Однажды и я стану чьим-то счастьем

Люди, воспользовавшиеся порталом впервые, всегда чувствуют примерно одно и то же: их словно сжимает в крохотную точку, перенося сквозь пространство в другой мир, а затем отпускает так резко, что устоять на ногах представляется едва ли возможным. Генри был одним из них — новичком. Он давно мечтал побывать в другой реальности — в другом мире, мечтал увидеть его жителей и воочию убедиться в том, что фантазии всей его жизни — не бредни сумасшедшего. Однако сейчас он предпочёл бы проделать ещё один, не менее неприятный путь обратно, чем остаться лежать на песке, между морем и мрачным лесом, больше похожим на джунгли. — Вставай, малыш. Отдохнёшь, как закончим дело, — грубая рука вздёрнула Генри за ворот на колени, а затем — на ноги. Грег утёр рукавом всё ещё хлещущую из носа кровь, и Генри поймал себя на мысли о том, что даже сейчас, находясь в неизвестном мире наедине с двумя похитителями, не может сдержать улыбку гордости за Эмму. — В чём дело? — рявкнул мужчина, притягивая к себе маленького пленника. — Будешь ухмыляться — я тебя и похлеще раскрашу. — Грег. — Со мной не шути — мамаша расскажет о последствиях, когда встретитесь на том свете. — Грег! Грег обернулся, всё ещё сдерживая мальчика, но тут же ослабил хватку, едва увидел ужас на лице соратницы. — Что такое? — прохрипел он. Тамара не ответила. Лишь молча протянула некий аппарат — то ли телефон, то ли рацию. Грег попытался включить его, но кнопка запала внутрь от одного прикосновения, так и не давая никакого результата. Он попытался проверить наличие батареек, но вместо того, чтобы разочаровать или озадачить ещё больше, аппарат просто развалился на части, высыпая на землю своё содержимое, которым оказался… Один лишь песок. Его шелест послужил чем-то наподобие командного выстрела: из темноты выскочили, словно появившись из воздуха, мальчишки и юноши в тёмно-зелёных плащах. — Кто вы такие? — крикнула Тамара, машинально прикрывая рукой Генри. Нет, не чтобы защитить. Чтобы кучка подростков не отобрала у них добычу, которую они, казалось, всё ещё надеялись вручить заказчику. — Тот самый «штаб», о котором вам говорили, — криво ухмыляясь, ответил один из них — главарь —если судить по величественной и ленивой походке. — И мы пришли за мальчишкой. — Нам не говорили, что «штаб» состоит из детей! — Тамара шагнула ему навстречу. — Простите, дамочка, — оскалился тот, — взрослых здесь не жалуют. Огонь! Этот крик и для Генри послужил сигналом: уверенный, что за ним вот-вот понесутся мальчишки или их стрелы, он рванул сломя голову прямо к джунглям. Но погони не было. Присев за деревом, он увидел, как двое тел, пронзённые отравленными остриями, упали замертво. Страх за собственную жизнь не позволил Генри оцепенеть от ужаса — ноги сами понесли его вглубь мрачных джунглей…

***

Эмма сидела в каюте, больше напоминающую морской баррак. Более чем минималистично обставленный, он содержал в себе две узкие, пропахшие ромом койки да непонятно кем и когда приколоченную к стене деревянную балку, возможно, предназначенную для сушки одежды. В голове Свон слишком много мыслей… И, как ни странно, именно это нехитрое приспособление смогло помочь избавиться от них, хотя бы ненадолго. Обхватив пальцами балку, Эмма оторвала ноги от пола. Та недовольно скрипнула, но выдержала. Первые несколько подтягиваний были лёгкими и даже ободряющими. Чувство собственной силы — физической или душевной — всегда вселяло уверенность в победе над врагом, кем бы он ни был. Но в этот раз, по словам мистера Голда, враг силён по-настоящему: силы рук или духа может попросту не хватить… В то время, как на кону стоит куда большее, чем слава. Эмма тяжело дышала, уперевшись лбом в ладонь, словно подтянулась сотню, а не жалкий десяток раз. Это невыносимо. Ещё вчера она готова была пожертвовать всем, чтобы вернуть Реджину, а сегодня у неё отняли Генри, словно желая показать, что королева — не единственная, кого она могла потерять… Чьи-то руки мягко обняли её со спины, голова опустилась на её плечо, и Эмме не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кому эти объятия принадлежали. Она прикрыла глаза. Всего сутки назад она отдала бы за них всё на свете, а уже сейчас они едва ли приносят облегчение… — Волнуешься? — тихо спросила Реджина. — Ещё бы, — с горечью ответила Эмма. — Эти двое… — Эмма. Свон обернулась к женщине, удивленная её интонацией. Сейчас, когда Генри грозит беда, когда один из самых коварных злодеев охотиться за ним и вот-вот может найти, если уже этого не сделал — сейчас Реджина смотрит на неё с укором… — Что? — даже чуть резче, чем следовало бы, откликнулась Эмма. — Снова «эти двое» — ты только о них и думаешь. — Я думаю о врагах. Разве это плохо? Эмма присела на койку, выжидающе глядя на брюнетку. По её лицу было ясно, о чём она думает. Но произнести это вслух она не решалась — и причина тому была ещё более очевидной. — Я уже сказала, что им это с рук не сойдёт, — тихо, но твёрдо заявила Свон. — Если мы ещё встретим их живыми, я закончу то, что начала. — Нет, — с такой же твёрдостью ответила Реджина, присаживаясь рядом. — Нам нужно спасти Генри — это самое главное. А месть им ни к чему не приведёт, пойми ты это! — С чего ты вдруг решила почитать мне морали? — С того, что ты меня напугала. Тишина. Лишь над головами отдаются глухие шаги по палубе, да в уголке скребутся корабельные крысы. — Напугала тебя? — первой хрипло нарушила молчание Эмма. — Тем, что решила отомстить мерзавцу за то, что он едва тебя не убил? Я десятки раз убивала у тебя на глазах! — Но тогда ты действовала не по своей воле, — прошептала Реджина. — Это меня и пугает. Ты была сама не своя, и я вспоминаю об этом каждый раз, когда ты о них говоришь. Эмма не знала, что на это ответить. Отрицать глупо. Она готова была убить и не жалела даже теперь об удовольствии, которое испытывала от каждого удара… Но Реджине знать об этом необязательно. Свон подвинулась чуть ближе и обняла её одной рукой за плечи. Успокоил ли её этот жест? Волнуется ли она сейчас за Генри, или за душу любимой, или за всё сразу? Теперь Эмма не смогла бы ответить на этот вопрос: столь несвойственная им недосказанность висела в воздухе, пропитанном запахом рома…

***

С кормы корабля видно было, как блестящим чёрным шёлком обволакивает море деревянные доски. Ночь. Они в другом мире: так далеко от Сторибрука, что само его существование кажется здесь нереальным. Ветер раздувает парус и тихо несёт их в верном направлении — и именно эта природная размеренность выводила из себя больше всего. Ветру некуда спешить: он может позволить себе гулять медленно и плавно над морской гладью, а то и вовсе замереть… Они же, напротив, не обладают такой роскошью. Мэри Маргарет вглядывалась в рябящее море, где его тьма смешивалась с чернотой неба… Генри. Она уже привыкла к тому, что он — не «сын мэра», ученик или просто мальчик — он её внук. Но теперь не опасность, ему грозившая, занимала мысли женщины… Да, он смог стать ей родным. Неосознанно он стал частью её семьи ещё до того, как заклятье пало. Но разве могла она сказать то же самое про Эмму? Было ли хоть одно мгновение, хоть одно прикосновение, хоть одна улыбка, которая дала бы понять — она принимает мать? Нет. Лишь этот вечный холод и насмешки, ироничное подчинение её отчаянным попыткам сблизиться… Теперь она знает причину этого холода, хотя предпочла бы, пожалуй, неведение. Ведь не её плечи сжимала Эмма в то единственное мгновение, когда говорила о любви, и не по долгим годам разлуки были тогда её слёзы. Чьи-то руки мягко опустили плащ на её плечи, но Мэри Маргарет не дала понять ни словом, ни взглядом, что заметила этот жест примирения. Ярость — чёрное чувство. Но здесь и сейчас она знала точно, что имеет право его испытывать. — Мне не холодно, — бросила она, движением плеч заставляя плащ вновь оказаться в руках мужа. — Мэри Маргарет, — мягко начал Дэвид, — нам нужно поговорить, не так ли? — Да, — резко ответила она, оборачиваясь к нему лицом, — да, нам нужно поговорить. Ты знал. — Знал, — выдохнул Дэвид, усилием воли заставляя себя не отрывать от жены взгляда. — И не сказал. — Ты не смогла бы этого принять. — Принять?! — Крик неестественным звоном разнёсся в ночной тишине. — Когда грянуло заклятье, дочь была нашей последней надеждой, единственным, ради чего заклятье СТОИЛО пережить! Если бы я знала, что на «той стороне» меня будет ждать не она, а Чёрный Рыцарь… — взгляд замер, остекленев, силы на крик иссякли. — Не заклятье было местью — Королева забрала её… — Эмма — наша дочь, какое бы прошлое… — Наша дочь — Спаситель, — Мэри Маргарет прикрыла глаза, голос стал едва различимым шёпотом, — чистая душа, воплощение света… Она не пожертвовала бы жизнью ради Королевы, не стала бы служить ей, не убила бы невинного… Только не ради неё. — Теперь они обе ступили на путь добра, — возразил Дэвид, — и если мы хотим стать для Эммы настоящими родителями, то именно сейчас должны поддержать её: она нуждается в этом больше, чем когда-либо. Мэри Маргарет подняла взгляд. Её глаза были полны слёз, но смотрели с непоколебимой решительностью. — Моя дочь не Чёрный Рыцарь, — прошептала она, и одна капля сорвалась-таки с ресниц, глухо падая на палубу, — уж лучше у меня не будет её совсем… В голове роились воспоминания, вспыхивали один за другим перед внутренним взором… Бал, на котором она впервые увидела Белого Рыцаря. Холод и благородство — зал замер перед ней, и даже король, вопреки всем приличиям, склонил перед ней голову. Белоснежке любопытен был этот загадочный новый гость: она разделяла всеобщий трепет, но вскоре забыла о нём, стоило грянуть излюбленной мазурке. Отец часто говорил о нём. Особенно в начале новой войны: Белый Рыцарь станет воевать на их стороне, Белый Рыцарь убил десяток огров, Белый Рыцарь рискнул жизнью, спасая остатки кавалерии… А затем, уже после смерти короля, война была выиграна чудом или волей судьбы — целое королевство обратилось в кладбище чудовищ и врагов с юга. Белоснежка хорошо помнила день, когда слухи донесли до неё весть о возвращении Рыцаря, о его безумии, о странных словах и признаниях, произнесенными перед Королевой. Принцесса не поверила им тогда, но совсем скоро встретила Рыцаря в ночи, когда тот пришёл за тем, чтобы спасти её, заставить навсегда покинуть отцовский замок. Тогда-то Белоснежка узнала обо всём, тогда-то испытала к Рыцарю искреннюю жалость, которая вскоре сменилась ненавистью, стоило ему обратиться в раба, правую руку, бессердечную марионетку Королевы. Она помнила, с каким яростным упоением он пронзал вооруженных крестьян, когда они решились на восстание, с каким мрачным удовлетворением карал предателей и дезертиров и с каким наслаждением и страстью припадал губами к рукам королевы, словно считая это самой высшей наградой… Он не оставил её даже тогда: спас, вновь рискнув жизнью. Белоснежка чувствовала беду: догадывалась о том, что Рыцарь не сдастся, а злорадство Ланселота лишь придаст ему сил, но вот её выводят на эшафот, связывают и направляют стрелы в её грудь… Тогда казалось, что шансов нет, но собравшиеся вновь замерли скорее в изумлении, а не страхе, когда среди лучников сверкнули длинные светлые волосы. Стрелы, пущенные с близкого расстояния, легко скользнули в уязвимое место между железными пластинами доспехов — и палачи упали замертво. Ещё до того, как кто-либо смог осознать произошедшее, Рыцарь подхватил приговоренную на руки; белоснежный конь исчез, растворился, словно призрак в рассветном тумане… Шёпот собравшихся сменился криками — страх вновь поселился в их сердцах. Ведь теперь каждый из них знал, что Королеву не победить, покуда её бережёт эта неизвестная ледяная сила, которую никто так и не осмелился назвать любовью… Но эти воспоминания о светлом воине и рабе Тьмы совсем скоро сменились другим — куда более близким и ярким, каждую деталь которого она помнила так отчётливо, словно только вчера покинула освещенную рассветом комнату под самой крышей башни восточного крыла…

***

Ковёр заглушал звук её шагов… Детская. Да, именно такой она и представляла себе это место ещё будучи ребёнком — место, где будет расти уже её дочь… И она будет счастлива, несмотря на все угрозы королевы, что становились всё дальше и призрачнее с каждым шагом в этом маленьком раю, ожидающем своего ангела. На солнце ярко блестели единороги — подарок Золушки, в колыбели уже лежало связанное Бабушкой именное одеяльце. Бережно взяв его в руки, принцесса прижала его к груди, словно чувствуя биение ещё несуществующего сердца и живое тепло спящего младенца… Скоро. Совсем скоро она возьмёт её на руки по-настоящему, скоро услышит её смех, а затем — и топот детских ног по мягкому восточному ковру… А затем вдруг пролетят годы, и она будет стоять перед зеркалом, разглядывая в нём собственное удивлённое личико, тиару в светлых волосах, блестящую так же, как её взгляд, и собственные плечи в объятиях голубого сатина. Хрупкое тело, привыкшее к резвым играм, но словно рождённое для танца, поразит публику изяществом движений. Тем же вечером она уснёт под рассказы матери о далёких временах, когда Зачарованным Лесом правила Злая Королева — теперь больше похожая на героиню давно забытой миром страшной сказки — о том, как она угрожала их счастью, но они не поддались угрозам, боролись и одержали победу. Принцессе понравились бы эти рассказы, но больше всего — то, что мама рядом, сидит с ней перед сном, как сидела уже много лет, с самого её рождения. Белоснежка опустила взгляд, невесомо касаясь рукой собственного живота. Однажды дитя, что пока только зарождается там, превратится в прекрасную молодую женщину, в само воплощения света и грации. Принцесса улыбнулась, поднимая глаза навстречу робкому рассветному солнцу. Ради этого стоит бороться и победить. Что бы ни случилось, какую бы расправу не готовила Злая Королева, отнять этого нерождённого ангела она не сможет, и однажды обязательно станет просто героиней из недолгой сказки на ночь…

***

Её плечи согревал плащ и руки Дэвида, слёзы всё ещё текли по её лицу, но взгляд застыл, вперившись в тёмное небо… Двое вышли на корму и застыли у борта, так и не заметив Прекрасных. Они говорили о чём-то, но о чём — с такого расстояния не разобрать. Одной рукой Спасительница прижимала к себе Злую Королеву, голова Реджины покоилась на её плече, словно обе они, не зная даже о том, что на них смотрят, решили перечеркнуть столь незамысловатыми действиями всё то, во что верила Белоснежка прежде… Но принцесса больше не чувствует боли, совершенно спокойно наблюдая издалека за этой сценой. Чёрный Рыцарь любит Королеву — эту простую истину изменить невозможно, да и… Зачем? Она не её дочь, никогда ею и не станет. Никогда не станет тем изящным и светлым образом, никогда не станет отныне потерянной «девочкой-которой-не-было»…