Yasu(泰)

Открой глаза, солнце. Я здесь погибаю в языках пламени и твоем отсутствии. Открой глаза, солнце. В моем мире стало так тихо без тебя. Под ребрами громкий хруст. Ты сломал мне 197 костей, солнце. Тэхен со всей дури дергает дверцу тойоты, объятую алым огнем, и замирает на долю секунды при виде Чонгука. Фарфор его кожи замаран кровью, стекающей по вискам и щекам. Тонкие руки безвольно висят вдоль тела, трепет ресниц затихает. Тэхену хочется закричать. Сдирая глотку закричать и сжечь эту планету, что норовит отобрать у него любимого. Я не отдам тебя в лапы суки-смерти, родной. Я никому тебя не отдам. Он отключает в моменте эмоции, разрывающие изнутри, колошматящие органы, мешающие ему ровно стоять на ногах и дышать. Подхватив слишком хрупкого омегу на руки, он прижимает его к своей груди и срывается на бег. Из разодранного бака льется бензин. Новый взрыв оглушает сиреневое небо Токио. Осколки стекла и части тачки летят в спину Тэхена, вонзаясь в нее и едва не подкашивая ему колени. Открой глаза, солнце. В моем мире стало так тихо без тебя. Альфа спешно несет его к своему доджу, скрывая дрожь в губах и глотке. В ней застыл цемент и горечь от осознания его потерять. Он покалечено глядит на окровавленное лицо Чонгука, словно спящего мятежным сном, и прижимает его еще ближе к своему сердцу. Словно сможет вылечить. Словно сможет вытащить его из пекла немного раньше. Я прямо здесь вырою себе могилу и залягу в нее, если ты вдруг не посмотришь на меня снова. Он застывает на пол пути с бессознательным омегой на руках, когда белая бмв с рыком тормозит в метре от них. Минхо пулей вылетает из тачки и тяжело дышит, ошарашено взирая сначала на Чонгука, затем на окутанную пламенем тойоту, которую можно узнать лишь по розовым обломкам. — Блядь, — с яростью и болью выдыхает он, сжимая кулаки. Кто посмел сделать это с тобой? Я вырву им кишки и заставлю схавать. В следующую секунду подъезжает астон мартин, Джэхен с распахнутыми от ужаса глазами осматривает место аварии и самого Тэхена, будто на себе ощущая, как сердце разрезано по кускам, а мышцы надорваны. Но действовать нужно быстро. Он не имеет права поддаться сейчас эмоциям. Переведя цепкий взор на дорогу, ведущую к спуску, он замечает черную тачку-призрак и кричит Минхо: — Садись в тачку. Мы последуем за ним и поймаем. Живо! Минхо с тяжестью под ребрами смотрит на омегу, пока Тэхен укладывает его на переднее доджа, поймав его решительный, полный жажды мести взгляд и кивнув. Он с ревом мотора выезжает следом за астон мартином, уже проделавшего половину пути. Джэхен дает полный газ в пол и берет бешеную скорость, как в припадке видя лишь этот черный спорткар с выключенными фарами. Тэхен с диким разгоном рулит в сторону перекрестка, набирая врача из знакомой уже больницы. Он уверен на железные сто процентов, парни догонят тачку. И он собственными руками вытащит из нее водителя и покрошит его кости. Ты не жилец, сукин сын. Альфа оглядывает прижатого к сидению Чонгука. Розовый гоночный костюм запачкан кровью, кожа бледнее, чем у мертвеца. Он тяжело сглатывает и вдавливает педаль газа, сжав руль до побеления костяшек. Ты не погибнешь, солнце. Я отберу тебя даже у самой смерти. Ты не покинешь меня, солнце. Ведь я сделался самым истовым воином. Открой глаза. Я здесь без тебя вырою себе яму и умру.

***

Стук. Капли воды разбиваются о больничную плитку. Стук. К виску прикладывают молоток. Стук. Дрожь колет пальцы и костяшки, ледяные и сухие. Чонин прячет лицо на сложенных локтях, подогнув под себя колени. Холод стен ошпаривает кожу. Из покусанных губ текут струйки крови. Тошнота катит к горлу и скручивает жгутом. В заплаканных лисьих глазах застревает соль. Когда Тэхен прошел мимо него с отрешенным лицом, словно восходил на плаху, внутренности надорвались. Когда он увидел на его руках Чонгука, будто бы не живого, под ребрами оборвалась жизнь. Ты был весь в крови, брат. Я умою ею кожу врагов. Тех, кто посмел так поступить с тобой. Он медленно гниет изнутри. С каждой секундой, уходящей без вести, пока Чонгук лежит за закрытыми дверями операционной. Никому не позволяя к себе подходить и рыча даже на Чана, что сидит перед ним на коленях и не имеет права дотронуться. Он и не ведал, что будет так сильно предан семье. Он и не ведал, что будет готов отказаться от всех, лишь бы сохранить ее в целости. — Если он не выживет, я уничтожу вас всех, — выдал омега по слогам, вонзив испепеляющий взор сначала в Тэхена, затем в остальных членов банды. Хан сидит рядом с ним на полу и не решается успокоить, прижимаясь к плечу Хенджина, сжирающего собственные губы в неведении и боли. Феликс перед ними молча смотрит на свои сцепленные в замок пальцы, ощущая общее отчаяние и свое собственное. Ты был нам всем дорог, солнце. Над Токио сгущаются тучи в твоем отсутствии. Тэхен опирается спиной о ледяную стену, безотрывно глядя на операционные двери, словно вот-вот дождется добрых вестей. Никогда в жизни он не ездил так быстро, как сегодня ночью до больницы. Никогда в жизни он не боялся так не успеть, как сегодня ночью сторожил дыхание Чонгука, моля небо о еще одной секунде. Отвратная тошнота катит к горлу. В нем глохнут рыки и вопли, притупленные внутри. Ты затянул меня глубже, чем мертвеца могила, солнце. Посмотри на меня. Я здесь разучился без тебя жить. Кулаки сжимаются против воли, требуют обрушиться на того, кто сделал это с ними. Он не отвечает на вопросы Чана, беспокойно сжимающего его плечо. Чанбин пытается дозвониться до Минхо и Джэхена, чьи телефоны отключены. Хан и Хенджин временами бросают на него напуганные взоры. Братья ощущают его горечь на собственной плоти. И Тэхен задыхается втройне, но снаружи похож на каменное изваяние, что не сдвинуть с места и не затронуть. — Я поеду за ними, этот долбаеб мог быть вооружен, — говорит Чанбин, накинув ветровку и хлопнув Тэхена по спине. — Оставайтесь здесь и не переживайте ни о чем, я разберусь, — обращается он к Хану и Хенджину, кивающим с отколотыми сердцами. — Будь осторожен, — просит Феликс, умоляюще взглянув на него. Чанбин гладит его по щеке с улыбкой, способной успокоить даже когда их город придут бомбить. Сомнения гложут его и не дают покоя. Если призрак вдруг взорвал и тачки их друзей, они могут не успеть спасти. Он уходит под встревоженный взор Чана и двух омег, потеряно переглянувшихся, но не решившихся покинуть Чонина. Хан хочет ринуться за ним, сдирать горло в криках, зовущих Минхо по имени. Но с надрезами на душе сидит на месте. По пути Чанбин сталкивается с Алленом, бегущим по коридору, и тормозит его за плечи. — Ты куда поебашил, малой? Брат сказал тебе оставаться дома. — Я не могу, Чанбин, — сглатывает альфа, тяжело просмотрев него. — Не могу сидеть в четырех стенах. Переживаю. Хочу быть рядом с вами. Рядом с Тэхеном. Чанбин внимательно слушает его и усмехается краем рта, потрепав по волосам. — А ты мужчина, малой. Ладно, иди к нему, но не нагнетай вопросами. Ему нужно побыть в тишине. Аллен много раз кивает и бежит дальше, вверх по лестнице, замирая у входа в операционную и находя глазами старшего брата. Суровый профиль и мрачный взгляд не позволяют узнать его. От теплой улыбки и мягкости в зрачках не осталось и следа. Тэхен походит на раненое животное, готовое убивать каждого, кто посмел притронуться к его паре. Альфа сглатывает и медленно подходит к нему. Тэхен светлеет лишь на пару секунд при виде него, трепля по кудрявым волосам, когда он присаживается рядом с надеждой. Чан сжимает челюсть, прислонившись к стене напротив них и разрываясь между дорогими его сердцу. Чанбин выходит из больницы и направляется к парковке, где стоит его черный форд, открывая багажник и раскрывая свою спортивную сумку. Рядом с рыком тормозит белая бэха, грея душу знакомым звучанием мотора. — Бля, ты живой, — он резко поворачивается и обнимает Минхо до хруста костей, больно хлопнув его по спине. — Где Джэхен? С ним все хорошо? — Отпусти уже, бля, — цыкает Минхо, оттолкнув его от себя, но на лице его появилась короткая улыбка. — Мы поймали этого уебка. Джэхен остался с ним, повязали его в гараже. Иначе я бы убил его, но Тэхен сказал не трогать. Сам хочет разобраться с ним, — Чанбин кивает, радуясь хотя бы этим новостям. — Как Чонгук? Тон альфы меняется сразу же, как он говорит об омеге. Минхо выглядит непривычно серьезным и обеспокоенным до дрожи. — Операция идет. Доктор сказал, Тэхен успел вовремя вытащить, иначе его бы там разнесло вместе с тачкой. Минхо отгоняет угнетающие представления этой картины и поджимает губы. Замирая на вдохе, когда чует запах могильных плит и холода. Альфы в унисон поворачивают головы в сторону входа, куда цепочкой черных псов подъезжают тонированные тачки. Ламборгини урус цвета хаки, за рулем которого сидит старший Исайа. — Блядство, они здесь, — выпаливает Минхо, с ужасающим пониманием посмотрев на Чанбина. — Они убьют Тэхена. Намджун оглушает территорию одним животным дыханием и кровавым блеском в глазах. Подолы плаща развеваются на ночном ветру. В кожаных перчатках блестит рукоять пистолета. Он поднимается по лестнице, вещая расправы и гибель каждому, кто тронул его Чонгука. Намджун за него вырежет все человечество, а затем сожжет этот ебаный мир. Юнги следует за ним хищной поступью, вытаскивая оружие и готовясь убивать за своих младших братьев. Он никому горечи и слез на их щеках не простит. За ними вероломными тенями идут гончие из якудза в темных костюмах, вооруженные до зубов. — К черному входу, живо, — рявкает Чанбин, достав из спортивной сумки пистолеты и отдав один Минхо, что резко спрятал его за пазухой и рванул за другом. Старшие Исайа проходят по узким коридорам больницы, словно всадники апокалипсиса, разделенные на два. Тэхен чувствует их приближение каждой своей клеткой. Слышит, как они поднимаются по лестницы. Видит, как полы плащей скрывают оружие. Он задирает подбородок и встает, готовясь встретить их раньше и защитить близких. — Отойди к концу коридора, Аллен, — велит он младшему брату, что сначала в непонимании глядит на него. — Я сказал отойди, — его грубый тон заставляет испугаться и делать, как он требует. — Не двигайтесь, — говорит он четырем омегам, сидящим на полу в дальнем углу. Чан ощущает приближение дурного знамения и встает с ним плечом к плечу, так же как и он смело глядя в глаза смерти. Без единого инструмента защиты. Тэхен ни на что и ни на кого не надеется. У него лишь сильные кулаки и железная душа, готовая вытерпеть всю грязь, боль и несправедливость этого мира. Он выползет из самой глубокой ямы, переживет самую темную ночь, прогрызет зубами ров, будет есть землю руками и биться до последней капли крови даже с теми, кто намного сильнее и могущественнее, лишь бы его с родными никогда ничего не случилось. Чонгук полюбил его таким искренним и бесстрашным. Чонгук не здесь. И это осознание разрезает ему артерии. Гребаная вселенная затихает, когда тебя рядом нет, солнце. Я сгибаюсь пополам. Намджун вырастает перед ним голодным до чужой крови ирбисом. В противоположном конце коридора он ошпаривает его ледяными иглами. Приближаясь в считанные секунды и выжигая клеймо на коже глазами, полными ненависти и жажды мяса. Тэхен идет ему навстречу с голыми руками, словно ему обещали девять жизней. — Сукин ты сын. Намджун направляет на него пистолет. Стены больницы сотрясает оглушающий выстрел. Тэхен хватается за раненное плечо и сжимает челюсть. Чан ошарашено смотрит на него и удерживает, не давая упасть. Омеги вскакивают с места и громко кричат от испуга. Чанбин и Минхо поспевают в последний момент, выбегая из соседнего коридора и направляя в ответ пушки на глав клана. — Опустите оружие, — рычит на них Тэхен, держась за кровящее плечо и выходя вперед. Минхо напрягает желваки, оглядывая его состояние и сжимая палец на курке. Не собираясь давать попятные, когда в его родных стреляют без капли сожаления. — Пусть они сначала уберут, откуда нам знать, может, они снова выстрелят в невооруженного, — усмехается он с желчью, опалив братьев Исайа ненавидящим взглядом. — Заткнись, щенок, — отвечает ему Юнги с хищным оскалом. — Мы пришли забрать свою семью. Чонин вопреки предупреждающему взору Чана выбегает в эпицентр событий и бежит к старшему брату, хватая его за воротник рубашки и умоляюще смотря на него. — Пожалуйста, не надо, — он переводит на Намджуна заплаканные глаза и выдает дрожащими губами: — Чонгук не простит тебя, если ты убьешь его. Не делай этого. Позвольте им спокойно закончить операцию. — Как только они завершат ее, я заберу Чонгука в особняк. Там ему окажут подобающее лечение, — отрезает словно от плоти по куску Намджун, испепеляюще смотря в бесстрашные глаза Тэхена. — Ты его больше не увидишь, гайдзин. Тэхен отворачивается от него, как от огня, способного выжечь кожу дотла. Не усугубляя положение и терпеливо ожидая, когда двери наконец раскроются. — Тебе надо обработать рану, — беспокойно произносит Феликс. Чанбин берет его за руку и прячет пистолет обратно за пазуху, чтобы не пугать его еще больше. — Все нормально, пуля прошла навылет, кости не задеты, — пытается успокоить его Тэхен, но встречает убийственные взоры своих братьев. — Я позову кого-то подлатать тебя, — Чан удаляется вопреки его просьбам. Альфа тяжело сглатывает, натыкаясь на замершего в страхе Аллена и застывая. — Иди ко мне, родной, — он подзывает брата жестом и прижимает к своей груди, ероша непослушные волосы. — Все хорошо, верь мне. — Давай уедем домой, — шепчет ему в шею Аллен, комкая в пальцах ткань его футболки. Домой. Далеко от Токио. В Калифорнию. В районы родного гетто. Там, где нас не ждет ничего, кроме нищеты и риска умереть на каждом углу. Ему искренне жаль Чонгука, но брата потерять он не хочет в тысячи раз сильнее. — Все скоро наладится, осталось немного потерпеть, обещаю, — Тэхен вселяет в него покой и уверенность одним смелым голосом, не ведающим страха и сомнений. — Это его брат? — с хищным прищуром Намджун наблюдает за ними, обращаясь к Юнги, что кивает. Чонин вонзает в альф встревоженный взгляд, теребя пальцы, пока Юнги сжимает его в теплых объятиях. Хан порывается к Минхо и обнимает его до хруста костей, пряча лицо в изгибе его плеча. — Я так переживал за тебя, — молвит омега в его губы, покрывая поцелуями все лицо. Альфа улыбается краем рта и гладит его по пшеничным прядям. — Все хорошо, фея. — Где Джэхен? С ним все в порядке? — Хенджин удерживается от того, чтобы не вцепиться им в глотки за своего любимого. Феликс кладет ладонь на его плечо и успокаивающе гладит. — Он в гараже, решает одно дело, — Чанбин разговаривает так, словно опасности больше не существует над их головами, и омеги проникаются к нему безграничным доверием. Тэхен садится на холодный кафель больницы, из-под тяжелых век глядя на закрытые двери и теребя свои пальцы. Аллен рядом на скамейке с волнением и горечью в детских глазах наблюдает за ним, не зная, как забрать себе всю боль, терзающую его. Я согласен принимать страдания у себя в гостях каждый вечер, лишь бы они никогда не дошли до тебя, брат. Я согласен унаследовать печаль на твоем сердце, лишь бы она наконец покинула тебя, брат. Аллен кладет ладонь на его плечо, но Тэхен уходит глубоко в себя и не ощущает. В этой жизни у него был только один омега, которого он боялся потерять. И он уже давно ему улыбается с неба. Мысль утратить Чонгука и ощущать его присутствие лишь когда он закрывает глаза, вытаскивает из него кости и отрезает от мяса куски. Я повоюю со смертью за тебя и твои дни рядом со мной, солнце. Я отберу тебя у отчаяния, зим и бедствий, преданно ожидающих нас впереди. Красная копка над операционной погасает спустя долгие часы. Тэхен реагирует на инстинктах и резко поднимается с места, проходя вперед и не видя перед собой никого. Намджун следует за ним шаг в шаг и не сводит беспокойного взора с дверей, из которых выходит врач и мрачно оглядывает толпу. — Операция прошла успешно. Под ребрами Тэхена умирает и воскресает маленькая вселенная. Он не успевает договорить, как Намджун врывается в помещение и велит своим людям забрать Чонгука. — Что вы делаете? — кричит в панике врач, вызывая охрану, пока несколько головорезов в черном заходят в операционную. Тэхен сжимает челюсть и встает прямо перед Намджуном, пристально заглядывая в его глаза и видя себя в них распятым. Земля разрывается под их ногами, обнажая ад и живущих в нем тварей мести, жажды крови и гомицида. — Моя семья не останется здесь.

***

Оглушающий рык мотора раздается в мирной тишине жилого района. Хан отрывается от чтения и напрягается каждым своим мускулом, узнавая звучание из тысячи и резко подрываясь с места. Он молится не застать родителей проснувшимися и бежит на первый этаж, орган под ребрами бьется будто в глотке, мешая ему сделать глубокий спасительный вдох. Распахнув входные дверцы, он выбегает на пропахшую сакурой и сливовыми деревьями заспанную улицу, замирая посреди. Алая бэха освещает его ярким светом фар, оставляющим фантомные нарывы на коже. Акира стоит у капота в белой спортивке с изображением красных драконов на рукавах и штанах, красные джорданы и зажатая между пальцев сигарета придают ему облик кровожадного хищника, поймавшего жертву в свой капкан. Хан гулко сглатывает, сомневаясь, что сможет избежать участи быть растерзанным. Он не двигается с места, позволяя себе погибать на дне угольных мутных зрачков альфы, впивающихся в самую плоть и прорывающихся дальше. К душе. К сухожилиям. К тканям. Ты преследуешь меня, словно начался сезон охоты, а я о нем даже и не ведал. Мне негде спрятаться от тебя в этом мире, но я все равно бегу без оглядки. — Доброй ночи, наби, — усмехается краем губ Акира, выдыхая едкие кольца дыма в сиреневое небо. Хан медленно приближается к нему, тонкая красная кофта спадает с плеч, обнажая карамель кожи, затянутые на талии светлые джинсы с дырками на коленях и переплетение чокеров на шее привлекает внимание альфы намертво. Хочется одеться. Хочется сдирать ноги в кровь и валить на край света. Надеясь, что он никогда не догонит. — Что ты здесь делаешь? — почти шепотом спрашивает омега, беспокойно озираясь по сторонам. Он до дрожи боится разбудить родителей и свидетелей, не позволивших бы ему потом спокойно спать по ночам. Первой тревожной мыслью под веками всплывает образ Минхо. Он омеге не простит, если узнает, что его враг приезжал к нему домой. Акира улыбается и проникновенно оглядывает его с ног до головы, немо отвечая на вопрос. Разве ты не видишь, моя наби, я здесь для тебя. Я всегда буду здесь для тебя. — Я хочу поговорить с тобой, — Акира нагло лжет, ведь он приехал просто посмотреть на него. Помолчать. Забрать. К себе. Надолго. Навсегда. Зная, что впервые в жизни не имеет права потакать своим желаниям и разрываясь от осознания морального насилия со своей стороны. — Садись в машину. Хан поднимает на него испуганный взор и заставляет задохнуться в собственном ничтожности и жестокости. Еще никто и никогда не смотрел на меня как на монстра, моя наби. Я дьявол, пришедший украсть твой покой. — Зачем? Куда ты меня повезешь? — омега собирает смелость по крупицам и задирает подбородок, воинственно сложа руки на груди. Акира хмыкает с его защитных стоек, которые он снесет на раз, и кивает на свою бэху. — Не задавай лишних вопросов и просто садись. Иначе я поеду к твоему ублюдку и закончу начатое во время гонки. Суровый тон окатывает омегу кипятком вдоль позвонков, дробит ему кости молотком. Он не веря качает головой и видит в самых страшных картинах, как обезумевший альфа едет к Минхо и остается с ним один на один. Зная, в этот раз без жертв он не успокоится, читая жажду мести в угольных глазах напротив. — Ты псих, и тебе надо лечить голову, — выдыхает с отчаянием Хан, приближаясь к бэхе. Акира усмехается, будто слышит фразу впервые, и открывает для него пассажирскую дверцу, терпеливо ожидая, когда он сядет. Обдав запахом ванили и черной смородины, пощекотавшей легкие и наполнившей сладостью весь салон из черной дорогой кожи. Альфа заводит спорткар и с рыком выезжает на самый загруженный перекресток земли.

ivoxygen — urban melody (sped up)

Алая бмв плавно лавирует между рядами машин, отражая на стеклах сияние мириадов неонов. Пурпурные и синие тени пляшут на карамельной коже омеги, в пшеничных волосах, во впадинке ключиц, на острых плечах, когда кофта предательски спадает, и он спешит подтянуть ее, неловко отворачиваясь к окну. Акира расслаблено крутит руль, широко расставив ноги и пристально глядя на него чаще, чем на дорогу. Теплота салона и мягкий аромат омеги смешивается с его резким одеколоном с нотами мускуса, мандарина и морского бриза. Хана окутывают волны древесных нот, свежесть текущих вод и риск. Он будто едет на предельной скорости с горящими шинами, забыв, как использовать тормоз. Теребя свои пальцы и кусая внутреннюю сторону щеки, омега пытается избавиться от тревоги и приливающей к лицу крови. Акира выживает в его щеках дыры и не отводит взгляд ни разу, будто бы желая проткнуть его мышцы и залезть внутрь. Я просто хотел смотреть на тебя, наби. За трепетом твоих невидимых желтых крыльев. В прошлых вечностях я постоянно наблюдал за тобой издалека. Прости, если напугал, появившись в твоей жизни, словно тайфун, сносящий города. Правда в том, что я до боли хотел посмотреть на тебя вблизи. Правда в том, что я блуждал по городам, мне мерещился твой запах, и я медленно сходил с ума. Правда в том, что твой образ застрял в моей голове. И я никак не могу его вытравить, даже если попрошу отделить ее от шеи. Альфа разгоняется на прямой пустой полосе, проезжая по узким кварталам с горящими рекламными вывесками и иероглифами алым зверем. Хан вздергивает подбородок и осмеливается посмотреть на него в ответ, прижимая пальцы ко рту и с долей ненависти окидывая его профиль. Афрокосы, смуглая загорелая кожа, не видная из-за аспидного цвета татуировок, обвивающих все тело и даже костяшки, сбитые до мяса. Омега чувствует себя уменьшенным в три раза рядом с ним. Обнимая себя за локти и выглядя со стороны так потерянно, что почти не выдерживает ответного взора. Акира поворачивает к нему голову и впивается внимательно в его теплые карие глаза, находя себя распятым на дне этого песочного океана. В каких краях ты летаешь, отчаянная наби? Я обрасту титановой броней и ринусь следом за тобой. — Перестань так смотреть на меня и скажи, что хотел, — вырывается у Хана. Щеки горят из-за стыда, злости и кислого чувства вины перед Минхо. Словно стая волков дерет его сердце до крови. — Я тебе так сильно неприятен? — в голосе альфе слышится горечь, которую он не успевает скрыть. Он сжимает кулаки, проклиная и уничтожая себя за несдержанность. Но омега сидит совсем рядом и согревает своим теплом, располагая и заставляя доверить себе свои самые сокровенные тайны. Даже если они ему не нужны. Даже если он считает его своим врагом. — Зачем ты задаешь вопросы, на которые и так уже знаешь ответы? — хмыкает Хан, избегая зрительного контакта и паля на мигающий тысячами огней радужный мост на горизонте. — В этом и заключался твой разговор? Бессмысленные расспросы? Акира тяжело сглатывает и дает резкий газ, омегу откидывает от неожиданности, когда он набирает бешеную скоростью и с ревом двигателя рассекает мост. Он знает, он пугает до боли сейчас этого омегу. Ярость берет верх над здравым рассудком. Альфа начинает дрифтовать на прямой полосе, обгоняя стоящие впереди тачки и петляя по всему мосту. На коже омеги переливы сотен оттенков голубого и розового. Акира зависает, пристально глядя в расширенных глаза цвета теплоты и забывая дышать и моргать. В безотрывной войне взоров он пролетает в дрифте всю полосу, ускоряясь с рыком и дымом из-под шин. — Ты псих, — на выдохе произносит Хан, вжавшись в сидение всем телом. Его бьет непрошеная дрожь. — Впервые в этой жизни мне полюбилось то, что я никогда не смогу получить. Акира усмехается краем губ из-за отчаяния в собственных словах, видя, как омега не понимает его, съедаемый ненавистью к нему и страхом. Он мог бы привязать его к себе, запереть в своем доме и не отпускать. Но что стоит физическое насилие, когда сердце Хана прочно заперто в кандалы и отдано другому? Акира признает себя психом, но не настолько, чтобы выдирать чужой образ из чужих ребер. Ломая их и кроша на части. Он смотрит на желтый силуэт своей наби и понимает, что никогда не сможет обидеть его. Но не понимает, что убив Минхо он убьет и Хана. В его мутной из-за наркоты, сигарет и приступов прошлого два факта не соединяются воедино, и он свято верит в свою преданность омеге, готовясь уничтожить его любимого. Акира подвозит его обратно до дома в отчаянной тишине, не вымолвив больше ни слова и заполнив ему легкие дурманом с примесью печали. Хан смотрит в его налитые чернотой глаза, не ведающие страха и отступления, и чувствует непонятную, непреодолимую тоску под ребрами. Я не люблю тебя и никогда не смогу полюбить. Но я провожаю взглядом твою уходящую спину и чувствую, как что-то внутри беспощадно крошится. Вынь из меня остатки своего яда. Я задыхаюсь.

***

В горле застревает громкий вскрик. Отчаяние лезет под ребра и пережимает их, заставляя очнуться от временной остановки сердца. Чонгук с трудом открывает тяжелые веки, глотая горечь на кончике языка и невыплаканные слезы. Марающие ресницы сразу же, как он узнает знакомую комнату, люстру, мягкость кровати и темно-серые простыни. За изголовьем развешены антрацитовые шторы, не пропускающие свет, стеллаж с книгами на разных языках до потолка, высокие свечи, белые лилии в фарфоровой вазе. Он сжимает дрожащие соленые губы. Забыв витающий здесь древесно-лесной запах, когда ему не было еще и пяти. Он и не помнит, когда в последний раз был в спальне Намджуна. Скомкав одеяло и подтянув его к груди, бьющейся с бешеной скоростью, но причиняющей ему боль каждым импульсом. Черничные пряди растрепанны по всей подушке. Омега кутается сильнее, белая пижамная кофта и штаны не греют. Я и не знал, как холода накрывают Токио в середине июля. Намджун стоит в противоположном конце комнаты, засунув ладони в карманы классических брюк. На нем синяя атласная рубашка, закатанная до рукавов. Его широкая спина будто бы заслоняет от всего мира, не подпуская к Чонгуку врагов и друзей. Намджун не позволит никому обидеть его. Альфа отрешено наблюдает за тем, как гончие псы из якудза выезжает за пределы ворот на тонированных тачках, вооруженные до зубов. Юнги командует ими, переодевшись в черную форму, специальную для миссий за пределами города. В грудной клетке слышится хруст. Чонгук тихо плачет, сжавшись в комок на кровати и не сводя с брата по-детски обиженного взора. Я веду себя так, словно ты сломал 24 ребра. Лучше бы я тогда погиб в той аварии, лучше бы мне расквасило мозг и вывихнуло все кости. Клянусь, мне было бы не так больно, как медленно умирать в сводах особняка в твоем холоде. Ты находишься со мной в одной комнате. Но ты так далеко. В месте, что не числится на картах. На материке, которого нет на земле. Намджун ловит его сбитое дыхание. Ощущает на коже каждую его политую слезу и ни одну себе не прощает. Он напрягает челюсть и высоко задирает подбородок. — Те, кто сделали это с тобой, заплатят жизнью. Ледяной тон альфы ошпаривает омегу. Он забывает, как болит все тело, как тошнота дерет глотку, как позвоночник будто раздолбили, как голова кружится и зрение мутнеет, забывает, как недавно висел на грани, на последней стадии смерти. Забывает, как его едва спасли из пламени и операционной. Забывает, как ему едва вернули биение сердца. Он забывает всех, кроме своего брата, что сейчас собирается уйти. — Намджун, — шепотом зовет Чонгук, кусая свои соленые губы. Брат оборачивается на него через плечо и обдает хищным взором, не ведающим жалости даже к родным. Омега разучился замечать в нем нежность на самом дне угольных зрачков, которую он старательно сейчас прячет. — Останься. Намджун резко отворачивается, не выдерживая мольбы и детской привязанности в его бездонных, черничных глазах. Он вдруг разучился отказывать этому взгляду олененка. Он вдруг вспомнил, как давно его не обнимал. Он вдруг вспомнил, как любит его больше жизни и сожжет ради него всю страну. Чонгук сжимает одеяло в дрожащих пальцах и прикрывает ресницы. Я задыхаюсь в твоем молчании. По щеке катится одинокая слеза. Пустота заселяет легкие. Намджун ничего не отвечает и выходит из комнаты.

***

Юнги велит первому отряду садиться в тачки и проверяет боеприпасы в багажниках, бросая кроткий взор на время на наручных часах и качая головой. Намджун непривычно задерживается. Он чувствует на своей скуле обжигающий взгляд кицунэ и поднимает голову к балкону, где стоит Чонин в одном черном кимоно и осуждающе взирает на него сверху вниз. Рыжие пряди треплет легкий ветер. Намджун запретил живым душам приближаться к Чонгуку. Сорвался с цепей, как раненный ирбис, рычащий на недоброжелателей, и ревностно защищает свою территорию. Он запер омегу в своей спальне и не позволяет зайти к нему, пока он не поправится полностью, сторожа его сон и оберегая дыхание. Юнги знает, что движет братом. И усмехается краем губ. Авария стала катализатором для Намджуна. Он вдруг осознал возможность потерять Чонгука навсегда и обозлился на весь мир, словно он снова отберет его. Юнги знает, Намджун потягается с самой смертью за Чонгука, вырежет кланы и осушит океаны, лишь бы они никогда не навредили его семье. И не удивляется ни разу, когда он выходит во внутренний дворик и приказывает отложить операцию. Он вырежет покушавшийся на Чонгука клан днем позже. Юнги пересекается с ним понимающим взглядом и искренне улыбается.

***

Намджун заходит обратно в свою комнату, где оставил омегу с раздробленным на куски сердцем и собирает осколки по мраморному полу, медленно приближаясь к кровати. Тихий плач отрезает его плоть по частям, скармливая уличным псам. Он замирает рядом с комком одеяла. Чонгук поднимает на него свои заплаканные глаза и топит в печали прошлого. В обидах, грызущих изнутри. Посмотри на меня еще раз, солнце. Так, словно и правда любишь чудовище внутри меня. Так, словно до сих пор видишь во мне человека. Только ты и видишь. Только ты и чувствуешь. Только ты знаешь меня настоящего. Намджун тяжело сглатывает, не понимая, как прикоснуться к нему. Чонгук с замершим дыханием следит за его действиями, не веря в происходящее и вздрагивая, когда широкая ладонь согревает его щеку. Он льнет к теплоте кожи, трется о нее и закрывает слипшиеся от слез ресницы. Забытые родные ладони, возвращающие к жизни. Омега сгибается пополам от осознания, что он отказался от мести и вернулся ради него. Намджун ложится рядом с ним, как в далеком детстве, и осторожно обнимает. Чонгук сразу же ластится на каждое прикосновение, как слепой котенок тычась в его шею и марая ее солью. Альфа берет его в капкан своих крепких рук, прижимая к себе до хруста костей и прикрывая веки. Дрожащие губы и сбитое дыхание щекочут ему кожу, но он лишь сильнее обнимает плачущего омегу. До проткнутых ребер. Сросшихся заново, когда Чонгук оставил мокрый поцелуй на его ключице. Возвращая заново себе — себя, и нерастраченную нежность, запертую внутри на растерзание зверям. Намджун не произносит ни слова. Но в его молчании мириады невысказанных чувств. Я убью за тебя, мое солнце. Мои руки всегда будут в крови, если на твоем лице слезы. Намджун прижимается губами к его лбу и оставляет долгий, теплый поцелуй. Этот мир тебя не достоин, солнце. И я ревностно держу тебя в своих сильных лапах, отбирая тебя у врагов, горечи, сомнений и смерти.