежливый голос подоспевшего как нельзя вовремя Цзинь Гуанъяо со своей неизменно вежливой и мягкой улыбкой. Он приветственно кивнул и сложил руки в уважительном жесте:       – «Приветствую всех Достопочтенных Гостей. Брат.» – он мягко улыбнулся. – «Добро пожаловать. А…Ханьгуан-Цзюнь! Что ж Вы не известили о своем прибытии! Стол для вас не подготовлен…»       Ляньфан-Цзунь сокрушенно покачал головой, после отстраненно кивнул в знак приветствия Цзян Чену. Тот тоже столь же безучастно ответил, сразу за тем возвращая все свое внимание Вей Усяню и этой…Бойкой на язык незнакомке.       Вей Усянь ответил ему прямым, ровным взглядом, что не выражал и цяня заинтересованности. Яньли также не слишком волновал чужой гнев. Ее вниманием завладел безмятежный Цзинь Гуанъяо, который сейчас мягко переговаривался с Лань Сиченем.       Она окинула его оценивающим взглядом и мысленно сделала пометку, что тот выглядит сносно.       Лицо Цзинь Гуанъяо воистину обладало весьма выгодной наружностью: не исключительный красавец, но и не уродец; в какой-то степени яркий и запоминающийся, но если захочешь детально описать его черты, то не сможешь вспомнить и одной; цвет глаз его был бледен, даже уныл, в таких ни за что не захочется утонуть – но тем не менее в туманную, сырую погоду, сидя у окна с чашкой горячего чая и уютным пледом, эти самые глаза навеют приятную негу и увлекут в сонные дали, даруя чувство домашнего, семейного тепла. На его аристократичном высоком лбу аккурат меж бровей, резко контрастируя с бледным тоном, красовалась яркая точка цвета киновари – знак принадлежности к Ордену Цзинь. На голове возвышался головной убор отшельника из газовой ткани, а он сам облачился в парадную мантию с ярко-белым пионом сорта «Сияние Средь Снегов» на груди.       Вей Усянь весь тихий разговор Лань Сиченя и Цзинь Гуанъяо спокойно взирал на Цзян Чена так, словно не подтрунивал над ним и не подначивал на эмоции – ибо на глубине его «спокойного» взора искрились злые шаловливые искорки. Цзян Чен же в свою очередь прекрасно видел его намерения и уступать этому наглецу ни в коем случае не желал, но бурлящие в груди эмоции против его же собственной воли возгорались все сильнее, намереваясь снести стенки самоконтроля. Пусть умом он и понимал, что ни в коем случае нельзя вестись на провокации этого гнусного лисеныша, но поделать с собой ничего не мог. Его самообладание оглушительно трескалось, стоило ему только посмотреть в этот знакомый глумливый взгляд, что дразнил его – совсем как в их совместном детстве, только с учетом того, что сейчас этот дурашливый манер окрасился в более размеренные тона.       Вей Усянь еще с пару секунд постоял тихонько, а потом вдруг прислонился спиной к груди замершего за ним Лань Ванцзи, по-прежнему скрещивая руки. Его поза была расслабленной и словно утомленной, будто он слишком устал стоять в проходе и неимоверно скучал.       Лань Ванцзи едва вздрогнул, устремляя свой ошалевший взгляд на Вей Усяня, но того нисколько не волновало, что он так бесцеремонно облокотился на кого-то – да на кого еще, на Лань Ванцзи! Но подумав, что Вей Ин и так не слишком часто балует его прикосновениями, поэтому разумно посчитал не мозолить своим взглядом чужую макушку – от греха подальше – и отвернулся. Пусть так его Вей Ин повиснет на нем хоть на секунду больше.       Внезапно кто-то незаметно стоящий за Цзинь Гуанъяо подергал его за рукав. Мужчина замолк и отвлекся. Глаза его несколько озарились искрой понимания и легкого чувства вины, словно он запамятовал о чем-то важном и обещанном. И правда, в следующую секунду из-за спины Цзинь Гуанъяо робко выглянул Цзинь Лин, что теребил его рукав, комкая чужую идеально выглаженную ткань. Он покусывал губу и прятал в зеркальном покрытии пола взгляд, не решаясь его поднять. В конце концов юноша все же нашел в себе силы и нерешительно то ли пробубнил, то ли пропищал:       – «Дядя.»       Цзян Чен мигом оторвал свое внимание от Вей Усяня. В глазах его замелькали недовольные огненные всполохи. Он возмущенно скривился и резко хмыкнул:       – «О, так ты еще помнишь, что я твой дядя?» - он ничуть не обижен и не задет его поступком. Ни капли.       Цзинь Лин совсем побледнел и ещё раз дернул Цзинь Гуанъяо за рукав – очевидно, с намеком. Тот вмиг подобрался и мягко улыбнулся:       – «Ах, глава Цзян, не гневайся. А-Лин уже давно осознал свои ошибки. Все эти дни он так боялся твоего наказания, что совсем перестал питаться как следует. Безусловно, иногда дети чересчур озорничают, но я знаю, насколько ты его обожаешь. Абсолютно ни к чему проявлять излишнюю строгость.»       Цзинь Лин активно поддакнул, все еще выглядывая из-за спины Цзинь Гуанъяо:       – «Да-да! Дядя подтвердит! У меня совсем пропал аппетит…»       Цзян Чен фыркнул:       – «Что-то не совсем похоже, чтобы ты пропускал обеды!»       Цзинь Лин помялся и хотел было что-то вякнуть, но тут он заметил вальяжно прислонившегося к Лань Ванцзи Вей Усяня. Юноша воскликнул:       – «А ты что здесь делаешь?»       Вей Усянь безмятежно пожал плечами. Цзян Чен не упустил шанса ввернуть:       – «Да-да. Что ты тут забыл?»       Вей Усянь беззаботно парировал:       – «Херней страдаю.» – и совершенно обезоруживающе улыбнулся во все тридцать два. Лань Сичень прикрыл глаза и, очевидно, повторил про себя правила Гусу. Цзинь Гуанъяо заглушил смешок краем рукава.       Цзинь Лин встал на сторону старшего дяди и выставил вперед палец:       – «Как смеешь ты выражаться подобными словами?! Так еще и где, в нашей…» – на слове «нашей» он сдулся, точно воздушный шарик.       Обвинительный палец безвольно повис в воздухе, а челюсть отвисла. Он не почувствовал, но все его лицо – от шеи до лба – мигом вспыхнуло. Глаза до невозможности округлились, а взгляд засиял, точно тот заметил что-то невообразимо прекрасное.       Вей Усянь кратко усмехнулся и с довольным видом принялся теребить тесемки на застежках Лань Ванцзи, стоя за его спиной и упирая подбородок в чужое плечо.       Причиной столь яркой реакции послужило то, что, когда Цзинь Лин принялся возмущаться, этот хитрый лис воспользовался своим главным козырем! Не желая распалять юношу и образовывать ненужную шумиху, поспешил пустить его в ход и самым подлым образом юркнул за спину Лань Ванцзи, открывая взору Цзинь Лина вид на свою дорогую дочурку, что сейчас была во всем своем великолепии.       Ах, да, стоит еще отметить предусмотрительность Вей Усяня, что дальновидно закрыл собой Яньли, когда облокотился о Лань Ванцзи, и не дал Цзинь Лину заметить ее раньше положенного. А сейчас смог виртуозно заткнуть его.       Цзян Чен недоуменно воззрился на племянника и, стоило ему увидеть подобную смесь неожиданных эмоций, брови его стремительно взлетели вверх.       Лицо Цзинь Лина сделалось точно маков цвет. Зрачки расширились, утопив персиковое тепло в беспроглядном мраке. Глаза ошалело и восторженно забегали по чужому лицу, осматривая каждую черточку нежного тела и выражения. Все его негодование и картинное возмущение Вей Усянем вмиг сдулось и забылось, уступив место очарованности и благоговейному восторгу.       Цзинь Гуанъяо заинтересованно мазнул племянника взглядом и улыбнулся уголком губ, а после совсем по-другому взглянул на девушку. Лань Сичень, что знал мальчика чуть ли не с пеленок благодаря близким отношениям с Цзинь Гуанъяо, лишь чуть покачал головой. Лань Ванцзи и Вей Усянь более никак ситуацию не прокомментировали.       А вот лицо Цзян Чена посерело. Он в исключительном изумлении забегал глазами. То смотрел на Цзинь Лина, то на ту «хабалку». Наконец, он все-таки решил остановить свое недоумение на племяннике, но тому, очевидно, не было никакого дела до немого вопроса дяди, ибо все внимание было приковано к равнодушной к чужому восторгу деве.       Яньли спокойно, но тем не менее холодно и властно воззрилась на него сверху, точно замерла где-то в вышине, а он был лишь жалким смертным, валяющимся в пыли под ее острым каблуком. Вот, что значит, обидеть женщину!       Она не желала продолжать сию неловкую затянувшуюся тишину, потому бесстрастно протянула своим сладким, звонким голоском:       – «Достопочтенный господин Цзинь.»       Тот весь так и вспыхнул и в ответ прохрипел что-то недостойно непохожее на нормальные слова – что было совершенно неприемлемо для юноши его положения! Поняв, что сие нечленораздельное бульканье отнюдь не является достойным приветствием дамы, Цзинь Лин кашлянул, а Яньли насмешливо выгнула бровь. Глаза Цзян Чена округлились сильнее, а брови угрожающе нахмурились, словно говорили: «У меня очень много вопросов к тебе. Готовь сраку к Цзыдяню.»       Но Цзинь Лин мастерски проигнорировал этот красный флаг, знаменующий приближение бедствия, ибо мозг его уже основательно поплыл. Он нашел в себе силы лишь высоким, искаженным голосом, почти девичьим, хрипло пропищать – или проорать:       – «Здравствуй!» – Цзинь Лин вновь кашлянул. – «А-Лин!»       В глазах Яньли заплясали веселые искорки, что выдали девичий смех. Она скрестила руки на груди и игриво прощебетала:       – «Здравствуй, здравствуй.»       Цзинь Гуанъяо тихонько толкнул Цзинь Лина в плечо и предложил:       – «Сегодня такой шумный и загруженный прием. У меня, к превеликому сожалению, не хватает рук. Почему бы тебе, А-Лин, не провести для гостьи экскурсию по Башне Кои? Уверен, деве поля с пионами и зеркальные пруды придутся по вкусу. А я пока позабочусь об остальных.»       Цзинь Лин отмер и с готовностью кивнул, так же пища:       – «С радостью.»       Вей Усянь скосил глаза на Яньли и выгнул брови. Та лишь неуловимым для всех остальных движением закатила глаза и небрежно бросила:       – «С радостью.» – она отлепилась от колонны, проплыла к юноше, покачивая бедрами и распуская за собой шлейф сладких духов, замерла чуть за ним и в пол-оборота повернула к нему аккуратную голову. – «Думаю, мне и вправду поля с пионами и зеркальные пруды придутся по вкусу. Изволите, Достопочтенный господин?..»       Цзинь Лин уже совсем возгорелся докрасна и сорвавшимся голосом проорал, тут же предлагая даме руку:       – «Конечно!» – он глупо улыбнулся, не отрывая взгляда от лица девушки. – «Покажу все, что пожелаешь!»       Яньли сладко улыбнулась и взяла его под руку, а Цзинь Лин от желанного прикосновения столь же желанной девушки чуть не отправился к праотцам прямо здесь.       Вне себя от счастья Цзинь Лин потащил Яньли прочь от своих и ее родственников, увлекая в бескрайние сады и белоснежные луга.       Цзян Чен проводил парочку откровенно охуевшим взглядом, не в силах как-либо прокомментировать ситуацию. Лишь после тихого покашливания Ляньфан-Цзуня он отмер и, раздраженно дернув плечами, удалился.       Стоило Главе Цзян раствориться в толпе, Вей Усянь отклеился от Лань Ванцзи и замер все тем же бесстрастным и молчаливым изваянием, что было равнодушно к кружащим вокруг страстям.       Цзинь Гуанъяо расплылся в той самой улыбке «сплетника» и довольно протянул:       – «Нечего стоять на пороге. Я велю приготовить стол для Ханьгуан-Цзюня и молодого господина. А ты, брат, поможешь мне, с твоего дозволения, с несколькими важными вопросами.»

***

      Прием проходил донельзя скучно.       В центре залы кружили атласом и шелком стройные красавицы в нежном танце. Сияли теплым блеском свечи в канделябрах под потолками и у подоконников, освещая просторное помещение мягким светом. На маленьких темных лакированных столиках излучали немыслимое великолепие всевозможные блюда. Чего там только не было! Пряные, сладкие, соленые, горькие, пресные яства. На любой вкус! И у каждого гостя были лишь те блюда, что нравились только ему, ибо заботливый хозяин Башни учел предпочтения каждого и потому каждый был доволен.       Но только не Вей Усянь, что был готов в очередной раз то ли помереть, то ли вознестись от снедающей его скуки. Он был готов выть от того, насколько все здесь было уныло!       «Красавицы» на его взгляд имели прелесть несколько вульгарную и не подходящую обстановке. Тела их были излишне обнажены, а шелк и атлас был безвкусен и скроен исключительно отвратно! Блюда - примитивные и совершенно не заслуживающие внимания! А уж лицемерно улыбающиеся друг другу заклинатели, что пригубляли вина из чарок в знак давней дружбы, вызывали у него стойкую тошноту. Даже на праздниках Небесных Чертогов не было столь убого!       Потому ему лишь оставалось недостойно подпереть кулаком подбородок, лениво забрасывать в рот некоторые из приемлемых кусков курицы и пригублять сносное вино, которое, будь его воля, он ни за что к себе бы не подпустил.       Вуаль скрывала добрую половину его лица, но к сожалению, не скрывала его скривленных в явном отвращении губ.       Лань Ванцзи, что смиренно угощался предложенными угощениями, скосил на него взгляд и мягко начал:       – «Скучно?»       Вей Усянь под вуалью закатил глаза и небрежно бросил:       – «Очень.»       – «Если хочешь, можем прогуляться. Тут неплохие сады. Воздух чист и свеж.»       Вей Усянь фыркнул:       – «Ты так хочешь помешать уединению юных дарований? Где по-твоему они будут жаться, если мы сейчас пойдем туда?»       Лань Ванцзи недоуменно поинтересовался:       – «Она же твоя личная ученица.»       Вей Усянь не понял:       – «И?»       – «Как ты можешь быть столь спокоен, отпуская ее на прогулку с юношей. Прогулку, что определенно является романтической.»       Вей Усянь фыркнул, и это фырканье было похоже на смешок:       – «Я тебя умоляю. С чего бы мне лезть туда, куда меня не просят? А-Лин взрослая девочка. К тому же, сама может за себя постоять.»       Лань Ванцзи печально нахмурился:       – «Но ведь…»       – «Что?»       – «Когда ты был на учебе в Облачных Глубинах…»       Вей Усянь вспомнил и округлил губы, изображая «О»:       – «Ты об этом?.. Н-да, пожалуй, я тогда был излишне импульсивен и эмоционален. В самом деле полез туда, куда не надо. Я тогда лишь расстроил шицзе своим вмешательством. К тому же, они же все равно поженились. Так что мои возмущения все равно никому не сдались. Так, чего кипятиться? Я лучше…» – он картинно зевнул. – «Посижу и подожду, пока не произойдет что-либо, заслуживающее нашего внимания. А потом, если что, через А-Лин дерну Цзинь Лина и узнаю от него все, что нужно.»       Благодаря последней фразе, Лань Ванцзи наконец понял:       – «Так ты позволил своей дочери пойти на прогулку с Молодым Господином Цзинь лишь потому, что так можешь держать его под контролем и огородить потенциальную помеху от суматохи и проникновения куда тебе надо?»       Вей Усянь весело фыркнул:       – «Умнеешь на глазах, Чжань-эр.»       Лань Ванцзи вспыхнул и замолчал, упирая смущенный взор в тарелку. У Вей Усяня, что наблюдал за ним, прострелила ассоциация с влюбленной девицей. От подобной параллели он против воли тихонько хохотнул.       От нечего делать Вей Усянь покрутил головой по сторонам, надеясь выцепить что-нибудь интересное. И наметанный глаз заметил. А заприметил он те неоднозначные, смешанные с омерзением взгляды, что однозначно не понимали, какого черта этот кретин тут делает и почему выглядит столь роскошно, а также звучащие перешептывания. Их шепотки отдавались в голове Вей Усяня благодаря чуткому слуху и вызывали у него снисходительную, смешливую улыбку.       Факт обсуждения его скромной персоны несколько позабавил Вей Усяня и заставил вспомнить, что сейчас он выглядит как Мо Сюаньюй, который был печально известен в этих кругах и слыл тем еще чудаком.       В голове нарисовались новые ответвления плана возможного развития событий, а мысли опытного интригана закрутились в упорядоченном танце. Лицо его приняло задумчивое выражение.       Как раз в этот момент в залу вошел Цзинь Гуанъяо рука об руку с женщиной в роскошном облачении, державшейся весьма строго и степенно, но на лице которой тем не менее проступали некоторые наивность и неискушенность: даже ее очаровательная наружность казалась слегка ребяческой. Это была законная жена Цзинь Гуанъяо и хозяйка Башни Кои Цинь Су.       Воистину, Цзинь Гуанъяо и Цинь Су были той самой парой, что заслуживала всяческих похвал и уже довольно долгое время являлась для остальных примером для подражания.       Доверительные, крепкие отношения, наполненные семейным участием и любовью. Цзинь Гуанъяо всегда уделял внимание только лишь одной своей жене и был ей абсолютно верен. Подобная супружеская преданность вызывала горячую зависть у жен других Глав Орденов, мужья которых не упускали шанса сходить налево.       Лишь когда лучащаяся теплом и заботой по отношению друг к другу пара устроилась во главе, пир начался. Подле места главы Ордена располагалось место для второго по статусу – Цзинь Лина, который уже восседал на нем с, к удивлению всех собравшихся гостей, прелестной юной чаровницей, которой он увлеченно что-то рассказывал, попутно отвлекаясь лишь на то, чтобы аккуратно и трепетно угостить спутницу с палочек своими самыми любимыми блюдами. Казалось, они оба совершенно поглощены друг другом, и это заставляло главу Цзян гневно сжимать свои палочки для еды до тонкого хруста. Но в целом, все прошло донельзя мирно.       Обед завершился лишь после заката солнца, а завтрашним утром начинался Совет Кланов. Толпа постепенно перетекла в гостиную, сбилась в кучки «по интересам» и увлеченно болтала меж собой, а после разошлась по приготовленным для них покоям.       Лань Сичень в течение всего вечера был чрезмерно молчалив и задумчив, потому Цзинь Гуанъяо намеревался расспросить его о снедающих сердце печалях. Но стоило ему окликнуть мужчину, как кто-то врезался на него с завыванием «Брат!!!» и повис на нем, чуть не сшибая с ног.       Цзинь Гуанъяо пролепетал, оправляя головной убор:       – «Хуайсан, в чем дело? Давай для начала успокоимся.»       Лишь один глава мог вести себя столь неподобающим образом – глава Ордена Цинхе Не Незнайка. А хмельной Незнайка, соответственно, вел себя куда более неподобающе, чем трезвый. Раскрасневшись донельзя, он повис на Цзинь Гуанъяо сильнее и всхлипнул:       – «Брат!!! Я столь несчастен! Только ты можешь мне помочь с этими нескончаемыми бедами! Поможешь мне?.. Это в последний раз, честно!»       Цзинь Гуанъяо примирительно закивал:       – «Конечно, помогу, но… Разве с теми проблемами не разобрались люди, которых я послал?»       Не Хуайсан плаксивым голосом взвыл:       – «Разобрались! Н-но…На место тех проблем пришли другие!.. Я…Я в растерянности, брат! Это так ужасно…»       Поняв, что парой слов не отделаться, Цзинь Гуанъяо обратился к Цинь Су:       – «А-Су, милая, иди вперед. Я пока позабочусь о Брате.» – он повернулся обратно к Не Хуайсану. – «Хуайсан, давай присядем где-нибудь. Не спеши так…»       Придерживая Не Хуайсана под руку, он направился к выходу, а когда на шум подошел Лань Сичень, то хмельной Не Хуайсан утащил и его с собой.       Вей Усянь лишь усмехнулся и покачал головой. Видя в глазах Цзинь Гуанъяо покровительственное снисхождение, ему становилось донельзя смешно. Особенно, когда вспоминался Не Хуайсан и его ум в их школьные годы.       Забавляло и то, что, похоже, никто, кроме Вей Усяня не понимал, что Не Хуайсан далеко не дурак.        «Что же ты нам предложишь по этому делу, Не-Сюн?.. И какая в этом спектакле большого театра тебе отведена роль?»       Цинь Су степенно поприветствовала Лань Ванцзи:       – «Ханьгуан-Цзюнь, похоже, что Вы не посещали Совет Кланов в Ланьлине уже многие годы. Я приношу свои искренние извинения, если прием оказался ненадлежащим.»       Голос Цинь Су был нежен и мягок и вполне подходил под ее тип красоты. Лань Ванцзи кивнул, выражая почтение. Женщина едва улыбнулась, а после ее взгляд наткнулся на Вей Усяня. Он окрасился недоумением, а после шокированным узнаванием. Похоже, госпожа не ожидала, что этот прекрасный господин, от которого исходила аура возвышенной зимней красоты и отрешенности от мирских сует, окажется этим…Мо Сюаньюем!       Благодаря своему исключительно прекрасному воспитанию ей удалось справиться с шоком. Цинь Су после секундного замешательства кивнула и бросила:       – «А сейчас прошу меня простить.» – и удалилась в сопровождении служанки.       Вей Усянь понимающе хихикнул. Воистину, предыдущий хозяин тела был донельзя забавной личностью.

***

      Вей Усянь степенно плыл по мощеным аллеям грушевого сада. Дело близилось к ночи и температура начинала падать все ниже и ниже, оставляя на траве холодную росу.       Одинокими светлячками фонари начинали постепенно загораться трудолюбивыми слугами и освещать дорогу. В принципе, было еще недостаточно темно, чтобы зажигать фонари, но уже и не слишком светло – а если учесть позднюю осень и стремительное потемнение уже к часу петуха* (к пяти-семи вечера), то стоило позаботиться об освещении заранее.       Вей Усянь лениво покручивал меж бледных пальцев длинную бамбуковую флейту и что-то тихонько насвистывал, наслаждаясь прогулкой. Что ж, стоит отдать Лань Ванцзи должное. Тот предельно точно угадал, что прогулка по саду поднимет ему настроение. Похвальное попадание в цель – что и следовало ожидать от Прославленного Ханьгуан-Цзюня.       Он блаженно вдохнул прохладный воздух.       Сумерки – его любимое время суток. Приятная тишина, приглушенный природный свет, что уже не обжигает своими лучами кожу. Знамение приближения отхода ко сну и ночи, чей мрак сокроет все твои печали, тревоги и страхи. Сумерки и ночь – его любимое время. Тихое…Спокойное…То, что нужно его душе.       Его мягкая поступь была тиха и безмолвна, а дыхания и вовсе не слышно, оттого присутствие Вей Усяня уловить было почти невозможно.       Он вышел на открытую площадь и отстраненно подумал, что возможно здесь луна встанет в полночь и укроет все живое своей циркониевой пеленой.       Безмятежно и хорошо.       На периферии сознания мелькнули чьи-то взволнованные шаги и чужое присутствие. В нос ударил уже хорошо знакомый запах, и Вей Усянь улыбнулся уголком губ.       Когда аккурат за спиной остановился тяжело отдыхивающийся юноша, он не повернулся, дабы поприветствовать его какой-либо ироничной фразой из обширного арсенала таковых. Вей Усянь остался стоять прекрасной и безмятежной тенью, что вглядывалась в бесконечную небесную высь и силилась отыскать в ней нечто. Ему было все равно, что его спину прожигал любопытный, испытующий взгляд. Ему было все равно, где он, что он. Атмосфера сумерек и уединенности сада благосклонно подействовала на него, позволив душе и сердцу несколько разомлеть. Взгляд, устремленный в небо, был расфокусирован, словно пытался не уцепиться за какую-то одну конкретную точку, а охватить как можно больше пространства и впитать в себя. Взгляд, что одновременно везде и в то же время нигде.       – «Учитель.» – тихий шепот, что вырывает его из раздумий. Вей Усянь медленно оборачивается и пытается собрать свое сознание воедино, дабы смочь ответить пытливому юному уму, что собирался получить ответы на волнующие его вопросы.       Вей Усянь не стал язвить или иронизировать, как любил, а просто прошептал:       – «Чудесные погодка и время суток, не правда ли, Цзинь Лин?»       Цзинь Лин поджал губы и повел плечами, словно не видел в царящих сумерках чего-либо завораживающего и очаровательного. Он лишь скрестил руки на груди и как бы невпопад бросил:       – «Чего это вы заявились столь неожиданно на Совет Кланов?»       Поняв, что его собеседник не настроен на беседы о Вечном, Вей Усянь покорно влился в иное обсуждение, позволив сыронизировать:       – «Дела вечные.»       – «Какие?»       – «Взрослые и юному уму не доступные.» – он помолчал, а после все же вставил: «Будешь много знать – состаришься.»       Цзинь Лин цыкнул и пожевал губу:       – «Больно надо. Только не вытворяй чего-либо из ряда вон выходящего.»       Вей Усянь незаинтересованно, даже как-то утомленно и сонно выгнул бровь:       – «Что ты имеешь в виду?»       Цзинь Лин помялся и неожиданно зарделся:       – «Ну…Я имею в виду…Ничего того, что ты творил до вылета из Ордена!»       Вей Усянь выгнул уже вторую бровь, давая понять, что явно не улавливает ход его мыслей. Цзинь Лин вскипел:       – «Ну хватит! У тебя прекрасная память! По-любому помнишь, что натворил.» – юноша помедлил и ввернул:       – «Все-таки А-Лин тогда сказала, что ты лишь притворялся таковым…Не знаю, какой была твоя цель, но действия и мотивы мне нисколько не понятны, потому…Не создавай лишних проблем, прошу. Шум и неразбериха сейчас никому не нужны. Я…» – он задумался над тем, стоит ли произносить эти слова вслух, но все же решился. – «Я не хочу, чтобы на тебя показывали пальцами и упрекали в твоей «ненормальности» и «безумии». Совет Кланов – тяжелая и муторная штука. Думаю, ты и без меня об этом знаешь. Мой младший дядя каждый раз тратит столько сил на это. Не хочу…Пустить все его старания коту под хвост.»       Вей Усянь съязвил:       – «Так ты просишь меня не высовываться ради моего же блага или сохранения трудов дяди?»       Цзинь Лин покраснел и вскинулся:       – «Оба варианта! Хватит язвить! Я серьезно прошу же. Пожалуйста. Не создавай проблем. Я правда не хочу, чтобы вокруг тебя разгорелся конфликт.»       – «О? И почему же? Неужто воспылал ко мне почтительностью и любовью хорошего племянника?»       Увидев потемневшие от обиды и гнева глаза, Вей Усянь вскинул руки:       – «Не сердись. Все, не язвлю.» – он опустил руки вдоль тела и вздохнул. – «Я постараюсь сделать все возможное, но ничего не обещаю. Спасибо за беспокойство обо мне.»       Цзинь Лин картинно фыркнул:       – «Да кто о тебе беспокоится? Это просто дань уважения тебе, как «наставнику» и шифу А-Лин!»       Вей Усянь, не будучи убежденным, цокнул:       – «Вот как…Ну что ж, все равно спасибо за заботу.»       Повисло неловкое, хрупкое молчание. Цзинь Лин несколько замялся и словно оказался не в своей тарелке от высказанных откровений. Вей Усянь давить на него не спешил, а заместо этого вернулся к созерцанию бесконечного неба.       Цзинь Лин заметил, что он опять пялится в небо, и недоуменно выгнул бровь. Юноша не хотел нарушать тишину, но в конце концов любопытство победило.       Он шепнул:       – «Почему ты всегда смотришь в небо?»       – «Так уж и всегда?»       Цзинь Лин задумался и выхватил из воспоминаний фрагменты:       – «Когда мы были в городе И или же на любой открытой местности, то часто, когда пребываешь в особой задумчивости, ты смотришь в небо. Почему? Неужто оно настолько прекрасно, как ты говоришь?»       Вей Усянь не изменился в лице и продолжил с абсолютно ничего не выражающими чертами, что были наполнены хладным спокойствием мертвеца, взирать на небо. Цзинь Лин подождал минуту, две, а после уже и не ждал ответа, решив, что его не получит. Но как оказалось, его собеседник лишь занимался формулировкой:       – «Небо дает ответы на вопросы. Успокаивает. Направляет мысли. Смотря на него, мне…уютно. Становится так тихо, что кажется, будто ты отстраняешься от всего мира и оказываешься в невесомой пустоте, что обволакивает тебя теплым водным одеялом. Сознание выстраивается в ровную линию и укладывает сумятицу, возникшую на душе. Небо – мой друг.»       Цзинь Лин полюбопытствовал:       – «Ты поклоняешься какому-либо Богу?» – едва вопрос дошел до адресата, Цзинь Лин пораженно застыл, ибо Вей Усянь совершенно искренне улыбнулся. Чисто и открыто.       – «Нет нужды. Небожители зачастую чужды к нашим мольбам. Я смотрю на небо, а не на Богов. Те всего лишь прошлые люди, и большинство из них так и не достигло необходимого просветления, пусть и вознеслось. А небо…Оно бесконечно. Позволяет чувствовать свободу. От тревог, тягот, неисполненных желаний, стремлений, мечтаний. Освобождает от боли. Да…Пожалуй, остановимся на этом ответе. Небо дарует свободу.»       – «Ты сказал, что небо бесконечно…Похоже на термин Небытия, ибо оно есть бесконечность и вездесущность. Знаешь, тебе бы, наверное, пришелся по душе Сюань Су. Он не такой, каким ты назвал других Богов. Он…чуткий. Понимающий. И как раз-таки дарует покой. У нас тут есть его храм, так что…если тебе нужно, то ты можешь зайти туда!»       Вей Усянь скосил на юношу глаза. Цзинь Лин был совершенно искренен в своих намерениях, ибо лицо его буквально светилось той самой детской открытостью и добротой. Словно он уловил ту снедающую Вей Усяня тяжесть и потому всем сердцем желал помочь.       Вей Усянь поблагодарил, мягко дернув уголком губ:       – «Спасибо, но мне…Не поможет Сюань Су.»       – «Почему?»       – «Даже Боги бессильны в своей помощи, если человек не желает ее принять.»       – «Тогда…почему ты не желаешь ее принять?»       Вей Усянь лишь улыбнулся ему в ответ и ничего не ответил, но Цзинь Лин и не ждал его. Он лишь тоже всмотрелся в бесконечную даль, силясь отыскать то очарование, о котором вещал его Учитель…но не нашел. Возможно, то была особая «тихая гавань», которая не доступна Цзинь Лину. Возможно, чтобы понять то самое очарование нужно что-то пережить. Что-то такое, словами непередаваемое и исключительно тяжелое. Настолько неприподъёмное нечто, что понять эту боль будет способна одна лишь пустота.

«Ты поклоняешься какому-либо Богу?»

      Эти слова заставили Вей Усяня искренне усмехнуться. Забавно слышать подобное по отношению к нему.       Вспомнилось то, как Ченчжу чуть ли из штанов не выпрыгивал, когда рассказывал о своем любимом и великолепном «гэгэ», который заткнул за пояс каких-то ничтожных заклинателей.       Вей Усяню показалось, что чужие слова были бы здесь как нельзя кстати.

«Я не поклоняюсь Божествам. Я и есть Божество.»