Однажды и я стану чьим-то счастьем

Она следила с жадным упоением за движениями её рук. Решительна, как всегда. Решительна, несмотря на те обстоятельства, в которых они оказались, Бог знает, по или против своей воли. Но Реджина была права — чего ради она стёрла бы собственную память, вырезала целый год из своей жизни? Ответ мог бы быть очевиден, но Эмма предпочла винить во всём тёмные силы. Карие глаза внимательно вглядывались в полупрозрачную жидкость в стеклянной колбе с одной лишь ей известнойцелью. Она чего-то ждала. Затем, нахмурившись, щёлкнула по ней ногтём, и колба, отдавшись на удивление протяжным звоном, качнулась в её руке. Жидкость мгновенно приобрела мутный багровый оттенок, чего, судя по мимолётному торжеству на её лице, и добивалась Реджина. — Получилось? — встрепенулась Эмма. — Сейчас узнаем, — с легко читающимся волнением, Реджина одним глотком осушила колбу и замерла, уперевшись в потолок неподвижным взглядом. — Реджина? — Свон вскочила и подбежала было к ней, подозревая не Бог весть какие последствия, но стеклянная колба, как и десяток других до неё, с громким дребезгом разбилась о стену. Реджина упала на стул, роняя лоб на ладони. Не вышло. Снова. Они рылись в талмудах, смешивали и пробовали зелья различных цветов и вкусов уже почти сутки, лишь однажды прервавшись на сон. Всё бестолку. И Эмма прекрасно понимала это немое отчаяние и ярость Реджины, хоть, будучи в основном пассивным наблюдателем, их и не разделяла. — Прогуляться не хочешь? — робко спросила Эмма, слыша в ответ только горький приглушенный смешок. — Или просто передохнуть? Воспоминания не возвращаются, но, может, оно и к лучшему? Реджина подняла на неё усталый взгляд. Да, отдых ей определенно не помешал бы, но разве же она это признает? Королеве вообще не свойственно было «плыть по течению» — вполне естественно, что теперь отсутствие памяти и брешь длиною в год не давали ей покоя. Однако Эмме лучше, чем кому-либо было известно, что порой следует жить, как живётся. Хотя бы какое-то время. Она присела на пол у ног Королевы, пока что молча встречая её устало-удивленный взгляд. Затем положила голову на её колени и сжала её руку между своих ладоней. — Я знаю, тебя это гложет, — тихо заговорила она. — Для тебя мы не виделись день. А для меня прошёл год, хоть я и не помнила наше прошлое. — Ты это к чему? — Я скучала, — просто ответила Эмма. — Я хочу побыть с тобой. Но не здесь, не за пыльными талмудами, написанными на непонятных языках. — Зовёшь на свидание? — улыбка скользнула по её губам. — Если угодно, — и передалась смешинкой губам Эммы. Даже кладбищенский воздух был живее и свежее воздуха затхлого подземелья, в котором они провели последние часы. Лишь теперь, как бывает обычно после долгой работы в не самой приятной атмосфере, Эмма почувствовала, насколько нужна была ей эта прогулка. Небо над их головами было тёмно-серого цвета, и, не будь оно затянуто облаками, наверняка можно было бы увидеть одновременно последние лучи солнца на Западе и полупрозрачную бледную луну на Востоке. Она уже ехала вчера по этим дорогам. Рядом сидел отец, на заднем сидении — Генри, а впереди путеводной звездой сияла встреча с той, кого теперь она прижимала к себе, медленно шагая по пустынным улицам. Как могла она забыть это место? Как могла забыть замершие стрелки городских часов, свет тусклых фонарей, асфальт, пахнущийдождём и горящие ещё более тёплыми огнями окна двух-трёхэтажных домов? Как могла всего сутки назад видеть своё счастье в холодных многоэтажках Нью-Йорка, с фальшивым до мозга костей человеком, когда в этом самом мире существовал тихий Сторибрук, существовала… она? — Как Генри? — вдруг совершенно неожиданно, с откровенно-наигранной непринужденностью спросила Реджина. — С Дэвидом, — ответила Эмма, отводя взгляд. Да, с самого начала ясно было, ради чего Королева часами билась над зельем памяти, и отчего чувствовала такую горечь от безуспешности своих попыток… — Обустроились в гостинице, ему ничего не грозит. — Я не про то, — Реджина отвела взгляд, заинтересовавшись вдруг живой изгородью вдоль чьего-то забора. — Как ему жилось там, в Нью-Йорке? Эмма молчала. Да и что на это можно ответить? Что у их сына впервые появилась целая компания друзей? Что впервые за всю свою жизнь он стал «нормальным» — стал самым обыкновенным подростком, в чьей жизни было место компьютерным играм, ночёвкам у друзей, солёным чипсам и самой обычной школе? Что впервые он не терял матерей, не попадал в плен к злодею с лицом весёлого юноши, не переживал утраты и впервые жил в мире, где кроме плохой отметки в школе ему и впрямь «ничего не грозило»? Реджина, кажется, поняла смысл её молчания. И лишь хмыкнула, вновь роняя голову ей на плечо. Мир без магии всегда будет безопаснее, проще и понятнее, ведь за магию нужно платить… И Королева, определенно, понимала это, хоть и не желала от этого меньше вернуть память своего сына. — Расскажи мне о нём, — тихо попросила она. Эмма не хотела говорить. Не хотела даже думать о том, что не даёт покоя Королеве, не хотела рушить мрачными мыслями этот первый за последний год счастливый вечер. Эгоистично? Пожалуй. Ведь не она потеряла сына. Не она перепробовала все, даже самые жуткие комбинации магических ингредиентов, зная, что, возможно, до сладкого воссоединения с Генри пройдут недели, месяцы, а может и того больше… Такие подвиги всегда давались ей тяжело. Но что поделать — порой промолчать значит струсить. — Учится неплохо, — деланно-бодро заговорила она. — Есть двое лучших друзей: Сэм и Энтони. И, не поверишь, любимый предмет — математика. — Влюблён в кого-нибудь? — с улыбкой поинтересовалась Реджина. — По моим сведениям, нет, — Свон неопределенно дёрнула плечами. — А там, кто знает? — Так вырос, должно быть, — улыбка замерла на губах, но глаза блеснули в свете фонарей… Хотя, возможно, Эмме лишь показалось. — За год. — Да, кстати, — Свон зацепилась за слова брюнетки, как за последнюю соломинку — единственное, что ещё могло спасти их от уже почти неминуемого разговора. — Откуда все вы знаете, что прошёл год? Почему не думали, что и правда очнулись на следующий же день после проклятия? — Постой, — Реджина потянула девушку за руку. Выглядела она теперь взволнованно, но уже отнюдь не из-за сына. — Так Дэвид не сказал тебе? — Не сказал? — Эмма застыла рядом, чувствуя волнение и почти что страх от того, что может услышать и уже жалея о том, что сменила тему разговора — по-видимому, эта была ещё запутаннее и тяжелее… — О чём не сказал, Реджина?

***

Зачарованный Лес. Год назад. Никогда прежде сны не казались ему такими живыми и яркими. Сторибрук. Такой же тихий, такой же проклятый, каким был он в день, когда они покинули его навсегда. Ветер носит по дорогам сморщенные грязно-жёлтые листья. Время замерло, вновь оставляя природу в вечном состоянии поздней осени… — Пап! Дэвид обернулся на крик, хотя не знал точно, откуда тот исходит — вполне возможно, что он в его собственной голове… Чья-то лёгкая рука коснулась его плеча и заставила обернуться со столь неожиданной силой. — Эмма. Никогда прежде он не видел её такой. Никогда прежде на ней не было лёгкого белого платья, а в светлых волосах — венка из маргариток. Босыми ногами она шла по пожухлым листьям, такая живая и радостная, совсем не вписывающаяся в этот пейзаж. — Эмма… — он обнял дочь, не чувствуя под руками ни мягких локонов, ни ткани лёгкого одеяния, но всё же он видел её — остальное неважно. — Откуда ты здесь? Я думал, что больше тебя не встречу… — Да, ты прав, — Эмма отстранилась, устремляя на отца зелёные глаза, полные любви и печали. — Уже нет. Жаль, что ничего не вышло. — Вышло, — с жаром ответил Дэвид, касаясь ладонью её щеки. — Говорил же. Куда бы нас ни занесло, я твой отец! Небо было пасмурно, и всё же, когда Эмма качнула головой, светлые волосы блеснули, словно на солнце. — Я не помню тебя, — печальная улыбка мелькнула на губах. — И ты забудь. Тебе всё ещё есть, кого любить. В тот момент Дэвид не знал, да и не думал о том, что значат её слова, хоть позже они и открылись в своём новом, волнующем и пугающем свете. Приподнявшись на мыски, практически взлетев в воздух, Эмма коснулась его лба в лёгком поцелуе, а затем мягкой рукой набросила на его голову снятый с собственной головы венок из маргариток. Он попытался сбросить его, старался удержать, но дочь сбежать и не пыталась — она просто исчезла, подобно тени, из его рук, словно её здесь никогда и не было… Дэвид распахнул глаза, всё ещё чувствуя на своей голове тяжесть венка из маргариток, а затем вдруг осознавая, что его нет и не было. Совсем ничего не было. Не было Сторибрука, не было Эммы, в самой восточной комнате замка не звучал её непривычно-мягкий голос, а небо, затянутое тучами небо, вдруг сменилось тёплым рассветом. — Доброе утро, — другие руки, настоящие и тёплые, коснулись его лица. — Мой Принц. — Белоснежка, — он привык уже каждое утро вновь и вновь оказываться в этой реальности, каждый раз заново вспоминая королевские покои, шумящий снаружи лес и лицо жены, так непривычно обрамленное длинными смольными волосами. — Как давно ты не спишь? — Уже много часов, — руки Белоснежки обвили его шею, а голова легла на грудь. –Думала разбудить тебя, но ты спал словно младенец. Я должна кое-что тебе рассказать. — И что же? — наверное, это всё лишь послевкусие тревожного сна — тот страх, то волнение, что испытывал он, ожидая ответа… — Мой Принц, — словно чем сильнее была тревога в его сердце, тем пуще ликовало сердце принцессы. — Я беремена.

***

Дверца жука была закрыта с даже для неё необычно сильным хлопком. Безумная смесь эмоций — наверное, лишь увидев его, лишь услышав от него подтверждение слов Реджины, она сможет поверить и понять, что чувствует. Быстро поднявшись вверх по ступеням, она позвонила в дверь, не понимая даже, хочет ли чтобы он оказался дома или же, напротив, желая любым способом отсрочить этот разговор. Как бы то ни было, что бы она ни чувствовала, он открыл ей. И тут же, без слов, по одному лишь выражению лица понял, зачем пришла дочь. — Почему ты не сказал? — Эмма… — Почему? — голос звучал твёрдо и почти что зло. — Не знал, как, — негромко ответил он. — И как это понимать, интересно? — Я боялся этого. — Чего? Дэвид подошёл чуть ближе и опустил ладонь на её плечо, ожидая, что она тут же её сбросит, но этого не произошло. Не заметила? Возможно. Поняла по голосу, выражению лица и этому самому жесту, что и у молчания бывают свои причины? Да, пожалуй. — Того, что ты не поймёшь, — наконец произнес он. — Что возненавидишь меня и… И ребёнка. Этого не ожидала и сама Эмма. Но в одном она оказалась права — лишь услышав эту правду от него, лишь увидев горечь в его глазах, она поняла, что чувствует на самом деле. И когда это осознание ведром молочно-тёплой воды обрушилось на неё, впервые за всю свою жизнь именно её руки стали теми, что первыми обвили его шею. Он обнял её в ответ и по тому, насколько нерешительны были его движения, Эмма поняла, насколько и его шокировали её объятия. — Уже знаете, кто это? — шёпотом спросила она, улыбаясь в его плечо. — Да, — выдохнул Дэвид. — Мальчик. У тебя будет брат. — Как я могу его ненавидеть? — отстранившись, воскликнула Эмма. — Но мы с Мэри Маргарет… Я думал, ты сочтёшь это за предательство. — Она мне не мать, — без толики горечи или ненависти ответила Свон. — Ну а ты сам говорил: Куда бы нас ни занесло… Ты мой отец.