Однажды и я стану чьим-то счастьем

Говорят, там, куда он направляется, гостей не жалуют… Но в конце концов не гости ли они сами в этом мире? Герои сказок, для которых магия — это нечистое, страшное оружие — не является чем-то необыкновенным или пугающим. И его предназначение, его миссия — очистить мир от этих тварей. Но здесь и сейчас он не думает о миссии…  Он думал об отце. За двадцать лет, что они не виделись, образ Курта так и не смог стереться из его памяти. По этой самой дороге он мальчишкой убегал от городской черты, где они его повязали. Одним из них был мужчина. Грег не помнил лица — помнил лишь, как тот заломил руки отца, толкая его на бампер машины шерифа. Но её лицо он помнил очень хорошо. Она говорила с ним ласково. Она держала в руках подаренный им брелок, она улыбалась ему, просила остаться. Тогда-то он и увидел впервые Тьму в человеческих глазах; он вырвался и побежал, не помня себя от ужаса. Грег помнил очень смутно всё, что происходило дальше. Он добежал до придорожного кафе, дальше был вой сирены… Через несколько дней его доставили в Нью-Джерси, к дяде — брату его отца. — Полицейские рассказали, что ты им наплёл, — тем же вечером дядя усадил его напротив, глядя мягко, но строго в испуганное лицо мальчика. — Может, хоть мне расскажешь правду? — Я рассказал им правду, — тихо отвечал он.  — О том, что моего брата скрутил шериф несуществующего на карте города? — рявкнул дядя. — Курта? Вздор! — У него не было выбора, — на глаза навернулись слёзы. — Она управляла им, у неё было его сердце. — Что ты несёшь? Что за она? — Ведьма. Который я подарил свой брелок… Дядя долго сверлил его своим свирепым взглядом, но затем смягчился. — Тебе крепко досталось, дружок, — произнёс он. — Иди-ка в кровать.   Сколько раз с тех пор он слышал эти слова: «Тебе крепко досталось», — да если б они, все они, побывали тогда на его месте, если бы на их глазах эти монстры забрали их отцов, разве они говорили бы с ним с этим жалостливым снисхождением? При свете солнца он ненавидел всех окружающих, но ночью… Ночью он предпочёл бы общество одноклассников и строгого дяди, лишь бы только не видеть вновь её глаза во сне, не слышать крика отца.  Он вырос, сменил имя, стараясь стать как можно дальше от того забитого мальчишки. Теперь он знал точно, что детские воспоминания — никакая не чепуха и не бред, хоть ведьма и не перестала являться ему во снах. Но теперь эти сны были другими. Вместо кошмаров перед ним представали картины, полные сладкой эйфории. Нет, не о том, как впервые за двадцать лет он обнимет отца. Он видел её. Он видел, как она задыхается от боли, как она умоляет его… Нет, не остановиться. Она умоляет о смерти, как о единственном способе раз и навсегда прекратить эту муку и как он, впервые проявив к ней милосердие, вонзает нож меж рёбер и смотрит, как медленно угасает некогда пугающий его взгляд.  Он видел эту картину и теперь упивался тем, насколько близко свершение его надежд. Он узнавал эти деревья — те, что также являлись пугающими силуэтами по ночам, а теперь знаменовали скорую победу над злейшим врагом.  В бардачке пронзительно зазвонил мобильный, вырывая его из чертогов грёз. Чёрт, до чего же не вовремя! Ему не нужно было поднимать трубку, чтобы узнать, кто это: его союзница и любовница, возможно, даже любимая… Но сейчас, в момент триумфа, ему меньше всего хотелось слышать её голос.  Ему нужно как можно скорее пересечь городскую черту; вдалеке уже виднелся знакомый дорожный указатель, когда внезапно, словно столкнувшись с невидимой стеной, машина отлетела в сторону, с грохотом врезаясь в землю у обочины. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев. На гладкую поверхность руля упали две капли горячей крови… 

***

Она не обернулась на эхо шагов позади себя. Эмма застыла на пороге в нерешительности: обыкновенно она избегала встреч с людьми, пережившими утрату. Избежала бы и теперь, не будь этот человек самым дорогим, что у неё было.  На гробу лежала свежая алая роза, на розе — её рука. Чёрный цвет и горе всегда были ей к лицу. Наконец этот склеп, место сладких встреч, выполнило свое истинное предназначение. Реджина не плакала, лишь задумчиво смотрела на крышку гроба и на всё тот же свежий цветок.  Эмма подошла к ней и приобняла за плечи. На гроб опустилась вторая, белая роза, а рука Спасительницы — на руку королевы.  — Знаешь, я её прощу, — тихо произнесла Реджина голосом, отвыкшим говорить.  Эмма знала, о ком она говорит. У королевы часто случались приступы яростного отчаяния во времена охоты за Белоснежкой: к ним она привыкла. Но к боли, к боли утраты, звучавшей теперь в её голосе, привыкнуть она не смогла бы вовек.  — Столько лет за ней гналась, — продолжала Реджина, — не хочу больше отдать ей и секунды.  Эмма кивнула, не зная толком, чувствует ли облегчение или разочарование от её решения. Она готова была отомстить. Готова была собственными руками убить Белоснежку за каждую слезу Реджины, за сам голос, полный тихой боли… Неужели спустя все эти долгие годы Злая Королева стала лучше и чище Белого Рыцаря? Странно, но именно эта мысль вызвала на лице Эммы самую искреннюю, пусть и немного печальную улыбку.  Реджина провела кончиками пальцев по бронзовым буквам — «Кора Миллс»: наверное, когда-то казалось столь нереальным, что имя это будет написано на надгробии. Но для тех, кому повезло быть любимыми хоть кем-то всё рано или поздно заканчивается именно так…  — Хочешь побыть одна? — негромко спросила Эмма, готовясь уйти. Но Реджина, напротив, вложила свою руку в её, будто боялась отпустить.  — Нет, — быстро ответила она, наконец выпуская из руки алую розу, — идём.  Они медленно шли по дороге в окружении надгробий, столь ярко контрастирующих с холодным неярким утренним солнцем. Реджина задумчиво пропустила пальцы сквозь освещенные им золотые волосы. Эмма щурилась на солнце, отчего казалось, что она улыбается, и королева просто не могла не улыбнуться в ответ.  — Человек, который прибыл с вами вчера, — заговорила она, и сердце Свон стремительно ухнуло вниз. Что ж, однажды они должны были об этом заговорить… — Нил, кажется. Так, значит, он отец Генри?  — Да, — Эмма отвела взгляд, — но не волнуйся: у него уже своя жизнь, отнимать его у нас он не собирается.  Реджина хмыкнула, без слов выражая «пусть бы только попробовал». Но заботило её явно не это, и когда Свон осознала, что именно, на губах невольно проступила улыбка.  — Ты что, ревнуешь? — забавной и нелепой казалась даже сама мысль о том, что Реджина может ревновать её к Бэлфаеру. Однако королева этого мнения явно не разделяла.  — Как долго вы были вместе? — спросила она, будто всего лишь пытаясь поддержать разговор.  — Пару месяцев, — нехотя отвечала Эмма, — пока он не подставил меня и не сбежал с ворованными часами в Канаду.  Наверное, неправильно было выставлять Нила в подобном свете, ведь теперь она знала, что тому была какая-то праведная причина, но сейчас самым важным было — убедить Реджину в отсутствии у неё каких-либо к нему чувств. И, кажется, тон, которым были сказаны последние слова, окончательно рассеял её волнения.  Тропинка свернула от кладбища к лесу, и они с готовностью шагнули в столь приятную тень. Именно здесь Эмма бежала вчера, зная, ЧТО вот-вот свершится в лавочке Голда, боясь опоздать… И она опоздала.  Наверное, и Реджина теперь думает об этих минутах. Взгляд вновь стал задумчиво-неподвижен, а собственный минутный приступ ревности, должно быть, казался ей теперь таким глупым…  — Она стала совсем другой, когда я вернула ей сердце, — внезапно вновь с волнением заговорила она. Эмма молча перевела на неё свой взгляд. До этого лишь единожды королева делилась чем-то настолько личным вот так неожиданно… — Она сказала, что рада тому, что я не пошла по её пути и тому, что…  Реджина запнулась, выдыхая остатки воздуха, что должны были прозвучать словами. А затем совершенно неожиданно и жарче, чем когда-либо, поцеловала её долго и сладко, словно в первый раз. Эмма с растерянной улыбкой взглянула на неё, стоило ей отстраниться и коснулась пальцами собственных губ.  — А это за что? — улыбка звучала и в голосе.  — А что, должно быть за что-то? Свон была уверена, что этому внезапному порыву была своя причина. И даже догадывалась о ней, догадывалась, какие слова остались несказанными, но выражены были куда более красноречиво. Она хотела взять её за руку и уйти в самую глубь этого леса, ведь лишь здесь она могла коснуться её, поцеловать без опасения быть увиденной… Всё же обещание оставалось обещанием даже после последних событий. В кармане завибрировал телефон, и звук разнёсся неестественной трелью по этой колыбели тишины. Эмма не сразу сообразила, что это за звук и как на него реагировать: сознание занимали лёгкие и счастливые мысли, казавшиеся нереальными всего несколько минут назад. — Долг зовёт? — поинтересовалась Реджина с лёгкой ноткой разочарования в голосе. — Похоже на то, — вздохнула Свон. — Наверное, опять что-то с Лероем. Но это подождёт, в своём обычном состоянии он далеко не убежит. — Нет, ответь, — со странной решимостью почти приказала королева. — Вдруг что-то срочное? Эмма нехотя подчинилась, поднесла трубку к уху и к своему удивлению услышала по ту сторону голос Виктора Вейла. — Шериф, у нас ЧП, — произнёс он. — Я слушаю, — нахмурилась Эмма: обычно дерзкая интонация голоса доктора сменилась на почти испуганную, и это не могло не взволновать самого шерифа. — Сегодня рано утром возле городской черты обнаружили помятый автомобиль. — Водитель был внутри? Личность установили? — В том-то и дело, — нетерпеливо ответил Вейл, — человек не из наших. Он приехал с той стороны. Наверное, лицо Эммы отразило все мысли, что пронеслись в её голове в эту минуту. Гость «извне». Что ж, однажды это должно было произойти. Но почему сегодня? И как вообще этого человека, кем бы он ни был, занесло в такую глушь? — Вы приедете? — деловито спросил Вейл. — Всё нормально? — взволнованно поинтересовалась Реджина. — Да, — решительно ответил шериф им обоим, — скоро буду.

***

— Ты уверена, что мне нужно идти с тобой? — Поверь, сейчас всем им не до нас, — Эмма качнула головой. Лестница быстро пронеслась под ногами, и вот они уже на втором этаже больницы. — Простите, — она обратилась к девушке за стойкой. — Шериф Свон, этим утром… — Да, — мгновенно среагировали та, — тридцать вторая палата, это этажом выше. — Спасибо! Эмма оказалась права: в нынешнем возбужденном состоянии Вейл даже не обратил внимания на присутствие здесь Реджины. — Как он? — с порога спросил шериф. — Жить будет, — констатировал Вейл, — что в нашем случае не такие уж хорошие новости, верно? Шериф пропустил его комментарий мимо ушей. — Поговорить с ним можно? — Как по заказу, — усмехнулся Вейл, — пришёл в себя несколько минут назад. Думаю, разговор переживёт, если мирно и без насилия. Шагнув в палату, Эмма решила было, что больной вновь спит или потерял сознание. Лицо его было бледно, глаза прикрыты, а рана на лбу с аккуратным швом поверх внушала искреннюю жалость. Свон развернулась, готовая уйти, но глаза мужчины внезапно открылись совсем немного и всё с такой же усталостью. — Кто вы? — тихим, лишенным жизни голосом спросил он. — Шериф, — Эмма подошла к койке, вглядываясь в изнеможенное лицо. — Хочу задать вам несколько вопросов, если у вас есть на это силы. — Конечно, — пострадавший постарался присесть чуть ровнее, морщась от боли в рёбрах. — Ваше имя? — Грег, — ответил он. — Грег Менделл. Заехал к вам, как турист, и… Глаза расширились так, словно он увидел привидение. Лицо его скривилось в судороге. — Мистер Менделл? — Эмма с волнением взглянула на резко подскочивший показатель пульса. — Вам больно? Я могу зайти позже. Свон оглянулась, замечая у входа Реджину, застывшую в таком же немом оцепенении. Взгляд Грега был устремлен прямо на неё, но смотрел он куда-то сквозь, сквозь долгие годы и далекие детские страхи… — Да, — выдохнул он, наконец совладав с дрожью в голосе. — Пожалуйста, перенесем наш разговор… — Что ж, выздоравливайте. Грег дождался их ухода. Шерифа и той, кто так и не изменился за все двадцать лет, что прошли с их последней встречи… Он думал, что сможет с собой совладать. Много раз представлял себе это мгновение, но никак не мог представить собственной на него реакции. Дрожащими руками он вцепился в свои короткие волосы, затем также резко отпустил, откидываясь назад, дыша тяжело и прерывисто. Её образ отпечатался на сетчатке, он вновь видел глаза — глаза, некогда полные Тьмы… И она была совсем близко. Не будь он слаб и опутан бесконечными проводами, измеряющими давление и пульс, он мог бы прямо сейчас броситься на неё, вцепиться руками в эту тонкую шею, заставить эти глаза закрыться навеки. Но он должен ждать. Его месть должна быть холоднее порыва огненной ярости. И он будет ждать. Он отомстит ей сполна, лишь когда будет сам к этому готов… Смех, тихий нечеловеческий, больше похожий на лай раненной собаки, вырвался из его груди. Он смеялся и не мог остановиться несмотря на боль в рёбрах; смех рвал его изнутри, пока не сменился вновь алеющим маревом лихорадки и тревожного, кровавого сна…