В ожидании тепла

Когда я в пьяном баловстве, Чарующе, дурманяще играл, Не знал, что делал; Не ведал, что творю. То был не я, то был лишь сон – Порочный и чужой. Прости меня, что ухожу, Что в недомолвках оставляю; Но то был не я, не мне ответ нести. С тобой останется чужой, не я, - а тот, что морозной злостью скован и покрыт.

***

      Было холодно, морозно. После длинной ночи на пожухлых листьях в лучах утреннего солнца блестел пушистый, колкий иней; маленькие лужицы на дорогах покрылись тонкой ледяной коркой и робким зеркальцем отражали на стены заревые блики. Было всего пять утра. Жители городка мирно спали, укутавшись в одеяла и греясь в объятиях близких им людей. Спали работники постоялого двора, птицы, звери. Спал, мирно посапывая на чужом плече, Лань Ванцзи. Один только Вей Усянь, застывший безмолвным, колким изваянием, не спал.       Он вглядывался ничего не выражающим взглядом в пустоту, чуть поджимая губы и пытаясь найти в неведомом «ничего» на интересующие его вопросы развернутые ясные ответы, но, к сожалению, не выходило.       Он бы ни за что не признался, но Вей Усянь был зол. Эта ледяная злость, что разгоралась пламенным пожаром глубоко-глубоко в сердце, не выходя за его пределы, ибо из-под толстых ледников даже этому огню проклюнуться за его границы было не в силах. Как же он был зол. О, словами не передать. Огненно-ледяной поток, сметающий все на своем пути, но не выбивающийся из-под глубин.        Вей Усянь ненавидел. Злился. На себя, на Лань Ванцзи, на собственную слабость, на принадлежность к «этой» касте демонов. Особенно Вей Усянь злился на Лань Ванцзи.       Почему именно он? Почему именно на него? Почему именно с ним?почему-почему-почему-почему-почему-почему-почему-почему...       Но для начала стоило бы прояснить, собственно, в чем причина его гнева.       Когда Вей Усянь ещё был человеком, то по натуре своей был невероятно игрив, кокетлив и сладок, словно цветущая вишня. Плавные движения, суженные в хитром прищуре яркие глазки, что непроизвольно заманивали людей в свои крепкие сети и не желали отпускать. Он был верток и хитер, в каждом жесте похожий на порочный огонек, что был в то же время нежным и невинным. Подобная смесь столь противоположных черт сводили стороннего наблюдателя с ума.       Но вот он умер. Как же это было…больно. Очень больно. Немыслимая жестокость. Даже звериной ее не назовешь, ибо даже самый жестокий зверь не способен на такое. Монстром назвать - будет оскорблением для последнего.       Но вот он умер. Он познал всю несправедливость и злость, порочность и мерзость этого мира. Нежный, непорочный огонек обратился неумолимой волной бушующего пламени, что была готова спалить все дотла. Обратить в пепел. В ничто. Как когда-то это сделали с ним самим.       Его нежная веселость и лисья игривость обернулись в опасный цветок, покрытый шипами и норовящий пронзить каждого, кто осмелиться приблизиться.       Оказалось, что если человек при жизни обладает ярко выраженными определенными качествами, то может воплотить их в жизнь после смерти. Плюс, играет роль…определенный момент. Определенное обстоятельство смерти, которое делало из умерших "лисов". Цзян Чен всегда называл его «лисенышем». И не просто так. За манеру, жесты, сладкие улыбки и речи. Вей Усянь и при жизни был лисом, но без хвоста и ушей.       Но вот он умер. О…и он стал настоящим «лисенышем». Длинные заостренные когти, что могли невесомым касанием крыльев бабочки пройтись по твоей нежной коже, не оставив и следа; но вместе с тем, они могли стать остры, словно бритва, и разрезать твои кости, подобно мягкому маслу.       Но вот он умер. И обернулся демоном-лисом. Кицунэ. Лиса-обольстительница. В данном случае, лис. Демон, что способен обращаться в лису и обратно, в немыслимо прекрасного человека.       Способности кицунэ крутятся вокруг утопления в собственном чарующем дурмане зевающих смертных – как плохих, так и хороших. Они покоряют своей красотой, жестами и сладкими манерами, а после высасывают жизненные силы или топят в глубоких темных водах. Желание поиграть, пофлиртовать – неотъемлемое качество кицунэ. Иногда оно выскакивает совершенно непроизвольно. Демон может использовать свои гипнотизирующие чары по собственному желанию либо оно может использоваться само, если заметит потенциальную жертву, либо если у демона будет к потенциальной жертве интерес.       В мире демонов существует несколько каст. По происхождению, по силе. К примеру, если взять конкретно кицунэ, то есть рожденные, а есть в бывшем люди. В любом случае, независимо от происхождения, кицунэ по силе относятся к рангу «особо сильные свирепые» и в свое время доставляли как обывателям, так и Небесному Пантеону определенные хлопоты. Но большие катаклизмы и терроризм смертных остались в далеком прошлом, ибо кицунэ обладают сознанием и весьма умны. Небесные чиновники смогли убедить их столь явно не выступать против смертных, заключив справедливую сделку. С тех пор, среднее царство не терпело большого нашествия лис; тем не менее, пусть редко, но громкие случаи бывают, правда, о них после быстро забывают.       Также стоит упомянуть по поводу происхождения демонов. Урожденных кицунэ, вероятно, почти не осталось, а даже если есть, то единицы, и те существуют в обособленных кланах. Так что если в средний мир и выходит пара-тройка особенно озлобленных кицунэ, то это бывшие смертные.       Собственно, как стать после смерти кицунэ? Можно подумать, что на это влияют личностные качества, но это не совсем так. Конечно, характер играет роль, но небольшую. Если бы только характер влиял на преображение в лису, то размерность их популяции предугадать было бы невозможно.       К слову, кицунэ – глубоко несчастные люди. Погибшие трагичной и ужасной смертью. Это обесчещенные люди. Почему у кицунэ одним из основных инстинктов является соблазнение, за коим следует умерщвление жертвы? Ответ прост. Это месть за собственную несправедливую кончину.       После смерти кицунэ становятся те, кто перед ней пережил сексуальное насилие. Как следствие затаенная на этой почве обида делает свое дело. Рожденные из собственных крови, пота и слез жертвы становятся беспощадными хищниками, что уже сами затаскивают в свои сети, управляя самыми порочными глубинными желаниями других.       Суть и полезность лисьих чар заключается в умении подчинять своей воле другого; заставлять других видеть то, что пожелает донести им демон; способность к сильным и сложным иллюзиям, благодаря которым не сможешь отличить дурман от реальности. Все это – главные достоинства лис. Правда, есть и обратная сторона. Молодым лисам тяжело контролировать столь сильные и внушительные способности.       И Вей Усянь не стал исключением. Когда он только обратился, то часто даже не сознавал, как вместо холодного равнодушия на лицо выскальзывала кокетливая, шальная улыбка, а ресницы начинали трепетать; тело двигалось чарующей волной, истончая манящие флюиды и пьянящие ароматы.       Со временем он научился это контролировать, но была пара-тройка случаев, когда инстинкты всё же брали верх. Вот такой парадокс. Умершие униженными и оскорбленными, они становились заложниками собственной природы не в силах контролировать собственный магнетизм и желание. Такие моменты Вей Усянь ненавидел больше всего. Но он не мог ничего с этим поделать. Силы были сильны и полезны. А он сам любил обличье лисы. Оно было таким...родным. Те моменты, когда ты бежишь по лесу, вдыхая местные ароматы и запахи чутким носом; пушистые хвосты, которыми, несмотря ни на что, ему нравилось играть; торчащие длинные уши складно сочетающиеся с прической из гладких волн волос; длинные коготки и острые клычки. Все это он любил до дрожи, но никогда себе в этом не признался бы. За все удобства и достоинства приходилось платить внезапными приступами.       Тут уж ничего не попишешь. Если рождённые кицунэ не испытывают подобных трудностей, то...Над обращенными жизнь издевалась донельзя жестоко.       Вынужденные погореть в огне чужой страсти и после смерти, непосредственно после обращения и до обретения контроля над своей сущностью, не могущие воспротивиться собственным инстинктам. И дураку понятно, каким именно образом обращённые «малыши» восполняли демоническую ци и утоляли “голод“.       И Вей Усянь стал пленником этой... особенности.       Уголки губ в судороге, изображающей отвращение, опустились вниз.

Демон-шлюха —

      — так за глаза в Нижнем мире называют кицунэ. Да что уж говорить: многие заклинатели между делом иногда роняют это недостойное обращение, пусть потом и хлопают себя по губам и просят прощения.       Но если они его все же роняли по случайности, то не нужно и объяснять, каково истинное отношение «мудреных праведников» к почившим несчастным.

До чего же мерзко...

      С ним давно не случалось ничего подобного. С его смерти прошло шестнадцать лет. Вей Усянь научился себя контролировать, и больше таких... инцидентов не случалось.       На мужчин и женщин смотрел с одинаковым ледяным равнодушием, а тех, кто осмелился бы проявить свой интерес, безучастно и хладнокровно убивал. Его особенной страстью было убийство мужчин. Женщин он наказывал, но достаточно мягко, без последствий. А вот мужчин со всей жестокостью убивал – опять-таки, жестокость при смертоубийстве варьировалась в зависимости от степени вины.       В любом случае. В настоящем времени для него не составляло труда усмирять подобные инстинкты и сохранять трезвость рассудка. Вот уже около четырнадцати лет с ним ничего подобного не происходило.       Может быть, из-за того, что он попал в тело Мо Сюаньюя, его защита ослабла, а сознание помутилось? Вероятно.       Но… блядство… почему опять он?       Все те случаи, когда Вей Усянь терял над собой контроль так или иначе были связаны с ним. К превеликому сожалению, найти ответ на это явление ему так и не удалось. Необъяснимая тяга к этому человеку напрягала. Неизвестность всегда пугает и настораживает.       Отчего он так будоражит его? В отсутствие этого мужчины Вей Усянь чувствует себя спокойной водной гладью или величественной горой Тайшань.       Отчего когда он рядом, то что-то, глубоко сидящее в нем вместе с могильным, колким холодом, тянется к нему, пробуждая те самые инстинкты?       Впервые за столько лет Вей Усянь вновь утратил над собой контроль, за который он так отчаянно цеплялся, вонзая когти как можно глубже, дабы не потерять.       Ему было противно. Ему было мерзко. Хотелось выть от негодования и неудовольствия собственной слабостью.       Как же хочется домой.       Вей Усянь резко почувствовал, что стены постоялого двора тяжело давят на него, плотными кольцами окутывая каждый цунь его тела. Он сделал непроизвольный резкий вдох – хотя не он, а тело Мо Сюаньюя, что ещё знало о необходимости дышать.       Светало.       Вей Усянь скосил свои ледяные глаза на обычно суровое, но сейчас непривычно разглаженное, по-зимнему прекрасное лицо. За всю ночь руки Лань Ванцзи так и не расцепились из «замка» и остались по другую сторону от его крайнего бедра как можно дальше от Вей Усяня. Как тот и обещал.       Осознание того, что Лань Ванцзи выполняет свои обещания даже будучи в состоянии опьянения, заставило пусть с легкой ноткой уважения и частицей расположения, но равнодушно хмыкнуть. Пусть и крупица тепла скользнула по сердцу.       Вей Усянь чуть сжал зубы и отвернулся не в силах больше его видеть.       Пусть окна и были закрыты, дабы не пропустить и завитка ненавистного мороза с улицы, но все же оставались не зашторены. Оттого яркое солнце робкими лучами, боясь показаться навязчивым, аккуратно заглядывало в укромную темную комнатку.       Тонкий солнечный зайчик запрыгнул на плечо Лань Ванцзи, а после тихонько, но, тем не менее, резво поскакал все выше, пока не оказался у края глаза. Очевидно, тот не смог долго игнорировать его, потому нахмурился и, чуть потерся щекой о плечо Вей Усяня, просыпаясь от мирного сна.       Лань Ванцзи глубоко вздохнул и, окончательно пробудившись, сел, сонно моргая. Вей Усянь невозмутимо взглянул на него, размял затекшее от чужого веса плечо и также ровно, безучастно потянулся к уже остывшему за долгую ночь чаю.       Лань Ванцзи, спросонья ничего не понимая, уставился на него. Тому, очевидно, было по барабану пристальное чужое наблюдение, и он продолжил пить холодный чай, нисколько не смущаясь его температуры. Лань Ванцзи помялся и, чуть помедлив, хриплым ото сна голосом аккуратно позвал:       — Вей Ин.       Вей Усянь не соизволил ответить, вместо этого едва-едва склонил в его сторону голову, показывая, что слушает. Очевидно, за время пребывания рядом с Вей Усянем Лань Ванцзи уловил его манеру общения, оттого, завидев безмолвное позволение продолжать, вновь заговорил:       — Вчера я…много выпил, оттого ничего не помню…       — Мгм.       От равнодушного, даже в некотором роде, пренебрежительного тона собеседника Лань Ванцзи смущенно зарделся и понурил голову. Он помнил, что Вей Усянь не любит прикосновения и присутствие других людей слишком близко рядом с собой. Как же так вышло, что он спал на его плече? Наверняка тот зол и недоволен им, оттого особо отстраненный с утра пораньше.       От мысли, что по пьяни он сделал что-то, что не понравилось бы Вей Ину, тем самым нарушив обещание, все внутри похолодело и скрутилось в плотный жгут. Но все же, желание узнать о произошедшем и загладить свою возможную вину пересилило смущение, потому он продолжил:       — Минувшей ночью…я не сделал ничего лишнего?       Вей Усянь продолжал безмолвствовать лишь методично постукивал пальцем об окантовку чашки. Он равнодушно скривил губы:       — Смотря что ты считаешь лишним.       — Я…       — В любом случае я не хочу обсуждать минувшую ночь. Не нужно зацикливать свое внимание на этом. Нам следует сосредоточиться на следующем пункте нашего расследования, ничего лишнего.       Лань Ванцзи прерывисто вздохнул и прикусил язык. Наверняка он что-то вытворил. Хотелось вновь спросить, но Лань Ванцзи подумал, что кто он такой, чтобы лезть к нему? Не прогоняет – уже хорошо. Он обязательно узнает причину, но позже. Когда ему позволят.       Вей Усянь хотел было что-то сказать, но его прервал внезапный треск мешочков цянькунь и дьявольский звон.       Их лица в момент посерьёзнели, а опытные руки тотчас метнулись, кто куда. Лань Ванцзи быстро расчехлил гуцинь и приготовился играть, а вот Вей Усянь в осознании застыл.       Лань Ванцзи с промелькнувшим во взгляде участием воззрился на него. Вей Усянь ровно и безмолвно ответил ему прямым взглядом, а после протянул:       — Верни из своих рукавов мою флейту.       Внешне Лань Ванцзи лишь моргнул, но внутри у него все сильнее похолодело. Как флейта оказалась у него? Он забрал? Или что? Хотелось подробно расспросить о случившемся, но времени задавать вопросы не было, поэтому ему осталось лишь вновь прикусить язык, а после начать рыться в складках рукавов, пытаясь отыскать не принадлежащий ему инструмент. Найдя, Лань Ванцзи с неоднозначным взглядом протянул флейту Вей Усяню, но тот ещё на подходе порывисто выхватил ее, после приставив к губам, игнорируя взгляд "побитой собаки" от Лань Ванцзи.       Их разбушевавшийся «дражайший друг» был расстроен, оставшись без песенки на ночь, оттого капризным ребенком принялся закатывать истерику своим «родителям», но ему этого не дали, и тот был утихомирен тремя подходами песни очищения.       По окончании Вей Усянь плавно поднялся и, убирая флейту за пазуху, протянул:       — Пойду-ка я соображу нам завтрак, а ты приведи себя в порядок. Негоже Второму Нефриту Клана Лань разгуливать во взъерошенном состоянии.       Лань Ванцзи было поднялся, чтобы вновь спросить о событиях прошлой ночи, но Вей Усянь не оставил ему и шанса для высказываний, буквально растворившись в воздухе, оставляя другого мужчину в гордом безмолвном одиночестве. ***       На улице было солнечно и не то, чтобы ветрено. Жизнь текла своим чередом: пели птицы, опадали листья, звучали смех и зазывания торговцев. Вей Усянь резко испытал прилив ностальгии и до дрожи захотел пирожков с мясом, добротно приправленными перцем.       Естественно, его чуткий нос тотчас уловил нужный аромат среди других прочих и нашел его в лавке неподалеку. Бледное лицо, незаметно для других, просияло, а его обладатель глубоко вдохнул запах, наполняя им легкие.       Ароматы Юньмена… то, что его душе всегда будет не хватать.       Именно поэтому Вей Усянь, желая поскорее вкусить любимое блюдо, так часто его баловавшее в детстве, ускорил шаг.       Оказалось, что владельцем лавочки был приезжий из Юньмена торговец, что продавал свои фирменные пирожки с мясом, приготовленные по всем традициям Юньмена. Оттого сердце Вей Усяня полегчало, а быстрые ноги зашагали ещё быстрее. Мужчина, завидев бодро идущего в его сторону молодого господина, засиял и эта эмоция, не похожая на людей остальных регионов, выглядела очень в духе человека Юньмена: — Доброго утра, господин. Желаете отведать наших пирожков с мясом? Очень советую. Пальчики оближете! Таких вы сможете отведать лишь в нескольких лавочках, и то, Юньменских! Приправленные сычуаньским перцем в соответствии с нашими традициями, оттого вкус… —Ярок и насыщен. Подобные фейерверки чувств оставят неизгладимые впечатления в памяти и сердце. Да.       Мужчина застопорился, а после засиял, словно начищенный медяк, хлопая в ладоши: — О, так вы тож с Юньмена? Ба, земляк! Как отрадно встретиться с «соотечественником»! Ха-ха! Сразу видно знающего человека! Как-никак знакомый аромат привлек? — Все верно, — Вей Усянь улыбнулся уголками губ. —Его забыть невозможно, потому отличить среди тысячи других не составит труда.       Слыша рекламные присказки, что ежедневно звучат в округах пристани, мужчина всем сердцем убедился в том, что перед ним стоит его земляк, и расположился к своему гостю ещё сильнее. — Точно-точно. Сразу видно горящих, преданных сердцем и душой людей Юньмена! Слушай, друг мой, день такой погожий, угощайся! — мужчина бодро выудил из-под прилавка конверт из промасленной и принялся накладывать свое добро.       Вей Усянь покачал головой: — Ну что вы, я в состоянии заплатить. Любой труд должен быть оплачен.       Мужчина завернул пирожки и непреклонно заявил, протягивая сверток Вей Усяню: — Со своих не берем. Дружище, ты же должен знать наш менталитет и обычаи? Не обижай старика, бери! От всего сердца угощаю. Ба, товарищ, бледный-то какой! Точно давно дома не был! У нас, как ты сам знаешь, солнышко доброе, горячее. Бледным никто не ходит. В любое время года загорелые. Вот поэтому ешь на здоровье. Прогреешься маленько, а то от тебя за десятки ли веет зимним морозом! Аж все внутри содрогается. Вот вспомнишь вкус Родины и на душе легче станет. Я ведь дело говорю! Поверь старику Мао. Вижу я, что ты неспокоен и по Родине нашей тоскуешь. Как я могу не угостить тебя? Мы же душу и тяготы на сердце друг друга за тысячу ли видим! Все, давай-давай, ни слова больше! Ишь, какой угрюмый! Ну улыбнись-ка старику! Что совсем как не юньменовец?       Чем больше Вей Усянь слушал знакомый и родной его сердцу говор, тем выше поднималось его настроение. Разговаривая с этим стариком, он словно вернулся в родную Пристань Лотоса, где целыми днями под палящим солнцем с улыбкой на устах щебетал чуть ли не с каждым продавцом, после скупая их пряные вкусности и наедаясь ими до отвала.       Дом.       Пусть Вей Усянь не испытывал потребность в улыбке, но на маленькую провокацию старика не ответить не мог, оттого, вспомнив былое, широко улыбнулся и защебетал: — Старик Мао, спасибо за угощение! Здоровья тебе и попутных вод. Сегодня солнце ярко светит, а ты столь любезен. Не по-людски будет, коль не отвечу тем же! Ну-ка…хоп! — Вей Усянь крутанул кистью и в следующее мгновение на еще секунду назад пустующей ладони появился напоясный брелок, прототип которого можно увидеть на адептах Ордена Юньмен Цзян. Этот брелок был увенчан серебристыми лотосами и сверкал в теплых солнечных лучах, словно подмигивал. – Это освященный оберег. Носи, старик, и не знай бед, ибо с Благословением Небожителей никакие запреты неведомы.       Лицо мужчины радостно и умиленно округлилось: — Батюшки, ты никак настоятель храмов Сюань Су! Во дела. Что ж ты не сказал, даочжан! Спасибо, спасибо тебе. Какой красивый оберег! И вправду узнаю почерк нашего любимого Божества, — продавец, о чем-то вспомнив, подобрался и важно молвил в ответ. — И тебе, даочжан, попутных вод! Да даже если и попашь в непогоду, то не страшно, ибо настоящим юньменовцам все не по чем! А с Благословением Небожителей и вовсе нет предела возможностям!       Вей Усянь понимающе кивнул и протянул: — Стремись достичь невозможного.       Старик бодро кивнул, весело хохоча: — Точно. ***       Вей Усянь абсолютно и наверняка решил, что сегодняшнее утро он позволит себе поностальгировать. Посему, отринув свой высокий статус и забыв обо всем, как был в роскошных одеяниях, так и уселся на пыльную ступеньку подле какого-то здания – совсем как в давно минувшем детстве – лег, пристав на локтях, и принялся жевать, смакуя знакомый и любимый вкус, что грел душу.       После смерти Вей Усянь возненавидел солнце. Хотя раньше, ещё ребенком, он обожал греться под его заботливыми лучами, подставляя щеки и довольным лисенком щурясь. Особенно летом, когда светило ярко стояло в зените и своим жаром опаляло все, до чего могло дотронуться. В Юньмене лето всегда было жарким.       Вей Усянь помнил, как из-за духоты все мальчишки Ордена поснимали рубашки и с оголенными животами валялись в зале, отлынивая от упражнений и прячась от мадам Юй. Правда, тогда она все-таки нашла их и отлупила его цзыдянем – одного его между прочим; что за несправедливость – по голой спине. Но все же воспоминания все равно были радостными и теплыми. Тогда ещё шицзе принесла арбуз. Какой тот был сладкий!       Была бы песня, не приди мадам Юй и не нарушь их идиллию.       Тогда они все равно не сели за занятия, а пошли воровать лотосы. Конечно, дядя Цзян возмещал ущерб бедному старичку – владельцу озера с лотосами – в денежном эквиваленте. Они могли бы просто купить их, но какой был азарт ловить лотосы с его озера и уворачиваться от суровых взмахов веслом! Парни юньмена, особенно Вей Усянь и Цзян Чен, обожали азартные игры, оттого в летнее время одним из их излюбленных занятий было воровство лотосов.       А когда набегаешься, наплаваешься, наешься до отвала вкусностями, которые заботливо принесет шицзе, становится так хорошо и привольно! Развалишься на причале и млеешь, отогреваясь в солнечных ваннах. Песня.       Солнечное тепло всегда ассоциировалось и будет ассоциироваться с его детством в Юньмене. Ничто этого не изменит.       Но кое-что все-таки изменилось. Он любил солнце и скучал по нему. Но после смерти оно стало ему противно. Стало резать глаза, а кожа начинала саднить. Одним словом – сплошной дискомфорт. Ни о каком купании в солнечных ваннах не могло быть и речи!       Но сейчас он был в смертном теле, поэтому кожа не реагировала столь рьяно как его собственная, а глаза не жгло, поэтому Вей Усянь спокойно мог позволить себе развалиться на пыльных ступеньках, поедая острые пирожки с мясом и загорая.       Внезапно его идиллию нарушала детская болтовня и топот маленьких ножек. Вей Усянь с возникнувшим раздражением лениво приоткрыл глаз. Толпа ребятни взволнованно за чем-то бежала, а спустя несколько мгновений понуро остановилась. Видимо из-за упавшего перед ними круглого «нечто». Вей Усянь недоуменно выгнул бровь. «Это какой-то неизвестный монстр, которого я не знаю – в чем я очень сомневаюсь – либо это какая-то ерунда.»       Как оказалось, дети играли в излюбленную забаву детей-заклинателей. Делаешь разной формы воздушных змеев – какой душе угодно – и запускаешь высоко-высоко! А после пытаешь попасть в него из лука. Чей змей упадет дальше всех, тот и выиграл. Конечно, у детей среднего мира не было лука и стрел, но тоже вполне себе ничего.       Один ребенок подбежал к круглому и желтому «нечто» и печально воскликнул: — О нет! Все пропало*. Солнце упало!       Вей Усянь понимающе округлил губы в немом «О». Эти дети играли в Аннигиляцию солнца, а это круглое и желтое «нечто», очевидно, являлось солнцем. — Змей упал сам. Как же нам определить следующего ведущего?       Одна рука взмыла вверх: — Я, кто же ещё? Я Цзинь Гуанъяо, я убил самого большого злодея Ордена Цишань Вэнь!       Вей Усянь внезапно почувствовал прилив интереса и заинтригованно сел, продолжая поедать пирожок. В подобных играх, разумеется, Цзинь Гуанъяо – верховный заклинатель Ляньфан-цзунь – был популярным персонажем, ибо имел высокую известность среди заклинателей за свое упорство, достижение имеющихся богатств, пробираясь с самых низов, проникновение в стан врага и убийство Вэнь Жоханя во время Аннигиляции Солнца. Если бы Вей Усянь был ребенком в это время, то непременно играл за Ляньфан-Цзуня. Выбрать этого мальчишку в качестве ведущего было бы справедливо!       Но его предложение четко отклонил другой рявкающий голос: — Но я – Не Минцзюэ! Это я выиграл большинство битв и захватил больше всех пленных! Ведущим должен быть я!       «Цзинь Гуанъяо» возразил: — Но ведь я – Верховный Заклинатель!       «Не Минцзюэ» фыркнул: — И что? Ты все равно меня боишься! Ты – мой младший брат, тебе следует убегать, поджав хвост, — и в самом деле, «Цзинь Гуанъяо» по всем канонам съёжился и притих.       Кто-то цыкнул на «Не Минцзюэ» — Недолго же ты прожил, дурак!       Похоже, дети выбирали себе роли не только из личных предпочтений, но и из-за схожих черт характера. «Не Минцзюэ» тотчас вспылил: — Цзинь Цзысюань, кто бы говорил! Ты умер раньше меня!       «Цзинь Цзысюань» на павлиний манер подбоченился и, задрав подбородок, важно протянул: — И что с того? Я – третий в списке самых лучших заклинателей. Пусть жизнь коротка, зато какая яркая! — Да ты третий только из-за внешности!       В это время один из мальчиков, что стоял тише всех, и, казалось, устал прыгать и бегать, оттого, запыхавшись, присел на ступеньки подле Вей Усяня. Он чуть отдышался и успокаивающе замахал руками: — Ладно, ладно. Хватит ссориться. Я Старейшина Илин и самый сильный из вас. Посему так и быть, буду вашим ведущим.       Вей Усянь заинтересованно скосил на него глаза. И в самом деле, за поясом мальчика красовалась длинная палка. Должно быть, ченьцин.       Про себя он даже усмехнулся: «Неужели меня не настолько ненавидят, раз дети исполняют мою роль в играх! Конечно, наверняка злодей, но все же.»       Вэй Усянь подпер голову кулаком и продолжил внимательно наблюдать, чуть улыбаясь уголками губ.       Кто-то ему возразил: — С чего бы это ты самый сильный? Вот я – Саньду Шеншоу – абсолютно и наверняка самый могущественный и сильный!       «Старейшина Илина» быстро скрестил руки на груди и вздернул подбородок, цокнув: — Цзян Чен, с чего это ты решил, что сильнее и могущественнее меня? Разве ты хоть раз побеждал меня? И без тени смущения утверждаешь о своей абсолютной и непобедимой силе? Тебе не стыдно?       «Цзян Чэн» хмыкнул: — Пф, значит, не могу утверждать о собственном могуществе? А сам-то? Уже забыл как ты умер?       Какая бы то ни была возникшая улыбка мигом испарилась с лица Вей Усяня. Перед глазами против воли вспыхнули кровавые образы. Мерзкий хруст костей, скрип работающих лезвий, а после следующий за их движениями чавкающий звук разрывающейся плоти; раздающиеся на периферии сознания, где-то в отдалении, его собственные вопли и вылетающие в безумном бреду мольбы о милосердии, чувство удушья и липкий толстый слой холода, что заползал упругой иглой в самое сердце, прошивая насквозь.       Вей Усянь напряженно закрыл глаза, стараясь прогнать нахлынувшие воспоминания, возникшие вследствие невинной детской издевки. Он открыл глаза и уставился на мальчишку в ожидании его ответа. Тот захлопал в ладоши: — Итак, смотрите на меня, жалкие смертные! В моих руках тигриная печать и флейта ченьцин! С этим оружием вы не ровня мне! Вот так! Ха-ха! — мальчишка закрепил эффект своей пафосной речи злодейским смехом, а после махнул рукой. – А ещё у меня есть Призрачный Генерал! Вэнь Нин, ты где? Идем сюда!       Мальчик, стоявший позади толпы, робко и слабо пропищал: — Я здесь… но… эм… я хотел сказать… во время Аннигиляции Солнца я был ещё жив.       Вей Усянь в мыслях цокнул: «Да и я был не вот живчик.»       Ему надоело наблюдать, поэтому решил вклиниться в обсуждение, правда, не совсем так, как следовало бы, холодно и властно – против воли, непроизвольно, скорее по привычке – протянув: — Сколько шуму.       Доселе шумевшие дети, испуганными мальками притихли. Холодок, сквозивший в голосе, прокатился по их позвонкам, заставив вздрогнуть. Ребятня обернулась на него.       Вей Усянь элегантно одернул рукав, словно не он несколько минут назад блаженно валялся на ступеньках, сложил ногу на ногу и разместил на них руки. По-птичьи склонив голову, он поинтересовался у мальчика, игравшего его: — Дитя, позволь полюбопытствовать. Отчего ты выбрал Вей Усяня в качестве роли в игре?       Мальчик, уже нисколько не чувствовавший себя самым сильным и всемогущим, втянул голову в плечи и, побоявшись не ответить, честно пропищал: — Потому что он сильный.       Вей Усянь холодно выгнул бровь: — «Потому что он сильный»? — мальчик судорожно сглотнул и кивнул. Вей Усянь хмыкнул. — А больше тебя ничего не волнует? Он же был «Злодеем»? Будь он слабым злодеем, то, получается, ты бы его не выбрал? — Не бывает слабых злодеев.       Вей Усянь по-птичьи склонил голову: — Бывают. К примеру, Вэнь Чжао был тем еще ублюдком – гореть ему в аду до скончания веков – но он был ничтожно слаб и все время прятался за своей фамилией и цепным псом Вэнь Чжулю. Слабый злодей. Уверен, что не существует?       Мальчик промямлил что-то нечленораздельное и совсем потупился. Видя склоненную в испуге голову, Вей Усянь сбавил обороты. Одним из его главных принципов было: не пугать, не угнетать и не убивать детей. Это было самым сильным табу для него. Вей Усянь кашлянул и чуть смягчился: — И вообще вы играете не так. Во время боя всё было по-другому. Хотите покажу как?       Мальчик пораженно вскинул голову: — А?       Вей Усянь в отстраненном раздражении выдохнул: — Я говорю, что могу построить вас так, как шла битва на самом деле, и могу погрузить в атмосферу битвы. Так же намного интереснее, чем просто ронять какой-то змей?       Мальчик недоуменно захлопал глазами, а после видимо осознал, что с ними пытаются подружиться и поиграть, просиял: — Да, давайте!       Внезапно Вей Усянь серьёзно спросил: — Заклинатели, а где у вас Орден Гусу Лань? Почему я никого не вижу? Непорядок. Они были в первых рядах в бою.       Мальчик залепетал: — Как нет? Есть, есть.       Вей Усянь выгнул бровь: — Где? «Старейшина Илина» и «Цзян Чен» одновременно вытянули пальцы по направлению в толпу и защебетали: — Вон, вон!       И в самом деле, когда толпа расступилась, Вей Усянь смог увидеть молчаливого паренька с повязанной веревкой на лбу. Он уже, конечно, смутно догадывался, кого играл мальчик, но все же посчитал нужным уточнить: — Кого играет?       «Старейшина Илина» скрестил руки на груди и презрительно скривил губы, процедив: — Это Лань Ванцзи.       Уголки губ Вей Усяня неожиданно поползли вверх. Абсолютное попадание в роль! Лань Ванцзи и в самом деле не должен произносить и слова!       Ему удалось отвлечься, а вместе с тем мрачные воспоминания ушли на задний план. Вэй Усянь отстраненно подумал, плотно закрывая ладонью выползающую на лицо непроизвольную улыбку: «Вот блять, почему из-за такого скучного и нудного человека я всегда себя чувствую не так, как обычно?» ***       Когда Лань Ванцзи, взволнованный его исчезновением, обнаружил Вей Усяня сидящим на ступеньках в окружении толпы детишек, увлеченно поедающих пирожки и слушающих мудрые наставления, то несказанно удивился.       Вей Усянь сидел чинно-благородно: вся поза так и вещала миру о его великолепных манерах, имеющейся власти в жестких руках и высоком статусе. Даже сидя на пыльных ступеньках на фоне не очень приглядного зданьица и в окружении детей обычный смертных в не слишком приглядном "тряпье", он выглядел роскошно и безукоризненно. Лань Ванцзи не мог случайно не засмотреться на него. Новое тело и новая, далекая от настоящей, но все же внешность нисколько не принижала его достоинств, все также выглядя произведением искусства.       Он властно хмурился и ледяным тоном закаленного в суровых боях генерала отдавал приказы внимающим его наставлениям детям: — Ты, вставай туда. Вас окружили. Думаете встать в подобную позицию – хорошая и выгодная со стратегической точки зрения идея? Не смешите меня. Быстро перегруппируйтесь. — Так точно, генерал! — Лань Ванцзи, — настоящий Лань Ванцзи вздрогнул от неожиданности и был готов отозваться, пока не увидел, что обращаются вовсе не к нему. – Сейчас ты – не совсем обычный ты. Тебе следует показать больше воинственности и неумолимости. Если будешь дальше стоять бесхребетным чучелом, то врагов не распугаешь. Сожми сильнее палку! Представь, что это меч. Вей Усянь… держись отстраненнее, властнее. В твоих руках огромный запас сил, ты способен буквально по щелчку пальцев обратить поле битвы в пыль, но не делаешь этого из-за присутствия своих товарищей на нем. Просто представь, что ты владеешь абсолютной мощью, и тогда полностью прочувствуешь своего персонажа. Будь непоколебим. Пусть для тебя эта битва будет способом развеять скуку. Мгм. Хорошо. Умеешь играть флейтой? Покрути ее между пальцев, — видя безуспешные попытки мальчика, Вей Усянь властно протянул руку, безмолвно прося передать инструмент. Мальчик, желая увидеть очередной мастер-класс, взволнованно протянул ему «флейту.»       Вей Усянь студено хмыкнул и принялся ловко и виртуозно крутить флейту, сопровождая это все пораженными и восхищенными детскими возгласами.       Взгляд Лань Ванцзи заметно смягчился, а он сам беззвучно приблизился к ним, желая тоже посмотреть на «обучение». Он думал, что остался незамеченным, – возможно, для детей это так и было – но не для него. Вей Усянь, не прекращая крутить флейту, поднял внезапно дерзкий, полный вызова взгляд, заставив сердце Лань Ванцзи сделать кульбит. Этот взгляд был похож на один из тех, коими лишь в некоторые моменты особого безумства битв его одаривал Вей Усянь. Знакомый упрямый и непокорливый взор Великого Старейшины Илина.       На лицо Вей Усяня выскочила едкая ухмылка, как бы говоря «смотри, смотри. Запоминай. И тебе пригодится.», правда, та оказалась скрыта спустя секунду твердой бледной рукой. Но Лань Ванцзи смотрел. Как и было велено. Смотрел прилежным учеником, не отрываясь, впитывая каждое движение, дабы понять секрет трюка.       Вскоре Вей Усяню надоело крутить флейту, и он плавно поднялся на ноги. «Инструмент» был пренебрежительно выброшен в сторону и сопровожден разочарованным выдохом «Старейшины Илина». Правда, недолго тот печалился, ибо в следующее мгновение получил в свои маленькие ручки длинную блестящую черную флейту. Настоящую. Детские глазки округлились и пораженно уставились на него. Вей Усянь бесстрастно протянул: — Учись. Будет круче, если научишься играть на ней. И крутить поприятнее и посолиднее, чем палку, согласен?       Детские глаза загорелись восторженным блеском, а маленькие ручки с благодарностью приняли подарок.       Вей Усянь чуть улыбнулся ему, а после неожиданно потрепал его по голове. После он отряхнул подол ханьфу и проплыл в сторону Лань Ванцзи. Со взглядом невозмутимой водной глади проникая в залежи янтаря, прямо воззрился на него. Очевидно, не захотев созерцать его дольше и дальше, Вэй Усянь выудил сверток с оставшимися пирожками и протянул: — Вот. Я обещал завтрак. Пирожки приготовлены мастером Юньмэна. Не брезгуй. Отличные.       Лань Ванцзи тихо, взволнованно вздохнул, аккуратно принимая из рук сверток. Он потупил взгляд, пряча смущение, но колотящееся сердце и покрасневшие мочки выдавали его с головой, и проговорил: — Спасибо. Я съем.       Не зная зачем, но почему-то Вей Усянь посчитал нужным сказать: — Они с перцем. В Юньмэне любят острую пищу. — Я знаю. Это не проблема.       Вей Усянь отстраненно пожал плечами и вдруг усмехнулся: — Знаешь, кого играл тот мальчик с веревкой на лбу, м? — Меня, — Лань Ванцзи помолчал, а после все же не выдержал. — Что я сделал прошлой ночью? Ты сегодня более закрытый и отстраненный. Я что-то сделал не так? Прошу, не закрывайся от меня. Что случилось?       Вей Усянь равнодушно хмыкнул, заводя за спину руки: — С чего ты взял, что я отстраненный и закрытый сегодня? — Не знаю. Чувствую.       Вей Усянь мотнул головой: — Ну так не чувствуй. Да и какая разница. Не имеет значения. Лучше давай вместо разговоров о минувшей ночи затронем тему нашего расследования.       Горечь мелькнула на дне золотых глаз и там же растворилась. Лань Ванцзи произнес: — Говори. — Стук по гробам отсутствовал долгие годы. Однако вчера он внезапно возобновился. Я думаю, это связано с выкопанной частью нашего дражайшего друга.       Лань Ванцзи понимающе кивнул: — Здесь такой же принцип, как в некрополе Ордена Не. — Именно. — Это указывает на то, что… — На то, что могильщик связан с Орденом Не, Лань и Цзинь, — закончили они одновременно.       Вэй Усянь повел плечами: — Таких людей явно не много. Стоит сесть и проанализировать подходящих под условия личностей и тогда истина будет ясна. Но пока нам лучше стоит заняться поисками правой руки и головы, ибо, если мы столкнулись с могильщиком здесь, значит, они волнуются и пытаются замести следы. В таком случае, нам нельзя прохлаждаться, а как можно быстрее добыть все улики. Рука указывала на юго-запад, в место под названием Шу Дун. Эти земли Вэй Усянь знавал достаточно хорошо и, даже без возникшего на его пути расследования, давно планировал навестить те края, ибо довольно давно те слишком тихо сидят.       Дело в том, что один из местных городков славился своими умениями в области ритуальных услуг, оттого можно было считать его личным «профильным» городком. В нем всегда было множество святилищ, посвященных ему. В них горели благовония, звучали молитвы, раздавались обереги и талисманы. Его "бизнес" особенно процветал здесь где-то в начале его «правления» как Божества. После нескольких лет Вэй Усянь перестал лично вникать в дела городка, ибо не было нужды, потому как передал полномочия и заботы «воронятам». Несколько месяцев назад Юй разбирал бухгалтерию и заметил, что уже довольно долгое время – вот уж на протяжении десяти лет, да – не поступало никаких молитв из местных святилищ. Подозрительная тишина.       Наверное, стоит усомниться и отпустить едкое замечание: как можно было не заметить отсутствие молитв из самого популярного «твоего» городка? Ответ прост.       Святилищ, посвященных ему, и молитв, звучащих для него, по всему Цзянху было несусветное множество. Такой городок пусть и большая, но все та же капля в море. Для мелкого Божества или Бога Войны, что является покровителем определенного региона, эта потеря была бы видна и очевидна, но не для него. Храмов и «заслуг» у него всегда было в достатке. Столько же храмов в свое время строилось Верховному Богу Войны – Цзюнь У. Хотя, даже больше, чем ему, наверное. В общем, Вей Усянь навел шуму и здесь, став первым и единственным демоном, которому строилось больше храмов, чем когда- и кому-либо из Верховных Богов! Вот уж дела.       Потому как Вей Усянь и его воронята не особо обратили внимание на исчезновение с горизонта бедного ритуального городка из-за и без того огромного притока молитв и прочей бухгалтерии, ни он, ни кто-либо ещё не были в курсе положения дел. А так как город находился под его опекой, то он был полон решимости уладить проблемы и узнать причину этого «застоя». По идее, Вей Усянь планировал нагрянуть туда во время своего отпуска вместе с А-Ли на хвосте, но так вышло, что вмешался Мо Сюаньюй. Ну, в принципе, если он называет пребывание в его теле «отпуском», то можно считать, что свое обещание Вей Усянь выполняет.       Ведомые различными размышлениями Лань Ванцзи и Вэй Усянь прибыли в места, известные своими таинственными, мистическими туманами; своей атмосферой мертвого покоя и искусством ритуальных услуг. Город, пропитанный мрачностью и кружащими вокруг него не менее мрачными легендами. Город, носящий в своем названии значение «Похоронный дом».       Лань Ванцзи и Вэй Усянь прибыли в окрестности города «И».