Однажды и я стану чьим-то счастьем

Сутки на острове всегда проходили одинаково — Генри успел заметить это за те несколько дней, что уже пробыл здесь. Утро здесь всегда было даже не сонным, но практически мёртвым; в эти мгновения остров казался необитаемым. Днём Пропащие мальчишки начинали, словно по чьей-то команде, вылезать из нор и подобий хижин. И лишь к вечеру остров оживал по-настоящему, лишь на закате обитатели этой земли принимались бесчинствовать, лишь тогда начиналось истинное безумие, достигавшее пика своего с заходом солнца… Никто не держал здесь Генри. Никто не принуждал остаться, создавая иллюзию свободы. Именно она — эта иллюзия — удерживает обычно в клетке не хуже замков и стальных прутьев. И Генри не мог сбежать. Даже если бы захотел, не смог бы. Просто потому, что не мог бороться с преградой, которой нет… — Не хочешь повеселиться вместе с нами? — вопросил из-за его спины звонкий юношеский голос. Генри не ответил, лишь устремил глаза в землю, будто надеясь, что Пэна остановит его молчаливость. Он присел рядом — добродушный, со смешно оттопыренными ушами, на вид старше его года на четыре, не более. В первый раз этому облику удалось провести Генри. В первые дни, даже зная, кто перед ним, Генри не верил, но затем, совершенно случайно встретив его взгляд в момент, когда тот не готов был притворяться, он увидел в Пэне его истинную суть… И с тех пор больше ни разу не поддался на уговоры, слащавые речи и звонкий голос. Теперь он знал, кто такой Питер Пэн. — Я не в настроении, — вновь, как и прошлым вечером, ответил мальчик, хотя уже знал, что слова эти ничего не решат. — Ты всё ещё ждёшь своих мам? — с живым интересом спросил Питер, стараясь заглянуть пленнику в лицо. — С чего ты вообще взял, что они здесь? — Я просто знаю, — резко ответил Генри, невольно поднимая взгляд и встречая невинно-изумленные лукавые глаза юноши. — Ты просто знаешь… — протянул Пэн, лениво откидываясь назад, облокачиваясь на ствол дерева. — Что ж, на Нетландии главное верить. Губы коснулись свирели, легко подули по очереди в каждое её отверстие. Это незамысловатое движение должно было вызвать быструю и нескладную гамму — и всё же свирель не издала ни звука. — Мне кажется, ты мешаешь им меня найти, — вдруг неожиданно для самого себя заявил Генри. Губы замерли, так и не выведя самую высокую беззвучную ноту. Питер выпрямился, и взгляд вновь с искренним любопытством скользнул по беснующимся мальчишкам, словно и сам демон втайне желал присоединиться к их буйству. — Что ж, лучше уж верь в это, — пожал плечами юноша, вновь поднося свирель к губам. Взгляд его был полон безразличия — казалось, никто и ничто, кроме излюбленного инструмента, не имело сейчас для него значения. И в глубине души Генри догадывался об этом. Но любопытство, тревога, и даже толика страха от его слов всё же заставила мальчика выпалить: — Так что с ними на самом деле? Брови Пэна сошлись на переносице, но взгляд всё ещё следил за пламенем костра и буйной пляской вокруг него. Избегал ли он смотреть на Генри? Определенно. Но делал ли это случайно, или намеренно, стараясь сбить его с толку? Наконец он решился. Рот приоткрылся, слова вот-вот должны были вырваться наружу. Генри затаил дыхание, ожидая их, зная, что услышит нечто страшное, но всё же желал это услышать, ведь, как известно, реальность редко оказывается хуже того, что мы сами себе представляем. Однако не зазвучавший голос прервал резкий вскрик, донёсшийся из глубин джунглей. Пэн замер, его взгляд опустел, а губы вновь сомкнулись. Он ждал. И ждать пришлось недолго. Оттуда же, но ещё громче и отчаянней, донёсся ещё один, точно такой же вопль. Но теперь ясно было, что пытался изобразить тот, кто его издавал — петушиный крик. Почти незамедлительно он повторился в третий раз, и Питер сорвался с места, изумленно и гневно вглядываясь туда, откуда он исходил. — Что такое? — Генри попытался оглянуться, но не успел предпринять ничего, когда всё вокруг него обволокло блестящей серебряной пылью. Не почувствовав боли, не успев даже толком осознать случившееся, мальчик обмяк на траве возле дерева — не потерял сознание, просто… Заснул. И у же не мог видеть вольных плясок Пропащих, что в то же мгновение схватили дубины и луки, направляясь за своим вождём навстречу петушиному крику…

***

После привала долго мучались с загадкой карты. Каждый понимал, что пустых подсказок Пэн давать не стал бы — он всего лишь мальчишка… Мальчишка, которому очень хочется поиграть. Все забыли тогда о разногласиях — один за другим подсказывали Мэри Маргарет те имена и слова, что могли стать ключом к карте, и всё же она не поддавалась, насмешливо сохраняя свою прежнюю чистоту. Тогда-то и появилась идея сжульничать. Совсем немного — ведь так поступают и дети. И вот теперь карта указывала им направление, но совсем не так, как указывают обыкновенно карты: под чарами Королевы, она легко прорезала воздух перед путниками, несомненно ведя их к цели. Поначалу эта идея казалась чистым безумием — с первого шага «вглубь Нетландии» они поняли, что никакие чары не могут быть применены здесь без ведома хозяина… Но пока что лист бумаги летел решительно и верно, что развеяло сомнения и даже вселило некую надежду. Не сказать, что Эмма была в приподнятом духе — здесь и сейчас это было практически невозможно. И всё же разговор, сбросивший значительную часть оков, о которых она прежде даже не подозревала, сон, и надежда в виде лавирующей в воздухе путеводной звезды — всё это дало силы и подняло боевой дух, ну а о большем она пока что и не мечтала… — Плохая идея, — внезапно прошептал почти над ухом знакомый мужской голос. Эмма обернулась на ходу, тут же лицом к лицу сталкиваясь с Крюком. — Это? — она махнула рукой на карту. — Пока что работает гладко, не так ли? — Да. Пока что, — мрачно заметил пират. — Но кто знает, что она выкинет после. — Не суди по себе, — с той же интонацией ответила Свон, яростно обламывая преграждавшую дорогу ветвь. — Мной манипулировали, — шёпотом воскликнул Крюк. — Сначала Кора, затем… Они. И то, что она, — он кивнул на идущую впереди Реджину, — рассказала тебе о моих словах… Поверь, я сказал это острастки ради. — О каких словах? — Эмма сосредоточенно убирала прилипшую к небольшому кинжалу траву, обращая на разговор не больше внимания, чем на какое-нибудь радио. — О том, что у меня на тебя виды. Свон остановилась прямо посреди тропы — благо остальная идущая впереди процессия была слишком соредоточена на карте, чтобы обратить на это внимание. — Виды? — Эмма обернулась, с искренним непониманием впериваясь взглядом в лицо пирата. — И что это должно значить? — Да брось, — усмехнулся Крюк. — Поиграли и хватит — не вечно же тебе ЕЙ служить. Смысл слов едва доходил до сознания — она отказывалась верить в то, что слышит. — И что это значит, интересно? — рука сильнее сжала кинжал, скорее машинально, чем с искренним намерением, но деталь эта не укрылась от глаз мужчины. — Такая любовь никогда не живёт долго, — продолжал он, теперь следя лишь за оружием в её руках. — Либо умирает сама, либо её… Отнимают. — Как отняли у тебя, — тихо произнесла Эмма. — Ты говорил. Но это не значит, что то же ждёт и нас — даже не надейся. — Что ты, — пират поднял руки в примирительном жесте. — Я и не претендую… Но помню, как также верил когда-то в нерушимость нашего с Милой счастья. И вот её уже нет, а я встречаю тебя и понимаю, что всё ещё способен любить, и при том — не её… — Довольно. — Однажды тебе надоест вечно быть рядом, осточертеют все эти высокие чувства — честность, любовь, благородство… И тогда ты придёшь ко мне, — он улыбнулся, раскидывая руки, словно уже встречая её, уставшую и потерявшуюся. — И тогда я буду тебя ждать. И, поверь, я буду очень… Какая сила направила её руку в тот момент, когда холодная сталь кинжала почти вплотную прижалась к шее пирата? Что помогло ей оттолкнуть его к стволу дерева с такой яростью, что даже он, обыкновенно твёрдо стоявший на ногах, теперь безвольно сполз на землю под её напором? Ни один из них не успел понять — да это было уже не нужно. В дюймах от головы Эммы, так близко, что оперение всколыхнуло светлые волосы, пролетела стрела, пущенная из неизвестного направления. В одно мгновение тихая поляна заполнилась свистом стрел и криками… Петушиными криками. Засада. Пригнувшись, стараясь скрыться от стрел за деревьями, Эмма бросилась к остальным — к тем, кто уже отбивались от нападавших, каждый, чем мог. Свон вынула меч из ножен — теперь ярость, нерастраченная на Крюка, пригодится как никогда. Незаметно скользнув в траву, она подобралась ближе — лучники всегда слабеют, видя врага в лицо. Эти же лучники были просто детьми, точно ни разу не участвовавшими в настоящих сражениях… С такими бороться Эмма не привыкла. Она видела их глаза. Зоркие и быстрые, они прекрасно справлялись со стрельбой, но минутное ликование от каждой выпущенной стрелы, так и не смогло перебить ту почти первобытную тоску и пустоту, что жила в них, должно быть, постоянно. Эмма часто видела эту пустоту раньше в глазах сирот, но даже если эти дети покинули родных по своей воле… Разве от этого они не перестают быть просто детьми? Её отрезвила ещё одна пущенная стрела, просвистевшая критически близко от Реджины, которая служила отличной мишенью благодаря сгусткам огня в её руках. Если не убивать, то помешать мальчишкам нужно точно — а с этой задачей можно было бы справиться даже голыми руками. Один из лучников, находившийся в не самом устойчивом положении, был обезоружен после небольшого и несложного поединка. Второго оглушила рукоять меча, а третьему, особо крупному для своих лет, но оттого не более маневренному, пришлось заломить до предела руку, пока тот не упал ничком на землю, продолжая тихо выть от боли. Расправившись с последним из них, Эмма вскинула голову. Стрелы так никого и не задели — это не могло не радовать. Большая часть мальчишек бежала, у оставшихся едва ли оставались при себе стрелы. Однако внутренне ликование очень скоро испарилось, стоило только увидеть тёмный силуэт в плаще по другую сторону поляны… Он был совсем не похож на мальчишку или даже подростка. Длинная тень, дух, словно полностью состоявший из своего рваного одеяния, натянул тетиву, и сердце Эммы упало, стоило увидеть, в КОГО направлен был наконечник стрелы. Нельзя закричать. Нельзя предупредить — для стрелка этот может стать чем-то вроде триггера. Нужно молчать. И нужно подобраться как можно ближе и как можно быстрее, надеясь лишь на то, что силуэт не станет рисковать и будет выжидать, прежде чем отпустить тетиву. Однако выжидать тень не собиралась — и это было очевидно, ведь даже ей, безликой и, должно быть, невесомой свойственны были человеческие движения. Короткий вздох всколыхнул тёмный плащ, худощавая рука с силой оттянула тетиву, а затем разжала тонкие пальцы, выпуская стрелу прямо в цель… Однако опыт бывалого воина не дал её наконечнику поразить её… Быстрым движением бросившись на Королеву, Эмма сбила её с ног, чувствуя запоздалый страх и почти сразу последовавшее облегчение. Удалось. Тонкий силуэт скрылся за деревьями, хоть и не выполнил своего предназначения… Но теперь Свон не важны его мотивы. Ведь вместе с ним с поляны мгновенно исчезли и все Пропащие, растворились, как тени, словно их и не было. И лишь теперь, поднимаясь с земли, Эмма ощутила несильную, но вполне отчётливую боль в левом боку, на месте старого боевого шрама. Эта рана не была так глубока, как прежняя. Кровь не сочилась сквозь одежду, не падала тяжелыми каплями на землю… А это значит, что о ней можно забыть, несмотря на странный холод, что пробежался по телу от места соприкосновения стрелы и кожи, и на всё ещё капающие с её наконечника тёмные, вязкие капли…

***

Странное ощущение — они идут совсем небыстро, и всё же сердце бьётся в неистовом ритме, словно она бежала, и при том уже давно… Вечера здесь всегда были тёплыми, но этот был на редкость стылым — настолько, что руки Эммы невольно покрылись гусиной кожей. Она прикрыла глаза. Сейчас больше, чем чего-либо, хотелось привала. Просто лечь и проспать — долгие часы или даже сутки… Да что это с ней? Генри — вот кто должен теперь занимать все её мысли. А с таким настроем далеко они не уйдут. Казалось таким нереальным то, с какой силой и бодростью она шла только этим утром, с каким расчётом боролась с Пропащими всего несколько часов назад… Должно быть, долгая дорога или прежние тревоги так влияют на неё, заставляя поверить, что сейчас она не смогла бы обезоружить ни одного, даже самого тонкого и слабого из Потерянных. Все идут всё с той же бодростью. Они проделали тот же путь, и также сражались с врагом — так почему даже Мэри Маргарет идёт в разы увереннее её? Эта мысль, казалось, придала сил: гордо выпрямившись, Эмма нарочито бодро обрубила ветвь дерева… Точнее, попыталась обрубить. Удар вышел настолько слабым, что та едва ли переломилась надвое. Свон застыла рядом с ней, вперившись непонимающим взглядом в насмешливо нависшую над ней ветвь. Она ударила ещё раз — и плечо отозвалось несильной ноющей болью. Ветвь всё ещё держалась на тонком слое коры. — И где она? Эмма резко обернулась, вновь встречаясь лицом к лицу с пиратом. Но на этот раз в его лице не было и капли насмешки. Он смотрел настойчиво и даже, пожалуй, взволнованно. — Она? — машинально переспросила Свон. — Твоя рана. Где она? Эмма качнула головой. Бредовым казалось само предположение о том, что эта едва ощутимая царапина могла стать причиной её странного самочувствия — она бы скорее поверила в то, что тревоги и впрямь сказались на ней сильнее, чем на остальных. — Раной я бы это не назвала, — негромко ответила она, наблюдая за удаляющейся процессией. — Поторопимся, не хватало ещё заблудиться. — Я с таким сталкивался не раз, — Крюк смотрел на неё с прежней настойчивостью. — Покажи, иначе ОНА об этом узнает. Что-то в его взгляде дало понять — пират не блефует. Эмма знала одно: даже если он прав, и странные ощущения вызваны «раной», Реджина об этом узнать не должна, точно не сейчас. В голове пронеслось короткое «Чёрт с ним» прежде, чем Свон приподняла майку, невольно вздрагивая от открывшегося ей зрелища. Чуть ниже рёбер, прямо поверх старого шрама, была царапина, совсем неглубокая, с несколькими крохотными каплями засохшей крови. Но не сама царапина заставила её отвести взгляд — вокруг неё тонкой паутинкой по коже расползалось что-то чёрное и настолько неестественно-яркое, что казалось, это можно было стереть одним движением руки… Можно было бы, не будь это «нечто» глубоко под кожей. — Насколько плохо? — чуть хрипло спросила она, невольно ища в лице Крюка хоть намёк на то, что ещё не всё потеряно. — Пара недель, думаю, есть, — голос капитана был теперь меньше всего похож на его обыкновенный иронично-насмешливый тон. Сердце Эммы ухнуло вниз. «Пара недель». Не верилось, что ЭТО случилось в поединке с Потерянными мальчишками — нет, они не могут стать её убийцами! Наверное, лишь это — лишь неспособность поверить в произошедшее, стало причиной её спокойствия… Точно не храбрость, ведь даже самые отважные воины боятся смерти, когда им есть, что терять… — Тебе нужно ей сказать, — ещё тише продолжил Крюк. — Поверь моему опыту, с этим не живут долго и счастливо. — Плевать, — резко ответила Эмма, ступая на тропу и ускоряясь, чтобы нагнать процессию. — Рано или поздно она всё равно узнает. — Значит пусть узнает поздно, — всё то же неверие придало шагу прежней решительности. — И точно не от тебя. Идёт ли за ней Крюк или нет — да какая разница? Она всегда считала глупцами тех, кто до последнего отрицал близость смерти, всё ещё надеясь увидеть родных — кто отца и мать, кто жену и детей — но теперь понимала их… Она столько раз была близка, порой на самом краю, а однажды даже переступила через край, оказавшись с «той стороны» мироздания — неужели всё это вело к этому дню, когда очередная, едва ощутимая рана, ознаменует истинный конец? Нет. Всё не может закончиться здесь, на Нетландии, и кем бы ни был тот тонкий силуэт, не он станет её убийцей… Туман рассеился, возвращая его в реальность. Казалось, всё осталось точно таким же, каким он видел в последний раз: мальчишки всё так же кружатся вокруг костра в безумной пляске, на небе всё так же ярко светит луна, а Пэн сидит у ствола ближайшего дерева, задумчиво играя на свирели, по-прежнему не издававшей ни звука… — Очухался? — бросил тот, на мгновение отрываясь от инструмента. — Горазд же ты спать. — Что со мной было? — Генри присел, протирая глаза от остатков сна. — Разморило, — просто ответил Питер. — Бывает. Всех по началу клонит в сон с закатом. Ты скоро привыкнешь. — Ты что-то говорил мне, — мальчик зажмурился, силясь вспомнить последние мгновения перед своим беспамятством. — Ты сказал, что знаешь, где мои мамы. Взгляд Пэна вновь опустел, устремляясь на языки пламени. — Не знаю, — протянул он. — Догадываюсь. Генри выпрямился, вновь чувствуя странное волнение от того, какую тайну собирался открыть ему юноша. Что-то подсказывало ему, что позже он пожалеет о том, что её услышал. Но здесь и сейчас ему просто нужно знать. — Видишь ли, Генри, сюда никто не попадает просто так, — задумчиво продолжал Пэн. — Всех их когда-то бросили, и они нашли новую семью здесь — среди тех, кому семья уже не нужна. — Но я попал сюда не по своей воле, — возразил мальчик. — И ты не даёшь моим мамам найти меня — я это знаю. — А с чего ты взял, что они тебя ищут? — внимательные зелёные глаза быстро переметнулись на Генри. Он не знал. Просто уверен был в том, что они здесь, что они ищут его — как могло быть иначе? Губы Пэна изогнулись в улыбке, хоть лицо продолжало машинально выражать сочувствие. — У них не было ничего, дороже тебя, пока они не помнили о своём прошлом, — Питер провёл кончиком пальца по всем отверстиям свирели. — Но теперь они есть друг у друга. Думаешь, ты всё ещё нужен им так же, как нужен был когда-то? Генри не ответил. В ночном воздухе только что прозвучали его собственные мысли — те, что часто приходили ему в голову, но он гнал их, уверяя себя в том, что теперь, будучи вместе, его мамы полюбят его лишь сильнее… Тихой мелодией, больше похожей на песнь ветра, на поляне зазвучала свирель. Ночь, до того полная неестественных и непонятных криков Потерянных, теперь будоражила кровь. Языки пламени казались весёлыми и дурманящими — как и сам этот танец. Ноги сами понесли Генри к костру, точно такой же крик вырвался из его груди радостным эхо. Пэн смотрел на него с детской улыбкой на лице и лукавым огоньком во взгляде. Поднявшись на ноги, он вновь подул в свирель — и сейчас её глухая, но громкая песня казалась самым сладким звуком. Тени в плащах, звук индейского тинтама и треск поленьев — неудивительно было, что, поддавшись чарам ночи, Потерянным так просто было забыть о матерях…