Однажды и я стану чьим-то счастьем

— Вам его не найти, — юное худое лицо исказила кривая усмешка. Они связаны, они — пленники, однако… Дураку понятно, кто был истинным пленником на этом острове. — Да даже если найдёте — мальчонке вашему недолго осталось. Было бы у неё больше сил — она бы набросилась, приставила бы к его шее меч, чтобы только увидеть страх в полном издёвки взгляде… Однако было кому сделать это вместо неё. Как давно она не видела Реджину такой… Готовой убить. Схватив юношу за ворот она с небывалой силой прижала его к дереву, занося руку с известной целью… — Реджина, стой! Но остановить было поздно. Тонкая рука пробила насквозь грудную клетку и спустя мгновение появилась вновь, сжимая пульсирующее от страха, алое и такое живое сердце… — Где Пэн? — до чего знакомо прозвучал этот голос… Изменилось лишь имя, но этот вопрос Эмма слышала прежде сотни раз. «Где Белоснежка?» По сей день, должно быть, в стенах замка Королевы живы крики едва дышащих, искалеченных и жаждущих спасительной смерти жертв — сторонников принцессы. Эмма помнила, как подавала ей плеть или «кошек», а порой, когда рука Королевы уставала, сама проливала кровь бедных мучеников. Но сейчас всё было иначе. И пусть страх того, что Реджина зайдет слишком далеко, был жив, она знала, что теперь это необходимо, и не стала бы останавливать её, даже если б могла. Мэри Маргарет, оцепенев, жалась к мужу. Она тоже видела теперь лишь Злую Королеву, но, в отличие от Эммы, зло её она не принимала никогда, и даже теперь не видела ему оправданий. — Зря стараетесь, — мальчишка все ещё улыбался, хоть лоб покрылся нервной испариной. — От меня вы ничего не узнаете. — Правда? — зловещая искра сверкнула во взгляде. — В таком случае не откажи мне в удовольствии… Лицо юноши исказила мука, и слабый полухрип-полустон вырвался из груди. Многолетний опыт позволил Королеве сжимать сердце ровно до того момента, когда лишнее движение обратило бы его в прах. Результат не заставил себя ждать… — Хорошо, — выкрикнул он, стараясь дотянуться до сжимающей сердце руки. — Верните. — Говори, — тихо и с угрозой приказала Реджина. — Он у Древа, — ответил юноша. — У Древа Дум. А теперь верните… Но Реджине уже не было дела до побледневшего мальчишки. Грубым движением вернув сердце, с торжеством во взгляде она обернулась к неподвижным зрителям. Теперь они знают, где искать врага. И знают, как его победить.

***

— Древо Дум — необычное название, — первым нарушил напряженную тишину Дэвид. — Его название меня волнует сейчас меньше всего, — мрачно ответила Реджина. Они шли втроем, но королева, казалось, и не замечала её присутствия. Эмма старалась оправдать это её сосредоточенностью на их общей миссии, но знала, что дело здесь не только в ней… — Это оно? Это дерево и впрямь отличалось от тех, что его окружали. Оно возвышалось над ними, раскинув крону, похожую на ветви плакучей ивы. Древо стояло по центру — другие словно расступились перед ним и жались теперь друг к другу вокруг него. — И где он? Наверху? — Дэвид вскинул голову, будто и впрямь надеясь найти знакомый силуэт меж ветвей. — Нет, намного ближе… — донеслось прямо из-за спины, и в следующее мгновение две тонкие лианы вырвались из-за Древа и обвили троих путников, прижимая их спинами к широкому стволу. — Весьма по-геройски было выпытывать из мальчишки моё местоположение, Ваше Величество! — Не тебе учить, как поступают герои! — выкрикнула Реджина, пытаясь вырваться из тисков, однако, чем сильнее было сопротивление, тем яростнее впивались они в кожу. — Пожалуй, что не мне, — Пэн присел напротив, с живым, почти детским интересом разглядывая «гостей». — Однако и вам уже, наверное, не до геройства. Мне было бы вас жаль: потерять в один день сына и… её, — он кивнул на Эмму. — К счастью, излишняя сентиментальность мне не свойственна. Зато вам… Скажи, Спасительница, каково было впервые её предать? Если бы губы его не шевелились, Эмма могла бы подумать, что этот голос обращается к ней одной, ей одной адресован этот укор… Так странно — знать, что его услышал кто-то ещё. — Не отвечай, Эмма, — крикнул Дэвид. — Он лишь этого и добивается — наших сожалений. — И твоих сожалений, Принц, — усмехнулся Пэн, переводя на мужчину взгляд. — Твоя жена так хотела ребёнка с чистой душой… Неужели и ты никогда не мечтал о том же? — Я люблю Эмму! — Допустим, — усмехнулся Пэн. — Но если ты умрёшь здесь и сейчас, разве не пожалеешь о том, что так и не обнял ни разу своего ребёнка? Совсем крошечного? Совсем невинного? Путы впились в кожу ещё сильнее, практически не позволяя вдохнуть. — Уже закончил? — холод и спокойствие этого голоса поразили бы Эмму, если бы лианы, обвивавшие рёбра в районе раны не заставляли ту пульсировать ещё более болезненно. — Отчего же, готов продолжить, — трава едва подогнулась под его шагами, когда он приблизился к Реджине. — Скажите, Ваше Величество, если бы вы не наслали то заклятье, разве находились бы те, кого вы любите, в смертельной опасности? Вы — корень из бед и причина их скорой смерти. — Ошибаешься, — этот голос, казалось, испугал даже его, демона, хоть виду он и не подал. — Не было бы заклятья — не было бы моего сына. Лиана разорвалась, словно «другая» сила, куда более могущественная, чем сила физическая, заставила сдаться тёмную магию Нетландии. Мимолётный ужас скользнул по красивому молодому лицу, вновь тошнотворно-ребячески изогнулся его рот. Он попытался взлететь, скрыться, но все попытки оказались тщетными. Недрогнувшая даже сейчас рука Реджины прошла сквозь грудь, с каким-то особым наслаждением вырывая сияющее золотом сердце — сердце Истинно Верящего. Удивление, сменившее страх застыло на лице Пэна — лишь его и Королеву, прекрасную в своём триумфе, успела увидеть Эмма, прежде, чем осела на землю, погружаясь в головокружительное и болезненное забытье…

***

Когда-то её уже несли вот так, на руках. Когда-то давно и кто-то другой. До этого момента она помнила тот день и своего спасителя лишь со слов лекаря. Она поблагодарила Шеймуса, потерявшего глаз, но не благородство — истекая кровью, он целую милю пронёс её на руках. И теперь она помнила эти моменты, когда бессознательно, отчужденно смотрела на едва поблескивающий доспех и спёкшуюся кровь на коротких огненных волосах. Время от времени не то резкая боль, пронзающая рану, не то неспокойное сознание, страшащееся забытья, приводили Эмму в чувство. Она чувствовала несущие её крепкие руки, видела лицо Дэвида, слышала далёкие голоса и тяжелое дыхание отца, но не могла и подумать о том, чтобы заговорить или шевельнуться — даже мысли казались сейчас густыми, как кисель. Возможно, ей только кажется. Возможно, вновь играют свою роль воспоминания о «том разе», но руки, другие, мягкие руки, убирающие волосы с её лица, губы, целующие лоб — разве могло её сознание породить столь настоящий и такой родной образ? Да или нет — об этом она задумается позднее, когда отпустит лихорадка, и яд даст наконец вздохнуть полной грудью…

***

Обычно мы дышим, не задумываясь. Да и чего ради осознавать каждый вздох — обычно и без того в беспокойном человеческом сознании роится слишком много мыслей… Но сейчас всё по-другому. Сейчас она делает первый осмысленный вдох за последние часы, чувствует, как воздух сладостным глотком касается сначала сухих, как после мороза, губ и проходит внутрь живительной силой… Эмма открывает глаза. Как бывает обычно после пробуждения, мир представляет из себя множество расплывчатых, причудливо сплетенных пятен. Сейчас она знает лишь одно — это не Нетландия, не ставший привычным извечный зелёный пейзаж. Это помещение. Совсем крошечная комнатка, тускло освещенная едва тлеющим фонарем. От фитиля исходит лёгкий жар, и, словно прочтя её мысли, кто-то отодвигает фонарь подальше, прикрывая рукой крошечное пламя. — Эмма. «Пятно», резко контрастирующее с пламенем фонаря и деревом этих стен, обрело очертания. Дэвид. Его лицо казалось осунувшимся, под глазами отчётливо виднелись синяки, словно действие яда коснулось и его… Но впечатление это тут же рассеялось, стоило улыбке коснуться его губ. — Всё будет хорошо, — произнёс он, убирая с её лица влажные от пота волосы. — В Сторибруке будет антидот… К утру уже будем дома. — Что с Генри? — голос оставлял желать лучшего, но сейчас ей было уже не до него. — Жив-здоров, — улыбнулся Принц. — Крепкий малый, весь в мать. Эмма усмехнулась, но даже эта слабая полуулыбка на её лице, казалось, сделала Дэвида вдвое счастливее. Он нежно потрепал её волосы, как делают обычно отцы в парках, когда их восьмилетние сыновья и дочери проезжают первые десять метров на новеньком двухколесном велосипеде. Всё ещё пульсирующий в голове жар заставил Эмму задуматься о парках и велосипедах — казалось, она вот-вот провалится в болезненный, бредовый сон, когда внезапно другая, намного более насущная мысль заставила её вернуться в реальность. — А Реджина? — с неожиданной твёрдостью в полуприкрытых глазах спросила она. — Что Реджина? — как мог, невозмутимо, отозвался Дэвид. — Ты знаешь, — Эмма прикрыла глаза, усилием воли заставляя сознание бодрствовать. — Так что с ней? Дэвид опустил взгляд и скрестил руки на груди, словно оттягивая время в ожидании, пока она вновь нырнёт в беспамятство, освобождая его от необходимости отвечать. Но этого не происходило. Глаза вновь были открыты и смотрели с завидной в её положении настойчивостью, не оставляя ему выбора. — Эмма, — выдохнул он, упираясь локтями в собственные колени. — Я хотел бы сказать, что всё хорошо, но ведь ты мне не поверишь… Ты ведь знаешь её лучше кого-либо. В случившемся нет твоей вины, но не суди Реджину слишком строго, если она не поймёт этого сразу. — Ты думаешь, она всё ещё зла на меня? — пальцы непроизвольно сжали простыню, что не укрылось от глаз Дэвида. — Я думаю, вам просто нужно будет поговорить, — его ладонь легла на её руку. — Разумеется, когда тебе станет легче. — Нет! — боль вновь вспыхнула под рёбрами, когда, опираясь на руки, она попыталась сесть. — Нужно сейчас… — Исключено, тебе нужен отдых, — Дэвид легко уложил её обратно на подушку. — Потерпи совсем немного… — Нет, — пусть уже не пытаясь встать, она держала отца за руку мёртвой хваткой. — Мне нужно её увидеть. Дэвид вздохнул, поднимаясь с табурета. Ему эта идея явно не по душе — но, с другой стороны, лучше уж он пойдёт навстречу, а не вынудит Эмму сделать это в буквальном смысле… — Хорошо, — наконец сдался он. — Я попрошу её прийти. Но, Эмма, если она откажется… — Спасибо, — Свон слабо улыбнулась, отпуская его руку. Дурман накатывал на неё с новой силой. И, как бы она не старалась оставаться в сознании, совсем скоро вновь утонула в уже знакомом забытье…

***

Странный сон — такими по-особенному яркими и живыми они бывают только в лихорадке… Эмма совсем крошечная. Она с интересом разглядывает свои маленькие руки, трогает светлые волосы, нагретые лучами утреннего солнца… Весна. На Севере она наступает очень поздно и длится совсем недолго, спеша превратиться в такое же мимолётное лето. Но ребёнку, для которого два года — вся прожитая жизнь, даже жалкий месяц кажется благодатной вечностью… Ей не хочется покидать постель — здесь, на солнце, так тепло и уютно, но когда её поднимают эти мягкие руки в белых рукавах, оказывается, что в их объятиях ещё теплее… Она и не помнила маму такой. Такой живой, такой красивой. Крохотный пальчик коснулся её лица, скользнул по ямочкам на щеках — она давно уже забыла об их существовании! Она забыла её серо-голубые глаза, мягкие волосы, с которыми так нравилось играть в детстве и эти неяркие веснушки под глазами, которые отец часто сравнивал с райскими цветами… Кажется, она говорит что-то. Говорит, что скоро уже не сможет носить дочь на руках, благодарит богов за то, что она растёт так быстро… По дому разливается запах свежего хлеба, им пахнут волосы мамы и её одежда, на её щеке небольшое пятно от сажи, а на рукавах — остатки муки… Эмма смеётся, продолжая перебирать в руках её локоны, и словно сами утренние лучи в её маленьких ладошках вплетаются в мамины косы, словно само небесное светило преклоняется перед её такой земной красотой… Сон растаял быстро, хотя, казалось, восходящее солнце отпечаталось на сетчатке. Лицо мамы вновь растворилось в забытии, она снова практически не помнила такого родного лица, ямочек на щеках и «райских цветов». На тело вновь свинцом навалился жар. Здесь темно и холодно, хотя последнее, должно быть, всего лишь лихорадочный озноб… — Как ты? — донёсся чей-то голос из темноты. Эмма перевела взгляд и лишь теперь, привыкнув к темноте, он различил в ней знакомый силуэт. — Реджина… — выдохнула она, протягивая руку, словно желая убедиться в том, что не бредит. — Дэвид сказал, ты хочешь со мной поговорить, — по интонации её неясно было, что она чувствует теперь. — Если хочешь, я уйду. — Нет, — пальцы машинально вцепились в её предплечье, боясь отпустить. — Ты ведь зла на меня, да? Наверное, жар заставил эту фразу прозвучать по-детски — но как иначе, если не напрямую, спросить о том, о чём узнать необходимо? Реджина не ответила. Её рука скользнула в карман, а в следующую секунду в ней вспыхнуло пламя спички, тут же переданное ещё тёплому фонарю. Теперь Эмма могла увидеть её лицо, озаренное этим тусклым, но тёплым светом… Она ожидала совсем другого. Что угодно, но не ярость была теперь во взгляде женщины. — Если бы это случилось с тобой, — продолжила Эмма, отчего-то уверенная, что лишь эти слова и должны быть сказаны теперь, — ты ведь поступила бы так же, разве нет? Подрагивающей рукой Эмма коснулась её подбородка, нежно приподнимая его и заставляя королеву взглянуть ей в глаза. Однако та не позволила ей эту руку отнять, сжала её своей, без слов даря надежду… — Да, наверное, — горько хмыкнула она, поглаживая тыльную сторону ладони в той никому, кроме неё, не свойственной нежной манере. — Только разве же ты мне дашь доказать обратное? Эмма улыбнулась, и даже боль, по-прежнему горящая в месте ранения, казалась почти что приятной, как и эта пропахшая ромом и солью каюта была самым уютным местом на Земле… Мягкие губы коснулись сухих и бледных в долгом поцелуе и даже будь глаза Свон закрыты, она почувствовала бы в них улыбку… — Но обещай, что больше такого не будет, — оторвавшись от её губ, Реджина настойчиво взглянула в полуприкрытые глаза. — Обещай говорить обо всём, что бы ни случилось. Наверное, сейчас не лучший момент, чтобы просить и давать подобные обещания… Однако Эмме уже всё равно — её тело ломило, зато душа была опьянена сладкой эйфорией, из-за чего простое слово «Обещаю» было произнесено без колебаний. — Отдыхай, — быстро поцеловав краешек губ ещё раз, Реджина коснулась дверной ручки, собираясь покинуть каюту, однако тут же её остановил чуть хриплый, но всё же весёлый голос. — Стой, — быстро окликнула Эмма. — На правах умирающей приказываю тебе остаться. Реджина укоризненно склонила голову набок, однако в глазах всё же сверкнули весёлые искры. — Ты не умираешь, — твёрдо заявила она, всё же вновь опускаясь на край кровати. — До Сторибрука дотянешь, а там будет антидот, так что придумай что-нибудь более оригинальное. — Значит на правах той, кого ты любишь, — Эмма бесцеремонно похлопала ладонью по простыне. — Ложись. — На койке в фут шириной? Ещё чего, — фыркнула Реджина, однако когда слабая рука потянула её вниз, сопротивляться не стала… Эмма лишь улыбнулась демонстративно недовольному выражению её лица и прижалась чуть ближе, невольно ловя себя на мысли, что исходящее от неё тепло борется с ознобом не хуже одеяла… Она прикрыла глаза, наслаждаясь этим теплом, когда холод, вдруг обжегший лицо, заставил вздрогнуть и вновь отложить на потом сладостный сон. Оперевшись на руку, Реджина промакивала влажным платком её лицо, и Эмма готова была поклясться, что только что увидела на нём золотистую «Р». — Так полегче? — тихо спросила она, теперь прикладывая платок к её щеке. — Ты бы вышла за меня? Слова вырвались сами, и, хоть теперь Эмме хотелось бы вернуть их обратно, она ждала ответа с обычно ей не свойственным трепетом. — Милая, ты бредишь, — Реджина мягко провела рукой по её лицу. Её эти слова удивили не меньше, чем ту, что их произнесла, однако что-то в её взгляде подсказало Свон — она хотела бы ошибаться. — Да, наверное, — улыбнулась Эмма, утыкаясь носом в её шею. Перед глазами снова плавали образы — вновь такие тёплые и родные, но не образы давно прошедших сладостных дней детства — образы будущего, такого недосягаемого, но… Возможного, не так ли?