Однажды и я стану чьим-то счастьем

8:15 Эмма привычно корит себя за то, что купила будильник, включающий поутру любимую песню. Первые несколько дней просыпаться под неё казалось блаженством. Теперь же она ненавидела её почти до трясучки и переполнялась праведным гневом недоспавшего человека каждый раз, слыша первые её ноты. Этот день обещал быть погожим, ровно настолько, насколько его вообще можно назвать таковым в Бостоне. Эмма могла бы заметить лучи солнца, наполнявшие квартирку как никогда старательно, щебетание птиц, которое столь нечасто можно было услышать в этом городе, да и саму атмосферу этого дня, который уже теперь всеми силами пытался уверить её в том, что не будет похож на все предыдущие. Но какое ей дело до щебетания птиц и солнца? Эмме безумно хотелось спать. Из зеркала на неё смотрело её собственное отражение, смотрело, и словно само удивлялось, как днём из этого гадкого утёнка она превращается в Эмму Свон? За ночь коса растрепалась так, что в самой «косе» оставалось теперь около половины светлых волос, остальные выбивались из неё и висели вокруг лица нелицеприятными тонкими прядками, самые короткие из которых завились в непонятные полу-волны, полу-кудри. Яркие зелёные глаза спали. Сразу после пробуждения они словно меняли свой цвет, тускнели, выглядели, да и смотрели серо, мутно, совсем не так, как днём. Уолш обещал заглянуть на ужин. Интересно, что сказал бы он, если бы увидел ту, кому без конца признавался в любви, вот такой, хмурой и совсем серой? Почему-то эта мысль немало развеселила Эмму — она представила, как вытянется при виде её его лицо, как он отведёт глаза, как продолжит в своей обыкновенной учтивой манере делать ей комплименты, зная, что она не поверит ни слову. Таков уж он был: слащав почти до приторности, весьма хорошо сложен для мужчины своих лет, умён в меру, влюблен по уши. Но главное — то, что привлекало в нём больше всего — он нравится Генри. Пусть она знакомила сына с немногими своими ухажёрами, Уолш был первым, кто по-настоящему понравился «бунтующему подростку». Возможно, чувства этого человека к самой Свон не будут длиться вечно, возможно, однажды они надоедят друг другу, как очень посредственная пицца в ближайшем кафе, если потреблять её ежедневно — это будет неважно, если в жизни Генри появиться взрослый человек, которого, в отличие от матери, не стыдно будет слушаться в трудном возрасте тринадцати лет. Генри уже полчаса, как был на ногах — к огромному счастью Эммы, он не был одним из тех, кого нужно силком вытаскивать из постели. Удивительно! Сегодня он смиренно поливает немногочисленные цветы на подоконниках, хотя обычно артачится, называя это «хобби пенсионеров». Да, пожалуй, это зрелище быстрее, чем солнце и пение птиц, убедило её в том, что день обещает быть необычным… — Привет, мам, — крикнул через плечо мальчик, смущённо пряча лейку за столом, словно боясь, что мать похвалит его за трудолюбие. Эмма прекрасно поняла этот жест и тактично промолчала. — Что хочешь на завтрак? — буднично спросила она, критично оглядывая содержимое холодильника. На завтрак должно хватить, но к вечеру и приходу гостя придётся закупиться. — Я бы поел панкейки, — живо ответил Генри, мгновенно усаживаясь за стол. — А поешь омлет, — протянула Свон, обнаруживая, что кленового сиропа не хватит и на порцию. — Мы не всегда получаем то, что хотим, — поучительно добавила она, отвечая на укоризненный взгляд сына. По квартире распространился аппетитный запах потрескивающих на сковороде сосисок и жаренных яиц. Минуту спустя к аромату примешался вполне отчётливый запах горелого, а затем уже он воцарился на кухне, полностью перебивая всё остальное. — Мам! — Ничего, сыр всё исправит, — невозмутимо произнесла Эмма, раскладывая ломтики прямо поверх подгоревшего омлета. Невозмутимость — вот второе, что нужно было матери-одиночке. Хотя первым, разумеется, является умение готовить. Недовольству Генри конец наступил очень скоро — когда к тарелке с «завтраком» извиняющимся жестом была приставлена чашка какао, щедро посыпанная любимой ими обоими корицей. Что ж, если бы сыр не справился с этой задачей, то уж какао точно могло перекрыть своим вкусом любые беды… — Генри, — решительно воткнув вилку в омлет, заговорила Свон. — Сегодня вечером зайдёт Уолш… — Понял, останусь у Эрни, — мгновенно среагировал мальчик. Эмма улыбнулась. Отработанная до автоматизма система, а, что самое главное — наконец-то Генри не против, и не только потому, что сможет допоздна соревноваться с лучшим другом в мастерстве компьютерных игр — но потому, что он не против того, кто придёт в их дом этим вечером… Звонок в дверь. Глаза Эммы закатываются, а Генри понимающе хмыкает — у обоих почти нет сомнений в том, кто стоит за дверью. Миссис Эмерсон, соседка снизу, престарелая вдова с невероятным для её возраста слухом и желанием ненавидеть всё и вся. Раньше Эмма частенько включала по утрам музыку, но миссис Эмерсон это не устраивало и, во избежание конфликта, Свон стала избегать и музыки. И всё же соседка продолжала ходить к ним минимум раз в пару недель, чтобы лично убедиться в том, что музыка не играет, ну а им… Им оставалось просто смириться. Эмма не любила ссориться. Особенно со стариками, ищущими смысл жизни в недовольстве соседей. Не собиралась она ссориться и теперь, поэтому, сделав пару глубоких вдохов, открыла дверь… Вежливое «доброе утро» застыло на губах, приоткрытых теперь в немом удивлении. — Эмма, — выдохнул мужчина перед ней, протягивая руки, словно ожидая объятий. — Ты совсем не изменилась… — Вы кто такой? — прохрипела Свон, отходя на шаг назад. В голове роились вопросы — много вопросов. Откуда этому человеку известно её имя? И почему его лицо кажется таким знакомым, хоть она готова была поклясться, что не видела его ни разу? — Ты и правда не помнишь, — протянул мужчина, проницательно глядя на неё светло-голубыми глазами. — Я твой отец. — Простите, Люк Скайуокер двумя этажами выше, — ответила Свон, понимая теперь, что к ней постучал очередной зависимый, хоть ни кругов под глазами, ни наркотического тумана в тех же глазах заметно не было… — Кто-кто? — «Империя наносит ответный удар…» Неважно, — Эмма шагнула вперед, готовясь захлопнуть дверь перед носом наркомана и вызвать полицию. — Пожалуйста, уйдите. По-хорошему. — Эмма, но… — До свидания. Дверь закрыта на задвижку, сердце бешено колотиться в ожидании сопротивления со стороны нежданного гостя. Она слышит с той стороны его дыхание, чувствует его присутствие, но… Кажется, ломиться внутрь он не собирается, а совсем скоро с лестничной клетки доносятся тяжелые и, должно быть, пошатывающиеся шаги. — Кто заходил? Она? — Генри показался в прихожей с чашкой какао в руке. — Да, — невозмутимо улыбнулась Эмма, отстраняясь от двери. — Она. Иди на кухню, сейчас прольёшь на ковёр.

***

Год назад… Это эгоистично, не правда ли? Продолжать думать, не отпускать, хранить в своем сердце вечным образом людей, которые и не помнят теперь о её существовании, о том, что когда-то она была им дорога… Она обещала отпустить. Она обещала забыть и не думать, не перекручивать в голове раз за разом то мгновение, когда они покинули Сторибрук, когда потеряли память — новую точку отсчёта их жизни, в которой не будет места Королеве из мира сказок… Здесь всё осталось по-прежнему. Словно и не было двадцати восьми лет заклятия. Всё также пахнет волшебством и лесом, земли эти населяют всё те же люди, что за долгие годы соскучились по дому и были, в отличие от неё, рады возвращению. Мужчины и женщины, богачи и бедняки, старики и юнцы — все они ворвались в свою старую жизнь, легко оставив за плечами прежний мир, в котором они были несчастны. Здесь не будет всего того, к чему они успели привыкнуть в Сторибруке. И жизнь их, среди Бог весть каких знахарей, бесконечной чумы и голода, должно быть, будет короче — но кому нужны врачи и зажиточность, если они будут жить в мире, полном магии и любви! Да, теперь Сторибрук и впрямь казался бредом сумасшедшего, сном, ночью привидевшимся одновременно целому народу. Сон исчез, растворился с рассветными лучами — но Реджине хотелось бы уснуть вновь, чтобы ещё хоть раз увидеть их, увидеть, и уже больше никогда не отпустить… Она отстала от остальных. Отстала нарочно, зная, что они не заметят. Отстала, чтобы сделать то, без чего не представляла уже свое дальнейшее существование — эта мысль пришла сама собой, и казалась теперь такой логичной и необходимой… Боль в груди. Ерунда по сравнению с болью, что теперь приутихла. Собственное сердце билось в ладони, пугающе гармонично синхронизируясь с пульсом. Оставить здесь. В лесу. Там, где никто не найдёт, и жить, как жила когда-то мать — бессердечной. Когда-то она обещала себе не стать такой, как она. Но теперь другой жизни перед собой она не видит… — Реджина! Королева обернулась на крик, машинально пряча сердце в складки одежды. К ней быстрым шагом направляется Принц — только его не хватает теперь, в столь критически-важный момент! — Что вы здесь делаете? И что… — его взгляд наткнулся на лёгкое алое сияние в её ладони. — Вы направляетесь во дворец, — произнесла Реджина, скрывая под холодом нетерпение. — Я позже догоню вас. — Нет. — Нет? — после недолгой паузы переспросила Реджина. — Нет, — повторил Дэвид. — Я представления не имею о том, каково вам сейчас. — Не вам меня успокаивать, — Реджина опустила взгляд, уже не пытаясь спрятать сердце в своей руке. — Вы потеряли дочь. — О чём горько жалею, — Дэвид приблизился на шаг. — Но не стану возвышать свои страдания над вашими. Я люблю дочь. И я люблю внука. Но для вас они были сыном и любимой. Если лишь так, — он указал на сердце, — можно усмирить боль, мешать я не стану. Могу лишь пообещать, что больше вы не будете одиноки. Он смотрел на неё выжидающе. И почему-то Реджина верила, что реши она оставить сердце здесь или даже раздавить от отчаяния в прах, он не попытается остановить. И именно эта вера заставила сделать то, что казалось невозможным минутами ранее. Сердце вновь бьётся в её груди, вновь болит, вновь рвётся наружу, но даже эта боль, даже слёзы, вдруг навернувшиеся на глаза, кажутся теперь исцеляющими. — Спасибо, — единственное, что она смогла ответить. Да, этот мир безусловно остался прежним… Но они изменились, и, видимо, бесповоротно. Разве мог бы кто-нибудь из них представить тогда, что через двадцать восемь лет, когда один день неотличимо походил на другой, и ещё несколько богатых событиями месяцев, Прекрасный Принц и Злая Королева будут идти по одной тропе, объединенные одной потерей?.. — Что это было? — вдруг настороженно прошептала Реджина, прерывая этот миг столь удивительного единения. — Что? — Крик, — коротко ответила Королева, вглядываясь в темнеющее небо. — Птица, должно быть, — пожал плечами мужчина. Пара шагов, и ей открылся вид на другой кусок неба, тот, на котором должен был появиться силуэт «птицы». Но никого не было. — Наверное, показалось, — предположил Принц, хотя настороженность Реджины насторожила и его. — Идёмте, нужно догнать… Этот крик перекрыл даже его голос, и прозвучал прямо здесь, за спиной, но где-то на уровне кроны деревьев. Принц не успел ничего предпринять, даже выхватить меч, когда огромная, человеческого роста фигура спикировала прямо на них, прямо… На неё. Когтистые лапы легко толкнули на землю, одним движением выбивая воздух из груди, пасть зверя была в футе от её лица, когда короткий свист непонятно откуда взявшейся стрелы заставил его взреветь от боли, и вновь тяжело взмыть в воздух, исчезая во мраке… — Повезло, что не прихватил зубами, — донёсся из-за деревьев незнакомый женский голос. — А когти — ерунда. Всё ещё полулёжа на земле, Реджина оглянулась на голос своего спасителя. Женщина. В плаще и рыцарских доспехах — не будь её волосы черны, а голос грубоват, она могла бы подумать, что ей мерещиться родной образ… Сомнения рассеялись окончательно, когда незнакомка склонилась над ней, быстро оглядев три пульсирующие раны на левой ключице. Набросив лук на плечо, она подала Королеве руку. — Очень любопытно… — протянула женщина, вновь бросая взгляд на небо. — Они редко бросаются на людей до полной темноты. Им было что-то от вас нужно… — Кто вы? — от потрясения забыв поблагодарить воина за своё спасение, спросила Реджина. — И что это было? Женщина вновь перевела на неё свой взгляд, отчего-то немного напоминающий взгляд того же зверя. — Летучие обезьяны — последнее время зачастили в наших краях, — ответила она. — А моё имя Мулан.

***

Подобное случалось с ней не в первый раз, и, казалось бы, стоило уже привыкнуть к тому, что в доме, как и в самом этом районе проживает немало людей, подобных утреннему гостю. Да, он знал её имя, но, в конце концов, не такое уж оно уникальное — да и раз услышав, запомнить его несложно. Сейчас у Эммы есть дела и заботы поважнее. Уолш прибудет с минуты на минуту, а «домашний» ужин, который в их общее благо она заменила доставкой, задерживался. Радовало только то, что после пары часов немного рассеянной уборки, по крайней мере квартира имела вполне презентабельный вид. За собственный же вид Свон особенно не переживала — всё, что угодно, могло быть лучше её утреннего невыспавшегося альтер-эго, которое само собой таяло обычно к полудню. — Вечер добрый, — галантен, как обычно. В вечернем костюме, хотя, казалось бы, на домашнем ужине можно было бы выглядеть и менее официально. В руке он держал небольшой букет роз — дотошно-классический, как и он сам. — Сказала бы, что не стоило, но это уже ничего не изменит, — хмыкнула Эмма, принимая цветы. — Спасибо. — Нет-нет, — Уолш удержал её за руку, стоило сделать шаг по направлению к гостиной. — Может, лучше на крыше? В тот раз получилось очень неплохо. — На крыше? С чего это вдруг? — Просто так, — улыбаясь, пожал плечами Уолш. Он всегда улыбался так, немного странно — уголки его губ поднимались вверх, уголки глаз же напротив опускались ниже, так что казалось, однажды, в этакий «самый счастливый момент его жизни» уголки губ и глаз встретятся, образуя забавную карикатуру. — Я же знаю, ты ещё не накрывала. Возьмём по бокалу вина, и подождём пиццу прямо там. Если Уолш упирался во что-то, спорить с ним было бесполезно, как, впрочем, и с Эммой. Именно поэтому поначалу Свон и не думала, что их отношения проживут долго, но пока что они справлялись, и справлялись неплохо — обоим полезно было поучиться идти на компромисс. Вечер был в меру прохладный, но не ветреный — практически идеальный для романтического свидания на крыше. Открывающийся отсюда вид не захватывал дух, но голод и ожидание ужина в приятной компании — вполне. — Доволен теперь? — Эмма присела рядом с мужчиной, принимая бокал из его рук. — Даже закат пропустили — так смысл?.. — Закатов будет много, — философски ответил Уолш. — Нужно наслаждаться поистине приятным, а не гнаться за шаблонными удовольствиями. — Сейчас величайшим удовольствием была бы пицца, — вздохнула Свон, почти чувствуя в прохладном воздухе сырный аромат. — Ну так… Как твоя жизнь? Уолш улыбнулся, переводя взгляд с мигающего внизу фонаря на Эмму. Такой странной, такой нелепой казалась одна лишь мысль о том, что он и впрямь мог её полюбить! Сразу и так сильно, что готов был делить не самую вкусную пиццу и наслаждаться «простыми удовольствиями», вроде ужина на крыше, по которой, нет-нет, да пробегала местная чёрно-белая кошка. — Неплохо, — сегодня он явно не был настроен на столь приземленные разговоры. — Эмма, я хотел с тобой поговорить. Эмма прикрыла глаза, отпивая вина, показывая, что внимательно слушает. Уголки глаз Уолша вновь устремились к уголкам его губ. — Эти месяцы были самыми лучшими в моей жизни, — произнёс он, даже не притрагиваясь к собственному бокалу. — Господи, ты что, меня бросаешь? — саркастично спросила Свон, дабы хоть как-то разрядить обстановку «серьёзного разговора». — Вовсе нет, — серьёзно ответил Уолш. — Даже наоборот, я… Снизу послышалась короткая трель дверного звонка. Затем ещё одна, более долгая, и, пожалуй, даже перспектива ужина не радовала Эмму сильнее, чем появившийся повод оставить Уолша одного в эту минуту. Что на неё нашло? И о чём говорит Уолш? Неужели?.. Она уже давно догадывалась подсознательно, что всё идёт к этому. Они встречаются всего восемь месяцев и, наверное, именно столь скорое развитие событий пугало её больше всего, но неужто она отреагировала бы иначе, если бы прошёл год или два? Она уже представляла себе этот момент. И лучше он, кажется, быть не мог: идеальный во всех отношениях мужчина, пришедший с цветами на романтический ужин на крыше… И во всех своих фантазиях она неизменно отвечала «да», но теперь это короткое, роковое слово — последнее, что готово было сорваться с её губ. Нормально ли чувствовать себя вот так в этот момент? Может быть, дело в том, что её уже бросили однажды, бросили в тюрьме и беременной — но ведь Уолш не такой, напротив, он жаждет на ней жениться… И, видимо, как можно скорее. Сжимая в подрагивающей руке два доллара чаевых, Эмма открыла дверь, мгновенно узнавая стоявшего перед ней человека… Страха как не бывало. На мгновение она и думать забыла о Уолше и его фантазиях о будущем. — Что вам здесь нужно? — Эмма… — мужчина попытался сделать шаг вперёд, но Свон преградила ему путь. — Я не одна, сделаете ещё шаг, и я вызову полицию. — Мы думали, что память вернулась к тебе, когда было наложено новое заклятье, — заговорил мужчина. — Да-да, ясно, — Эмма оглянулась назад, прикидывая, можно ли окликнуть Уолша, не вызвав тем самым агрессии со стороны незваного гостя. — Подожди, сейчас всё прояснится, — мужчина запустил руку в карман куртки, но не успел он вынуть того, что искал, в челюсть ему прилетел удар, который трудно было ожидать от такой, как она. — Сдурели?! — выкрикнула она, надеясь, что до Уолша донесутся звуки потасовки. — И что там у вас? — Не оружие, — сдавленно ответил мужчина, не успевший отреагировать на удар. — Я не причиню тебе вреда. — В вашем понимании может и нет. Стоп, больше ни шагу! — выкрикнула она, заметив, что мужчина вновь старается подойти чуть ближе, но тот лишь примирительно вскинул руки, одна из которых сжимала белый платок. — Возьми, — он протянул платок Эмме. — Зачем, интересно? — Просто возьми, и я уйду, обещаю. Предложение прозвучало слишком заманчиво. Мысленно махнув рукой на осторожность, Свон приняла ткань из его рук. Поначалу она не чувствовала ничего, лишь ждала с нетерпением момента, когда, исполнив своё странное предназначение, гость оставит её, как и обещал… Это произошло быстро. Вдруг, совершенно неожиданно, по спине пробежал холод, словно от ледяной воды, и тот же холод заполнил сознание, на мгновение отрывая от реальности. Золотая «Р» на белой ткани… Прошлое, воспоминания — всё обрушилось на неё как-то сразу, отчего она едва устояла на ногах. Схватка с Феликсом. Победа, оказавшаяся проигрышем. Клубы волшебного дыма… Разлука… Она. — Господи, — прохрипела Свон, впервые осмысленно, словно по звонку будильника в восемь пятнадцать утра, взглянув на теперь уже знакомого гостя. — Дэвид. Мужчина улыбнулся, и тут же сжал в объятиях, уже без опаски проходя внутрь квартиры. — Извини, сильно? — отстраняясь спросила Эмма, разглядывая место удара. — Неслабо, это точно, — улыбнулся Дэвид. — По крайней мере, я знаю, что могу за тебя не переживать. — Как ты здесь оказался? — Свон отстранилась. — Вы ведь перенеслись в другой мир, безвозвратно… И какого чёрта у меня отшибло память? — Эмма! — вдруг донеслось с крыши. Оба — Свон и вновь обретенный отец — одновременно уставились на лестницу, с которой донёсся оклик. Уолш. Она и думать забыла о нём, о предложении, которое почти что прямым текстом звучало в его словах… Ему не объяснишь произошедшего — ему, материалисту до мозга костей, который скорее поверит в теорию мирового заговора, чем в магию и существование Прекрасного Принца и Белого Рыцаря. — Кто это? — Уже никто, — выдохнула Эмма, стараясь представить себе лицо мужчины, когда она постарается рассказать ему правду или хотя бы что-то на неё похожее. — Подожди, попробую с ним поговорить. О чём поговорить? Какие слова подобрать? Как объяснить то, что никем не званный и минуту назад незнакомый ей гость, вдруг стал самым желанным? Необходимость в ответах отпала так же резко, как появилась. Эмма застыла у выхода на крышу, первые несколько мгновений совершенно неподвижно глядя на почти комичную, но от того не менее пугающую картину… На складном стуле, с бокалом вина в руке сидело некто или нечто, даже отдаленно не напоминающее Уолша. «Нечто» было крылатым зверем, с ног до головы покрытым жёсткой шерстью. Глаза зверя встретили её взгляд с непониманием, затем он издал высокий гортанный крик, который, видимо, должен был быть словами. Однако не то по взгляду, не то по потянувшейся к лежащей на крыше железной балке руке, зверь понял, что вернувшаяся вера в волшебство сорвала наконец шоры с глаз той, что должна была стать ему невестой. Бокал разлетелся на осколки, ударившись о твёрдую поверхность, и, резко взмыв в воздух на сильных крыльях, зверь спикировал на неё, выпустив когти с явным желанием выцарапать сердце или глаза. Эмма увернулась, таким привычным движением атакуя сзади летучую тварь. Балка с низким звоном отозвалась от удара по голове монстра, но всё же оглушить его не смогла. Резким взмахом крыло отбросило её назад, почти сбивая с ног, и зверь устремился на неё, стремясь столкнуть мохнатой грудью с края крыши. Балка. Последняя возможность не позволить ему пустить в ход когти. Эмма упёрлась другим её концом в противника, но тот продолжал наседать — небольшое заострение на конце не могло причинить ему вреда. Край всё ближе. Ещё пара шагов, и она сорвётся, на радость зверю, если тот вообще способен чувствовать радость. Но если отведёт в сторону балку, тот легко столкнёт её грудью. Крылья прикрывают пути отступления. Неужели конец?.. Не успела эта мысль мелькнуть в её голове, когда о голову чудища разбилась бутылка вина, окропляя шипящими каплями его шерсть и лицо Эммы. Понимая, что туша оглушенного зверя вот-вот накроет её, она по инерции сделала ещё один шаг назад, шаг в пустоту. Замирание сердца, мимолётный страх, и крепкая ладонь, резко сжавшая её руку и с усилием втянувшая её обратно на крышу. Её спаситель подтолкнул ногой тушу чудища, и тот, тяжело и словно сомневаясь, полетел вниз, к земле, и, едва соприкоснувшись с ней, осыпался в прах. Отдышаться не могли долго. Ещё бы — за год Эмма успела отвыкнуть от боев с чудищами, от всей прошлой жизни, но теперь наконец чувствовала себя… Как дома. Наверное, немного ненормально — предпочесть спокойной жизни обращенного в крылатую тварь потенциального жениха. Что ж, такой сделали её годы рыцарства. И теперь меняться значило бы утратить куда большее, чем нежеланный брак. Сейчас, сидя на крыше рядом с отцом среди осколков бутылки и брызг вина, Эмма с трудом осознавала произошедшее. Но, Боже правый, до чего комичной вдруг показалась ей ещё совсем недавно реальная жизнь! Комичной настолько, что, едва способная сдержать смех, она взглянула на точно так же улыбающегося отца. Чего ради сдерживаться? Смех не казался безумием. Напротив, казалось, именно он, разделенный с родным человеком, звонкий и искренний, был первым разумным действием, как минимум, за последний год…